Онлайн чтение книги Переселение душ
Невыполненный обет

I

Хозяин Манстета беспокойно мерил шагами гостиную. На длинном столе стояли в ряд четыре серебряных канделябра, однако свечи освещали лишь висевший на стене в глубине комнаты портрет белокурого мальчика с грустным и задумчивым лицом и играли бликами на крышке серебряного кубка. Стоило сэру Эдрику приблизиться к портрету, колеблющийся свет падал на его хищное лицо с решительным подбородком и лихорадочно горящими глазами — темное прошлое наложило на него отпечаток. Но порою в его взгляде проскальзывала нежность, и тогда сэр Эдрик становился похожим на белокурого мальчика с портрета. Сэр Эдрик остановился перед портретом и, сомкнув перед собой ладони загорелых рук, внимательно посмотрел на него.

— Вот каким я был раньше!.. — пробормотал он. — Каким я был!

И снова беспокойная ходьба. Отражаясь в полированной поверхности стола, свечи начали потихоньку оплывать. В течение нескольких часов сэр Эдрик прислушивался к звукам из комнаты наверху — там кричала женщина, раздавались громкие голоса и торопливые шаги. Но уже час ничего не было слышно. Внезапно он остановился и рухнул на колени.

— Боже, я никогда не думал о Тебе. Ты это знаешь. И Тебе известно, что своим недостойным поведением и жестокостью я убил Алису, свою первую жену, хотя врачи утверждали, что она умерла от чахотки. Ты знаешь, что в Манстете все ненавидят меня, и есть за что. Говорят, что я безумец, но это не так. Я жесток. Я знал это всегда и не берег тех, кого любил. О Боже, никогда!

Горящим взором он обвел комнату:

— Боже, я ничего не прошу для себя самого. Я не торгуюсь с Тобой. Я готов понести любое наказание, принять любую кару, назначенную Тобой. Убьешь ли Ты Еву или оставишь в живых — а ведь я никого не любил, кроме нее, — с этой ночи я стану лучше. Я приму покаяние и причащусь Святых Тайн. И сына своего, единственное дитя, рожденное Алисой, я привезу обратно из Чаллонси и стану настоящим отцом ему. Я искуплю свою вину всем, чем могу. Слышишь ли ты меня, Боже? Боже милосердный, не оставь Еву милостью Своей, ниспошли ей покой после всех мук и страданий, которые доставляют роды, пошли ей успокоение. Будь к ней милостив и милосерден, о Боже!

В такой неурочный час молитва звучала особенно трогательно, однако Небеса молчали.

Сэр Эдрик поднялся и снова принялся метаться по комнате. Он почувствовал, что его мучит жажда, взял со стола тяжелый серебряный кубок и поднял крышку: в кубке еще оставалось вино и плавал поджаренный тост в виде сердечка.

— За здоровье Евы и ее ребенка, — сказал он громко и осушил кубок до дна.

Хлоп, хлоп! Как только он поставил кубок обратно, он услышал, как одна за другой хлопнули две двери. Кто-то нерешительно спускался вниз по лестнице. Не в силах пребывать дальше в неведении сэр Эдрик открыл дверь, и в темный зал упала полоса тусклого света из столовой.

— Деннисон, — охрипшим голосом прошептал сэр Эдрик. — Это вы?

— Да, да, иду, сэр Эдрик.

Через минуту доктор Деннисон вошел в комнату. Он был очень бледен; пот выступил у него на лбу, шейный платок сбился набок. Это был худой, старый человек, подавленный, но сохранивший чувство собственного достоинства. Сэр Эдрик пристально взглянул на него и все понял.

— Умерла, — вымолвил он со спокойствием, которого доктор Деннисон не ожидал от него.

— Двадцать врачей — даже сотня врачей не могла бы спасти ее, сэр Эдрик.

— Деннисон, — с прежним спокойствием сказал сэр Эдрик. — Почему вы обеспокоены? Ведь вы врач. Неужели вам никогда не доводилось сталкиваться со смертью? Душа моей жены отошла к Господу…

— Да, — пробормотал Деннисон, — она была хорошей женщиной, само совершенство, просто святая женщина.

— Ее прекрасное тело, — продолжал сэр Эдрик, устремив свой взор к потолку, словно мог видеть сквозь него, — покоится на смертном ложе, и она не может никого испугать. Чего же вы боитесь?

— Не смерти, сэр Эдрик.

— Но ваши руки дрожат. Вы не владеете собой. Ребенок жив?

— Да, он жив.

— Еще один мальчик — братик для юного Эдрика, ребенка, которого родила мне Алиса.

— Там не все ладно. Не знаю, что и делать. Я хочу, чтобы вы поднялись наверх. И тогда, сэр Эдрик, вам самому понадобится все ваше самообладание.

— Деннисон, десница Господня тяжела, но отныне и вплоть до смертного часа я покорен своей участи. Грядут тяжкие испытания, и я вынесу их. Итак, я следую за вами.

Он взял со стола один из серебряных канделябров и направился к двери. Он так быстро поднимался по лестнице, что доктор Деннисон с трудом поспевал за ним.

На верхней площадке лестницы, приблизившись к комнате, сэр Эдрик услышал из-за дверей странный хриплый вопль. Сэр Эдрик поставил подсвечник на пол и прижался к стене, прислушиваясь. Снова раздался вопль, какой-то тягуче-надрывный, и перешел в рычание.

