Онлайн чтение книги Париж.ru
Данила Холмский. 30 июля 2002 года. Нижний Новгород

Он глазам своим не поверил, увидев наконец-то «Автолайн». Уж и не ждал, что тот когда-нибудь появится. В Нижнем Новгороде транспорт после десяти вечера – вообще явление редкое, а уж на этой автозаводской окраине – и вовсе уникальное. Данила думал, придется выбрать одно из двух: либо трюхать домой, на Советскую площадь, на своих двоих, либо прилечь до утра под каким-нибудь кустиком, на свежем воздухе. Благо ночью замерзнуть ему не грозило по причине неутихающей жары. Другое дело, что воздух в Нижнем в последнее время трудно назвать свежим: он был насквозь пронизан дымом и отчетливо отдавал запахом горящей помойки. На самом деле это горели торфяники за Волгой, совсем близко. Горящие торфяники, если кто не знает, пахнут помойкой. В верхней части города было еще так-сяк, там, на горах, ветер порою сдувал дым, а здесь, под автозаводскими кустами, к утру превратишься в основательно прокопченный мясной продукт.

Впрочем, у Данилы имелся и третий вариант! Вернуться в дом, откуда он только что вышел, и попроситься на ночлег в одну из квартир, в которых он весь вечер проводил опрос: будете ли вы участвовать в выборах мэра, а если да, то за кого из шести кандидатов пойдете голосовать, и почему именно за этого, и чем вам не угодил мэр предыдущий, и почему вы уверены, что следующий будет лучше, и сколько вам лет, какого вы пола, и как вас зовут, и какие газеты вы предпочитаете читать, и кому из нижегородских политиков доверяете, а с кем даже рядом не сядете, – ну и всякая такая мутата, интересующая неведомых социологов, пиарщиков и прочий аналогичный народец. Данила и множество ему подобных молодых людей и девиц, желающих подработать, шлялись по домам в разгар предвыборной кампании и принуждали людей (вернее, очень любезно умоляли их) ответить на вопросы анкет. Иногда это получалось, иногда не очень.

Нынешний вечер, к примеру, выдался для Данилы удачным. Его никто не послал на три буквы, никто не крикнул: «Будьте вы все прокляты!», никто не затеял бесплодной дискуссии на тему: «А на хрена мне все это нужно?» Люди попались как один приветливые, беда только, любопытные не в меру: отчего-то личность анкетирующего вызывала у них куда больший интерес, чем персона будущего градоначальника. Данилу многие даже жалели: «Надо же, им там выборы, знают только деньги народные тратить, а молодому человеку приходится ноги бить по такой жаре!» То, что некоторая часть этих самых денег осядет в карманах многого народа, обслуживающего выборы, в том числе и персонально Данилином, он не афишировал. Изображал этакого самоотверженного волонтера. Это выглядело трогательно, поэтому на его вопросы отвечали-таки, а потом приглашали пройти в комнаты, присесть отдохнуть, уговаривали поужинать, выпить чаю, вина, пива, даже самогонки.

Дважды Данила не устоял: перед пирогами одной бабульки, безумно похожей на его собственную бабушку, даже и пироги у нее были такими же обалденно вкусными, как у бабы Кати, и перед котлетами веселой молодой супружеской пары. Строго говоря, именно поэтому он и задержался так долго в этом доме, что дважды поужинал. Зато он устоял перед весьма недвусмысленными намеками очень сильно перезрелой дамы со жгуче-черными волосами, черными же глазами и непомерно толстыми, ну прямо как окорока, руками. Вообще дама была преизрядного объема, Данила запросто мог задохнуться в ее объятиях, словно младенец – в чрезмерно пышной и мягкой перине. И она, будто нарочно, называла его «мой мальчик»... А его, пардон, мужской орган она, наверное, называла бы «наш дружок»!

