Онлайн чтение книги Озеро шумит. Рассказы карело-финских писателей
Александр Линевский

Родился в 1902 г. в Петербурге в семье техника-путейца. По окончании Ленинградского государственного университета приехал в Петрозаводск, работал археологом. Кандидат исторических наук. Писать начал в 1925 г. Работает в жанре исторического романа и повести. С 1938 г. член Союза писателей.

А. М. Линевский издал широко известную на Севере трилогию о Беломорье, разошедшуюся по стране полумиллионным тиражом. Научно-фантастическая повесть «Листы каменной книги» выдержала восемь изданий.

За литературную деятельность удостоен ордена Трудового Красного Знамени. Заслуженный работник культуры Карелии, лауреат Государственной премии КАССР

К петуху на суд

Кутозеро — очень уединенный край Карелии. «Кругом мох да ох», — говорили о таких уголках те, кому приходилось пробираться по ним. Летом кутозерцы копошатся на полях вблизи своего селения, в сенокос переселяются в избушки на зеленеющих «росчистях», раскиданных по речкам, а в свободное время добывают на своем озере и сушат «варево» — рыбу. Зимой многие заготовляют лес по сплавным рекам. Работы хватает на весь год, на всю жизнь. Так жили деды, так живут сыновья, и многим бородачам хотелось, чтобы точно такую жизнь прожили их дети и внуки.

Цепко охраняет уединение кутозерца дремучий лес, окружающий труднопроходимые болота. Добраться на лошади в Кутозеро можно только зимой. С наступлением лета прозрачной стенкой держатся над болотами тучки комаров, в ольховниках по лужайкам пулями мелькают оводы. В такое время на Кутозеро попадешь только пешком, да и то с опытным проводником. На болотах тропинок не бывает, а надо брести две-три версты, покачиваясь на чвакающей мшистой поверхности, держа направление то на чуть видимую ель, то на какой-нибудь заветный камень.

Так было не одно столетие до революции, так было и в описываемое лето, хотя уже прошел десяток лет, как революция победила.

Стояла летняя пора. В кутозерской школе, созданной лишь в советские годы, наступило время каникул. Местная учительница, которую по ее молодости все звали запросто Леной, осталась здесь и на лето. Круглой сироте некуда ехать. В Кутозере Лена организовала комсомольскую ячейку. В ней насчитывалось десять парней и одна девушка, кроме Лены, — Анютка. Кое-кто из стариков косился на «комсомолов», хотя те пока не нарушали сложившихся исстари порядков. Защитников старины успокаивало, что «учителка» собою неказиста, ростом мала и нравом робка — от такого коновода большой беды не будет…

В самый разгар сенокоса в Кутозеро забрел с кладью на спине предприимчивый коробейник. Вечером он разманил кутозерок, показав им принесенные товары, но торговать решил с утра, зная, что к этому времени они разжалобят скупых мужей и отцов, и те щедрее раскошелятся на обновы. Переночевав, торговец наутро объявил хозяевам о пропаже у него некоторых товаров…

Позор случившегося падал не только на тот дом, в котором ночевал приезжий, это было позором для всего селения — худая слава о Кутозере разойдется по всей волости.

Долго судачили взволнованные кутозерцы: «Что делать? Как найти вора?» Кому-то из стариков припомнился древний, из глубины неведомо каких веков идущий обычай судить черным петухом. Каждый подозреваемый касался рукой птицы. Если он не виновен, то петух не кукарекнет, но дотронется вор — и вещая птица криком укажет виноватого. Предложение пытать петухом вызвало одобрительный гул: «Иначе не узнать, кто вор!» В Кутозере не нашлось петуха черного цвета, как того требовало поверье. Пришлось отрядить человека в неблизкую деревню за черным петухом. Выбранный сходом отправился в путь.

Вечером в лесу, подальше от деревни, собралась вся комсомольская ячейка. Она целиком состояла из ребят, не казавших носа дальше своего волостного села. Ни в одной книжке, ни в одном циркуляре, присланном уездным комитетом, не указывалось, что делать комсомольцам, если старики объявят «петушиный суд».

