13. Поцелуй

Онлайн чтение книги Плащ и шпага
13. Поцелуй

Между тем Югэ хотел сдержать данное себе слово, а стычка с графом де Шиврю ещё более побуждала его сдержать это обещание во что бы то ни стало. А раз решившись, зачем же откладывать? К несчастью, весь день проходил в удовольствиях и не разу не удалось ему встретить Орфизу де Монлюсон с глазу на глаз.

— Ну, — сказал он себе, — наедине или при всех, а до завтрашнего солнечного восхода она узнает мои мысли.

После этого решения он впал в какое-то особенное расположение духа. Воспитанный вдали от городского шума, на деревенской свободе, он сохранил привычку к мечтательности и уединению, хоть этого и трудно ожидать от человека, готового бросится в самые опасные приключения. Под вечер, когда все общество рассыпалось по саду, он ушел в отдаленный угол замка, где среди окруженного высокими стенами двора возвышалась часовня. Ветер шелестел листьями росших вокруг неё деревьев.

Двери были отворены, он вошел.

В часовне никого не было. Несколько свечей горело светлыми звездочками, шум его шагов гулко отдавался под сводами. Большие расписные окна на хорах блестели ярким светом и обливали золотом, пурпуром и лазурью толстые столбы и паперть. В лучах виднелись коленопреклоненные фигуры на гробницах. Торжественное молчание царило в храме.

Югэ сел в темном углу. Он чувствовал, какое важное дело предстояло ему. Настал ли в самом деле час наложить эту цепь на свое сердце? Одна ли истина руководит им? Вполне ли искренняя любовь, в которой он намерен признаться?

Он спрашивал себя, как будто сама мать его была тут с ним, он испытывал и совесть свою и, и сердце. В совести он нашел твердую, непоколебимую решимость вести дело до конца, а в сердце — сияющий в лучах образ Орфизы де Монлюсон.

Подняв глаза он увидел на окне в золотом сиянии лучезарную фигуру, напоминавшую каким-то смутным сходством ту, которая наполняла собой все его мысли. В ярких лучах заходящего солнца она простирала к нему руки.

Он встал и, не сводя глаз с образа, вскричал в порыве восторга:

— Да! Я отдаю тебе любовь мою и клянусь посвятить тебе всю жизнь!

Когда он вышел из часовни, был уже вечер. Свет в окне погас, в сумерках виднелись одни смутные очертания ангелов и святых. Югэ пошел под мрачными арками, тянувшимися вокруг двора и вступил в темную галерею, которая вела в замок.

Он шел медленно в темноте, как вдруг заметил двигавшуюся вблизи неясную фигуру, внезапно появившуюся будто сквозь стену. В ушах его смутно отдавался шелест шелкового платья. Он остановился, шелест приближался и вдруг горячее дыхание обдало его лицо и губ коснулся жгучий поцелуй. У него захватило дух, он протянул руки, но призрак уже исчез и только в конце галереи отворилась дверь из освещенной комнаты и в ней появился на одно мгновение силуэт женщины. Дверь тотчас же затворилась и густой мрак снова окружил его.

Югэ бросился вперед, но руки его наткнулись на шероховатую каменную стену. Долго он ощупывал её, ни малейшего признака двери не попалось под руки. Наконец он нащупал пуговку и надавил её. Перед ним открылась большая пустая комната, полуосвещенная четырьмя узкими и глубокими окнами.

Преследовать дальше было бы бесполезно. Югэ ещё чувствовал на губах следы горячего поцелуя и спрашивал себя, не видение ли это было, но ему отвечало сильно бьющееся сердце. Кто же был этот мимолетный призрак? Зачем он появился? Зачем исчез? Где найти эту женщину и как узнать ее?

Когда волнение его немного утихло и сердце успокоилось, Югэ пошел искать все общество. Слуга указал ему на большое строение, назначенное для игры в мяч и в кольцо.

Когда он вошел, все обитатели замка были в сборе. Зал был ярко освещен и огни отражались на бархате и атласе платьев. Лошади в щегольской сбруе нетерпеливо ржали на арене и кольца были уже развешаны на тонких прутьях по столбам.

Ослепленный внезапным переходом из темной галереи в ярко освещенный зал, Югэ увидел однако с первого взгляда герцогиню д`Авранш и рядом с ней принцессу Мамьяни.

