Онлайн чтение книги Певерил Пик
Глава XVII

Приближаясь к памятнику Годдард-Крован, Джулиан с беспокойством всматривался в огромный серый камень, стараясь узнать, не предупредила ли его Алиса. Вскоре он заметил развеваемую ветром накидку и, увидев знакомое движение руки, натягивавшей её на плечи, убедился, что девушка уже пришла к назначенному месту свидания. Джулиан мигом выпрыгнул из седла, ослабил поводья, пустил Фею пастись на лужайке и в ту же минуту очутился рядом с Алисой.

Алиса невольно протянула руку своему возлюбленному, который, словно молодая гончая, перепрыгивая через камни, мчался к ней по узкой тропинке; и столь же естественно было то, что он, схватив милостиво протянутую ему руку, с минуту без всякой помехи осыпал её поцелуями, между тем как другая рука, которой следовало бы помочь своей товарке освободиться, старалась скрыть румянец на щеках своей прекрасной обладательницы. Всё же Алиса, несмотря на молодость и давнюю дружбу с Джулианом, умела обуздать свои предательские чувства.

— Это нехорошо, — сказала она, высвобождая свою руку, — это нехорошо, Джулиан. Если я поступила опрометчиво, назначив вам свидание, вы не должны дать мне почувствовать, сколь я безрассудна.

В душе Джулиана Певерила с ранних лет горел романтический огонь, который очищает страсть от себялюбия и придаёт ей благородство и утонченность великодушной и бескорыстной привязанности. Он отпустил руку Алисы с таким почтением, какое мог бы оказать принцессе, и когда она села на окруженный кустарником обломок скалы, на который природа положила подушку из мха, лишайника и диких цветов, он поместился возле неё, однако в некотором отдалении, словно слуга, обязанный лишь слушать и повиноваться. Убедившись в своём влиянии на возлюбленного, Алиса почувствовала более уверенности, а умение Джулиана владеть собою, которое другие девицы на её месте могли бы счесть несообразным с силою страсти, она по справедливости оценила как доказательство его искреннего уважения и бескорыстия. Она обратилась к Джулиану с доверием, которое питала к нему, прежде чем его признание внесло неловкость в их взаимные отношения.

— Джулиан, — начала она, — ваш вчерашний визит… ваш весьма несвоевременный визит очень меня огорчил. Он ввел в заблуждение моего отца и угрожает опасностью вам. Я решилась непременно вас о том уведомить, и не осуждайте меня, если я поступила дерзко и неблагоразумно, добиваясь этого тайного свидания, ибо вам известно, как мало можно доверять бедной Деборе.

— Неужто вы можете опасаться, что я неправильно пойму вас, Алиса? — с горячностью возразил Джулиан. — Я, человек, обязанный вам столь высокою честью?

— Молчите, Джулиан. Ваши возражения доказывают только, что я поступила слишком опрометчиво, — отвечала девушка. — Но я старалась сделать лучше. Я не могла видеть, как мой старинный знакомый, который, по его словам, небезразличен ко мне…

— Я говорил, что небезразличен к вам? — перебил её Джулиан. — Ах, Алиса, какие холодные и двусмысленные слова употребили вы для выражения самой глубокой, самой искренней привязанности!

— Не будем спорить из-за слов, — печально проговорила Алиса. — И прошу вас, не перебивайте меня больше. Я уже сказала, что не могла видеть, как человек, который питает ко мне искреннюю, хотя и пустую, бесплодную привязанность, попадает в ловушку, ослеплённый и обманутый этим самым чувством.

— Я не понимаю вас, Алиса, — сказал Певерил, — и не вижу, какой опасности я могу подвергнуться. Чувства, которые выказал ко мне ваш отец, несовместимы с враждебными намерениями. Если его не оскорбили мои смелые желания — а всё его поведение доказывает обратное, — я не знаю на свете другого человека, которого я мог бы опасаться ещё менее, чем майора.

— Мой отец желает добра нашему отечеству и вам, — отвечала Алиса, — но иногда я боюсь, что он может принести своему доброму делу скорее вред, нежели пользу; а ещё более опасаюсь я того, что, желая привлечь вас на свою сторону, он может забыть об узах, предписывающих вам образ действий, совершенно противоположный тому, который избрал себе он.

