Онлайн чтение книги Пенденнис
Глава LVIII. Старые друзья

Случилось так, что в день великого английского праздника, когда весь Лондон выезжает в Эпсом смотреть дерби, там собрались многие из тех лиц, с которыми мы познакомились на протяжений этой повести. В удобной открытой коляске, доставленной сюда парой добрых рысаков, можно было увидеть миссис Бангэй с Патерностер-роу, разодетую, как Соломон во славе своей, а рядом с нею — скромную миссис Шендон, которую супруга почтенного издателя не переставала дарить своей дружбой. Сам Бангэй, подкрепившись сытным завтраком, тут же неподалеку сбивал палками чучело, да с таким азартом, что пот ручьями струился с его лысой головы. Шендон слонялся среди цыганских палаток и лотков с выпивкой; а Финьюкейн, как верный рыцарь, оставался при дамах, к которым время от времени подходили и другие джентльмены, знакомые по издательству.

Среди прочих к ним подошел мистер Арчер и, поклонившись, стал показывать восхищенной миссис Бангэй важных особ, находящихся на ипподроме. Вон там — премьер-министр: милорд только что посоветовал ему ставить на Боракса, но он, Арчер, считает, что у Графинчика больше шансов. Он назвал еще с десяток герцогов и вельмож.

— А вон там, видите? На главной трибуне сидит китайский посланник и мандарины из его свиты. Фу-чу-фо привез мне рекомендательное письмо от генерал-губернатора Индии, моего закадычного друга, и я одно время очень ему протежировал. Приглашал его к обеду, и палочки для риса всегда бывали для него приготовлены. Но он приезжал со своим поваром, и, поверите ли, миссис Бангэй, однажды, когда меня не было дома, а посланник был в саду с миссис Арчер и лакомился крыжовником — китайцы обожают крыжовник, — этот злодей-повар увидел любимого бленгеймского спаниеля моей жены (нам его подарил сам герцог Мальборо, пра-прадед миссис Арчер спас жизнь его предку в битве при Мальплакэ), схватил несчастного песика, перерезал ему горло, содрал шкуру, нафаршировал и подал на второе.

— Господи помилуй! — воскликнула миссис Бангэй.

— Можете вообразить, что пережила моя жена, когда узнала всю правду! Не успели мы отведать этого блюда, как в столовую с воплем ворвалась кухарка и рассказала, что нашла шкуру бедного Фидо во дворике возле кухни. Жена сказала, что никогда, никогда не простит посланнику, и с тех пор он, честное слово, ни разу у нас не обедал. Лорд-мэру, который в тот день тоже удостоил меня своим посещением, блюдо очень понравилось; да и в самом деле, с приправой из зеленого горошка оно немного напоминает утятину.

— Быть того не может! — изумилась супруга издателя.

— Честное слово. А поглядите вон на ту даму в голубом, что сидит рядом с посланником, — это леди Фламинго. Говорят, она выходит за него замуж и уедет с ним в Пекин. Она уже и ноги начала себе бинтовать. Да ничего у нее не выйдет, только покалечит себя. У моей жены самая маленькая нога во всей Англии, она носит обувь на шестилетнего ребенка, но куда ей до китаянки!

— А это чья карета, мистер Арчер, вон та, возле которой стоит мистер Пенденнис? — спросила немного погодя миссис Бангэй. — Они с мистером Уорингтоном тоже к нам подходили. Гордый он какой, этот мистер Пенденнис, да оно и не диво, — он, говорят, вращается в самом высшем обществе. А наследство ему большое досталось, мистер Арчер? Он, вишь, до сих пор еще в черном.

— Тысяча восемьсот годового дохода с земли и двадцать две с половиной тысячи в трехпроцентных бумагах, примерно так, — ответствовал мистер Арчер.

— Господи помилуй! Да вы все на свете знаете, мистер Арчер!