У секретаря комсомольской ячейки Лены Каргуевой, готовящейся к беседе с комсомольцами, тревожно билось сердце. «Хватит ли смелости у ребят пойти наперекор решению всей деревни?» — беспокоилась она, подбирая доводы против такого «суда». Заблагорассудится петуху продрать горло — и человек на всю жизнь прослывет вором, станет позором для своей семьи, срамом для селения, посмешищем соседних деревень. Кличку «вор» с него не снимет даже смерть. В этих глухих местах надолго запоминаются такие происшествия.

…Ячейка не сразу пришла к единому решению. Кто жил с матерью или сестрой, тому было легче сказать: «Признавая петуховый суд несознательным, постановляем ликвидировать его как вредный пережиток». Труднее тем ребятам, у кого отец что сосновая палка, которая нет-нет да прогуляется по сыновней спине. В конце двадцатых годов родительская власть все еще царила в глухих деревнях, и кто жил на родительских харчах, тот поневоле считался с нею. Проспорив до хрипоты, все же выработали обязательное для всех комсомольцев Кутозера решение:

«Суд петуховый не признавать, считать это гнусным суеверием. Признать его несовместимым с комсомольским долгом, а поэтому протестовать и вообще суду такому не подчиняться».

В тот же вечер, позднее, в одной из самых дальних бань снова собралась небольшая группа комсомольцев. Долго-долго шептались они и разошлись нерадостными. Рассудком все понимали, что нельзя выполнять комсомольцу глупого обычая, но память о многих кулачных расправах подсказывала иное: «быть нам крепко битыми!»

В бане задержался один из парней по имени Степка. Вскоре вернулась обратно ушедшая было со всеми Анютка. Между ними начался тихий разговор. Видимо, даваемое Степкой поручение казалось девушке не из легких. Подумала она, подумала и тряхнула косичкой:

— Авось да выполню!

Коробейник не потерпел убытка. По случаю пропажи он удорожил прочие товары и, распродав принесенное, очень довольным выбрался налегке из Кутозера. К полудню следующего дня вернулся измученный дальним путем посланец деревни. За его спиной в плетеной корзине сидел петух. У самой деревушки, расслышав клохтанье куриц, петух закукарекал.

— Ну вот! Вот! — встрепенулся кутозерец. — Есть у нас в деревне вор… Ясное дело!

Встречные соглашались с ним. Всю дорогу молчала мудрая птица, а стоило подойти к селению, тотчас подала голос. Следовательно, в деревне вор!

Все взрослое население было на «страде». Облепленные комарьем, весь день косили кутозерцы болотную траву. До омертвения коченели ноги в холодной жиже болота. От множества укусов вспухали шея и руки, а лицо становилось неузнаваемым. К вечеру, с трудом сгибая ноющие ноги, косцы медленно возвращались в деревню. Комсомольцы были озабочены — весть о петухе уже разнеслась среди кутозерцев:

— Принесли петуха, который молчал всю дорогу, а в деревне тотчас же запел. Старики говорят: «В деревне есть вор!»

Возвратясь домой, кутозерцы вымылись в бане, принарядились и начали собираться на лужайке у часовни, где обычно устраивался сход. На этот раз не слышалось смеха и оживленного судачения. Идти на «суд» было жутковато: «Прикоснешься к петуху — и вдруг он кукарекнет? Чем тогда миру докажешь, что ты не крал?» Каждый втайне чувствовал нелепость такого обычая, но как набраться смелости и высказать землякам это вслух?

Старики заботливо следили, чтобы собрались все односельчане. Вскоре отправили гонца за «судьею».

— Ой-ой-ой! Хосподи Исусе! — послышались из деревни вопли. — Ой-ой! Дуавитту кукко! Это ль не чудо?

Кутозерцы бросились к избе, где находился петух. Каждый вертел и старательно тряс мертвую птицу.