— Слова ваши повергают меня в полное недоумение, Алиса, — сказал Певерил. — Я хорошо знаю, что политические мнения вашего отца весьма отличаются от моих; но ведь во время кровавых событий гражданской войны было много случаев, когда славные и достойные люди, отбросив предубеждения враждующих партий, оказывали друг другу уважение и даже привязанность, отнюдь не изменяя своим правилам.

— Быть может, это и так, — промолвила Алиса, — но не таков союз, к которому отец мой, рассчитывая на ваше несчастное пристрастие ко мне, хочет вас склонить.

— Что ж это такое, от чего я должен отказаться, если мне обещана столь драгоценная награда? — спросил Джулиан.

— Измена и бесчестье! — отвечала Алиса. — Они сделают вас недостойным жалкой награды, которой вы домогаетесь, даже если бы она стоила ещё меньше, чем, признаться, стоит на самом деле!

— Неужели ваш отец, — сказал Певерил, с большой неохотой проникаясь мыслью, которую Алиса хотела ему внушить, — неужели человек, чьи понятия о долге и чести столь строги и суровы, захочет вовлечь меня в предприятие, к которому можно было бы хотя бы с малейшей долей истины применить такие резкие эпитеты, как измена и бесчестье?

— Не толкуйте превратно мои слова, Джулиан, — отвечала девушка. — Отец не способен просить вас ни о чем, что он не считал бы честным и справедливым; нет, по его мнению, он лишь требует, чтобы вы исполнили долг создания божьего перед создателем, долг человека перед своими собратьями.

— В чём же тогда состоит опасность? — спросил Певерил. — Если он намерен требовать лишь того, что вытекает из убеждения, — а я согласен это исполнить, — чего мне в таком случае бояться, Алиса? И почему моя связь с вашим отцом может быть опасной? Поверьте, что его речи уже произвели на меня некоторое впечатление, а он спокойно и терпеливо выслушивал мои возражения. Вы несправедливы к майору Бриджнорту, считая его одним из тех безрассудных фанатиков, которые не желают слушать доводов, идущих вразрез с их политическими и религиозными убеждениями.

— Нет, Джулиан, — отвечала Алиса, — это вы ошибочно судите о силе и намерениях моего отца, а также преувеличиваете свою способность сопротивляться. Я молода, но обстоятельства научили меня размышлять и судить о характере близких мне людей. Религиозные и политические мнения отца для него дороже жизни, которую он ценит лишь как средство им служить. Эти мнения, почти не изменяясь, сопровождают его всю жизнь. Некогда они способствовали его процветанию, но позже перестали соответствовать духу времени, и ему пришлось за них пострадать. Мнения эти составляют не просто часть, а самую драгоценную часть его существования. Если он вначале не обнаружил перед вами ту власть, которую они приобрели над его мыслями, не думайте, что они ослабели. Тот, кто хочет обращать людей в свою веру, должен действовать постепенно. Но не обольщайтесь надеждою, будто ради неопытного юноши, чьи побуждения кажутся ему детским капризом, он поступится хотя бы в малейшей степени теми драгоценными правилами, которых придерживается, невзирая на то, доставляли ли они ему хорошую или дурную славу. Нет, это невозможно! Если вы встретитесь, вам суждено быть воском, на котором он поставит свою печать.

— Это было бы неразумно, — возразил Джулиан. — Признаюсь вам, Алиса, что, как я ни уважаю своего отца, я не раб его предрассудков. Я желал бы, чтобы кавалеры, или как им угодно себя величать, имели более терпимости к тем, кто не разделяет их религиозных и политических мнений. Но надеяться, что я изменю правилам, в которых меня воспитали, всё равно, что счесть меня способным покинуть мою благодетельницу и разбить сердце родителям.

— Так я всегда о вас и думала, — сказала Алиса, — и потому назначила вам свидание, чтобы упросить вас прервать всякую связь с нашим семейством, возвратиться к родителям или безопасности ради снова поехать на континент и оставаться там до тех пор, пока господь не пошлет Англии лучшие дни, ибо нынешние предвещают страшную грозу.

