Онлайн чтение книги Озеро шумит. Рассказы карело-финских писателей
Константин Еремеев

1874–1931

Родился в г. Минске в крестьянской семье. Детские и школьные годы провел в Карелии. За подпольную деятельность в г. Вильно в 1899 г. сослан в Петрозаводск. Несколько раз подвергался арестам. Один из организаторов и редакторов большевистской «Звезды» и «Правды». В 1917 г. — член Военно-революционного комитета в Петрограде. После победы Великой Октябрьской революции работал в Гослитиздате, на флоте, в журналах «Крокодил» и «Красная Нива». Писал стихи, фельетоны, рассказы, повести.

Союзом журналистов Карелии учреждена премия имени К. С. Еремеева, присуждаемая ежегодно за лучшие очерки и публицистику.

Детство

Когда человек пробуждается ото сна, первое сознание у него еще неясно. Иногда ему бросается в глаза кто-либо стоящий вблизи, или какое-нибудь пятно, например, стена или дверь, или потолок, или освещенное окно, или цветная занавеска. Это первое впечатление, мелькнувшее на один момент, иногда окрашивает собой целый день человека.

Нечто похожее происходит с человеком в раннем возрасте, когда он пробуждается впервые к сознанию. Память фиксирует первые жизненные проявления ребенка, может быть, впервые осмыслившего свое бытие.

Я помню свое пробуждение к жизни: открыл глаза, солнце бьет в небольшие окна. Потянуло к солнцу, сполз с постели и добрался до лавки, посмотрел на улицу. Там все залито солнцем. Березки стоят в нежной зелени под окном; петух большой, пестрый, яркий, бежит за курицей, распахнув крылья.

Надо выйти на улицу. Добрался до двери. Очень трудно раскрывается дверь. Толкаю ее. После нескольких усилий она распахнулась. И там, за дверью, большой необъятный свет. Тепло. Какие-то птицы, большие и маленькие, прыснули стаей. Скрылись.

Вниз идет лестница. Сойти по этой лестнице — первое самостоятельное действие в моей жизни. До сих пор меня сносили на руках. Еще ни разу мои ноги не коснулись ступенек.

И вот теперь, когда никто не мешает, когда я один, я чувствую, как грудь расширяется ощущением свободы. Хочется побежать по этой лестнице быстро-быстро или ринуться вниз, зажмурив глаза. Но инстинкт берет свое, и я, цепляясь руками за стенки, сползаю задом наперед все ниже и ниже. И вот я на земле, на зеленом ковре травы.

Здесь я выпрямляюсь и делаю первые самостоятельные шаги на земле. Надо куда-то идти. Куда-то тянет. Подняв руки, я пошел прямо вперед по свободной улице, к солнцу. Первые неверные шаги вскоре окрепли. Я вспомнил, как ходят другие люди, как ходят и даже бегают бойкие мальчишки, которые пощипывали меня иногда при встречах. И мне казалось, что я иду не хуже их, что я могу даже бежать. Я побежал. Вероятно, со стороны этот бег выглядел смешным. Он был не такой быстрый. Ноги обвивала трава. Иногда между пальцев попадали травинки, и самостоятельный человек падал. Но, поднявшись, я продолжал начатое движение и дошел наконец до большой светлой лужайки, где стояли совершенно новые, блестящие желтые срубы только что начатых построек. Я влез в один сруб. Там показалось уютно, красиво; во всяком случае, необыкновенно. Там много всяких стружек, палочек. Прорубленные отверстия окон, наверху решетка стропил, на которых нет еще крыши. Солнце вливает в проруб двери и сверху снопы тепла и света. Я совершенно забыл и время и место. Было очень интересно набирать напиленные планочки и кусочки дерева.

Вдруг мелькнула какая-то тень, заслонила солнце. Я посмотрел. Большая собака стояла в двери на бревне. Красный язык висит, глаза блестят.

— Серко, — сказал я, — иди сюда.

Но Серко стоял, устремив глаза на меня и не выказывая никакого желания подойти. У этого Серко было что-то другое во всем его облике, нежели у нашего Серко. Наш пес, пожалуй, величиной не меньше этого и очень ласков. Когда случайно удавалось Серку попасть в избу, он всегда облизывал меня языком; лизал прямо в лицо или в руку, и было приятно положить на его мягкую мохнатую спину руки и подергать его за шерсть.

Наш Серко был очень послушный, и если я ему кричал: «Серко, поди сюда!» — он прибегал и ложился вблизи, поглядывая своими спокойными глазами и как будто спрашивая, зачем его позвали.

А вот этот Серко не обнаружил ни малейшего желания подойти. Он не махал хвостом и вообще был какой-то чужой и чем-то непохож на нашего Серко.

В это время на улице вдруг послышался шум. Люди что-то громко кричали. Слышно было, как несколько собак залились лаем. Большая собака, стоявшая в двери, повернулась на шум. Вдруг сделала громадный прыжок, перемахнула через светлые смолистые бревна и скрылась. Собачий лай на деревне разлился в длительный визгливый вой. Люди закричали, но это не привлекло моего внимания, и я опять занялся своими щепочками.

— Тут кто-нибудь есть, — послышался чей-то голос, — а то чего бы он сюда лез.

Вслед за словами в проеме двери появился высокий светлобородый человек. Это был дядя Архип, плотник. Я его знал.

— Вон он, — сказал дядя Архип. — Анна, подь-ка сюда, тут Еремкиных мальчонок. Снеси-ка домой.

Анна, молоденькая, светло-русая, с серо-голубыми глазами девушка в белой сорочке, вышитой красным, и в синем сарафане быстро вскочила в сруб и подняла меня на руки.

— Костенька, ты что тут? Ведь тебя волк чуть не заел. Испужался, миленький?

— Серко пришел, — ответил я. — Язык красный.

— Так этот Серко волк и есть. Он бы тебя заел. Зачем далеко от дому ушел?

— Ладно, не пужай парня, — сказал Архип. — Не боится и ладно. Молодец!

Он схватил меня под мышки и высоко поднял над головой.

— Не бойся, не бойся! Вырастешь — сам волка побьешь. Мамке шубу сделаешь.

И отдал меня Аннушке.

Аннушка крепко прижала меня к своей груди. Бегом помчалась к нашему дому, где, впрочем, никто меня не спохватился — все были заняты обычными утренними заботами.

Когда Анна рассказала про мое приключение с волком, тетка схватила меня и сначала дала пару шлепков, а потом, держа на коленях и прижимая к себе, залилась горючими слезами.

Я не понимал причины таких волнений. Правда, с тех пор как я стал что-нибудь соображать и сколько-нибудь говорить, я слышал о волках. Не раз слышал, что это какие-то страшные звери, которые съедают непослушных ребят или непослушных телят, или «жеребенков», как мне говорили. И мне казалось, что это какое-то чудовище величиной если не с дом, то по крайней мере с баню. И когда мне теперь сказали, что этот, такой простой пес, вроде нашего Серко, и есть страшный волк, то понятно, этому я совершенно не поверил. Почему же он страшный, если так похож на Серко? А Серко наш совсем не страшный, и в деревне таких Серко, наверное, десятка полтора и тоже не страшные.

Отличие между волком и собакой мне было совершенно непонятно. Даже видя убитых волков, я не понимал, почему наш Серко, наши собаки такие добрые и ласковые, и почему такие же, очень похожие на них собаки называются волками и их стараются во что бы то ни стало убить.

1900 г.