Онлайн чтение книги Патрик Батлер защищает Patrick Butler For The Defence
Глава 14

Хью Прентис открыл глаза.

В первые секунды мысли разбежались в разные стороны, бешено тычась в глухие углы, как бывает с каждым, кто просыпается в незнакомом месте.

Он пребывал в просторной роскошной спальне, правда обставленной слишком массивной, приземистой мебелью — такой ему никогда прежде не доводилось видеть. Лежал он в постели — один. Для проверки Хью ощупал себя и обнаружил, что на нем чья-то чужая пижама со слишком короткими рукавами и штанами, слишком узкая в плечах и столь широкая в поясе, что пришлось туго подпоясаться.

Правая рука автоматически, как в собственной квартире, принялась нашаривать на тумбочке наручные часы.

Тумбочка действительно стояла, однако рука наткнулась на какую-то выступающую панель с кнопками. Из невидимого места на потолке раздался треск, шипение, в полную силу грянула музыка, которая по идее должна была звучать тихо. Музыку поддержал могучий баритон:

Хью вскочил, будто получил удар током.

Он принялся нажимать на все кнопки подряд, пока не попал в нужную. С очередным шипением и треском голос заглох. Он все вспомнил.

Это чья-то спальня в доме лорда Саксемунда на Парк-Лейн. Наручные часы лежат на столе, куда он их положил. Хотя тяжелые окопные портьеры не совсем плотно задернуты, о времени практически невозможно судить, ибо стекла застилал туман, просачиваясь струйками в одну приоткрытую створку.

Хью взглянул на часы, недоверчиво поднес их к уху, но они по-прежнему тикали. В полном изнеможении от вчерашних безумных событий, он проспал почти полсуток. Стрелки показывали половину второго.

— Пэм! — громко окликнул он. — Элен! Батлер!

Потом спустил ноги с кровати, сел, задумавшись, расставляя по местам все, что случилось после его поспешного бегства из театра «Оксфорд».

Почти любому мужчине, особенно в юности, приходится доставлять домой чью-то подвыпившую дочку. Дело не слишком приятное. Встречаешься лицом к лицу как минимум с одним разъяренным родителем, чаще с двумя. Тебя ждет либо леденящая холодность, либо крикливая мелодрама из тех, что разыгрываются в эстрадном театре «Адельфи». Каких бы взглядов родители ни придерживались, папа с мамой едины в одном: вы напоили невинную девочку крепкой водичкой с единственной злодейской целью — соблазнить ее.

Если говорить правдиво и честно, то надо признать: во многих случаях они совершенно правы.

С другой стороны, очень часто бывает и так, что невинной девочке вообще никаких поощрений не требуется.

Напротив, несмотря на слезные мольбы или проклятия сопровождающих, она хлещет рюмку за рюмкой, пока не достигнет такого состояния, когда никому уже в голову не приходит ее соблазнять, а если и приходит, то от нее ничего не добьешься.

Видно, именно в таком состоянии находилась Пэм де Сакс, когда такси остановилось в тумане перед домом лорда Саксемунда. Это был один из тех домов, которые с угрюмым упорством препятствуют наплыву на Парк-Лейн безобразных современных построек, — желтоватый, мощный, с виду узкий, но явно просторный, с крепкими трехстворчатыми окнами справа и длинной каменной лестницей перед парадной дверью.

Свет нигде не горел. Хью вздохнул свободней.

Легко подхватив Пэм в норковой шубке вместе со своим пальто, шляпой и ее сумочкой, он открыл дверцу такси и вылез. Весьма дружелюбный таксист, благоговейно пыхтя, выскочил с другой стороны и поспешил на помощь.

— Ключ есть, хозяин?

— Нет. Должен быть в сумочке. Откройте и посмотрите, если не возражаете.

— Ладно. А, вот! — прохрипел таксист. — Всего один ключ, не считая ключа от машины. Несите ее на лестницу, сэр. Я открою.

— Хорошо. Спасибо.

— Надо же, — бормотал таксист, пока они поднимались по лестнице, — чего девчонки теперь вытворяют!

— Что вы хотите сказать? — огрызнулся Хью.

В интересах истины здесь следует развеять еще одну литературную иллюзию.

Когда в романе девушка отключается, не видя больше белого света, провожатый якобы испытывает возмущение и отвращение. Почему — непонятно, разве что он сам — надутый осел, ни разу не напивавшийся до такой степени, что не мог подняться по лестнице без посторонней помощи.

Хью вовсе не был таким надутым ослом и нисколько не возражал против данной миссии. Напротив, крепко прижимая к себе Пэм, он чувствовал сильный прилив нежности.

Чересчур здравомыслящая и щепетильная Элен, мелькнуло у него в голове, никогда не попала бы в подобное положение. Нелогичная мысль привела его в ужас, хотя и утверждала истину. Необходимо было задать Пэм тысячи вопросов об Элен, о себе, о том, что происходило в Букингемском отеле после их с Батлером бегства, но сейчас даже это казалось не важным.