— Дуавитту кукко… Дуавитту (задушен)! — повторял каждый.

Кто-то пустил слух, что это дело комсомольцев.

Андрей Степаныч, самый уважаемый человек в Кутозере, прежде подрядчик у купцов-лесозаготовителей, имел личные счеты с комсомольской ячейкой. За попытку заняться тайной скупкой овечьей шерсти для перепродажи кооперативу волостная налоговая комиссия подвергла почтенного кутозерца индивидуальному обложению. От кого-то он разузнал, что комсомольцы подавали на него заявление. Надолго запомнилась ему эта обида. Глядя на мертвую птицу, Андрей Степаныч решил отомстить своим обидчикам. Он объявил, что сам привезет от зятя черного петуха. Старики одобрили его предложение. Без долгих сборов бывший подрядчик уселся в лодку. Бесшумно заскользила она по озеру и исчезла в голубоватой дымке.

Получив от зятя черного петуха, Андрей Степаныч утречком направился в обратный путь. Вернулся он в Кутозеро не рано, однако народ был еще на покосах: суд, конечно, судом, а время все-таки хозяйственное! Покос не ждет.

Задуманная Андреем Степанычем месть казалась ему важнее сенокоса. Он остался дома, чтобы уберечь привезенного «судью» от горестной участи предшественника.

Вечером народ вновь собрался у часовни. Тая усмешку в зарослях усов и бороды, Андрей Степаныч принес плетушку с петухом и сам привязал его за ногу к корзине. Бывший подрядчик оказался человеком сообразительным — за это время птица привыкла к своему щедрому кормильцу и теперь не станет его опасаться.

Толпа широким кольцом расселась на траве вокруг страшного «судьи». Кто-то даже всхлипнул. Жуть перед случайностью охватила всех «пытаемых».

— Подойдешь к петуху, — громко шептала свекрови молодица с явными признаками скорых родов, — а он вдруг заверещит! Сколь ты не клянись, сколь ты не крестись, а кто ж тогда поверит твоей честности? Ой, мамонька, вдруг приключится беда-а!

Старуха в ответ сама смахнула слезинку: «Хоть бы помереть без срама, вовек воровкой еще не слыла!»

Сбросив порядком побуревшую суконную фуражку и разгладив гребешком стриженные «под горшок» поседевшие волосы, Андрей Степаныч вызвался первым подойти к петуху. Человек расчетливый, он правильно решил, что, накричавшись вдоволь, пока его несли в плетушке, петух едва ли заорет сейчас. Поэтому был смысл раньше других доказать собравшимся свою невиновность. Пройдя испытание первым, он встанет около петуха для наблюдения за правильным выполнением обычая. Вот тогда-то и осуществится задуманная им месть!

Зная, что за ним следят, Андрей Степаныч глядел с таким умилением на черного петуха, словно тот был иконой, да еще с нарочитой торжественностью перекрестился. Поклонившись степенно народу и незаметно для самого себя поеживаясь, он осторожно подошел к «судье» в черных всклокоченных перьях. Хоть и с трудом, но губы бывшего приказчика привычно растягивались подобострастной улыбочкой. Так когда-то он подходил к «большим людям»: к купцам и уездному начальству. Ласково смотря на петуха, Андрей Степаныч ловко округлил вокруг него руку. На расстоянии казалось, что он вплотную прикоснулся к петуху. Молчанием птица подтвердила честность Андрея Степаныча. Вот когда он по-хозяйски выпрямился, словно вновь настало время скидывать перед ним шапку. Встав вплотную у самой плетушки с петухом, бывший приказчик скомандовал:

— А ну, выходи! Который следующий?

Произошла заминка — никто не решался первым доказать свою непричастность к пропаже. Всем известно, что петух птица капризная, а потому каждого кутозерца одолевал страх. Толпа глухо шепталась, люди старательно уговаривали, подталкивая друг друга.

