Онлайн чтение книги Пляска Чингиз-Хаима
24. Все импотенты

Она склонилась над камнем, печальное лицо обрамлено сияющими локонами. Мне показалось, что я заметил на нем следы слез. Но это были явно мои слезы.

— Флориан, у меня иногда возникает желание умереть.

— Спасибо, любимая. Я бесконечно тронут. Это самый большой комплимент, который ты сделала мне.

— Исчезнуть раз и навсегда, больше не искать, не ждать, не страдать. Больше не быть. Понимаешь, Флориан?

— Это произойдет. Однажды тебя не станет. Люди работают над этим. Немножечко терпения. Рим тоже не сразу строился.

Чувствую, она действительно начинает впадать в уныние, теряет терпение, и я ее понимаю. Тщетно бросать ей под ноги полторы сотни замечательнейших изображений Христа и три сотни изображений мадонн, играть Дебюсси — она знает, что это высокое искусство, но, по сути, все оно только для отвода глаз.

— Ну почему они такие торопливые, такие эфемерные? Неужели они думают, что я смогу реализовать себя при такой спешке? А какое короткое у них дыхание, какая короткая жизнь!

— Краткий акт.

— А выражение их лиц, их гримасы!

— Благовоспитанные девушки, дорогая, в такой момент обыкновенно закрывают глаза.

— Когда я отдаюсь им, можно подумать, что сейчас все океаны выйдут из берегов, все корабли потерпят крушение, извергнутся все вулканы, а к чему все сводится — к сопению!

— Да, это лирические клоуны, которые только и думают, как быстрей отработать на арене свой номер.

— А их обещания! Они разглагольствуют о безднах, о небесах, о безумных солнцах и хмельных созвездиях, а потом закуривают сигарету.

— Они слишком много курят.

— Но ужасней всего их руки. Угасшие, унылые руки, и такие тяжелые, они их кладут на тебя, как будто садятся…

— Да, да, давящие руки.

— А их ласки, Флориан! Женщины знают, что войны будут всегда. И ничуть не удивляются, что мужчины сносят с лица земли города и уничтожают население. Это их ласки.

— Все импотенты, дорогая. На свете только ты и я умеем любить по-настоящему.

И он нежно поцеловал ей руку. Показалось мне или я действительно уловил во взгляде Лили оттенок жестокости и насмешки?

— Да, Флориан, ты величайший любовник. Ты ни разу не прикоснулся ко мне.

— Спасибо, дорогая.

— Ты ни разу не разочаровал меня.

— В этом-то и весь секрет. Абсолют, с ним нужно тонкое обхождение. Кстати, истинные зрелые мужчины, мужчины вроде меня, безо всяких изъянов… гм-гм… если не считать совершенного пустяка, — испытывают отвращение к физиологии, к плотскому, им ненавистно держать в руках, обладать, иметь. Им вполне достаточно мечтать и помогать мечтать тебе. Вот так избегают посредственности.

Лили кончиками пальцев нежно поглаживает скалу, ласкает извечную твердость.

— Флориан, ты считаешь, что я слишком требовательна и придирчива?

— Помилуй, дорогая, что за идея! Ты провидишь великое, только и всего. У тебя мозги устроены совершенно по-другому. Ну да, возможно, ты излишне капризна, чуть-чуть фантазерка, всегда стремишься к невозможному…

Он умолк. Мне показалось, или Флориан действительно обиделся? А Лили поднимает глаза с трогательной и даже страстной улыбкой, в которой читается — как бы это сказать? — да, именно читается некое обещание, и взгляд ее снова стал блуждать по небу.

Я опять ощутил беспокойство. Уж очень подозрительно, что этот хмырь, который приютил меня, все время косится на Бога. Нет, в его подсознании я решительно не нахожу ничего стоящего. Я даже подумал, а вдруг это истинный христианин, но тогда какого черта я в нем делаю?

Флориан смущенно кашлянул:

— Послушай, дорогая, может, тебе есть смысл чуть-чуть уменьшить свои притязания… Совсем немножечко.

Лили скорчила недовольную гримаску, грациозно склонила голову и положила ее на плечо Флориану. При этом она что-то мелодично мурлыкает, играя со своими кудрями. Лицо ее настолько совершенно, что так и подталкивает к совершению преступления на почве страсти. У меня появилось предчувствие: в ближайшие дни в каком-нибудь темном закоулке леса Гайст ее разорвут на куски.

— Какая тишина! — прошептала она. — Можно подумать, природа затаила дыхание.

— Она любуется тобой, дорогая.

— Флориан, почему никогда ничего не происходит?

— Да нет же, происходит, и многое, просто ты чуточку рассеянная и не замечаешь. Вот, например, произошло великолепнейшее Распятие, ему многократно подражали. О нем даже до сих пор говорят, и в очень лестных для тебя выражениях. Замечательные крестовые походы, костры, инквизиции, несколько весьма показательных революций… И все ради твоих прекрасных глаз. О нет, я не стану утверждать, что им удалось, но как-никак они пытались… Да, пытались.

— Мне не нужны развлечения. Я люблю серьезные вещи.

— Гм… Я знаю, дорогая. Но для них это имеет историческое значение. Им вечно необходимо проявить себя… к сожалению.

Она раздраженно передергивает плечами.

— А что, по-твоему, серьезной женщине делать с их крестовыми походами, революциями? Они просто-напросто хотят вывернуться.

— Как вывернуться?

— Они вечно делают вид, будто чем-то страшно заняты. Все изображают из себя этаких виртуозов, Паганини, но когда выходят на сцену, неизменно оказывается, что они забыли своего «Страдивари».

Я прыснул со смеху. Просто не смог удержаться. Она, правда, меня не слышала.

— А потом они утверждают, что я фригидная и что у меня — у меня! — чего-то недостает!

— Ну, таким образом они хотят с честью выйти из сражения. Не плачь, дорогая.

— Я иногда задаю себе вопрос, почему я все еще продолжаю искать. Уж лучше мне покинуть этот мир.

— Большего удовольствия ты им не могла бы доставить. Когда мужчина начинает испытывать… некоторые затруднения, он все делает так, чтобы его любовница бросила его. Изящество хамья. Позволь мне утереть твои слезы.

Он проделал это с потрясающей нежностью. Да, этот Флориан величайший осушитель слез. Он лишь провел рукой, и все, слез как не бывало.

— Ах, как ты прекрасна! Куда ты смотришь?

— Там, внизу, большой белый дом. Мы могли бы сходить взглянуть на него.

— Это доминиканский монастырь, дорогая.

— Ну и что?

— Дорогая, ты же прекрасно знаешь, с религией мы пробовали, и неоднократно. Результат нулевой.