Онлайн чтение книги Паводок
Петр Петрович Кирьянов

Отправив Храбрикова, ПэПэ подсел к Кире и стал, как ему казалось, восстанавливать равновесие.

Гости, настроив для громкости подарочные ВЭФы на одну волну, твистовали, шейковали – у кого что шло, галдели, хохотали, пили. Решительные действия Кирьянова успокоили их, разом прервали минутную смуту, которую внесла в общество Цветкова, и, дрогнув поначалу, обозлясь на ее выходку, теперь Петр Петрович был до чрезвычайности доволен собой. Он опять оказался в форме, и это прекрасно, неповторимо, когда ты ощущаешь, сознаешь свое преимущество над толпой.

ПэПэ ощущал приподнятую взволнованность, ему очень нравились этакие бесшабашные гуляния, отключение на краткое, но необходимое время от всяких дел, хлопот, решений. Его дни рождения были как бы венцом справедливости, когда за тяжкий, неблагодарный, ответственный «губернаторский» труд приходит долгожданное вознаграждение. Нет, до истинного, полного вознаграждения еще далеко, но эти вечера уже что-то, и что-то немалое, потому что они свидетельствуют о его авторитете среди людей и о преданности ему. И разве мог он допустить, чтобы в день рождения кто-то из любящих его плакал, переживал, страдал…

– Кира Васильевна, – склонился он к Цветковой, деликатно, в рамках, заигрывая и едва обнимая огромными лапищами. – Кира Васильевна, успокойтесь, вы правы, конечно же, но теперь все позади!

Кира подняла голову, достала из-за рукава батистовый платочек, промокнула слезы, внутренне стыдясь себя. Так она еще никогда не срывалась. И хоть дело как будто закончилось благополучно, пусть не для нее лично, для группы Гусева, сама она ничего не приобрела, кроме глупого публичного скандала, – надо все-таки держать себя в руках.

Кирьянов улыбался, поглядывая на нее с видимым удовольствием.

Ну вот, кажется, эта нелепость в форме женщины уже проморгалась, уже отошла благодаря его такту, умению ладить с людьми: когда властно, а иногда и деликатно, даже с долей нежности.

Он подвинул к ней стакан, вынудил выпить немного, заесть лосятиной, делая все это снисходительно и в то же время заботливо, добродушно.

– Милая вы моя, – приговаривал он, – нас, мужиков, прижимать надо, ружье на нас надо наводить, а то тут, в безлюдье и, простите, в безбабье, омедвежимся вовсе.

Пигалица, отходя, недоверчиво взглядывала на него, а он, честно признать, удивлялся ее сегодняшней прыти: устроить такой спектакль у него на именинах, разве мог он подумать? Но ничего! Кто-кто, а он, ПэПэ, мог уладить и не такое.

Приговаривая, успокаивая Цветкову, Кирьянов, однако, скучал. Спроси его об этом, он ни за что не признался бы, наоборот, театрально захохотал, но факт оставался фактом. Эти гости, орущие, поющие, пляшущие, вновь не обращали на него никакого внимания. Словно отбыли обязательную программу, выслушали, к примеру, доклад, едва дождавшись конца, и теперь гужуются – дорвались до спирта, до еды, музыки. Улыбаясь, но едва сдерживаясь, Кирьянов оглядел публику. Народ был сбродный – несколько поселковых, здешних, приглашенных для большинства, остальные – бухгалтер, несколько спецов, некрасивая радистка, допущенная в общество из-за отсутствия женщин, завхоз, к которому приехала жена, начальник радиостанции и Лаврентьев.

В другом, цивилизованном месте, отметил Кирьянов, эту необразованную голытьбу он не допустил бы близко, единственное, на что могли рассчитывать они, скажем, в городе, так на снисходительный кивок головы при встрече. Здесь же приходилось. Приходилось сидеть с ними, пить спирт, заигрывать, ломать ваньку, изображать добродушие и щедрость.