— Деннисон, Деннисон!

Слова застряли в горле сэра Эдрика.

— Да, — кивнул доктор, — это он. Я вовремя вывел женщин из комнаты, так что видел его только я. Вам тоже придется на него взглянуть.

Он поднял свечу, и оба они вступили в комнату — одну из спален. На кровати под одеялом что-то шевелилось. Доктор Деннисон помедлил, затем слегка откинул одеяло.

Они покинули помещение едва ли не бегом. Когда они вернулись в гостиную, сэр Эдрик предложил доктору сесть.

— Что вы скажете, доктор? Надо что-то решать, и немедленно.

— Исключительные случаи, — помедлив, начал излагать свою мысль доктор Деннисон, — требуют исключительных средств. Пока он в нашем доме, его жизнь в наших руках. Мы можем проявить к нему милосердие или, прижав руку к его рту, можем…

— Прекратите, — прервал доктора сэр Эдрик. — Я помню, что пока ждал вас, я упал на колени и молил Бога спасти Еву. Я был с Богом откровенен, я поведал ему о том, о чем никогда не говорил с людьми. Было бы позором предлагать цену за его милость. И я сказал, что вынесу любое наказание, приму любую кару, ниспосланную им.

— Ну и?..

И ныне две кары обрушились на меня. Моя жена, Ева, мертва. Но ее смерть я переношу легче, ибо знаю, что отныне Господь принял ее среди святых, и с ними ее светлая душа будет счастливее, нежели со мною. Я был недостоин ее. И все же она находила хорошее даже в моей мерзости. Она гордилась, Деннисон, моей силой духа и мощью тела. И я благодарен Богу, что она никогда не увидит его и не испытает того позора, который обрушился на наш дом. При всей своей мягкости, она была гордая женщина, почти такая же гордая, как я. А я был мерзок, и я должен понести наказание. Оно предопределено мне свыше, и я приму его. Я воспитаю его — ведь это мое дитя, плоть от плоти. Но если будет возможно, я скрою мой позор, чтобы никто, кроме вас, не узнал о нем.

— Это невозможно. Живущие в доме рано или поздно узнают о нем. Первое, что спросят женщины: «Где младенец?»

Сэр Эдрик встал, стиснул могучие руки, и на лице его отразилась непереносимая мука. Но он был преисполнен решимости.

— Что ж, чему быть, того не миновать — раз этому суждено стать известным, значит, так тому и быть. Это я виноват. Если бы я поступал так, как хотела Ева, ничего бы не произошло. Я вынесу все.

— Сэр Эдрик, не сердитесь на меня, может быть, я скверный советчик. Не произносите слово «позор». В природе есть вещи, недоступные нашему пониманию. Если женщина слаба здоровьем и чересчур впечатлительна и к этому примешиваются другие обстоятельства, то подобное случается. Если это и позор, то причина тому — не вы, а природа, а значит, она и должна стыдиться. Что верно, то верно — простые, невежественные люди заклеймят вас позором. Но самое ужасное — в этом случае позор осквернит память о Еве.

— Тогда, — закончил сэр Эдрик тихо, но решительно, — этой ночью ради Евы я нарушу слово, данное Господу, и погублю свою душу навеки.

Через час сэр Эдрик и доктор Деннисон вместе вышли из дому. У доктора в руках был подсвечник, а сэр Эдрик нес что-то завернутое в одеяло. Они миновали сад, затем прошли через северную часть парка к пустоши, известной как Хэлс-Плэнтинг. В самой середине Хэлс-Плэнтинг находилось несколько извилистых пещер, и проход в них был чрезвычайно труден и опасен. Из этих пещер они вернулись без ноши.

Занимался рассвет, и запели птицы.

— Неужели они не могут помолчать хоть в это утро? — устало пробормотал сэр Эдрик.

…На похороны леди Ванкерест и младенца, пережившего ее лишь на несколько часов, народу пришло мало — так пожелал хозяин. И лишь три человека знали, что похоронено было только одно тело — тело леди Ванкерест. Эти трое были сэр Эдрик Ванкерест, доктор Деннисон и сиделка, которой сэр Эдрик доверял.

Следующие шесть лет сэр Эдрик почти целиком посвятил воспитанию младшего Эдрика, своего сына от первой жены, и жил отшельником. В это время начали распространяться странные слухи о Хэлс-Пдэнтинг, и люди стали избегать это место.

Сэр Эдрик тяжело заболел. Вскоре он уже лежал на смертном одре. Окно в комнате, где он лежал, было открыто, и внезапно издали донесся тягучий, низкий вой. Доктор и сиделка не обратили на это внимания, полагая, что кричат совы. Но сэр Эдрик поднялся в постели, прежде чем его смогли остановить, добрался до окна и, вскинув руки, закричал:

— Волки! Волки! Волки!

И рухнул бездыханным.

С тех пор минуло четыре поколения.

О семье Ванкерест постепенно стали забывать.

