Глава XLV. Кавалеры мисс Амори

Онлайн чтение книги Пенденнис
Глава XLV. Кавалеры мисс Амори

Тем временем высокородный Генри Фокер, которого мы на последних страницах потеряли из виду, пребывал, как и следовало ожидать от человека столь постоянного, во власти своей всепоглощающей страстной любви.

Он томился по Бланш, проклиная судьбу, которая их разлучала. Когда лорд Грейвзенд с семейством уехал в деревню (передав свой голос в парламенте достопочтенному лорду Бэгвигу), Гарри остался в Лондоне, чем не особенно огорчил свою невесту леди Энн, которая ничуть о нем не скучала. Куда бы ни направлялась мисс Амори, наш влюбленный по-прежнему за ней следовал; и, зная, что его помолвка с леди Энн всем известна, он вынужден был скрывать свою страсть и хранить ее в собственной груди, которую она так распирала, что диву даешься, как он не лопнул и, взлетев на воздух, не погиб под обломками своей тайны.

Однажды ясным июньским вечером в Гонт-Хаусе состоялся пышный прием и бал, и на следующий день почти два столбца мелким шрифтом были заняты в газетах именами знати, которую почтили приглашениями. Среди гостей были сэр Фрэнсис с супругой и мисс Амори, для которых приглашение раздобыл неутомимый майор Пенденнис, а также наши молодые друзья Артур и Гарри. Оба они, не жалея сил, много танцевали с мисс Бланш. Майор со своей стороны взял на себя заботу о леди Клеверинг и провел ее туда, где миледи могла особенно блеснуть, а именно в большую залу, в которой, среди картин Тициана и Джорджоне и портретов царствующих особ кисти Вандейка и Реинольдса, среди огромных золотых и серебряных подносов, букетов из небывало крупных цветов — словом, не стесняясь никакими затратами, всю ночь подавали ужин. Сколько леди Клеверинг отведала кремов, желе, салатов, персиков, бульонов, винограда, паштетов, заливных, чая, шампанского и прочего — об этом нам не пристало говорить. Сколько мук принял майор, сопровождая эту достойную женщину, подзывая степенных лакеев и хорошеньких горничных и с почтительным терпением исполняя все желания леди Клеверинг, — о том не знает никто: он не разгласил этой тайны. Ни тени страдания не изобразилось на его лице, и он с неукоснительной любезностью подносил бегум тарелку за тарелкой.

Мистер Уэг считал, сколько леди Клеверинг отведала блюд, пока не сбился со счета (впрочем, так как сам он весь вечер только и делал, что отведывал шампанское, его подсчетам едва ли можно верить), и порекомендовал мистеру Хонимену, врачу леди Стайн, внимательно следить за бегум и завтра к ней наведаться.

Сэр Фрэнсис Клеверинг прибыл один и некоторое время слонялся по великолепным залам, но вся эта роскошь и гости, которых он там увидел, были не в его вкусе и, опрокинув в буфете несколько стаканов вина, он перебрался из Гонт-Хауса поближе к Джермин-стрит, в помещение, где его приятели Лодер, Понтер, маленький Мосс Абраме и капитан Скьюбол уже собрались за знакомым зеленым столом. Под стук костей и шум беседы настроение духа у сэра Фрэнсиса поднялось и достигло уровня его обычной жиденькой веселости.

В какую-то минуту мистер Пинсент, заранее ангажировавший мисс Амори, подошел пригласить ее на танец, но еще прежде он и мистер Артур Пенденнис обменялись свирепыми взглядами, а тут Артур вдруг поднялся и заявил, что этот танец обещан ему. Пинсент, кусая губы и хмурясь еще более свирепо, сказал, что сдается, и отступил с низким поклоном. Есть люди, которым словно суждено вечно становиться друг другу поперек дороги. Так было у Пинсента с Пеном; и чувства они питали друг к другу соответственные.

"Что за глупый, наглый, самонадеянный провинциал! — думал первый. — Написал грошовый роман и вообразил о себе бог весть что. Всыпать бы ему как следует, так поубавилось бы спеси".

— Что за нахальный идиот, — говорил второй своей даме. — Его душа витает на Даунинг-стрит: вместо платка у него писчая бумага; вместо волос — песок; вместо ног — линейки; вместо внутренностей — красная тесьма и сургуч. Он уже в колыбели был педантом, а смеялся всего три раза в жизни — одной и той же шутке своего начальника. Этот человек на меня действует так же, как холодная вареная телятина.