Собственно, Данила ничего не имел против экстремалки, и хоть вел весьма сдержанный образ жизни одинокого двадцатисемилетнего психолога-консультанта, даже в его высокодуховной жизни случались более чем материальные прорывы. Причем возрастная амплитуда его связей оказывалась порой очень размашистой. Но вот этакие шумно дышащие особы были совсем не в его вкусе. Вдобавок ее толстенные руки... Короче, он принял девственно-невинный вид и вел себя так, словно не понимал не только намеков, но даже и открытого текста.

А ведь, вернись он сейчас и попроси приюта, дама будет просто счастлива! Вот только поспать рядом с ней вряд ли удастся. Все время будешь прикидывать, задавит она тебя в объятиях или пощадит и отпустит живым.

Нет уж, лучше пешком идти!

И тут же его целомудрие было вознаграждено появлением «Автолайна», который, правда, сначала воровато прошмыгнул мимо одинокой фигуры на остановке, но потом был тронут безумной попыткой Данилы догнать и перегнать удаляющуюся машину – и остановился.

В салоне было практически пусто, за исключением мужика в мятых белых брюках и бордовой майке, спящего на угловом сиденье и выдыхавшего в душный, перегревшийся за день салон невероятное количество перегара.

– Тебе куда? – спросил водитель, принимая от Данилы пятирублевую монету.

– До Советской площади.

– До конечной, значит? Тогда я пойду без остановок.

– Ради бога, – охотно разрешил Данила, поудобнее устраиваясь на трех совмещенных сиденьях.

Удалось прилечь, однако вытянуть гудевшие ноги не получилось. Ну и ладно, это нисколько не помешало ему мгновенно вырубиться, обняв собственные коленки и прижав к груди портфельчик, набитый анкетами.

Господи, чудилось, только-только смежил глаза, даже ни одного сна не мелькнуло в голове, а уже грянул трубный водительский глас:

– Эй, мужики, у меня ведь тут не ночлежка, меня тоже жена ждет в койке, давайте-ка выметайтесь!

Данила открыл глаза, приподнялся, глянул в окошко, а потом зажмурился, удивляясь, насколько разительно все изменилось в мире, пока он мотался по Автозаводу. Вроде бы никогда не было на Советской площади высоченного трамплина для прыжков на лыжах. Неужели успели выстроить? Когда?! Или это не Советская площадь?

– И где это мы? – спросил Данила.

Оказалось, на Сенной, которая, как известно, расположена от Советской площади на преизрядном расстоянии. Водитель, по неизвестным причинам, решил не ехать домой, а переночевать у двоюродного брата, который жил около татарской мечети. Пассажира он предоставил его собственной судьбе.

Данила пожал плечами и обреченно начал выбираться из «Автолайна». В наше время бессмысленно спорить даже с водителями раритетных государственных автобусов, а уж с частными автолайнщиками... На них и вовсе нет никакой управы. Поэтому Данила безропотно спрыгнул на землю и, чуточку покачиваясь со сна, шагнул вперед, прикидывая, каким путем короче добраться до дому.

– Дружка своего забери, – скомандовал шофер.

Первая мысль, пришедшая в голову Даниле, была такая неприличная, что он покраснел и невольно взглянул на свою ширинку. С «молнией» все было в порядке, и он перестал краснеть.

– Какого еще дружка?

– Да вон того, храпящего.

Данила заглянул в салон и обнаружил, что мужик в белых штанах все так же спит в дальнем углу, только свалился с сидений на пол, но и от этого не проснулся, а только начал с подвывом храпеть.

– Да какой он мне дружок, я его знать не знаю, – удивился Данила.

– Как не знаешь? Вы же вместе сели на Автозаводе.

– Да вы что? Когда я сел, он уже спал тут!

– Ладно врать-то! – возмутился водитель. – Я отлично помню, как вы садились на Маршрутной. Пить надо меньше, понял? Не умеешь – не берись, а то всю память пропьешь!