— Да идите же скорей, — крикнула ему принцесса своим музыкальным голосом, — вас только и ждали!

— Уж не заблудились ли вы, преследуя какую-нибудь злую фею? — спросила его Орфиза, кокетливо обмахиваясь веером.

Югэ посмотрел ей прямо в глаза. Она не моргнула и щеки её были такие же розовые, лоб и шея такие же белые, вся фигура сияла девственной чистотой, как всегда.

— Нет! Нет! Ее лицо не знает лжи! Это не она, но кто же? — сказал себе Монтестрюк.

Принцесса улыбалась кавалеру де Лудеаку и ощипывала лепестки роз в своем букете.

Граф де Шиврю подошел к Югэ, когда оканчивались приготовления к игре в кольцо.

— А что, знают эту игру в вашей стороне? — спросил он.

— Нет, но мне кажется, что это не очень трудно.

— Хотите попробовать?

— Очень рад.

Югэ велел привести Овсяную Соломинку, и десяток всадников собрались на конце галереи и бросились снимать кольцо друг за другом.

Каждый раз, когда кольцо попадало на копье, герцогиня д`Авранш громко аплодировала.

— Я хочу, господа, дать от себя приз первому из вас, кто положит к моим ногам десять колец.

— Черт возьми! — сказал себе Югэ, вполне овладевший собой, — вот и желанный случай, лучшего никогда не встретится.

И он поскакал во весь опор нанизывать на тонкое копье одно кольцо за другим.

Через четверть часа десять колец было взято.

— Вот видите, — сказал он графу де Шиврю, у которого на копье было всего восемь колец, — дело то в самом деле не очень трудное.

Маркиза д`Юрсель, очень высоко ценившая ловкость, поздравила Югэ с победой и сказала:

— Мне кажется, граф, что сам его величество король, ловкости которого я не раз имела счастье удивляться, не сделал бы лучше вашего. Вот вы теперь склонились перед моей племянницей, как некогда склонялись рыцари перед дамой сердца, когда подходили получать награду за свои подвиги.

— А какой же награды вы желаете от меня, граф? — спросила Орфиза кокетливо.

— Права посвятить вам, герцогиня, мою жизнь, мою кровь и мою любовь.

Голос, жест, выражение глаз придавали этим словам такую цену, которая спасала их от от свойственной обыкновенным любезностям приторности, ошибиться было невозможно. Орфиза де Монлюсон покраснела, принцесса побледнела, кругом послышался легкий шепот.

— Это что, шутка, граф? — вскричал де Шиврю с гневом.

Вставши и не отвечая ему, а обращаясь снова к герцогине почтительно и с гордостью, Монтестрюк продолжал:

— Я из такого рода, который привык говорить прямо и открыто, что думает, и потому-то я считал своим долгом сказать вам, что сейчас высказал, герцогиня. Позволю себе только прибавить, что любовь эта родилась во мне в ту минуту, как я вас увидел.

— Значит, дня два или три тому назад? — спросил Шиврю.

— Да, точно, два или три дня, герцогиня, как говорит граф де Шиврю, ваш кузен, но она останется неизменной до моего последнего вздоха.

Потом, обратившись к своему сопернику и не теряя хладнокровия, он продолжал:

— Неужели вы находите, что нужно много времени, чтобы любовь родилась из удивления, которое внушает герцогиня д`Авранш, и неужели вы считаете, граф, что жизни человеческой слишком много, чтобы доказать ей эту любовь?

Граф де Шиврю начинал терять терпение, но все ещё сдерживая себя, вскричал, обращаясь к окружающему обществу:

— Что вы скажете, господа, об этих словах? Не правда ли, так и видно, что граф де Монтестрюк приехал издалека?

На этот раз Югэ переменил тон и, возвысив голос, отвечал, бросая огненные взгляды:

— Эти слова, граф, вполне достойны хорошего дворянина и дворянин этот, откуда бы он ни приехал, готов предложить бой, пешком или на коне, с кинжалом или шпагой, каждому, кто бы ни стал у него поперек дороги.

Де Шиврю сделал шаг вперед, Орфиза де Монлюсон остановила его жестом и сказала:

— Я дала слово графу де Шарполь и сдержу его.

Она окинула взглядом все общество и спросила с кокетством и вместе с достоинством:

— Вы требуете себе, граф, права посвятить мне вашу жизнь и доказать мне вашу любовь преданностью?