«Послать бы сейчас их к черту, – подумал Кирьянов, – врезать кулаком по столу, чтоб проломить фанерную столешницу да напугать до смерти, заорать, надрывая глотку, – должны же они понимать, с кем пьют!»

Он зевнул, скучая. Цветкова сидела успокоенная, больше уговаривать ее он не собирался, но и стучать кулаком не собирался тоже. Тут уж – любишь кататься, люби и саночки возить, само не стронется.

К ним подсели Лаврентьев и начальник радиостанции.

– Пе-етр Петро-ович! – растягивая слова, говорил Лаврентьев, жестикулируя своими аршинными ручищами. – Приструнить этого Храбрикова надо, а то, в конце концов, житья никакого!

– Приструним, приструним! – отговаривался Кирьянов. – Накажем, если надо, а то и уволим. Чего там, в самом деле! Но вы уж тогда будьте справедливы! Вон он сколько сэкономил нам. И потом – работать с ним надо! Воспитывать! Он человек беспартийный, недозрелый, мы доводить до кондиции его должны.

– Ха, до кондиции! – воскликнул Чиладзе, поигрывая глазами. – Он тут любого из нас сам до кондиции доведет. И похоронный марш сыграет.

– Ну вот, – вскинулся, хохотнув, Кирьянов, – уже о похоронном марше заговорили! Да разве мы на похороны собрались?

Лаврентьев и радист отчужденно молчали.

– Все-таки надо бы с Храбриковым кому-нибудь полететь, – сказал Лаврентьев. – Не ровен час…

– Летите! – беспечно ответил ПэПэ. Занудство Лаврентьева и Чиладзе порядком надоело ему. – Летите! – повторил он снова. – Но меня увольте. Я чужую работу делать не намерен.

Кирьянов улыбнулся, стараясь выгнать из себя неожиданную хандру, стараясь искусственно создать хорошее настроение, это он умел. Он вскочил, оглаживая светлый, по случаю праздника надетый костюм.

– Кира Васильевна, – крикнул Кирьянов, вновь привлекая к себе внимание, отодвигая как бы других. – Давайте сюда.

Он не повторил приглашения, хотя Цветкова еще сидела, не решаясь, подхватил ее со стула, аккуратно поставил рядом с собой, наклонился, чтобы добраться до ее талии, пошел в старомодном танго. Гости образовали круг. Глядя в глаза Цветковой и смущая ее до краски, ПэПэ выделывал всевозможные сногсшибательные пируэты, вспоминая то, что умел, импровизировал, и все это выходило у него легко, даже изящно, потому что партнерша не мешала ему, он не должен был приноравливаться к ней: партнершу он просто вскидывал, если она не понимала его, переносил по воздуху, как переносят легкую мебель.

В каком-то крутом повороте краем глаза Кирьянов увидел Чиладзе и Лаврентьева. Подхватив пальто и шапки, они топтались у дверей. ПэПэ понял их – хотят утащить с собой и Киру, но она, слава богу, не видит их, от спирта и стремительных поворотов, поди-ка, кружится голова, не то что люди – стены плывут у мышки, да и ни к чему она вам, господа хорошие. Потолкавшись, Чиладзе и Лаврентьев вышли из столовой, никем не замеченные, кроме ПэПэ.

«Пусть летят, в конце концов, – благодушно подумал Кирьянов. – Пусть летят, коли охота, только, не паникуют и компанию не рушат».

Танец продолжался, гости посмеивались, однако негромко – Кирьянов танцевал все-таки с начпартией, а там черт знает, какие у них отношения – ведь иногда даже смеяться надо сознательно, к месту и с толком.

ПэПэ махнул рукой, видя умоляющие глаза Киры, гости, словно бы по команде, расслабились вновь, наполняя стаканы, закусывая, шумя, танцуя.

– А ведь вы, – сказала неожиданно Кира, – вполне обошлись бы без них.

Он кивнул, щедро улыбаясь, потом сообразил, что говорит Цветкова о гостях, отодвинул ее от себя, продолжая танцевать, окинул взглядом. Сначала он думал вразумить ее, дать понять, что психоаналитика не для нее, но неожиданно расхохотался.