— Как же мне не знать, — когда при мне вскрывали завещание покойной миссис Пенденнис. Дядя Пенденниса, майор, редко обходится без моей помощи; а так как молодой человек склонен к мотовству, мы и решили поместить капитал таким образом, чтобы он не мог пустить его по ветру… Доброго здоровья, милорд!.. Вы знаете, кто это, сударыни? Вы читали его речи — это лорд Рочестер.

— Сам ты лорд! — крикнул с козел Финьюкейн. — Это же Том Стэплз, из "Утреннего вестника".

— Разве? — невозмутимо отозвался Арчер. — Я ведь очень близорук, мне, честное слово, показалось, что это Рочестер. Вон тот джентльмен с двойным лорнетом (снова поклон) — лорд Джон; а с ним такой высокий… вы его не знаете?.. Это сэр Джеймс.

— Ты их знаешь, потому что видишь в палате, — проворчал Финьюкейн.

— Я их знаю, потому что они так любезны, что позволяют мне числить их среди моих близких друзей. А поглядите на герцога Гемпширского — вот уж поистине образцовый английский джентльмен старой школы! Он никогда не пропускает дерби. Не далее как вчера он мне сказал: "Арчер! Я был на дерби шестьдесят пять раз. В первый раз — семи лет, сидел на пегом пони, со мной был мой отец принц Уэльский и полковник Хангер; а пропустил я всего два раза — когда болел корью в Итоне, да еще в год Ватерлоо, когда был во Фландрии с моим другом Веллингтоном.

— А чья же это желтая коляска, где два зонтика, розовый и желтый, и мистер Пенденнис с ними разговаривает, и еще много джентльменов?

— Это леди Клеверинг, владелица Клеверинг-Парка, что граничит с поместьем моего друга Пенденниса. На козлах младший сын, наследник; пострел, каких мало, и не дурак выпить. А молоденькая — это мисс Амори, дочь леди Клеверинг от первого брака. Она неравнодушна к моему другу Пенденнису, но у него, по моим сведениям, сердце занято другой. Вы, верно, слышали про молодого Фокера — знаете, сын известного пивовара, — так он хотел повеситься от любви к мисс Амори, когда она ему отказала, — хорошо, лакей подоспел и вынул его из петли. Сейчас он за границей, с провожатым.

— Просто чудо, как повезло этому молодому человеку! — вздохнула миссис Бангэй. — Три года, что ли, прошло, как он у нас обедал — такой был скромный, тихий, а теперь гляди как занесся! Ведь он на днях был представлен ко двору и представил его не кто-нибудь, а сам маркиз Стайн. Да про какой званый вечер ни прочти, всюду натыкаешься на его фамилию.

— Я много кому отрекомендовал его, когда он только приехал в Лондон, — сказал мистер Арчер. — А остальное довершил его дядюшка, майор Пенденнис… Э, да это Кобден, вот не ожидал! Пойду, побеседую с ним. Честь имею кланяться, миссис Бангэй. Всего наилучшего, миссис Шендон.

За час до того, в разгар событий этого дня, когда лошади стремглав проносились по зеленой траве мимо тысяч и тысяч орущих людей, собравшихся поглазеть на это великолепное зрелище, в другой части поля можно было увидеть старую колымагу, на обветшалой крыше которой надрывала глотки и топала ногами компания каких-то обшарпанных субъектов. То была карета Уилера (владельца "Головы Арлекина"), доставившая на скачки десяток лучших умов с Боу-стрит и обильный завтрак в ящике под козлами. Глядя на бешено скачущих лошадей, каждый из лучших умов успевал выкрикнуть кличку или цвет, на который он возлагал свои надежды. "Корнет!", "Графинчик!", "Синие рукава!", "Желтый картуз, желтый картуз!" и тому подобное наперебой гаркали эти спортсмены в упоительную, напряженную минуту, предшествующую исходу состязаний; и когда взвился трепещущий флаг с номером победителя — знаменитой лошади Антилох, один из джентльменов на крыше кареты из "Головы Арлекина" подскочил так высоко, словно был голубем и собрался улететь с этой новостью в Лондон или в Йорк.