II

К концу девятнадцатого века мало кто заводил речь о Хэлс Плэнтинг. Разве что иной раз можно было вытянуть какие-нибудь истории о былых временах из Джона Марша, самого старого жителя деревни. Два его сына хорошо зарабатывали, и деньги у него водились всегда, но он из принципа не платил за пиво, которое порой потягивал в пивной при старом постоялом дворе «Гуляка». За пиво платили фермер Уинтвейт, а иногда мистер Спайсер, работавший на почте. Бывало, что и сам владелец пивной оплачивал вечерний кутеж старика. В благодарность Джон Марш злословил и сплетничал о прошлом жителей, и если бы старикам Уинтвейту и Спайсеру довелось воскреснуть, то Джону Маршу не поздоровилось бы, а между тем он, оставаясь безнаказанным, молол языком, да еще и пил пиво за счет их детей и внуков. Он пил пиво за чужой счет и беззастенчиво поливал грязью какого-нибудь усопшего дедушку своего благодетеля, утверждая, что тот был «никчемный человек, гораздый только грабить исподтишка на большой дороге». Его байки звучали так правдоподобно, потому что люди всегда готовы поверить в грехи собственных, даже близких, родственников.

С прошлым он вообще обращался непочтительно. Особенно бесцеремонно он прохаживался насчет «чертовой семейки» Ванкерест и без устали пересказывал всевозможные домыслы и сплетни. Ему возражали иногда, что нынешний сэр Эдрик, последний из рода Ванкерестов, был хорошо воспитанным молодым человеком, о котором ничего дурного нельзя было сказать. Он не унаследовал дикого и бешеного нрава своих предков. И не было никакой его вины в том, что в Хэлс-Плэнтинг давно поселилась и живет до сих пор нечистая сила, а ведь в это верил не только каждый житель Манстета, но и обитатели окрестных деревень. Однако Джон Марш не принимал никаких оправданий этого проклятого рода и любил рассказывать о пророчестве одной старухи, которая умерла странной смертью. Он страстно желал дожить до того времени, когда оно исполнится.

Свое повествование Марш начинал с третьего баронета О нем старику было известно не многое. Рассказывали, что этот самый сэр Эдрик много путешествовал и одно время держал волков, намереваясь дрессировать их, как собак. За волками никто не присматривал, и они стали наводить страх на всю округу. Леди Ванкерест, вторая жена баронета, просила мужа уничтожить зверей, но сэр Эдрик, хоть и любил ее гораздо больше первой жены, упорствовал, когда дело касалось его прихотей, и отделывался обещаниями. Однажды на леди Ванкерест набросились волки и хотя не покусали ее, но напугали страшно. Сердце сэра Эдрика преисполнилось раскаянием, правда запоздалым. Он взял ружье, вышел во двор, где содержались волки, и перестрелял всех.

Несколько месяцев спустя леди Ванкерест умерла в родах. Это было подозрительно, замечал Джон Марш, потому что именно с этих пор Хэлс-Плэнтинг и начал приобретать скверную славу.

Четвертый баронет был самым паршивым из всего семейства, именно ему и предсказала гибель безумная старуха. Этот случай произошел во время детства Марша, однако он его особенно хорошо запомнил.

К старости баронет стал нелюдимым. Порочная жизнь сказалась на нем: с пустым взглядом, седой, согбенный, он, казалось, шел по жизни как во сне. Каждый день он совершал верховую прогулку и передвигался со скоростью пешехода, как будто за гробом собственного прошлого. Как-то вечером он ехал так по деревне, когда появилась эта самая старуха. Звали ее Энн Рутерс. О ней поговаривали, что она со странностями или вообще безумна. Однако многие пророчества ее сбывались, и поэтому ее уважали. Темнело. Деревенская улица почти опустела. Но только в дальнем конце деревни, у дверей постоялого двора «Гуляка», как всегда, развлекалась компания посетителей, едва освещенная светом, который проникал через причудливые окна старой гостиницы. Они почтительно поздоровались с сэром Эдриком, когда он медленно проезжал мимо, но он не обратил внимания на их приветствия. Дальше ему на пути встретились двое. Одна была Энн Рутерс, высокая, тощая старуха, закутанная в шаль; другой был Джон Марш, в ту пору восьмилетний мальчуган. Он возвращался домой, побывав у зловонного водоема, где поймал несколько тритонов; трех он нес теперь в кармане, что переполняло его радостью, но радость эту омрачало сознание того, что он возвращался домой слишком поздно и, возможно, его поколотят. А идти быстрее или бежать у него не получалось: впереди него шла Энн Рутерс, и он не отваживался обогнать ее, особенно поздно вечером. Она продолжала идти, пока не встретила сэра Эдрика, и, остановившись, окликнула его. Он придержал лошадь и взглянул на нее. Энн Рутерс заговорила с ним, причем довольно громко, так что Джон Марш расслышал и запомнил каждое слово. Она предсказывала скорый конец роду Ванкерестов. Сэр Эдрик ничего не ответил и поехал дальше, а она так и осталась стоять на месте, устремив глаза к звездному небу… Джон Марш и теперь не осмелился обогнать безумную. Он повернул назад и, задумавшись, слишком близко подошел к лошади сэра Эдрика. И вдруг, проезжая мимо него, безо всякого предупреждения, в порыве необузданного гнева, сэр Эдрик ударил мальчика хлыстом по лицу.