— Как можете вы приказывать мне уехать, если вам небезразлична моя судьба? — воскликнул юноша, взяв руку Алисы, которую она не пыталась отнять. — Как можете вы приказывать мне бежать от опасностей, которым я, мужчина и дворянин, верный своему долгу, обязан идти навстречу; приказывать мне бросить родителей, друзей, отечество — это было бы трусливо и подло; примириться со злом, уничтожению коего я мог бы способствовать; пренебречь возможностью сделать хотя бы столько добра, сколько это в моих силах, променять почётное положение воина на жалкую участь беглеца и флюгера, — как можете вы приказывать мне всё это, Алиса? Неужто вы велите мне совершить такие поступки и в то же время навеки отказаться от вас и от счастья? Это невозможно; я не могу вдруг изменить и чести и любви.

— Нет другого средства, — отвечала Алиса, не в силах подавить вздох. — Никакого другого средства не существует. Бесполезно думать о том, чем могли бы мы стать друг для друга при более благоприятных обстоятельствах; теперь, когда между нашими родителями и друзьями вот-вот разразится открытая война, мы можем быть лишь взаимными доброжелателями — далекими, холодными доброжелателями, которые должны сей же час расстаться, чтобы никогда уж более не встретиться.

— Нет, клянусь богом, нет! — вскричал Певерил, взволнованный собственными чувствами и смятением, которое его собеседница тщетно старалась скрыть. — Нет, Алиса, мы не расстанемся! Если я должен покинуть родину, вы последуете за мною в изгнание. Что вы теряете? Кого вы покидаете? Отца? Доброе старое дело, как его называют, для него дороже тысячи дочерей, а кроме него, что связывает вас с этим бесплодным островом или с каким-либо иным клочком британских владений, где Джулиан не будет рядом со своею Алисой?

— О Джулиан, — отвечала девушка, — зачем вы делаете мой долг ещё тяжелее, воздвигая передо мною эти воздушные замки? Вы не должны об этом говорить, а мне не следует вас слушать. Ваши родители… мой отец… Нет, это невозможно!

— Не бойтесь моих родителей, Алиса, — промолвил Джулиан, подойдя к своей собеседнице и осмелившись обвить рукою её стан, — они любят меня и скоро полюбят Алису — единственное существо на свете, которое может составить счастье их сына. Что же до вашего отца, то в ту минуту, когда церковные и политические интриги позволят ему вспомнить о вас, разве не убедится он, что, сделавшись моею женой, вы будете счастливее и спокойнее, чем оставаясь под присмотром глупой и суетной женщины. Неужели он в гордыне своей может желать для вас лучшего положения, чем то, какое я со временем буду занимать? Пойдемте же, Алиса, и, коль скоро вы обрекаете меня на изгнание, коль скоро запрещаете мне принять участие в событиях, которые вот-вот начнут волновать Англию, примирите меня с изгнанием и бездействием и осчастливьте того, кто ради вас готов пожертвовать своею честью.

— Это невозможно… невозможно, — шептала Алиса, — и всё же другие на моем месте… такие же одинокие и беззащитные, как я… Но нет, я не должна, не должна… Ради вас же самого, Джулиан… я не должна…

— Не говорите, что вы не должны поступить так ради меня, Алиса, — с горячностью возразил Джулиан, — не прибавляйте оскорбления к жестокости. Если вы хотите сделать ради меня что-нибудь, скажите: да! — или опустите свою прелестную головку на моё плечо… В малейшем знаке, в малейшем движении ресниц я прочту ваше согласие. Через час всё будет готово, священник соединит нас пред алтарем, и через два часа мы покинем этот остров и отправимся искать счастья на континенте.

Между тем как Джулиан, в восторге предвкушая согласие, говорил это, Алиса собралась с силами, которые уже наполовину её оставили, поколебленные настойчивостью возлюбленного, её собственными чувствами и странным положением, в коем она находилась, — что, казалось, оправдывало бы поступок, в иных обстоятельствах достойный порицания.

Это минутное раздумье было роковым для Джулиана. Алиса освободилась из его объятий, встала и, не позволяя ему приблизиться или остановить её, сказала просто, но с достоинством:

— Джулиан, я знала, что, назначая вам свидание, я рискую слишком многим; но я никогда не думала, что буду так жестока к вам и к себе самой, позволив вам убедиться, что я люблю вас гораздо более, чем вы меня. Но раз вы это узнали, я докажу вам, что любовь Алисы бескорыстна. Она не унизит неблагородным именем ваш древний род. Если со временем в вашем семействе появятся люди, которые сочтут требования сословной иерархии непомерно большими, а власть короны слишком неограниченной, никто по крайней мере не сможет сказать, что такой образ мыслей они унаследовали от своей бабки Алисы Бриджнорт, дочери вига.