Однако радость подняла его в воздух всего на несколько дюймов, и он тут же снова грохнулся ногами о ветхие доски крыши, так что они затрещали под тяжестью его восторга.

— Ура! Ура! — завопил он. — Антилох выиграл! Уилер, ужин на десять человек! Всех приглашаю, плевать на расходы!

И джентльмены на крыше кареты, все эти обшарпанные щеголи и сомнительные франты, сказали: "Благодарствуйте — поздравляю, полковник — рад буду с вами поужинать", — а друг другу шепнули: "Полковнику причитается полторы тысячи, и советчик у него был надежный".

И каждый из обшарпанных франтов и темных денди стал подозрительно коситься на своего соседа, опасаясь, как бы этот сосед не увел полковника в укромное место и не взял у него денег взаймы. Весь этот день счастливец, игравший на Антилоха, ни на минуту не мог остаться один — так зорко его приятели следили за ним и друг за другом.

Еще в другом конце поля можно было увидеть экипаж, если не более ветхий, то во всяком случае более скромный, чем обшарпанная карета из "Головы Арлекина". То был кеб э 2002, доставивший со стоянки на Стрэнде кавалера и двух дам; все трое угощались салатом из омаров и элем, и одна из дам, сидя на козлах кеба спиной к своей мамаше и спутнику, была такая свеженькая и красивая, что многие молодые франты, которые прогуливались возле ипподрома, развлекаясь — кто благородной игрою в палки и чучела, а кто беседой с нарядными дамами в нарядных колясках на холме, отрывались от своих увлекательных занятий и шли взглянуть на эту розовенькую, улыбающуюся девушку. Румянец молодости и веселого оживления расцветал на ее щечках, играл на прелестном лице, как перламутровые облачка на ясном небе, осенявшем ее; у старшей дамы щеки тоже были румяны, но то был прочный пятнистый румянец, только густевший по мере того, как в него подливали эля и грога, так что лицо ее уже уподобилось цветом панцырю поглощаемых ею омаров.

Джентльмен, сопровождавший этих двух леди, усиленно за ними ухаживал, как здесь, так и раньше, по пути из Лондона. С начала и до конца этой упоительной поездки шутки его не смолкали ни на минуту. Он одинаково бесстрашно задирал самые грозные кареты, в которых ехали высоченные суровые гвардейцы, и тележку, запряженную ослом, в которой мусорщик Боб вез на скачки свою Молли. Стрелы его остроумия летели в бесчисленные дома, окаймлявшие дорогу; в хихикающих пансионерок, парами выведенных на прогулку; в стайки шумных мальчишек, издающих воинственные клики за оградой классических и коммерческих школ; в окна, откуда выглядывали улыбающиеся горничные, няньки с детьми на руках или чопорные старые девы. Красавица в соломенной шляпке с розовыми лентами и ее мамаша, охотница до омаров — обе решили, что когда этот мистер Сэм в ударе, ему цены нет. Он завалил весь кеб трофеями, выигранными у прогоревших владельцев чучел и палок, подушечками для булавок, деревянными яблоками, табакерками, прыгунчиками и солдатиками. Он подозвал цыганку со смуглым младенцем погадать обеим дамам, и единственное за этот день облачко ненадолго омрачило их веселье, когда гадалка посетовала младшей, зачем она не остереглась блондина, который ей изменяет, и сообщила, что она перенесла тяжелую болезнь и что брюнет будет ей верен до гроба.

Девушку эти новости явно смутили; ее мать и молодой человек переглянулись удивленно и понимающе. А цыганка в этот день произнесла, вероятно, те же слова у сотни самых различных экипажей.

Пробираясь в одиночестве через скопление экипажей и людей и по привычке внимательно наблюдая эту пеструю смесь характеров и состояний, один наш молодой приятель неожиданно набрел на кеб 2002 и расположившуюся на нем группу. В ту минуту, как он увидел девушку на козлах, она вздрогнула и побледнела; ее мать сделалась еще краснее, чем была; а мистер Сэм, перед тем веселый и торжествующий, тотчас принял свирепый и подозрительный вид и перевел грозный взгляд с Фанни Болтон (которую читатель, без сомнения, уже узнал) на приближающегося к ней Артура Пенденниса.

Артур тоже помрачнел, увидев Сэмюела Хакстера в обществе своих старых знакомых; но его подозрения были вызваны тревогой о нравственности — чувством весьма похвальным: такие подозрения возникают у миссис Линкс, когда она видит, что мистер Браун беседует с миссис Джонс или что миссис Лемб в третий раз появляется в модной ложе в Опере. Может быть, в беседе между мистером Брауном и миссис Джонс нет ничего дурного; может быть, миссис Лемб попала в эту ложу честным путем (хотя ложа ей явно не по средствам); но такой моралистке как миссис Линкс простительно встревожиться — на всякий случай. Так и суровость Артура вполне можно понять и оправдать.

Сердечко Фанни затрепыхалось, кулаки Хакстера, засунутые в карманы короткого сюртучка, невольно сжались, как бы вооружаясь в засаде; а миссис Болтон залопотала что было сил, проявив поразительную словоохотливость: ах батюшки, до чего же она рада видеть мистера Пенденниса, и как он хорошо выглядит. Мы только что его вспоминали, верно, Фанни? А уж эти знаменитые эпсомские скачки — говорят, говорят о них, а ничего особенного нет. Как поживает майор Пенденнис? Мистер Уорингтон, что всегда был так любезен, передал Фанни щедрый подарок от мистера Пенденниса; она по гроб жизни будет ему благодарна. А мистер Уорингтон-то какой высокий — чуть не расшиб себе голову о притолоку, когда входили в сторожку — помнишь, Фанни, как мистер Уорингтон тогда ушибся?

Так тараторила миссис Болтон, а в это время сколько мыслей пронеслось в голове у Фанни? Какие ей вспомнились счастливые минуты и горькие слезы, грызущая тоска и слабые попытки утешиться? Какая боль пронзила бедняжку при мысли о том, как сильно она любила его, а теперь разлюбила? Вот он, тот, из-за кого она год назад хотела умереть, вот он стоит, надменный, строгий, с черным крепом на белой шляпе и агатовыми пуговками на манишке, с гвоздикой в петлице, которую ему наверняка подарила другая, с малюсенькой тросточкой, в сиреневых перчатках с черной строчкой. А мистер Хакстер ходит без перчаток и в грубых башмаках, и табаком от него очень пахнет, и, что греха таить, мыться ему не мешало бы почаще! Все эти мысли и еще множество других теснились в голове у Фанни, пока ее мамаша произносила свою речь, а сама она украдкой разглядывала Пенденниса, — успела разглядеть его с головы до ног — заметила полоску от шляпы на белом лбу, когда он приподнял шляпу (его чудесные волосы опять отросли!), и брелоки на часах, и кольцо под перчаткой, и узкие, блестящие башмаки, так непохожие на сапожищи Сэма!.. Чуть пожав трепещущей ручкой сиреневую перчатку, протянувшуюся к ней, и дождавшись, пока мать наконец умолкнет, Фанни только и нашлась, что сказать:

— Это мистер Сэмюел Хакстер, вы с ним, кажется, знакомы, сэр… мистер Сэмюел, ведь вы говорили, что знакомы с мистером Пенденнисом… и… не желаете ли закусить?

Эта коротенькая речь, как ни была она бессвязна и бесцветна, сняла с души Пенденниса тяжкий груз подозрений, а может быть, и раскаяния. Чело принца Фэрокского разгладилось, улыбка осветила его лицо и зажгла в глазах лукавый огонек.