На следующее утро Джон Марш, вернее, его родители получили компенсацию в виде золотого соверена. Но за шестьдесят пять лет, минувших с того дня, он так и не забыл удара хлыстом и все еще говорил о Ванкерестах как о проклятом семействе, продолжая молиться и надеяться на то, чтобы дожить до того времени, когда сбудется пророчество. Он рассказывал и о том, что той же ночью Энн Рутерс умерла. Она, бывало, часто бродила по деревне по ночам и в ту самую ночь свернула с главной дороги к владениям Ванкерестов, где нарушителей, особенно ночных, не жаловали. Но никто не видел ее: наверное, она забрела туда, где ни одна живая душа не могла бы ее обнаружить. Ни один из сторожей ни за что не пошел бы в Хэлс-Плэнтинг ночью. Тело Энн Рутерс было найдено там на следующий день под высоким деревом, но без каких-либо признаков насильственной смерти. Все сочли, что она умерла от сердечного приступа. Этот случай, разумеется, усугубил недобрую славу Хэлс-Плэнтинг. Смерть старухи ошеломила всю деревню. Сэр Эдрик направил посыльного к ее замужней сестре, у которой она жила, с предложением возместить все расходы на похороны. Это предложение, как с удовлетворением отмечал Джон Марш, было отклонено.

О последних двух баронетах Джон Марш мало что знал. Пятому баронету тоже приписывались порочные склонности семейства, но ничем особенным он не отличался и вел себя более или менее терпимо, так что о нем и сказать нечего. Он преуспел в бизнесе и, насколько мог, компенсировал разорительные причуды предков. Его сын, нынешний сэр Эдрик, был прекрасным молодым человеком, пользующимся уважением в деревне. Даже Джон Марш не мог сказать о нем ничего дурного. Ходили слухи, что сэр Эдрик выбрал жену в Лондоне — мисс Гердон — и ненадолго приедет, чтобы проследить за тем, как дом Манстет-Холл приведут в порядок перед свадьбой, которая состоится по окончании сезона.

Обыденность лишает сюжет таинственности. Было трудно связать нынешнего сэра Эдрика, красивого, умного, энергичного, отличного спортсмена и прекрасного товарища, с пророчеством, предрекавшим гибель роду Ванкерестов. Сам сэр Эдрик знал легенду и потешался над ней. Он носил одежду, скроенную столичным портным, выглядел вполне здоровым, и его улыбка свидетельствовала о жизнерадостном характере. Однажды он даже обманул сторожа и провел ночь в Хэлс-Плэнтинг.

Когда приятели рассказали об этом Джону Маршу, он с презрением заметил, что «оно ничего не стоит». По пророчеству, конец Ванкерестам придет не так; вот когда та нечисть, которая обитает в Хэлс-Плэнтинг, выберется оттуда и явится к Манстет-Холл, тогда-то этот конец и наступит. Так предрекала Энн Рутерс. Мистер Спайсер выпытывал у Марша, откуда тот знает, что в Хэлс-Плэнтинг действительно что-то водится. В конце концов старик в подробностях рассказал невероятную историю, которая, однако, звучала не слишком убедительно. Когда-то ему довелось «по делу» (сторожа сэра Эдрика назвали бы это «дело» другим словом) оказаться в окрестностях Хэлс-Плэнтинг в ночное время. Внезапно он услышал вопль и помчался прочь так, как в жизни не бегал. Это был такой вопль, утверждал он, от которого кровь стынет в жилах и остается только бежать, спасая свою шкуру. Приятели убеждали Марша отправиться в Хэлс-Плэнтинг самому и разузнать, что там творится. Как-то раз Джон поджал тонкие губы и сказал, что на днях так и сделает. На это мистер Спайсер и фермер Уинтвейт, закуривая, многозначительно переглянулись.

Незадолго перед приездом сэра Эдрика из Лондона внимание в Манстете устремилось к Хэлс-Плэнтинг, но оно вовсе не было связано с каким-то сверхъестественным событием. Совершенно неожиданно, в ясный и спокойный день, там упали два дерева, открыв пещеры в центре пустоши, и обнаружилось, что одна из них обвалилась. Об этом, разумеется, болтали в пивной «Гуляки» — мол, неспроста это все — и при этом выразительно поглядывали в сторону Джона Марша. Фермер Уинтвейт знал, что в пещерах полно воды. А что если все это провалится, спросил он, тогда что?

— Вот именно, — сказал Джон Марш. — Тогда что?

И он встал, указав в сторону пустоши большим пальцем, подошел к камину, заглянул туда задумчиво, сплюнул в огонь, вышел из пивной.

— Славный старикан, правда? — задумчиво проговорил ему вслед фермер Уинтвейт.

III

В курительной в Манстет-Холл сидели сэр Эдрик со своим другом и будущим шурином, доктором Эндрю Гердоном. Гердон был на год старше сэра Эдрика, но носил черную бородку, в то время как подбородок сэра Эдрика был гладко выбрит, поэтому разница в возрасте друзей казалась большей. Гердон считался завидным женихом: благодаря расторопности отца у него имелся солидный счет в банке, к тому же он унаследовал деньги и от матери. Он имел степень доктора медицины, но не практиковал, хотя наука увлекала его, особенно необычные явления. Он обладал отменным здоровьем, жизнерадостностью и пользовался успехом в обществе. Его дружба с сэром Эдриком началась еще в годы учебы в колледже. Казалось, ничто не мешало браку сэра Эдрика с Рэй Гердон, сестрой Эндрю, однако только в этом сезоне было объявлено о помолвке.

Разложив чертежи и документы на бюро в углу комнаты, сэр Эдрик долго рассматривал их и наконец отшвырнул со словами:

— Будь он неладен, этот архитектор.