— Как можете вы говорить это, Алиса? — воскликнул Джулиан. — Как можете вы употреблять подобные выражения? Разве вы не видите, что не любовь, а гордость заставляет вас противиться нашему счастью?

— Нет, Джулиан, — со слезами на глазах отвечала Алиса. — Так велит нам обоим долг, который мы не можем нарушить, не рискуя нашим счастьем на земле и в мире ином. Подумайте, как придется страдать мне — причине всех бедствий, когда отец ваш будет хмуриться, мать плакать, когда ваши благородные друзья станут вас чуждаться, а вы, даже вы сами, сделаете неприятное открытие, что навлекли на себя общий гнев а презрение ради удовлетворения ребяческой страсти; и что та отнюдь не ослепительная красота, которой некогда оказалось достаточно, чтобы совратить вас с пути истинного, час от часу увядает под тяжестью забот и сожалений. Я не хочу этим рисковать. Я ясно вижу, что нам лучше расстаться, и благодарю бога, который открыл мне глаза на ваше и моё легкомыслие и дал силы ему противиться. Итак, прощайте, Джулиан, но сначала выслушайте важный совет, ради которого я позвала вас сюда: избегайте моего отца. Вы не можете идти его путем, оставаясь верным долгу и чести. Побуждения его чисты и благородны, но вы можете стать его союзником лишь по велению суетной и себялюбивой страсти, противной всем обязательствам, которые вы взяли на себя, вступая в жизнь.

— Я опять не понимаю вас, Алиса, — отвечал Джулиан. — Если поступок хорош, нет нужды искать ему оправданий в побуждениях того, кто его совершил; если же он дурен, оправдать его хорошими побуждениями невозможно.

— Вы не собьете меня с толку своими софизмами и не покорите своею страстью, Джулиан, — сказала Алиса. — Если бы патриарх обрек сына своего на смерть по причинам менее основательным, чем вера и покорность велению свыше, он замышлял бы убийство, а не жертву. Во время несчастных и кровавых междоусобий недавнего прошлого сколько мужей с той и с другой стороны обнажили мечи свои, руководствуясь самыми честными и благородными намерениями? А сколь многие брались за оружие из преступных побуждений честолюбия, своекорыстия и страсти к грабежу? Но хотя и те и другие шли рядом и пришпоривали коней своих по сигналу одних и тех же боевых труб, мы свято храним память о первых патриотах и верноподданных, тогда как те, кто действовал из низких и недостойных побуждений, преданы проклятью или забвению. Ещё раз говорю вам — избегайте моего отца, покиньте этот остров, который скоро станет ареною небывалых событий; а пока вы ещё здесь — будьте осторожны, не верьте никому, даже тем, кого не может коснуться и тень подозрения, не доверяйтесь даже каменным стенам самых потаенных уголков в Хоум Пило, ибо крылатая может перенести речь твою…

Тут Алиса вдруг вскрикнула: из-за низких зарослей кустарника неожиданно вышел прятавшийся там майор Бриджнорт.

Читатель, разумеется, помнит, что уже вторично тайная встреча влюбленных внезапно прерывалась неожиданным появлением майора. На этот раз он смотрел на Джулиана с таким гневом и суровостью, как призрак, укоряющий духовидца за небрежение к делу, порученному ему при первой их встрече. Однако у Бриджнорта даже самый гнев не находил для себя более сильных проявлений, нежели холодная строгость речей и действий.

— Благодарю тебя, Алиса, за старание расстроить мои планы насчет этого молодого человека и насчет тебя самой. Благодарю тебя за намеки, которые ты успела сделать. Одна лишь внезапность моего появления помешала тебе отдать мою жизнь и жизнь других людей на милость юноши, который и не помышляет о боге и отечестве, ослеплённый твоим миленьким личиком.

Алиса, бледная как смерть, неподвижно стояла, потупив взор, ни единым словом не отвечая на иронические упреки отца.

— А вы, — продолжал майор Бриджнорт, обратись к возлюбленному дочери, — вы, сэр, чем вы отплатили за великодушное доверие, которое я так неосторожно вам оказал? Я должен также поблагодарить вас за урок: он научил меня гордиться кровью простолюдина, влитой природой в мои жилы, и грубым воспитанием, которое дал мне мой отец.

