Онлайн чтение книги Открытое море
Анника Тор. ОТКРЫТОЕ МОРЕ

МОСКВА • САМОКАТ

Глава 1

Караван грузовиков тянулся по улицам города, в машинах сидели веселые, торжествующие люди. Одни размахивали норвежским флагом, другие – датским, третьи – чешским, бело-красно-голубым. Разноязыкий говор звучал как песня и эхом отражался от фасадов домов.

Штеффи стояла на тротуаре, глядя на проезжавшие грузовики. Был обычный учебный день. Хотя этой чудесной весной сорок пятого года каждый день был необычен, каждый приносил с собой новости о победах союзников и о поражениях немцев. Люди с нетерпением ждали мира.

И вот это случилось. Сигнальные гудки грузовиков торжественно возвестили: мир!

Одетая в голубое весеннее пальто, Штеффи стояла на тротуаре и видела вокруг счастливые лица. Она видела, как норвежские, датские и чешские беженцы радовались предстоящему возвращению на родину. Их радость передавалась шведам.

А ей возвращаться было некуда.

Она так ждала этого дня! Год за годом. «Когда закончится война? Когда закончится война».

Что будет теперь? Куда она поедет?

– Штеффи!

Май протискивалась к ней через толпу. Ее глаза за толстыми линзами очков сияли. Пальто было распахнуто.

– О, Штеффи! Как я рада!

Май крепко обняла ее и, конечно, сразу почувствовала неладное: Штеффи была чем-то встревожена. Слова были лишними. Хватило взгляда – и Май все поняла, и Штеффи знала, что Май поняла.

Напряжение отпустило. Радость окружающих передалась Штеффи.

– Пойдем! – сказала она Май. – Давай с ними!

Держась за руки, подруги побежали по дороге. Один грузовик замедлил ход, несколько заботливых рук протянулись к девушкам и помогли забраться наверх. Запыхавшиеся и смеющиеся, они еле втиснулись в переполненный кузов.

«Да, мы любим эту страну…»

Грузовик вез норвежцев. В основном парней, несколько девушек и стариков. Снова и снова они пели норвежский гимн. Многие поднимали два пальца в форме буквы V, Victory – значит «победа».

Оглядевшись, Штеффи увидела знакомую девушку. Светлые волосы, берет, ясные голубые глаза. Рядом с девушкой, обнимая ее за плечи, стоял одетый в вязаный норвежский свитер парень высокого роста, с резкими чертами лица.

Ирья тоже увидела Штеффи. Они встречались только два раза, но Ирья сразу узнала ее.

– Стефания!

Ирья обняла Штеффи и чмокнула в щеку.

– Разве это не чудесно?

Штеффи познакомила ее с Май, а Ирья представила им своего жениха.

– Теперь Йон может вернуться домой, и мы сразу поженимся, – сказала она. – Поживем пока у его родителей в Хамаре. А ты? Какие у тебя планы?

– Не знаю, – ответила Штеффи.

Ирья больше не спрашивала.

– На днях я встретила Свена, – сказала она. – Случайно, в трамвае. Ты знаешь, он учится на медицинском.

Нет, Штеффи этого не знала. Три года она ни слова не слышала о Свене. Все это время он был в армии. А теперь, значит, поддался на уговоры родителей и выбрал профессию врача.

А ведь собирался стать писателем.

Больше всего на свете Штеффи хотела стать врачом. Но откуда взять денег на продолжение учебы?

«Да, мы любим…» – пели Ирья и Йон. Пели все, сидящие в грузовике. Пела Май на звучном норвежском языке.

Штеффи тоже запела.

Весь день они ездили по улицам. К норвежскому консульству, датскому консульству, британскому генеральному консульству. Спускались в порт, где уже несколько лет стояли голландские корабли, не получившие разрешения покинуть Гётеборг. Мимо дома прессы – там размещалась «Хандельстиднинген», которая все военные годы печатала новости, публиковать которые другие газеты не осмеливались.