Данила начал объяснять, что у него всю неделю не было времени не только напиться, но даже перекусить как следует, вот только сегодня и наелся наконец, а где находится улица Маршрутная, он не имеет никакого представления, но водителю все это показалось глубоко неинтересным. Он перебрался через спинку своего сиденья в салон, сгреб спящего за плечи, подтащил к дверце, вывалил его на землю, как куль, а потом задвинул дверцу изнутри, снова перелез через спинку сиденья, сел за руль, завел мотор и, обогнув площадь, укатил в глухие переулки возле мечети.

Данила какое-то время только и мог, что смотрел вслед машине и вслушивался в удаляющийся рокот двигателя. Вроде бы давно не мальчик и ко многому успел в жизни привыкнуть, однако вот такие прибамбасы человеческой натуры не переставали его изумлять. Одно из двух: или он ненормальный, или этот водила какой-то нелюдь. Надо же так: выкинуть пассажира из салона, оставить беспомощного, пусть и пьяного, человека посреди дороги, а самому сделать ноги!..

Данила, покачивая головой, побрел было через дорогу, мысленно готовя себя к не менее чем сорокаминутному марш-броску до Советской площади, как вдруг остановилcя. Остановиться его заставила мысль: а ведь если он сейчас уйдет и оставит своего невольного товарища по несчастью валяться на земле, то тем самым как бы уподобится «нелюдю» шоферюге...

Он мысленно проклял свои чрезмерно завышенные моральные установки, поборолся несколько мгновений с собственной натурой, но поделать с ней так ничего и не смог. Вернулся к лежащему, присел над ним на корточки и осторожно потряс за плечо:

– Послушайте...

– Слушаю вас, – неожиданно отчетливо и ясно произнес человек. – Говорите, записываю.

Это последнее словечко живо убедило Данилу, что чудес не бывает – особенно чудес внезапного отрезвления. Конечно, незнакомец не пришел в чувство – просто заговорил во сне.

– Послушайте, вы можете встать? – безнадежно спросил Данила, не ожидая ответа, и чуть не упал сам, услышав вполне членораздельное:

– Надо попробовать.

Тут же Данила увидел блеснувший открывшийся глаз и с облегчением вздохнул: чудеса все-таки случаются. Повезло, честное слово! Пьяный проспался и начал что-то соображать. Поэтому Данила охотно помог копошащемуся на земле человеку подняться и не возражал, когда тот, в попытке удержаться на ногах, всей тяжестью навалился ему на плечо.

Здесь следует сказать – предваряя некоторые события, которые произойдут в дальнейшем, – что Данила Холмский был парень довольно-таки образованный: все-таки он не родился бегуном-агитатором и, что характерно, не собирался умереть в этом качестве. Он работал психологом-консультантом на телефоне доверия, а агитатором просто подрабатывал, чтобы оплатить заочную учебу на психологическом факультете университета, квартиру, которую снимал (родом Данила был из Богородска и собственной жилплощадью в губернском центре пока не разжился), ну и вообще – приодеться, съездить куда-нибудь в отпуск, купить подарочки любимым маме и бабушке... В общем, Данила Холмский был человек скорее хороший, чем плохой, скорее умный, чем глупый, но при многих бесспорных достоинствах у него был один весьма серьезный недостаток: он не любил читать.

Нет, с обязательной психологической литературой все обстояло как надо, ее Данила поглощал пачками, однако что касается книг как сокровищ общечеловеческих ценностей... В школе по литературе у нашего героя была развалистая троечка, сочинение на вступительных экзаменах он умудрился списать со шпаргалки, из Пушкина усвоил только метеопрогнозы: дескать, если буря периодически кроет небо мглою, то вскоре закрутятся снежные вихри. К «Мастеру и Маргарите» господин Холмский подступался трижды – и трижды отступался от этой великой книги, которую втихомолку начал считать скучнейшим произведением всех времен и народов... Что характерно, сказок Данила тоже не любил, а потому о приключениях Синдбада-морехода не читал. И, конечно, слыхом не слыхал о том, как сей храбрый мореход однажды необдуманно ответил любезностью на просьбу какого-то немощного старца подставить ему свое крепкое плечо... Нет, Даниле, в отличие от Синдбада, не пришлось сажать незнакомца на закорки и переносить через реку, да и стариком тот отнюдь не был, однако конечный результат и для Синдбада, который несчетное количество дней не мог избавиться от зловредного тунеядца, и для Данилы, взвалившего на себя в эту ночь ношу непосильную, оказался почти одинаков.