Бланш не преминула ответить, что мистер Пенденнис — противный, mechant [18]Злой (франц.)., совершенно невыносимый человек, и можно себе представить, что он говорит у нее за спиной.

— Что говорю? Что ни у кого на свете нет такой грациозной фигурки, такой тонкой талии, Бланш… простите — мисс Амори. Еще один тур? Под такую музыку и олдермен затанцует.

— А вы теперь не шлепаетесь на пол, когда вальсируете? — спросила Бланш, лукаво взглянув на него из-под ресниц.

— Человек всю жизнь падает и снова поднимается, Бланш… Ведь когда-то я вас так называл, и я не знаю имени красивее… К тому же я с тех пор много упражнялся.

— И верно, со многими дамами, — сказала Бланш, притворно вздохнув и пожав плечиками.

А мистер Пен и правда много поупражнялся в своей жизни и, несомненно, стал танцевать куда лучше.

Итак, Пен позволял себе дерзкие речи, Фокер же, напротив, — по природе веселый и общительный, — он, танцуя с мисс Амори, становился печален и нем. Обнимать ее стройную талию было счастьем, кружиться с нею по зале — неземным блаженством; но говорить… разве мог он сказать что-нибудь достойное ее? Какую жемчужину красноречия мог он преподнести ей, такой обворожительной и такой умной? С этим ушибленным любовью кавалером она сама направляла разговор. Это она спросила, как поживает его лошадка, — такая прелесть! — и на его просьбу принять лошадку в подарок нежно глянула на него, поблагодарила и отказалась с легким вздохом сожаления.

— В Лондоне мне не с кем кататься верхом, — сказала она. — Мама — трусиха, да и выглядит в седле неважно. Сэр Фрэнсис никогда со мной не ездит. Он меня любит как… как падчерицу. Ах, мистер Фокер, как это, должно быть, чудесно — иметь отца.

— Еще бы! — сказал Гарри, принимавший этот дар судьбы без особенного восторга.

И тут Бланш, позабыв о том, какую чувствительность только что на себя напускала, так лукаво подмигнула Фокеру серыми своими глазами, что оба они рассмеялись и Гарри, отбросив всякое смущение, стал развлекать ее невинной болтовней — славной, нехитрой, чисто фокеровской болтовней, сдобренной множеством словечек, каких не найти ни в одном словаре — о собственной особе, о лошадях, о других милых его сердцу предметах, либо о людях, которые их окружали и насчет наружности и репутации которых мистер Гарри прохаживался без стеснения и с большим юмором.

А когда он умолкал, подавленный новым приступом робости, Бланш всякий раз умела его оживить — расспрашивала про Логвуд, и красивые ли там места. Любит ли он охоту и нравится ли ему, когда на охоту ездят женщины? (В случае утвердительного ответа она уже готова была сказать, что обожает это занятие); но, когда мистер Фокер высказался против того, чтобы женщины лезли не в свое дело, и, кивнув на проходившую мимо них леди Булфинч, обозвал ее лошадницей и вспомнил, как она выехала травить лисицу с сигарой во рту, — Бланш тоже заявила, что терпеть не может эту грубую забаву, — ей даже думать страшно о том, как убивают бедную пушистую лисичку, — и Фокер, смеясь, стал кружить ее в танце с удвоенной энергией и грацией.

А когда кончился вальс, — последний, который они танцевали в этот вечер, — Бланш спросила его про Драммингтон и хорош ли тамошний дом. Она слышала, что его кузины наделены многими талантами. С лордом Эритом она знакома, а которая из кузин его любимица? Верно, леди Энн? Да, да, пусть не отпирается, недаром он так покраснел. Она не будет больше танцевать — устала… уже очень поздно… ее ждет мама… И тут же, отцепившись от Гарри Фокера, вцепилась в Пена, который случился рядом, повторила:

— Мама, мама… милый мистер Пенденнис, отведите меня к маме, — и обратилась в бегство, напоследок пронзив Гарри убийственным взглядом.