— Я не понимаю вас, сэр, — отвечал Джулиан, чувствуя необходимость сказать что-нибудь и не найдя ничего лучшего.

— Да, сэр, я благодарю вас, — продолжал майор Бриджнорт с той же холодною насмешкой. — Вы доказали мне, что нарушение законов гостеприимства, вероломство и тому подобные пустяки отнюдь не чужды наследнику рыцарского рода, насчитывающего двадцать поколений. Эго великий урок для меня, сэр, ибо до сих пор я, подобно простонародью, полагал, что благородство поведения — непременный признак благородной крови. Но, быть может, учтивость — слишком рыцарское качество, чтобы расточать её на круглоголового фанатика вроде меня.

— Майор Бриджнорт, — возразил Джулиан, — всё, что произошло во время разговора, который вызвал ваше неудовольствие, было следствием минутной вспышки страстей; ничто не было обдумано заранее.

— В том числе и ваша встреча? — спросил Бриджнорт всё тем же ледяным тоном. — Вы, сэр, приехали из Хоум Пила, дочь моя забрела сюда из Чёрного Форта, и случай свел вас возле Годдард-Крованского камня? Молодой человек, не унижайте себя подобными оправданиями, они более чем бесполезны. А ты, девчонка, которая из страха потерять поклонника чуть было не выдала то, что могло стоить жизни твоему отцу, ступай домой. Я поговорю с тобою на досуге в научу тебя исполнять долг, о котором ты, сдаётся мне, позабыла.

— Клянусь честью, сэр, ваша дочь неповинна ни в чём оскорбительном для вас. Она отвергла все предложения, которые своевольная страсть заставила меня ей сделать, — сказал Джулиан.

— Короче говоря, мне не следует думать, что вы встретились в этом уединенном месте по особому приглашению Алисы? — сказал Бриджнорт.

Певерил не нашелся, что ответить, и Бриджнорт снова дал дочери знак удалиться.

— Я повинуюсь вам, отец, — проговорила Алиса, которая уже успела прийти в себя от изумления, — но, клянусь богом, вы более чем несправедливы, подозревая, что я способна выдать ваши тайны, хотя бы от того зависела моя жизнь или жизнь Джулиана. Я знаю, что вы избрали опасный путь, но вы сделали это с открытыми глазами и можете сами оценить основательность своих побуждений. Я желала только помешать этому молодому человеку слепо ринуться навстречу той же опасности, и я имела право предостеречь его, ибо чувства, которые ослепили его, внушены мною.

— Превосходно, любезница, — вмешался Бриджнорт, — ты сказала своё слово. Теперь ступай и предоставь мне закончить беседу, которую ты столь благоразумно начала.

— Я ухожу, сэр, — отвечала Алиса. — Джулиан, последние мои слова обращены к вам, и я произнесла бы их вместе со своим последним вздохом — прощайте и будьте осмотрительны!

Сказав это, она вошла в кустарник и скрылась из виду.

— Истая представительница своего пола, — заметил майор, глядя ей вслед. — Они готовы скорее пожертвовать целым государством, нежели позволить упасть хотя бы одному волоску с головы своего возлюбленного. Вы, мистер Певерил, без сомнения, согласны с нею в том, что лучшая любовь та, которая не подвергается опасностям?

— Если бы на моем пути стояли одни только опасности, — проговорил Джулиан, чрезвычайно удивленный смягчившимся голосом Бриджнорта, — я был бы готов на всё, лишь бы заслужить ваше доброе мнение.

— Или, вернее, добиться руки моей дочери, — сказал Бриджнорт. — Что ж, молодой человек, хоть я и имею причины жаловаться на ваше поведение, одно мне в нём нравится. Вы преодолели твердыню аристократической гордости, в которой, словно в феодальной крепости, был заточен ваш отец и, вероятно, его предки; вы переступили через этот барьер и изъявили готовность породниться с семьей, которую ваш отец презирает, как низкую и неблагородную.

Хотя речь эта, казалось, весьма благоприятствовала намерениям Джулиана, она так ясно обрисовала последствия, которые столь желанный для него союз будет иметь у его родителей, что молодому человеку было очень трудно говорить. Наконец, убедившись, что майор Бриджнорт спокойно ожидает ответа, Джулиан собрался с духом и сказал:

— Чувства, которые я питаю к вашей дочери, майор Бриджнорт, вытесняют многие соображения, к которым я в любом другом случае отнесся бы с величайшим вниманием. Не скрою от вас, что предубеждение моего отца против подобного брака будет очень сильно; но я совершенно уверен, что оно рассеется, когда он узнает достоинства Алисы Бриджнорт и убедится, что она одна может составить счастье его сына.

