Онлайн чтение книги Партнеры
1 - 1

— …тогда заведем хоть кошку.

— Ты опять начинаешь меня мучить?

— Почему я — тебя, а не ты меня? — Он сел на кровати, спустил ноги. — Я хочу ребенка, ты — нет. Родить сам я не могу.

— Ты хочешь, чтобы я бросила сцену? Ушла навсегда? Ведь танцевать я больше не смогу, а перейти в «королевы» не захочу…

Начав тихо, жалобно, она кончила раздраженно:

— Считаешь меня бездарностью? Может, решил взять другую партнершу?

— Ладно, хватит — спи.

Он сунул ноги в туфли, вышел, тихо прикрыл дверь. Лучше он посидит на кухне, подогреет чайник, включит транзистор, послушает, о чем говорят в мире, попьет чайку, успокоится, потом тоже заснет.

Разговор о ребенке у них давнишний. Начинался когда-то тепло, ласково, потом раз от разу становился напряженней, наполнялся упреками, колкостями, обидой и, постепенно окостенев, отлился в одни и те же слова с непременным упоминанием кошки, заводить которую не имело смысла — они мало бывали дома.

Алексей понимал — мучились они оба. Поэтому и ушел: пусть Инна заснет, утром репетиция. Он сидел на кухне, крутил настройку «Спидолы» — слушал мир. Голоса теснились, перебивали друг друга. Кто-то частил в деловой информации, кто-то тянул слова, обучая своему языку, кто-то рокотал вкрадчиво, проповедуя, втолковывая свою истину. Голоса перекликались в диалогах, дуэтах, попискивала морзянка, пела труба, ударники рассыпали дроби, где-то смеялись, где-то звали на помощь, кого-то проклинали, кто-то заклинал и призывал, и все толпились в эфире, наступая, обгоняя, то соединяясь в глухом кваканье, то взрываясь пронзительным взвизгом, то вдруг пропадая в скрежете и скрипе.

Наконец Алексей поймал «Сказки венского леса», вальс повел его мягкими кругами, успокаивая, убаюкивая, и тут зашумел, подсвистывая, чайник.

Инна зажгла ночник, достала седуксен, запила из стакана. Затем легла на спину, расслабилась, согнув колени, раскинув руки ладонями кверху в ожидании первой волны покоя, отрешенности, дремы. Потом она угнездится поудобнее в мягком тепле и крепко заснет.

Алексей любит ее, она не сомневалась, почти не сомневалась. Но разговоры о ребенке возникали все чаше и чаще, непременно по ночам, и делались все жестче. Алексей мог даже неожиданно нагрубить. Недавно он сказал ей… Нет, лучше не вспоминать, так она не заснет.

Он думает, она не хочет ребенка. Ошибается — очень хочет. Но родить в ее возрасте — значит отяжелеть, выйти из формы. Разве вернется прежняя легкость? Нет, надо смотреть трезво: или ребенок, или сцена. А она не может, не хочет проститься с балетом. Алексей добрый человек, как он не понимает?

Алексей пил чай, равнодушно ловил радиоволны — после вальса джаз, за Штраусом — Армстронг. Захотелось есть, отрезал кусок черного хлеба, посолил. Когда ночью вдруг проголодаешься, лучше черного хлеба с солью ничего нет.

Он любит Инну, конечно, любит. Почти как в начале, немного спокойнее. Но она начала раздражать его последнее время. Чем — он не мог сказать. Ему труднее поднимать ее, она прибавляла в весе. Сначала он подшучивал насчет праздничных пирогов в гостях, потом корил серьезно: если бы партнером был не муж, а другой, взвешивалась бы по три раза на дню. Недавно он сказал ей после очередного выхода к зрителям: «В реверансе ты выставляешь зад». Это было грубо, она обиделась. Но факт: бедра у нее заметно округлились. Публика аплодировала им, в зале кричали «браво», но он не пошел на вызов и задержал ее.

Может и правда надо переменить партнершу? Но что будет делать без него жена, что она без него? Инна способная балерина, одна из многих хороших в труппе, А он — талант. Неважно, что он «заслуженный», что о нем говорят, пишут. Важно, как он ощущает себя в танце. Он знает, какой огонь разгорается в нем, наполняя отработанные, выверенные, отточенные движенья. Он знает сам, без чужих слов: он талантлив. И он чувствует — Инна начинает ему мешать.

Она тяжелеет не только телом. В ней гаснет интерес, она неохотно берется за новую партию. А уж о каком-то рывке вперед, о своем пластическом решении, неожиданной находке во время репетиции нет и речи. Она укрепилась на высокой технике, на своей красоте. Классические пропорции, плавные линии, узкие кисти рук, греческий профиль… Алексей мысленно разглядывал жену, спокойно разглядывал.

А когда-то у него сердце застучало, когда он увидел юную красавицу в кордебалете. Он только приехал в большой областной город, молодой танцовщик, уже приглашенный на первые роли. Это было почти десять лет назад. Инна делала успехи, ее выделяли, один из балетмейстеров любил с ней работать, кажется, у него были свои виды, но Алексей их расстроил. Он влюбился, выбрал Инну себе в партнерши, много работал с ней, они поженились. Все было хорошо, может, чуть спокойнее, чем когда-то мечталось. Но спокойствие в семье ценишь, когда много огня в работе.

Теперь Алексей считал, что Инне самое время бросить сцену, уйти, родить ребенка, подходит крайний срок, ей скоро тридцать, и лучше родить двоих: через год — одного, через два — второго. Если она согласится, у них начнется новая, совсем новая жизнь. Зачем ждать критического возраста? Лет пять, семь — и все равно она уйдет, но рожать будет поздно.

Алексей вдруг ясно увидел Инну с растрепанными волосами, в расстегнутом халатике, с младенцем у груди, набухшей молоком. Ребенок сосет, надувая щеки, Инна склонилась над ним. Вокруг распашонки, пеленки, какие-то таинственные предметы, коробочки, флакончики.

Все это он видел недавно в доме сестры, куда они с Инной приезжали «на крестины». «Ну как, старушка, — спросил Алексей жену на обратном пути, — впечатляет?» Инна поморщилась. Может, ей, аккуратистке, не понравился беспорядок, а может, испугалась, что Алексей к ночи заведет опять свой любимый разговор? Она поморщилась, но глаза у нее, заметил Алексей, были грустными.

А он хотел увидеть у себя дома такой беспорядок, почувствовать особое тепло и запах детской.

Последнее время ему стали надоедать балетные спектакли с их мишурой. То, что видится зрителю, — простор, перспектива, глубина, блеск, богатство, — для тех, кто на сцене, просто-напросто плоский задник, грубое малеванье, потертое от употребленья, а роскошные уборы и драгоценности — всего лишь крашеные перья, матерчатые цветы, стеклярус, позолоченный сутаж — дребедень и дешевка.

Алексей мечтал о танце, свободном от сценического оформления, — движенье, музыка, свет, немного цвета. И как можно меньше традиционных элементов. Он их не отвергал, это прекрасная школа, необходимая в их искусстве, но он хотел свободы и широты движенья, импровизации в сольном танце. Алексею думалось, что он мог бы создать нечто стоящее, не для себя только, не как танцовщик, но как хореограф, балетмейстер.

Его тридцать два года тоже переломный возраст. Он начал чувствовать сердце. Особенно с Инной на вытянутых руках. Кстати, эти поддержки казались ему также рутиной, живой скульптурой в устаревшем стиле рококо.

Да, врач нашел расширение сердца: насос перегружен, что и говорить, ведь искусство балета — особое искусство. В каком другом полет воображенья так связан с натужной работой мышц?

Писатель, художник, режиссер, драматический актер — им не надо ежедневно выламывать, выкручивать свое тело, они не обливаются потом, работая словно шахтеры или горновые. Им неведома ранняя трагедия возраста. Скоро и он оттанцует свое, и хорошо, если ждет его работа балетмейстера. Самостоятельная, другой он не хочет. И чтобы дома — Инна с детьми. Он может содержать семью. Кое в чем, конечно, придется себе отказывать, но дом их и так набит игрушками: магнитофоны, фото- и киноаппараты, стереопроигрыватель, транзисторы, электроприборы на кухне и «Жигули» в гараже.

А недавно, вместе с «заслуженным» получил он новую квартиру — трехкомнатную. В так называемой гостиной, двадцатиметровой комнате, по проекту Алексея смонтировали брус и шведскую стенку для занятий. Здесь было все, что нужно для работы: магнитофон и проигрыватель, простой дощатый пол, напольные весы, гири и штанга, которую Алексей называл шутя «двойник моей жены», — он поддерживал свою атлетическую форму еще и такой нагрузкой.

Инна мечтала о новой мебели, но уступила мужу и обставила гостиную в восточном духе — матрасы, покрытые коврами, низенькие шестигранные столики, выписанные из Ташкента. Все это выдвигалось из углов, когда бывали гости. Не часто.

В этой комнате, думал Алексей, неплохо будет работать с ребятами — учить их своему делу, а если не обнаружится склонности — заниматься гимнастикой.

Алексей вернулся в спальню. Инна уже спала. Осторожно, чтобы не разбудить ее, лег на свое жесткое ложе. Вот и в этом они разные: на его тахте поверх фанеры один плоский матрас из морской травы, у нее, на соседней, — два, и верхний, волосяной — мягкий.

И опять он подумал о новой партнерше. Мог бы начать работать с молоденькой, с одной из выпускниц хореографического училища, танцевавших в кордебалете. Есть там одна носатенькая звездочка — Королькова Аня. Странная закономерность: самые одаренные балерины некрасивы. А в легкой тощенькой Корольковой несомненно что-то есть, и сквозь ее угловатость угадывается образ женственный, романтический. Он к ней присматривался последнее время — она перспективна. Впрочем, есть ли время начинать с неумелой? Это потребует от него громадных сил. И вообще все это возможно, если Инна захочет…

Если бы Инна могла понять всю сложность ситуации, подумать о них двоих. Но нет, она тщеславна, как все красивые женщины, избалованные успехом. Аплодисменты, цветы, крики «браво!», молодые и пожилые поклонники, проникающие за кулисы, завистливые взгляды соперниц-соратниц.

Способна ли она трезво взглянуть на будущее? Нет, она отравлена успехом. Их успехом. Успехом, который создал он сам. Да-с, вот так. А зад она все-таки выставляет в реверансе…

Алексей повернулся на бок, спиной к жене, и вскоре, убаюканный ее сонным дыханием, тоже заснул.

В неполной ночной темноте по комнате бродили тени, занавески слегка колыхались от ветра или от дыхания спящих. А может, то были не тени, а, невидимые, бродили по комнате сны.

В артистическую Инне принесли цветы, но, когда она подошла, в корзине оказалась цветная капуста, и вдруг кочешки обратились в кошечек, маленьких котят. Один прыгнул к Инне на грудь и стал месить лапками. Ей было щекотно, смешно, чуточку стыдно — котенок откровенно просил молока. Инна не гнала его, он был мил, ей даже хотелось покормить его, но она боялась — кто-нибудь войдет и увидит. А из корзины вылезали еще и еще котята. Тут же оказался Алексей, простой, домашний, в тренировках, — присел на корточки играть с ними. «Вот видишь, как весело, а ты не хотела, дурочка».

Алексею под утро приснилась Клава — буфетчица из артистического фойе. Толстая белотелая Клава, давно в него влюбленная. Алексей, как всегда, поговорил с ней ласково, она же спросила, не надо ли ему достать ветчины или икры. Тут оказалось, что вокруг никого нет, и Алексей понял — ему назначено свидание. Клава вышла из-за стойки, сбросила халат и оказалась в ночной голубой рубашке, украшенной нелепо перьями и розами. Белая Клавина телесность влекла его, но лишь зашли они в темное пустое фойе — зазвенел звонок, приглашая на сцену. Алексей возмутился: «Опять эта сцена!» Вдруг Клава обхватила его с неженской силой, не отпуская, он обозлился, оттолкнул ее — она сразу стала ему неприятна.

Звенел будильник. Алексей нажал кнопку. Усмехнулся, вспомнив сон, — черт знает что за чепуха!

— С добрым утром, старушка, — он положил руку Инне на плечо. «Все сцена да сцена», — подумал он насмешливо и мягко привлек сонную жену к себе.

Каждый день начинался с обязательного для всех урока — занятий с педагогом. Батман-жете и батман-балансе, плие и деми-плие — работа для ног, прыжки — по-кошачьи мягкие па-де-ша и широкие летящие гранд-жете — развитие «балона», способности парить в воздухе, а в конце разные экзерсизы: связки элементов, приближение к танцу.

Сегодня после урока и небольшого перерыва — еще репетиция первого лебединого акта на сцене. Артистки в рабочих костюмах — гимнастические трико, толстые шерстяные чулки — не похожи на лебедей, скорей на толпу туристов. Алексей-принц в гимнастическом комбинезоне поискал глазами носатенькую Королькову. Что это? Она уже танцует в шестерке подруг Одетты. Молодец Королькова! Она заметила его взгляд, смутилась. Он ей улыбнулся. А кто-то уже шептал сзади: «Анька, Турман на тебя глаз положил, счастливица». Фамилия Алексея была Турманов, в труппе почти открыто звали его «Турманом». Лестное прозвище не таили: голубь-турман — мастер сложных полетов. Алексея в труппе любили — за увлеченность работой, за отзывчивость и доброту.

В перерыве девчонки из кордебалета начали поддразнивать Королькову, одни добродушно, другие завистливо, с колкостями: принц на нее посматривает, они давно приметили, нечего скромничать, хитрить, глазки опускать, «в тихом омуте…», к чему скрытничать и т. д., и т. п.

Аня слушала, улыбалась, вдруг губы у нее задрожали, и она бросилась за кулисы. Две подружки, самые близкие, пошли следом. Они знали, что Аня влюблена в Турмана. Подруги нашли всхлипывающую Аню, нос у нее покраснел, щеки в пятнах.

— Дура ты, Анька, нашла с чего реветь: ну, посмеялись, пошутили. Кончай, выйдешь заплаканная — глупо ведь.

— Девочки, я люблю его, это же серьезно, девочки. Я не хочу слушать эту болтовню. Я для него готова… Вы даже не знаете, как я…

— Даже сцену готова бросить, — ехидно подсказала одна.

— Даже спать с ним согласна, — хихикнула другая.

Они сказали одновременно, Аня не успела ответить, только плечами передернула, — всех звали на сцену. Они побежали, привычно выворачивая ступни, занимать свои места. Балетмейстер уже хлопал в ладоши, требуя тишины.

Королькова приладилась в своей шестерке, легким движением скрестила руки, чуть выдвинув их вперед и опустив к коленям.

«Вот еще глупости», — подумала она, одновременно оценивая свои слезы и слова подруг.

Никогда, ни за что не бросит она сцену! Она только начинает и будет танцевать всегда, всю жизнь. Станет знаменитой, да, да. На афишах будут писать: «Партию Одетты исполняет Анна Королькова»…

Аня вздохнула прерывисто, ей все еще хотелось плакать.

…Вот та-кими буквами будут писать ее имя на афишах… А принца будет танцевать Турман. Ах, нет, у нее будет другой партнер, Турман уже постареет…

Дирижер стукнул палочкой. Аня вздохнула глубоко, мирно, чуть шевельнулась и застыла, следя за музыкой, ожидая своего такта, чтобы вступить вовремя, легко и точно.

В артистическом буфете кипел самовар, стойка сверкала металлом, стеклом, манила свежеприготовленными закусками, бутербродами, пирожками. Буфет поджидал артистов с репетиции, сейчас у них перерыв.

Первыми прибежали балеринки из кордебалета. Фойе наполнилось девичьим щебетом, смехом, но тут же голоса притихли, в буфет пришли старшие, среди них Турманов с женой.

Алексей стал в очередь, хотя перед ним расступились, приглашая быть первым. Он этого не заметил.

Над стойкой мелькали худые женские руки, наливая в стаканы чай, кефир, накладывая на тарелки еду. На месте Клавы оказалась немолодая юркая женщина в белом переднике, с накрахмаленной кружевной короной на голове.

— Где же Клава? — спросил Алексей удивленно.

— Клава ушла надолго. Отправилась в декретный отпуск, — ответили сразу двое.

— Вот оно что!

Инна взглянула на мужа, ей послышалось удивление в его голосе. Но Клава замужняя молодая женщина — дело обычное.

Алексей вдруг рассмеялся.

— Ты что? — спросила Инна тревожно. Какой-то он странный сегодня.

— Ничего, ничего, — пробормотал Алексей, — вспомнилась одна смешная история.

Его озадачило чувство, с которым он принял известие о Клаве. Не ревность, конечно — смешно! — но все же нечто ревнивое… Может, зависть? Они ведь сродни.

Садясь за стол рядом с Инной, такой милой в мохнатом свитере поверх гимнастического трико, Турманов подумал жестко: «Нет, артистам надо жениться на простых женщинах — учительницах, врачах, редактрисах…»

Потихоньку Инна наблюдала за мужем из-под длинных ресниц. Видно, он чем-то расстроен. Откусывает сразу от двух бутербродов — колбасу, сыр — и не замечает. А-а, вот в чем дело: Клавина новость навела его вновь на мысли о ребенке! Это превращается в болезненную одержимость…

А вдруг она потеряет мужа? Нет, не в том смысле, что он заболеет, умрет, а в самом простом: найдется влюбленная женщина, захочет родить от него, и, когда это случится, он оставит Инну и уйдет к той, к ребенку. Инна вздохнула, тоскуя, — придется бросить сцену, не сейчас, но в ближайшие два-три года, что делать…

В тревожных раздумьях допивала она чай. Вдруг что-то мягкое коснулось ее ног, погладило нежно по икрам. Инна взглянула под столик — серая пушистая кошка прижалась к ногам. Кошка смотрела на Инну зелеными мерцающими глазами. Инна бросила ей кусочек колбасы.

У кошки была маленькая головка и толстые раздувшиеся бока. «Вот и Клавина кошка скоро родит», — подумала Инна и тотчас вспомнила давешний сон.

Одно за другим, все вместе и сразу предрекало Инне поворот в жизни. Она, как большинство актеров, верила в предзнаменования.

«Видно, такова судьба», — подумала Инна обреченно.

Женщина не ведала, что поворот этот уже свершился.

Об этом знала пока только кошка, попросившая у женщины кусочек колбасы.