Онлайн чтение книги По дикому Курдистану
Глава 1. СМЕРТЬ СВЯТОГО

Навестив вождя курдов-бадинан, мы возвращались. На вершине холма, последнего на нашем пути, откуда вся долина поклонников дьявола[1]Поклонники дьявола – езиды. полностью предстала перед нами, мы заметили вблизи дома, принадлежащего бею, огромную кучу хвороста. Езиды усердно набрасывали сверху все новые и новые ветки. Пир Камек стоял тут же и время от времени швырял в кучу кусочки горной смолы.

– Это его жертвенный костер, – сказал Али-бей.

– Что же он принесет в жертву?

– Я не знаю.

– Может быть, какое-нибудь животное?

– Только язычники сжигают животных.

– Тогда это, может быть, фрукты?

– Езиды не сжигают ни зверей, ни фруктов. Пир не сказал мне, что именно он сожжет, но он великий святой, и все, что бы он ни сделал, не будет грехом.

Хотя с противоположного холма все еще были слышны ружейные салюты подходящих паломников, а в долине по-прежнему раздавались ответные выстрелы езидов, я уже заметил, когда мы спустились, что вряд ли эта долина сможет вместить большее число людей. Мы оставили своих лошадей и отправились к гробнице. Около дороги к ней располагался фонтан, обрамленный каменными плитами. На одной из них сидел Мир Шейх-хан и беседовал с несколькими паломниками, которые как своими позами, так и почтительным отдалением от Мира явно выражали благоговейное к нему отношение.

– Этот фонтан священен, и только Мир, я и священники могут сидеть на этих камнях. Поэтому не гневайся, если придется постоять! – сказал мне Али.

Мы приблизились, хан подал рядом стоящим знак, и они подвинулись, чтобы дать нам пройти. Он приподнялся, прошел несколько шагов навстречу нам и протянул руки.

– Со счастливым возвращением! Занимайте место по мою правую и левую руку.

Он указал бею на место слева, так что мне оставалось лишь одно. Я уселся на священные камни и при этом не встретил ни у кого из присутствующих ни малейшего неодобрения.

Как же сильно отличалось их поведение от встречающегося обычно у мусульман!

– Ты говорил с вождем? – спросил хан.

– Да. Все в полнейшем порядке. Ты уже что-нибудь сообщил паломникам?

– Нет.

– Тогда пора собирать людей. Отдавай приказ!

Али-бей поднялся и ушел.

Когда я беседовал с ханом, среди паломников стало заметно оживленное движение. Женщины и дети оставались на своих местах, мужчины же, напротив, строились вдоль ручья, а вожди отдельных племен, кланов и поселений образовали около Али-бея круг, и он сообщил им о намерениях мутасаррыфа[2]Мутасаррыф – правитель санджака (тур.), второй по величине (после вилайета) административной единицы Османской империи. Мосула. При этом царили такое спокойствие и порядок, как на европейском военном параде, в противоположность той шумной неразберихе, которую обычно мы привыкли встречать в армиях восточных стран.

Спустя некоторое время, после того как вожди оповестили своих людей о приказах бея, собрание организованно разошлось и каждый отправился на то же самое место, которое он до этого занимал.

Али-бей возвратился к нам.

– Что ты им приказал? – спросил хан.

Али-бей вытянул вперед руку, указав на группу людей, человек примерно в двадцать, поднимающуюся той же тропою, которой мы недавно спускались.

– Смотри, это айранские воины Хаджи Джо и Шура-хана, которые очень хорошо знают эту местность. Они идут навстречу туркам и предупредят нас об их приближении. На направлении к Баадри у меня тоже стоят посты, и поэтому практически невозможно застать нас врасплох. До наступления ночи осталось еще три часа, этого хватит, чтобы отправить все ненужное в долину Идиз. Мужчины сейчас отправятся, Селек покажет им дорогу.

– Они возвратятся к началу священнодействия?

– Да, безусловно.

– Тогда пусть идут.

Спустя некоторое время мимо нас потянулось длинное шествие людей, ведущих животных и несущих с собою разный скарб. Они двигались к гробнице, постепенно исчезая за нею. На скалистой тропе над гробницей они появлялись снова, и можно было наблюдать их долгий путь наверх, к высокому и частому лесу.

После я должен был с Али-беем отлучиться. Было обеденное время. Затем ко мне подошел башибузук[3]Башибузук – солдат иррегулярных конных частей турецкого войска в XVIII-XIX вв..

– Господин, я должен тебе кое-что сказать. Нам грозит великая опасность! Эти люди дьявола уже полчаса смотрят на меня своими страшными глазами. Похоже, что они хотят меня убить.

На болюке-эмини[4]Болюк-эмини – квартирмейстер (тур.); в романе «Через пустыню» Ифра был назван ротным писарем. была турецкая форма, и поэтому я очень легко мог объяснить поведение езидов, которым угрожали турки. Впрочем, я был убежден, что с ним ничего не случится.

– Это ужасно! – сказал я. – Если они тебя убьют, то кто же будет подвязывать хвост твоему ослу?

– Господин, так они же и осла заколют! Ты разве не видел, они уже зарезали почти всех своих быков и овец!

– Твой осел и ты тоже в безопасности. Вы же одно целое, вас не разлить водой.

– Ты мне это обещаешь?

– Я тебе это обещаю!

– Мне было страшно, когда тебя здесь не было. Ты снова уходишь?

– Нет, я остаюсь здесь. Но на всякий случай я приказываю тебе быть постоянно здесь, в доме, и не расхаживать среди езидов, иначе мне будет просто невозможно защитить тебя.

Он ушел почти успокоенный – герой, которого ко мне приставил мутасаррыф для моей же защиты.

Я поднялся на площадку к шейху Мохаммеду Эмину.

– Хамдульиллах, возблагодарим Господа, что ты пришел! – сказал он. – Я тосковал по тебе, как трава по ночной росе.

– Ты постоянно был здесь, наверху?

– Да, меня никто не должен узнать, а то меня выдадут. Что нового ты узнал?

Я сообщил ему все. Когда я закончил, он указал на лежащее перед ним оружие.

– Мы подготовим им достойную встречу!

– Тебе не понадобится твое оружие.

– Разве я не должен защищать себя самого и моих друзей?

– Они достаточно сильны. Или ты хочешь попасть в лапы туркам, от которых ты еле ушел, или, может, ты желаешь получить пулю или нож в сердце, чтобы твой сын и дальше томился в плену в Амадии?

– Эмир, ты говоришь, безусловно, как умный, но не как храбрый человек.

– Шейх, ты знаешь, что я не боюсь никакого врага, и это не страх говорит во мне. Али-бей потребовал, чтобы мы держались подальше от сражения. Он, кстати, убежден, что до боя дело совсем не дойдет. Я думаю так же.

– Ты считаешь, турки сдадутся без сопротивления?

– Если они этого не сделают, их просто перестреляют.

– Турецкие офицеры ни на что не годятся, это правда, но солдаты смелы. Они будут штурмовать холмы…

– Пятнадцать сотен против каких-то шести тысяч?

– А удастся ли их окружить?

– Удастся.

– Тогда, значит, мы вместе с женщинами должны идти в долину Идиз?

– Ты – да.

– А ты?

– Я останусь здесь.

– Аллах керим! Зачем? Это равнозначно смерти!

– Я не верю в это. Я под защитой падишаха, у меня есть рекомендации мутасаррыфа, и еще у меня есть болюк-эмини; уже одного присутствия его достаточно для моей надежной защиты.

– А что ты хочешь здесь делать?

– Не хочу, чтобы случилась беда.

– Знает ли об этом Али-бей?

– Нет.

– А Мир Шейх-хан?

– Тоже нет. Они узнают об этом в свое время. Мне понадобилось немало усилий, чтобы убедить шейха одобрить мой замысел. Наконец-то мне удалось это сделать.

– Аллах-иль-Аллах! Дороги человека запечатлены в Коране, – сказал он.

– Я не хочу уговаривать тебя отказаться от своего замысла. Я просто останусь с тобой!

– Ты? Так дело не пойдет!

– Отчего же?

– Я тебе уже растолковал, что я не подвергаюсь опасности. Тебя же, если узнают, ожидает другая участь.

– Конец человека запечатлен в Коране. Если я должен умереть, то я умру, и все равно, произойдет это здесь или там, в Амадии.

– Ты нарочно ввергаешь себя в беду, но забываешь, правда, что ты и меня вместе с собой вмешиваешь в это дело.

Мне казалось, что это был единственный способ справиться с его упорством.

– Тебя? Как это так? – спросил он.

– Если я здесь останусь один, меня защитят мои фирманы, а если они застанут рядом со мною тебя, врага мутасаррыфа, убежавшего пленника, я лишусь этой защиты. И тогда мы пропали, и ты и я.

Он смотрел в раздумье вниз. Я видел, что в нем все противилось уходу в долину Идиз, но дал ему время принять решение. Наконец он неуверенно, вполголоса сказал:

– Эмир, ты считаешь меня трусом?

– Нет, конечно. Я хорошо знаю, что ты смел и бесстрашен.

– Что подумает Али-бей?

– Он думает так же, как и я; так же считает и Мир Шейх-хан.

– А другие езиды?

– Твоя слава им хорошо известна, они знают, ты не убегаешь от врага. Уж на это ты можешь положиться!

– А если кто-то будет сомневаться в моем мужестве, ты оградишь меня от этого? Ты скажешь при всех, что я ушел вместе с женщинами в долину Идиз по твоему приказу.

– Я буду это говорить везде и всем!

– Что ж, ладно, я сделаю так, как ты мне предлагаешь.

Покорившись своей судьбе, он отодвинул от себя ружье и обратил свое лицо к долине, уже начавшей покрываться вечерней тенью.

Тут как раз возвратились мужчины, ходившие в Идиз. Они шли разрозненной цепочкой и, добравшись до долины, разошлись на наших глазах в разные стороны.

Со стороны святой гробницы донесся оружейный залп, одновременно с этим к нам взобрался Али-бей и сказал:

– Начинается великое таинство у гробницы. При этом еще никогда не присутствовал чужой, но Мир Шейх-хан дал мне разрешение от лица всех священников пригласить вас быть вместе с нами.

…Из глубины гробницы раздался крик, и кавалли подняли свои инструменты. Флейты заиграли медленную жалобную мелодию, а такт задавали легкие удары по тамбурину.

При завершении пьесы Мир Шейх-хан вышел из здания наружу, сопровождаемый двумя шейхами. Один из них нес деревянный пульт, похожий на пюпитр, его поставили в центре двора. Другой нес маленький сосуд с водой и еще один, открытый и круглый, где находилась какая-то горящая жидкость. Оба сосуда установили на пульт, и к нему подошел Мир Шейх-хан.

Он сделал знак рукой, и музыка заиграла снова. После вступления мелодию подхватили священники, запев гимн в один голос. К сожалению, я не мог записать его содержания – на это обратили бы внимание окружающие, так что дословный текст не сохранился в моей памяти. Гимн пели по-арабски, и призывал он к чистоте, вере и бдительности.

После этого Мир Шейх-хан выступил с короткой речью перед священниками.

Я пошел искать Халефа, которого хотел взять в качестве сопровождающего. Он сидел на платформе дома рядом с болюком-эмини. Они беседовали возбужденно и оба быстро, прыжком, поднялись на ноги и подошли ко мне.

– Ты пойдешь со мной, Халеф, туда, вверх, на холм, там можно увидеть, как освещается вся долина!

– О эмир, позволь мне идти с тобой! – попросил Ифра.

– Не имею ничего против. Вперед!

Там, внизу, в долине, огонь горел на огне. Тысячи светящихся точек пересекались, скакали и скользили, танцевали, перемешиваясь стремительным потоком; маленькие, совсем крохотные глубоко внизу, и чем ближе к нам, тем крупнее. Святилище прямо-таки сверкало в потоках света, обе башни стремились вверх, в сумрак ночи, как пылающие обелиски. К этому добавлялись и летящие к нам наверх смутные смешавшиеся человеческие голоса, которые часто перекрывались громкими и близкими криками ликования. Я мог бы часами наблюдать и слушать эту какофонию и испытывать при этом небывалое наслаждение.

Скоро нашли Селека. Ему дали лошадь, и он взял с собой оружие. Халеф тоже должен был ехать с нами. Я полагался на него больше, чем на кого-нибудь другого. Через двадцать минут после того, как я в первый раз увидел эту «звезду», мы уже мчались по дороге на Айн-Сифни. На следующем холме мы остановились. Я всмотрелся в сумерки, лежащие перед нами, и наконец опять различил вспышку. Я обратил внимание Селека на это.

– Эмир, это не звезда, но это и не факелы. Они давали бы более широкий свет. Это фонари.

– Я должен подобраться к ним как можно ближе. Ты хорошо знаешь эту местность?

– Я тебя проведу; я знаю здесь каждый камень и каждый куст. Двигайся вплотную ко мне и держи лошадь покрепче.

Он свернул направо от ручья, и мы пустили наших лошадей рысью по камням и валежнику. Это была дьявольская скачка, но уже примерно через двадцать минут мы яснее различили несколько огней. Спустя еще четверть часа огни исчезли за горным хребтом, возвышающимся на нашем пути. Мы доскакали до него и теперь могли отчетливо видеть, что перед нами двигалась длинная цепь огней. Кто там двигался – с того места, откуда мы смотрели, нельзя было понять. Тут же мы, правда, заметили, что цепочки внезапно пропали и уже больше не появлялись.

– Там что, стоит еще один холм?

– Нет, здесь равнина, – отвечал Селек.

