Онлайн чтение книги Персиваль Кин Percival Keene
ГЛАВА XXX

Я набросал краткий очерк осады, которую подробно описывали многие. Замечу только, что матросам было много работы; они перевозили пушки и трудились, как невольники, несмотря на нестерпимый жар, между тем как сухопутные войска оставались в бездействии, окружив крепость. Никто не противоречил такому распоряжению, и матросы работали охотно; но состоявшие в штабе и конные офицеры армии, разъезжавшие взад и вперед с приказаниями, позволяли себе делать то, чего бы не должны были делать, и от этого произошли многие неприятности.

Младшие морские офицеры и лейтенанты, управляющие работами матросов на берегу, часто принуждены были выслушивать дерзкие выражения армейских офицеров и не замедлили делать приличные ответы тем, которых не считали вправе повелевать. Многие жалобы принесены были капитанам военных судов, но капитаны защищали своих офицеров, и жалобы армейцев остались без внимания. Действительная служба заставила на время забыть эти неприятности, но по сдаче острова они опять возобновились.

Через несколько дней после сдачи острова, пленные и сухопутные войска посажены были на суда, и флот ушел, оставя в крепости достаточный гарнизон для защиты. Адмирал оставил также в гавани два или три военных судна, а в числе их и наш фрегат. Сначала все было спокойно. У жителей начались балы; но матросы и солдаты, сходясь в трактирах, стали ссориться и спорить о том, кто из них более содействовал взятию острова. Доходило до драки, и многие были тяжело ранены, так что матросов перестали, наконец, отпускать на берег. Они никогда не были вооружены, а солдаты носили с собою штыки, поэтому бой был слишком неравен. Раздоры быстро распространялись, и наконец, дошли до старших офицеров.

Следствием их было то, что сделан был вызов адъютантом одному из командиров фрегатов. Вызов был принят; но через час капитан лежал в горячке, и на другое утро армейские офицеры, прибыв на назначенное место, нашли извинение, вместо противника, потому что капитан действительно не мог встать с постели. Предполагая, что болезнь была предлогом избавиться от дуэли, армейцы не жалели насмешек, к величайшему негодованию морских офицеров, которые все готовы были ехать на берег и отомстить за оскорбление; но им не позволено было отлучаться с судов.

Капитан Дельмар, оставшись командующим, жил на берегу; он старался прекратить все неприятности, но случилось, что при нем некоторые сухопутные офицеры позволили себе делать замечания насчет болезни вызванного на дуэль капитана, которых он не мог снести. Он отвечал им так, что дуэль была неизбежна.

Это случилось в понедельник вечером, и решено было сойтись на другой день при закате солнца. Здесь я должен заметить, что капитан никогда не был слишком короток с лейтенантами; доктор и штурман были старые сослуживцы, и последнего он просил быть его секундантом. Мне он также приказал приехать на берег вместе с доктором и привезти его пистолеты.

Приехав с доктором на квартиру капитана, мы несколько минут дожидались его в приемной. Наконец, он вышел, и я удивился, взглянув на него; лицо его было красно, и он дрожал, идя по комнате. Доктор также смотрел на него с удивлением. Мы знали, что он неспособен к страху, однако беспокойство написано было на лице его.

— Доктор, — сказал он, — я рад, что вы приехали. Я очень нездоров, посмотрите мой пульс.

— Да, вы точно нездоровы, — сказал доктор, — у вас начинается лихорадка, как у капитана В. Странно!

— Очень странно, доктор. Болезнь бедного В. породила много злословия; и если второй капитан должен будет послать подобное же извинение, над нами станут смеяться красные мундиры. Сделайте для меня все, что можете; я должен драться завтра вечером и заставлю нести себя на назначенное место, если не в состоянии буду идти.

— Вам необходимо пустить кровь, капитан, быть может, это пройдет.

Но прежде, чем успели перевязать ему руку, у него начался бред, так что принуждены были положить его в постель. Доктор, выходя из его спальни, сказал нам:

— Он не в состоянии будет драться, лихорадка увеличивается; быть может, он совсем не встанет; я боюсь, не желтая ли у него горячка.

— Плохо, — заметил штурман, — очень плохо; два капитана получили вызов, и оба отказались по болезни. Это всех покроет стыдом; я сам буду за него драться.

— Это не поможет капитану, — сказал доктор. — Я должен остаться здесь на ночь.

— Нам нечего здесь делать, — сказал штурман, — ни мне, ни вам, мистер Кин; поедем теперь на фрегат и завтра утром возвратимся сюда. Прощайте, доктор.

Дорогою я размышлял о том, сколько неприятностей может навлечь на капитана Дельмара это обстоятельство, и, прибыв на фрегат, решился выручить его из беды. Я пришел в каюту к штурману и, исчислив ему неизбежные и пагубные следствия отказа, сообщил придуманный мною план.

— Все удивляются моему сходству с капитаном Дельмаром, — сказал я.

— Если бы вы были его сыном, сходство не могло бы быть разительнее, — отвечал штурман.

— Правда, я немного ниже его, и цвет волос моих светлее, но капитан носит парик, и мне кажется, что если бы я явился на место дуэли, надев его мундир и парик, то все приняли бы меня за капитана; что касается до меткости, то я не уступлю лучшему дуэлисту.

Штурман кусал губы и несколько минут оставался в молчании; наконец, он сказал:

— Ваше предложение, конечно, нетрудно исполнить, но для чего вы будете подвергать свою жизнь опасности за капитана Дельмара?

— Но не вы ли сейчас хотели сделать то же для чести службы? Меня побуждает то же самое чувство, и, кроме того, я хочу услужить капитану Дельмару, который всегда был моим покровителем. Что для общества жизнь мичмана, если даже убьют меня? — Ничто.

— Правда, — отвечал штурман и потом тотчас прибавил, — то есть мичманов вообще; но мне кажется, что вы можете быть очень полезным. В самом деле, это прекрасный план, и если завтра капитану не будет лучше, мы серьезно о нем подумаем. Мне кажется, что вы вернее уложите своего противника, чем капитан, который, несмотря на всю свою храбрость, кажется во всю жизнь не стрелял более двадцати раз из пистолета. Прощайте и не проговоритесь как-нибудь об этом.

— Не беспокойтесь. Доброй ночи.

Я лег на койку, восхищенный мыслью, с которою согласен был и штурман. Она даст мне право на признательность капитана Дельмара, если я останусь жив; а если меня убьют, то, верно, он почтит мою память; но я не думал о смерти. У меня было предчувствие, быть может, только пылкая надежда юности, что я останусь победителем. Как бы ни было, я заснул спокойно и крепко спал до следующего утра.

После завтрака я поехал со штурманом на берег. Мы застали доктора в большом беспокойстве; у капитана начался бред, и лихорадка достигла высшей степени.

— Каков капитан? — спросил штурман.

— Он вернее сам отправится на тот свет, чем пошлет туда другого, — отвечал доктор. — Я могу только сказать, что хуже ему не будет. Он бредил целую ночь, так что я должен был снова пустить ему кровь. Он много говорил о вас, мистер Кин, и о других лицах; вы можете войти к нему, если хотите; я старался отдалить слуг, которые слишком много болтают.

— С нами приехал Боб Кросс, — сказал я, — он лучше всех может быть при нем.

— Пошлите за ним, мистер Кин; пусть он здесь останется.

Между тем штурман, переговорив с доктором, сообщил ему мой план, и доктор отвечал:

— После того, что я узнал в эту ночь, никто столько не вправе занять его место, как вы; во всяком случае, я буду с вами и при несчастье постараюсь вам помочь.

Таким образом, дело было слажено, и я взошел в комнату к капитану. Он был в бреду и беспрестанно говорил о своей чести; видно было, что беспокойство насчет встречи с противником довело у него лихорадку до такой высокой степени. Но иногда он переменял разговор и говорил обо мне и о матушке.

— Где мой сын, мой единственный сын Персиваль? — говорил он. — Где моя гордость? Ты не должна сердиться на меня, Арабелла, подумай о последствиях, — и выражения его, когда он говорил обо мне, были так нежны, что слезы градом капали из глаз моих.

Боб Кросс, стоявший у постели, отирая слезы, сказал:

— Мистер Кин, как страдал этот человек, скрывая свои к вам чувства.

Я целый день оставался около больного и вечером, не говоря ни слова, стал приготовляться к дуэли.

К удивлению Кросса, который ничего не знал, я надел платье капитана и его парик и, взглянув в зеркало, остался собою доволен.

— Право, — сказал Кросс, смотря на меня, — вы так похожи теперь на капитана, что можете сейчас ехать на фрегат и читать команде морской устав; но мне кажется, мистер Кин, — прибавил он, смотря на бесчувственного капитана, — что теперь не время шутить.

— Это совсем не шутка, Боб, — отвечал я, — я иду стреляться за капитана.

— Я не знал, что капитан вызван на дуэль; говорили, что он только горячо поспорил.

Я объяснил все Бобу.

— Вы поступаете благородно, мистер Кин, — сказал он, — дай Бог вам счастья.

Через четверть часа доктор, я и штурман явились на назначенное место. Через несколько минут пришли и наши противники. Нечего было терять времени, потому что в Вест-Индии сумерки продолжаются недолго; после учтивого поклона штурман и секундант моего противника отмерили восемь шагов. Решено было, чтобы мы стояли спиною друг к другу с готовыми пистолетами и по команде: «Пли!» поворотились, подняли пистолеты и стреляли.

Первый мой выстрел был несчастлив, я дал промах и ранен был в левое плечо. Однако это не смутило меня, и я не сказал ни слова. Пистолеты снова зарядили, передали нам, и мой противник выстрелил немного прежде команды: я снова был ранен; но я также выстрелил, и довольно удачно; адъютант ранен был пулей навылет и упал замертво. Доктор, штурман и секундант его тотчас подбежали к нему, но он был уже без чувств.

Между тем я стоял, уронив пистолет на землю. Признаюсь, мне тяжело было видеть убитого мною человека, но, вспомнив, что я спас честь своего отца, — я уже не чувствовал раскаяния. Однако мне некогда было разбирать свои чувства, я ослабевал; кровь струилась из ран, и между тем как доктор и другие окружали моего умирающего противника, я зашатался и упал без чувств на землю. Придя в себя, я очутился на постели и увидел около себя доктора, штурмана и Боба Кросса.

— Не говорите ни слова, Кин, — сказал доктор, — и все будет хорошо. Пейте это лекарство и старайтесь заснуть.

Голова моя кружилась; я был чрезвычайно слаб и скоро крепко заснул.

Открыв глаза на следующее утро, я с трудом стал припоминать прошедшее. Капитану Дельмару все было хуже и хуже. Боб Кросс позвал доктора, который, пощупав у меня пульс, сказал:

— Теперь нет никакой опасности; раны недолго будут вас беспокоить.

— Куда я ранен? — спросил я.

— У вас была одна пуля в плече, а другая немного выше колена, но они обе уже вынуты. Ваша жизнь висела на волоске; но, слава Богу, теперь все прошло.

— Каков капитан?

— Очень плох, но я еще не теряю надежды.

— А капитан В.?

— Бедняжка! Он умер, доказав, что болезнь его происходила не от трусости, и тем пристыдил своих противников. Ну, Кин, вы довольно поговорили! Теперь примите лекарство и засните, завтра вы можете говорить, сколько вам будет угодно.

— Еще один вопрос: адъютант убит?

— Не знаю, — отвечал доктор, — завтра услышим; теперь желаю вам доброй ночи.

Когда доктор вышел из комнаты, я стал говорить с Бобом, но он сказал, что до утра не будет отвечать на мои вопросы. Делать было нечего, я задремал и крепко проспал до рассвета. Утром доктор сказал мне, что капитану Дельмару гораздо лучше; что все думают, что он тяжело ранен, а что у меня желтая горячка.

— Через несколько часов, — прибавил он, — капитан Дельмар придет в себя, и тогда надо будет все рассказать ему.

— Нет, не теперь; скажите ему, что он стрелялся и убил своего противника; он подумает, что болезнь изгладила это из его памяти.

Доктор согласился со мною и, перевязав мои раны, долго еще разговаривал. В полдень штурман приехал с фрегата со старшим лейтенантом. После обеда капитан Дельмар пришел в чувство и, обратясь к Кроссу, спросил, долго ли он пролежал в постели?

— С дуэли, — отвечал Боб, наученный доктором.

— С какой дуэли?

— Я хотел сказать: с тех пор, как вы стрелялись и убили пехотного офицера.

— Стрелялся? Дуэль? Я ничего не помню.

— Осмелюсь доложить, капитан, — сказал Боб, — что у вас в то время была сильная лихорадка, но вы не хотели остаться в постели, так что мы должны были нести вас домой.

— Так я в самом деле стрелялся?.. Я совсем не помню. Где же доктор?