— Насколько мне известно, тот архитектор вашего дома находится там, где несть ни печали, ни воздыхания. Поэтому он не обидится на твои проклятия. Да и я бы на твоем месте так не волновался. Зачем? Ты словно приколот к этому чертовому бюро весь день, и даже после обеда, когда каждый уважающий себя человек давно бросил бы это занятие, возвращаешься к нему, как поросенок к облюбованной луже.

— Ладно, ладно, дружище Эндрю, успокойся. Но сам посуди: разве я могу привезти сюда Рэй? Дом построен так по-дурацки, что в нем нельзя жить. Взгляни на план. Эту штуку изволили назвать утренней комнатой. Если бы окно было здесь, открылся бы вид на деревню. А что делает этот дурак архитектор? Оно у него смотрит прямо на стену конюшни. Взгляни еще раз…

— Хватит. Больше не буду смотреть. Здесь вполне терпимо. Жили же здесь твои родители. Несколько поколений сменилось, прежде чем явился ты, чтобы улучшить мир. Здесь было хорошо даже тебе, пока ты не вознамерился жениться. Место живописное, и если ты начнешь менять его, то все испортишь. — Гердон оглядел комнату. — Честное слово, я не знаю другого дома, где была бы такая славная курительная. Она не слишком большая, уютная, потолок высокий, стены облицованы панелями из дуба. Камин как раз такой, как полагается, а эти буфеты по углам украшают помещение.

— Конечно, она уже не будет курительной. Сюда по утрам заглядывает солнце, а Рэй это любит. Так что размещу здесь будуар. Это неплохая комнатушка, славная, как ты изволил выразиться.

— Вот именно, Тед, дружочек, — с горечью сказал Гердон, — возьми комнату, которая предназначена силами самой природы и искусства быть курительной, и преврати ее в чертов будуар вместе с солнцем, которое будет заглядывать сюда всегда. Проведи зиму за границей, вернись сюда весной и пропусти лондонский сезон, дабы остаться в деревне и никого не видеть из тех, кто желает видеть тебя. Тебя полюбят и будут тобой восхищаться!

— В тебе взыграло воображение, — сказал сэр Эдрик. — Уж объясни мне тогда, почему я не должен приспособить этот дом для Рэй.

— Странно ты рассуждаешь. Рэй отнюдь не избалована. Да и ты сам был парнем хоть куда. Но как только вы собрались пожениться, вы будто с ума оба посходили. Я поговорю с Рэй. Но я серьезно про этот дом. Не исправляй ничего. У него свое лицо. Делай что хочешь со своим домом в городе, да благословит тебя Бог, только оставь в покое этот.

— Городской дом пока не принадлежит мне. Что же касается этого, то я не намерен никого слушать. Возьму все в свои руки сам. Завтра после полудня поеду в Чаллонси и поищу толковых и добросовестных рабочих.

— Ну что с тобой поделаешь. Ладно, ты будешь присматривать за ними, а я за тобой. Если за тобой не присматривать, ты такого натворишь! О твоем семействе ходит легенда, вроде того что роду предстоит печальный конец. Ты должен соответствовать этой легенде. Раз твоему роду суждено плохо кончить, так надо встретить конец по крайней мере красиво. Кстати, что ты сам думаешь о легенде?

— Да так, ничего, — вполне серьезно ответил сэр Эдрик. — Говорят, что в Хэлс-Плэнтинг обитает кто-то или что-то, что не может умереть. Конечно, старуха, которую черт принес туда ночью, умерла вполне естественной смертью. У меня же, к сожалению, нет человека, которого можно было бы нанять, чтобы он сходил туда ночью.

— Почему?

— Откуда я знаю? Я предполагаю, что несколько сельских жителей сидят, пьянствуя в «Гуляке» по вечерам, и любят запугивать себя россказнями о Хэлс-Плэнтинг. Я придумал, как прекратить это. Однажды, как ты знаешь, взял плед, револьвер, флягу с виски и провел там ночь. Но даже это на них не подействовало.

— Да, ты рассказывал об этом. Между прочим, ты слышал или видел там что-нибудь?

Сэр Эдрик поколебался, прежде чем ответить. Наконец заговорил:

— Слушай, старик, я никому про это не рассказывал, а тебе расскажу. Кое-что я слышал. Среди ночи проснулся от воя. И вой этот испугал меня. Я сел и в этот момент услышал, как кто-то большой и грузный быстро пробежал неподалеку. В зарослях папоротника что-то затрещало. Затем все стихло. Я поискал вокруг, но ничего не обнаружил. Наконец я стал доказывать себе, что мне это почудилось, потому что человек в полудреме может услышать или разглядеть что угодно, и в таком состоянии органам чувств верить не следует. Я даже убедил себя заснуть снова, и на этот раз меня больше никто не побеспокоил. Тем не менее там опасно. В центре пустоши есть несколько пещер и подземный источник, и в последнее время уровень воды там несколько раз колебался, и то же самое может произойти, вероятно, снова. Я телеграфировал сегодня эксперту, чтобы он приехал посмотреть, в чем дело. Он ответил, что явится в понедельник. Легенда утверждает, что когда существо, которое обитает в Хэлс-Плэнтинг, доберется до дома Ванкерестов, оно прекратит свое существование. Когда я свалю деревья и расчищу место динамитом, то не удивлюсь, если легенда будет изрядно подпорчена.

