Онлайн чтение книги Пелэм, или приключения джентльмена Pelham: or The Adventures of a Gentleman
ГЛАВА LXXXV

Самые интересные из моих приключений — если мне позволено тешить себя надеждой, что они вообще представляли какой-то интерес, — теперь окончены: тайна разъяснилась, невинный оправдан, виновные осуждены. Более того: поскольку препятствия к браку между недостойным героем повествования и бесподобной героиней отпали, было бы пустым празднословием распространяться о всех перипетиях традиционного, принятого в свете ухаживания. Не подобает мне и расписывать преувеличенные выражения благодарности, в которых любящее сердце Гленвила сочло нужным изливаться по поводу моих успешных действий в его пользу. Он не желал допустить, чтобы мимо моих ушей прошла хоть одна из тех похвал, которых, по его мнению, я за эти действия заслуживал. Он рассказал леди Розвил и Эллен о моих похождениях с товарищами достойного Джоба. И венцом удач, благодаря которым я стал орудием спасения и оправдания Гленвила, было для меня то, что я услышал из уст его матери и прочел в глазах сестры. Для меня не слишком долго тянулось время, которое, хоть оно по праву именуется счастливейшим в нашей жизни, мы (то есть все по-настоящему влюбленные) из-за испорченности человеческой природы страстно желаем сократить елико возможно.

Ровно через месяц с того дня, как освободили Гленвила, должна была состояться моя свадьба. Реджиналд еще настоятельнее меня требовал ускорения этого события. Будучи твердо убежден, что дни его сочтены, он превыше всего стремился своими глазами увидеть, что мы соединились. Это его желание, его горячее сочувствие нашему счастью, придало ему столько энергии и жизненных сил, что мы даже стали надеяться на его выздоровление. А терзавший Реджиналда роковой недуг словно поддерживал обманчивую надежду наших любящих сердец, разливая по щекам его румянец, зажигая лихорадочным огнем глаза и скрывая подо всем этим свою упорную разрушительную работу.

С того памятного дня, когда я встретился с леди Розвил на *** стрит, мы с ней не виделись. Она никого не принимала и не выходила из своего роскошного дома, и газеты непрестанно сокрушались по поводу болезни или во всяком случае добровольного затворничества той, чьи пиры и празднества доставляли великосветской хронике самый блестящий материал. Единственный человек, которого она к себе допускала, была Эллен. Ей она с некоторых пор поведала о своем чувстве и от нее получала ежедневно сведения с здоровье сэра Реджиналда. Случалось, что, выходя поздно вечером из квартиры Гленвила, я проходил мимо женской фигуры, закутанной так, чтобы ее не могли узнать, и стоящей прямо против его окон, —из-за летнего времени они не закрывались, — чтобы увидеть хоть уголок его комнаты или хоть на мгновение уловить очертания его исхудалого, изможденного лица. Если это одинокое бдение совершала именно та, кого я подозреваю, то поистине глубока и сильна была любовь, способная до такой степени покорить сердце и овладеть духом надменной и высокородной графини Розвил!

А теперь перехожу к совсем иному действующему лицу этой правдивой повести. Когда день моей свадьбы был назначен, родители мои гостили у леди Г. Я написал им обоим, прося их одобрить сделанный мною выбор. От леди Фрэнсес пришел ответ, который я здесь и привожу:

Текли дни и недели. О счастливые дни! И все же я вспоминаю вас без сожаления. Кто сильно любит, тот повсюду видит угрозу своему счастью, даже когда у него все основания для надежды. Чего стоит страстное стремление овладеть сокровищем, которое только перед глазами твоими, но еще не в руках, по сравнению с глубочайшей радостью, какую испытываешь, зная, что оно навеки принадлежит тебе!

Наконец вожделенный день наступил. Я еще не завершил своего туалета, Бедо был в полнейшем смятении (бедняга, он радовался не меньше, чем я хам!), когда мне принесли письмо с заграничным штемпелем. Оно было от достойного Джоба Джонсона, и хотя я даже не распечатал его в тот день, читатель, пожалуй, отнесется к нему с большим вниманием, если, конечно, соблаговолит прочесть нижеследующее излияние:

Когда я брал из рук моего доброго слуги перчатки и шляпу, меня поразил его радостный вид, и я не смог удержаться от желания даровать ему то же блаженство, которое сейчас должно было выпасть на мою долю.

— Бедо, — сказал я, — Бедо, любезный друг мой, поступив ко мне, вы расстались со своей женой. Но я не хочу, чтобы вам пришлось страдать из-за своей верности: напишите, чтобы она приехала, в нашем будущем доме и для нее найдется комната.

Улыбка, сиявшая на лице француза, внезапно исчезла.

— Ma foi,[888]Клянусь честью (франц.). — произнес он на своем родном языке, — месье слишком добр. Сердца наши от чрезмерного счастья черствеют. И потому, опасаясь, что позабуду благодарность, которой обязан провидению, я предпочел бы, с разрешения месье, оставить мою обожаемую женушку там, где она сейчас пребывает.

После столь благочестивого ответа настаивать было бы с моей стороны более чем неблаговидно.

На Беркли-сквер все было уже готово. Леди Гленвил одна из тех добропорядочных особ, которые считают, что брак, не заключенный в церкви, вовсе не брак, а посему мы отправились в церковь. Хотя Реджиналд чувствовал себя теперь так плохо, что не мог переносить даже легкого утомления, он во что бы то ни стало пожелал быть для Эллен посаженным отцом. В тот день и вообще в последние два-три дня ему было, однако, значительно лучше, и надежда на его выздоровление делала наше счастье как-то менее эгоистичным.

Возвратившись из церкви, мы собирались тотчас же отправиться в *** холл, который я снял для нас с Эллен. Когда мы зашли в квартиру на Беркли-стрит, Гленвил отозвал меня в сторону и медленной, неуверенной походкой больного прошел вперед. Мы оказались одни в комнате.

— Пелэм, — сказал он, — мы больше уже не увидимся! Но это неважно, ты теперь счастлив, а скоро и мне будет даровано счастье. Но об одном я хочу еще попросить тебя, как друга: когда я умру, пусть меня похоронят рядом с нею и пусть одна могильная плита покроет нас обоих.

Я сжал его руку и со слезами на глазах дал ему обещание, которого он просил.

— Теперь довольно, — сказал он. — Мои счеты с жизнью покончены. Да благословит тебя бог, мой друг, мой брат. И пусть память обо мне не омрачает твоего счастья.

Он встал, и мы направились к двери. Гленвил опирался на мою руку. Не успел он пройти нескольких шагов, как внезапно остановился. Думая, что он ослабел или почувствовал себя худо, я посмотрел ему прямо в лицо и увидел, что оно страшно изменилось, по нему прошла судорога, глаза были как-то дико устремлены в пустоту.

— Милосердный боже… неужели… неужели это и есть?.. — произнес он тихим, идущим из глубины сердца голосом.

Не успев вымолвить и слова, я почувствовал, что пальцы его, сжимавшие мою руку, разжались, он упал на пол. Я приподнял его: на губах Гленвила запечатлелась несказанно ясная и спокойная улыбка; лицо его было, как лицо ангела, но душа отлетела в вечность!