В этом «почти» кроется весь смысл дальнейших событий... но не стоит забегать вперед!

Короче говоря, Данила подставил свое плечо незнакомцу, который без этой опоры, несомненно, снова сверзился бы наземь. И они вместе сделали несколько шагов, после чего пьяница поинтересовался:

– А куда мы идем?

Строго говоря, этот на диво логичный вопрос должен был задать себе не едва проспавшийся человек, а трезвейший Данила. Этот последний же только и мог, что промямлил в ответ:

– Не знаю.

– А это какая улица? – спросил бывший пьяный.

– Вон там – Минина, – показал кивком Данила, потому что руки у него были заняты: одна поддерживала незнакомца, другая несла портфель с анкетами. – А там – Сенная площадь.

– О, класс! – восхитился незнакомец. – Пошли на Минина. Дом четырнадцать, квартира двадцать шесть.

– Вы там живете? – поинтересовался Данила.

– В том числе, – последовал загадочный ответ.

Впрочем, Даниле было не до того, чтобы задаваться какими-то там загадками. До дома посредине улицы Минина не очень далеко, это да, однако его собственный путь домой лежал несколько в другую сторону. Он так и объяснил проспавшемуся попутчику и даже принялся снимать с плеча его руку, однако обладатель этой руки начал без поддержки качаться, что былинка на ветру, и Даниле ничего другого не осталось, как снова сделаться подобием костыля.

Строго говоря, он вполне мог предоставить этого человека его собственной подпившей судьбе. Проще выражаясь, оставить его одного, пойти своим путем. И Данила знал, что на его месте так поступил бы каждый... пусть даже незнакомец незамедлительно свалился бы наземь и вынужден был бы продолжить путь на карачках. Но все дело в том, что после средней школы наш герой два года учился в медицинском училище, закончил его, потом даже умудрился поработать фельдшером на «Скорой». Происходило все это не в Нижнем, а в родимом Богородске, но суть дела, вернее, суть данной Данилой клятвы Гиппократа от этого не менялась...

«Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей[4]Аполлон считался в античной мифологии не только богом искусств, но и покровителем медицины. Асклепий (Эскулап) – легендарный врач, сын Аполлона. Гигиея и Панакея (Гигиена и Панацея) – дочери Асклепия, символы здоровья и целительства. и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу. Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».

Ну и все прочее в том же роде.

Среди этого устаревшего извития словес, в наше время преобразовавшегося в суховатую и обтекаемую «Клятву врача», Данила и по сю пору считал необходимым неукоснительно исполнять два пункта: никому не отказывать в помощи и свято хранить врачебную тайну. Это уже принесло ему в жизни немало хлопот; судя по всему, должно было принести еще больше; однако он ничего не мог с собой поделать: покорно потащился по улице Минина, влача на себе незнакомца, который и пытался самостоятельно передвигать ногами, да только проку от этих попыток было мало.

Худо-бедно они добрели до дома номер четырнадцать, представлявшего нарядную «сталинку» в череде других, похожих на нее как близнецы-братья, вернее, сестры, ввалились в подъезд и двинулись вверх по широкой, просторной лестнице с такими удобными ступенями, что подниматься по ним даже с грузом на спине было гораздо приятней, чем налегке – по ступенькам «хрущобы»-пятиэтажки, в которой квартировал Данила. Он почти не заметил, как вознесся на четвертый этаж сам и втащил своего злополучного спутника.

