Онлайн чтение книги Палач, или Аббатство виноградарей
ГЛАВА XIV

Утро еще не миновало, когда все участники грандиозной процессии собрались на площади. Вскоре звуки рожков оповестили о прибытии властей. Первым шел бейлиф, с приличествующей случаю важностью, и ревностно, хоть и исподтишка, поглядывал на своих нанимателей, желая угадать, насколько силен их интерес к предстоящему празднеству; таковые наблюдения, впрочем, не мешали ему излучать восторг и самодовольство по поводу предстоящих увеселений, ибо Петер Хофмейстер был уважаем и почитаем бюргерством потому, что неусыпно стоял на страже его интересов и привилегий, а не потому, что был наделен умением доставлять людям благо и делать их счастливыми. Рядом с честнейшим бейлифом — так как бейлифа, несмотря на то что он ставил начальствующих превыше добра и зла, можно все же называть честным человеком, — шли Роже де Блоне и его гость барон де Вилладинг, держась pan passunote 90Бок о бок (лат.). с представителем Берна.

Можно было только гадать, насколько бейлиф был удовлетворен решением одной из труднейших задач этикета, поскольку он вышел из ворот магистрата, устремляясь несколько наискось, и таким образом оказался чуть впереди синьора Гримальди, который при этом, однако, не лишился возможности продвигаться вперед без помехи и свободно разглядывать стекшуюся на площадь толпу. Во всяком случае, генуэзец, хоть и оказался очевидно оттесненным на второй план, все же не мог пожаловаться, что его особой пренебрегли. Меткие замечания и остроты, которые отпускал добрейший Петер, слывший в округе шутником и bel espritnote 91Острословом (фр.)., как и подобает чиновнику магистрата, власть которого не зависит от сложившегося о нем в обществе мнения, были обращены в основном к синьору Гримальди. Генуэзец отвечал на них как человек, привыкший встречать особое внимание и слышать любезности; возможно, он был даже пресыщен ими. Адельгейда и сопровождающая ее служанка из замка Блоне замыкали шествие.

Поскольку стражники употребляли все возможные старания, чтобы расчистить дорогу перед бейлифом, господин Хофмейстер и его спутники вскоре уже достигли своих мест, которые, надо ли упоминать, были расположены на площадке выше всех прочих. Петер уселся только после того, как обменялся приветствиями со множеством горожан, которые, встретив его рассеянный взгляд, не упустили возможности показать всем, что близко знакомы с бейлифом; и тут же он заметил сияющее от счастья лицо отца Ксавье. Вскочив с поспешностью, бейлиф исполнил все те бесчисленные церемонии, которые в те времена местный обычай предписывал как необходимые: низкие поклоны с частым помахиванием шляпой, улыбки, в которых, казалось, светится самая искренняя радость, и множество иных знаков, выражающих любовь и уважение. Покончив с церемониями, он занял свое место подле Мельхиора де Вилладинга и заговорил с ним доверительно.

— Мы не знаем с определенностью, герр барон, — сказал он на местном наречии кантона, — следует или не следует нам оказывать почтение этим августинцам. Там у себя, на горе, они по-христиански опекают путешественников, но зато, как диаволы во плоти, укореняют повсюду папство. Простые люди — Господь да воздаст им всем по заслугам! — не слишком искусны в богословии, и их легко увлечь видимостью. Существует бессчетное количество простаков, которые воображают, что если верующие сидят на мерзлой горе и творят добро: кормят голодных, перевязывают раны упавших в ущелье — да ты знаешь, какая идет повсюду молва, — так вот, существует множество глупцов, которые убеждены, что людей толкает творить все это не иначе как вера, освященная самим Господом.

— Неужто простаки эти заблуждаются, дружище Петер, и мы понапрасну оказываем почтение монахам, которые столь очевидно его заслужили?

Бейлиф искоса посмотрел на своего собрата по бюргерству, ибо местная аристократия в те времена имела обыкновение с осторожностью выведывать мнение собеседника, прежде чем тот успеет его высказать со всей откровенностью.

— Твой род издревле пользуется заслуженным уважением в кантоне; и однако, насколько мне известно, ты давно уже не посещаешь Совет, — уклончиво заметил он.

— С тех пор как семья наша понесла тяжелые утраты, о чем ты, возможно, наслышан, забота о последнем оставшемся в живых чаде сделалась моим единственным занятием и утешением. Возможно, частое и близкое зрелище смерти тех, кто был нежно мною любим, смягчило мое сердце, и потому мне представляется, что августинцы, вне сомнений, ведут жизнь самоотверженную и достойны всяческого уважения.