— У меня что-то пересохло в горле, — сказал он. — Я с удовольствием выпью за ваше здоровье, Фанни. А мистер Хакстер, я надеюсь, простит меня — я обошелся с ним очень грубо во время нашей последней встречи, но я тогда был так болен и удручен — просто сам не знал, что говорю.

И правая сиреневая перчатка потянулась к Хакстеру для дружеского пожатия.

Грязный кулак в кармане медика поневоле разжался и вышел из засады безоружным. Протягивая руку Пену, бедняга и сам почувствовал, до чего она горячая и черная — на перчатке Пена остались черные следы… он их увидел… и как же ему захотелось снова стиснуть кулак и дать как следует по этой благодушной физиономии — доказать тут же на месте, на глазах у Фанни и у всей Англии, кто из них настоящий мужчина — он, Сэм Хакстер от св. Варфоломея, или этот франт с его дурацкой ухмылкой.

Пен с невозмутимым благодушием взял стакан, — "все равно чего, того же, что будут пить дамы", — налил себе теплого пенистого пива, расхвалил его до небес и выпил за всю компанию.

Пока он пил и занимал дам приятной беседой, мимо него прошла, опираясь на руку дородного мужчины с усами военного, молодая леди в светло-сером переливчатом платье, с белым зонтиком на розовой подкладке и в изящнейших серых башмачках.

Молодая леди сжала кулачок и искоса бросила на Пена недобрый взгляд. Усатый весело расхохотался. Проходя, он поклонился дамам с кеба 2002. Видели бы вы, каким взглядом проводила Фанни Болтон переливчатую леди! Но стоило Хакстеру заметить, куда она смотрит, как ее глаза оторвались от переливчатой феи и, сделав поворот, ласково и простодушно заглянули в лицо Сэму Хакстеру.

— Какая красавица! — сказала Фанни. — И платье какое прелестное. А ручки какие маленькие, вы заметили, мистер Сэм?

— Капитана Стронга я знаю, — сказала миссис Болтон. — А вот что это с ним за барышня?

— Это наша соседка по имению, — отвечал Артур. — Мисс Амори, дочь леди Клеверинг. Сэра Фрэнсиса вы часто видели в Подворье Шепхерда, миссис Болтон.

Пока он говорил, Фанни успела сочинить роман в трех томах — любовь — измена — пышная свадьба в церкви св. Георгия на Гановер-сквер — брошенная девушка… и героем этого романа был не Сэм Хакстер, не бедный Сэм, который тем временем достал из кармана чрезвычайно пахучую сигару и курил ее под самым носом Фанни.

После появления этого чертова Пенденниса солнце померкло для Сэма Хакстера, небо затянулось тучами, чучела и палки утратили свою прелесть, пиво показалось горячим и мерзким на вкус, — весь мир изменился. В кебе у него был припрятан на обратный путь жестяной пистолет и фунтик гороху. Но он не извлек его на свет божий и даже не вспомнил о нем до тех пор, пока другой какой-то шутник, возвращаясь со скачек, не обстрелял горохом его задумчивое лицо; тут, сперва выругавшись от неожиданности, он разразился злобным, язвительным смехом.

А Фанни всю дорогу домой была очаровательна. Она ворковала, ластилась, улыбалась. Она то и дело начинала смеяться; все ее восхищало; а попрыгунчики какие чудесные — вот спасибо-то Сэму.

Когда же они приехали домой и мистер Хакстер, по-прежнему мрачный, как туча, стал холодно с ней прощаться, — она залилась слезами и сказала, что он злой, противный человек.

Тут и у молодого медика вырвались наружу столь же бурные чувства, и, схватив девушку в объятия, он стал клясться, что она — ангел, а он — ревнивая скотина, что он недостоин ее и не имеет права ненавидеть Пенденниса; и он просит, умоляет ее сказать еще раз, что она…

Что она… а дальше? Но конец вопроса и ответ Фанни произнесли губы, так близко придвинувшиеся друг к другу, что никто не разобрал бы ни слова. Зато миссис Болтон сказала вполне внятно:

— Ну, ну, мистер Хакстер, много себе позволяете. И не стыдно вам было дуться? Пожалели бы Фанни, право!