Весенний ветер чуть не сорвал берет с головы Штеффи. Пришлось придерживать его руками. Такие голубые береты носили ученики выпускного класса гимназии с марта до начала июня, когда заканчивались устные экзамены. С большим трудом Штеффи вышила на нем слова: «Не спрашивайте меня!» Эта фраза была самой короткой из того, что она смогла придумать. Некоторые ее одноклассницы вышивали на беретах остроумные надписи в несколько рядов. Но Штеффи была не сильна в рукоделии.

Повсюду виднелись люди. Раньше они торопливо шли по улицам, опустив взгляд, а теперь пританцовывали, словно на карнавале. Вот мимо прошла колонна студентов. Вот на площади Густава Адольфа датские и норвежские школьники поют гимны своих стран.

Повсюду развеваются флаги. Датские, норвежские, британские, американские. Красный, синий, белый цвет. Большие стяги и флажки в руках людей, разноцветные ленты и банты на одежде.

Ближе к вечеру Штеффи и Май оказались на переполненной людьми площади Гёта. Какой-то человек стоял на ступенях Музея искусств с мегафоном в руке и читал вслух официальное сообщение о капитуляции немцев. Люди кричали «Ура!» и аплодировали.

Внезапно все затихли и подняли лица к небу.

– Смотрите, смотрите!

Над площадью Гёта летела стая диких гусей, направляясь к северу. Птицы выстроились в форме латинской буквы V: один гусь – во главе стаи, остальные – за ним, образуя две диагональные линии.

Знак победы. Свободный полет гусей к северу.

Да, она была рада. В такой день нельзя грустить.

Штеффи взяла Май под руку, повернулась, чтобы уйти… и посмотрела прямо в серые глаза Свена.

Глава 2

Нелли сидела за партой и смотрела в окно. На деревьях недавно распустились почки. Ей хотелось покататься на велосипеде, побегать, почувствовать, как ветер треплет длинные, до пояса, волосы.

Она накручивала на палец кончик косы и считала, сколько дней осталось до конца учебы. Не в этом полугодии, а вообще.

Весной Нелли заканчивает седьмой класс. Осенью ей исполнится тринадцать, и она вместе с Соней и другими одноклассницами будет ходить на школьную кухню два раза в неделю. Учиться готовить, стирать, гладить, вести хозяйство. А потом?

– Ты должна учиться, – сто раз повторяла ей Штеффи. – Попроси тетю Альму и дядю Сигурда! Ты должна брать уроки вокала. У тебя такой чудесный голос.

Да, у Нелли был красивый голос. Все так считали. Вечерами тетя Альма просила ее спеть, а сама аккомпанировала на маленьком белом органе. Руководительница церковного хора вызывала Нелли, чтобы она показала остальным, как петь сложные партии. Все знакомые тетушки расхваливали девочку перед тетей Альмой. Через месяц ей предстояло петь соло на празднике в честь окончания учебного года. «Чудесной летней порой». Нелли нравился этот псалом.

Но иметь хороший голос – это совсем не то, что уметь чистить рыбу, чинить сеть или печь ржаной хлеб. Умение петь – это дар, к которому должны прилагаться навыки, необходимые, чтобы обеспечить себе стол, кров и тепло.

Пару лет назад Нелли стыдилась своего голоса. Вдобавок к черным косам и карим глазам, еще и голос, лишнее свидетельство ее непохожести на других. Но потом, спустя несколько недель после исполнения оперной арии в лагере Терезиенштадт[1]Терезиенштадт (нем. Theresienstadt) – нацистский концентрационный лагерь, располагавшийся на территории бывшего гарнизонного города Терезин в Чехии, на берегу реки Огрже. (Здесь и далее прим. редактора.) , умерла мама, и Штеффи сказала, что Нелли унаследовала мамин голос. Тогда голос стал для Нелли предметом гордости и напоминанием о маме.

Фрекен Бергстрём за кафедрой монотонно бубнила о Карле XII и какой-то старой войне с Норвегией.

«Странно, что Швеция воевала с Норвегией, ведь они почти как одна страна, – размышляла Нелли, успев уловить несколько слов из рассказа фрекен Бергстрём. – Странно, что Швеция вообще воевала. Но, разумеется, это было давно».