— Иван Парфеныч, друг! Будто не веришь в себя? — выпихивал кто-то старичка с реденькой бородкой. — Подь, подь со христом…

— Тебе бы самому идти! — сердился тот, пятясь слабыми ногами. — И тебе бы! Не стариковско дело ленты шелковы красть: не на бороду весить!

Долго гудел сход, но никто не двигался с места. Наконец тихонечко заковылял к петуху самый захудалый житель Кутозера бобыль Богданов. Толпа сразу затихла. Опираясь на костыль, с трудом брел на «суд» старик. На лице, заросшей редкой дорожкой белых волос, бродила усмешка. Над собой или над петухом, или над столпившимся глупым людом смеялся древний лесовик? Пальцем прикоснулся он к разодранному в драках гребню «судьи» и вновь усмехнулся. Должно быть, впервые за всю его долгую жизнь смотрели на него земляки с завистью: «Тебе-то счастье… Каково-то нам будет?»

Опять заволновался народ — кому теперь брести? Казалось страшным идти поодиночке, и вот человек пять двинулись скопом. Медленно потянулись добровольные мученики к петуху. Одни с раболепной улыбочкой- другие с тупо выпученными глазами и приоткрытым ртом, и все почему-то одним боком вперед, словно каждого из них кто-то невидимый тянул на привязи. Шедший впереди сын Андрея Степаныча Федька зачем-то сгорбился и, подскакивая на согнутых в коленках ногах, приветливо кивал головой птице, словно петух был ему лучшим другом. «Не подведи меня, петушок разлюбезный», — читалось на его лице. Чем ближе подходили к петуху несчастные, тем их лица делались бледнее. У замыкающей шествие беременной молодицы на щеках и лбу задвигались желтые пятна. Испытуемые приостановились вблизи петуха. Федька совсем пригнулся к земле, рот его перекосился, бессильно закачались руки. Он чуть дотянулся до хвоста птицы и отпрянул назад, быстро-быстро семеня, пытаясь придать себе достойный вид.

— Ну! Ну! — бормотал он, вытирая рукавом пот с лица. — Ежели человек не воровал, так уж петух не погубит. Это ни в жизнь!

Вся группа благополучно миновала опасность. Только с беременной молодухой едва не случилась большая беда. Она шла последней и, когда осталась одна перед петухом, то застыла от страха на месте. Понукаемая криками, она двинулась к кошелю, медленно ступая широко раскоряченными, толстыми, словно бревна, ногами. Вскидывая шеей, петух тревожно посмотрел на нее и вдруг напружинился, вытягивая шею и закатывая глаза… На лице несчастной молодухи мелкими бисеринками выступил пот. В толпе кто-то взвыл от ужаса: на век сейчас «судья» опозорит молодицу! Петух открыл глаза, прислушался к непонятному ему воплю и забыл прокукарекать… Только этим спаслась несчастная от вечного срама. Женщина не помнила, как добралась к родне и запричитала, прижимая ладони к животу:

— Ой, дитю заколотилось! Ой, было страху! Ой, лихоньки!

Прошли «испытание» еще десяток кутозерцев. Андрей Степаныч с нарастающим нетерпением следил за комсомольцами. Те, как всегда, держались кучно.

— А чего ж это комсомольцы не выходят? — громко скомандовал он. — Прошу-с, как раньше у господ выговаривали, одолжения!

Ребята давали сигналы друг другу и глазами, и жестами, и подталкиванием локтями, но каждому казалось боязным заявить об отказе комсомольской ячейки подчиниться глупому обычаю.

Учительница была с ними. Хотя от нее не требовали испытания петухом, она волновалась не меньше других. Вплотную подступил момент проверки. Хватит ли у комсомольцев сплоченности или кто-нибудь из ребят все же не устоит перед приказом родни?

Кулак не спускал взгляда со Степки — представителя от Кутозера в волостной комиссии по обложениям. Чувствуя сейчас свою силу, Андрей Степаныч проговорил:

— А нут-ка, Степка, вылазь-ка на суд божий!