Расставшись с кебом 2002, Артур пошел засвидетельствовать свое почтение коляске, к которой тем временем вернулась под материнское крыло переливчатая дева, автор Mes larmes. Неутомимый майор Пенденнис, повсюду сопровождавший леди Клеверинг, сидел на заднем сиденье коляски; а на козлах устроился наследник под надзором капитана Стронга.

Пока коляска стояла на холме, около нее не переставали толпиться светские денди и мужчины особого рода — щеголеватые офицеры, молодые повесы-чиновники из тех, кого можно назвать скорее мужскими, чем дамскими угодниками, — подходившие перекинуться словом с леди Клеверинг и "побалагурить" (так выражались эти изысканные молодые люди) с мисс Амори. Они предлагали ей пари на лошадей, пересыпали свою речь фривольными намеками; показывали ей, кто да кто явился на скачки, и эти "кто" не все оказывались подходящими знакомыми для молодой девицы.

Пену пришлось протолкаться сквозь целую толпу этих любезников, прежде чем он добрался до мисс Амори, которая, завидев его, стала делать ему грациозные знаки, подзывая к себе.

— Je l'ai vue, — сказала она. — Elle a de bien beaux yeux. Vous etes un monstre! [35]Я ее видела. У нее очень красивые глаза. Вы — чудовище! (франц.).

— Почему чудовище? — смеясь возразил Пен. — Honni soit qui mal y pense [36]Пусть будет стыдно тому, кто заподозрит дурное (франц.). Девиз на английском ордене Подвязки.. Моя юная приятельница находится под надежной защитой: с одного боку — мамаша, с другого — жених. Вдвоем они сумеют уберечь девушку от опасности. в

— Неизвестно, что может случиться, — продолжала мисс Бланш по-французски, — когда девушка чего-нибудь захочет и когда ее преследует такое чудовище, как вы… Представьте себе, майор, я видела, как ваш племянник стоял возле какого-то кеба и разговаривал с двумя дамами и мужчиной — и какой это был мужчина! — он ел омаров и смеялся, смеялся…

— Я что-то не заметил, чтобы он смеялся, — сказал Пен. — А что до омаров, так он, по-моему, и меня готов был проглотить вслед за омарами. Он пожал мне руку, да так, что у меня теперь все перчатки в синяках. Это один медик, из Клеверинга. Помните, там на Главной улице есть золоченая ступка с пестиком?

— Если вы заболеете и, обратитесь к нему за советом, он вас уморит, — не унималась мисс Амори. — И поделом вам, чудовище вы этакое.

Это назойливое повторение слова "чудовище" раздосадовало Пена. "Слишком легко она говорит о таких вещах, — подумал он. — Будь я и вправду чудовищем, как она это понимает, она приняла бы меня точно так же. Неподходящие это слова и мысли для английской леди. Лора, слава богу, никогда бы не сказала такого". И при этой мысли лицо его потемнело.

— О чем вы задумались? — спросила Бланш. — Теперь вы решили bouder? [37]Дуться (франц.). Майор, побраните вашего mechant [38]Злого, нехорошего (франц.). племянника. Он не хочет меня развлекать. Он такой же bete [39]Глупый (франц.)., как капитан Кракенбери.

— Что это вы про меня сказали, мисс Амори? — спросил, ухмыляясь, гвардеец. — Если что-нибудь лестное, скажите по-английски, французского я не понимаю, когда говорят так быстро.

— Нет, Крак, ничего лестного, — сказал его приятель капитан Клинкер. — Пойдем отсюда, не будем мешать. Говорят, Пенденнис за ней ухаживает.

— Он, я слышал, очень умный, — вздохнул Кракенбери. — Леди Вайолет Либас говорит, что он черт знает до чего умен. Написал какую-то книгу, либо поэму, либо не знаю что, и пишет всякие умные вещи в этих… как их… в газетах. Черт побери, хотелось бы мне быть умным человеком!