– Тысячи солдат Карла умерли от лишений во время долгих переходов через горы, – оживленно рассказывала фрекен Бергстрём. – Голод, холод, болезни…

В дверь постучали.

– Войдите, – раздраженно сказала фрекен Бергстрём. Она не любила, когда ее прерывали во время урока.

Двадцать семь пар светлых – голубых, серых или зеленых – и одна пара карих глаз обратились на дверь класса.

В дверях стояла тетя Альма.

– Я не могла… – сбивчиво начала она. – Я была вынуждена… сразу же!

– Что? – произнесла фрекен Бергстрём. Ее голос звучал уже не раздраженно, а скорее выжидательно.

– Война закончилась! – воскликнула тетя Альма. – Немцы капитулировали. Нелли, сердечко мое, война закончилась!

Фрекен Бергстрём освободила класс от занятий на весь день. Но сначала она с девочками вышла во двор и подняла флаг. Так поступили все жители острова, у кого был флагшток. Отыскали норвежский флаг и подняли его.

Тетя Альма пригласила домой Соню и еще двух подруг Нелли. Она испекла корж и намазала его прошлогодним ежевичным вареньем. Сливок не нашлось, но тетя Альма сварила ванильный крем и смазала им торт.

Стол накрыли в саду. Для начала мая день был очень теплым. Четвероклассница Эльза, дочка тети Альмы, тоже вернулась из школы. Все семеро сели за стол: тетя Альма, пять девочек и Йон, младший брат Эльзы. Все болтали и смеялись.

– Больше никаких талонов! – воскликнула Улла-Бритт.

– Никакой светомаскировки! – подхватила Анни.

– И никаких мин, – сказала тетя Альма.

– Как вы думаете, Штеффи знает, что война закончилась? – спросила Нелли.

– Конечно, – ответила тетя Альма. – В городе обо всем узнают раньше, чем у нас. Да и по радио объявляли.

– Может, она приедет?

Но тетя Альма не успела ответить, потому что Соня стала рассказывать о том, как обрадовалась ее мама, ведь она так беспокоилась за папу и братьев, когда они выходили в море за рыбой.

Ближе к вечеру пришла тетя Марта, и они с тетей Альмой стали пить кофе. Нелли тихо сидела и слушала их беседу.

– Тетя Марта, вы разговаривали со Штеффи? – наконец спросила она.

– Нет, – ответила та. – Наверняка она сейчас где-то празднует.

Нелли не была уверена, но ей показалось, что в голосе тети Марты прозвучали слабые нотки разочарования. Такое же разочарование испытывала она сама.

Неужели Штеффи трудно позвонить?

– А не съездить ли нам в город? – предложила тетя Альма. – Фрекен Хольм на почте сказала, что завтра вечером в городе будет праздник. С фейерверком и речами. Кстати, Йону нужно купить новые ботинки. У девочек не будет занятий, мы переночуем у Хильды и вернемся домой утренним рейсом.

– А что, – поддержала ее тетя Марта, – давайте съездим. Заодно навестим Штеффи.

Нелли промолчала. Как решат, так и будет. Если тетушки захотят ехать, то поедут. А упрашивать не имеет смысла.

Но почему все-таки не звонит Штеффи?

Глава 3

Штеффи сидела за круглым столиком напротив Свена. Это была та самая кондитерская, куда они ходили несколько лет назад, – мебель обита красным бархатом, зеркала в золоченой оправе. В тот раз она пила горячий шоколад со взбитыми сливками и ела пирожное «Наполеон» с розовой глазурью. Каким ребенком она, должно быть, казалась Свену!

– Мне только кофе, – сказала Штеффи.

– Больше ничего?

Она покачала головой.

– Давай я тебя чем-нибудь угощу, – предложил Свен. – Наконец-то мы снова встретились.

Он сказал «наконец-то». Но разве ее было трудно найти? Даже если он не знал ее адреса в Гётеборге, он знал номер телефона тети Марты.

– Может, миндальное пирожное?

Официантка в аккуратном белом переднике нетерпеливо смотрела на них. В кондитерской было полным-полно людей.

– Да, спасибо.

Свен тоже заказал миндальное пирожное и кофе, и официантка исчезла.