– Может, овраг или долина, где могут спрятаться эти огни?

– Нет.

– Или лес?..

– Да, эмир, – прервал он меня. – Там, где исчезли огни, находится маленькая оливковая роща.

– Вот оно что! Ты останешься здесь с лошадьми и будешь ждать нас. Халеф отправится со мной.

– Господин, возьми меня с собой, – попросил Селек.

– Нас тогда выдадут лошади.

– Мы можем их привязать!

– Мой вороной слишком ценен для того, чтобы его можно было оставлять без надзора. И, кроме того, ты не умеешь как следует подкрадываться. Тебя тотчас же услышат и увидят.

– Эмир, я смогу подползти незаметно!

– Успокойся! – сказал Халеф. – Я тоже однажды думал, что сумею заползти в дуар[5]Дуар – палаточная деревня. и увести лучшую лошадь, но, когда мне пришлось это делать перед глазами эфенди, мне стало стыдно, как ребенку! Но утешься, ведь Аллах не собирался сделать из тебя ящерицу!

Мы оставили ружья и пошли вперед. Уже стало настолько светло, что можно было в пятидесяти шагах различить силуэт человека. Где-то через десять минут перед нами возникли темные точки, увеличивающиеся с каждым нашим шагом. Это была оливковая роща. Когда нам оставалось минут пять-шесть до рощи, я остановился и напряженно прислушался. Не было слышно ни малейшего звука.

– Иди прямо за мною, чтобы мы оттуда выглядели как один человек.

На мне были только штаны и куртка темного цвета, на голове феска со снятым тюрбанным платком, так что меня не так-то просто было заметить на темной земле. Как, впрочем, и Халефа.

Беззвучно мы скользнули к роще. Тут послышался шум надламываемых сучьев. Мы распластались и медленно поползли дальше. Треск веток становился все громче.

– Сучья собирают, хотят, наверное, зажечь костер.

– Нам это на руку! – прошептал Халеф.

Скоро мы были уже у края рощи. Фырканье лошадей и мужские головы стали уже различимы. Мы лежали вплотную к кустарнику. Я показал на него и тихо произнес:

– Спрячься здесь и ожидай меня, Халеф.

– Господин, я тебя не покину, я с тобой…

– Ты меня выдашь, потому что в лесу беззвучно ползти труднее, чем в открытом поле. Я тебя только затем и взял, чтобы ты прикрыл меня при отходе. Лежи здесь, даже если услышишь выстрелы. Если я тебя позову, беги как можно быстрее ко мне.

– А если ты не придешь и не крикнешь?

– Тогда через полчаса проползи немного вперед и посмотри, что со мною случилось.

– Сиди, если они тебя убьют, я их всех уничтожу!

Я выслушал это заверение и отполз. Не успев еще отдалиться от Халефа, я услышал, как кто-то громким, повелевающим голосом крикнул:

– Зажигай, зажигай огонь!

Этот человек находился примерно в сотне шагов от меня. Таким образом, я мог беспрепятственно продолжать ползти. Через некоторое время я услышал потрескивание пламени и одновременно заметил светлое мерцание, проникавшее через гущу деревьев и освещавшее землю прямо возле меня. Это, естественно, значительно затруднило мое предприятие.

– Клади камни вокруг костра! – Это был тот же самый командирский голос.

Приказу не преминули тотчас же последовать; мерцание пропало, и я теперь мог продвигаться вперед. Я переползал от одного ствола к другому и пережидал за каждым, удостоверяясь, что меня не заметили. К счастью, эта предосторожность была излишней; я находился отнюдь не в американских дебрях, и эти ходившие прямо передо мною наивные люди, кажется, не имели ни малейшего представления о том, что кому-то могло прийти в голову их подслушать.

Так я продвигался все дальше, пока не добрался до дерева, чьи корни пустили многочисленные отростки, и я рассчитывал найти за этими корнями достаточно надежное укрытие. Это было предпочтительнее также потому, что недалеко от дерева сидели двое мужчин – двое турецких офицеров, которыми я и хотел заняться.

Предприняв меры предосторожности, я уютно, по-домашнему, устроился за корнями и теперь мог обозревать все поле действия. Снаружи, перед этой маленькой рощицей, стояли четыре горные пушки, точнее говоря – две пушки и две гаубицы, на краю рощи паслись около двадцати привязанных мулов, требующихся для транспортировки орудий. Обычно для одного орудия нужны четыре-пять мулов один несет ствол, один – лафет и два или три – ящики с боеприпасами.

Неподалеку удобно устроились канониры, растянувшись на земле, они тихо беседовали друг с другом. Оба офицера хотели выпить кофе и выкурить по трубке, для этого и развели они костер. Над ним на двух камнях стоял котелок. Один из этих героев был капитаном, другой – лейтенантом. Я лежал так близко к офицерам, что мог слышать все, что они говорили.

Мне было вполне достаточно того, что я узнал, поэтому я начал продвигаться назад, сначала медленно и осторожно, затем все быстрее. При этом я даже приподнялся от земли, чему Халеф немало удивился, когда меня увидел.

– Кто это, сиди?

– Артиллеристы. Идем, у нас нет времени.

– Мы что – пойдем, выпрямившись во весь рост?

– Да.

Скоро мы добрались до наших лошадей, сели на них и повернули обратно.

Путь до Шейх-Ади мы одолели теперь, естественно, быстрее, чем в прошлый раз. Там царила та же самая оживленная жизнь.

Я услышал, что Али-бей находился около святилища, и встретил его с Мир Шейх-ханом во внутреннем дворе. Полный ожиданий, он подошел ко мне и проводил до хана.

– Что ты видел? – спросил он.

– Пушки!

– О! – сказал он испуганно. – Сколько?

– Четыре малые горные пушки.

– И что они намереваются делать?

– Они должны подвергнуть бомбардировке Шейх-Ади. Когда пехота нападет со стороны Баадри и Калони, долину будут расстреливать оттуда, снизу, от ручья, артиллерией. Неплохой план: оттуда, в самом деле, можно охватить огнем всю долину. Им нужно было только переправить незаметно пушки через холмы. Это им удалось, они воспользовались мулами, с их помощью можно всего лишь за один час доставить пушки от их лагеря до Шейх-Ади.

– Что нужно делать, эмир?

– Немедленно собери мне шестьдесят всадников и несколько фонарей, и тогда не позже чем через два часа у тебя будут и орудия, и канониры. Всех турок доставят сюда, в Шейх-Ади!

– Ты заберешь их в плен?

– А как же!

– Господин, я дам тебе сто всадников!

– Хорошо, давай сейчас же восемьдесят и скажи им, что я жду их внизу у воды.

Я ушел и застал Халефа и Селека еще у лошадей.

– Что собирается делать Али-бей? – спросил Халеф.

– Ничего. Мы сами сделаем все, что нужно.

– В чем дело, сиди? Ты смеешься! Мне понятно выражение твоего лица, так мы идем за пушками?

– Конечно! Но мне нужны пушки и не нужно пролитой крови. Потому мы возьмем еще восемьдесят всадников.

Я послал Селека с десятью воинами вперед и, немного поотстав, последовал с остальными за ними. Добравшись до возвышенности, на которой Селек тогда ждал нас, мы не увидели врага и спешились. Нескольким воинам я приказал стоять в охране, десять остались с лошадьми. Без моего ведома они не могли отлучиться от стоянки. Мы поползли к роще. На необходимом расстоянии от нее сделали остановку, и я один пополз дальше. Как и прежде, я добрался беспрепятственно до дерева, под которым недавно лежал. Турки разделились на группы, лежали вместе и болтали. Я же надеялся, что они будут спать. Их солдатская бдительность и ожидание недалекого боя не давали им забыться. Я насчитал тридцать четыре человека, включая унтер-офицера и двоих офицеров, и после этого возвратился к своим.

– Хаджи Халеф и Селек, приведите сюда своих лошадей! Вам следует объехать по дуге рощицу. С другой ее стороны вас остановят турки. Вы скажете, что едете на торжество в Шейх-Ади и заблудились. Таким образом отвлечете от нас внимание османов. Все остальное – наше дело. Идите!

Остальные по моей команде построились двумя рядами, чтобы окружить рощу с трех сторон. Я дал необходимые указания, после чего мы залегли и поползли вперед.

Я, естественно, продвигался быстрее всех. Я приник к своему дереву за пару минут до того, как раздалось громкое цоканье копыт. Костер турок еще горел, поэтому я мог достаточно хорошо обозревать все пространство. Оба офицера, пока меня не было, должно быть, лишь курили и пили кофе.

Потом раздался стук копыт. Лейтенант приподнял голову.

– Едут! – сказал он. Капитан тоже прислушался.

– Кто это может быть? – спросил он.

– Это два всадника – слышу по цокоту.

Они встали, солдаты последовали их примеру. В свете костра показались Халеф и Селек. Капитан пошел им навстречу, обнажая саблю.

– Стой! Кто вы? – окликнул он их.

Турки окружили Халефа и Селека. Мой маленький Халеф смотрел вниз на офицеров с таким выражением лица, что я заключил: турки произвели на него такое же впечатление, что и на меня.

– Я спросил, кто вы? – повторил капитан.

– Люди!

– Что за люди?

– Мужчины!

– Что за мужчины?

– На лошадях.

– Проглоти вас дьявол! Отвечайте как следует, иначе отведаете розог! Итак, кто вы?

– Мы езиды! – отвечал Селек уже не таким нахальным голосом.

– Езиды? А! Откуда?

– Из Мекки.

– Из Мекки? Аллах-иль-Аллах! Там что, тоже есть поклонники дьявола?

– Если быть точным, то пятьсот тысяч.

– Так много? Аллах керим! На его поле среди пшеницы много выросло и сорняков! Куда вы едете?

– В Шейх-Ади.

– Ага, вот я вас и поймал. Зачем вам туда?

– Там идет большое торжество.

– Это я знаю. Поете и танцуете со своим дьяволом и молитесь при этом на петуха, выведенного в джехенне[6]Джехенна – ад (араб.).. Слезайте! Вы мои пленники!

– А что мы такого сделали?

– Вы – сыны дьявола. Вас нужно сечь, пока вам тошно не станет! А ну, вниз, вниз!

Он кинулся к ним, и их силой стащили с лошадей.

– Сдать оружие!

Я знал, Халеф никогда не сдаст оружия. Даже в такой ситуации.

Халеф сверкнул очами и осмотрелся; я поднял голову достаточно высоко, чтобы он смог меня увидеть. Теперь он знал, что я вне опасности. По непрекращающемуся шороху позади меня я понял, что мы их окружили.

– Наше оружие? – спросил Халеф. – Послушай, юзбаши[7]Юзбаши – капитан (тур.)., позволь нам кое-что тебе сказать.

– Слушаю.

– Это мы можем сказать только тебе и мюльазиму[8]Мюльазим – лейтенант (тур.)..

– Меня это не интересует!

– Это важно, очень важно!

– Ну что?

– Слушай!

Халеф прошептал ему что-то на ухо, и это мгновенно возымело свое действие: капитан отступил на шаг назад и посмотрел на Халефа. На его лице выразилось почтение. Позже я узнал, что хитрец ему шепнул: «Это касается вашего кошелька».

– Это правда? – спросил офицер.

– Так точно!

– Ты будешь об этом молчать?

– Как могила!

– Поклянись мне.

– Как нужно мне клясться?

– Клянись Аллахом и бородою… О нет, вы же езиды. Тогда клянись дьяволом, которому вы поклоняетесь.

– Хорошо! Пусть знает дьявол, что я ничего об этом никому не скажу.

– Но он тебя разорвет, если ты скажешь неправду. Давай, мюльазим, пошли вместе.

Четверо мужчин подошли к огню. Я различал каждое слово из их разговора.

– Теперь говори! – приказал капитан.

– Отпусти нас! Мы тебе заплатим!

– Сколько вы заплатите нам за вашу свободу?

– А сколько ты требуешь?

– Пятнадцать тысяч пиастров за каждого.

– Господин, мы бедные паломники. Столько у нас нет.

– Сколько же у вас?

– Пятьсот пиастров мы могли бы дать.

– Пятьсот? Парень, вы хотите нас надуть.

– Может, найдется и шестьсот.

– Вы даете двенадцать тысяч пиастров, и ни монетой меньше. Клянусь Мохаммедом. Больше не уступлю. А не желаете, я прикажу вас сечь, пока вы сами мне их не отдадите. Вы сказали, у вас есть способы сделать ваши деньги невидимыми. Значит, денег у вас много. Ну а у меня найдутся способы сделать ваши деньги видимыми.

Халеф сделал вид, что испугался.

– Господин, может, немножко подешевле?

– Нет уж.

– Тогда нам придется тебе их отдать.

– Вы мерзавцы. Я вижу теперь, что у вас много денег. Ваша свобода будет стоить не двенадцать тысяч пиастров, а вы нам дадите столько, сколько я потребовал сначала, – пятнадцать тысяч пиастров.

– Прости, господин, это слишком мало.

Капитан посмотрел на Халефа с удивлением:

– Что ты имеешь в виду, парень?

– Говорю: каждый из нас стоит больше пятнадцати тысяч пиастров. Разреши нам дать тебе пятьдесят тысяч!

– Ты что, рехнулся?

– Или сто тысяч.

Пекарь-юзбаши надул беспомощно щеки, перевел взгляд на костлявое лицо лейтенанта и спросил его:

– Лейтенант, что скажешь?

С трудом закрыв рот, тот признался чистосердечно:

– Ничего, абсолютно ничего!

– Я тоже ничего не скажу! Эти люди, должно быть, чудовищно богаты. – Потом он снова повернулся к Халефу: – И где у вас деньги?

– У нас здесь есть человек, который за нас заплатит. Но увидеть его тебе не удастся.

– Огради нас Аллах! Ты говоришь о дьяволе?

– Позвать его?

– Нет, нет, ни за что! Я не езид и не умею с ним говорить! Я умер бы от страха!

– Тебе не будет страшно, потому что этот шайтан придет в облике человека. А вот и он!

Я поднялся из-за дерева и двумя быстрыми шагами преодолел разделяющее нас пространство. В ужасе они кинулись бежать: один направо, другой налево. Впрочем, мой вид им, очевидно, показался не очень страшным, ибо они тут же остановились и безмолвно уставились на меня.

– Юзбаши, – заговорил я с ними, – я слышал, о чем вы говорили вечером и сегодня утром. Вы говорили: Шейх-Ади – гнездо разврата!

Тяжелый вздох был мне единственным ответом.

– Вы говорили, Аллаху следовало бы разгромить и раздавить всех немусульман.

– О! О! – только и было слышно.

– Дальше вы говорили, что перестреляете этих злодеев, мошенников, нечистых, бесстыжих собак и захватите много трофеев!

Мюльазим был полуживым от страха, а юзбаши мог только стонать.

– Потом вы хотели, чтобы вас повысили по службе, что позволило бы курить ширазский табак.

– Он знает все, – трусливо произнес капитан.

– Да, я знаю все! Я переведу вас! Ты знаешь куда?

Он затряс головой.

– В Шейх-Ади, к нечистым и бесстыжим, которых вы хотели убить, а теперь я заявляю вам то, что вы недавно говорили этим двоим: вы мои пленники!

Солдаты не могли взять в толк все происходящее, они стояли, тесно сбившись в кучку. Знак, которым я сопроводил мои последние слова, произвел свое действие. Езиды выступили из-за деревьев и окружили солдат. Никто из турок и не думал оказывать сопротивления. Все были ошарашены. Только офицеры догадались, что на самом деле происходит, их руки метнулись к поясу.

– Стоп, только без стрельбы! – окрикнул я их и вытащил револьвер. – Кто схватится за оружие, будет мгновенно расстрелян.

– Кто ты? – спросил капитан.

Он прямо-таки обливался потом. Мне было немного жаль этого доброго и честного Фальстафа[9]Фальстаф – комический персонаж произведений В. Шекспира. и дрожащего рядом с ним Дон-Кихота.

Все их мечты о повышении в чине пошли прахом.

– Я вам друг и поэтому не хочу, чтобы вас расстреляли офицеры. Сдайте ваше оружие!

– Но нам оно нужно.

– Зачем?

– Чтобы оборонять орудия!

Беспримерная наивность! Я громко рассмеялся. Потом успокоил их:

– Оставьте ваши страхи, мы сами будем охранять пушки!

Мы еще немного попрепирались, но потом все же они протянули оружие.

– Что вы сделаете с нами? – задал вопрос встревоженный юзбаши.

– Это зависит от вашего поведения. Может, вас убьют, может, помилуют, если будете послушными.

– И что мы должны делать?

– Самым первым делом без утайки ответить на мои вопросы.

– Спрашивайте.

– Здесь появятся еще солдаты?

– Нет.

– Вас действительно столько, сколько здесь?

– Да.

– Тогда миралай[10]Миралай – полковник (тур.). Омар Амед не очень умный человек. В Шейх-Ади находятся несколько тысяч вооруженных людей, а он посылает против них всего три десятка с четырьмя пушками. Он должен был бы послать как прикрытие минимум алая-эмини[11]Алай-эмини – полковой квартирмейстер (тур.). В романах восточного цикла К. Мая эта должность соответствует командиру батальона. с двумястами пехотинцами. Он понадеялся, что езидов так же легко захватить и убить, как мух. Какие приказы он вам отдал?

– Мы должны, не привлекая внимания, доставить орудия к воде.

– А потом?

– А потом подниматься, пока до Шейх-Ади не останется полчаса ходьбы.

– Дальше!

– Там мы должны ждать, пока он нам не пришлет гонца. Затем продвинуться вплоть до долины и обстреливать езидов ядрами, картечью и гранатами.

– Ну что же, продвинуться до долины я вам разрешаю, даже дальше, вглубь долины. Правда, стрелять мы поручим другим.

Что случилось, то случилось, ничего не поделаешь, и, как истинные фаталисты, турки спокойно вручили свои жизни судьбе. Их собрали вместе и приказали ждать езидов. Орудийные части погрузили на мулов и под прикрытием отправили в долину. После этого мы вскочили на своих лошадей.

За полчаса до долины Шейх-Ади я велел оставить пушки и двадцать человек, чтобы перехватить на этом месте гонца, ожидавшегося от миралая.

Прямо у входа в долину нам встретилась большая толпа. Слух о нашей маленькой экспедиции уже распространился между паломниками, и здесь собрались люди, чтобы узнать о результатах экспедиции. Поэтому в долине прекратили стрельбу, так что везде царила глубокая тишина. Перестрелка была бы слышна, если бы между нами и турками завязался серьезный бой.

Первым, кто подошел ко мне, был Али-бей.

– Наконец-то ты здесь! – воскликнул он, явно успокоенный, и добавил озабоченно: – Но без пушек! И без воинов!

– Успокойся, ни один человек не пропал, и никто не ранен.

– Где они?

– С Халефом и Селеком по ту сторону долины, я их оставил там вместе с орудиями.

– Зачем?

– Этот юзбаши рассказал мне, что миралай пошлет гонца на то самое место, где сейчас стоят пушки. Потом они бы выступили вперед и начали бы обстреливать Шейх-Ади гранатами, ядрами и картечью. У тебя есть воины, умеющие работать с орудиями?

– Таких предостаточно!

– Тогда пошли их туда. Они обменяются с турками одеждой, возьмут в плен гонца, потом сделают залп из пушек. Это будет для нас верным знаком того, что враг уже близок, а его самого склонит к преждевременной атаке.

– А что ты сделаешь с пленными?

– Я их отошлю прочь и прикажу охранять.

– В долине Идиз?

– Нет. Это место никому, кроме езидов, нельзя видеть. Просто здесь есть маленькое ущелье, где можно малым числом воинов охранять большое число пленных. Идем!

В его доме меня ожидал обильный ужин, причем обслуживала меня жена Али-бея, который сам не ужинал, поскольку отправился распоряжаться переодеванием пленных и отводить их в тайное ущелье. Обученные езидские канониры натянули на себя турецкую форму и скоро ушли к орудиям.

Звезды уже поблекли, когда Али-бей пришел ко мне.

– Ты готов отправляться, эмир?

– Позволь остаться здесь.

– Ты хочешь сражаться?

– Нет.

– В таком случае присоединиться к нам и посмотреть, храбры ли мы?

– Я буду не с вами, я останусь в Шейх-Ади.

– Господин, как можно!

– Я думаю, что мне нужно поступить именно так.

– Тебя убьют!

– Нет, я нахожусь под защитой Аллаха и мутасаррыфа.

– Но ты ведь и наш друг, ты взял в плен артиллеристов, это будет стоить тебе жизни!

– А кто расскажет это туркам? Я останусь здесь с Халефом и башибузуком. Так я принесу вам больше пользы, чем если бы я находился в ваших рядах.

– Может быть, ты и прав, но при стрельбе тебя могут ранить и даже убить.

– Не думаю. Я сумею позаботиться о себе и не подставляться вашим пулям.

Тут отворилась дверь и вошел мужчина. Он был из охранников, расставленных Али-беем.

– Господин! – начал он докладывать. – Мы отступили, ибо турки уже в Баадри. Через час они будут здесь.

– Возвращайся и скажи своим, чтобы они постоянно наблюдали за продвижением турок, но ни в коем случае им не показывались.

Мы вышли из дома. Мимо нас тянулись женщины с детьми и исчезали за святилищем. Тут прибежал еще один запыхавшийся гонец и доложил:

– Господин, турки уже давно покинули Калони и двигаются лесами. Через час они будут здесь.

– Расположитесь по ту сторону первой долины и отступайте с появлением турок. Наши будут вас ждать наверху.

Мужчина побежал назад, а бей ушел на некоторое время по своим делам. Я стоял около дома Али-бея и смотрел на людей, двигающихся мимо меня. За женщинами с детьми шли длинными рядами мужчины, кто пешком, кто верхом, они не сворачивали за святилищем, а взбирались на холмы по направлению к Баадри и Калони, чтобы освободить для турок долину.

Чувство, которое я испытывал, глядя на эти темные фигуры, было довольно своеобразным. Огни в долине постепенно гасли, и только гробница за обеими башнями устремляла прямо в ночное небо свой силуэт, похожий на раздвоенный язычок пламени.

Я был один. Люди бея разбежались. Болюк-эмини спал вверху на платформе, а Халеф еще не вернулся. Вдруг я услышал стук копыт. Это прискакал Халеф. Он спешился. Тут снизу до нас донеслись два грохочущих удара.

– Что это было, Халеф?

– Падают деревья. Али-бей приказал их валить, чтобы снизу закрыть вход в долину и защитить таким образом пушки от захвата турками.

– Умно сделано! Где остальные из тех двадцати?

– Они остались по приказу бея у орудий. Он откомандировал к ним еще тридцать человек для прикрытия.

– Значит, всего полсотни человек? Да, этим количеством можно противостоять атаке.

– Где пленные? – спросил Халеф.

– Их уже увели под охраной.

– А эти воины идут в бой?

– Да.

– А мы?

– Остаемся здесь. Мне любопытно увидеть лица турок, когда они поймут, что попали в ловушку.

Эта идея так захватила Халефа, что он даже не ворчал из-за того, что мы остаемся. Он, наверное, подумал, что остаться здесь, возможно, опаснее, чем присоединиться к сражающимся.

– Где Ифра? – спросил Халеф.

– Спит на платформе.

– Он действительно соня, сиди, поэтому его капитан приставляет к нему осла, орущего всю ночь. Он уже знает что-нибудь из того, что произошло?

– Не думаю. Он и не должен знать, насколько мы были замешаны во всем, ты понимаешь?

Тут опять возвратился Али-бей забрать коня. Он не скупился на упреки, которые, правда, ни к чему не привели, и ему пришлось меня покинуть. Он сделал это, сердечно желая, чтобы со мной не произошло ничего плохого, и многократно заверяя, что велит расстрелять все полторы тысячи турок, если они причинят мне какой-нибудь вред. Напоследок он попросил меня положить большой белый платок, висящий в комнате, на платформу дома, который он сможет увидеть сверху. Так он поймет, что со мной ничего не случилось. Если платок уберут, то это должно означать, что я в опасности, и он тотчас же вмешается.

Наконец он сел на коня и ускакал последним из всех солдат.

Рассветало, на фоне светлого неба уже можно было различить отдельные сучья деревьев. Конь Али-бея, быстро удаляясь, все глуше и глуше стучал копытами. Меня покинул даже мой переводчик, и вот я совсем один, не считая обоих моих слуг, в этой долине, в которой живет таинственный и до сих пор для меня непонятный религиозный культ и о которой столь много шумят по всему свету.

Я вошел в дом и подошел к платформе. Вверху были слышны голоса: Халеф и Ифра беседовали.

– Совсем один? – спросил Ифра.

– Да.

– Куда же пошли остальные, их было так много, тысячи?

– Кто знает!

– А почему они ушли?

– Убежали.

– От кого?

– От вас.

– От нас? Хаджи Халеф Омар, я не понимаю, что ты говоришь!

– Тогда я скажу тебе это яснее: они убежали от твоего мутасаррыфа и твоего миралая Омара Амеда!

– Почему же?

– Потому что миралай идет захватить эту долину.

– Аллах акбар, а рука мутасаррыфа могущественна! Посоветуй же мне, должен ли я оставаться с вами или сражаться за миралая?!

– Ты должен остаться с нами.

– Хамдульиллах, как хорошо быть вместе с эмиром, которого я должен охранять!

– Ты? Когда это ты его охранял?

– Всегда, с того момента, как он находится под моей охраной!

Халеф рассмеялся и сказал:

– Да, ты как раз для этого подходишь! Знаешь ли ты, кто на самом деле охраняет эмира?

– Я!

– Нет, я!

– Разве не отдал сам мутасаррыф его под мою охрану?

– А разве не сам он, эмир, приказал мне его защищать? И кто здесь больше значит, сиди или этот никудышный мутасаррыф?

– Халеф Омар, попридержи язык! Я могу передать это мутасаррыфу!

– И ты считаешь, я тогда испугаюсь? Я, Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн Хаджи Дауд эль-Госсара!

– А меня зовут Ифра, я из смелых башибузуков, меня произвели за героизм в болюка-эмини! О тебе заботится один человек, обо мне же – целое государство, которое называют Османским!

– Хотел бы я знать, что тебе от этой заботы?

– Я тебе сейчас это растолкую! Я получаю месячное жалованье 35 пиастров и ежедневно 2 фунта хлеба, 17 лотов[12]Лот – около 17 г. мяса, 3 лота масла, 5 лотов риса, лот соли, полтора лота приправ, включая мыло, растительное масло и смазку для сапог!

– И за это ты совершаешь героические поступки?

– Да, и очень много, и очень смелые!

– Хотел бы я посмотреть на них!

– Что? Ты этому не веришь? А как я тогда лишился моего носа, которого у меня больше нету? Это, знаешь, было при стычке друзов и маронитов[13]Друзы – население горных районов Сирии и Ливана, приверженцы одной из мусульманских сект шиитского толка. Марониты – поклонники одного из направлений христианства, где богослужение ведется на арамейском и арабском языках. в Ливанских горах. Нас послали туда навести порядок и заставить их уважать законы. А тут как-то в одном сражении я, как бешеный, кручусь, отбиваясь от нападающих. И тут один мой противник вознамерился отрубить мне голову. Я хотел отступить от удара и шагнул назад, и вместо головы удар пришелся по… Ох!.. Что это было?

– Пушечный залп!

Халеф был прав, это был залп пушек, не давший малышу добраться до конца своего интересного рассказа. Кстати, это был сигнальный залп, его произвели наши артиллеристы, чтобы дать нам знать, что ими взят в плен адъютант миралая. Оба слуги тотчас же поспешили ко мне вниз.

– Сиди, выстрелы! – воскликнул Халеф, взводя курки своих пистолетов.

– Из пушек! – добавил Ифра.

– Хорошо! Приведите сюда животных и разместите их во внутреннем дворе!

– И моего осла?

– Да. Потом заприте дверь!

Сам я пошел за белым платком и разостлал его вверху, на платформе. После этого я добыл несколько одеял и улегся на них так, чтобы снизу меня нельзя было заметить. И оба слуги неподалеку от меня нашли себе место, только чуть позднее.

Между тем уже стало так светло, что можно было довольно хорошо различить происходящее вокруг. Туман начинал подниматься клубами в долине, но огни и свечи святилища все еще горели, так что глазам было больно.

Прошло пять, десять минут, полных ожидания. И вот по ту сторону склона заржала одна лошадь, потом другая, и затем ответила еще одна, уже по эту сторону.

– Они приближаются! – сказал Халеф.

– Да, они идут! – подтвердил Ифра. – Господин, а если они нас примут за езидов и выстрелят?

– Тогда ты выпустишь наружу своего осла, и они сразу признают, что ты здесь.

Впрочем, это еще была не кавалерия, ржавшие лошади принадлежали офицерам. Иначе бы был слышен конский топот. Но постепенно появился шорох, усиливающийся с каждой секундой. То были шаги большого числа приближающихся людей.

Вот донеслись и голоса от гробницы, и через две минуты мы различили маршевое размеренное топанье строевой колонны. Я глянул вниз. В долину опускались примерно двести арнаутов[14]Арнауты – албанцы (тур.)., атлетически сложенные, со зверскими лицами. Их вели алай-эмини и два капитана.

За ними шла орава башибузуков, рассыпающихся по всем кустам, они разыскивали невидимых обитателей долины. Затем следовала маленькая кавалькада офицеров: два алай-эмини, два бимбаши[15]Бимбаши – майор (тур.)., один каймакам[16]Каймакам – здесь, помощник мутассарыфа (тур.)., несколько колагаси[17]Колагаси – чин в султанской армии, промежуточный между майором и капитаном (тур.). и во главе всего отряда – длинный, тощий человек с чрезвычайно грубым лицом, в богатой, блещущей золотом униформе командира полка.

– Это миралай Омар Амед! – сказал Ифра голосом, проникнутым уважением.

– А кто этот штатский возле него? – спросил я.

Там, сбоку от полковника, скакал человек с чрезвычайно выразительными чертами лица. Я знаю, не должно сравнивать человека с каким-нибудь существом из животного царства, но ведь на самом деле есть определенные человеческие физиономии, непроизвольно напоминающие каких-нибудь зверей. Я видел лицо, в котором было что-то от обезьяны, от бульдога, от кошки. При определенном строении лица я тотчас думаю о быке, осле, сове, ласке, слоне, лисице или медведе. Независимо от того, френолог ли человек или физиономист, он заметит, что и манера держать тело, походка, манера выражения, весь образ действий такого человека обладают определенной долей сходства с поведением того животного, о котором напоминает его физиономия.

Лицо же этого человека имело в себе что-то от хищной птицы, точно как у ястреба-перепелятника.

– Это макредж – судья из Мосула, поверенный в делах мутасаррыфа, – отвечал болюк-эмини.

Что же нужно было этому макреджу здесь? Только я предался мыслям по этому поводу, как опять раздался орудийный залп и потом еще один. За ними последовали хаотичные вопли, визжание и стоны, и я услышал топот, как будто множество всадников приближались сюда галопом. Офицерская кавалькада остановилась как раз под моим наблюдательным пунктом.

– Что это было? – крикнул миралай.

– Два орудийных залпа! – ответил макредж.

– Крайне правильно! – насмешливо заметил полковник.

Офицеру вряд ли пришел бы такой ответ в голову! Но, Аллах, что это?

Арнауты, совсем недавно гордо маршировавшие мимо, возвращались в беспорядке, с воплями, они бежали, многие среди них были ранены, лица искажены ужасом.

– Стоять! – прогремел полковник. – Что происходит?

– Нас обстреляли картечью, алай-эмини и еще один капитан убиты, другой остался там лежать раненный.

– Покарай их Аллах! Стрелять в своих собственных солдат! Я всех их засеку до смерти. Насир-агаси[18]Насир-агаси – помощник младших и средних офицеров (тур.)., проскачи вперед и просвети этих псов!

Этот приказ был направлен одному из колагаси, адъютантов, находившихся в сопровождении полковника, тому самому, которого я застал врасплох у ручья у Баадри и которому я опять помог обрести свободу. Он пришпорил своего коня, но спустя незначительное время снова вернулся.

– Господин, это не наши, а езиды стреляли! Они сегодня ночью отняли пушки у нашего юзбаши.

Полковник грязно выругался.

– Этот мерзавец заплатит мне за все! Где он?

– В плену со всеми своими людьми.

– Значит, сдался без сопротивления?

В ярости он с такой силой вонзил своему коню шпоры в бока, что тот поднялся на дыбы. Потом полковник спросил:

– Где эти езиды, люди дьявола, эти гяуры[19]Гяур – неверный, немусульманин (тур.). из гяуров? Я хотел захватить их, бить кнутом, убить, но ни одного не видно. Они исчезли? Их найдут. Но прежде верните мне орудия! Люди из Диярбакыра подошли, пусть они идут вперед, а эти собаки из Киркука – за ними!

Колагаси поскакал назад, и пехота из Диярбакыра сразу же пришла в движение. Полковник со своим штабом посторонился, и пехота зашагала мимо них. Дальше я ничего не видел – долина делала здесь поворот. Но не прошло и минуты, как опять загремел орудийный залп, затем второй, третий, четвертый… Потом все то, что уже было прежде, повторилось: живые и легко раненные бежали, оставив мертвецов и тяжело раненных на волю судьбы… Полковник двинул своего коня в их гущу, раздавая удары направо и налево саблей, повернутой плашмя.

– Стоять, вы, трусы! Стоять, а то я своею собственной рукой пошлю вас в джехенну! Агаси, драгунов сюда!

Адъютант заспешил прочь. Бежавших становилось все больше, и все больше башибузуков приносили сообщения, что они нашли все здания пустыми!

– Разрушить жилища, все сжечь дотла и разыскать следы! Я должен знать, куда делись эти неверные!

Вот и пришло мое время, если я вообще мог принести пользу.

– Халеф, если со мной случится что-нибудь плохое, убери этот белый платок. Это сигнал для Али-бея!

Сказав это, я выпрямился и сразу был замечен.

– А! – крикнул миралай. – А вот и один из них! Спускайся вниз, ты, сын собаки, я хочу задать тебе один вопрос!

Я кивнул и отошел назад.

– Халеф, ты запрешь за мною дверь, никого не впускай без моего позволения. Как только я крикну твое имя, открывай дверь!

Спустившись вместе с ним, я вышел из дома. Дверь закрылась за моей спиной. Офицеры сразу образовали около меня круг.

– Ты, червь, отвечай на мои вопросы, не то я велю тебя зарезать! – приказал мне полковник.

– Червь? – спросил я спокойно. – Возьми и прочти!

Он сверкнул на меня гневно глазами, но все-таки схватил подписанный величайшей рукой фирман. Увидев печать, он прижал пергамент ко лбу, но, правда, только слегка и презрительно, и пробежал текст глазами.

– Ты франк?

– Немси.

– Это одно и то же! Что ты тут делаешь?

– Я приехал изучать обычаи езидов, – ответил я, принимая важную бумагу у полковника.

– К чему это? Какое мне дело до этого? Ты был в Мосуле у мутасаррыфа?

– Да.

– У тебя есть его разрешение присутствовать здесь?

– Да, вот оно.

Я подал ему вторую бумагу, он прочел ее и вернул мне.

– Это все верно, но…

Он отошел; по ту сторону склона загремели пушечные выстрелы, одновременно мы услышали копыта галопирующих лошадей.

– Шайтан! Что это там вверху?

Этот вопрос наполовину был обращен ко мне, поэтому я ответил:

– Езиды. Ты окружен, сопротивление не имеет смысла.

Он приподнялся в седле.

– Пес! – рявкнул он на меня.

– Возьми обратно это слово, миралай! Скажешь это еще раз – и я уйду!

– Нет, ты останешься!

– Кто меня здесь удержит? Ты можешь задавать мне любые вопросы, но знай, я не привык подчиняться какому-то миралаю. Теперь ты знаешь, под чьей защитой я стою, а если и это не подействовало, я сумею защитить себя сам.

– A-a!

Он замахнулся, намереваясь меня ударить.

– Халеф!

Громко выкрикнув, я протиснулся между лошадьми, дверь открылась, и, едва я протолкнулся внутрь, в деревянную дверь с визгом вонзилась пистолетная пуля. Миралай стрелял в меня.

– Это в тебя, сиди! – озабоченно сказал Халеф.

– Идем наверх!

Поднимаясь по лестнице, мы услышали какофонию из криков и конского топота, а уже стоя наверху, успели увидеть исчезающий за поворотом долины драгунский арьергард. Чистейшее безумие – гнать их на орудия, которые можно было бы заставить замолчать простой атакой стрелков с горных склонов. Миралай еще не уяснил себе всю ситуацию, ему повезло в том, что Али-бей хотел сохранить людские жизни: ведь вверху около святилища и на тропах, начиная с середины горы, турки стояли так густо, что любая пуля, пущенная езидами, унесла бы с собою не одну жизнь.

Пушки снова загрохотали. Хорошо пристрелянные картечь и гранаты могут произвести ужасающее опустошение среди всадников, и это подтвердилось слишком скоро, поскольку вся нижняя часть долины покрылась отступающими всадниками, бегущими драгунами и лошадьми без наездников.

Миралай оцепенел от ярости и ужаса. К нему наконец пришло сознание того, что должно поступать иначе.

Он заметил меня – я смотрел вниз – и махнул мне рукой. Я приподнялся.

– Спустись, мне нужно тебя расспросить.

– И опять стрелять в меня?

– Я стрелял не в тебя.

– Ну ладно, тогда спрашивай, а я буду отвечать тебе сверху, ты будешь слышать мои ответы так же отчетливо, как если бы я был внизу. Но, – при этом я кивнул Халефу, он меня сразу понял, – видишь ли ты этого человека? Он мой слуга, у него в руке ружье, и он держит тебя на мушке. Если хоть один из вас направит на меня оружие, он тебя застрелит, миралай, и тогда я скажу то же самое, что и ты: «Стреляли не в тебя!»

Халеф встал на колено у самого края платформы и направил ружье на голову полковника. Тот переменился в лице, не знаю уж, из-за страха или злобы.

– Убери ружье! – крикнул он.

– Не уберу.

– Послушай, у меня здесь почти две тысячи солдат, я же тебя раскрошу!

– А у меня только один он, но я могу одним кивком отправить тебя за своими отцами!

– Месть моих солдат будет чудовищной!

– При этом многие из них погибнут, прежде чем им удастся проникнуть в дом. Кстати, долина оцеплена четырьмя тысячами воинов, которым проще простого за полчаса стереть тебя в порошок.

– Сколько, ты сказал?

– Четыре тысячи. Взгляни на холмы! Ты не видишь там головы? Вон спускается сюда мужчина, он машет своим тюрбанным платком, это, несомненно, посланник бея из Баадри, который будет вести с тобой переговоры. Предоставь ему надежное сопровождение и прими должным образом; от этого будет только польза!

– Меня не нужно поучать! Пусть только придут эти бунтовщики! Где все эти езиды?

– Давай я тебе расскажу! Али-бей, прослышав, что ты собираешься напасть на паломников, разослал своих гонцов вести наблюдение за войсками в Мосуле. Детей и женщин переправили в безопасное место, бей ничем не пытался тебе помешать, просто покинул долину и запер ее. Он далеко превосходит тебя по числу воинов и еще по тому, что касается территории. У него твоя артиллерия со всеми боеприпасами. Ты пропал, если не поведешь себя с его посланником дружеским образом!

– Благодарю тебя, франк! Сначала я переговорю с ним, а потом уже с тобой. У тебя паспорт и фирман мутасаррыфа, но ты все-таки действуешь вместе с их врагами. Ты предатель и не уйдешь от наказания!

Тут насир-агаси, адъютант, придвинул свою лошадь к полковнику и сказал ему несколько слов. Миралай указал на меня и спросил:

– Это был он?

– Да. Он не принадлежит к нашим врагам, а случайным образом их гость, к тому же спас мою жизнь.

– Хорошо, мы поговорим об этом потом. Теперь – к тому зданию!

Они поскакали к храму Солнца, спешились перед ним и вошли.

Между тем парламентер, прыгая с камня на камень и через ручьи, прибыл в долину и тоже зашел в храм. Выстрелов не последовало, царила тишина, нарушаемая только шагами солдат, которые из верхней части долины, где они чувствовали себя посрамленными, передвигались вниз.

Наверное, прошло больше получаса. Из здания опять появился парламентер, правда, его вели связанного. Миралай тоже появился у входа в здание, огляделся, увидел разложенный костер и указал на него. Подозвали десяток арнаутов, они взяли парламентера в кольцо и потащили к куче дров. Там несколько арнаутов его держали, другие вскинули ружья – готовился расстрел.

– Стойте! – крикнул я полковнику. – Что ты хочешь делать? Он посланник и, значит, личность неприкосновенная!

– Он такой же бунтовщик, как и ты. Сперва он, потом ты – теперь мы знаем, кто напал на артиллеристов!

Он кивнул, затрещали выстрелы, человек был убит. Тут произошло то, чего я никак не ожидал: сквозь ряды солдат проскользнул какой-то человек. Это был пир Камек. У костра, рядом с убитым, он опустился на колени.

– А, второй! – крикнул полковник и подошел к нему. – Поднимайся и отвечай мне!

Дальше я ничего не слышал, расстояние было слишком велико. Мне были видны только торжественные жесты пира и гневные – миралая. Потом я заметил: первый протянул руки к дровам, и спустя секунду взметнулся первый язычок пламени. Меня пронзила догадка. Великий Боже, так он говорил об этом, о такой жертве, такой каре, мести убийце своих сыновей и жены!

Его схватили и отбросили от костра, но уже было слишком поздно гасить пламя, которому давала пищу древесная смола. Меньше чем через минуту оно превратилось уже в яркую огненную свечу, поднимавшуюся высоко к небу.

Пир стоял, окруженный и удерживаемый десятком рук; миралай, казалось, хотел покинуть это место. Но вот он повернул обратно и подошел к священнику. Они поговорили, полковник – возбужденно, пир – с закрытыми глазами, спокойно. Внезапно он их широко раскрыл, сбросил двоих людей, сдерживающих его, и вцепился в полковника. С богатырской силой поднял его; два прыжка – и он уже перед костром, еще один – они исчезли в пламени, сомкнувшемся над ними. За завесой огня угадывалось еще какое-то движение, оба посвященных смерти в пламени костра боролись друг с другом: один – чтобы спасти свою жизнь, второй – чтобы, умирая, не отпустить врага.

Мне показалось, как будто при суровейшем зимнем морозе я рухнул в воду. Значит, именно поэтому был этот день важнейшим в его жизни, как он, священник, мне сказал! Да, пожалуй, день, когда покидают эту жизнь, в самом деле, важнейший в жизни. И эта чудовищная месть миралаю была тем последним словом, которое его рука должна была занести в ту книгу, где запечатлена кровавая история езидов, презираемых и преследуемых! И значит, этот огонь и был той стихией, в которой должно было быть погребено его тело и которому он хотел отдать свое платье?

Ужасно! Я закрыл глаза. Больше я ничего не мог видеть, не хотел знать. Я пошел вниз в комнату и улегся на подушки лицом к стене. Снаружи было некоторое время удивительно тихо, потом снова послышались выстрелы. Меня это не касалось. Если мне будет грозить опасность, Халеф меня наверняка предупредит. Перед глазами у меня стояла только картина: длинные белые волосы, черная развевающаяся борода и блестевшая золотом униформа исчезают в зловонном зное костра. Боже мой, как ценна, как бесконечно дорога человеческая жизнь, но все же, все же…

Так прошло довольно много времени; наконец стрельба прекратилась и я услышал на лестнице шаги. Вошел Халеф.

– Сиди, ты должен идти на крышу!

– Зачем?

– Тебя требует офицер.

Я встал и снова отправился наверх. Одного взгляда хватило мне, чтобы уяснить положение дел. Езиды уже не занимали возвышенность, они, скорее, постепенно спустились вниз. За каждым камнем, каждым деревом или кустом прятался езид, чтобы из этого безопасного положения посылать свои смертоносные пули. В нижней части долины они даже, прикрываясь орудиями, достигли подошвы горы и устроились в кустарнике у ручья. Не хватало малого: если бы орудия можно было поднять немножечко выше, они смогли бы несколькими залпами уничтожить всех турок.

Перед домом стоял насир-агаси.

– Господин, не хочешь ли ты еще раз с нами поговорить? – спросил он.

– А что вы можете мне сказать?

– Мы хотим послать к Али-бею человека, а так как миралай – пусть Аллах отправит его в рай – убил посланца езидов, то никто из нас не может идти. Сможешь ли ты это сделать?

– Да. Что мне им сказать?

– Каймакам тебе прикажет. Теперь он руководит всеми, он в том доме. Иди туда!

– Прикажет? Ваш каймакам не должен мне ничего приказывать. То, что я делаю, я делаю добровольно. Пускай каймакам придет и скажет мне то, что он должен мне сказать. Этот дом ждет его, но только его и, самое большее, еще одного человека. Кто сверх этого приблизится, того я велю застрелить.

– Кто кроме тебя еще в доме?

– Мой слуга и один хавас[20]Хавас – полицейский (тур.). мутасаррыфа, башибузук.

– Как его зовут?

– Болюк-эмини Ифра.

– Ифра? Со своим ослом?

– Да.

Я засмеялся.

– Так ты и есть тот чужеземец, который освободил арнаутских офицеров от тяжелого наказания и заслужил дружбу мутасаррыфа?

– Да, это я.

– Подожди немного, господин. Каймакам сейчас придет.

Мне пришлось на самом деле недолго ждать; из храма на той стороне выступил каймакам и подошел к моему дому. За ним шел макредж.

– Халеф, открой им и проводи в комнату. Затем ты снова закроешь дверь и вернешься сюда. Если хоть еще один незваный гость подойдет к дому, стреляй в него!

Я пошел вниз. В дом вошли двое мужчин. Оба были высокими чиновниками, но это меня не беспокоило, поэтому я принял их сдержанно и только кивнул им, чтобы они присели. Они устроились, и я спросил их без особой доброжелательности в голосе:

– Мой слуга вас впустил в дом. Он сообщил вам, как нужно меня называть?

– Нет.

– Меня здесь называют хаджи эмир Кара бен Немси. Кто вы – я знаю. Что вы можете мне сказать?

– Ты хаджи? – спросил макредж.

– Да.

– Значит, ты был в Мекке?

– Естественно. Видишь, на моей шее висит Коран и маленькая бутылочка с водой из Земзема?

– А мы думали, ты гяур…

– Вы пришли, чтобы это мне сказать?

– Нет. Мы просим тебя пойти с нашим поручением к Али-бею.

– Вы мне дадите надежное сопровождение?

– Да.

– Мне и моим слугам?

– Да.

– Что я должен ему сказать?

– Что ему следует сложить оружие, смириться перед мутасаррыфом и вернуться к былому послушанию.

– А потом? – спросил я, желая узнать, что они еще придумают.

– Тогда наказание, которое ему определит губернатор, будет милостивым, насколько это, конечно, возможно.

– Ты макредж Мосула, а этот человек – каймакам и командующий войсками. Он должен давать мне поручения, а отнюдь не ты.

– Я состою при нем как доверенное лицо мутасаррыфа. – Этот человек с ястребиной физиономией стукнул себя при этом сильно в грудь.

– У тебя есть письменная доверенность?

– Нет.

– Тогда ты стоишь так же мало, как и остальные.

– Каймакам свидетель, он подтвердит.

– Только письменная доверенность узаконивает твои права. Иди и принеси ее. Мутасаррыф Мосула допустит представлять его интересы лишь знающего человека.

– Ты меня хочешь оскорбить?

– Нет. Я хочу лишь сказать, что ты не офицер, ничего не понимаешь в военных делах и значит, здесь не посмеешь и рта раскрыть.

– Эмир, – крикнул он, метнув на меня разъяренный взгляд.

– Мне тебе надо доказать, что я прав? Вы здесь блокированы, так что никто из вас не уйдет, нужно только полчаса, а то и меньше, и вас – беспомощных – смешают с землей. И при таком положении дел я должен советовать бею сложить оружие? Да он примет меня за сумасшедшего. Миралай, да будет к нему Аллах милосерден и милостив, своей неосмотрительностью подвел к краю гибели полторы тысячи храбрых воинов. Каймакаму же выпадает теперь почетная задача вызволить их из этой беды, если ему это удастся, он поступит геройски, как хороший офицер. Но с помощью высокопарных слов, за которыми прячутся коварство и страх Каймакам не справится с этим. Я должен говорить только с ним. В военных делах решает только воин.

– И все же ты вынужден будешь выслушивать и меня!

– Интересно, почему?

– Здесь идет речь о делах, касающихся закона, а я макредж!

– Будь хоть кем хочешь! У тебя нет полномочий, и поэтому все с тобою ясно.

Этот человек был мне отвратителен, но мне и в голову не пришло бы высказать свои чувства, даже поведи он себя по-другому и не имей он вины за нынешние события. Почему вообще присоединился этот судья к экспедиции? Уж, наверное, только затем, чтобы после поражения езидов дать им почувствовать в рамках могущественного закона превосходство по силе турок-османов.

Я обращался теперь только к каймакаму.

– Что мне сказать бею, если он меня спросит, почему вы напали на Шейх-Ади?

– Мы хотели схватить двух убийц, к тому же потому, что езиды не платят регулярно хараджа[21]Харадж – поземельный налог..

– Он сильно удивится подобным причинам. Убийцу вы должны искать у вас самих, это он вам докажет, а харадж вы могли получить другим путем. А что мне сказать ему о твоих теперешних решениях?

– Скажи ему, пусть он мне пошлет человека, с кем я могу обговорить все условия, на которых я отступаю!

– А он меня спросит об основаниях твоих условий?

– Именем мутасаррыфа я требую вернуть наши орудия, денежную компенсацию за каждого мертвого или раненого, и еще я требую выплатить сумму – я ее еще определю – в качестве контрибуции, иначе мы все здесь подожжем.

– Аллах керим! Он дал тебе рот, очень хорошо умеющий требовать. Тебе не нужно больше ничего мне говорить, достаточно и этого, все остальное ты можешь передать Али-бею сам. Я сегодня иду к нему и сам принесу вам ответ либо пошлю гонца.

– Скажи ему еще, пусть он отпустит наших артиллеристов и компенсирует им за испытанный страх!

– Я сообщу ему и это, но я опасаюсь, он потребует также и от вас возмещения за это ваше неожиданное нападение. Теперь мне все ясно, я отправляюсь; хочу вас, правда, предупредить: если вы принесете вред Шейх-Ади, бей вас не пощадит.

Я поднялся. Он тоже вышел из комнаты. Я позвал Ифру и Халефа вниз седлать животных. Это не заняло много времени. Мы покинули дом и вскочили в седла.

– Ждите здесь, я скоро приеду!

После этого я сперва проехал немного вниз по долине, чтобы посмотреть на то, как поработали пушки. Последствия были ужасающими, картина смягчалась только тем, что езиды забрали раненых турок, чтобы оказать им помощь. Все выглядело бы иначе, если бы нападение туркам удалось! Я отвернулся, хотя победители обрадованно кричали мне что-то из окопов, взял Халефа и Ифру с собой и поскакал вверх по ручью, чтобы добраться до дороги на Баадри; я полагал, что именно там находится бей.

Проезжая мимо храма, я увидел стоящего перед ним каймакама со штабом. Он кивнул мне, и я подъехал к нему.

– Скажи шейху, что он должен заплатить за смерть миралая!

– Я полагаю, макредж Мосула прилагает огромные старания, чтобы выдвинуть побольше требований, и я думаю, что и бей потребует значительную сумму за убитого парламентера. Но я все равно передам ему твои слова.

– У тебя с собой башибузук?

– Как видишь!

– Кто тебе его дал?

– Мутасаррыф.

– Он тебе еще нужен?

– Да.

– Нам он тоже нужен.

– Тогда добудь приказ губернатора, предъяви его мне, и я отдам тебе башибузука.

Я поехал дальше, мимо меня шли одни мужчины, все с мрачными лицами. Руки некоторых тянулись к кинжалам, поэтому меня сопровождал насир-агаси – до тех пор, пока я не оказался в безопасности. Затем мы простились. Прощание было коротким, время торопило.

– Эфенди, мы увидимся снова? – спросил он.

– Все ведомо Аллаху, и это тоже. Нам же это неведомо.

– Ты мой спаситель, я тебя никогда не забуду и приношу тебе свою благодарность. На случай, если мы с тобой когда-нибудь увидимся, скажи мне, могу ли я служить тебе?

– Огради тебя Господь! Может быть, я тебя увижу снова уже как миралая, тогда пусть у тебя будет под началом лучший кисмет[22]Кисмет (кысмет) – судьба (тур.)., чем у Омара Амеда.

Мы подали друг другу руки и расстались. Он тоже попался мне в такое время, когда я меньше всего думал о нем.

Буквально через несколько шагов, чуть выше, мы встретили за кустом первого езида, который осмелился настолько глубоко продвинуться в долину, что, начнись битва снова, он стрелял бы наверняка. Это был сын Селека, моего переводчика.

– Эмир, ты цел? – крикнул он, увидев меня, и вышел навстречу.

– Да. У тебя с собой книга пира Камека?

– Нет. Я спрятал ее в таком месте, где ей ничего не сделается.

– Но если бы тебя убили, она бы пропала!

– Нет, эфенди. Я сообщил нескольким верным людям, где она лежит, и они бы сказали тебе.

– Где бей?

– Вверху, на утесе. Оттуда лучше всего просматривается вся долина. Позволь, я проведу тебя туда!

Он повесил ружье через плечо и пошел вперед. Мы добрались до вершины, и было интересно видеть сверху все засады, где сидели, стояли, лежали и примостились на корточках езиды, готовые по знаку своего предводителя возобновить сражение. Отсюда было еще лучше видно, чем снизу, что турки давно проиграли бы, если бы им не удалось договориться с противником. Здесь я стоял с Али-беем, наблюдая пресловутые «звезды». Сейчас, всего лишь несколькими часами позже, было совершенно ясно, что эта маленькая секта, рискнувшая принять бой с войсками верховного правителя, стала победителем.

Мы скакали по левому склону дальше, пока не достигли скалы, немного выдававшейся над краем долины. Здесь со своим штабом, состоящим всего из трех босых езидов, сидел бей. Он обрадованно подошел ко мне.

– Благодарение Всемилостивому, что он сохранил тебя живым и здоровым! – сказал он сердечно. – Пришлось пережить что-нибудь неприятное?

– Нет, а то бы я подал тебе сигнал.

– Иди сюда!

Я спешился и последовал за ним на скалу. Оттуда открывался хороший вид на святилище, дом бея, орудийную батарею за укреплениями и оба спуска в долину.

– Видишь белое пятно на моем доме? – спросил он.

– Да, это шаль.

– Если бы она исчезла, по моему знаку пять сотен моих людей под прикрытием пушек, которые сдерживали врага, штурмовали бы долину.

– Благодарю тебя, бей. Со мной ничего не случилось, разве только что миралай один раз выстрелил в меня, впрочем, он промахнулся.

– За это он заплатит.

– Он уже заплатил за это.

Я подробно рассказал ему, что произошло, и также сообщил ему то, что сказал мне, прощаясь, пир. Бей слушал внимательно и взволнованно. После завершения моего рассказа он сказал лишь: «Он был героем».

Затем он погрузился в глубокое раздумье. Через некоторое время он как бы пробудился и переспросил:

– Что ты сказал?.. Они убили моего гонца?

– Да, они его казнили, расстреляли.

– Кто отдал этот приказ?

– Кто же еще, как не миралай.

– О, если бы он еще был жив! – сказал он.

– У меня было предчувствие, что с ним что-нибудь произойдет.

– Я ему говорил, что снова прикажу атаковать, если он не вернется через полчаса. Я отомщу за него. Сейчас дам сигнал подготовиться к серьезной битве.

– Подожди, мне ведь еще нужно с тобой поговорить. Каймакам, который сейчас командует, послал меня к тебе.

Я поведал ему о моей беседе с полковником, лейтенантом и макреджем. При упоминании последнего бей мрачно сдвинул брови, но выслушал меня спокойно до конца.

– Итак, этот макредж снова здесь! О, теперь я знаю, кому мы всем этим обязаны. Он страшнейший враг езидов, он ненавидит их, он вампир, кровосос, он же и представил то убийство таким образом, что это дало основание для нападения и вымогательства контрибуции. Но моя миссия отправилась в Стамбул и пойдет там к Анатоли кади аскери[23]Кади аскери – военный судья провинции (тур.)., верховному судье, чтобы передать ему письмо, которое мне написал пир Камек. Они оба хорошо знали друг друга, и пир долгое время был его гостем. Так что он умеет отличать ложь от правды и поможет нам.

– Всем сердцем желаю тебе этого. Но кого ты пошлешь к каймакаму? Здесь нужен очень способный человек, иначе в два счета обведут вокруг пальца.

– Кого я пошлю, спрашиваешь ты? Никого я не пошлю, ни одного человека. С ним говорить буду я сам. Я командир над своими людьми, он – предводитель своих, и только мы должны все решить. Но я все-таки победитель, а он побежденный, так что пусть он ко мне идет!

– Вот это дело!

– Я буду ожидать его здесь. Обещай ему беспрепятственное продвижение по нашей местности, но, правда, если через тридцать минут он не явится сюда, я велю начать обстрел, причем стрелять до тех пор, пока ни одного турка не будет в живых.

Он подозвал своих адъютантов и переговорил с ними, после чего двое из них удалились. Один из них взял белый платок, снял свое оружие и пошел вниз – той же тропой, по которой я только что поднимался; другой пошел по краю холма и потом вниз направо к месту, где стояли пушки.

Затем Али-бей отдал приказ нескольким езидам, дежурившим неподалеку, соорудить для нас палатку. В то время как они выполняли его поручение, я заметил, что укрепления внизу разбираются. Сквозь возникшую брешь вперед вдоль ручья к езидам протаскивали пушки, которые укрепили у подножия горы. Там было много разных обломков скал, которые вместе со срубленными на скорую руку деревьями образовали новое укрепление.

Через двадцать минут после ухода езидов приехал каймакам в сопровождении трех турецких солдат. Сбоку от него скакал макредж. Это было крайне неумно с его стороны, что можно было легко понять по ироничным взглядам бея, которые он бросал на макреджа.

Все вошли в только что сооруженную палатку и опустились на ковер. Гостей принимал я. Трое солдат остались стоять перед палаткой, двое других вошли в нее.

– Салам! – это было первое слово каймакама.

Макредж не поздоровался. Как начальник, он ожидал, что первым его поприветствует бей идолопоклонников. Тот же не обратил внимания на макреджа, не ответил на приветствие полковника, лишь указал на ковер и сказал:

– Каймакам, ты можешь сесть!

Исполненный достоинства, последний занял свое место, а макредж уселся сбоку от него.

– Ты нас попросил к тебе прийти, – начал офицер. – Почему же ты сам не отправился к нам?

– Ты ошибаешься! – отвечал Али-бей с серьезным видом. – Я тебя ни о чем не просил, а только поставил в известность, что я перебью картечью всех турок, если ты не явишься. Разве это похоже на просьбу? Дальше ты спрашиваешь, почему я к тебе не пришел. Если я направлюсь из Шейх-Ади в Мосул, то сам посещу тебя и не буду требовать, чтобы ты ко мне приходил. Ты же пришел из Мосула в Шейх-Ади и, должно быть, знаешь законы вежливости, которые повелевают самому тебе приходить ко мне. Впрочем, твой вопрос побуждает меня разъяснить тебе обстановку, при которой мы будем с тобой общаться. Ты являешься слугой, чиновником большого господина мутасаррыфа. Ты офицер, который может при благоприятном стечении обстоятельств командовать полком; я же, напротив, свободный князь курдов и командир всех моих воинов. Поэтому не думай, что твой чин выше, чем мой.

– Я не слуга…

– Молчи. Я привык, чтобы меня слушали и не мешали мне закончить речь. Запомни это, каймакам. Ты вторгся в мою область, не имея никаких прав на это и не предупредив заранее, как вор, как вооруженный грабитель. Грабителя я ловлю и убиваю по своему усмотрению. Но, поскольку ты слуга большого господина мутасаррыфа, я хочу, прежде чем это сделать, мирно с тобой переговорить. То, что ты и твои люди еще живы, объясняется тем, что я мягок и снисходителен. А теперь скажи, кто к кому должен приходить: ты или я?

Каймакам сделал удивленное лицо, ибо он никак не ожидал таких слов. Он раздумывал, что можно ответить, но тут макредж, ястребиная физиономия которого дергалась от ярости, взял слово:

– Али-бей, как ты смеешь! Ты называешь нас ворами и убийцами. Нас! И забываешь при этом, что мы здесь сидим в качестве представителей падишаха и генерал-губернатора! Поберегись, иначе ты об этом пожалеешь!

Бей спокойно повернулся к офицеру.

– Полковник, кто этот сумасшедший?

Каймакам сделал испуганный жест.

– Укороти свой язык, Али-бей! Этот эфенди занимает пост макреджа в Мосуле.

– Ты шутишь! Настоящий макредж должен владеть своими чувствами и разумом. Макредж из Мосула подговорил мутасаррыфа к военному походу против меня, поэтому он бы никогда, если он не сумасшедший, не посмел прийти ко мне, ведь он должен знать, что его ожидает!

– Я не шучу! Он в самом деле макредж.

– Вижу, что ты не бредишь и не пьян, поэтому я тебе верю. Правда, учти, я требовал к себе только тебя одного!

– Он пошел со мной как представитель и посланник мутасаррыфа.

– Это возможно, поскольку это ты мне говоришь, но можешь ли ты это мне доказать?

– Я говорю, а следовательно, доказываю это!

– Здесь это не считается. Я доверяю тебе, но любой другой, который придет ко мне в такой или подобной ситуации, должен уметь доказать, что у него есть право и задание вести со мной переговоры. Иначе он подвергается опасности, что я с ним поступлю так же, как вы обошлись с моим первым посланцем.

– Макредж никогда не подвергается такой опасности!

– Я докажу тебе обратное.

Он хлопнул в ладони, тотчас же вошел езид, приведший каймакама.

– Ты обещал каймакаму надежную охрану?

– Да, господин.

– Кому еще?

– Больше никому.

– И тем троим солдатам, там, снаружи, тоже нет?

– Нет, и макреджу тоже.

– Этих троих увести, они пленные, и этого человека, выдающего себя за макреджа Мосула, возьми тоже с собой. Он виноват во всем, в том числе и в убийстве моего парламентера.

– Я протестую! – крикнул каймакам.

– Я сумею защититься и отомстить, – пригрозил макредж и вытащил кинжал, торчащий из-за пояса.

В тот же миг Али-бей вскочил и с такой силой впечатал ему кулак в лицо, что он свалился на спину.

– Пес, ты смеешь в моей же палатке обращать против меня оружие! Прочь, увести его!

– Стойте! – повелительно сказал каймакам. – Мы пришли договориться, с нами ничего не должно произойти!

– Мой посланец также был у вас для переговоров, тем не менее вы его убили, казнили как предателя. Увести этого человека!

Езид, присутствующий в палатке, схватил и увел макреджа.

– Тогда и я уйду! – пригрозил каймакам.

– Иди. Ты целым доберешься до своих воинов, но, прежде чем ты к ним придешь, многие из них будут убиты. Эмир Кара бен Немси выйдет на скалу и поднимет правую руку в знак того, что должна начаться канонада.

– Постой! – быстро повернулся ко мне каймакам. – Вы не смеете стрелять.

– Почему же не смеем? – спросил Али-бей.

– Это было бы убийством: мы ведь не можем защититься.

– Это не было бы убийством, а только наказанием и расплатой. Вы хотели на нас напасть, когда мы и понятия не имели о ваших планах; вы пришли с саблями, ружьями и пушками, чтобы нас перебить, перестрелять. А когда ваши жизни в наших руках, когда мы вас встретили как подобает, вы говорите, что тот, кто выстрелит, будет убийцей! Каймакам, не заставляй меня смеяться над тобой.

– Ты освободишь макреджа!

– Он должен расплатиться за убийство парламентера.

– Ты его убьешь?

– Может быть. Здесь решает то обстоятельство, насколько мы поймем друг друга.

– Что ты требуешь от меня?

– Я готов выслушать твои уступки.

– Уступки? Мы пришли сюда, чтобы ставить требования!

– Я тебя уже раз попросил, не будь смешным! Скажи мне сначала, почему вы на нас напали?

– Среди вас есть убийца.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, но я тебе скажу кое-что: ты дезинформирован – не двое наших убили одного вашего, а совсем наоборот: трое ваших – двоих наших. Я заранее позаботился о доказательствах – скоро староста местечка, где все это произошло, прибудет сюда вместе с членами семей убитых.

– Ну, это другое дело!

– То же самое, только макредж его исказил. Ему не придется больше этого делать. Но даже если бы было так, как ты говоришь, все равно это вовсе не повод, чтобы нападать на нашу область.

– У нас еще есть второе основание.

– Какое же?

– Вы не заплатили харадж.

– Мы заплатили. А что ты вообще называешь хараджем? Мы свободные курды, что мы платим, то мы платим добровольно. Мы заплатили подушную подать, которую каждый немусульманин должен внести, чтобы освободиться от военной службы. Однако вы хотите еще и харадж, а это есть не что иное, как уже уплаченная подушная подать! Но даже если вы были правы и мы должны были бы мутасаррыфу один налог, разве этого достаточно для того, чтобы на нас нападать? Разве может он нападать в этом случае на Шейх-Ади, где сейчас находятся тысячи людей, не имеющих никакого отношения к Мосулу и соответственно ничего ему не должных? Каймакам, мы с тобой оба знаем, чего, собственно, от нас хочет губернатор: денег и трофеев. Ему не удалось ограбить нас, поэтому не будем больше говорить о его «основаниях». Ты и не юрист, и не сборщик налогов, поэтому я могу обсуждать с тобой только то, что касается твоего военного задания. Говори, а я послушаю.

– Я должен потребовать от тебя уплаты хараджа и выдачи убийц, в противном случае по приказу мутасаррыфа обязан разрушить Шейх-Ади и все поселки езидов и убивать каждого, кто только окажет сопротивление.

– И все забрать, что только имеется у езидов?

– Все!

– Так звучит приказ губернатора?

– Именно так.

– И ты его исполнишь?

– Насколько возможно!

– Исполняй же!

Али-бей поднялся со стула, давая понять, что переговоры закончены. Каймакам сделал движение, желая удержать его на месте.

– Что ты хочешь сделать, бей?

– Ты хочешь разрушить деревни езидов и ограбить жителей, я же, глава езидов, сумею защитить моих подданных. Вы, не предупредив, вторглись ко мне, оправдывая это лживыми причинами, вы хотите жечь и палить, грабить и убивать, вы позволили убить моего посланца. Все это деяния, направленные против прав народов. Из этого следует, что я не могу вас рассматривать как воинов, вы – грабители. А грабителей просто пристреливают на месте. Ясно? Возвращайся к своим! Пока что ты под моей защитой, а скоро окажешься вне закона.

Он вышел из палатки и поднял руку. Артиллеристы, должно быть, заждались этого знака. Тут же прогремел пушечный залп, потом еще один.

– Господин, что ты творишь? – кричал каймакам. – Ты нарушаешь перемирие, пока я еще у тебя здесь!

– Разве мы заключили перемирие? Разве я не сказал тебе, что у нас все ясно друг с другом? Слышишь? Это картечь, а это гранаты, те же самые выстрелы, которые предназначались нам. Теперь все это для вас. Аллах свершил свой суд. Он наказывает грешников тем же самым, чем те согрешили. Ты слышишь крики своих людей. Иди к ним и прикажи разрушить наши деревни!

Третий и четвертый выстрелы произвели необычайный эффект. Это можно было понять по дикому вою, раздавшемуся из долины.

– Остановись, Али-бей! Дай знак прекратить огонь, чтобы мы смогли вести дальнейшие переговоры!

– Ты знаешь приказ мутасаррыфа, я – свой долг. Все решено!

– Мутасаррыф отдавал свои приказы миралаю, не мне, и это мой долг не дать перестрелять моих людей, когда они беззащитны. Я должен попытаться их спасти.

– Если ты хочешь, то я готов возобновить переговоры.

Али-бей развернул чалму и махнул полотном, потом снова зашел в палатку.

– Что ты требуешь от меня? – спросил каймакам.

Бей задумчиво поглядел в землю, затем ответил:

– Не на тебя я гневаюсь, поэтому я тебя пощажу, но, впрочем, любое окончательное соглашение, к которому мы могли бы прийти, было бы гибельно для тебя, потому что мои условия для вас больше чем неблагоприятны. Исходя из этого, я буду договариваться лишь с мутасаррыфом, ты же свободен от ответственности.

– Благодарю тебя, бей!

Каймакам оказался весьма неплохим человеком. Он был рад, что этому делу придали такое направление, и поэтому его благодарность исходила от чистого сердца.

– Условие, естественно, есть, – продолжил Али-бей.

– Какое же?

– Ты рассматриваешь себя и свои войска как военнопленных и остаешься с ними в Шейх-Ади, пока я не заключу соглашение с мутасаррыфом.

– На это я пойду, ибо сумею за это ответить. Во всем виноват миралай, он действовал слишком неосторожно.

– Значит, ты сдаешь оружие?

– Это позор для нас!

– Имеете ли вы право как военнопленные держать при себе оружие?

– Я признаю себя военнопленным только в том отношении, что я остаюсь в Шейх-Ади и не пытаюсь вырваться с боем отсюда, пока не узнаю, как распорядится мутасаррыф.

– Прорыв привел бы вас к гибели, он уничтожил бы все.

– Бей, я хочу быть до конца честным и признаю, что наше положение очень плохое, но разве ты не знаешь, на что способна тысяча человек, доведенных до отчаяния?

– Я знаю. Тем не менее ни один из вас не прорвется.

– Но и не один из вас падет в бою! И учти, у мутасаррыфа в распоряжении еще линейный и драгунский полки, большая часть которых осталась в Мосуле. Прибавь к этому помощь, которую он может получить из Киркука и Диярбакыра, из Сулимании и других гарнизонов. Прибавь артиллерию – и ты признаешь, что хоть ты и господин в этой ситуации, но недолго им останешься.

– Следует ли мне отказаться от победы, не пользоваться ею лишь потому, что позднее меня могут разбить? Пусть мутасаррыф приходит со своими полками, я дам ему знать, что это будет стоить вам жизни, в случае если он меня еще раз атакует. А если у него в распоряжении есть еще силы, то я тоже могу этим похвалиться. Ты знаешь, что достаточно одного моего знака, чтобы поднять против мутасаррыфа такой смелый народ, как курды. Но я люблю мир, война мне претит. И хотя я собрал здесь езидов из всего Курдистана и граничащих провинций и мог бы поднять факел восстания, я этого не делаю. Я хочу пока оставить тебе и твоим воинам оружие, но я обещал одному моему союзнику пушки.

– Кто этот союзник?

– Ни один езид не предаст друга. Итак, ты сохраняешь свое оружие, но отдаешь все боеприпасы, и за это я тебе обещаю позаботиться о провианте, который тебе необходим.

– Если я отдам боеприпасы, это все равно как если бы у тебя было мое оружие!

Али-бей улыбнулся.

– Ладно, оставь у себя и боеприпасы, но я тебе скажу лишь одно: когда твои люди проголодаются и ты у меня попросишь пищу, я буду ее менять лишь на ружья и пистолеты, сабли и коней. Значит, поэтому вы и не военнопленные, мы просто заключаем с вами перемирие.

– Вот как? На это я могу пойти.

– Как видишь, я снисходителен. Теперь выслушай мои условия. Вы останетесь в долине Шейх-Ади без связи с внешним миром, воздерживаясь от любых военных действий против меня, вы уважаете наши святыни и наши дома. В святыни вы не должны входить, в дома же – только с моего разрешения. Перемирие продлится, пока вы не получите приказа от мутасаррыфа. Но этот приказ вам отдадут лишь в моем присутствии, любая попытка бегства, даже одного человека, любое действие, противоречащее нашей договоренности, сразу же отменяет перемирие. Вы должны сохранить ваше теперешнее положение, а я – мое. За это я тебе обещаю воздерживаться от любых военных действий до указанного момента. Ты согласен?

После короткого размышления и нескольких несущественных дополнений и замечаний каймакам принял условия. Он с пылом ходатайствовал за макреджа и требовал его выдачи, но Али-бей остался непоколебим. Принесли бумагу, я набросал договор, который оба подписали. После этого офицер возвратился в долину, причем ему разрешили захватить с собой тех троих солдат.

Теперь Пали, гонец бея, ждал приказаний своего начальника.

– Ты не напишешь письмо мутасаррыфу? – спросил меня бей.

– Напишу. Только что ты ему хочешь сообщить?

– Теперешнее положение его войск. После скажи ему, что я желаю вести с ним переговоры, что ожидаю его здесь или же могу встретиться с ним в Джерайе. Встреча состоится послезавтра в первой половине дня. Можешь так написать?

– Да.

Несколько минут спустя я сидел в палатке и писал письмо губернатору, который наверняка при чтении не будет иметь ни малейшего представления, что оно составлено его протеже. Писал я, держа бумагу на колене, справа налево. Не прошло и получаса, как лошадь, несшая Пали, умчалась в сторону Баадри.

Езидский праздник был неожиданным образом расстроен, но никто по этому поводу особо не сожалел, все радовались, что удалось отвести несчастье, грозившее людям в Шейх-Ади.

– Во что теперь превратится праздник? – спросил я Али-бея. – Османы будут еще несколько дней там, внизу, а езиды так долго не захотят знать.

– Я устрою им праздник больший, чем они ожидают, – ответил он. – Ты еще помнишь дорогу в долину? Скачи туда и приведи Шейх-хана и шейхов с кавалли. Мы посмотрим, нельзя ли найти останки пира Камека, чтобы похоронить их в долине Идиз.

Двигаясь вниз по холму, мы имели возможность созерцать несколько странную, но полную жизни картину. Тысячи детей и женщин обосновались там, внизу. Тут же паслись лошади. Люди говорили тихо, чтобы не выдать свое присутствие. Около воза сидел Мир Шейх-хан со своими священнослужителями.

– Святилище сохранилось? – таков был первый вопрос, заданный ханом.

– Все в полной сохранности.

– Была слышна стрельба. Много ли пролилось крови?

– Пострадали только турки. Из наших погибли двое, но не в сражении.

– Кто они?

– Саррадж[24]Саррадж – шорник (тур.). Хефи из Баазони и…

– Хефи из Баазони? Такой набожный, усердный и смелый человек. Погиб не в сражении? Как же это случилось?

– Бей послал его парламентером к туркам, и они его расстреляли. Я был при этом и ничего не мог сделать.

Священники склонили головы, сложили руки и молчали некоторое время. Только Мир Шейх-хан сказал глубоким и серьезным голосом:

– Он прошел превращение. Солнце не будет больше светить ему здесь, но он гуляет под лучами высшего солнца в той стране, в которую и мы попадем. Там нет ни смерти, ни могил, ни воли, ни бед, там вечный свет и наслаждение, – он с Богом!

Было трогательно наблюдать, как смиренно приняли они весть о смерти друга, не проронив ни одного плохого слова в адрес убийц. Эти священники хоть и горевали, но искренне поздравляли покойника с превращением.

– А кто другой? – спросил Хан.

– Тебя это сильно опечалит.

– Настоящий мужчина не должен испытывать ужаса перед смертью, ибо смерть – друг всем людям, конец греха и начало блаженства. Так кто это?

– Пир Камек.

Тем не менее они все содрогнулись, как от внезапной боли, но ни один не проронил ни слова. И теперь первым заговорил Мир Шейх-хан:

– Святой превращен. Этого возжелал Бог! Расскажи нам о его смерти.

Я сообщил им все, что я видел, со всеми возможными подробностями. Глубоко потрясенные, они выслушали меня, и после этого хан попросил: «Братья, давайте помянем его!»

Они опять низко опустили головы. Молились ли они? Не знаю, я заметил только, что у некоторых в глазах стояли слезы…

Только спустя длительное время их благоговение уступило место обычному настроению, так что я опять мог с ними говорить.

– Меня, кстати, послал Али-бей с заданием привести вас к нему. Он хочет попытаться найти останки святого, чтобы сегодня уже их похоронить.

– Да, эта задача очень важна. Останки пира не должны лежать там же, где кости миралая!

– Я опасаюсь, что мы найдем лишь пепел.

– Все равно. Давайте поспешим!

Мы – вместе со священниками и кавалли – отправились обратно в долину. Факиры же остались для присмотра за долиной Идиз. Когда мы прибыли к палатке бея, расположенной выше над долиной, тот разговаривал с человеком, которого он посылал с вопросом к каймакаму, не разрешат ли турки езидским священникам обследовать кострище. Офицер ответил утвердительно, поставив только условие, чтобы они не имели при себе оружия.

Я спросил, можно ли мне присоединиться, и незамедлительно получил согласие. Чуть-чуть не забыли взять с собой самое главное: сосуд, который примет в себя останки святого. Когда бея спросили по этому поводу, то он дал понять, что думал и на этот счет.

– Мир Шейх-хан, ты ведь знаешь, что знаменитый горшечник Рассат из Баазони сделал моему отцу Хусейну-бею урну, которая должна была принять его прах, когда уже будет пора удалить останки из могилы, чтобы не осквернить их, не смешать с пылью рассыпающегося гроба. Эта урна – настоящий шедевр знаменитого горшечника и, пожалуй, достойна принять в себя святой прах. Она стоит в моем доме в Баадри, и я уже послал за нею гонцов, которые принесут ее раньше, чем вы обследуете кострище.

Это объяснение все решило, и, таким образом, вся процессия пустилась в путь. Мы прошли мимо батареи и достигли того места, где святой принес и себя, и своего кровного врага в жертву. Мы увидели громадную кучу пепла с торчащими концами несгоревших бревен. Перед ней лежал расстрелянный парламентер. Огонь костра опалил его одежды, но пощадил тело. Нам пришлось выполнить достаточно неприятную работу – отнести его тело в сторону от костра.

Пепел остыл. В домах, стоящих поблизости, мы взяли необходимые инструменты и начали осторожно, дюйм за дюймом, устранять верхний слой пепла. Это делалось очень тщательно, прошло много времени, пока не прибыл на муле езид с урной. Формой она походила на опрокинутый абажур, совсем как у наших светильников. На ней находилась крышка, увенчанная сверху изображением солнца. В этом сосуде были также выжжены несколько слов на языке курманджи и какое-то изображение.

Мне казалось невозможным выделить останки святого из горы пепла, но, впрочем, мои опасения были напрасны. Когда убрали большую часть пепла и уже почти вплотную приблизились к земле, то обнаружили две бесформенные глыбы. На них и направили все свое внимание священники. Им что-то было непонятно, и Мир Шейх-хан кивком подозвал меня к себе.

Это была совсем не легкая задача, точно изучить эти предметы. При этом нужно было прикрывать рот и нос. На самом деле то были два трупа, наполовину обуглившиеся и уменьшившиеся в росте на треть.

– Вот и покойники, – сказал я.

– Но кто из них кто?

– Ищите священника.

Мне хотелось посмотреть, насколько проницательны эти люди. Они очень старались разрешить этот кажущийся им сложным, но, на мой взгляд, достаточно легкий вопрос.

– Их невозможно различить, – сказал вконец растерявшийся хан. – Нам нужно либо отказаться от оказания должной почести праху священника, либо мы вынуждены прах обоих положить в урну. Прах друга и врага, святого и нечестивого. Или ты предложишь что-нибудь получше, эмир Кара бен Немси?

– Предложу.

– Что?

– Положить в урну останки только одного пира.

– Ты же ведь слышал, что мы не можем отличить их от останков миралая!

– Но ведь это совсем не трудно! Вот это тело святого, а то – тело турка.

– Откуда ты это узнал? Какие у тебя доказательства?

– Доказательства неопровержимые. Пир не имел при себе никакого оружия, на миралае же была сабля, кинжал и два пистолета. Вы видите пистолетные стволы и лезвие ножа? А вот из-под тела выглядывает острие сабли. Следовательно, это был миралай.

Езиды удивились: как им в голову не пришла столь простая мысль. Они поддержали мои выводы и принялись за дело: переносить останки пира в урну.

Тем временем каймакам с несколькими офицерами стоял рядом и наблюдал. Ему оставили труп его начальника, а мы отправились обратно на холм. Там бей попросил у хана дать указания относительно ритуала погребения.

– Нам придется провести его завтра, – отвечал хан.

– Почему?

– Пир Камек был самым набожным и мудрым человеком среди всех езидов. Его надо похоронить должным образом. Я распоряжусь, чтобы ему соорудили гробницу в долине Идиз. Все это будет готово не раньше завтрашнего утра.

– Тогда тебе не обойтись без каменщиков и плотников?

– Нет. Это будет простое сооружение из скальных глыб, не требующее раствора. Каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок должны принести по своим силам камень для постройки, так чтобы каждый из собравшихся паломников смог поучаствовать в строительстве подобающего памятника.

– Но мне нужны воины для охраны, – возразил Али-бей.

– Они будут меняться, и у тебя будет всегда достаточно людей в распоряжении. Давай посоветуемся, каким мы все-таки сделаем это сооружение…

Меня это уже не касалось, и я пошел навестить моего переводчика, который должен был дать мне манускрипт покойного. Он держал его внутри полого ствола чинары, мы расположились вблизи него, и я мог беспрепятственно предаться своим филологическим упражнениям.

Так прошел день. Один за другим зажглись сторожевые огни на возвышенностях, окружающих долину Шейх-Ади. Турки никак не смогли бы уйти, даже если бы каймакам попытался использовать эту ночь для прорыва вопреки своему обещанию. Ночь прошла без происшествий, а утром возвратился Пали. Скорость и выносливость его хорошего коня значительно укоротили дорогу между Шейх-Ади и Мосулом, заставляя верить, что дорога эта не так уж и велика. Я провел ночь в палатке бея и на рассвете еще находился там, когда в нее вошел посланец.

– Ты встречался с мутасаррыфом? – спросил его Али.

– Да, господин, поздно вечером.

– Что он сказал?

– Сначала он впал в ярость и хотел засечь меня до смерти. После этого он послал за офицерами и за своими советниками, долго с ними совещался. Только потом мне разрешили возвратиться в палатку.

– Так ты не присутствовал на совещании?

– Нет.

– Что же за ответ он дал тебе?

– Он ответил письмом к тебе.

– Дай его мне!

Пали вытащил послание, запечатанное печатью наместника, Али-бей открыл большой конверт и взглянул внутрь. В нем лежало послание и еще маленькое письмо. Он показал мне и то и другое.

– Прочти их, эмир! Мне крайне важно узнать, что решил мутасаррыф.

Меньшее по размеру письмо, составленное писцом наместника, было подписано последним. Наместник обещал быть следующим утром в Джерайе с десятью охранниками и ставил условие, чтобы такое же число людей сопровождало и Али-бея. Он надеялся на мирное разрешение конфликта и просил передать каймакаму вложенный в конверт письменный приказ, который заключал очень миролюбивое указание: до дальнейших приказов прекратить любые военные действия, пощадить Шейх-Ади и обращаться с езидами как с друзьями. Затем следовало примечание – прочесть и соблюсти приказ со всей точностью.

Али-бей кивнул, удовлетворенный.

После маленькой паузы глава езидов выразил все обуревавшие его чувства.

– Мы победили и при этом проучили мутасаррыфа. Он долго не забудет это, понимаешь ли ты, эмир? Каймакам должен получить письмо, а утром я уже буду в Джерайе.

– Зачем давать знать об этом каймакаму?

– Так нужно, ведь приказ направлен ему.

– Но это совершенно излишне, он же уже обещал исполнить то, что ему здесь повелят.

– Он это сделает уж совсем точно, если узнает, что такова и воля мутасаррыфа.

– Я должен тебе признаться: этот письменный приказ будит во мне подозрение.

– Почему?

– Потому что он излишен. И как странно звучат последние слова, что каймакам должен прочитать приказ… со всей точностью.

– Это должно только убедить нас в добрых намерениях мутасаррыфа и побудить каймакама к совершенному послушанию.

– Но это же само собой разумеется, и именно потому мне кажется, что приказ более чем излишен.

– Это письмо не принадлежит мне, губернатор доверился моей честности, и каймакам получит письмо.

Получилось так, как будто само провидение благоволило этому намерению бея, ибо тут же в палатку вошел езид и доложил ему.

– Господин, снизу, от долины, к нам скачет всадник.

Мы вышли и спустя короткое время узнали в приближавшемся человеке каймакама, который проскакал к нам без всякого сопровождения.

– Приветствую тебя! – сказал, спешившись, каймакам, сначала обратясь к бею, затем ко мне.

– Добро пожаловать! – отвечал Али. – Что привело тебя ко мне?

– Нужда моих воинов, у которых нет и куска хлеба. Это было произнесено без долгого вступления и обрамляющих слов. Али улыбнулся.

– Я ожидал этого. Но ты же помнишь, что я обещал дать хлеб только в обмен за оружие.

– Да, ты говорил так, но, быть может, ты все-таки возьмешь деньги?

– Бей езидов не отступается от однажды сказанного. Тебе нужна пища, а мне нужны оружие и боеприпасы. Мы обменяемся и так принесем себе обоюдную пользу.

– Ты забываешь, что мне самому нужны оружие и боеприпасы.

– А ты забываешь, что и мне необходим хлеб. У меня здесь собраны многие тысячи езидов, и все они хотят есть и пить. А для чего тебе нужно оружие? Разве мы не друзья?

– Только до окончания перемирия.

– Да нет, может быть, и на более долгий срок. Эмир, я прошу тебя прочитать ему письмо губернатора!

– От него пришло письмо? – быстро спросил офицер.

– Да, я посылал гонца, он только что вернулся. Читай, эмир!

Я прочел письмо, которое еще держал в руках. Мне показалось, что я заметил некоторое разочарование на лице каймакама.

– Так, значит, между нами наступает мир?

– Да, – отвечал бей. – И ты будешь относиться к нам по-дружески. Как тебе особо повелевает мутасаррыф.

– Особо?

Он приложил к этому письмо, и я должен отдать его тебе.

– Письмо? Мне? – воскликнул офицер. – Где оно?

– Оно у эмира. Дай ему письмо!

Я уже хотел протянуть письмо, но суетливость каймакама заставила меня изменить решение.

– Позволь мне прочитать его!

Я прочитал, правда, только до последнего примечания, возбудившего во мне подозрения. Но он спросил:

– Это все? Дальше ничего не написано?

– Еще две строки. Слушай!

Я дочитал до конца и, читая, встал вполоборота к каймакаму, чтобы видеть его лицо. Только на одну секунду раскрылись его глаза больше, чем обычно, но уже по одному этому я с уверенностью мог определить, что это предложение содержало еще какой-то нам непонятный намек.

– Это письмо принадлежит мне. Покажи его, дай!

Произнося эти слова, он так быстро рванулся ко мне, что я едва успел отвести руку в сторону.

– К чему такая поспешность, каймакам? – спросил я его, поворачиваясь к нему. – Разве в этих строках присутствует что-то настолько важное, что заставило тебя потерять самообладание?

– Ничего, здесь совсем нет ничего важного, но все-таки это письмо мое!

– Мутасаррыф послал его бею, и от него зависит, отдать письмо тебе или только ознакомить с содержанием.

– Но разве я тебе не сказал, что письмо полагается получить мне?

– Так как тебе это письмо столь важно, несмотря на то, что содержание ты уже знаешь, то, я думаю, мутасаррыф разрешит мне еще раз хорошенько разглядеть бумагу?

Мои подозрения еще больше укрепились. Более того, они вырисовывались в некое предположение. Я посмотрел бумагу на просвет, при этом ничего странного не увидел. Затем прощупал ее, понюхал, но безуспешно. Потом повернул ее так, чтобы на нее упали лучи солнца. И вот тут-то я различил несколько только искушенным взглядом заметных мест, которые были почти того же цвета, что и бумага, но тем не менее походили на какие-то письменные знаки.

– Ты не получишь бумагу! – сказал я каймакаму.

– Почему?

– Здесь есть строки, сделанные тайнописью, я должен их обследовать.

У каймакама лицо пошло пятнами.

– Ты ошибаешься, эфенди.

– Я это четко вижу!

Чтобы его подразнить, я прибавил:

– Эту надпись я прочту наверняка, если подержу бумагу под водой.

– Держи, держи! – отвечал он с видимым удовлетворением в голосе.

– Ты выдал себя спокойствием, с которым ты произнес эти слова. Поэтому я не буду опускать бумагу в воду, а подержу ее над огнем.

Я попал в точку: это было заметно по неудавшейся попытке каймакама подавить страх, промелькнувший на его лице.

– Ты сожжешь письмо при этом! – предостерег он.

– Не беспокойся! Эфенди с Запада, наверное, умеет обращаться с такими вещами.

Бей был удивлен:

– Ты на самом деле полагаешь, что письмо содержит скрытое послание?

– Если ты зажжешь огонь, я смогу тебе это доказать.

При всем этом присутствовал Пали. По знаку бея он собрал сухие сучья и зажег пламя. Я присел рядом на корточки и со всей осторожностью поднес письмо к пламени. Тут же ко мне подскочил каймакам и попытался вырвать его у меня. Я, ожидавший этого, так же быстро уклонился в сторону, и он упал на пол. Али-бей тут же придавил его коленями к земле.

– Остановись, каймакам! – крикнул он. – Ты вероломно притворялся; сейчас ты пришел ко мне, не заручившись, как прежде, моей защитой, поэтому я беру тебя в плен.

Офицер сопротивлялся насколько мог, но нас ведь было трое против него, к тому же на помощь пришли и другие езиды, стоявшие неподалеку. Его разоружили, связали и отправили в палатку.

Теперь я мог закончить свой эксперимент. Пламя прогрело бумагу настолько, что она чуть не загорелась, и тут стали очень четко видны слова, стоящие на полях.

– Али-бей, ты видишь, я был прав!

– Эмир, ты волшебник!

– Нет, но я зато знаю, как сделать эти надписи снова видимыми.

– О эфенди, твоя мудрость очень велика!

– Но ведь мутасаррыф тоже понимает это волшебство. Есть вещества, из которых готовят чернила, которые на бумаге исчезают, и только еще одним средством можно их вынудить снова стать видимыми. Наука, знающая эти средства, называется химия. Ею у нас больше занимаются, чем у вас, и поэтому у нас есть лучшие средства, чем у вас. Мы знаем много видов тайнописи, которую очень сложно обнаружить. Ваши же настолько просты, что не требуется особенно много ума, чтобы невидимые слова сделать видимыми. Ну-ка, угадай, чем написаны эти строки?

– Скажи!

– Мочой.

– Быть не может!

– Если написать мочой зверя или человека, то надпись исчезает по мере того, как она сохнет. Если же потом подержать бумагу над огнем, строки чернеют, и ты можешь их прочесть.

– И что же здесь написано?

– «Я приду послезавтра, чтобы победить».

– На самом деле? Ты не ошибаешься?

– Здесь четко написано!

– Хорошо, тогда давай мне это письмо!

Он несколько раз в большом возбуждении прошелся туда-сюда, потом остановился передо мной.

– Это предательство или нет, эмир?

– Это вероломство.

– Может, мне уничтожить этого мутасаррыфа? Все в моих руках!

– Тебе придется потом иметь дело с падишахом.

– Эфенди, у русских есть пословица, она гласит: «Небо высоко, а царь далеко». Так же и с падишахом. Нет, я одержу победу!

– Ты прольешь много крови. Не говорил ли ты мне недавно, что любишь мир?

– Это так, но его должны мне предоставить! Эти турки пришли лишить нас свободы, имущества и жизней. Несмотря на это, я их пощадил. Но вот они снова плетут заговор. Разве я не должен обороняться?

– Должен, но не с помощью сабель!

– Чем же еще?

– Этим письмом. Иди с ним к мутасаррыфу, покажи ему, и он будет разбит наголову.

– Он мне устроит засаду и возьмет в плен, если я приду утром в Джерайю.

– Кто тебе мешает то же самое сделать с ним? У тебя больше шансов захватить его в плен: он ведь не знает, что тебе уже известны его намерения.

Али-бей смотрел в задумчивости некоторое время на землю перед собой, потом ответил:

– Я посоветуюсь с Мир Шейх-ханом. Ты поедешь со мной в долину Идиз?

– Поеду.

– Прежде, правда, я кое-что предприму, чтобы эти люди внизу не могли нам никак навредить. Не ходи со мной к палатке, оставайся лучше здесь.

Почему я не должен был сопровождать его до палатки? Его рука лежала на кинжале, а глаза сверкали решимостью. Не хотел ли он мне помешать предотвратить необдуманный поступок?

Полчаса я стоял снаружи один и все это время слышал гневные и возбужденные голоса. Наконец Али-бей вышел. В руке у него была записка, которую он протянул мне.

– Читай! Я хочу услышать, нет ли здесь чего-нибудь неподходящего.

Письмо содержало короткое и сдержанное указание командирам немедленно передать все оружие, а также боеприпасы езидов тому, кто предъявит этот приказ.

– Нет, все верно. Но как ты этого добился?

– Иначе я бы незамедлительно казнил его и макреджа и начал обстрел. За час мы бы с ними управились.

– Значит, теперь он в плену?

– Да, его вместе с макреджем караулят.

– А если люди каймакама не смирятся?

– Тогда я осуществлю свою угрозу. Оставайся здесь до моего возвращения, и ты увидишь, уважают ли меня турки.

Он отдал еще несколько приказов и спустился вниз к батарее. Спустя десять минут все езиды были в полной боевой готовности.