— Конечно же ты прав, славный Мельхиор; и мы поступим хорошо, если перед всеми обнаружим свою любовь к святым братьям. Эй! Господин офицер, соблаговолите пригласить почтенного монаха из монастыря Святого Бернарда приблизиться, чтобы видно было, как ценят здесь их мирное добросердечие и неустанное благоволение. Если на пути в Италию, герр Вилладинг, вам придется провести ночь под кровом монастыря, маленькие почести, оказанные доброму и неутомимому сборщику подаяний, будут оценены братством, если только им не безразлично, как обращаются с ними их собратья по человечеству.

Отец Ксавье занял предложенное ему место, более близкое к особе бейлифа и оттого более почетное, с обычным изъявлением благодарности, но также и с простотой, которая свидетельствовала, что все эти почести он относит не к себе лично, но к монастырю, посланцем которого здесь является. Распорядившись об этом небольшом перемещении и, помимо него, о некоторых других предварительных мелочах, бейлиф остался доволен собой и своей деловитостью.

Пусть читатель вообразит шевеление в толпе, суету менее значительных распорядителей празднества, а также томление и любопытство зрителей, пока участники многочисленного и замысловатого шествия строились в предписанном порядке. Поскольку картины, которые затем воспоследовали, имеют совершенно особый характер и теснейшим образом связаны с ходом всей нашей истории, мы опишем их как можно подробно, несмотря на то что видим свою задачу не в зарисовках местных обычаев, воспроизведенных с различной степенью достоверности, но в раскрытии сути вещей и в выведении морали, которую, льстим себя надеждой, все же можно извлечь из нашего повествования.

Почти перед самым началом шествия почетный караул, состоявший из пастухов, садовников, косарей, жнецов, виноградарей, в сопровождении стражников с алебардами и музыканта, отправился искать своего аббата — так именовали главу всего этого сообщества, называемого Аббатством. Почетный караул, в котором все были в костюмах соответственно занятию каждого, вскоре появился на площади вновь, вместе со своим главой — разгоряченным, дородным крестьянином, местным собственником, одетым в обычные одежды, что носили люди его класса в те времена; в руках он, важности ради, держал посох, шляпа была украшена пышным плюмажем, а за спиной развевались концы длинного шарфа. На сем лице лежали судейские полномочия, и оно заняло отведенное ему место на краю сцены. Тут же судия подал знак, и помощники его приступили к своим обязанностям.

Двенадцать виноградарей, во главе со старшим, в венках из виноградных листьев, прошли строем, неся эмблемы своего звания и распевая песнь полей. Они сопровождали двух своих товарищей, провозглашенных самыми искусными и преуспевшими хозяевами округи. Когда виноградари приблизились к сцене, аббат произнес небольшую речь в честь возделывателей земли вообще, и от нее перешел к похвалам в адрес обоих удачливых кандидатов, после чего им, польщенным и оробевшим с непривычки, были вручены скромные призы, которые они приняли, трепеща от волнения. Эту краткую церемонию друзья наблюдали с восторгом и радостью, а завистники бросали косые, недовольные взгляды, хотя немного нашлось таких, кто испытывал недобрые чувства посреди всеобщего веселья на этом простом и щедром празднестве; после вручения призов вновь заиграли рожки и раздался приказ очистить место.

Часть актеров, образовав довольно длинную процессию, немедленно приблизились к сцене. Представ взору всех, они выстроились в предписанном заранее порядке. Это были служители Вакха. Верховный жрец, облаченный в священные одежды, длиннобородый, увенчанный лозой, выступил вперед и спел хвалебную песнь в честь виноградарского искусства. Несколько слов в этой песне были посвящены улыбающимся, покрасневшим от смущения кандидатам. Хор служителей присоединился к вожаку, хотя он имел столь мощную глотку, что не нуждался в поддержке других голосов.

Хвалебная песнь завершилась, и заиграли инструменты; служители Вакха направились к отведенному им на площади месту, и началось общее шествие; участники его кольцом двигались по площади, выстроившись так, чтобы в должном порядке всем пройти перед бейлифом.