– Точно! – хрипло шепнул ей в ухо. Она слегка отодвинулась. Танец разгорячил его, и, видя, что Кира отстранилась от него, несильным движением прижал ее к себе. «Ого, – подумал он тотчас, – а я-то думал», – и деликатно переложил ладонь чуть ниже. Цветкова попятилась, он исправился, боясь спугнуть ее, а сам захохотал, как бы продолжая разговор, но думал совсем о другом.

– Точно! – повторил он, наклоняясь к Кире и принюхиваясь к ее приятно пахнущим волосам, и вдруг предложил: – А давайте пошлем их к черту!

Кира не поняла, он разъяснил, что можно сходить на радиостанцию, и эта дурочка обрадовалась, немедленно побежала одеваться. «Надо бы заставить ее выпить, – подумал он, чувствуя, как в висках начинает тукать кровь. – Ну, да ладно. Дома, кажется, есть коньяк».

Стараясь быть непринужденнее, он подкрутил на полную мощь транзисторы и как бы невзначай вышел за Кирой.

На улице были густые сумерки. Луна просвечивала мутную кисею, образуя возле себя круг, напоминающий белесый нимб.

– Похолодает, что ли? – спросил вслух Кирьянов, беря Киру под руку и поеживаясь от холода.

– А по сводке – метель, мокрый снег, – засмеялась Кира, – ну, эти синоптики!

Неспешно, прогулочным шагом, они дошли до радиостанции, и Кира совсем было успокоилась. Она делала все, что могла, и оказалось – возможно невозможное. Да, самым удивительным во всей этой истории ей представлялось поведение ПэПэ. Готовясь к своему публичному бунту, она ждала возмущения и ярости Кирьянова, а вышло все гораздо проще и нормальнее – то ли он понял, не дурак же, в конце концов, то ли испугался? А может, опять играет.

Так и не поняв, что произошло с Кирьяновым, Кира толкнула дверь. Посреди комнаты стояли Чиладзе и Лаврентьев, оба какие-то взъерошенные. «Как они обогнали нас? – удивилась Кира. – Улица в поселке одна…» Тут же она поняла: прозевала что-то очень важное, словно закрыла глаза и на мгновение уснула. Да, да, да! Так оно и случилось. Всех всполошила, подняла на ноги, а сама, успокоенная Кирьяновым, стала думать о случившемся в прошедшем времени. В прошедшем… Почему – в прошедшем? Ведь ничего еще не прошло, ничего не закончилось.

Как бы стряхивая с себя оцепенение, Кира шагнула вперед, но ее опередил ПэПэ.

– Ну? – властно спросил он. – Какие новости?

– Не успели, – ответил ему Лаврентьев. – Прибежали на площадку, но вертолет уже ушел.

– А что здесь? – спросила Кира.

– Молчат, – хмуро сказал Чиладзе. – Не откликаются ни по обычной, ни по аварийной волне.

ПэПэ потребовал последнюю радиограмму. Она была краткой: «Нормально. Ждем помощи».

– Неразговорчив, бродяга! – бросил он и повернулся к Кире. – Ничего страшного. Может, батареи подмокли или еще что…

– А если не подмокли? – спросил Чиладзе. Он был собран, встревожен, от праздничного настроения не осталось и следа, и Кира вздрогнула. На вечеринке она взывала спасти группу Гусева, говорила, что им угрожает опасность, а Чиладзе сказал уже не об опасности. О другом.

– Не паникуйте! – сказал шутливо Кирьянов. – Вы же не барышня.

– Я не барышня! – согласился Чиладзе. – Просто я не желаю быть безучастным свидетелем…

– Вы увлеклись праздником, – сказал Кирьянову Лаврентьев, – выйдите наконец, Петр Петрович, из этого состояния! Там же люди, они погибнут!