Его толстые губы с особым удовольствием сделали ударение на слове «божий». Кое-кто из толпы подмигнул почтенному кутозерцу, косясь на парня: дескать, покажем безбожнику, какой есть наш суд!

Никто не заметил, что рука Андрея Степаныча словно прилипла к корзине. От его совсем незаметного со стороны толчка кошель пошатнулся бы. Чувствуя колебание под ногами, «судья», конечно, не удержится от тревожного крика. Ничего иного Андрею Степанычу и не хотелось. Так должен был осуществиться «суд божий» над его обидчиком.

Степка ничем не отличался от других кутозерских парней, разве что был любознательнее их. Как более сообразительного, Лена считала его своим помощником по комсомольской работе и старательно готовила всю зиму к осенним испытаниям в мореходную школу. Его роднило с ней общее горе. У парня, как и у нее, отец погиб на войне. Жил Степка в семье дяди, крутого и властного хозяина. Тот ненавидел племянника, как вожака молодежи, и не раз кулаками напоминал, что в Кутозере старые обычаи пока сильнее новых порядков.

— Ну, вылезай, что ли! — дядя повернулся к Степке. — Под ручку тебя вести, что ли?

Обычно мало заметные веснушки словно потемнели на побледневшем лице парня. Невозможно подчиниться приказу дяди, это не позволяло постановление ячейки. Но отказ, да еще при земляках, сулил дома тяжелую расправу.

Губы Андрея Степаныча задвигались, словно он жевал леденец. «Поди, другое у тебя было личико, когда про меня докладывал комиссии, — с наслаждением думал он, глядя на своего обидчика. — Наплачешься теперь, малец, вдоволь за мои червонцы».

— Ну, — прохрипел он от душившего его волнения. — Чего ж ты не очень торопишься, товарищ комсомол? Аль совесть нечиста?

Снова настало молчание. Лена поняла, что надо выручать парня и насколько возможно отвести неизбежную над ним расправу.

— Комсомольская организация, — раздался ее голос, — постановила не принимать участия в несознательном пережитке!

— Не будем! Постановление наше выполним! — на все лады зазвенели голоса комсомольцев. — Я не пойду. Сами идите! Несознательные вы! Красная молодежь не пойдет…

Андрей Степаныч и Степкин дядя одновременно шагнули к ребятам.

— Кто не пойдет? Миру не подчиняться? Кто не пойдет?

В помощь обоим почтенным кутозерцам раздались злобные выкрики тех, кто уже благополучно миновал испытание.

— Это чего же? Кому идти, кому нет? Наше решение крепко… Знаем, чего боитесь… Воровали, вот и страшно идти! Гнать их на суд!

Весь сход озлобленно загудел:

— Гнать… Гнать… Гнать на суд!

Комсомольцы подались друг к другу, толкнув Анютку в середину. Десяток подростков прижался к сосне. Беснуясь, постепенно сдвигались в круг те, кто прошел проверку. Лена поняла, что произойдет: комсомольцев поодиночке силком потащат к петуху, крикнет испуганная такой суматохой птица и опозорит кого-нибудь. Погибнет авторитет всей ячейки. Вначале по волости, а там и по уезду поползут про комсомол слухи один другого нелепее. Надо было немедленно на что-то решаться:

— Ребята! За мной! — крикнула Лена, выбегая из круга.

Комсомольцы кинулись в сосняк. Крики обозленных односельчан с каждым десятком саженей делались глуше. Долго бежала молодежь, пока кто-то с размаху не упал в черничник. Около него повалились остальные. Умолкло на время кукование невидимой кукушки, только шелестела листва да слышался иногда чей-нибудь судорожный вздох. Каждый думал, что скоро придется ему отвечать в семье за неподчинение сходу. Начнется неторопливая кулачная расправа с приговорками и поучениями, во время которых глаз бьющего целится, как бы ударить побольнее. Долго будет она тянуться, пока не утомятся привычные к многочасовому труду мускулистые, кряжистые руки истязателя.