Замечание таксиста взбесило Хью.

— Что это значит? — рявкнул он. — И вообще, в чем дело?

— Эй, хозяин! Без обид!

Шофер наклонился, поспешно вставил ключ в замочную скважину, повернул, открыл дверь, бросил ключ в сумочку, защелкнул и сунул ее своему пассажиру.

— Все?

— Да. Дальше сам справлюсь, спасибо. Гм… извините, что накричал. Понимаете…

— Хозяин, — ухмыльнулся таксист, — я же сказал: без обид.

Хью порылся в кармане, вытащил банкнот.

— Хватит за проезд?

— Да, сэр! Спасибо вам, сэр. Спокойной ночи, желаю удачи.

Хью пинком захлопнул за собой массивную дверную створку. Тишина, темнота, тепло. Больше ничего.

Перед ним высились три огромных стены, выступавшие вперед, — видно, не что иное, как передняя комната. Бредя вдоль правой стены, он разглядел дверь, открыл ее ногой.

Слабый туманный свет, лившийся с улицы сквозь незадернутые портьеры, освещал шестиугольное помещение с мягким креслом у двери, куда Хью осторожно опустил Пэм и принялся искать у дверей выключатель. Нащупал пальцами четыре кнопки, нажал самую верхнюю и шарахнулся в сторону, словно на него упал яркий луч полицейского фонаря.

Так он впервые столкнулся с проигрывающими устройствами, встроенными в каждой комнате адского дома.

Откуда-то с потолка послышалось шипение, треск, оглушительные струнные аккорды вальса из «Веселой вдовы». Прежде чем удалось выключить дьявольское приспособление с помощью тумблера, спрятанного за стоявшим на столе телефоном, пришлось прослушать «Навеки», «Вновь любовь» и столь вдохновенную интерпретацию «Ребят из Старой бригады», что казалось, будто за стенными панелями прячется объединенный гвардейский оркестр.

Тумблер громко щелкнул при сокрушительном звоне литавр. Хью, задыхаясь, привалился к письменному столу, потом поспешно задернул шторы.

Что говорить, он сам любил музыку. Приятно поздним вечером сидеть дома у негромкого радиоприемника, читая Босуэлла или классический детективный роман. И совсем неприятно, когда та же самая музыка привлекает внимание каждого полицейского — отсюда до Триумфальной арки.

Возможно, призадумался Хью, музыка и не была такой громкой, просто у него взвинченные нервы. Он старался угадать, по каким диким соображениям лорд Саксемунд, которого он даже в лицо не видел, установил здесь эту аппаратуру на радость себе, друзьям и знакомым.

— Ну ладно! — сказал он вслух, собираясь тащить Пэм наверх.

Неловко подхватив ее, держа в одной руке спичечный коробок, а в другой приготовленную спичку, Хью на сей раз не дотрагивался ни до какой электрической арматуры. Перепутав в нынешнем расположении духа выключатели, вполне можно вместо тихого дома очутиться в Синг-Синге.[29]Синг-Синг — тюрьма в штате Нью-Йорк.

Наверху в темноте, среди плотных пушистых ковров обнаружилось около десятка спален. Шестая или седьмая была явно женской, и он инстинктивно принял ее за комнату Пэм.

Хью тихонько уложил девушку на кровать, снял с нее — не без труда — шубку и туфли, накрыл золоченым покрывалом, свернутым в ногах кровати, и чиркнул очередной спичкой.

На тумбочке у кровати стояла небольшая лампа с белой кнопкой на белой ножке. Хью внимательно ее исследовал.

«Это, надо думать, лампа, — сказал он себе. — Конечно, вполне возможно, что после нажатия кнопки я услышу хор, распевающий: „Веди нас, свет любви“. Но если эту лампу поднять, то белый провод тянется прямо к розетке над плинтусом, и больше никуда. Рискнем».

И рискнул. Включилась только лампа. По какому-то непонятному побуждению он двинулся на цыпочках к приоткрытой двери в другом конце комнаты. Ему хотелось увидеть Пэм без маски макияжа.

По ночам время особенно четко отсчитывают неуловимые призрачные биения сердца. Пока Хью в смежной ванной комнате смачивал и отжимал полотенце, неподвижное тело Пэм шевельнулось, одно веко дрогнуло, слегка приоткрылось. Затуманенный, любящий, глубоко изумленный серый, глаз взглянул в сторону ванной. Но когда Хью вошел с полотенцем, она вновь лежала без движения, легко дыша, с закрытыми глазами.