— А тем временем вы хотите вступить в этот союз без согласия своих родителей, надеясь получить оное впоследствии. Так по крайней море я понял предложение, которое вы только что сделали моей дочери.

Порывы человеческой природы и страстей человеческих так неверны и непостоянны, что, хотя Джулиан всего лишь несколько минут назад уговаривал Алису тайно обвенчаться с ним и бежать на континент, считая, что от этого зависит счастье всей его жизни, его же собственное предложение, повторенное холодным, бесстрастным и повелительным тоном её отца, уже не представилось юноше и вполовину столь же заманчивым. Теперь оно уже больше не звучало как голос пылкой страсти, пренебрегающей всеми прочими соображениями, а казалось умалением достоинства его благородной фамилии и торжеством Бриджнорта над Певерилом. На мгновение Джулиан умолк, тщетно стараясь придумать такой ответ, который содержал бы намек на согласие с Бриджнортом и в то же время доказывал его уважение к родителям и к чести своего рода.

Это молчание вызвало подозрение Бриджнорта. Глаза его загорелись, губы задрожали.

— Послушайте, молодой человек, говорите со много откровенно, если не хотите, чтоб я счёл вас презренным негодяем, готовым соблазнить несчастную девушку обещаниями, которых он никогда не думал исполнить. Достаточно, чтобы вы дали хотя бы малейший повод для подозрений, и вы тотчас увидите, могут ли ваша гордость и ваша родословная спасти вас от справедливого мщения отца.

— Вы ко мне несправедливы, — сказал Певерил, — вы бесконечно ко мне несправедливы, майор Бриджнорт; я неспособен на такую подлость. Предложение моё вашей дочери было самое искреннее. Я заколебался лишь потому, что вы сочли необходимым допросить меня с таким пристрастием и проникнуть во все мои чувства и намерения, не объясняя мне своих.

— Итак, ваше предложение состоит в следующем: вы хотите увезти мою единственную дочь в чужую страну, посулив ей любовь и покровительство вашей семьи, которых, как вы знаете, она никогда не получит, и притом желаете, чтобы я согласился отдать вам её руку вместе с приданым, равным богатству ваших предков в те времена, когда они имели наибольшее основание им гордиться. Эта сделка кажется мне несправедливой. И, однако, молодой человек, — продолжал он после минутного молчания, — я так мало ценю блага мира сего, что мог бы примириться с браком, который вы предлагаете, каким бы неравным он ни казался.

— Назовите лишь средства, которыми я могу добиться вашего расположения, майор Бриджнорт, — сказал Певерил, — ибо я не сомневаюсь, что они будут согласны с моею честью и долгом, и вы скоро убедитесь, с какой готовностью я буду повиноваться вашим приказаниям и выполнять ваши условия.

— Их можно выразить в нескольких словах, — отвечал Бриджнорт. — Будьте честным человеком и другом своего отечества.

— Никто никогда не сомневался, что я был и тем и другим, — сказал Поверил.

— Простите, — возразил майор, — но никто ещё не видел, чтобы вы это доказали. Не перебивайте меня; я не сомневаюсь в вашем желании быть и тем и другим, но до сих пор вы не имели ни случая, ни возможности выказать свои правила и послужить своему отечеству. Вы жили в такое время, когда после волнений гражданской войны умы были охвачены апатией, которая сделала людей равнодушными к делам государственным и склонными скорее заботиться о своём благополучии, нежели закрыть собою брешь, когда господь призывал к тому Израиль. Но мы — англичане, и нам не свойственно долго пребывать в летаргическом бездействии. Многие из тех, кто больше всего желал возвращения Карла Стюарта, уже заключили, что небо, наскучив нашими мольбами, в гневе наслало на нас этого короля. Его безудержное распутство, которому так охотно подражают его молодые и легкомысленные приближенные, внушает отвращение всем мудрым и благонамеренным людям. Я не говорил бы с вами о столь щекотливом предмете, если б не был уверен, что вы, мистер Джулиан, свободны от этой заразы нашего века. Небо, одарившее потомством незаконную связь короля, поразило бесплодием его супружеское ложе; и мрачный, суровый характер его фанатического преемника заранее показывает нам, какой монарх унаследует английскую корону. Наступают решительные дни, и теперь люди всех званий обязаны выступить вперёд и спасать отечество.

Певерил вспомнил предостережение Алисы и молча потупил взор.

— Что это значит? — спросил Бриджнорт после минутного молчания. — Неужто ты, такой молодой и ничем не связанный с распутными врагами своего отечества, безучастно внемлешь призыву, который оно обращает к тебе в эту роковую минуту?

— Мне было бы нетрудно отвечать вам общими выражениями, майор Бриджнорт, — сказал Певерил. — Нетрудно сказать, что по призыву отечества я готов пожертвовать своими землями и своею жизнью. Но, изъясняясь в такой общей форме, мы лишь обманем друг друга. Какого рода этот призыв? Кто его провозгласит и каковы будут его последствия? Ибо мне кажется, вы видели уже довольно бедствий гражданской войны, чтобы желать их возобновления в счастливом и мирном государстве.

Людей, усыпленных дурманом, должны разбудить их врачеватели, хотя бы даже и трубным гласом, — промолвил майор. — Лучше храбро встретить смерть с оружием в руках, как подобает свободнорожденным англичанам, нежели мирно сойти в бесславную могилу, которую рабство уготовало подвластным ему жертвам. Но не о войне хотел я говорить с вами, — продолжал он более мягким тоном. — Бедствия, на которые теперь жалуется Англия, можно излечить благотворным применением её же собственных законов, — даже в том виде, в каком они существуют. Разве эти законы не обязан поддерживать каждый, кто живет под их властью? Разве это не обязаны сделать вы?

Он умолк в ожидании ответа, и Певерил сказал:

— Я желал бы понять, как могли законы Англии ослабеть настолько, чтобы нуждаться в моей поддержке? Когда я в этом удостоверюсь, никто охотнее меня не исполнит долг верного вассала перед законом и королем. Но законы Англии охраняются честными и просвещенными судьями и нашим всемилостивейшим монархом.

— А также палатою общин, — прервал его Бриджнорт, — которая уже не творит себе кумира из восстановленной монархии, а напротив, словно пробужденная раскатами грома, предвидит опасность, грозящую нашей вере и нашей свободе. Я обращаюсь к вашей совести, Джулиан, и спрашиваю, не настало ли время пробуждения, ибо никто лучше вас не знает о тайных, но быстрых мерах, которые принял Рим, дабы воздвигнуть в нашей протестантской земле Дагона идолопоклонства.

Джулиан угадал по этим словам, или же ему показалось, что он угадал, какого рода подозрения питает Бриджнорт, и он поспешил отвергнуть мысль о своей приверженности к римско-католической церкви.

— Я действительно был воспитан в доме, где эту веру исповедует одно достойное лицо, — сказал он, — а впоследствии долго путешествовал по католическим странам; но по этим самым причинам я слишком близко знаком с папизмом, чтобы разделять его догматы. Фанатизм мирян, хитрость духовенства, вечные интриги ради утверждения богослужебных обрядов в ущерб духу религии, насилие этой церкви над совестью людей и её нечестивые притязания на непогрешимость кажутся мне столь же несовместимыми со здравым смыслом, терпимостью, свободой совести и истинною верой, сколь и вам.

— Слова, достойные сына вашей превосходной матушки, ради которой я согласился простить вашему семейству столь многое, хотя средства отмщения были в моих руках, — сказал Бриджнорт, пожимая ему руку.

— Именно наставления моей достойной родительницы предохранили меня в ранней юности от коварных покушении на мою веру со стороны католических священников, в обществе которых мне пришлось находиться. Подобно ей, я надеюсь жить и умереть в исповедании реформированной англиканской церкви.

— Англиканской церкви! — вскричал Бриджнорт, отпустив руку своего юного друга, но тотчас же взяв её снова. — Увы! Эта церковь в теперешнем своём состоянии повинна почти в таком же насилии над свободой и совестью людей, как и Рим; однако я надеюсь, что из самой слабости этой наполовину реформированной церкви господу угодно будет сотворить для Англии избавление, за каковое она сызнова станет возносить ему хвалу. Я не должен забывать, что некий муж, чьи услуги правому делу неисчислимы, носит облачение англиканского пастора и посвящен в сан епископа.. Мы не должны судить о выборе орудия, которое избавит нас от сети ловца. Важно, что я нашел тебя готовым воспринять свет истины, когда тебя достигнет искра оного. И в особенности важно, что ты желаешь свидетельствовать, что ты готов возвысить свой голос против заблуждений и ухищрений римской церкви. Но помни — скоро призовут тебя подтвердить твои слова самым торжественным, самым ужасным способом.