Облизывая растрескавшиеся губы, Мишка пробормотал:

— Здорово будут драть! Поди, опосля какое время не шевельнешься.

Никто не возразил. Это казалось бесспорным каждому.

— А все-таки, ребята, мы не уступили, — дрожащим голосом заговорил Степка. — Исколотят здорово, а несознательного суда не произведут без нас! Поноют наши спины, да зато никто не скажет, что кутозерские комсомольцы ходили к петуху на проверку… Стыд бы какой был! Всю организацию Карелии посрамили бы!

Весельчак Мишка уже выискал повод посмешить товарищей.

— Теперь и другие не пойдут на проверку. Без нас ихний суд силы не имеет. То-то теперь Ондрей Степаныч сидит у петуха и горюет: «Беспокойствие себе причинил. Понапрасну на петуха молился, а комсомола на крючок не поддел!» Сидит, поди, у петуха и спрашивает: «А чего мне, окаянный, с тобой делать? Назад грести обратно столько верстушек?»

— А те, кто к петуху на суд ходили, ой же, поди, как костят себя, дураки, мол, мы…

— И уж не бывать по всему уезду такому суду! — радостно прозвучал голос Лены. — Теперь старики сперва комсомол будут спрашивать: «Как, ребята, не сорвете ли нашу затею?» Авторитет всех ячеек подкрепили мы! — Лена умолкла, изумленно глядя на Мишку.

Скорчившись, тот шел к ней на согнутых ногах, крестясь и умиленно кивая. Всем сразу вспомнился Федька, вышедший на петушиный суд впереди первого пятка односельчан.

Ветер долго разносил по лесу смех комсомольцев, смотревших на Мишкино представление. Сознание, что авторитет ячейки возрос, что кутозерские ребята не подчинились суеверному обычаю, радовало всех. Даже близкая взбучка не казалась в эти минуты такой страшной…

Совсем поздно вечером вернулись комсомольцы в деревню. В разгар покоса в это время обычно все уже спят, так как рано утром надо выходить на болота. Но сегодня кое-кто бодрствовал, злобно поджидая сыновей и племянников.

Лена Каргуева квартировала в доме Степкиного дяди. Она поднялась на второй этаж, казалось, вымершего дома. Но обманчива была эта тишина. Вскоре она услышала где-то внизу глухие удары о что-то мягкое. Очень туго тому, чью спину дубасят натруженные кулаки. Но нелегко и со стороны наблюдать истязание, зная свое бессилие и понимая, что вмешательством лишь сильнее озлобишь лютого истязателя.

Учительница распахнула окно, не чувствуя укусов мгновенно облепивших ее комаров. Все — слух, мысли, чувства — было приковано к этим глухим ударам. Со стороны могло показаться, что где-то молотят снопы, но девушка знала, что означают эти, казалось бы, безобидные звуки. Она понимала, что если раздастся хоть один Степкин стон, то она бросится к нему на помощь. За этим скорее всего последует нечто совсем нелепое, кошмарное, никак для учительницы не допустимое… Что бы ни случилось затем, она ничего не устрашится. Но не раздавалось ни одного выкрика. Можно было лишь догадаться, что означают доносящиеся удары.

Вдоволь насосались комары ее крови, пока Лена сидела на подоконнике, глядя на казавшееся таким мирным затишье светлой ночи.

Наконец, внизу в сенях громко стукнула дверь о косяк холодной клети и прошуршали валенцы старика. Утомившийся хозяин удалился на покой. Подождав некоторое время, Лена спустилась вниз. В клети на полу лежал избитый.

— Вот ты какой? Даже не вскрикнул!

— Знал, что ты слушаешь. — Степка повернул к ней мокрое от слез лицо. — Думал — прибежишь, так и тебе будет худо! Должно, он вздул меня и за тебя и за всех ребят. Совсем олютел проклятый!

В эту памятную ночь долго-долго шелестел их шепот.

1930 г.