Онлайн чтение книги Пять отвлекающих маневров
Грэхем, Гоуэн, Уотерз

— Мы уже выслушали две теории, — начал констебль Дункан, — и обе достаточно хороши. Я ничего не имею против, хотя они и представляются мне сложными и путаными. Лично у меня мозги давно набекрень. Но, собственно, речь не об этом. Я хотел бы узнать лишь одно: как сэр Максвелл оценивает реальную возможность создания столь хитроумного плана всего за три четверти часа?

— Вообще-то, — с достоинством ответил начальник полиции, — мы прекрасно понимаем определенную условность временных границ, их растяжимость, так сказать. Если мы в принципе допускаем возможность падения Стрэтчена в шахту, то, согласитесь, точное время его отъезда в Фолби не имеет решающего значения.

— Не тушуйтесь, констебль, — ободряюще добавил прокурор, заметив, что Дункан несколько обескуражен ответом Максвелла. — Вы желаете предложить более простую и продуманную версию? Пожалуйста.

— Я тут подумал… — сказал Дункан. — Доктор Кэмерон, прошу прощения… Нельзя ли предположить, что время смерти было определено с некоторой погрешностью и Кэмпбелл был убит все же не в тот день, когда его нашли, а например, накануне, или, наоборот, в тот же день, но позже? Умоляю доктор, не обижайтесь!

— Даже и в мыслях не держал, — дружески улыбнулся доктор Кэмерон. — Высказывайтесь смелее, молодой человек. Вопрос об установлении точного времени смерти вовсе не так прост, как может показаться некоторым любителям детективных романов. По своему опыту могу сказать, что чем больше медик встречается с различными летальными случаями, тем меньше у него охоты опираться в работе на декларируемые повсюду прописные истины. Природа настолько непредсказуема, что способна загнать в тупик даже самый выдающийся интеллект.

— Я, — Дункан отчаянно покраснел, — недавно прочитал одну книжечку, относящуюся к теме нашего разговора. Этот во всех смыслах поучительный труд подарил мне отец на прошлый день рождения. Несмотря на не слишком высокое положение в обществе, он всю жизнь стремился к новому и всегда учил меня, что знания — лучший путь к успеху.

Полицейский вытащил из-за пазухи большой квадратный предмет, упакованный в коричневую бумагу, и начал медленно развязывать крепкую бечевку, которой он был надежно замотан.

— Вот, — торжественно сказал Дункан, когда последний узел был распутан, бумага снята и книжечка — внушительный фолиант шесть на девять дюймов — наконец предстала взору собравшихся. — Она называется «Судебная медицина и токсикология» Диксона Манна, и там найдется чего почитать человеку нашей профессии. Здесь есть одна штука, на которую я хочу обратить ваше внимание. Специально заложил это место бумажкой. Вот, страница тридцать седьмая. Тут как раз речь идет о том, как коченеют мертвецы.

— О трупном окоченении, — уточнил доктор.

— Именно, о нем самом. В книжке оно еще по-другому называется, rigor mortis[56]Трупное окоченение (лат), но это все равно об окоченении, только название иностранное. Так вот, тут написано, а пишет это ученый человек, не зря же мой бедный отец выложил за нее кучу денег: «В обычных условиях мышцы начинают коченеть в период от четырех до десяти часов после смерти». От четырех до десяти! Получается шестичасовой разброс в установлении точного времени смерти. Верно, доктор?

— При прочих равных условиях, — кивнул Кэмерон.

— Ага, а вот еще: «Оно полностью развивается…», ну, вы понимаете, окоченение, «… от двух до трех часов с начала процесса». Снова порядочный срок.

— Согласен.

— «Этот процесс длится от нескольких часов до шести или даже восьми дней». Это же невероятно огромная погрешность, доктор!

— Все верно, — слегка усмехнулся Кэмерон, — но существует множество других обстоятельств, которые следует принимать во внимание. Уж не предполагаете ли вы, что наш труп был восьмидневной давности?

— Вовсе нет! Вот что там говорится дальше: «Средней продолжительностью трупного окоченения можно считать срок от двадцати четырех до сорока восьми часов». Наверное, автор не будет против еще двух-трех часов. Ну а теперь, доктор, скажите, когда вы в три часа дня осматривали труп, насколько окоченевшим он был?

— Вполне, — ответил эскулап. — Окоченение было, используя терминологию вашего ученого человека, полностью развившимся. Это обстоятельство, как правило, дает возможность предполагать, что некто мертв не менее шести часов, а, учитывая наличие трупных пятен и прочих признаков, возможно, и больше. Принимая положения мистера Диксона Манна за основу для диагностики, вы сами видите: допущение, что смерть могла наступить даже тринадцать часов назад, то есть десять часов с начала процесса трупного окоченения плюс три часа до его полнейшего развития, вполне имеет право на существование. Другими словами, преступление могло произойти между полуночью и девятью часами утра, и тело к моменту осмотра было окоченевшим, если, конечно, на ситуацию существенным образом не повлияло некое неучтенное и не вполне обычное обстоятельство.

— Да, но… — попробовал вставить Макферсон.

— Да, это как раз то, что я… — одновременно начал Дункан.

— Минуточку, — прервал их доктор. — Знаю, что вы хотите сказать, инспектор! Я с некоторой долей сомнения соглашусь что к тому моменту, когда я увидел труп, окоченение могло уже полностью развиться. Допустим, процесс шел медленно и вступил в завершающую фазу, скажем, к часу. Это позволяет предположить, что смерть наступила еще в десять часов вечера предыдущего дня. Если помните, я говорил вам, что такое возможно.

Макферсон удовлетворенно хмыкнул.

— Кэмпбелл был физически крепким человеком, — продолжал доктор, — и умер от неожиданного удара. Если вы, Дункан, обратитесь к своей книжечке, то наверняка узнаете, что при таких условиях окоченение может быть замедлено.

— Но, доктор, — продолжал настаивать молодой полицейский, — если человек, например, истощен или подавлен, окоченение может происходить очень быстро, а я полагаю, что у Кэмпбелла была весьма тяжелая ночь. Судите сами: около девяти часов вечера он чуть не подрался с мистером Уотерзом, затем без четверти десять махал кулаками с мистером Гоуэном. До того Кэмпбелл залил в себя изрядное количество виски, которое, как мне известно, оказывает на организм подавляющий эффект, как всем нам известно, — торопливо поправил сам себя Дункан и, заметив на лице его светлости улыбку, продолжил: — Правда, спиртное могло выветриться… К тому же Кэмпбелл встал рано утром, не позавтракал, как было установлено в результате вскрытия, да еще проехал двадцать семь миль за рулем. Разве он был недостаточно измотан, чтобы быстро окоченеть после того, как его убили?

— Вижу, вы отлично подготовились, молодой человек, — сказал доктор. — Чтобы не ошибиться, мне придется быть крайне осторожным в высказываниях. Могу ответить лишь так: трупное окоченение длится в среднем от двадцати четырех до сорока восьми часов. Тело Кэмпбелла, когда я осматривал его во вторник в три часа пополудни, уже окоченело, более того окоченение отмечалось до позднего вечера среды, то есть до момента препровождения тела в морг. В четверг вечером, когда я в присутствии нескольких человек вскрывал труп, окоченение уже полностью прекратилось. Таким образом, время фактически укладывается в среднюю продолжительность окоченения. В целом можно утверждать, что быстрое развитие окоченения сопровождается его коротким течением, а медленное развитие длительным. В нашем случае характер течения окоченения был приближен к медленному, в связи с чем я предположил, что его начало также затянулось. Мое заключение таково: смерть, вероятнее всего, наступила около полуночи, что согласуется как с общим видом трупа, так и с кровоподтеками на нем.

— Как насчет содержимого желудка? — уточнил Максвелл.

— Содержимым желудка было виски, — сухо ответил доктор. — Однако я не возьмусь предполагать, насколько поздно вечером в понедельник покойный его употреблял.

— Но, — возразил Дункан, — если предположить, что убийство произошло во вторник, не раньше девяти часов утра, срок окоченения существенно сокращается.

— Конечно, — кивнул Кэмерон. — Если Кэмпбелл умер во вторник утром, период окоченения уменьшается где-то до тридцати шести часов. И все же я могу уверенно говорить исключительно о времени между тремя часами пополудни во вторник и семью часами вечера в среду.

— Вопрос остался открытым, — констатировал прокурор. — По внешним признакам вы предполагаете, что смерть наступила около полуночи, при том что вероятность расхождений равна одному-двум часам.

— Да.

— А допускаете ли вы восьмичасовую погрешность?

— Не думаю, — осторожно ответил доктор. — Но вместе с тем не могу утверждать, что это невозможно. Если в природе и бывает что-то невозможное, то ошибки в диагностике к подобным парадоксам не относятся.

— Та-а-к, — неодобрительно протянул Дэлзиел, сверля взглядом подчиненного. — Констебль, вы добились самого большего из того, чего могли ожидать, приставая к специалисту со своей дурацкой книгой, стариком-отцом и подвергая сомнению огромный опыт доктора Кэмерона. Он признал, что ошибка хотя и крайне маловероятна, но возможна. Вы отдаете себе отчет в том, что у вас должны быть очень веские аргументы для того, чтобы мы слушали дальше? Прошу простить его, доктор. Дункан неплохой парень, но иногда проявляет излишнее рвение.

Констебль, поощренный таким нетривиальным образом, вспыхнул, но продолжал стоять на своем:

— Мне пришло в голову, что среди шести подозреваемых нет ни одного, кроме Грэхема, о ком бы было достоверно известно, что он находился в ту ночь на месте, где обнаружили труп. Зато у нас есть свидетель, встретивший подозреваемого в Баргреннане в утро убийства. Более того, Грэхем и сам это признает.

— Совершенно верно, — подтвердил прокурор. — В отчетах имеются показания некоего Брауна, который видел Грэхема, идущего вдоль берега Кри, чуть ниже Баргреннана, во вторник утром, около половины двенадцатого. Свидетель утверждает, что Грэхем направлялся вверх по течению, но, завидев приближающегося Брауна, быстро пригнулся, как будто не хотел, чтобы его заметили. Обстоятельство само по себе подозрительное.

— Вот-вот! — взволнованно подхватил Дункан. — Помните, что Грэхем отвечал на предварительном допросе? Сначала он вовсе отказался сообщить, где был. И это, представьте, еще в тот момент, когда смерть Кэмпбелла считалась несчастным случаем. Это, во-первых. Во-вторых, как только из газет стало известно, что полиция рассматривает версию убийства, нам преподнесли фальшивое алиби именно на ночь понедельника.

— Остановитесь на минутку, Дункан, — прервал констебля Максвелл. — Согласно вашей логике, Грэхем совершил преступление не ранее, чем во вторник утром. Какова была необходимость в алиби на ночь понедельника? Ведь он должен был понимать, что это бессмыслица.

— Так-то оно так, — полицейский попытался придать своему простоватому лицу хитроумное выражение, — но почему леди говорила именно об этом времени? Потому что кое-кто, не будем уточнять имена, растрезвонил на всю округу, что убийство случилось в понедельник ночью. Далее эта дама, прекрасно знающая, что Грэхем виновен, но недостаточно хорошо представляющая себе обстоятельства преступления, всеми лапками, как оса в варенье, попала в ловушку. Она заявила: «Грэхем не мог этого сделать. Он провел ночь со мной». Сержант Дэлзиел внезапно взял, да и спросил ее напрямик: «Как долго он был с вами?» Она ответила: «До девяти часов», прекрасно понимая, что ответ «до двенадцати» не годится, потому как следующим вопросом стало бы: «Неужели никто не видел, как он выходил из дома?» Зная любопытство местного населения, однозначно ответить здесь невозможно, и добрая самаритянка попала в затруднительное положение. Грэхем, прослышав об этом разговоре, сообразил: «Я должен придумать что-нибудь получше. Похоже, тот парень на реке узнал меня. Скажу, что я двое суток браконьерствовал около Баргреннана с Джимми Флемингом. Джимми, конечно, это подтвердит». Вот тогда-то Грэхем и пришел к нам со вторым алиби.

— Джимми Флеминг, насколько я понимаю, действительно подтвердил, что они рыбачили, — кивнул прокурор, просматривая бумаги.

— Еще бы он не подтвердил! — воскликнул Дункан. — Все знают, что Флеминг самый большой лжец в округе. Кроме того, все они души в Грэхеме не чают. Каждый из них поклялся бы чем угодно, чтобы его защитить.

— Это похоже на правду, — согласился Макферсон. — Может статься, что им не было необходимости лгать. Скажем, полночи они ловили рыбу, а полдня дрыхли после попойки. Что мешало Грэхему совершить преступление, попутно нарисовав картинку, ни о чем не ставя их в известность? Он мог объяснить свое отсутствие долгой прогулкой. Или они вообще так крепко уснули, что не заметили, когда он уходил и приходил.

— Как мы поняли, Дункан, вы хотите сказать, что Кэмпбелл сам приехал в Миннох? В таком случае уточните, когда это могло произойти?

— Это вполне очевидно, — вступил в дискуссию Уимзи. — При рассмотрении данной версии нам нет резона не доверять показаниям Фергюсона, поэтому примем их на веру. Следовательно, выехав в семь тридцать и передвигаясь с обычной скоростью, Кэмпбелл затратил на то, чтобы преодолеть двадцать семь миль, не больше часа. Скажем, он добрался до Минноха к половине девятого, расположился и достал рисовальные принадлежности. Грэхем, совершающий утренний моцион, подошел туда, скажем, без четверти девять. Произошла ссора… В итоге Кэмпбелл был убит и сброшен в реку. В девять утра Грэхем уже вполне мог приступить к написанию пейзажа, ведь летом рассветает рано. Работа заняла часа полтора, мы это знаем, потому что видели, с какой скоростью он рисует — по крайней мере, я видел. Однако нам известно, что в пять минут двенадцатого Грэхем все еще был на холме. Ну что же… Допустим, ведь когда я за ним наблюдал, он всего лишь копировал предыдущую работу и, скорее всего, рисовал быстрее, чем в первый раз. Как только картина была завершена, он убедился в том, что путь свободен — любознательных прохожих нет, и, не спеша, вернулся к спящим приятелям, которые впоследствии были готовы поклясться, что не спускали с него глаз ни на минуту. Такова ваша теория, не правда ли, Дункан?

— Так точно, — обрадовался полицейский.

— Совсем неплохо, — с видом дегустатора, смакующего выдержанный портвейн, одобрила доклад констебля его светлость. — Версия имеет как минимум три недочета, однако, смею заверить, небольшими усилиями они могут быть сведены на нет. Противоречие первое: путаница в расчетах времени окоченения тела. Но уж коль скоро доктор сам признает возможность ошибки, что тут говорить? Противоречие второе: существует вопрос, кем съеден завтрак Кэмпбелла. Можно предположить, что, хорошенько набравшись накануне ночью, покойник все-таки нашел в себе силы доползти до кухни и поджарить яйца с беконом, но, не вынеся вида готовой стряпни, швырнул ее в огонь. Еще мы имеем право допустить, хоть мне и претит подобная мысль, что миссис Грин съела завтрак сама, но категорически не желает сознаться в содеянном — вероятно, от стеснения. Не исключена также вероятность того, что Кэмпбелл титаническими усилиями одолел яичницу, но неравная борьба с едой дала о себе знать, его внезапно стошнило, и образовавшуюся пустоту в желудке, видимо, от горя, он вновь заполнил виски. Кажется, ни одно из этих умозаключений не противоречит состоянию тела а момент обнаружения, так, доктор?

И, наконец, противоречие третье. Отчего-то забыты грязные пятна, обнаруженные на кэмпбелловском «моррисе». В свое время мы решили, что они появились от велосипедных шин, но на самом деле пятна могли таковыми вовсе не быть. Я, если помните, просил обратить на эту деталь особое внимание, но раз такое дело, видимо, не стоит на ней зацикливаться. Допустим, что наличие грязи — недостаточно значимое обстоятельство, чтобы позволять ему портить такую шикарную теорию.

Большому сомнению безыскусную реконструкцию событий, предложенную Дунканом, подвергает свидетель, видевший машину на повороте Нью-Галлоуэй в девять сорок пять. Боюсь, констебль вообще не принял его в расчет. Однако тут можно возразить, что свидетель просто-напросто что-то напутал. Уж если дипломированный врач имеет право на ошибку, то что взять с простого смертного?.. Номер машины он не разглядел, так что это вполне мог быть другой «моррис».

— А куча барахла сзади под ковриком? — спросил начальник полиции. — А бросающаяся в глаза одежда водителя? Не думаю, что вы сможете выбраться из этой ловушки так же легко.

— Я не смогу? — удивился Питер. — Вы меня плохо знаете. Да я выскочу из мчащейся на полной скорости горящей машины. Вас интересует автомобиль с грудой багажа на заднем сиденье, за рулем которого сидел водитель в бросающейся в глаза одежде, не так ли? Полноте… Вы и без меня отлично знаете, что случается, когда дают объявление с описанием деталей. Человек видит что-то, отчасти соответствующее описанию, и домысливает остальное. Возможно, в то утро по главной дороге от Касл-Дуглас до Странрара проехало двадцать «Моррисов», и как минимум в половине из них был багаж. А сколько машин вели джентльмены, одетые немного более странно, чем принято? У вашего свидетеля не было особой причины запоминать автомобиль и время — человека интересовал лишь тот факт, что его чуть не задавили. Если расспросить велосипедиста подробнее, наверняка окажется, что он сам ехал неосторожно. Случилось так, что водитель какой-то машины привел его в ярость, но, вообрази он даже, что столкнулся с человеком, убегающим от правосудия, то и тогда запомнил бы детали, которых там не было и в помине. Согласитесь, на свете существует множество людей, всегда готовых рассказать больше, чем они видели.

— Как вы правы! — воскликнул Макферсон.

— Знаете, что мне нравится в версии Дункана? — спросил прокурор. — В соответствии с ней получается, что совершено непреднамеренное убийство. Дело выглядит так, будто Грэхем случайно встретил Кэмпбелла и в результате ссоры убил его, что само по себе кажется значительно более правдоподобным, нежели слишком хитроумный план, согласно которому мертвое тело надо везти столько миль, чтобы бросить его в более чем неподходящем месте.

— Кэмпбелл мог так или иначе сам навязать убийце образ действий, накануне высказав вслух желание отправиться в тот день на этюды, не так ли?

— Но он ведь мог изменить намерения, мистер Максвелл.

— Убийца, в отличие от законопослушного гражданина, должен был соблюдать точность, даже сильно рискуя ради излишнего правдоподобия, — строго добавил Макферсон.

— Итак, инспектор, — подвел итог дискуссии начальник полиции. — Я вижу, что вы не удовлетворены ни одной из высказанных версий. Позвольте, в таком случае, услышать вашу.

Макферсон просиял: настал его звездный час. Инспектор пребывал в убеждении, что именно он, как никто другой, проник в психологию преступника, и был чрезвычайно благодарен Дэлзиелу, Максвеллу и Дункану за то, что они породили столь нежизнеспособные теории, на фоне которых его доклад покажется еще более выигрышным.

— Как только что сказал сержант, — начал он, — Джимми Флеминг слывет отъявленным лжецом. Однако я знаю еще больших лжецов, чем он: это мистер Гоуэн и парочка его слуг. Разве не ясно, что вранье этой троицы не оставляет никаких сомнений? Ну, разве что еще так же нелепа байка Стрэтчена про мяч для гольфа. Я уверен, что Кэмпбелла убил Гоуэн, повстречав его на дороге, и не верю ни единому слову в истории про бороду. Я изложил, как мне представляется, истинную цепочку событий на бумаге и прошу вас, господин прокурор, прочитать запись вместо меня, ведь у вас больше привычки к публичным выступлениям.

С этими словами инспектор достал из нагрудного кармана и передал прокурору несколько аккуратно исписанных листочков, после чего откинул голову назад с застенчивой улыбкой поэта, впервые представляющего публике свои творения.

Прокурор поправил очки и, прочистив горло, огласил следующий акт правосудия.