Достигнув двери, Данила счел наконец Гиппократа вполне удовлетворенным и попытался ретироваться, однако несчастный пьяница вновь ослабел настолько, что нашему герою пришлось шарить по его карманам в поисках ключа – вернее, целой связки таковых, потом долго, с упорством взломщика-непрофессионала, подбирающего отмычки, искать, какими тремя ключами отопрутся три затейливых замка, потом перетаскивать хозяина через порог квартиры и волочь в комнату, так как того окончательно перестали держать ноги, он даже по стеночке не мог передвигаться, а вяло сползал по ней на пол...

Наконец-то незнакомец, с которым Данила уже практически сроднился, был свален в широкое кожаное кресло – часть красивейшего гарнитура, стоявшего в одной из трех комнат. Кроме дивана и двух кресел, в комнате имелись тумбочка с телефоном и тумба побольше – с телевизором. На телевизоре стояли удивительно красивые, на взгляд Данилы, часы. Похоже, чугунные. По недостатку начитанности он не идентифицировал фигуры с Хозяйкой Медной горы и своим тезкой-мастером, просто полюбовался на них, покачал головой из уважения к старине и подумал, что теперь-то клятву отцу медицины можно считать вполне исполненной. Пора бы и ноги делать, причем с чистой совестью.

Посмотрел в запрокинутое лицо хозяина (тот полулежал в кресле, умостив голову на спинку оного) и шагнул было к двери, однако под ногой предательски скрипнула плиточка паркета, и хозяин открыл глаза: совсем не мутные, неожиданно яркие, карие.

Наверное, у него настал очередной миг просветления и отрезвления, потому что и голос вновь зазвучал вполне четко:

– Куда собрался?

– Мне домой пора, – пояснил Данила, с неудовольствием услышав в своем голосе некую виноватость. За что ему, интересно знать, оправдываться перед этим пьянчужкой, из-за которого он потерял кучу времени?! Ну что за характер у него такой тряпичный? Это работа на телефоне доверия такой отпечаток накладывает: вечно тянет войти в чье-то положение и спасти несчастного просителя.

Что характерно, незнакомец даже и не просил ни о чем, а Данила его спасает да спасает, как нанятый!

– Слушай, принеси попить, а? – произнес в это время хозяин, и Данила мрачно кивнул: ну вот, дождался и просьбы!

Ладно, так и быть: этого типа ноги не держат, конечно, по-прежнему, а сушняк его долбит – можно себе представить, до какой степени!

– Где вода?

– На кухне бар-холодильник. И себе чего-нибудь налей, – уже другим тоном, не просительным, а скорее приказным, велел хозяин.

– Я не хочу пить, – буркнул Данила, раздраженно сунул свой портфельчик с анкетами в угол, к тумбочке, и пошел искать кухню. Ее вот именно что понадобилось искать. Данила обошел оставшиеся три комнаты, потыкался по углам коридора, пока не сообразил, что вход в нужное помещение почему-то находится в ванной.

Кухня надолго отбила у него способность к дальнейшему перемещению в пространстве. Такого разнообразия аппаратуры Данила не видел ни в какой «Бытовой автоматике». Причем если вся квартира свидетельствовала о явном пристрастии хозяина к ретро, то кухня была выдержана в модерново-эмалированно-хромированном стиле, здесь все сверкало, переливалось и ослепляло. А какая картина открылась в баре-холодильнике!.. Не то чтобы Данила никогда такого не видел... почему не видел? в витринах дороженных, ему не в подъем, винных лавок – сколько угодно! – однако вот так, живьем...

Короче, пробыл он на кухне долго, забыв начисто о просьбе хозяина и о собственной жажде, и, пожалуй, не скоро вспомнил бы об этом, однако вдруг услышал легкий хлопок дверей и спохватился. Пожалуй, хозяин все же вынул свое бренное тело из кресла и, мучимый жаждой, сам поплелся искать животворный источник.

Еще, не дай бог, упадет! Поднимай его потом!

Данила взял из холодильника бутылку «Ессентуков-17», своей любимой минералки, прихватил с вертящейся стеклянной полки два высоких хрустальных стакана с этикеткой, означающей, что в руках он держит не абы что, а шедевр богемских мастеров, и ринулся в комнату.

Навстречу своей судьбе ринулся.