— Да, герцогиня, и если мне не удастся ценой самых постоянных, самых упорных усилий назвать вас графиней де Монтестрюк, женой моей, то я отдам за это всю свою кровь до последней капли.

Пока он говорил, принцесса дрожащей рукой рвала цветы своего букета и бросала по полу. Де Шиврю побледнел страшно. Его удивляло, как это человек, позволивший себе при нем такую дерзость ещё стоит на ногах, он совсем уже готов был разразиться гневом, но кавалер де Лудеак пробрался к нему сзади и прошептал на ухо:

— Если не уступишь, берегись: она совсем готова на полный разрыв.

Эти слова произвели в уме графа де Шиврю внезапный переворот: он вдруг изменил позу и тон и воскликнул весело:

— Кажется, вы говорили сейчас, любезный граф о кинжале и шпаге? Э! Боже милостивый, что вы это? Эти страсти давно уж вышли из моды! Неужели там у вас в Арманьяке этого не знают? Но, уверяю вас честью, никто уже при дворе не выходит теперь на дуэль, как случалось прежде. Каждый век имеет свои обычаи и мне кажется, что наши права не хуже прежних. Вместо того, чтобы ломать копья или рубить друг друга секирами и подвергать царицу турнира неприятности отдавать свою руку калеке, теперь сражаются умом, хорошими манерами и предупредительностью. Теперь уже не хватаются за оружие при всяком случае — это прилично только людям грубым, а люди со вкусом доказывают свою любовь вежливостью, деликатными поступками, благородной внимательностью, уважением, постоянством. И наступает день, когда тронутая, наконец, дама венчает любовью того, кто умел ей понравиться. Не так ли, милая кузина?

Орфиза де Монлюсон слушала эту речь с удивлением и удовольствием. Она знал графа де Шиврю и знала, что он не слишком уступчив. Была минута, что она боялась, по сорвавшемуся у него жесту, что вот-вот последует вызов и разговор совсем оборвется. Она хорошо знала, как он страшен со шпагой в руке и, сама не сознаваясь себе, может быть даже и совсем не зная того, боялась за жизнь графа де Монтестрюка. Когда де Шиврю обратился прямо к ней, она весело наклонила голову и отвечала:

— Согласна ли я с вашим мнением, любезный кузен? Совершенно! И чтобы доказать это на деле, так как вы оба, господа, — вы, граф де Шиврю, уже целый год, а вы, граф де Монтестрюк, всего только двое суток, — делаете мне честь вашим вниманием, даю вам обоим три года срока: мне теперь восемнадцать лет, а когда исполнится двадцать один, вы оба возвратитесь сюда и, если сочтете себя в праве просить руки моей — а я ценю себя очень высоко — ну, господа, тогда посмотрим!

Если бы у ног графа де Шиврю разразился удар молнии, то едва ли он произвел на него такое ужасное действие, как эти слова герцогини. Высказанные при маркизе де Юрсель, которая пользовалась почти правами опекунши, так как одна представляла всю родню, да ещё при двадцати свидетелях, — они получали цену настоящего обязательства. Кроме того, граф хорошо знал упорный характер своей кузины. Он думал, что как только он повернул разговор на шуточный тон, герцогиня, благосклонно принимавшая до сих пор его поклонение, воспользуется случаем, чтобы окончательно обратить все дело в шутку, и граф де Монтестрюк останется ни при чем. Но нет! По какой-то странной фантазии герцогиня обращала в серьезное дело эпизод, который по его мнению был просто мимолетным капризом! И какой же горькой о глубокой ненавистью наполнилось теперь его сердце к тому, кто был причиной такого оскорбления!

— Вы согласны? — вдруг спросила Орфиза, взглянув на Югэ.

— Согласен, — отвечал Югэ серьезно.

Все взоры обратились на графа де Шиврю. Он позеленел, как мертвец. Он хорошо понимал, какой удар ему наносился: отсрочка в три года ему, который не дальше чем накануне был так уверен в успехе, и для кого же? Для едва знакомой личности! Но если с первого же дня ему встречаются такие препятствия, то что же будет через месяц, через год? Стиснутыми пальцами он сжимал эфес шпаги, кусая себе губы. Самое молчание его служило уже знаком, как важна настоящая минута. Все окружающие сдерживали дыхание.

— Вы заставляете меня ждать, кажется? — сказала Орфиза звонким голосом.

Де Шиврю вздрогнул. Надо было решиться и решиться немедленно. Мрачный взор его встретил взгляд Лудеака, красноречивый взгляд просьбы и предостережения. Бледная улыбка скользнула по его губам и, почтительно поклонившись, он выговорил, наконец, с усилием:

— Я тоже согласен, герцогиня.

Вздох облегчения вырвался из груди Орфизы, а маркиза де Юрсель, питавшаяся всегда одними рыцарскими романами, высказала свое одобрение графу де Шиврю.

— Сам Амадис Гальский не поступил бы лучше, сказала она Цезарю, который её не слушал, а смотрел, как кузина уходила из зала под руку с его соперником.

Оставшись вдвоем с Лудеаком, вне себя от бешенства, с пеной на губах, совсем зеленый, граф де Шиврю топнул ногой и разразился наконец гневом:

— Слышал? — крикнул он. — И как гордо она это сказала! Можно было подумать, право, что вовсе не обо мне идет тут дело. Понимаешь ли ты, скажи мне? Я и сам попал в западню, и осмеян, позорно осмеян. И кем же? Ничтожным проходимцем из Гаскони!

— Не говорил ли я тебе, что он опаснее, чем ты предполагаешь? — сказал Лудеак.

— Да ведь и ты виноват тоже! Не шепни ты мне на ухо, не взгляни на меня, я бы прижал его к стене, и сегодня же вечером он был бы убит!

— Что кто-нибудь из вас был бы убит, я в этом уверен. Но только вопрос, кто именно: он или ты?

— О! — отвечал Цезарь, пожимая плечами.

— Не выходи из себя! До меня дошел слух об одной истории, случившейся как-то в Арманьяке, и я начинаю думать, что граф де Монтестрюк способен померяться силами с самыми искусными бойцами. Впрочем, ты можешь сам справиться, и если меня обманули, то всегда можешь поднять снова дело. Он из таких, что лучше отступить, поверь мне!

Лудеак взял графа де Шиврю под руку и сказал ему вкрадчивым голосом:

— Мой друг не подавайся советам гнева: он редко дает хорошие. У тебя много прекрасных качеств, которые могут повести тебя далеко, но ты их портишь своей живостью, которую надо предоставить мелкоте. У тебя ум тонкий, изворотливый, ты схватываешь быстро, решаешь тоже. Тебе смело можно поручить всякое щекотливое дело, где требуется одновременно и ловкость и твердость, я тебя видел на деле. Ты знаешь, куда надо метить, и бьешь верно, только иногда слишком горячишься. Ты честолюбив, друг Цезарь, и рассуждал правильно, что рука такой наследницы, как Орфиза де Монлюсон, которая принесла бы тебе в приданное огромные имения и герцогскую корону, откроет тебе все поприща. Это очень умно, но не ставь же, ради Бога, все свои шансы на одну карту. Хорошо ли будет, если ты получишь в тело вершка три железа, которое уложит тебя в постель месяцев на пять — шесть, а то и совсем отправит на тот свет рассуждать о непостоянстве и непрочности всего в этом мире? Учись прибегать к открытой силе, чтобы отделаться от врага, только тогда, когда, когда истощились все средства, которые может предоставить тебе хитрость. Подвергай себя опасности только в крайнем случае, но зато уж действуй тогда решительно и бросайся на противника, как тигр на добычу.

— А с ненавистью как же быть? Ведь я никого никогда так не ненавидел, как этого Монтестрюка, который идет по моему следу и может похвастаться, что я отступил перед ним: ведь он вызвал меня, Лудеак, а я отступил!

— Э! С этой самой минуты я получил о тебе лучшее мнение, Цезарь! Я вовсе не забыл о твоей ненависти. У меня на сердце ненависть не хуже твоей. Я ничего не пропустил из всей сцены, в которой, рядом с тобой и с ним, и другие тоже играли роль. Твое дело я сделал и своим, придет когда-нибудь час, но подожди, Шиврю, подожди..

— Ну, так и быть! — ответил Шиврю, поднимая искаженное злобой лицо, я забуду на время, чттоАлександр разрубил мечом Гордиев узел, и оставлю свою шпагу в ножнах; но так же верно, как то, что меня зовут граф де Шиврю, я убью Монтестрюка или он убьет меня.


Читать далее

13. Поцелуй

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть