Онлайн чтение книги Пенденнис
Глава XII, в которой речь идет о поединке

Еще в начальных главах этой повести упоминался некий мистер Гарбетс первый трагик, молодой, но многообещающий актер крепкого телосложения, любитель покутить и поскандалить, — с которым мистер Костиган был на дружеской ноге. Оба они служили украшением веселых сборищ в общей зале гостиницы "Сорока", выручали друг друга в разнообразных комбинациях с векселями, любезно ссужая одни другому свои ценные подписи. Короче — они были друзьями, и капитан Костиган, оставшись дома один, решил немедля призвать его к себе, дабы спросить его совета. Гарбетс был мужчина внушительный, рослый и громогласный, он обладал лучшими во всей труппе ногами и мог играючи переломить надвое кочергу.

— Беги, Томми, — наказал мистер Костиган маленькому посланцу, — и приведи сюда мистера Гарбетса, он живет над лавочкой, где торгуют требухой, да ты, верно, помнишь, а заодно передай, пусть из "Винограда" пришлют два стакана грога, погорячей. — И Томми побежал со всех ног, а вскоре появились и грог и мистер Гарбетс.

Капитан Костиган не стал посвящать его во все события, уже известные читателю; с помощью горячего грога он сочинил угрожающее письмо к майору Пенденнису, в коем призывал его не чинить препятствий браку между мистером Артуром Пенденнисом и его, капитана Костигана, дочерью мисс Фодерингэй, а также назначить ближайший возможный срок их бракосочетания; в противном же случае требовал сатисфакции, как то принято между джентльменами. А буде майор Пенденнис попытается увильнуть от дуэли, намекал капитан, он заставит его принять вызов, приведя особу майора в соприкосновение с плеткой. Точных выражений этого письма мы не можем привести по причинам, о которых будет сказано в своем месте; но мы уверены, что оно было составлено в самом изысканном штиле и старательно запечатано большой серебряной печатью Костиганов — единственным образчиком фамильного серебра, каким владел капитан.

Итак, Гарбетсу было поручено доставить это письмо по назначению; генерал пожелал ему удачи, стиснул его руку и проводил его до дверей. А затем достал свои заслуженные дуэльные пистолеты с кремневым замком, от которых в Дублине погиб не один смельчак; осмотрев их, убедился в удовлетворительном их состоянии и стал выгребать из комода стихи и письма Пена, которые он всегда прочитывал прежде, нежели передать своей Эмили.

Минут через двадцать Гарбетс воротился, вид у него был встревоженный и удрученный.

— Видели его? — спросил капитан.

— Видел, — отвечал Гарбетс.

— Ну и когда? — спросил Костиган, пробуя замок одного из пистолетов и поднимая это смертоносное оружие на уровень своего налитого кровью глаза.

— Что когда? — спросил мистер Гарбетс.

— Да встреча, милейший.

— Неужто вы имеете в виду поединок? — спросил ошеломленный Гарбетс.

— А что же иное, черт побери, я мог иметь в виду? Я застрелю этого негодяя, оскорбившего мою честь, или сам паду бездыханным.

— Не хватало еще, чтобы я вручал вызовы на дуэль, — сказал Гарбетс. — Я человек семейный, капитан, от пистолетов предпочитаю держаться подальше. Вот ваше письмо, возьмите. — И, к великому изумлению и негодованию капитана Костигана, его гонец бросил на стол письмо с кривыми строчками надписи и расползшейся печатью.

— Вы что же, видели его, а письмо не передали? — в ярости вскричал капитан.

— Видеть-то я его видел, капитан, а поговорить с ним не мог.

— Проклятье! Это еще почему?

— Да у него там сидел один, с кем мне не хотелось встречаться, отвечал трагик замогильным голосом. — И вам бы не захотелось. Стряпчий у него там сидел, Тэтем.

— Трус и негодяй! — взревел Костиган. — Испугался, хочет показать под присягой, что я грозил его убить!

— Меня в эту историю не впутывайте, — упрямо сказал трагик. — Лучше бы мне было не попадаться на глаза этому Тэтему, а еще бы лучше — не подписывать…

— Стыдно, Боб Акр! Вы мало чем лучше труса, — процитировал капитан, не раз исполнявший роль сэра Люциуса О'Триггера как на сцене, так и в жизни; и, обменявшись еще несколькими словами, друзья расстались нельзя сказать чтобы очень весело.

Беседа их приведена здесь вкратце, ибо суть ее читателю известна; но теперь ему также стало ясно, почему мы не можем подробно изложить письмо капитана к майору Пенденнису; ведь оно так и осталось нераспечатанным.

Когда мисс Костиган в сопровождении верного Бауза воротилась с репетиции, она застала своего родителя в сильнейшем волнении: он шагал из угла в угол, распространяя вокруг себя аромат спиртного, которым ему, как видно, не удалось утишить свою смятенную душу. Письма Пенденниса громоздились на столе вокруг пустых стаканов и чайных ложечек, коими в них еще недавно помешивали капитан и его приятель. Едва Эмили переступила порог, как он схватил ее в объятия и с полными слез глазами, прерывающимся голосом воскликнул:

— Приготовься, дитя мое, бедное мое дитя!

— Вы опять выпивши, папаша, — сказала мисс Фодерингэй, отводя его руки. — А обещали мне, что до обеда не будете пить.

— Бедняжечка моя, да я одну каплю, только залить горе! — вскричал безутешный отец. — В вине заботы я топлю.

— Не так-то, видно, легко утопить ваши заботы, — в тон ему сказал Бауз. — Что случилось? Уж не обидел ли вас этот сладкоречивый джентльмен в парике?

— Коварный злодей! Он от меня не уйдет! — заорал Кос, в то время как Милли, высвободившись из его объятий, убежала к себе и уже снимала шаль и шляпку.

— Я так и думал, что у него недоброе на уме, — сказал Бауз, — очень уж он был любезен. Что он вам наговорил?

— Ох, Бауз, он меня разбил наголову. Против моей бедной девочки затеваются дьявольские козни. Оба эти Пенденниса, и дядюшка и племянник, адские заговорщики и предатели, верно вам говорю. Стереть их с лица земли!

— Да в чем дело? Что тут произошло? — спросил Бауз, теперь уже не на шутку встревоженный.

Тогда Костиган пересказал ему слова майора — что у младшего Пенденниса не будет ни двух тысяч, ни даже двухсот фунтов годового дохода, — и стал горько сокрушаться, что позволил такому самозванцу улестить и завлечь его невинное дитя и что пригрел такую змею на своей, капитана Костигана, груди.

— Но я отшвырнул от себя эту ядовитую тварь, — добавил он яростно, — а что до дядюшки, так я еще ему отомщу, будет знать, как оскорблять Костиганов!

— Что вы задумали, генерал? — спросил Бауз.

— Я задумал его убить, Бауз, убить этого двоедушного негодяя. — И он свирепо и грозно постучал по видавшему виды ящику с пистолетами. Бауз уже неоднократно слышал, как он взывал к этому вместилищу смерти, готовясь поразить своих врагов; но поскольку капитан умолчал о том, что послал майору Пенденнису вызов, мистер Бауз и на сей раз не придал пистолетам большого значения.

Тут в гостиную воротилась мисс Фодерннгэй, всем своим видом, здоровым, довольным, безмятежным, составляя разительный контраст с отцом, совсем потерявшим голову от горя и гнева. Она принесла с собой пару когда-то белых атласных туфель, намереваясь по возможности отчистить их с помощью хлебного мякиша, дабы лишиться в них рассудка в ближайший вторник, когда ей опять предстояло играть Офелию.

Она увидела гору бумаг на столе, остановилась, словно хотела о чем-то спросить, но передумала и, подойдя к буфету, выбрала там подходящий кусок хлеба, чтобы поколдовать над атласными туфлями; а потом, воротившись к столу, удобно уселась, оправила юбки и спросила у отца самым своим домашним ирландским голосом:

— Вы зачем это, папаша, вытащили письма и стихи мистера Артура? Неужто захотели перечитывать эту чепуху?

— Ох, Эмили! — вскричал капитан. — Бедная моя! Этот юноша, которого я любил, как родного сына, оказался гнусным обманщиком. — И он обратил трагический взор на мистера Бауза, а тот, в свою очередь, с некоторой тревогой поглядел на мисс Костиган.

— Это он-то? Полноте! — сказала она. — Он, бедняжка, еще глупенький. Вы разве не знаете — все мальчики любят писать стихи.

— Он прокрался к нашему очагу, как змея, он втерся в нашу семью, как предатель! — воскликнул капитан. — Говорю тебе, он самый настоящий самозванец.

— Что же он такого сделал, папаша? — спросила Эмили.

— Сделал?! Он вероломно обманул нас. Он играл твоей любовью, он оскорбил меня в моих лучших чувствах. Выставлял себя богачом, а сам, оказывается, вроде нищего! Я ли тебе не говорил, что у него две тысячи годового дохода? А у него шиш в кармане, только то и тратит, что ему мать дает; а она и сама-то еще молодая, может снова замуж выйти и проживет, чего доброго, до ста лет, и доходу у нее всего пятьсот фунтов. Как он смел предлагать тебе сделаться членом семьи, которая тебя и обеспечить не может? Ты злодейски обманута, Милли, и сдается мне, тут не обошлось без козней дядюшки, этого негодяя в парике.

— Этого старого комплиментщика? А что он сделал, папаша? — осведомилась Эмили все так же спокойно.

Костиган рассказал, как после ее ухода майор Пенденнис на свой медоточивый лондонский манер сообщил ему, что у юного Артура нет никакого состояния, и предлагал ему (Костигану) пойти к стряпчему ("Знает ведь, мерзавец, что у них мой вексель и я не стану туда соваться", — заметил он в скобках) и посмотреть завещание Артурова отца; и, наконец, что эти двое бессовестно его надули и что он твердо решил: либо быть свадьбе, либо им обоим несдобровать.

Милли терла белые атласные туфли с видом очень сосредоточенным и задумчивым.

— Раз у него нет денег, папаша, так и выходить за него ни к чему, наставительно произнесла она.

— Так зачем же он, злодей этакий, выставлял себя богачом? — не унимался Костиган.

— Он, бедненький, всегда говорил, что у него ничего нет, — отвечала девушка. — Это вы, папаша, твердили мне про его богатство и велели за него идти.

— Ему следовало говорить без обиняков и точно назвать свой доход. Ежели молодой человек ездит на чистокровной кобыле и дарит браслеты да шали, значит, он богат, а не то так обманщик. А что до дядюшки, так дай срок, я еще сорву с него парик. Вот Бауз сейчас отнесет ему письмо и скажет ему это самое. Честью клянусь, либо будет свадьба, либо он выйдет к барьеру как мужчина, либо я дерну его за нос перед гостиницей или на дорожке Фэрокс-Парка, на глазах у всего графства, честью клянусь.

— Честью клянусь, посылайте кого-нибудь другого, — смеясь, возразил Бауз. — Я, капитан, не охотник до драк, я скрипач.

— Вы малодушный человек, сэр! — воскликнул генерал. — Хорошо же, если всем безразлично, что меня оскорбляют, я сам буду своим секундантом. И я прихвачу пистолеты и застрелю его в кофейне "Джорджа".

— Так, значит, у бедного Артура нет денег? — жалостно вздохнула мисс Костиган. — Бедный мальчик, а он был славный: сумасброд, конечно, и чепухи много болтал со своими стихами да поэзией, а все-таки добрый и смелый, он мне нравился… и я ему нравилась, — добавила она тихо, не переставая тереть туфлю.

— Что же вы за него не идете, раз он вам так правится? — спросил Бауз не без злости. — Он моложе вас всего на каких-нибудь десять лет. Может, его матушка сменит гнев на милость, и тогда вы будете жить в Фэрокс-Парке и есть досыта. Почему бы вам не сделаться леди? Я бы по-прежнему играл на скрипке, а генерал стал бы жить на свою пенсию. Почему вы за него не идете? Вы же ему нравитесь.

— Есть и еще кое-кто, кому я нравлюсь, и тоже без денег, Бауз, только лет побольше, — наставительно произнесла мисс Милли.

— Верно, черт возьми, — с горечью подтвердил Бауз. — И лет побольше, и денег нет, а уж ума и подавно.

— Дураки бывают и старые и молодые. Я от вас это сколько раз слышала, чудак вы этакий, — сказала гордая красавица, бросив на него понимающий взгляд. — Раз Пенденнису не на что жить, о замужестве и разговору быть не может. Вот вам и весь сказ.

— А мальчик? — спросил Бауз. — Ей-богу, мисс Костиган, вы готовы выкинуть человека, как рваную перчатку.

— Что-то вы мудрите, Бауз, — невозмутимо отвечала мисс Фодерингэй, принимаясь за вторую туфлю. — Будь у него хоть половина тех двух тысяч, что ему подарил мой папаша, или хоть четверть, я бы за него пошла. Но что проку связываться с нищим? Мы и без того бедны. И зачем мне переезжать в дом к какой-то старой леди, когда она, может быть, и сердитая, и скупая, и стала бы попрекать меня каждым куском? (Время обедать, а Сьюки еще и на стол не накрыла!) А подумайте, — добавила мисс Костиган без тени жеманства, — вдруг прибавление семейства, что тогда? Да мы бы и того не имели, что сейчас имеем.

— Золотые твои слова, Милли, голубка, — поддакнул капитан.

— Ну вот и конец разговорам про миссис Артур Пенденнис из Фэрокс-Парка, супругу члена парламента, — сказала Милли, смеясь. — И не будет ни кареты, ни лошадей, про которые вы все толковали, папаша. Но это уж вы всегда так. Стоит мужчине на меня посмотреть, и вы воображаете, что он мечтает на мне жениться, а если на нем хороший сюртук, вы воображаете, что он богат, как Кроз.

— Как Крез, — поправил мистер Бауз.

— Извольте, пусть будет по-вашему. Я о том говорю, что папаша за последние восемь лет уже раз двадцать выдавал меня замуж. Разве не должна я была стать миледи Полдуди, владетельницей замка Устритаун? А в Портсмуте был моряк, капитан, а в Нориче старый лекарь, а здесь, прошедший год, проповедник-методист, да мало ли еще их было? И как вы ни старайтесь, а скорее всего я так до самой смерти и останусь Милли Костиган. Так, значит, у Артура нет денег? Бедный мальчик! Оставайтесь с нами обедать, Бауз: будет мясной пудинг, прямо объеденье.

"Неужто она уже спелась с сэром Дерби Дубсом? — подумал Бауз, непрестанно следивший за ней и взглядом и мыслями. — Женские уловки непостижимы, но навряд ли она так легко отпустила бы этого мальчика, не будь у нее на примете кого-нибудь другого".

Читатель, верно, заметил, что мисс Фодерингэй, хоть и не отличалась разговорчивостью и отнюдь не блистала в беседах о поэзии, литературе и изящных искусствах, в домашнем кругу рассуждала без стеснения и даже вполне здраво. Романтической девицей ее не назовешь; и в литературе она была не так чтобы сильна: с того дня, как она оставила сцену, она не прочла ни строчки Шекспира, да и в ту пору, когда украшала собою подмостки, ничего в нем не смыслила; но насчет пудинга, переделки платья или же личных своих дел она всегда знала, что думать, а так как на суждения ее не могла повлиять ни богатая фантазия, ни страстная натура, то обычно они бывали достаточно разумны. Когда Костиган за обедом пытался уверить себя и других, что слова майора касательно Неновых финансов — не более как выдумка старого лицемера, имеющая целью вынудить их первыми расторгнуть помолвку, — мисс Милли ни на минуту не допустила такой возможности и прямо сказала отцу, что он сам ввел себя в заблуждение, а бедный маленький Пен и не думал их надувать, и ей от души жалко его, бедняжку. Притом она пообедала с отменным аппетитом — к великому восхищению мистера Бауза, безмерно ее почитавшего и презиравшего, и они втроем обсудили, как лучше всего положить конец этой любовной драме. Костиган, когда ему подали послеобеденную порцию виски с водой, раздумал дергать майора за нос и уже готов был во всем покориться дочери и принять любой ее план, лишь бы миновал кризис, который, как она понимала, быстро приближался.

Пока Костнган носился с мыслью, что его оскорбили, он рвался в бой, грозил изничтожить и Пена и его дядюшку; теперь же, как видно, мысль о встрече с Пеном его страшила и он спросил, что же им, черт побери, сказать мальчишке, если он не откажется от своего слова, а они свое обещание нарушат.

— А вы не знаете, как отделываться от людей? — сказал Бауз. — Спросите женщину, они это умеют.

И мисс Фодерингэй объяснила, что это очень просто, легче легкого:

— Папаша напишет Артуру, чтобы узнать, сколько он мне положит, когда женится, и вообще спросит, какие у него средства. Артур ответит, и все окажется так, как сказал майор, за это я ручаюсь. А тогда папаша опять напишет и скажет, что этого мало и лучше помолвку расторгнуть.

— И вы, конечно, добавите несколько прощальных строк насчет того, что всегда будете считать его своим другом, — сказал мистер Бауз, бросив на нее презрительный взгляд.

— Ну конечно, — подтвердила мисс Фодерингэй. — Он очень порядочный молодой человек. Будьте так добры, передайте мне соль. Орешки вкусные прямо объеденье.

— Вот и за нос никого не придется тянуть, верно, Кос? Жалость-то какая!

— Видно, что так, — отвечал Костиган и с горя потер собственный нос указательным пальцем. — А как быть со стихами и письмами, Милли, голубка? Придется их отослать.

— Паричок дал бы за них сто фунтов, — с насмешкой ввернул Бауз.

— И верно, — сказал капитан Костиган, которого не трудно было поймать на удочку.

— Папаша! — сказала мисс Милли. — Ну как можно не отослать бедному мальчику его письма? Я этого не позволю, они мои. Они очень длинные, и в них много всякой чепухи, и латыни, и половину я в них не понимаю… да я и не все их читала; но когда будет нужно, мы их отошлем.

И, подойдя к буфету, мисс Фодерингэй достала из ящика номер "Хроники графства", в котором были помещены пламенные стихи Пена по случаю исполнения ею роли Имогены. Отложив диет с этими стихами (как и все актрисы, мисс Фодерингэй хранила похвальные отзывы о своей игре), она в остальные завернула Пеновы письма и стихи, мечты и чувства, и перевязала их бечевкой аккуратно, как пакет с сахаром.

Проделала она это без малейшего волнения. Какие часы провел юноша над этими бумагами! О какой любви в тоске, о какой простодушной вере и стойкой преданности, о скольких бессонных ночах и горячечных грезах могли бы они рассказать? Она перевязала их, словно пакет с провизией, потом как ни в чем не бывало уселась заваривать чай; а Пен в десяти милях от ее дома изнывал по ней и молился на ее образ.