— Поздно спохватился, дорогой, — утешил его приятель. — Я вот книги не умею писать, зато в дерби кое-что смыслю. Клеверинг-то как обмишулился! А бегум! Славная женщина эта бегум, во сто раз лучше своей дочки. Как она радовалась, когда выиграла в лотерею!

— А Клеверингу есть чем заплатить? — спросил капитан Кракенбери.

— Надеюсь, — отвечал Клинкер, и они затерялись в толпе.

До начала разъезда еще много джентльменов подходило поболтать у коляски леди Клеверинг. Эта достойная дама пребывала в наилучшем расположении, болтала и смеялась громко, как всегда, и радушно угощала всех своих знакомых, пока ее многочисленные корзины и бутылки не опустели, а слуги и форейторы не достигли того приподнятого состояния духа, какого слуги и форейторы обычно достигают в день дерби.

Майор заметил, что кое-кто из подходивших к коляске бросал на ее владелицу странные, многозначительные взгляды. "Легко же она это принимает!" — шепнул один другому. "У бегум денег непочатый край", — отвечал тот. "Что это она легко принимает? — подумал старый Пенденнис. — Разве кто-нибудь проигрался? Леди Клеверинг говорила, что сэр Фрэнсис нынче утром ее порадовал — обещал не играть".

Мистер Уэлбор, сосед Клеверингов по имению, прошел было мимо коляски, но бегум окликнула его и поддразнила, что он не хочет ее узнавать. И чего он не подошел к ним за весь день? Зачем не приходил завтракать? Миледи поделилась с ним своей радостью — рассказала ему, как рассказывала всем, что выиграла пять фунтов в лотерею. При этих ее словах на лице мистера Уэлбора изобразилось такое хитрое и вместе с тем печальное выражение, что майора Пенденниса кольнуло страшное предчувствие. Он сказал, что пойдет справиться насчет лошадей — на этих мерзавцев-форейторов надежда плохая. Когда он вернулся к коляске, от его улыбки не оставалось и следа, и вид у него был озабоченный. "Что это с вами?" — осведомилась добрая бегум. Майор сослался на головную боль — пересидел на солнце. Коляска свернула прочь от ипподрома и покатила к Лондону — один из самых блестящих экипажей в этой бесконечной живописной процессии. Пьяные кучера гнали во весь дух, под восхищенные возгласы пешеходов, насмешливые выкрики из тележек, запряженных ослами, и громкую ругань с козел почтовых карет, за которые лихие форейторы нет-нет да задевали колесами. Бегум сидела, благодушно развалясь на своих роскошных подушках; прелестная Сильфида улыбалась томной улыбкой. Каждый скромный горожанин, ради праздника втиснувший свое семейство в двуколку, каждый дешевый франт, возвращавшийся домой верхом на усталой лошаденке, любовался этим блестящим выездом и, верно, вздыхал о счастливой доле богачей. Стронг по-прежнему сидел на козлах, властно покрикивая на форейторов и на прохожих. Юного Фрэнка спустили с козел в коляску, и он мирно посапывал под боком у майора, разгоняя сном последствия непрерывного завтрака с шампанским.

А майор тем временем обдумывал новость, которая так его смутила. "Если сэр Фрэнсис Клеверинг не образумится, — размышлял он, — этот маленький пьянчужка будет банкротом, так же, как его отец и дед. Таких утечек состояние бегум не выдержит; их не выдержит никакое состояние; она уже раз десять платила его долги. Еще несколько лет на скачках, еще несколько таких проигрышей — и она разорится.

— Как вы думаете, мама, не устроить ли нам скачки в Клеверинге? — спросила мисс Амори. — Право же, нужно возобновить их. В прежнее время, в доброе старое время, там бывали скачки. Это ведь национальная забава. А потом можно бы устроить бал, и танцы для арендаторов, и деревенские игры в парке… О, это будет очаровательно!

— И то дело, — сказала леди Клеверинг. — Правда, майор?

— Скачки — очень дорогая забава, миледи, — отвечал майор Пенденнис с таким трагическим видом, что бегум, подтрунивая над ним, спросила, уж не проиграл ли он нынче?

И тут наследник, проспав часа полтора, стал обнаруживать признаки жизни — потягиваясь, заехал рукой майору в лицо и больно ударил ногой сестру, сидевшую напротив него. Пробудившись окончательно, этот милый юноша завязал непринужденную беседу.

— Ma, — сказал он, — а я сегодня взял да и сделал что хотел.

— Что ты взял да и сделал, Фрэнки? — спросила мать.

— Сколько будет семнадцать полкрон? Два фунта и полкроны, так? В нашей лотерее я вытянул Боракса, а потом выменял у младшего Леггата Антилоха и Модиета на два пирога и бутылку лимонаду.

— Ах ты гадкий мальчишка! С таких лет играть, да как ты смеешь? — вскричала мисс Амори.

— Уж тебя-то я не спрошусь, так что можешь помолчать, — осадил ее брат. — Слушай, ма…

— Ну что, Фрэнки?

— Когда я буду уезжать в школу, ты мне все равно дашь… — Он вдруг рассмеялся. — Слушай, ма, рассказать тебе что-то?

Бегум выразила желание послушать, и сынок продолжал:

— Когда мы со Стронгом были у главной трибуны, уже после заезда, я разговаривал с младшим Леггатом, он там был со своим отцом, и вижу — стоит папа, злющий, как зверь. А младший Леггат сказал, что слышал, как его отец кому-то говорил, что папа ставил на фаворита и проиграл семь тысяч фунтов. Я, когда мне исполнится двадцать один год, никогда не буду ставить на фаворита, никогда, вот увидишь… да оставьте меня в покое, Стронг!

— Капитан Стронг! Капитан Стронг! Это правда? — вскричала несчастная бегум. — Сэр Фрэнсис опять играл? Он же мне обещал, что не будет. Дал честное слово!

Стронг со своего места на козлах услышал последние слова юного Клеверинга и тщетно пытался заткнуть ему рот.

— К несчастью, это правда, сударыня, — отвечал он, перегнувшись с козел. — Я, как и вы, скорблю об этой потере. Он и мне дал слово, но игра для него, — слишком большой соблазн, он просто не может удержаться!

Леди Клеверинг ударилась в слезы. Она кляла свою горькую участь, называла себя несчастнейшей из женщин, заявила, что разъедется с мужем и не будет больше платить долги этого неблагодарного создания. Захлебываясь слезами, она рассказала десяток историй — увы, правдивых — о том, как супруг обманывал ее и как она снова и снова его прощала. И пока она пребывала в столь жалком состоянии, пока подающий надежды юноша думал о двух выигранных гинеях, а майор сумрачно соображал, не лучше ли отказаться от неких планов, которые он в последнее время вынашивал, — роскошная коляска подкатила наконец к дому бегум на Гровнер-Плейс, где зеваки и мальчишки, собравшиеся поглазеть на завершение знаменательного дня, встретили ее приветственными кликами и липший раз позавидовали счастливцам, которые в ней приехали.

— И ради сына этого человека я должна остаться нищей! — дрожа от ярости, сказала Бланш, поднимаясь с майором по лестнице. — Обманщик, лжец, шулер, грабит женщин!

— Успокойтесь, дорогая мисс Бланш, — сказал старый дипломат. — Успокойтесь, прошу вас. С вами поступают жестоко, в высшей степени несправедливо. Но помните, во мне вы всегда найдете друга. Доверьтесь старику, который все сделает, чтобы вам услужить.

И когда молодая леди и наследник процветающего дома Клеверингов ушли спать, остальные трое участников поездки в Эпсом еще долго сидели и совещались.