Гердон улыбнулся:

— Я склонен к тому, чтобы согласиться с тобой. Смешно доверять впечатлениям человека, который только что проснулся. Это была, вероятно, заблудившаяся корова.

— Нет, не корова, — возразил сэр Эдрик. — Это место огорожено стеной. Правда, она невысокая, но корове через нее не перепрыгнуть.

— Ну, что-нибудь вроде коровы. Во всяком случае, не забывай, что мы живем в девятнадцатом столетии. Между прочим, твой человек приезжает в понедельник. А сегодня — пятница, и, как естественное следствие, завтра — суббота. Поэтому, если хочешь найти толковых рабочих, бесполезно ехать после полудня.

— Верно, — согласился сэр Эдрик. — Я поеду завтра утром. — Он приблизился к столу и налил себе немного виски. — Они, кажется, не собираются нести сельтерскую воду, — проворчал он.

Он нетерпеливо позвонил.

— Почему ты не используешь буфеты? — спросил Гердон. — Если бы ты хранил там запасы сельтерской, она была бы всегда под рукой.

— Некуда ставить, они и так забиты.

Он открыл один из буфетов, и Гердон увидел, что они заполнены старыми амбарными книгами и пожелтевшими от времени документами. Вошел слуга.

— У нас закончилась сельтерская вода. Принесите ее, пожалуйста, — попросил сэр Эдрик.

Он снова повернулся к Гердону:

— Ты мог бы оказать мне услугу в мое отсутствие? Мне бы хотелось, чтобы ты просмотрел все эти ветхие бумаги. Возможно, некоторые из них пригодятся моему поверенному, а большую часть их надо уничтожить. Лишь немногие могут оказаться мне интересны как члену семьи Ванкерест. Не доверять же это первому встречному или слуге. А сам я не могу этим заняться, у меня перед свадьбой и так много дел.

— Ну конечно, дружище. Я сделаю это с удовольствием.

— Извини, что побеспокоил тебя. Но ты же сам говорил, что приехал сюда, чтобы помочь мне, и я ловлю тебя на слове. Кстати, я думаю, что тебе лучше не говорить ничего Рэй об истории Хэлс-Плэнтинг.

— Конечно, я ничего не скажу ей.

— Я сам ей все расскажу, когда разберусь во всем, — обещал сэр Эдрик. — Я не знаю точно, с чего началась легенда Хэлс-Плэнтинг, но уверен, что могу что-то предположить.

— Вот как?..

— Мой прадед держал волков — не знаю зачем. Ты помнишь его портрет? Не тот, на котором он изображен мальчиком, а другой. Он висит на лестнице. В углу картины сейчас можно увидеть стаю волков. Однажды я внимательно посмотрел на картину и обнаружил, что в одном углу краска ярче, и это было сделано настолько грубо, что даже ребенок заметит, особенно если картину поместить на свет. Я попросил удалить слой этой краски и увидел изображенных там волков. Ну допустим, что в действительности один из волков убежал, попал в Хэлс-Плэнтинг, напугал старуху, а может, и двух, и с этого началась история, а там уж и нашлось кому домыслить остальное…

— Да, — задумчиво проговорил Гердон, — это похоже на правду. Но почему твой прадед закрасил волков?

IV

Утро в субботу выдалось жарким. После завтрака, когда сэр Эдрик уехал в Чаллонси, Эндрю Гердон устроился в удобном кресле в курительной. Содержимое буфетов он сложил на стол, раскурил трубку и начал просматривать бумаги, складывая их по порядку. Не прошло и часа кропотливой работы, как в комнату вошел бледный и взбудораженный дворецкий.

— В отсутствие сэра Эдрика, сэр, я полагаю, лучше спросить совета у вас. Произошло нечто ужасное.

— Я слушаю.

— Примерно полчаса назад в Хэлс-Плэнтинг найдено тело старика Джона Марша. Он умер, кажется от сердечного приступа. Его собрались привезти сюда, но я велел отправить его в деревню, домой, а затем послал за полицией и врачом.

Гердон ответил не сразу:

— Плохо дело. Я даже не знаю, как вам поступить. Пока не предпринимайте ничего. Если полиции понадобится увидеть место, где было найдено тело, я думаю, что сэр Эдрик предпочел бы, чтобы она имела возможность сделать это.

— Разумеется, сэр.

— Но больше никого туда не подпускайте.

— Хорошо, сэр. Благодарю вас.

Дворецкий удалился.

Гердон встал и начал мерить шагами курительную.

«Какое ужасное совпадение! — подумал он. — Вчера вечером вся история Хэлс-Плэнтинг казалась мне не стоящей внимания. Но эта вторая смерть… Может, это просто совпадение и больше ничего? И больше ничего?»

Этот вопрос не давал ему покоя. Но что же увидел Джон Марш, отчего у него случился сердечный приступ? Может, и на самом деле сэр Эдрик слышал что-то, когда ночевал там?

Он вернулся к своей работе, но она продвигалась медленно, ибо мысли его возвращались в Хэлс-Плэнтинг. Сомнения терзали его, но верить в мистику казалось несовременным, ведь всему существует разумное и естественное объяснение.

Он злился на себя за то, что вообще допускает сомнения.