Стараясь не потревожить ее, Хью легонько провел по лицу полотенцем. Дело оказалось далеко не таким простым, как он думал. А потом…

Боже мой, как она хороша без дурацких румян! Лицо с тонкими чертами в обрамлении растрепанных золотистых волос обрело нежный естественный цвет, не нуждавшийся ни в каких дополнительных средствах. Брови выгнуты дугами над длинными черными ресницами, пухлые розовые губы нечего пачкать помадой…

— Черт побери, — сказал он почти вслух, — зачем тебе мазаться? Для чего?

Отшвырнул полотенце, Хью собрался уйти, по не смог удержаться — поднял нежную ручку Пэм и прижал к своим губам.

На какой-то ужасный миг ему показалось, что она очнулась — неожиданно зашевелилась, перевернулась на бок, из-под одного века выкатилась слеза, потекла по щеке…

Перепуганный Хью быстро выключил лампу. Снова зажав в руке спичечный коробок, добрался до верхней площадки парадной лестницы, забрал из шестиугольной комнаты пальто, шляпу и приготовился вновь выйти в ночь. Но на полпути вниз вдруг пошатнулся, и лишь перила, в которые он крепко вцепился, удержали его от падения.

Глупо оступился в потемках…

Хотя нет! Все попятно. Он слишком устал, и не столько от бегства, сколько из-за того, что ничего не ел после скудного ленча в середине дня.

Но ведь если родители уехали всего на несколько дней, в доме должны остаться продукты.

Отсюда родилась еще одна мысль. Почему бы не переночевать в этом доме?

В конце концов, куда еще можно пойти? Все, кто считался ближайшими родственниками и друзьями, его предали, отреклись от него, дядя Чарлз готов выдать племянника пугалам. Можно было бы разбудить какого-нибудь приятеля, но порядочный человек, скрываясь от полиции, не впутывает в свои проблемы деловых друзей.

— Почему б не остаться? — вслух спросил Хью, адресуя вопрос в темноту.

Чувствуя одиночество, знакомое только отверженному, он пришел в чрезвычайное возбуждение. Снова взлетел по лестнице, нашел дорогу в дальнюю часть дома, на кухню, щелкнул выключателем, наплевав на возможный музыкальный ответ, которого на сей раз, как ни странно, не последовало.

В доме, выстроенном в середине девятнадцатого века, имелась просторная и солидная кухня. Первые владельцы использовали прочные и надежные викторианские приспособления: от грабителей черный ход запирался на два железных засова. Во всем прочем кухня напоминала хирургическую операционную из белого кафеля и белой эмали.

Хью дернул ручку высокого холодильника, не услышав при этом сладострастного хора, прославляющего гастрономические радости. Зато увидел в свете электрической лампочки холодную курицу, холодную ветчину, холодный язык, масло и молоко.

В другом белом эмалированном шкафчике обнаружились хлеб, ножи, тарелки, стаканы. Он принялся жадно есть на белом эмалированном столике, и через десять — пятнадцать минут на него снизошло утешительное ощущение благополучия. Оставалось лишь выпить чего-нибудь и чего-нибудь покурить. Хью с большим удивлением вспомнил, что, будучи завзятым курильщиком, со второй половины дня не вытаскивал из кармана пачку сигарет.

За виски пришлось совершить рейд в большую столовую, завешенную причудливыми гобеленами и обставленную странной мебелью. Видно, таков вкус отца Билла, купившего перчатки шотландской королевы и укравшего или позаимствовавшего перчатки Карла I.

Хью вовсе не нуждался в напоминаниях о своих злобных врагах. Но когда он поднял графин с виски с затейливой серебряной подставки на стойке буфета, раздались звуки шотландских волынок, а с гобелена оскалился и зарычал инспектор Дафф.

Это была просто музыкальная шкатулка. Он позволил ей играть, пока наливал свой стакан, добавлял содовой, а потом заглушил мелодию «Лох-Ломопд», поставив графин на место.

Вновь вернувшись на кухню, сидя под громко тикавшими часами с белым циферблатом, стрелки которых показывали двадцать минут второго часа ночи, Хью, медленно потягивая виски, выкурил две сигареты.

Потом с кружившейся от усталости головой выключил свет, взобрался по лестнице и… пережил очередное потрясение.

Он мог бы поклясться, что где-то у комнаты Пэм мелькнула вспышка света и сразу исчезла.

Он замер на месте, протер глаза. Потом решил, будто это ему показалось, как многое другое. Слева в конце коридора нашел, кажется, мужскую спальню.

В ящике комода лежали пижамы, короткие, но очень широкие. Поспешно раздевшись и облачившись в пижаму не по размеру, Хью сел на краешек кровати, снимая с руки часы и разрабатывая планы.

— Ну хорошо, — твердо объявил он самому себе. — Можно установить биологические часы на шесть утра и проснуться, прежде чем кто-нибудь явится. А потом незаметно улизнуть. Можно…

И вот что из этого вышло.