Он не изменился. По подсчетам Штеффи, ему уже должно было исполниться двадцать три, а он все еще казался мальчишкой: глаза горят, непослушная челка, как прежде, спадает на лоб.

Штеффи чувствовала себя неловко. Нужно срочно что-то сказать, иначе Свен подумает, что она глупа или безнадежно застенчива.

– Слышала, ты учишься на врача, – начала Штеффи и тут же прикусила язык. Теперь он спросит, от кого она это узнала. Но встреча с Ирьей была совсем неподходящей темой для разговора.

Свен, однако, не услышал ее слов, потому что одновременно с ней спросил:

– Шапочка выпускника? Не рано ли?

Значит, он тоже посчитал ее возраст.

– Я через класс в гимназии перескочила, – объяснила Штеффи.

Свен тихо присвистнул, а официантка, только что принявшая заказ, посмотрела на него неодобрительно. «Свистят в пивных. А это приличное заведение», – читалось в ее взгляде.

Пивная. Ирья. Ирья и Свен. Не думать сейчас об этом.

– Да ты прямо звезда, – сказал Свен. – Хотя я это и раньше знал. Тебе учеба всегда легко давалась?

– Дело в деньгах, – объяснила Штеффи. – Комитет помощи не мог мне оплачивать еще три года учебы и потребовал, чтобы я прошла программу старших классов за год. А фрекен Бьёрк пообещала, что поможет мне сдать экстерном материал одного года, и уговорила комитет оплатить мне еще два года гимназии.

– Значит, осенью ты будешь учиться на медицинском? И мы будем часто видеться.

Штеффи ковыряла ложкой пирожное. Как унизительно рассказывать Свену, что ее жизнью управляет недостаток денег, необходимость принимать помощь от других.

Впрочем, стыдиться нечего. Если бы не нацисты, у нее, как и у Свена, были бы родители, которые оплатили бы учебу. Да даже если бы она, как Май, родилась в многодетной рабочей семье, и то стыдиться было бы нечего. Даже наоборот.

– Скорее всего, мне придется подождать пару лет, – проговорила она. – Поработаю и накоплю денег. Стипендию получить сложно.

– Деньги, – сказал Свен. – Деньги правят как в крупных делах, так и в малых. Вот и я продался и учусь на врача, за это отец платит мне ежемесячное содержание. Я неспособен себя обеспечить.

Он шутил, но в голосе слышалась горечь. Возле губ появилось несколько морщин, которых Штеффи не замечала раньше. Ей хотелось протянуть руку и смахнуть их с лица Свена. Утешить его, сказать, что, он, конечно, способен себя обеспечить…

Но нужно быть осторожнее. Это опасно. Все было так давно, и все же…

– Стефания, какая ты стала красивая!

Она не ослышалась?

Свен смотрел на нее своими серыми глазами. Все смотрел и смотрел. Штеффи опустила взгляд.

– Я… красивая?

И снова ей захотелось прикусить язык. Свен мог подумать, будто она кокетничает. Но она действительно удивилась. Да, у нее большие и красивые глаза. А в остальном – обычная, довольно симпатичная девушка. Вот их мама была красавицей, и Нелли обещает вскоре стать красавицей.

Нелли. Интересно, она знает, что война закончилась?

«Нужно было позвонить ей, – подумала Штеффи. – И тете Марте. Как только отсюда выйду, я им позвоню».

– Неужели тебе никто этого не говорил? Ты еще в детстве была хорошенькой, а теперь…

В детстве. Снова нахлынули воспоминания. Как глупо было надеяться на взаимность. «Еще ребенок… как моя младшая сестра», – сказал он в тот ужасный день четыре года назад.

А затем она заставила его себя поцеловать.

От этих воспоминаний у Штеффи вспыхнули щеки.

– Ты покраснела? – воскликнул Свен. – Наверное, не привыкла к комплиментам. Странно для такой девушки, как ты.

Он флиртует с ней? Это невозможно. Только не Свен. Не он.

Свен заговорил о другом.

– С тобой на площади Гёта была Май? Твоя одноклассница?

– Вот как, ты ее помнишь?

Свен улыбнулся.

– Яркие личности запоминаются. Ты хорошо выбираешь друзей.

– Я живу в ее семье, – объяснила Штеффи. – В Сандарне. Я переехала туда весной четыре года назад. Но теперь мне, наверное, придется расстаться с ними.

– Почему?

– Им и так тесно. Семеро детей, малыши подрастают. Никто мне ничего не говорит, но, когда я начну работать, сниму себе отдельное жилье.

– Поговорить с мамой? Комната Карин все еще пустует.

Он рассмеялся, увидев выражение лица Штеффи.

– Успокойся, я пошутил. Я тоже там уже не живу. Отец оплачивает мое холостяцкое логово. Маленькая однушка, комната, совмещенная с кухней, в Юханнеберге.

Теперь разговор пошел легче. Почти как раньше. Штеффи рассказывала о занятиях, о младших братьях и сестрах Май, о тете Марте с дядей Эвертом. Она говорила обо всем, кроме мамы с папой.

Свен поведал о том, что наряду с учебой успевает писать, что посылал свои новеллы в журналы, но пока ничего не опубликовали. Рассказал, как его родители в последний год войны внезапно стали ярыми антифашистами.

– Во всяком случае, при гостях.

Гости. Еще одно воспоминание отозвалось болью.

– Здорово, что я убрался от них, – сказал Свен. – Я там просто задыхался. Надеюсь теперь, когда война закончилась, дышать всюду станет легче.

Штеффи узнала прежнего Свена. Того самого, в которого была влюблена. Энергичного, полного жажды перемен.

– Как дела у Путте? – спросила она. – Ты оставил его у родителей или забрал с собой?

Свен мгновенно изменился в лице. Несколько секунд он медлил с ответом.

– Путте нет в живых. Он умер два года назад. Заболел, и ветеринар сказал, что он не выживет. Это случилось в середине лета. Я гостил у друзей в Стокгольме. Родители усыпили его, не дожидаясь моего возвращения.

Лето, два года назад. В то же лето, что и мама…

Штеффи не выдержала и заплакала. Слезы лились ручьем, ей пришлось высморкаться. Официантка фыркнула, проходя мимо их столика.

– Ты так сильно его любила? – спросил Свен.

Она не ответила. Свен поднялся.

– Пойдем.

Оба пирожных остались на столе нетронутыми.

Глава 4

На центральной улице все так же толпились танцующие и поющие люди. Но Свен повернул в один из переулков и привел Штеффи в парк по соседству с домом, где была квартира его родителей. В этом парке они вместе выгуливали Путте.

Увидев позади темного тяжеловесного здания института скамейку, они сели на нее. Свен предложил Штеффи носовой платок. Он обнял ее, и она плакала на его плече, совсем как раньше. Словно он – ее добрый старший брат.

– Ты так сильно любила Путте? – снова спросил Свен, когда Штеффи успокоилась.

– Да, – сказала Штеффи и добавила:

– Тем же летом умерла мама. – В Терезиенштадте.

– Ее…

– От тифа.

– А твой папа?

– Пропал без вести. Abgereist[2]Abgereist (нем.) – отправлен.. Депортирован. Через два месяца после смерти мамы.

Свен замолчал. Штеффи знала, о чем он думал. Они оба читали статьи в газетах о том, как союзники захватили концентрационные лагеря в Равенсбрюке, Бухенвальде и Берген-Бельзене и обнаружили там тысячи мертвых и столько же умирающих людей. Читали о маршах смерти[3]Марш смерти – пеший переход, к которому принуждают группу людей (часто заключенных или военнопленных) и при котором некоторая часть марширующих погибает из-за условий марша (длинная дистанция, погода, истощенность, жестокость конвоиров). из польских лагерей в Германию, из одного лагеря в другой. О газовых камерах в Освенциме.

Возможно, Свен даже смотрел фильм, на который Штеффи не отважилась сходить. Русский документальный фильм «На Берлин», его показывали каждый час в кинотеатре «Виктория». Один из отрывков назывался «Фабрики смерти в Майданеке». Не пошла, потому что боялась увидеть папу в очереди в газовую камеру…

– Это страшно, – наконец произнес Свен. – Это так страшно, что невозможно себе представить. Но, по крайней мере, теперь этому конец. И никогда больше, слышишь, Стефания, никогда больше это не повторится!

Штеффи снова высморкалась. Где-то неподалеку пели Auld Lang Syne[4]Auld Lang Syne (шотл.) – «Давным-давно» (название шотландской песни на слова Р. Бёрнса)..

– Знаешь, – сказал Свен. – Если бы я тебя не встретил, то многого бы не понял. Я всегда был против нацизма и сознавал, что правильно, а что нет. Но до встречи с тобой это были лишь принципы. Ты заставила меня понять, что речь идет о людях, точно таких же, как я. Что на их месте мог быть я сам, моя семья. Хотя как раз они никогда этого не поймут. Ты многому меня научила.

Штеффи улыбнулась. Она научила его! Это Свен всему ее учил. Политике, литературе, философии, истории.

– Тебе лучше?

– Она кивнула.

– Тогда пошли праздновать. Я договорился встретиться с друзьями в ресторане около восьми. Уже без четверти восемь.

– Мне нужно домой, – сказала Штеффи. – И глаза красные. Я не могу показаться людям в таком виде.

– Сегодня вечером никто не пойдет домой, – настаивал Свен. – Люди будут праздновать всю ночь. И никому нет дела, вовремя ты придешь завтра на занятия или нет. Война закончилась! Достань пудреницу и помаду и наведи красоту.

Штеффи рассмеялась. Ее пудреница, подарок Веры на день рождения, осталась на комоде в Сандарне. Она не носила ее с собой в школу. А помады у нее вообще не было.

– Такой симпатичной девушке, – сказал Свен, – будет достаточно мыла и воды. Пойдем, умоешься в дамской комнате.

Штеффи не смогла устоять против его напора. Она не была в ресторане уже много лет; с тех самых пор, как в Вене родители брали ее и Нелли на воскресный ужин.

Нелли. Ей нужно позвонить.

Может, в ресторане есть телефон?

Ресторан располагался в одном из переулков, возле Хедена. Там было тесно, шумно и накурено. Свен пробрался через толчею к столику, за которым сидела компания молодых людей. Большинство из них были ровесники Свена, некоторые старше. Девушки накрашены, две курят сигареты с длинным мундштуком. Почти все одеты в черное, с простыми прическами, без локонов и завитушек.

В клетчатом школьном платье, без косметики, Штеффи чувствовала себя среди них ребенком. Чтобы избавиться от этого ощущения, она взяла предложенную одним из молодых людей сигарету, но закашлялась, и сигарету пришлось затушить.

– Бронхит? – участливо спросил молодой человек, но Штеффи увидела, как девушка в красном шарфе насмешливо улыбнулась.

Штеффи пожалела, что пришла. Она чувствовала себя неловко, а хуже всего было то, что Свен наверняка стыдился ее. Он пригласил ее из вежливости. Просто не смог бросить на скамейке в парке. Нужно найти повод и уйти.

Но тут Штеффи прислушалась к разговору, и ей стало интересно. Говорили о новой философии, о свободном выборе человека и о его ответственности за свои действия. Об этом написал какой-то французский философ, Штеффи не расслышала его фамилию. Она забыла о своем внешнем виде и слушала, не отвлекаясь. Такими беседами ее не баловали. Одноклассницы не интересовались философией и литературой. Их больше привлекали естественные науки.

Правда, с Май она могла обсуждать любые вопросы. Но рано или поздно та говорила:

– Причина кроется в обществе. Неравноправие. Бедность. Невежественность народа. Вот закончится война, и мы сможем всерьез изменить наше общество.

«Было бы прекрасно, – думала Штеффи, – если бы общество стало лучше и зло исчезло». Но она знала, что все не так просто.

Всякий раз, когда Штеффи допивала свой бокал красного сухого вина, тот снова наполнялся, но как это происходило, она не видела. На вкус вино ей не нравилось, но в груди и животе разливалось приятное тепло.

Когда она в третий раз подумала о том, что нужно позвонить Нелли и тете Марте, на часах было уже одиннадцать. Слишком поздно для звонка. На острове рано ложатся спать.