Первыми шли те, кто входил в Совет Аббатства, в сопровождении пастухов и садовников. Старший, в античном одеянии, нес алебарду, за ним следовали оба премированных виноградаря, аббат со своими помощниками, несколько пастухов и пастушек, а также крестьяне и крестьянки, работающие в садах; все были одеты в платье, соответствующее их почтенному занятию. Глава отряда и аббат со служителями шествовали медленно, с торжественной пристойностью, подобающей их сану, и порой останавливались, поджидая тех, кто следовал за ними, но прочие актеры уже пылали нетерпением, желая поскорее влиться в действо. Юные пастушки, одетые в приталенные голубые жилеты и белые юбки, с посохами в руках, вышли вперед, танцуя и распевая песни; в песнях этих они подражали блеянию овечек и прочим шумам, которые можно услышать на пастбищах посреди гор. Вскоре к ним присоединились в равном количестве юные пастухи, распевающие свои пасторали, и начался веселый пастушеский танец, который задорные танцоры уже не раз плясали на покрытых дерном склонах Альп, поскольку каждый представлял то занятие, коим занимался повседневно, а мы хоть и называем участников празднества актерами, но отнюдь не в буквальном смысле. Говоря о танцующих, еще раз подчеркнем, что радостная их пляска являла собой картину, привычную для повседневной пастушеской жизни, и что это буйное веселье, пылающие лица и неутомимое движение стали замечательной прелюдией к последующей части.

В передниках, с лопатами, граблями и прочими садовыми инструментами появились садовники; женщины несли на голове корзины с цветами, овощами и плодами. Поравнявшись с бейлифом, юноши искусно, что говорило о значительной подготовке, сложили свои инструменты в виде садовых эмблем, а девушки поставили корзины на землю, образовав круг. Затем все взялись за руки и с веселым пением закружились в хороводе.

На все предварительные утренние хлопоты Адельгейда смотрела отсутствующим взором, как если бы душа ее была занята иными впечатлениями, не воспринимая ничего из происходящего вокруг. Надо ли говорить, что помимо собственной воли, внутренним оком она созерцала иные сцены, совершенно непохожие на те, которые предстали сейчас ее телесным очам. Но к тому времени, когда садовники и их прекрасные помощницы, танцуя, удалились прочь, девушка начала проникаться настроениями тех, кто с явным удовольствием наблюдал за представлением; и барон, который все утро с тревогой вглядывался в лицо дочери, был вознагражден за отцовское внимание искренней и нежной улыбкой.

— Как безудержна их радость, герр бейлиф! — воскликнул де Вилладинг, воодушевленный улыбкой дочери; так полуденное солнце после долгой холодной ночи согревает кровь и заставляет ее веселей бежать в жилах. — Глядя на их неподдельное ликование, нельзя не проникнуться добрыми чувствами к твоему городу! Я удивляюсь только, отчего бы вам тут не устраивать эти празднества почаще — например, раз в месяц. Когда радость дается так дешево, жестоко было бы отказывать в ней людям!

— У нас нет недостатка в средствах, господин барон, ибо народ наш надежен и законопослушен; но празднества могли бы быть еще пышней, если мы только знаем в этом толк. А что думают там у вас, в Берне, дражайший Мельхиор, по поводу облегчения императорского налога на войска в наших кантонах?

— Помилосердствуй, добрый Петерхен, давай не будем касаться этого вопроса сейчас, во время увеселений. Ты привык заниматься серьезными делами, и, наверное, мнение мое покажется тебе незрелым, но я считаю, что игры эти довольно занятны и им можно посвятить час досуга, если нет ничего иного под рукой.

Петер Хофмейстер выразительно развел руками. Затем он бросил пытливый взгляд на синьора Гримальди, который предавался веселью с самозабвением человека независимо мыслящего, не заботясь о том, какое впечатление это произведет на окружающих. Разочарованно пожав плечами, практичный бейлиф повернулся к участникам шествия, как если бы желал обнаружить, не нарушаются ли традиции края, что потребовало бы, возможно, официального вмешательства, ибо Петер был из числа правителей, которые следят даже за тем, как люди дышат, из опасения, что под угрозой окажется некое исключительное право, именуемое в наши дни консервативным принципом. А шествие продолжалось.

Едва только садовники покинули лужайку из дерна, как показалась торжественная, впечатляющая процессия. Четыре женщины шли во главе, неся затейливо украшенный античный алтарь. Наряды их были символичны, на голове у каждой был венок из цветов. Пред самым алтарем, посвященным Флореnote 92Флора — римская богиня цветения колосьев, садов и цветов В Древнем Риме существовал народный праздник в ее честь, сопровождавшийся разнузданным весельем и распутными развлечениями., шли юноши с кадилами, а за ними верховная служительница Флоры, в митреnote 93Митра — головной убор, употребляемый епископами во время богослужения Вообще-то говоря, головной убор Флоры — по крайней мере, в представлениях эпохи Возрождения — напоминал скорее колпак или берет (вспомним, например, картину Рембрандта «Флора» из собрания Государственного Эрмитажа), чем митру., с охапкой цветов в руках. Как и младшие жрицы, она была в затейливо украшенном платье, по которому можно было догадаться о ее священном служении. Четыре женщины несли трон, на котором, под балдахином из цветов, восседала сама богиня; подножие трона украшали цветочные гирлянды всевозможных оттенков, свисавшие до самой земли. Уборщики сена — и юноши и девушки, нарядные, веселые, следовали за троном; процессию замыкала стонущая от тяжести телега, нагруженная свежескошенными травами Альп, за которой шли женщины с граблями.

И трон и алтарь опустили на дерн, жрица принесла жертву, распевая гимн в честь богини во всю мощь своих легких, привыкших к горному воздуху. Затем, как и в предыдущей картине, последовал танец сборщиков сена, и процессия Флоры также покинула лужайку.

— Превосходно! Замечательно! Как будто перед вами настоящие язычники! — воскликнул бейлиф, который, забыв о своих официальных обязанностях, с искренним наслаждением любовался игрой актеров. — Разве это не превосходит все ваши юношеские увеселения? Да и то сказать, на карнавалах в Генуе или Ломбардии редко увидишь языческое божество.

— Дружище Хофмейстер, — спросил барон, — часто ли здесь, в Во, вы тешите себя подобными сценами?

— Время от времени это случается, по желанию Аббатства, и точь-в-точь так, как ты видишь. Почтенный синьор Гримальди — который простит мне, что он не находит тут лучшего приема, чем тот, который ему оказывают, и припишет это не небрежению, каковое нельзя было бы простить лицам, знающим его, но собственному своему желанию пребывать в тени, — так вот, надеюсь, он подтвердит, если только соизволит высказать свое искреннее мнение, что местные жители никому не уступят в отношении веселья и развлечений. А вот в Женеве зато все так замысловато, как в механизмах их часов; они не могут развлекаться, заранее все не обдумав и не обсудив, — обе эти привычки для общественных нравов такое же проклятье, как раскол в религии или два разных мнения в семье. В городе нет ни одного плута, который не считал бы себя умнее Кальвина; а иные уверены, что не стали кардиналами только потому, что реформированная Церковь запрещает ходить в красных чулках. Но, слово бейлифа, я отказался бы от любой должности в таком обществе, даже если бы меня пообещали сделать адвокатом Берна! Иное дело у нас. Мы изображаем наших богов и богинь как здравомыслящие люди и после представления отправляемся возделывать наши лозы и пасти стада, как и подобает верным подданным великого кантона. Ясно ли я изложил дело нашим друзьям, барон де Блоне?

Роже де Блоне поджал губы, ибо род его сотни лет назад обосновался в Во, и ему не нравилось, с какой легкостью его сограждане подчинились чужеземному владычеству. Он холодно кивнул на слова бейлифа, как если бы не требовалось более пространного ответа.

— Взгляните, сейчас будет новая сцена, — предложил бейлиф, поскольку знал хорошо воззрения своего друга и правильно понял его молчание.

Следующими выступали те, кто изготовлял молочные продукты. Два пастуха вели коров, чьи тяжелые колокольцы монотонно позвякивали, сопутствуя звуку рожка. Молочницы и юные пастушки из тех, что присматривают за скотом летом на горных пастбищах, шли перед телегой, нагруженной всевозможными продуктами с молочных ферм. Все необходимые детали тут были учтены. Скамеечка для дояра была привязана к поясу одного из молодцов, другой нес особое ведерко для молока, третий — за плечами на ремнях — глубокий деревянный сосуд, в котором торговцы разносят молоко вверх-вниз по горным деревням. Когда они достигли лужайки, работники принялись доить коров, девушки — сбивать масло, отцеживать творог, и все вместе запели пастушескую песнь окрути — Ranz des Vachesnote 94Песнь коров (фр).*. Почему-то многие ошибочно считают, что по всей Швейцарии поют одну и ту же пастушескую песнь, тогда как на самом деле каждая округа имеет собственную песнь в этом роде, отличающуюся от прочих не только словами и мелодией, но и, смею предположить, языком. Ranz des Vaches кантона Во сложена на местном наречии, состоящем из слов греческого и латинского происхождения, перемешанных с кельтскими. Как и в песнях нашего отечества, которые слагались как шуточные, но по прошествии веков стали восприниматься как хвалебные, слов в этой песне так много, что все их привести здесь невозможно. Однако мы познакомим читателя с одним из стихов этой песни, которую всякий швейцарец воспринимает как торжественную и которая заставляет любого горца, находящегося на иностранной службе, покинуть размеренную, подневольную городскую жизнь и возвратиться к роскошной природе, неотступно видящейся ему в мечтах и проникающей даже в сны. Необходимо подчеркнуть, что власть этой песни сильна особенно в воспоминаниях, которые она навевает, порождая чарующие картины безыскусной сельской жизни и оживляя неизгладимые впечатления, производимые природой везде, где она наложила свою длань на лик земли с такою же мощью, как в Швейцарии.

Le zermailli dei Colombette

De bon matin, se san leha —

REFRAIN.

Ha, ah! Ha, ah!

Liauba! Liauba! Por aria.

Venide tote,

Bllantz' et naire,

Rodz et motaile,

Dzjouvan' et etro

Dezo ou tzehano,

Io vo z'ario

Dezo ou triembllo,

Io ie triudzo,

Liauba! Liauba! Por arianote 95Пастухи Альп!.

Напевы жителей гор, совершенно особые, первозданные, складывались, возможно, под воздействием величия природы. Их высокие, пронзительные переливы напоминают эхо, раздающееся в горах и достигающее долин, когда голос человека неестественно возвышается, чтобы заполнить собой все — от скалистых вершин до дна ущелий. Подобные звуки с легкостью вызывают в памяти те великолепные крутизны, на которых впервые они были услышаны, с необоримой силой заставляя ум потворствовать тем прочно укоренившимся привязанностям, которые связаны с чистыми и безыскусными восторгами жизнерадостного детства.

Едва лишь пастухи и девушки с ферм запели эту магическую песнь, как в толпе воцарилась глубокая тишина. И прежде чем хор запел диковинный припев и уха слушателей достигли слова: «Лиоба! Лиоба!», тысячи голосов взметнулись одновременно, наподобие приветствия окружающим горам от их детей. С этого мига пение Ranz des Vaches превратилось в излияние всеобщего восторга, в извержение того национального пыла, который столь крепко связывает людей воедино и пробуждает в сердцах некое чувство, порой связанное с порочностью и наклонностью к преступлению, способное породить, однако, одно из чистейших проявлений человеческой натуры.

Но вот последние звуки песни замерли посреди этого всеобщего народного ликования. Пастухи и девушки с фермы собрали свою утварь, и выступление их завершилось унылым позвякиванием колокольцев, разительно противоположным тому восторженному порыву, которым только что была охвачена вся площадь.

Вслед за ними выступили поклонники Церерыnote 96Церера — римская богиня, изначально — покровительница производительных сил земли, произрастания и созревания злаков, а также богиня подземного мира, материнства и брака Впоследствии считалась только богиней злаков и урожая., с алтарем, верховной жрицей и богиней, восседающей на троне, точь в точь как незадолго до того изображалась Флора. К трону был прикреплен рог изобилия, а балдахин украшен дарами осени. Все это обрамлял сноп пшеницы. Вместо скипетра богиня держала серп, а диадема была составлена из остистых зерен, края которых закрывали лоб. За богиней следовали жнецы с эмблемами богатого урожая, шествие замыкали вязальщицы снопов. Процессия остановилась, и солист, поддерживаемый хором, исполнил песнь в честь богини, наподобие того как только что прославлялась богиня цветов. Жнецы и вязальщицы протанцевали веселый танец, молотильщики застучали своими цепами, и богиня и ее свита удалились.

Затем прошествовали Аббатство и возделыватели винограда, невымышленные участники празднества. Виноградари шли впереди, неся свои колья и лопаты, а за ними — женщины с черенками. После них шла целая процессия с корзинами, в которых был виноград всевозможных сортов и оттенков. Юноши держали посохи, увенчанные миниатюрными изображениями всевозможных инструментов, необходимых виноградарю, и тут же можно было увидеть работника с бочонком за спиной, большую бочку и сосуд, в который поначалу стекает выжатый из гроздьев сок. Несколько кузнецов с орудиями, необходимыми для того, чтобы выковать инструменты виноградарям, замыкали шествие. Виноградари также спели песню и исполнили танец и удалились под музыку, которая предшествовала появлению Вакха. Так как эта часть представления была одной из наиболее искусно задуманных, нам необходимо сделать передышку, прежде чем приняться за ее описание.