Лорд Стайи, при Звезде и Подвязке, лысый, с огоньком в глазах и в ошейнике рыжих бакенбард, выглядел, как всегда в парадных случаях, очень внушительно и произвел на леди Клеверинг сильное впечатление, когда по просьбе угодливого майора Пенденниса подошел с нею познакомиться. Своею собственной августейшей белой рукой он поднес миледи стакан вина, сказал, что наслышан о ее очаровательной дочери, и пожелал быть ей представленным; и как раз в эту минуту она сама к ним подошла в сопровождении Артура Пенденниса.

Пэр склонился в небывало низком поклоне, Бланш сделала неслыханно низкий реверанс. Милорд протянул для пожатия руку мистеру Артуру Пенденнису, сказал, что читал его роман — очень злой и забавный, спросил мисс Бланш, прочла ли она эту книгу (тут Пен покраснел и съежился — ведь Бланш была одной из героинь этого романа. Бланш с черными локонами, лишь слегка измененная, была Неэрой из "Уолтера Лорэна").

Да, Бланш читала этот роман: глаза ее без помощи слов выразили восторг и восхищение. А маркиз Стайн, разыграв эту маленькую комедию, еще раз низко поклонился леди Клеверинг и ее дочери, после чего отошел и заговорил с кем-то другим из своих гостей.

И мама и дочка рассыпались в похвалах маркизу, едва он повернулся к ним своей широкой спиной.

— Он сказал, что они — премилая пара, — шепнул майор Пенденнис на ухо леди Клеверинг.

Да неужто сказал? Мама и сама была того же мнения. Мама так разволновалась от чести, которой только что была удостоена, и от прочих упоительных событий этого вечера, что и не знала, как выразить свое удовольствие. Она и смеялась, и трясла головой, и хитро подмигивала Пену, похлопала его веером по руке, потом похлопала Бланш, потом майора — радости ее не было пределов и сдерживать ее леди Клеверинг не считала нужным.

Когда гости стали спускаться по широкой лестнице Гонт-Хауса, над черными деревьями сквера уже занималось холодное, ясное утро; небо порозовело, а щеки кое-кого из гостей… о, как жутко они выглядели! Какое зрелище являл хотя бы наш доблестный, верный майор, после того как он много часов подряд не отходил от леди Клеверинг, заботился о ней, услаждал ее желудок отменными яствами, а ее слух приятными льстивыми речами! Под глазами темно-коричневые круги, самые глаза — желтые, как те куликовые яйца, что с таким аппетитом вкушали и леди Клеверинг и Бланш; морщины на старом лице пролегли глубокими шрамами, и серебристая щетина, подобно поздней утренней росе, поблескивала на подбородке и вдоль крашеных бакенбард, которые за ночь развились и обвисли.

Он стоял измученный, но неколебимый, без слова жалобы терпя лютую муку; зная, что лицо все равно выдает его состояние — ведь он сам читал на лицах своих сверстников, и мужчин и женщин; истомившись по отдыху; помня и чувствуя, что ужинать ему вредно — а он немного поел, чтобы не огорчать свою приятельницу леди Клеверинг; в пояснице и в коленях постреливал ревматизм, ноги в тесных лакированных башмаках горели, он устал, ох, как устал, как его тянуло в постель! Если человек, мужественно преодолевающий невзгоды, достоин восхищения богов, то божество, в чьих храмах майор молился с таким усердием и постоянством, должно быть, одобрительно взирало на его мученичество. Есть страдальцы за любое дело: негры — жрецы Мумбо-Джумбо с большим присутствием духа татуируют и сверлят свое тело раскаленными вертелами; жрецы Ваала, как известно, наносили себе страшные раны и теряли немало крови. Вы, кто сокрушаете идолов, да не дрогнет ваша рука; но не будьте слишком суровы с идолопоклонниками — они не знают иного бога.

Пенденнисы, старший и младший, дождались вместе с леди Клеверинг и ее дочерью, пока не доложили, что карета миледи подана, и тут мученичеству старшего, можно сказать, пришел конец, потому что добросердечная бегум непременно захотела подвезти его до самого его дома на Бэри-стрит. Учтивый до конца и верный своему понятию долга, он еще заставил себя поклониться и произнести слова благодарности, а затем уже уселся в карету. Бегум на прощанье помахала Артуру и Фокеру своей пухленькой ручкой, а Бланш томно им улыбнулась, — мысли ее были заняты тем, очень ли зеленое у нее лицо под розовым капором и почему ей так показалось, — то ли это здешние зеркала бледнят, то ли просто от усталости жжет глаза.

Артур, скорее всего, отлично видел, как бледна Бланш, и не пытался объяснить желтый оттенок ее лица ни зеркалами, ни обманом зрения — своего или ее. Этот светский молодой человек был достаточно зорок, и лицо Бланш воспринимал таким, каким создала его природа. Но на бедного Фокера лицо это излучало слепящее сияние: он не мог бы усмотреть на нем ни малейшего изъяна — как на солнце, которое к тому времени уже выглянуло из-за крыш.

Среди прочих безнравственных лондонских привычек, приобретенных Пеном, моралист, вероятно, усмотрел и то, что он путал день с ночью и нередко ложился спать в тот час, когда работящие деревенские жители уже поднимаются с постели. Люди приспосабливаются к любому распорядку суток. У редакторов газет, торговцев с Ковент-Гардевского рынка, ночных извозчиков и продавцов кофе, трубочистов и светских людей, ездящих на балы, не бывает сна ни в одном глазу в три-четыре часа утра, когда простые смертные только похрапывают. В предыдущей главе мы показали, что Пен в этот час был бодр и свеж, и готов не спеша курить сигару и рассуждать о жизни.

Итак, Фокер и Пен шли из Гонт-Хауса, предаваясь обеим этим утехам, вернее, говорил Пен, а Фокер всем своим видом выражал, что хочет что-то сказать. Потолкавшись среди великих мира сего, Пен бывал насмешлив и фатоват; он невольно подражал их повадкам и тону, а будучи наделен живым воображением, легко начинал и себя самого мнить важной особой. Он тараторил без умолку, язвил то одного, то другого: издевался над французскими словечками супруги лорда Джона Тэрнбула, которые она, невзирая на презрительные гримасы собеседников, вставляла в любой разговор; над несуразным туалетом и поддельными брильянтами миссис Слек Роувер; над старыми денди и молодыми — над кем и над чем он только не издевался!

— Ты всех подряд ругаешь, Пен, — сказал Фокер. — Ты стал просто ужасным человеком. Гляди, ты уже изничтожил желтый парик Блонделя и черный парик Крокуса, а что ж пощадил каштановый, а? Чей — ты сам понимаешь. Он влез в карету леди Клеверинг.

— И на нем была шляпа моего дядюшки? Мой дядюшка — мученик, Фокер. Имей это в виду. Мой дядюшка всю ночь выполнял тяжелейшую обязанность. Он не любит поздно ложиться спать. От бессонных ночей и от ужинов у него бывают страшные головные боли. Когда он подолгу стоит и ходит, его донимает подагра. А он и не спал, и стоял, и ужинал. Дома его ждет подагра и головная боль — и все это ради меня. Так неужто мне смеяться над стариком? Нет уж, уволь!

— А почему ты говоришь, что он все это делал ради тебя? — спросил Фокер, и на лице его изобразилась тревога.

— О юноша! Способен ли ты сохранить тайну, если я ее тебе открою? — воскликнул Пен, захлебываясь от веселья. — Умеешь ля ты держать язык за зубами? Готов ли поклясться? Будешь ли нем как рыба, или побежишь ябедничать? Предпочитаешь ли молчать и услышать или болтать и погибнуть?

Говоря так, он стал в нелепую театральную позу, и кебмены со своей стоянки на Пикадилли подивились и посмеялись выкрутасам двух молодых франтов.

— Да о чем ты, черт побери? — спросил Фокер взволнованно.

Но Пен не заметил его волнения и продолжал, все так же дурачась:

— О Генри, друг моей юности, свидетель моих ребяческих безумств! Хоть науки тебе не давались, но здравого смысла ты не лишен… да, да, не красней, Энрико, у тебя его хоть отбавляй, и храбрости тоже, и доброты — к услугам твоих друзей. Окажись я без гроша, я прибегнул бы к кошельку моего Фокера. Окажись я в беде, я выплакал бы свое горе на его отзывчивой груди…

— Да ну тебя, Пен, что ты мелешь?