– Да черт возьми! – воскликнул ПэПэ, и Кира вновь увидела прежнего «губернатора». – Я здесь не первый день! И все это было, тысячи раз было, поймите! И аварийки, и прерванная связь, и так называемые ЧП! И все кончалось нормально!

– Раз на раз не приходится, – возразил Лаврентьев.

ПэПэ сорвался с места и ходил из угла в угол, высокий, широкоплечий, и за ним металась его большая тень. Потом остановился.

– Хорошо! – взмахнул он рукой. – Вот вам доказательства от противного. Я не прав, вы правы. Я спокоен, вы беспокоитесь. Но посмотрим на ситуацию реально. Вертолет ушел. Вторая машина на профилактике. Что мы можем поделать? Вы? Я? Ждать! Нам осталось ждать! Можно было, конечно, вскочить из-за стола, сесть всей компанией в вертолет и коллективно полететь на выручку Гусева. Но это дешевый энтузиазм, поймите! Энтузиазм, наполовину со спиртом. И потом: если действительно виноват Храбриков, пусть он и исправит свои ошибки. Или я не прав?

Чиладзе глядел в сторону. Лаврентьев стоял потупившись.

– Храбриков за людей не отвечает, – сказал, помолчав, Чиладзе. – Он отвечает за вертолет, да и то – отвечает ли?

– Не сгущайте! – ответил твердо Кирьянов. – И возьмите себя в руки. Все будет в порядке. И контролируйте эфир. Если что, докладывайте.

Отдавая команды, Кирьянов был равнодушен. Весь этот психоз выдумала Цветкова. А сейчас его занимало другое, совсем другое. ПэПэ подхватил Киру под руку, они вышли на улицу. Четверть часа, не больше, пробыли Цветкова и Кирьянов у радистов, а погода уже переменилась, как это часто бывало здесь. Луна едва пробивалась сквозь плотнеющую дымку, а с севера дул холодный, обжигающий, мощный ветер. Казалось, невидимая, но плотная и необъятная воздушная стена наваливалась на тайгу, на поселок. Уличная грязь сковывалась морозом, становясь вязкой и плотной, лужи хрустели льдом.

Навалясь на ветер своим тяжелым телом, Кирьянов тащил Киру. Она мрачно молчала – видно, выходил на таком сквозняке хмель, а может, опять переживала за Гусева.

– Бросьте! – крикнул ей Кирьянов. – Вертолет уже забрал их – вот и весь секрет, потому молчат.

– Они молчат давно! – ответила Кира. – И потом такой ветер.

– Это порыв! – весело солгал Кирьянов. – Скоро успокоится.

Они были возле кирьяновского дома. За руку, как маленькую, ПэПэ завел Киру к себе.

Потирая покрасневшие щеки, она сидела на диване, и Кирьянов, разглядывая ее, подумал, что эта серая мышка, в сущности, не так уж дурна собой и что, щадя ее в деле, не предъявляя особых требований, какие он предъявлял к другим, он, кроме прочего, подспудно, про себя, имел ее в виду. На будущее.

Эта маленькая мышка могла пригодиться, ведь всякий человек интересен по-своему, любопытной оказалась и она, повысив сегодня голос и этим как бы напоминая о своем существовании. Об окончании своего статичного, законсервированного состояния. «Ну вот, – подумал он, как бы ограждаясь от предстоящего. – Она виновата сама, – если бы молчала, я не обратил на нее внимания, а тут заговорила – пригляделся к ней и понял, что держал ее про запас. И вот она пригодилась».

ПэПэ подошел к Кире, поднял ее за плечи, проявляя заботливость и галантность, помог снять пальто, она, ничего не понимая, кивнула, благодаря, и Кирьянов оценил это как одобрение последующих действий.

ПэПэ обнял Киру, обхватив ее за спину, так что она не могла шелохнуться, не наклонился, а приподнял ее, оторвав от полу, к своей бороде, поцеловал по-медвежьи, овладев ее ртом.