После завтрака он неторопливо прогуливался по окрестностям и курил сигару. Он заметил, что на западе собираются густые темные облака. Воздух был неподвижен. В отдаленном углу сада горела большая куча сорняков. Дым тянулся к небу ровным столбиком. В странном, неверном свете мелькающие по верху кучи легкие языки пламени казались призраками огня. Небольшой дождь длился от силы пять секунд. Гердон взглянул на часы. Сэр Эдрик должен через час вернуться, и Гердон хотел закончить работу с документами до его возвращения.

Он взял в руки первый попавшийся документ. Как только он сделал это, из него выпал другой, меньшего размера, написанный на пергаменте. Гердон начал читать то, что было написано выцветшими от времени чернилами на пожелтевшем, испещренном пятнами пергаменте. Это была исповедь, судя по дате, третьего баронета. Баронет рассказывал о той ночи, когда они с доктором Деннисоном отправились со своей ужасной ношей через длинный парк, дотом через фруктовые сады вдоль северной стороны парка и затем через поле к небольшой мрачной пустоши. Он описывал, как дал обет Богу и не сдержал его. Исповедь заканчивалась так:

«Я уже понес наказание, и эти проклятые волки преследуют меня в ночных кошмарах. Но я знаю, что явится некто более страшный. То существо, которое мы отнесли в Хэлс-Плэнтинг, умерло. Но оно вернется в дом, и тогда придет конец Ванкерестам. Это письмо я вверяю случаю, я не показывал его никому — и в то же время не прятал, полагаясь на волю случая: а вдруг кто-нибудь прочтет его».

Ниже шла строка, написанная более темными чернилами и совершенно другим почерком. Эта строка была датирована пятнадцатью годами позже:

«Оно не умерло. И видимо, не умрет никогда. Р. Д.».

Когда Эндрю Гердон прочитал этот документ, он обвел медленным взором помещение, в котором находился. Письмо это настолько потрясло его, что он почти готов был увидеть что-то. Гердон попытался сосредоточиться. Первый вопрос, который он себе задал, был такой: читал ли письмо Тед? Скорее всего нет. Ведь если читал, он не смог бы так легкомысленно отнестись к преданию о Хэлс-Плэнтинг и так вольно говорить об этом. Кроме того, Тед упомянул бы об этом документе или, наоборот, скрыл бы его. Он не позволил бы Гердону натолкнуться на письмо даже случайно. Тед, должно быть, в глаза его не видел, решил Гердон. Он вспомнил ту груду сорняков, которые сжигали в саду. Он убрал пергамент в карман и поспешил из дому. Вокруг никого не было. Он положил пергамент на кучу мусора и подождал, пока документ не сгорит полностью. После этого вернулся в дом. Ему стало легче на душе.

«Да, — подумалось Гердону, — если бы Тед прочитал это письмо после того, как узнал, что нашли труп Марша, по-моему, он сошел бы с ума Когда что-нибудь такое происходит в непосредственной близости, оно сильнее воздействует на нас».

Гердон разволновался. Он попытался было найти естественное объяснение всему происходящему, однако уже ощущал беспокойство. Его смущали совпадения. То, что в своем рассказе Тед упомянул о пророчестве, которое в деревне передавалось из уст в уста, встревожило его не на шутку. И что значила та приписка в письме? Он предположил, что буквы «Р» и «Д» — инициалы доктора Деннисона. Что он имел в виду, написав, что существо не умерло? Значило ли это, что оно не могло быть уничтожено, обладая некой сверхъестественной силой и жизнестойкостью, и уцелело, хотя третий сэр Эдрик не знал об этом? Он вспомнил, что сам говорил недавно о необычайной продолжительности жизни некоторых существ. Если оно все же выжило, почему его никогда не видели? Может, в нем сочеталась звериная сила с человеческим (или с нечеловеческим) коварством? Как оно могло выжить? В пещерах полно воды, размышлял он, и пищу зверю добыть нетрудно. Или доктор Деннисон считал, что существо погибло, но сохранился его призрак? Он задавался вопросом, как доктор обнаружил признание сэра Эдрика и зачем он приписал постскриптум. Так он сидел, погрузившись в размышления. Удар грома заставил его вздрогнуть. Он почувствовал, что его охватывает паника — внезапно захотелось оставить Манстет как можно скорее и увезти с собой Теда. Рэй никогда не сможет жить тут. Он не мог отделаться от этой мысли, то успокаиваясь, то поддаваясь слепому ужасу.

Сэр Эдрик, вернувшийся из Чаллонси, сразу же прошел прямо в курительную, к Гердону. Он выглядел утомленным и подавленным. Он сразу же заговорил:

— О Джоне Марше можешь не рассказывать. Я наслушался много чего в деревне.

— Уже? Это страшное событие, хотя, конечно…

— Замолчи! Не вмешивайся в это дело. Я сам разберусь.

— Пока тебя не было, я просмотрел документы. Многие можно уничтожить, но несколько штук я отложил — их можно сохранить. Ничего любопытного не попалось.

— Благодарю, я тебе очень обязан.

— У меня есть идея. Я ознакомился с планом дома и присоединяюсь к твоему мнению. Можно кое-что изменить. Но боюсь, что рабочие что-нибудь напутают и превратят дом в ужасную мешанину. Не мешало бы узнать, что думает об этом Рэй.

— Это невозможно. Рабочие приедут в понедельник, и мы не успеем с ней посоветоваться. Кроме того, я знаю сам, что ей нравится.

— Мы сможем успеть на ночной экспресс в Чаллонси.