— То, что я сказал, было изъяснением моих искренних чувств, и я готов всегда их признать, — возразил Джулиан. — Странно, что вы можете в этом сомневаться.

— Я не сомневаюсь в тебе, мой юный друг, — отвечал Бриджнорт, — и надеюсь увидеть, как твоё имя займет достойное место среди имён людей, исторгнувших добычу из когтей сильных мира сего. Но сейчас предрассудки владеют твоим разумом, подобно стерегущему дом, которого упоминает писание. Но придет другой, сильнейший муж, и вторгнется в дом, и водрузит на крепостной стене знамя единственной веры, без коей несть спасения. Бди, уповай и молись, дабы час сей скорее настал.

Воцарилось молчание, которое прервал Певерил:

— Вы говорили со мною загадками, майор Бриджнорт, и я не просил у вас объяснений. Прислушайтесь же к моему совету, внушенному самыми добрыми намерениями. Поймите мой намек и поверьте ему, хоть он и темен. Вы прибыли сюда — так по крайней мере полагают — с замыслом, опасным для властителя этого острова. Если вы останетесь здесь слишком долго, эта опасность обратится против вас, а потому берегитесь и, пока есть время, уезжайте.

— И вверьте свою дочь попечениям Джулиана Певерила! Не в этом ли состоит ваш совет, молодой человек? — сказал Бриджнорт. — Предоставьте мою безопасность моей собственной предусмотрительности, Джулиан. Я привык жить среди более страшных опасностей, нежели те, что окружают меня сейчас. Благодарю вас, однако, за совет, который, надеюсь, был хотя бы отчасти бескорыстным.

— Итак, мы расстаемся не врагами? — спросил Джулиан.

— Не врагами, сын мой, — отвечал Бриджнорт, — а добрыми друзьями. Что же касается моей дочери, ты не должен с ней видеться без моего ведома. Я не принимаю твоего предложения, но и не отвергаю его; однако помни: тот, кто хочет стать моим сыном, должен прежде всего показать себя верным сыном своего угнетенного и заблуждающегося отечества. Прощай; не отвечай мне теперь: ты уязвлен горечью, а я не хотел бы, чтобы между нами вспыхнул раздор. Ты услышишь обо мне раньше, чем думаешь.

Дружески пожав руку Певерилу и ещё раз простившись с ним, Бриджнорт оставил его в изумлении, смешанном с восторгом и сомнением. Радуясь, что ему удалось добиться благосклонности отца Алисы, который как будто даже поощрял его чувства, Джулиан, однако же, заключил из слов отца и дочери, что Бриджнорт в награду за своё благодеяние хочет заставить его действовать против правил, в коих он был воспитан.

«Не беспокойся, Алиса, — сказал он про себя, — я не куплю руки твоей, трусливо и подло покорившись догматам, противным моему сердцу, и знаю, что если б у меня достало на это низости, даже власть отца твоего была бы бессильна принудить тебя к одобрению столь гнусной сделки. Но будем надеяться на лучшее. Бриджнорт, при всей своей мудрости и твердости, объят страхом перед папизмом, пугалом его секты. Моего пребывания в доме графини Дерби более чем достаточно, чтобы он заподозрил меня в измене моей вере, в чём я, слава богу, по чистой совести могу оправдаться».

Размышляя подобным образом, он взнуздал свою лошадку и, вскочив в седло, поскакал к замку Хоум Пил, невольно беспокоясь, не случилось ли там чего-нибудь необыкновенного за время его отсутствия.

Вскоре перед ним уже возникла древняя громада, которая, застыв в суровом и величественном покое, горделиво высилась посреди спящего океана. Флаг, означающий, что владыка острова Мэн пребывает в своей полуразрушенной резиденции, неподвижно свисал с флагштока. Часовые шагали на своих постах, напевая и насвистывая народные песенки. Как и в прошлый раз, оставив свою верную Фею в деревне, Джулиан воротился в замок и нашел, что и внутри царят спокойствие и порядок, о которых возвещал его внешний вид.