Она трепыхалась, колотя его по спине, но это был комариный писк. Обняв ее, как грудного ребенка, прижав к себе, он аккуратно положил ее на диван, расстегивая мелкие пуговки и приговаривая невнятно, прерывая шумное дыхание:

– Дурочка, не рыпайся, чего тебе надо, все будет о'кэй!

Пуговки не слушались его толстых пальцев, тогда он стал обрывать их, это было интересно: пуговки тянулись вдоль всего платья, книзу, и он похохатывал.

Напрягаясь, извиваясь всем телом, Цветкова пробовала вывернуться из его лапищ, но это было бесполезно, Неожиданно Кирьянов ощутил пронзительную боль, вздрогнул и засмеялся – мышь вцепилась в него зубами, даже, кажется, прокусила кожу у запястья, но это только подхлестнуло его.

Злясь, он начал действовать решительнее, материя электрически затрещала, и Кира неожиданно сникла.

Торжествуя победу, ПэПэ двинулся дальше и вдруг услышал, как она сказала спокойно, даже равнодушно:

– Слушайте, «губернатор», что вы меня рвете? Ведь, кажется, я еще не наложница?

Он рассмеялся, отпустил ее на минуту. Завязывался, кажется, деловой диалог.

– Ну, так будешь! – успокоил он ее и рванул платье.

Неожиданно, словно выстрел, зазвонил телефон. Чертыхнувшись, Кирьянов отпустил Киру и сжал трубку. Он молчал, слушая, что говорят на том конце провода, потом крикнул, свирепея:

– Но вертолет ушел! Ушел!

Швырнув трубку, обернулся к Цветковой. Она стояла, накинув пальто, из-под которого топорщилось разорванное платье.

– Чертов проповедник! – ругнулся он. – Грузинская совесть заговорила! Требует, видите ли! – и неожиданно велел Кире: – Раздевайся!

– Что там? – спросила она.

– Твой Гусев подал голос. Говорит, падала антенна. Их заливает. Раздевайся!.. – Ему надоело с ней бороться, в конце концов, он не мальчик и у них не такие отношения, чтобы она могла пренебрегать им. Он сделал свое дело, теперь эта мышь должна уступить сама. Тем не менее ПэПэ шагнул к Кире, повторив: – Раздевайся!

– Между прочим, это уголовное дело, – сказала она совсем спокойно.

– Что? – не понял он.

– То, что вы хотите сделать.

– Дрянь, – ответил он ей лениво, подумав: «А что, такая может! Эта дура все может», – и вдруг заорал, сатанея: – Дрянь! Девка! Я тебя вышвырну отсюда!

– Давно пора, – грустно ответила Цветкова, и эта готовность быть вышвырнутой вывела его из себя.

ПэПэ ощерился, походя даже внешне на волка, подскочил к стене, схватил карабин и нажал на спуск, целясь в потолок.

Жахнул выстрел, комната заполнилась дымом.

Он устало швырнул оружие на диван и понял, что противен сам себе.

Цветкова уже исчезла из комнаты, да и игрой была вся пальба. Игрой для единственного зрителя – самого себя, и это было отвратительно, невыносимо.

– В девятнадцать часов десять минут от группы Гусева поступила последняя радиограмма. Связь вновь оборвалась. По каким причинам, вы знаете. Это был уже сигнал бедствия.

– Вертолет в это время уже шел. Отбросив все предыдущее, скажу честно: я не боюсь ответа. Но тут уж я не виноват. Остальное ложится на Храбрикова.

– Напоминаю: он утверждает, со ссылкой на свидетеля, что вы не указали ему, куда лететь вначале – за спиртом или за людьми.

– Доводы подлеца, что тут говорить. Если даже так и я не говорил, куда раньше, неужели нельзя понять?

– Вы стали говорить мудрее. Но в том, что Храбриков поступает так, разве не виноваты вы сами?

– Виноват. Я теперь понимаю. Вы занесете это в протокол?

– К сожалению, это мой долг, Петр Петрович. К сожалению.

25 мая. 19 часов 15 минут