Доктор вошел, и капитан Дельмар тотчас спросил его:

— Правду ли сказал мне Кросс? Неужели я точно стрелялся и убил своего противника?

— Он недавно умер и вчера похоронен; но, капитан, вам нельзя еще много говорить.

— Итак, доктор, честь моя спасена, и я готов повиноваться вам, как ни скучно молчать.

Через несколько минут он заснул и на другое утро чувствовал себя гораздо лучше. Он стал разговаривать с доктором, прося его описать дуэль. Доктор исполнил его просьбу и потом сказал, что у меня желтая горячка, и что я лежу в соседней комнате.

— В соседней комнате? — повторил капитан. — Зачем же его не отправили на фрегат? Неужели всех больных мичманов будут свозить в мой дом?

Я услышал ответ капитана, и он глубоко оскорбил меня. Я видел, что непреодолимая гордость все еще была у него на сердце.

Доктор отвечал:

— Так как только у вас и у мистера Кина открылась горячка, то я счел за лучшее оставить его здесь для безопасности команды. Надеюсь, капитан, что вы одобрите такое распоряжение.

— Да, вы поступили очень благоразумно. Надеюсь, что мистеру Кину лучше?

— Он скоро поправится, — отвечал доктор.

— Прошу вас доставлять ему все необходимое, чтобы он ни в чем не имел нужды. Это будет тяжелая потеря для службы, — прибавил капитан.

— Вот здешние журналы, в которых описана дуэль, и большею частью неверно. Одни говорят, что вы ранены два раза, другие, что один раз.

— Они вправе так думать, — заметил капитан, — потому что меня без чувств принесли домой, как рассказывает Кросс. Странно, что я мог стреляться при такой слабости.

Между тем доктор упомянул о смерти капитана В.

— Несчастный! — сказал капитан Дельмар. — До моего выздоровления я никого не назначу на его место, — Он снова лег и стал читать газеты.

Между тем прошла неделя, и мы оба могли уже ходить по комнате. Доктор заметил мне, что скоро надо будет открыть истину капитану, и чем скорее, тем лучше. Однако случилось, что капитан узнал все не через доктора. После обеда, когда последний был на фрегате, капитан Дельмар вздумал надеть свой сюртук, чтобы выйти в залу. Он приказал Кроссу подать ему одеться, и разорванное платье прямо попалось ему на глаза.

— Что это значит? — спросил капитан. — Платье изорвано и в крови.

Боб так испугался, что скорее вышел из комнаты, как будто не слышал последних слов капитана.

— Странно, — сказал капитан, — я не ранен, а в газетах пишут, что я получил две раны. Кросс! Кросс! Где Кросс?

Боб, прибежав ко мне в комнату, шептал мне:

— Делать нечего, мистер Кин, я должен рассказать все; не бойтесь, я знаю, что делать.

И он побежал к капитану.

— Кросс, — строго сказал капитан, — я хочу знать правду. Офицеры обманули меня. Был я на дуэли или нет?

— Капитан, — отвечал Кросс, — от вас скрывали истину до вашего выздоровления. Теперь я могу все открыть вам. Вы были очень больны и в бреду часто говорили о дуэли, о бесчестии.

— Далее, далее…

— Я буду продолжать вам, капитан, но прошу вас не сердиться. Мистер Кин не мог видеть вас в таком положении и сказал, что он готов пожертвовать за вас жизнью; он просил мистера Смита, нашего штурмана, позволить ему надеть ваш парик и сюртук и стреляться вместо вас, говоря, что при его сходстве с вами никто не узнает его. Так и вышло.

— Далее?.. — сказал капитан.

— Штурман не мог переносить насмешек солдат и согласился, чтобы мистер Кин заступил ваше место, что он и сделал. Не извольте сердиться на мистера Кина, потому что сюртук был старый, и можно починить его.

Кросс описал всю дуэль, прибавив, что все на фрегате и на берегу думают, что он ранен, а что у меня желтая горячка, и что никто не знает истины, кроме штурмана, доктора и его.

— Мистер Кин опасно ранен? — спросил капитан.

— Нет, доктор говорит, что он скоро поправится, но он был очень худ.

Несколько минут капитан не говорил ни слова, наконец, он сказал:

— Ты можешь идти, Кросс.

Какие были мысли и чувства капитана Дельмара, когда он остался один, я не знаю. Я погрузился в размышление, когда вошел доктор и подал мне письмо.