Онлайн чтение книги От всего сердца
Глава девятая

На рассвете Груня вышла из дому Дорога опоясывала склон горы и уводила Груню все дальше от деревни, и вскоре напоминали о ней только синеватая пряжка дымков, сучившаяся в небо, да тяжелый бег реки, бросавшей на пороги свои белые лапы.

С той минуты, как Груня поняла, что не может смириться с безвестной судьбой мальчика, чувство какого-то обновления не покидало ее. Она вспомнила, как сама росла сиротой, и хотя мир был не без добрых людей, ей всегда не хватало материнской, целебной ласки. Она чувствовала, что, усыновив мальчика, не будет одинока. И лишь слабо ворохнувшаяся мысль о том, что ребенка трудно воспитать без отца, смутила ее. Но разве могла она о ком-нибудь думать, когда сердце ее по-прежнему не уставало ждать Родиона?

Впереди, по висячему мостику, гулко, как по днищу пустой бочки, застучали копыта коня, вот он вспыхнул среди оголенных кустов, рыжий, лоснящийся на солнце, рысью вынес всадника на дорогу.

Узнав в верховом секретаря райкома комсомола, Груня в нерешительности остановилась, хотела было свернуть в кусты и идти по тропинке, но Ракитин уже махал ей рукой.

«Неужели я вправду приглянулась ему?» Синие, хмелеющие при виде ее глаза Ракитина всегда будили в Груне тревожную робость.

Опустив голову, краснея, она пошла ему навстречу. Ракитин спешился, в лад неторопливым его шагам чуть слышно позвякивала уздечка.

— Груня… Здравствуйте! — сказал он, придыхая, будто бежал к ней издалека. В голосе его было столько невысказанной радости, что она сразу не решилась посмотреть в лицо Ракитина — Еду вот сейчас и думаю, а вдруг вы повстречаетесь? И как угадал… Куда это вы?

Она скользнула взглядом по пыльным сапогам, темно-синим полугалифе и гимнастерке, по девичье-белому лицу с беспокойным румянцем на скулах. От обветренных, сухих губ его, казалось, веяло жаром.

Он запустил пальцы в спутанные черные, как будто влажные, волосы и рывком отвел их назад.

— В район, — шепотом сказала она.

— Я немного провожу вас — Он шел рядом, не отрывал глаз от ее лица. — Большие дела там, в районе? Может быть, я помогу?..

Не поднимая головы, она рассказала ему о мальчике. Но Ракитин, казалось, ничего не понимал, он только смотрел на нее и улыбался.

— Да, да, их привезли вчера вечером на машине… Замечательные такие мальчишки!.. Да постойте, Груня, чего мы так торопимся? Разве кто гонит нас?

Они остановились у мостика. Шумела река; по серым валунам ползли дымчатые тени от громоздящихся на кручах сосен.

— Послушайте… Груня, — он хотел взять ее за руку, но она покраснела и неловко, совсем по-детски, спрятала руку за спину. — Я давно хотел спросить… Скажите, ничего нет от Родиона?

— Зачем вы это спрашиваете? — Она все еще не могла смотреть в его лицо и, облокотившись на перила, глядела на пенный, клубящийся поток.

Ракитину хотелось бережно обнять ее за плечи, повернуть лицом к себе, но, боясь обидеть молодую женщину, он не решался сделать это.

— Ничего я о нем не знаю, ничего… — Груня покачала головой и, словно это стоило ей больших усилий, оторвалась от перил. — Я пойду…

Когда она начала подниматься в гору, он бросил в седло свое тело, окликнул:

— Груня, постойте!..

Она обернулась, ждала. Сдерживая горячившегося коня, он проговорил, задыхаясь, с мягкой хрипотцой в голосе:

— Если что надо будет, приходите, Груня!.. Я все для вас сделаю!.. Слышите? Все сделаю!

Она подняла на него зеленоватые, ясные, как ключевая вода, глаза и, не отвечая, пошла в гору. Позади, удаляясь, долго и глухо стучали копыта.

«А ведь не легко, поди, ему?» — подумала Груня и вдруг побежала с пригорка по тропинке, не чувствуя хлещущих по рукам веток.

В ложбинке она передохнула, опустилась на колени перед ручьем, ополоснула пылающее лицо. «Гуль-гуль-гуль», — беспечно пела у ее ног вода, посвистывали в кустах пичуги, винным запахом тянуло от прелой, прошлогодней травы. Лес вздыхал над головой, как большой усталый человек.

Груня немного посидела на теплом от солнца камне, прислушиваясь к картавому говорку ручья, потом не спеша поднялась и пошла.

В детском доме ее встретила приветливая женщина в белом халате. Она подробно расспрашивала Груню о ее семье, покачивая седенькой головой:

— Да, да, милая, я верю вам, верю… У нас так часто бывает… Являются и говорят, что ребенок пришелся по сердцу. Его ведь притворной лаской не привлечешь. Верно я говорю? Ну вот и славно, вот и чудесно!

Она перелистала толстую книгу и нашла нужную страницу. Здесь умещались скупые сведения о жизни мальчика: мать погибла при бомбежке, отец — летчик — разыскал сына в Барнаульском доме малютки, но повидаться с ним ему не удалось: самолет его был сбит над Волгой.

— Вот и все. — Заведующая тронула Груню за руку. — Надевайте халат… Пойдем посмотрим, что делает ваш сын…

Они вышли на большую солнечную веранду. Сад за стеклами, казалось, был полон птичьего щебета и гомона; мелькали в аллеях разноцветные детские пальтишки, свитеры. На площадке под алой шляпкой огромного мухомора сгрудились белые низенькие столики, за голубым барьерчиком малыши насыпали лопаточками песок в ведерки, вдалеке, как большие пресс-папье, лениво колыхались качалки, облепленные визжащими ребятишками.

«Да разве он пойдет со мной от такой жизни, — тоскливо подумала Груня, — его отсюда ничем не уманишь».

— Идите к Павлику одна, — сказала заведующая, — он на лужайке.

На песчаную дорожку падали жидкие утренние тени от набухающих почками веток, у Груни пестрило в глазах, и, выйдя на поляну, она не сразу нашла среди игравших мальчиков Павлика. Он сидел верхом на деревянном коне, что-то кричал, размахивая кнутом. Матросская куртка его была распахнута, кепка козырьком съехала на ухо.

Груня стала в сторонке, смотрела на разгоряченное лицо мальчика и не решалась позвать его. Не уйти ли ей незамеченной: ему так хорошо здесь!

Но Павлик заметил ее и кубарем скатился с коня, бросился к Груне.

— Приехала! — кричал он. — Приехала! А я думал, обманешь!

— Зачем же обманывать? — Она погладила его льняные волосы. — Ведь я же слово тебе дала. Помнишь?

— Помню! А ты ко мне приехала? В гости?

Их окружили шумливые ребятишки, с любопытством и ожиданием поглядывая на незнакомую тетю в белом халате.

— Нет, не в гости. — То, что Груне представлялось трудным, высказалось просто и легко: — Хочешь, я тебя в деревню возьму?

— Насовсем-насовсем? — мальчик прищурился.

— Ну конечно…

— А папа? — В лице Павлика появилась недетская настороженность. — А когда папа приедет, ты его тоже к себе возьмешь?

— Возьму.

— Ну, тогда я хочу, — мальчик облегченно вздохнул и схватил Груню за руку. — Айда! Только постой, я кнут заберу!

А за селом он еще долго оглядывался на большой белый дом в саду. Дорога круто легла в гору, и Груня спросила:

— Устал, Павлик?

— Нет, я сильный! Во, пощупай! — согнув в локте руку, он дотронулся до небольшой выпуклости мускулов.

Груня ласково усмехнулась: все ей нравилось в мальчугане — и его наивная лихость, и живые, пытливые глаза, и нежная вдавлинка на подбородке.

В лесу, как в прозрачном аквариуме, золотыми рыбками лежали прошлогодние листья. Павлик убегал вперед, прятался за кусты и, подкараулив, яростно наскакивал на Груню:

— Сдавайся, тетя! Я беру тебя в плен!

— Бери, бери! — Груня смеялась. — Смотри не устань!

— И не подумаю даже уставать. Жарко только! — Мальчик поглядел на серую холстину дороги, тянувшуюся с бугра на бугор. — А далеко еще? Вот туда дойдем, где березка, и там уже будет видать?

— Нет, Павлик, полезай-ка лучше ко мне на горбушку, отдохни. А потом опять пойдешь сам…

Она присела у бугорка, Павлик забрался ей на спину и обхватил руками шею. Мальчик был тяжелый, но ей казалось, что она сможет идти так до самой деревни. Скоро руки Павлика ослабли, он ткнулся носом в ее затылок и тепло задышал.

Глубокая нежность к отяжелевшему вдруг на спине ребенку охватила Груню, и чувство неизъяснимой радости наполнило все ее существо.

Она шла и улыбалась, осторожно ступая по земле, боясь споткнуться и разбудить малыша, потом тихонько переложила мальчика на руки и так, изредка присаживаясь и отдыхая, к полудню вышла па взгорье.

Далеко внизу, на широкой ладони распадка, лежала ее деревня.

Груня спустилась с горы и вошла в улицу. Ослепляя, брызнуло из окон солнце. Она шла вдоль заборов, стараясь прикрыть мальчика короткой тенью.

Навстречу из переулка вышла, поскрипывая ведрами на коромысле, Фрося в белой кофточке и темной юбке.

— Груня, погоди чуток, я зачерпну воды…

У колодца, сгоняв в гулкую пустоту бадью, она приняла на плечи коромысло с полными ведрами и, посмеиваясь, сверкая зубами, перешла впереди Груни дорогу.

— Чтоб счастье ему всегда светило, правда? — тихо сказала она, и в голосе ее послышалась Груне затаенная нежность. — Даве мне Маланья про все сказала… Приберусь, выкупаю детишек и, может, приду.

Она нагнулась над спящим мальчиком, любуясь:

— Ишь, богатырь какой!..

Тропинка увела Фросю к новой, с резными наличинками избе, в окна которой стучали ладошками ребятишки.

«Трое не своих, и то ничего», — подумала Груня.

До самого дома провожали ее любопытные взгляды из окон. Шедший навстречу старик снял картуз, и она молча кивнула ему.

У крылечка Груню поджидала Маланья. Взглянув в разрумянившееся лицо мальчика, она перекрестила его, шепча что-то про себя, и, открывая дверь в избу, вздохнула:

— Как две капли воды — маленький Родион, бывает же такое, господи…

Едва голова Павлика коснулась подушки, как он открыл глаза и с минуту растерянно осматривал всех — строгое, бородатое лицо Терентия, спокойно улыбчивую Маланью, озорно подмигивающего Зорьку — и, лишь отыскав Груню, несмело спросил;

— Это твой дедушка? А бабушка тоже наша? А зачем вон тот мигает?

— Все наши, паря, все свои, — процеживая сквозь пальцы светлый ковыль бороды, пробасил Терентий. — Домой пришел, известно, вся семья родная…

Не успел мальчик оглядеться, как в избу набились ребятишки, подошли соседки, приплелся, опираясь на суковатую палку, глуховатый дед Харитон. Он поздоровался со всеми, порылся в карманах и, вытащив завернутый в чистую тряпицу кусок сахару, поманил Павлика темным, корявым пальцем. Мальчик оглянулся на Груню, та кивнула ему, и он принял подарок.

— Спасибо, дедушка.

— Ась? — старик приложил согнутую ладонь к волосатому уху. — Чего баишь?

— Спасибо, дедушка! — краснея, крикнул Павлик.

— А-а, расти большой! — Харитон шагнул к Терентию, натужно засипел: — В наше-то время, сват, от своих не знали как избавиться, а тут…

— Чего хорошего бы вспомнил, а старое, что ж, оно сплыло. — Терентий дернул деда за рукав, с опаской поглядев на мальчика.

— Да, ноне жизнь не шагом идет, а рысью, — пристраиваясь на лавку, мигал странно белыми, будто выцветшими глазами Харитон. — Ефросинья-то наша послала в школу внучонка меньшого — востро парень учится. Вслух зачнет читать крепко, с понятием, не иначе именитое жалованье будет получать. Стыдобушка берет разговаривать с ним… Ну что я, пень с глазами, дымлюсь с утра до вечера, а толку никакого…

Надев за печкой нарядную розовую кофту, Груня проворно ходила по избе, приглашая гостей в передний угол, расставляла на столе чашки, стаканы, до слез в глазах раздувала самовар, пока он не запел.

«Гостей учуял, — подумала она, — Ишь, распелся на всю избу, ровно праздник сегодня!»

Она посматривала на Павлика, которого обступили ребятишки, и боялась одного: как бы кто из женщин не начал жалеть мальчика или случайной обмолвкой не потревожил того душевного мира, который он сразу обрел в семье.

Когда на пороге избы показались Иринка и Кланя а новеньких серых шинелях, с лихо посаженными на стриженых головах зелеными пилотками, Груня вскочила.

— Девчата, родненькие! — удивленно вскрикнула она. — Куда это вы?

— На фронт, командир, на фронт! — радостно ответила Кланя. — Дождались-таки своего часу!

Груня схватила подружек за руки, потом обняла за плечи, и они так постояли втроем в обнимку посредине избы.

— Когда же вы успели?

— Долго ли нам? — Иринка задорно и горделиво вскинула голову. — Пока ты ездила за удобрением, нам с Кланькой повестки прислали. Мы сразу в район, обрядились во все новенькое и вчера ночью домой явились — попрощаться. Тебя сегодня с утра ждем…

— Да как же это вы так быстро!.. — бормотала Груня; недавняя радость мешалась в ней с внезапно прихлынувшей печалью. — Тяжело мне без вас будет…

— А ты разве будешь одна? — картаво затараторила Иринка и погрозила пальцем. — Знаем мы тебя! Завтра же нам замену найдешь и в новое дело втравишься — такой уж у тебя характер!..

— Да, наверно, сидеть сложа руки не придется, — задумчиво согласилась Груня.

— А ты не кисни! — с грубоватой откровенностью заявила Кланя и вытащила из-за обшлага шинели письмо — Тебе вон какие люди из Москвы пишут!..

Взглянув на конверт со штампом «Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина», Груня поняла, от кого это, и, прижав письмо к груди, долго держала, прежде чем распечатать. Чувство несказанной благодарности к большому ученому, который нашел время и быстро ответил ей, простой девушке из глухой алтайской деревни, горячей волной омыло ее сердце.

— Читай вслух, — попросила Иринка, — это нас всех касается!..

От волнения голос у Груни прерывался, она читала, поглядывая то на подружек, то на притихшую Маланью, то на беспокойного Павлика. Радостная улыбка теплилась па ее губах.

Ученый благодарил Груню и ее звено за работу, за письмо и подробно объяснил, почему ее постигла такая неудача с первым посевом по стерне. Она напрасно производила перед посевом двукратное дискование жнивья. Тракторная дисковая сеялка и без предпосевного дискования достаточно глубоко заделывает семена. Ее посев по стерне погиб потому, что почва на участке была сильно разрыхлена дискованием. Ученый советовал Груне собрать все колоски с ее участка и высеять их осенью на опытной делянке. Было бы неплохо, если бы вместе с озимой пшеницей они посеяли по стерне и часть яровой; через три-четыре поколения она должна превратиться в наследственную озимую с высокой зимоустойчивостью.

Лысенко просил Груню не терять с ним связи, писать о всех затруднениях, обещал прислать новые книги по агротехнике и заключал свое письмо одним словом: «Работайте!»

— Видишь, где уже про нас знают! — удивленно в тихо проговорила Иринка, и светлые брови ее сурово насупились. — Если бы не эта проклятущая война, то ли было бы еще!..

— Ты смотри, командир, не хандри, — сказала Кланя, — и не забудь: мы на время из твоего звена уходим. Кончим воевать — и снова под твою команду, идет?

— Ладно! — Груня кивнула головой и вздохнула.

— И не вздумай отступать, слышь? Твоя дорога верная!

— Что вы, девчата!.. — словно оправдываясь, заговорила Груня. — Я нынче два звена сколочу… и посею по стерне еще больше!.. Да я… Ох, жалко, что вы уезжаете…

Маланья с тихой печалью смотрела на девушек, потом расцеловалась с ними и, не сдержав слез, приложила к глазам конец фартука.

— Может, Родю там повстречаете… Скажите, пусть пишет…

Груня накинула на голову платок, заторопилась:

— Я вас провожу, девчата…

Она вышла с подружками за ворота, распрощалась и долго стояла у калитки. Девушки шли серединой улицы я, оборачиваясь, все махали ей белыми платками…

Когда Груня вернулась в избу, все уже сидели за столом, звякали стаканы, смеялись ребятишки, в переднем углу, стоя коленями на лавке, сиял, как именинник, Павлик.

— Ты куда ходила? Иди сюда! — увидев ее, закричал он. — Садись тут, рядышком!..

Еще замутненная грустью, Груня прошла к столу, но как только увидела счастливое, в бисеринках пота лицо мальчика, печаль ее растаяла.

Вечером она постелила Павлику постель в горенке, приставив к широкой лавке несколько стульев.

— А сама ты где будешь спать?

— Не тревожься, никуда я не денусь…

Она прикрыла его теплым полушубком, тихонько коснулась губами его щеки и легла на кровать.

Плыл над деревней голубой дым полнолунья, косо лежал на полу светлый квадрат окна, рассеченный тенью крестовины.

— А кто это все пилит и пилит? — спросил Павлик.

— Сверчок это, спи…

Груня лежала, заложив руки под голову, от устали ей чудилось, что кровать кто-то легко покачивает, как большую зыбку.

— А чего это у вас гармонь ночью играет? — немного помолчав, начал мальчик. — А чего это у вас собак много?

— Всего у нас много, спи…

Он долго ворочался на постели, может быть, ему мешал свет луны.

— Ты почему не спишь, Павлик?

— Так… — он вздохнул. — А мне можно к тебе? Ну, на немножечко…

— Иди…

Скрипнул стул, Павлик осторожно спустился па пол. Груня ждала его с томительным до сухоты в горле напряжением. Вот он зашлепал босыми ногами по половицам. Груня приподнялась в кровати и нетерпеливо подхватила ребенка на руки. Он проворно скользнул пол мягкое одеяло, прижался к ней и затих.

— Тепло, — прошептал он. — Тепло, как у мамы…

Она прижалась щекой к его руке:

— А ты папу хорошо помнишь?

— Чтоб я да своего папу не помнил! У него еще такая пилотка, как у теть, которых ты обнимала…

Убаюканный, он скоро уснул у нее на руках. Она опустила мальчика на подушку и долго смотрела на его нежное спокойное лицо, какое бывает во сне только у здоровых детей. Лишь изредка шевельнет губы улыбка, проклюнутся на щеках неуловимые ямочки, и словно озарится лучистым светом лицо ребенка.

— Спи, мой мальчик, спи!

На рассвете Груню разбудили гудящие за окном тополя. Ветер обламывал с мятущихся ветвей сухие сучья и бросал в дребезжащие стекла.

Заботливо укрыв Павлика, Груня быстро собралась. На кухне уже стучала ухватом свекровь.

— Приглядите, маманя… я побегу…

— Не впервой, чай, своих выходила. — Маланья провела ладонью по плечу невестки. — Не легкое это дело, бабонька моя… Да уж мальчонка-то больно пригож, такого трудно не приголубить… Иди, будь в покое…

На крылечке Груню хлестнул по лицу концами полушалка сырой весенний ветер. Прикрываясь локтем, слегка наклонясь вперед, она шла по улице. Как потерявшие гнезда ласточки, метались над палисадами сухие, черные листья.

— Гру-у-ня-я!..

Сквозь тугой напор ветра она не сразу поняла, что ее зовут. Наискосок в сапогах и зеленой стеганке бежала Варвара Жудова.

— Письмо тебе!..

Ветер зло выхватывал трепещущий листик из рук Груни, и вдруг у нее перехватило дыхание, будто стремительные качели бросили ее в подмывающую сердце высоту.

— Ой, Варенька!.. Ой!.. — Она схватила женщину за плечи и затрясла.

— Да что с тобой? — испуганно вскрикнула Варвара — Что с тобой? На тебе лица нет!

— Родя… — задыхаясь, выговорила Груня, прижимаясь лицом к ее груди. — Живой!.. Живой!..

Она не слушала, о чем говорила ей Варвара, рванулась было к дому, но, обессилев, прислонилась к плетню, заплакала.

Сквозь слезы она увидела, как отвердел подбородок Жудовой и каменно застыли у переносицы черные густые брови, потом Варвара оттолкнулась от плетня и упрямо, по-мужски шагая, пошла к дороге. У Груни не было ни сил, ни голоса, чтобы вернуть ее.

«Что же я стою?» — подумала вдруг она и бросилась к дому. На крылечке она отдышалась и вбежала в избу.

— Маманя!

Было тихо, равнодушные ходики словно отмечали гулкие приливы крови в висках.

— Маманя! — Груня шагнула к горнице.

— Ну, что ты? Забыла чего? — Маланья торопилась навстречу, ведя за руку Павлика.

— Родя нашелся! — всхлипывая, крикнула Груня. — Батенька, вставайте! Зоренька, братка твой нашелся!

Она только сейчас заметила испуганно глядевшего на нее мальчугана.

— Твой папка пишет! — Груня схватила его на руки.

— Неправда! — недоверчиво и вместе с тем радостно крикнул Павлик.

— Правда!.. Правда, папка твой!.. — сквозь слезы шептала она. — Вот видишь: письмо прислал! Посмотри, видишь?

Павлик взял бумажку, прижал ее обеими руками к груди.

— И вправду папка мой написал!

Судорожно надевал Терентий на широкий, мясистый нос очки.

Родион писал, что был заброшен вместе с десантом в глубокий тыл. Когда, выполнив задание, возвращался обратно, в завязавшейся перестрелке его ранили, и он разминулся с товарищами. Если бы его не подобрали партизаны, он бы погиб. Недавно он выбрался из окружения и вернулся в свою часть.

Груня вышла из дому, как хмельная. Ветер утихал. За оголенным леском всходило солнце.

Там, за рекой, у одной из тоненьких рябинок, прибитых январскими морозами, Родион впервые поцеловал ее.

Она шла навстречу ветру вдоль реки и улыбалась сквозь слезы.

Она думала, что теперь ей ничего не будет страшно; что бы ни свалилось, она все вынесет, все вытерпит!

И все в ней и вокруг нее кричало о Родионе, весь мир вызванивал: живой! И даже чудом уцелевший на осине малиновый лист бился и трепетал от радости: живой, живой, живой!