Завтра в школу к восьми. А до дома путь неблизкий.

– Я пойду, – сказала она Свену.

Тот кивнул.

– Я тебя провожу.

Штеффи поднялась, и у нее сразу закружилась голова. Выходя из-за стола, она покачнулась, за спиной послышался резкий девичий смех. Но Свен взял Штеффи под руку и вывел на улицу.

– Я вызову тебе такси, – сказал он у двери.

– Нет, нет, – запротестовала Штеффи.

Она не могла позволить себе поездку на такси.

– Тебе нельзя одной разгуливать по городу в таком состоянии, – настаивал Свен. – Не беспокойся, платит мой старик.

Он остановил такси и сунул Штеффи в руку пару купюр.

– Сразу домой, запомни, – шутливо сказал он.

Затем стал серьезным.

– Ты собираешься завтра вечером на праздник? Может, сходим вместе?

Штеффи заколебалась. Перед тем как расстаться с Май у площади Гёта и пойти со Свеном в кондитерскую, они разговаривали с ней о завтрашнем празднике. Май наверняка собирается идти туда со Штеффи.

Но она поймет. Она всегда все понимает.

– Конечно. Где мы встретимся?

Сказав это, Штеффи почувствовала себя светской дамой, привыкшей назначать свидания кавалерам.

– В Валанде, – предложил Свен и тут же передумал. – Нет, там слишком людно. Может, у скамейки, где мы сегодня сидели? В семь пятнадцать?

– В семь пятнадцать.

Свен торопливо поцеловал ее в щеку. Как старший брат. Штеффи села в машину. Стоя у ресторана, он помахал ей на прощание.

Вот это роскошь, одна на заднем сиденье большого черного автомобиля!

Глава 5

Нелли не могла уснуть. Она ворочалась с боку на бок и слушала, как на своей кровати у противоположной стены тихо посапывает Эльза.

Мысли вихрем проносились в голове, взмывали, точно гребни волн, и снова падали.

Война закончилась.

Заберет ли их папа? Вернутся ли они домой в Вену?

Она попыталась представить папу, но в памяти всплывали лишь неясные очертания высокой фигуры и блеск стекол в очках. Белый докторский халат. Резкий запах больницы.

Лицо папы она помнила только по фотографии, стоявшей на комоде между ее кроватью и кроватью Эльзы. Она не помнила ни его рук, ни его голоса.

Маму она помнила лучше. Помнила, как мать сидела на краю кровати и пела колыбельную. Как, смеясь, будила по утрам дочек и звала их пить горячий шоколад.

Иногда мама с папой уходили вечером в ресторан или театр. Мама надевала перед трельяжем одно из своих лучших платьев. Алая помада. Аромат духов.

Сидя на маминой кровати, Нелли смотрела и не могла насмотреться на эту красоту. Перед уходом мама целовала Нелли, на щечке девочки оставался большой красный отпечаток, а маме приходилось снова подкрашивать губы.

Но теперь мама умерла и никогда не вернется.

Странно, что лишь после смерти мамы Нелли смогла вспомнить ее как следует. До этого она старалась не думать о матери. Кое-как прочитывала письма и неохотно на них отвечала.

После смерти мама стала ближе, чем была при жизни, когда они получали ее письма из Вены или того, другого, места. Терезиенштадта.

Если папа вернется, что будет тогда? Станут ли они снова семьей – папа, Штеффи и она сама? Но Штеффи уже взрослая девушка, ей скоро исполнится восемнадцать. Она может выйти замуж. Тогда Нелли останется одна с папой, которого совсем не знает.

Папа мог бы поселиться на острове, в собственном доме, или в Гётеборге. Нелли осталась бы у тети Альмы и часто навещала бы его, чтобы папа не чувствовал себя одиноким.

Если бы Штеффи позвонила, Нелли спросила бы ее совета. Но Штеффи не звонила.

Нелли прожила на острове почти половину своей жизни. Была приемной дочерью тети Альмы с дядей Сигурдом, старшей сестрой Эльзы и Йона, во всяком случае, почти сестрой. Она чувствовала, что ее дом – здесь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.