Сэр Эдрик поднялся и ударил кулаком по столу:

— Черт побери! Ты ищешь повод, чтобы прикрыть мою трусость. Что подумают жители деревни и мои слуги? Что они скажут, если я удеру отсюда под покровом ночи? Ты не задавал себе такого вопроса? Я — трус, и прекрасно знаю это. Я боюсь, но не собираюсь бежать.

— Да успокойся ты! Если ты придаешь такое значение людской молве, не жди в своей жизни ничего хорошего. А если ты утверждаешь, что боишься, хотя я этому не верю, то чего именно?

Сэр Эдрик зашагал по комнате. А затем сел снова.

— Слушай, Эндрю, я чистосердечно признаюсь. Я всегда смеялся над преданием, даже заставил себя, как мне тогда казалось, опровергнуть его, проведя ночь в Хэлс-Плэнтинг. Я рисковал, чтобы выяснить, откуда пошли все эти пересуды. И твердо верил, что мне это удастся. С помощью разума я подавил страх, но теперь мой разум отказывается мне повиноваться, и я боюсь. Я боюсь того Бессмертного, который обитает в Хэлс-Плэнтинг. Я слышал его в ту ночь. А Джон Марш видел его этой ночью. Мне показали тело: на лице старика застыла гримаса ужаса. Я боюсь, что наступит день, когда Бессмертный выйдет из Хэлс-Плэнтинг…

— Да, — прервал его друг, — я знаю. И теперь верю в это. Вчера вечером мы смеялись над всем этим и доживем до того дня, когда сможем посмеяться снова, устыдившись, как это мы поддались суеверным страхам. По-моему, на нас просто действует погода — в воздухе веет грозой.

— Нет, — сказал сэр Эдрик, — я на самом деле верю в это.

И что ты собираешься делать?

— Я собираюсь проверить. В понедельник я смогу начать работы. И взорву пещеры Хэлс-Плэнтинг ко всем чертям. После этого нам уже не понадобится верить — мы будем знать. Хватит морочить себе голову всем этим. Вернемся к этой теме в понедельник.

Перед обедом сэр Эдрик, похоже, вернулся в прекрасное расположение духа. За обедом он сыпал смешными историями, шутил.

* * *

Глубокой ночью разразилась ужасная гроза и разбудила Гердона. Бесполезно было и пытаться уснуть; он поднялся, оделся и устроился у окна, наблюдая за непогодой. Он никогда не видел ничего подобного: время от времени небо, казалось, словно разрывали белые огненные руки. Внезапно в дверь постучали, и он оглянулся. Вошел сэр Эдрик, тоже одетый. Он говорил странно тихим голосом:

— Я подумал, что тебе тоже не спится. Ты не помнишь, закрыл ли и закрепил ли я окно в гостиной?

— Да, ты все сделал.

— Хорошо, пойдем туда.

Сэр Эдрик повел его в свою комнату, расположенную прямо над гостиной, и, выглянув из окна, они удостоверились, что окно гостиной было распахнуто настежь.

— Вор, — сказал Гердон.

— Нет, это не вор, — так же тихо ответил сэр Эдрик. — Это — Бессмертный, и он явился по мою душу.

Он схватил свечу и направился к лестнице. Гердон взял заряженный револьвер, который всегда лежал на столе возле кровати сэра Эдрика, и последовал за другом. Они бегом спустились, как будто боялись потерять хоть одно мгновение. Сэр Эдрик бросился к двери гостиной, слегка приоткрытую, заглянул внутрь, потом обернулся к Гердону, стоявшему за его спиной.

— Иди к себе, — сказал он, и это звучало как приказ.

— И не подумаю, — возразил Гердон. — Почему? Что там?

Внезапно углы рта сэра Эдрика поднялись, и его лицо исказила гримаса ужаса.

— Оно там! Там! — прохрипел он.

— Я пойду с тобой.

— Иди обратно!

С этими словами сэр Эдрик отшвырнул Гердона подальше от двери, а затем вошел в гостиную и захлопнул за собой дверь.

Гердон кинулся к двери и пытался прислушаться. Он слышал, как сэр Эдрик громко и твердо спросил:

— Кто ты такой? Кто ты?

И после этого послышались, тяжелое прерывистое дыхание, и низкий, вибрирующий рык, и ужасный вопль…

Гердон пытался вышибить дверь пинком, но это ничего не дало. И тогда он обстрелял замок из револьвера и ворвался в комнату. Она была пуста. Сверху послышались шаги; шум разбудил слуг, и они стояли, дрожа от страха, на верхней лестничной площадке.

Через открытое окно нетрудно было выбраться в сад. Гердон не стал дожидаться помощи: по всей вероятности, никто из слуг не отважится пойти с ним. Он вылез из окна и, как будто повинуясь слепому импульсу, помчался к Хэлс-Плэнтинг. Он знал, что именно там найдет тело сэра Эдрика.

Он остановился, когда до пустоши оставалось метров сто. Он увидел, как вспышка молнии поразила одно из деревьев. Пламя охватило папоротники. В свете другой вспышки он увидел, как деревья взметнулись вверх. Затем раздался оглушительный грохот, земля закачалась под ним, и Гердон упал ничком. Пустошь со всеми камнями и растениями провалилась в пещеры, под землю.

Гердон медленно поднялся на ноги и, к своему удивлению, обнаружил, что цел и невредим. Пройдя несколько шагов, он лишился последних сил и потерял сознание.