Хью очнулся через очень короткое, по его ощущению, время, врубил и вырубил другой проклятый проигрыватель, схватил свои часы и теперь снова сидел на краешке кровати с часами в руке, которые упорно показывали половину второго.

Он выпрямился и прислушался. В доме не слышалось ни единого звука.

Невзирая на панику, он чувствовал себя необычайно свежим, готовым встретиться лицом к лицу с любым пугалом па свете. В полуоткрытую створку веял прохладный ветерок, несмотря на слабое тепло от батарей центрального отопления.

Одежда по-прежнему висела на спинке кресла. Под ногами стояла пара маленьких войлочных тапочек, которые все-таки можно было надеть. На другом конце комнаты виднелась открытая дверь в сибаритскую ванную.

— Все в порядке, — снова вслух заверил себя Хью. — Надо бы поторопиться, черт побери, однако все в порядке. Наверно, Пэм даже еще не проснулась. Отсюда можно мгновенно удрать, но я не удеру без ванны и бритья.

Он втиснул ноги в тапочки и направился в ванную.

Ванная комната, к сожалению, была облицована черно-зеленой мраморной плиткой. Перед ним, в длинной глубокой нише, была мраморная ванна, отгороженная до самого потолка стеклянной перегородкой со стеклянной дверью и посеребренной ручкой справа.

Хью понял идею, хоть и не совсем ее одобрил. Высоко на правой стене в нише висел душ. Ниже слева над ванной тянулись в ряд затейливые краны.

— Гм, — хмыкнул он.

Хью сбросил тапочки и высвободился из пижамы. Затем открыл стеклянную дверь, шагнул за перегородку, закрыл за собой дверь, влез в ванну из черного мрамора и принялся осторожно исследовать краны.

Не раз бывая в чужих домах, он убедился: желая наполнить ванну, можно получить в спину пронзительный ледяной душ. Вдобавок следовало помнить о страсти лорда Саксемунда к установке проигрывателей в неподходящих местах.

Хью решил удовлетвориться душем. Где бы ни располагались душевые краны, они наверняка находятся не на обычном месте. В глаза бросились две маленькие безобидные черные кнопки посреди зеленой кафельной стены. Он, торжествуя, нажал левую.

Послышался треск, шипение, и в закрытом пространстве радостно грянуло:

Совершенно опешивший Хью поскользнулся и чуть не рухнул в ванну.

Он лихорадочно завертел головой в тщетных поисках источника демонического голоса с полным аккомпанементом. Сообщив, что мадемуазель из Армантьера сорок лет не откликалась на просьбу (что невероятно, учитывая дальнейшую историю ее жизни), радостный голос с таким безнадежным отчаянием возопил «Отзовитесь!», что Хью изо всех сил надавил на кнопку.

Голос, словно принадлежавший боксеру, которого у канатов ритмично бьют в солнечное сплетение, захлебнувшись, умолк.

Хью, в самом приподнятом настроении, рванулся к кранам и стал крутить все подряд.

Из душа хлынул поток воды нужной температуры.

Прекрасно. Превосходно. Если бы не последние события, он запел бы, чтобы усилить удовольствие.

Хью долго, внимательно разглядывал овальный кусок мыла, соблазнительно лежавший в овальном углублении в стене. Мыло, конечно, необходимо, но важно, чтобы оно притом не заиграло. Хью с опаской протянул к нему руку — ничего плохого не случилось. Наконец последним удачным тычком удалось пустить холодную воду, под которой он некоторое время стоял, поскрипывая зубами. Без каких-либо проблем закрыв краны, Хью вышел в стеклянную дверь совершенно другим человеком.

Он поспешно вытерся, надел тапки, затянул пояс пижамных штанов. Рядом с дверью в ванной комнате была раковина и аптечный шкафчик — идеальная возможность побриться. Хью провел по лицу топким лезвием и, как только дошел до скулы, замер на месте. По спине побежали мурашки.

Кто-то открыл дверь спальни.

Подумав сначала, будто это Пэм, Хью рванулся за пижамной курткой, но та выпала у него из рук. В комнате звучали короткие тяжелые гулкие шаги — очевидно, мужские.

Шаги остановились, все стихло. Хью с застывшей в воздухе бритвой неподвижно стоял перед зеркалом.

Шаги двинулись дальше.

В открытой двери ванной возник невысокий плотный мужчина с багровым лицом, куривший сигарету.

Он уставился па Хью выпученными глазками. Потом вытащил изо рта сигарету и спросил, задыхаясь от изумления:

— Вы кто такой, черт возьми?

Хью принял достойный вид, с максимальной скоростью строя всевозможные планы. Склонив голову набок, он осмотрел чисто выбритую правую щеку, провел еще две широких полосы и, осмотрев их, оглянулся:

— Полагаю, вы — лорд Саксемунд?