— На твоей груди, Энрико, на твоих запонках, на батисте, что расшит руками Красоты, дабы украсить грудь Доблести! Так знай же, друг моих отроческих годов, что Артур Пенденнис, изучающий право в Верхнем Темпле, — почувствовал, что ему становится скучно одному, что старуха Забота серебрит его виски, а ведьма Плешивость занялась его макушкой. Может, нам выпить кофе у этого лотка? Наверно, горячий. Гляди, как тот извозчик дует на блюдце… Не хочешь? Ах ты аристократ! Ну, тогда возвращаюсь к своему рассказу. Я не молодею. Денег у меня дьявольски мало. А деньги мне нужны. Я подумываю о том, чтобы обзавестись деньгами и успокоиться. Я решил остепениться. Я решил жениться, дружище. Решил стать нравственным человеком, почтенным гражданином — добрая слава в своем квартале — скромное обзаведение с двумя горничными и одним лакеем — каретка, чтобы изредка покатать миссис Пенденнис, и дом поблизости от парков — для ребятишек. Ну, что скажешь? Ответствуй другу, о достойное чадо пивоварения! Говори, заклинаю тебя всеми твоими чанами!

— Но ведь у тебя, нема денег, Пен, — сказал Фокер все так же тревожно.

— У меня нема? А "ейные" на что? Пойми ты, я женюсь на деньгах. Ты, конечно, не назовешь это деньгами, ты взращен в роскоши, вскормлен на солоде, вспоен богатством из тысячи бочек с бардой. Много ты понимаешь в деньгах! То, что для тебя бедность, то для неимущего сына аптекаря — золотые горы. Ты не мыслишь себе жизни без челяди, без собственного дома в Лондоне и в деревне. А у меня, друг Фокер, запросы поскромнее: уютный домик где-нибудь возле Белгрэвии, выезд для жены, порядочная кухарка да бутылка вина, чтоб было чем угостить друзей.

И тут улыбка сбежала у Пена с лица, и он отбросил шутливый тон.

— В самом деле, пора мне взяться за ум и жениться. Без денег в жизни не пробьешься. Надо, чтобы было что поставить, а тогда уж ввязываться в большую игру. Почему мне не попытаться? Случается, выигрывают люди и похуже меня. А раз предки не оставили мне капитала, нужно разжиться у жены, вот и все.

Разговаривая таким образом, они шли теперь по Гровнер-стрит, вернее — говорил один Пен, и он до того увлекся, до того эгоистично был поглощен собой, что, видно, и не заметил волнения своего спутника, потому что продолжал так:

— Ведь мы с тобой уже не дети, Гарри. Время романтики для нас миновало. Мы женимся не по любви, а из. благоразумия, чтобы устроиться в жизни. Почему, к примеру, ты женишься на своей кузине? Потому что она славная девушка, дочка графа, потому что это угодно родителям и все такое прочее.

— Значит, ты, Пенденнис… ты не очень влюблен в ту девушку… на которой хочешь жениться?

Пен пожал плечами.

— Comme ca [19]Так себе (франц.).. Я ничего против нее не имею. Она не дурна и не глупа. Думаю, что мне сгодится. И денег у нее достаточно — это главное. Да ты разве не знаешь, о ком идет речь? Мне казалось, что ты сам был к ней неравнодушен один вечер, когда мы у них обедали. Это же дочка леди Клеверинг.

— Я… я так и думал. И она дала согласие?

— Не совсем, — отвечал Артур с самодовольной улыбкой, означавшей: "Стоит мне сказать слово — и она мигом ко мне прибежит".

— Ах, не совсем, — сказал Фокер и разразился таким замогильным хохотом, что Пен, в первый раз позабыв о себе и внимательно поглядев на приятеля, поразился его жуткой бледности.

— Фо, дорогой мой, что случилось? Ты болен, — сказал он озабоченно.

— Ты, верно, думаешь, это от шампанского? Ошибаешься. Зайди ко мне на минуту. Я тебе расскажу, в чем дело. Должен я кому-то рассказать, черт подери.

Они тем временем подошли к дому Фокера, и Гарри, отперев дверь, провел Пена в свои покои, расположенные в задней части дома, позади семейной столовой, где старший Фокер принимал своих гостей, окруженный портретами себя самого, своей жены, своего сына в раннем детстве, верхом на ослике, и покойного графа Грейвзенда в мантии пэра Англии. Через эту комнату, где сейчас были наглухо затворены ставни, Фокер и Пен прошли в личные апартаменты молодого хозяина. Тусклые лучи солнца, проникшие в комнату, бросали неровные отблески на картинную галерею бедного Гарри — на всех его танцовщиц и оперных див.

— Послушай меня, Пен, я не могу тебе не сказать, — заговорил Фокер. — С того самого вечера, когда мы там обедали, я так влюблен в эту девушку, что, кажется, умру, если не добьюсь ее. Иногда я чувствую, что схожу с ума. Это невыносимо, Пен. Я просто не в силах был слушать, как ты о ней сейчас говорил — что женишься только потому, что у нее есть деньги. Ох, Пен, да разве в этом дело? Клянусь, что не в этом. Говорить о деньгах, когда такая девушка… это… это… ну это самое, ты меня понимаешь… я не мастер говорить… ну, святотатство. Если б она за меня пошла, я бы улицы подметать согласился, честное слово.

— Бедный Фо! Едва ли бы это ее соблазнило, — сказал Пен, глядя на друга с искренним дружелюбием и жалостью. — Любовь в шалаше — это не для нее.

— Я знаю, она создана, чтобы быть герцогиней, и я знаю, что за меня она не пойдет, если я не обеспечу ей высокое положение в свете — сам-то я не многого стою — и не умен и все прочее, — печально проговорил Фокер. — Владей я всеми брильянтами всех герцогинь и маркиз, что были сегодня на бале, разве я не подарил бы их ей? Но к чему слова? Я взят на другую сворку. Вот это меня и убивает, Пен. Там мне не выкрутиться, хоть умри. Моя кузина хорошая девочка, я ее очень люблю и все такое, но когда наши папаши договаривались, я этой-то еще не знал! А когда ты сейчас говорил, что она сгодится, что у ней хватит денег для вас обоих, я все думал — нельзя жениться ради денег или если девушка просто тебе не противна. А то женишься — и вдруг тебе кто-нибудь понравится больше. Тогда никакие деньги не утешат. Возьми хоть меня: у меня денег много, или будет много — из бочек с бардой, как ты выразился. Мой родитель воображает, что хорошо обо мне позаботился, когда сговорил меня с кузиной. А я знаю — не получится это. Если леди Энн выйдет за меня, ни мне, ни ей счастья не видать, а уж муж у ней будет самый разнесчастный человек во всем Лондоне.

— Ах ты горемыка! — произнес Пен с довольно-таки дешевым сочувствием. — Я бы рад тебе помочь. Я и понятия не имел, что ты так увлечен ею. А ты думаешь, без денег ты ей нужен? Нет, конечно. А думаешь, твой отец согласится разорвать вашу помолвку с леди Энн? Ты же его знаешь — он скорее совсем от тебя отречется.

Вместо ответа бедный Фокер только застонал и бросился ничком на диван, обхватив руками голову.

— А что до меня, мой милый, — продолжал Пен, — так знай я, как печально у тебя обстоят дела, я бы хоть не стал тебе изливаться. Моя-то затея не серьезна, по крайней мере, до этого еще не дошло. Я ничего не говорил мисс Амори. Вполне возможно, что она бы и не пошла за меня. С дядюшкой мы, правда, много об этом беседовали, он говорит, что для меня этот брак очень желателен. Я честолюбив, я беден. А леди Клеверинг, по-видимому, даст за ней большое приданое, и сэра Фрэнсиса можно бы уговорить… Ну, да хватит. Ничего еще не решено, Гарри. Сейчас они уезжают в деревню. Обещаю тебе, что до их отъезда я не сделаю предложения. Торопиться некуда, всем хватит времени. Но предположим, ты ее добьешься. Вспомни, Фокер, что ты сам только что говорил, — какое несчастье для человека, если он не любит свою жену. А что сказать о жене, которая не любит своего мужа?

— Но она бы меня полюбила, — простонал Фокер, не поднимая головы с дивана. — Мне кажется, что полюбила бы. Ведь только вчера, когда мы с ней танцевали, она сказала…

— Что она сказала? — в сердцах вскричал Пен, вскакивая с кресла. Но он понял себя лучше, чем его понял Фокер, и рассмеялся. — Ладно, Гарри, не важно, что она сказала. Мисс Амори умна и говорит много любезных вещей — тебе… может быть, мне… и черт его знает кому еще? Ничего не решено, дружище. Я-то не умру, если она мне не достанется. Добейся ее, если сумеешь, на здоровье! Прощай. Забудь о том, что я тебе наговорил. Я разошелся не в меру, и жарко там было до черта, а я, наверно, доливал в шампанское мало зельтерской. Прощай. Я тоже не выдам твоей тайны. Молчок, и "пусть борьба будет честной и победит достойнейший", как говорит Питер Кроули.

С этими словами мистер Артур Пенденнис глянул на своего друга странно, пожалуй даже угрожающе, пожал ему руку с сердечностью, вполне подходящей к только что повторенному им изречению по поводу встречи боксеров, — такую сердечность проявляет мистер Бендиго, когда пожимает руку мистеру Конту перед тем, как им схватиться между собой за звание чемпиона и за двести фунтов на брата. Фокер, ответив ему умоляющим взглядом и судорожно стиснув его руку, снова повалился на подушки, и Пен, не оглядываясь и на ходу надевая шляпу, вышел на воздух, чуть не споткнувшись о горничную, которая уже скребла и мыла ступени крыльца.

"Так, значит, он тоже имеет на нее виды? — думал Пен, шагая по улице, и тут же с какой-то проклятой наблюдательностью, с каким-то дьявольским злорадством отметил, что муки и терзания бедного Фокера только подстрекнули его еще упорнее домогаться Бланш, — если можно назвать домогательством то, что до сих пор было лишь игрой, пустой забавой. — Значит, она ему что-то сказала? Может, дала ему такой же цветок? — И он достал из кармана и покрутил пальцами смятый, сморщенный бутон, увядший и почерневший в жаре бальной залы. — Интересно, сколько еще она раздала вчера этих знаков сердечного расположения — бессовестная кокетка!" И он швырнул свой цветок в канаву, где его могла освежить вода, где его мог подобрать первый попавшийся любитель розовых бутонов. А потом, сообразив, что на дворе уже день и прохожие, верно, глазеют на его щетину и белую манишку, наш стеснительный молодой человек нанял кеб и покатил домой, скрытый от посторонних взоров.

Ах, неужели это тот же мальчик, который всего несколько лет назад молился, стоя возле матери, за которого она, вероятно, молится в этот утренний час? Неужели этот истасканный, себялюбивый светский фат — тот юноша, что еще недавно готов был всем пожертвовать ради любви, — своей будущностью, успехами, замыслами? Вот каким человеком ты гордишься, старик Пенденнис! Ты похваляешься, что сам его образовал, что не дал ходу его дурацкому увлечению, и сейчас, постанывая в постели от ревматических болей, утешаешься мыслью, что наконец-то мальчик собирается делать карьеру и что Пенденнисы займут подобающее место в обществе. И только ли он, пробираясь по этой темной жизни, вольно или невольно сбивается с пути, тогда как правда и любовь, которые должны бы озарять ему дорогу, меркнут в отравленном воздухе и уже не дают достаточно света?

Когда Пен ушел, бедный Гарри Фокер встал с тахты, извлек из кармана жилета — жилета с великолепными пуговицами и богатой вышивкой работы его матушки — белый розовый бутон, из несессера достал еще один подарок матери — ножницы, бережно обрезал стебель, поставил цветок в стакан с водой возле кровати и лег, ища забвения от тоски и горьких воспоминаний.

Можно предположить, что в букете мисс Бланш Амори была не одна-единственная роза, а если так — почему бы этой доброй девушке было не поделиться от своего избытка и не осчастливить возможно большее число кавалеров?


Читать далее

1 - 1 26.02.16
Предисловие автора 26.02.16
Глава I. о том, как первая любовь может прервать утренний завтрак 26.02.16
Глава II. Родословная и другие семейные цела 26.02.16
Глава III, в которой Пенденнис еще очень, очень молод 26.02.16
Глава IV. Госпожа Халлер 26.02.16
Глава V. Госпожа Халлер у себя дома 26.02.16
Глава VI, в которой имеется и любовь и война 26.02.16
Глава VII, в которой майор выходит на сцену 26.02.16
Глава VIII, в которой Пен дожидается за дверью, пока читателю разъясняют, кто есть. маленькая Лора 26.02.16
Глава IX, в которой майор открывает кампанию 26.02.16
Глава X. Лицом к лицу с неприятелем 26.02.16
Глава XI. Переговоры 26.02.16
Глава XII, в которой речь идет о поединке 26.02.16
Глава XIII. Кризис 26.02.16
Глава XIV, в которой мисс Фодерингэй получает новый ангажемент 26.02.16
Глава XV. Счастливая деревня 26.02.16
Глава XVI, которой завершается первая часть этой повести 26.02.16
Глава XVII. Alma mater 26.02.16
Глава XVIII. Пенденнис от Бонифация 26.02.16
Глава XIX. Карьера лота 26.02.16
Глава XX. Поражение и бегство 26.02.16
Глава XXI. Возвращение блудного сына 26.02.16
Глава XXII. Новые лица 26.02.16
Глава XXIII. Невинное создание 26.02.16
Глава XXIV, в которой имеется и любовь и ревность 26.02.16
Глава XXV. Полон дом гостей 26.02.16
Глава XXVI. Сценки на бале 26.02.16
Глава XXVII. И батальная и чувствительная 26.02.16
Глава XXVIII. Вавилон 26.02.16
Глава XXIX. Рыцари-темплиеры 26.02.16
Глава XXX. Старые и новые знакомые 26.02.16
Глава XXXI, в которой в дверь стучит мальчик из типографии 26.02.16
Глава XXXII, в которой действие происходят неподалеку от Ладгст-Хилл 26.02.16
Глава XXXIII, в которой наша повесть все не удаляется от Флит-стрит 26.02.16
Глава XXXIV. Обед на Патерностер-роу 26.02.16
Глава XXXV. Газета "Пал-Мил" 26.02.16
Глава XXXVI, в которой Лев появляется в городе и в деревне 26.02.16
Глава XXXVII, в которой слова появляется Сильфида 26.02.16
Глава XXXVIII, в которой полковник Алтамонт появляется и опять исчезает 26.02.16
Комментарии 26.02.16
История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага. КНИГА ВТОРАЯ
Глава XXXIX. Повествует о делах мистера Гарри Фокера 26.02.16
Глава XL, в которой читатель попадает и в Ричмонд и в Гринвич 26.02.16
Глава XLI. История одного романа 26.02.16
Глава XLII. Эльзасия 26.02.16
Глава XLIII, в которой полковник рассказывает кое-что о своих похождениях 26.02.16
Глава XLIV. Сплошь разговоры 26.02.16
Глава XLV. Кавалеры мисс Амори 26.02.16
Глава XLVI. Monseigneur s'amuse 26.02.16
Глава XLVII. Визит вежливости 26.02.16
Глава XLVIII. В Подворье Шепхерда 26.02.16
Глава XIIX. В саду Темпла и поблизости от него 26.02.16
Глава L. Снова в счастливой деревне 26.02.16
Глава LI, едва не ставшая последней 26.02.16
Глава LII. Критическая 26.02.16
Глава LIII. Выздоровление 26.02.16
Глава LV. Фанни лишилась своего занятия 26.02.16
Глава LV, в которой Фанни приглашает другого доктора 26.02.16
Глава LVI. Чужие края 26.02.16
Глава LIVII. Фэрокс отдается внаймы 26.02.16
Глава LVIII. Старые друзья 26.02.16
Глава LIХ. Необходимые разъяснения 26.02.16
Глава LX. Разговоры 26.02.16
Глава LXI. Житейская мудрость 26.02.16
Глава LXII, некоторым образом разъясняющая главу LXI 26.02.16
Глава LXIII. Филлида и Коридон 26.02.16
Глава LXIV. Искушение 26.02.16
Глава LXV. Пен начинает предвыборную кампанию 26.02.16
Глава LXVI. Пен начинает сомневаться в исходе своей кампании 26.02.16
Глава LXVII, в которой на майора нападают разбойники 26.02.16
Глава LXVIII, в которой майор не расстается ни с жизнью, ни с кошельком 26.02.16
Глава LXIX, в которой Пенденнис считает цыплят, не дождавшись осени 26.02.16
Глава LXX. Fiat justitia 26.02.16
Глава LXXI. Надвигаются решающие события 26.02.16
Глава LXXII. Мистер и миссис Сэм Хакстер 26.02.16
Глава LXXIII, из которой явствует, что Артуру следовало взять обратный билет 26.02.16
Глава LXXIV, заполненная сватовством 26.02.16
Глава LXXV. Exeunt eumes 26.02.16
Комментарии 26.02.16
Глава XLV. Кавалеры мисс Амори

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть