Глава десятая. ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС. (Продолжение)

Онлайн чтение книги Победа
Глава десятая. ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС. (Продолжение)

Главные военные советники президента Соединенных Штатов – Стимсон, Леги, Маршалл, Форрестол, Кинг – только что доложили ему мнение объединенной группы начальников штабов американских вооруженных сил относительно перспектив войны с Японией.

На первый вопрос, могут ли Соединенные Штаты, применив атомную бомбу, в кратчайший срок разгромить Японию «один на один», последовал короткий и четкий ответ: нет, не могут.

На второй вопрос, заинтересованы ли Соединенные Штаты по-прежнему в военной помощи Советского Союза, ответ был столь же короткий и ясный: да, заинтересованы.

Конечно, генералы не ограничивались этими словами. Они обосновывали свои мнения, выдвигали аргументы «за» и «против», фантазировали, рисуя различные военные ситуации и подробно разбирая их. Но конечные выводы были именно таковы.

По конституции Соединенных Штатов президент является одновременно и главнокомандующим вооруженными силами страны. Следовательно, выслушав мнения своих советников и помощников, Трумэн должен был сам принять окончательное решение. Но оно давалось ему нелегко.

Вопрос о том, понадобится ли Соединенным Штатам помощь Советского Союза в войне с Японией, даже если испытание атомной бомбы пройдет успешно, обсуждался начальниками штабов и раньше. Несмотря на различные оттенки во мнениях, все они склонялись к тому, что помощь понадобится.

Но никто из них тогда еще не знал, чем окажется эта бомба, какова будет ее мощь. Сейчас американское командование располагало этими данными.

Получив отчет Гровса, президент страстно мечтал избавиться от Советского Союза, заявить Сталину, что Соединенные Штаты больше не нуждаются в помощи русских и возвращают им обещание, которое Сталин дал Рузвельту в Ялте: через два-три месяца после капитуляции Германии вступить в войну против Японии.

Рузвельт придавал этому обещанию огромное значение. Покойный президент предвидел, что без помощи Советского Союза война с Японией может затянуться и унести сотни тысяч жизней американских солдат.

Чтобы избежать этих жертв, а главное, чтобы в кратчайший срок разгромить Японию, Рузвельт в свою очередь пошел навстречу Сталину.


Агрессивная милитаристская Япония уже не раз провоцировала вооруженные столкновения на дальневосточных границах Советского Союза. Секретное соглашение, подписанное Рузвельтом, Сталиным и Черчиллем в Ялте, предусматривало «статус-кво» Монгольской Народной Республики, а также восстановление прав, принадлежавших России и нарушенных вероломным нападением Японии в 1904 году. Советскому Союзу возвращалась южная часть Сахалина и все прилегающие к ней острова. Торговый порт Дайрен подлежал интернационализации с обеспечением в нем преимущественных интересов Советского Союза. Восстанавливалась аренда Порт-Артура как военно-морской базы СССР. Советскому Союзу предоставлялось право совместной с Китаем эксплуатации Китайско-Восточной и Южно-Маньчжурской железных дорог. Наконец, Советскому Союзу возвращались Курильские острова.

Все это, вместе взятое, могло бы обеспечить России безопасность на Дальнем Востоке. Но такая перспектива решительно не устраивала Трумэна.

Сейчас, на Конференции в Цецилиенхофе, Сталин вел борьбу за то, чтобы обеспечить безопасность советских и европейских границ. Судя по всему, никакая сила не могла бы заставить его отказаться от этой борьбы. Приглашением же принять участие в войне с Японией Соединенные Штаты как бы сами помогали Сталину обеспечить себе прочный и надежный тыл. Какие способы давления на Советский Союз останутся у Соединенных Штатов в будущем? Как найти «ахиллесову пяту» послевоенной России?

Если бы войска Соединенных Штатов оккупировали Японию без участия Красной Армии, один из способов такого давления был бы предопределен. Его обеспечила американская армия, которая надолго оккупировала бы Японию. На Курильских островах, да и на том же Южном Сахалине можно было бы построить военные базы. Но если Советский Союз вступит в войну, то оккупация Японии после победы станет уже совместной, в Японию войдут не только американские, но и советские войска…

Мысль об этом была для Трумэна невыносимой.

…Гражданские лица, участвовавшие в совещании начальников американских штабов, в том числе приглашенный на него Черчилль, выдвигали как альтернативу советскому участию в войне компромисс с Японией. Разумеется, на основе ее полного подчинения Соединенным Штатам. Взамен японцам можно было бы позволить сохранить экономический и военный потенциал, достаточный для того, чтобы служить дальневосточным противовесом Советскому Союзу.

Военные утверждали, что даже при использовании атомной бомбы вторжение в Японию будет стоить жизни если не миллиону, то, во всяком случае, сотням тысяч американских солдат. Потери же Соединенных Штатов на всех театрах военных действий с момента высадки в Европе не превышали восьмисот пятидесяти тысяч человек. Начальники штабов подсчитали, что для вторжения в Японию без помощи русских Америке пришлось бы сконцентрировать на Дальнем Востоке армию в несколько миллионов человек. Но и в этом случае войну удалось бы закончить не ранее 1946 года.

Следовательно, русские по-прежнему необходимы.

…Последним, с кем разговаривал Трумэн после ухода военных, был посол Гарриман. Видя, в каком подавленном состоянии находится президент, он сказал:

– Я хочу вас несколько утешить, мистер президент. Я уверен, что Сталин вступил бы в войну с Японией и в том случае, если бы вы даже заявили ему, что не нуждаетесь больше в помощи Советов…

– Кто бы ему это позволил? – воскликнул Трумэн.

– Он бы и не спрашивал позволения. У него есть документ, подписанный главами трех государств и предусматривающий вступление России в войну с Японией. Этому документу он и следовал бы. Сталин вообще придает большое значение тому, что он называет верностью союзническому долгу. Видимо, сам всевышний предопределил, чтобы его «верность» всегда шла на пользу Советскому Союзу.

Последние фразы Гарриман произнес ироническим тоном.

Трумэн хотел возразить, но сдержался. Он знал, с кем разговаривает. Гарриман принадлежал к одному из богатейших семейств Америки. Кроме того, за его плечами был большой опыт в сфере американо-советских отношений. Словом, даже президент Соединенных Штатов следовало хорошенько подумать, прежде чем проявить хотя бы тень пренебрежения к этому человеку.

Значит, по мнению Гарримана, Советский Союз все равно вступит в войну с Японией, что бы ни сказал Сталину Трумэн.

– Если бы можно было обойтись без России, это развязало бы мне руки, – с горечью произнес президент.

– Мы ищем рычаг воздействия на Россию не там, где надо, сэр.

– Где же мы его ищем?

– Черчилль угрожает России новой войной. Его план бросить на русских бывших нацистов фантастичен. Вы, мистер президент… – Гарриман замялся.

– Продолжайте, – с вызовом сказал Трумэн.

– Насколько я могу судить, вы – по крайней мере, в самое последнее время – делаете ставку на эту супербомбу.

– А вы, Гарриман? Может быть, вы полагаете, что нам следует смириться? Россия уже захватила пол-Европы, а теперь нам еще придется делить с ней плоды победы над Японией! Короче говоря, вы предлагаете полностью развязать руки Сталину и лишиться всех средств воздействия на него. Так?

– Нет, мистер президент, далеко не так. Иначе я был бы плохим американским послом. Просто за время пребывания в Москве я немного изучил русский народ. Приобрел некоторый опыт…

– Что же подсказывает вам этот опыт?

– Прежде всего, что тактика прямого, открытого давления на русских не выдерживает критики. Угрожать им силой бессмысленно. Тем не менее я далек от мысли, что Сталину надо развязать руки. Но рычаг воздействия на него лично и вообще на эту страну надо искать не в ультиматумах и не в угрозах.

– Так в чем же?

– В экономике! Своей победы Россия достигла дорогой ценой. Из войны она вышла с могучей армией, но с разрушенной экономикой. Наступать на Сталина, так сказать, с фронта, пытаясь нанести ему лобовой удар, бесполезно. Оказывая же ему экономическую помощь, мы действительно свяжем его по рукам и ногам! Наступать нужно не с фронта, а с флангов.

– Но время не терпит! – с досадой воскликнул Трумэн. – Мы должны решить такие неотложные вопросы, как польский, германский, и многие другие…

– Вместо того чтобы подхлестывать время, надо заставить его работать на нас.

– Хорошо сказано, Гарриман! – Трумэн встал из-за стола, давая своему собеседнику понять, что беседа закончена, и посмотрел на часы. – Скоро надо ехать в Цецилиенхоф.

– Решить все вопросы в нашу пользу за столом Конференции не удастся, мистер президент, – настойчиво сказал Гарриман.

– А я все-таки попробую, – упрямо возразил Трумэн.


Сегодня первым взял слово Сталин. Он сообщил, что, согласно имевшейся ранее договоренности, советские войска в Австрии начали отход, который будет закончен через два дня. В зоны, предназначенные для союзников, уже вступают их передовые отряды.

– Мы очень благодарны генералиссимусу! – воскликнул Черчилль.

– Американское правительство также выражает свою благодарность, – поддержал его Трумэн.

– Что ж тут благодарить? – спокойно возразил Сталин. – Мы обязаны были это сделать и сделали. Вот и все.

…Каждое утро министры иностранных дел собирались, чтобы подготовить повестку дня очередного заседания «Большой тройки».

Главы делегаций впервые узнавали о согласованной повестке дня от своих министров буквально перед самым заседанием.

Министров было трое – двое западных и один советский. Ни один из руководителей делегаций никогда не знал, удастся ли его министру включить в повестку тот вопрос, в котором этот руководитель был заинтересован. Точно так же он не знал, будет ли предложенный проект решения вынесен на заседание «Большой тройки» как согласованный.

Очевидно, поэтому Черчилль еще в самом начале Конференции оговорил право ее участников выдвигать в ходе заседаний любые вопросы, даже если они и не предусматривались повесткой дня.

Сталин не возражал. Он отлично понимал, что, используя это право, Черчилль и Трумэн смогут саботировать обсуждение вопросов, жизненно важных для Советского Союза. Но если его партнеры попытаются использовать это право исключительно в своих интересах, то и он, Сталин, сможет выдвинуть такие вопросы, которые выгодны его стране.

…Заявление об отходе советских войск в Австрии Сталин сделал, явно желая подчеркнуть, что, в отличие от Соединенных Штатов и Англии, войска которых надолго задержались в советских зонах оккупации Германии, Красная Армия точно выполняет все принятые на себя обязательства.

Докладывать от имени министров сегодня предстояло Идену.

Как всегда, корректно, следуя традиционному английскому правилу избегать острых и категорических формулировок, Иден сообщил, что министры предлагают рассмотреть на сегодняшнем заседании Конференции группу вопросов, связанных с выполнением Ялтинской декларации об освобожденной Европе.

– В этой связи, – продолжал Иден, – министры рассмотрели американский меморандум, представленный двадцать первого июля…

Сталин слушал Идена внешне безучастно. Он, конечно, хорошо помнил американский меморандум, оглашенный Трумэном на одном из предыдущих заседаний. Смысл меморандума был ясен: поручить Соединенным Штатам и Англии руководство выборами в европейских странах, создать там особые, привилегированные условия американским и английским журналистам. Сталин тогда же заявил, что принятие такого документа было бы оскорбительно для тех европейских стран, к которым он относится.

Теперь Иден доложил, что по этому вопросу министрам так и не удалось договориться. Представители Соединенных Штатов и Великобритании были «за», советский представитель – «против». Что же касается условий работы журналистов, то для обсуждения этого вопроса министры решили создать подкомиссию из представителей всех делегаций.

Трумэн слушал Идена тоже без всякого интереса. Когда было решено передать министрам меморандум, тщательно отшлифованный на «Августе», президент заранее знал, что Молотов заблокирует американские предложения так же, как это сделал Сталин. Но тогда Трумэн надеялся, что успех в Аламогордо резко изменит соотношение сил и он сможет разговаривать со Сталиным языком ультиматумов.

Эта надежда, увы, не оправдалась. Ответ начальников штабов не оставил на сей счет никаких сомнений…

Казалось, только один Черчилль слушал своего министра с интересом и время от времени удовлетворенно кивал, как бы подтверждая его слова.

– Второй вопрос, который предлагается обсудить, – продолжал свой доклад Иден, – это экономические принципы существования будущей Германии.

Быстро перечислив формулировки, с которыми согласились все три министра, он предложил главный пункт – о репарациях – перенести на завтрашнее заседание.

Сталину чисто по-человечески хотелось избежать какой-либо схватки с Иденом. Он знал, что один из сыновей английского министра пропал без вести во время боевых действий в Бирме. Кроме того, Молотов сказал Сталину, что Иден чувствует себя плохо – он страдает язвой желудка, его мучают боли. Впрочем, о том, что английский министр нездоров, можно было понять и по его осунувшемуся лицу…

Сталину не хотелось, чтобы Иден в качестве докладчика получил с советской стороны удары, предназначенные, в сущности, не ему, а Черчиллю.

Но пока что никакой схватки не предвиделось. Более того, Сталин отметил про себя, что некоторый прогресс уже налицо: одна из единодушно одобренных министрами формулировок гласила, что производственные мощности, не нужные для тех видов промышленности, которые не возбраняется развивать мирной Германии, должны быть изъяты у нее в порядке репараций или уничтожены.

…После того как Иден закончил свой доклад и главы делегаций обменялись мнениями, в повестке дня осталось пять вопросов. Некоторые из них касались Турции, Ирана и бывших «подмандатных территорий».

Но самым важным по-прежнему был вопрос о западной границе Польши. По нему предлагалось возобновить дискуссию, так и не законченную вчера.

Казалось, что поезд Конференции, только что отправившийся с промежуточной станции и успешно преодолевший некоторые второстепенные участки пути, выбрался на основную магистраль лишь для того, чтобы снова остановиться перед опущенным семафором. До «Терминала» – «Конечной остановки» – было очень, очень далеко.

Трумэн как будто уже смирился с этим и не слишком огорчался. Из всех зол он предпочитал меньшее. Таким меньшим злом казалась президенту возможность зафиксировать, что «польский вопрос» неразрешим из-за непомерных требований Сталина. Это означало бы, что новые польские границы остаются непризнанными на неопределенное время и могут быть использованы в будущем как один из рычагов воздействия на Советский Союз.

Черчилля же одна мысль о том, что ему предстоит уехать в Лондон ни с чем, приводила в ярость. Он пытался успокоить себя тем, что, вернувшись в Бабелъсберг уже в качестве вновь избранного премьера Великобритании, еще сможет наверстать упущенное.

Но это не успокаивало, а лишь усиливало тревогу, поскольку напоминало Черчиллю, что не только будущее Польши, но и его собственное будущее находится под вопросом…

Итак, Трумэн не возражал против отсрочки. Черчилль же не хотел, боялся ее. Этим позиция американского президента отличалась от позиции британского премьер-министра.

Трумэн был уверен в том, что Сталин не имеет никаких новых аргументов в пользу Польши. Черчилль придерживался того же мнения – здесь они сходились. Неизменным оставалось и соотношение сил за столом Конференции: два к одному в пользу западных партнеров…

Со стороны могло показаться, что Трумэн и Черчилль были правы, когда оценивали позицию Сталина как безнадежную.

Не располагая какими-либо новыми аргументами в пользу расширения польских границ, Сталин мог лишь повторять, что это расширение было предусмотрено в Ялте. Но в том же ялтинском документе говорилось, что окончательное утверждение границ Польши остается за Мирной конференцией. И за это цеплялся Трумэн.

Соотношение сил за столом переговоров складывалось не в пользу Сталина. С точки зрения арифметики он рано или поздно должен был проиграть. Чтобы изменить соотношение сил, ему надо было придумать совершенно новый ход, выдвинуть новые, неотразимые аргументы. Но ни того, ни другого в его распоряжении как будто не было и не могло быть.

Так полагали Черчилль и Трумэн. Но оба они ошибались. Они даже не могли предположить, что уже на сегодняшнем заседании Конференции Сталин поставит их обоих в тупик.

Сталин, разумеется, понимал, что Трумэн менее заинтересован в скорейшем решении польского вопроса, чем Черчилль. Уверен он был и в том, что вряд ли кто-нибудь из них считал, будто без согласия Советского Союза можно заставить поляков уйти с уже занятых ими территорий бывшей гитлеровской Германии. Но Сталину было очевидно, что союзники попытаются представить дело так, точно поляки – всего лишь послушное орудие в руках Советского Союза и что не против них, а против «советской экспансии в Европе» направлены сейчас усилия и Соединенных Штатов и Великобритании.

Для чего? Прежде всего, размышлял Сталин, наверное, для того, чтобы впоследствии мировое общественное мнение не обвинило их в антипольской политике. Но, возможно, и потому, что западные партнеры, и в первую очередь Черчилль, все еще надеются, что, захватив контроль над предстоящими в Польше выборами, они сумеют создать послушное им правительство, с которым куда легче будет иметь дело, чем с нынешним, и уж наверняка гораздо проще, чем со Сталиным. Вокруг дворца Цецилиенхоф царила тишина.

За тысячи километров отсюда – в Соединенных Штатах и на Дальнем Востоке, в Пентагоне и в штабе генерала Макартура – снова и снова проверялись варианты применения атомной бомбы против Японии. Американский крейсер «Индианаполис» резал тихоокеанские воды, направляясь к острову Тиниан с порцией урана-235 – составной частью атомной бомбы на борту. Заряд плутония предполагалось доставить самолетом несколько позже.

На Дальний Восток прибывали все новые и новые войска. Командующие армиями и командиры соединений являлись в ставку маршала Василевского, чтобы представиться и получить указания.

В Бабельсберге представители вооруженных сил трех стран-союзников собрались в одном из особняков, чтобы в предварительном порядке обсудить план предстоящих совместных боевых действий против Японии.

В Карлсхорсте генерал Карпов, выполняя задание Сталина, вел переговоры по ВЧ с Москвой и Варшавой.

…Было двадцать пять минут седьмого по среднеевропейскому времени, когда Трумэн объявил, что, согласно утвержденной повестке дня, обсуждение вопроса о польских границах возобновляется.

Черчилль тотчас поспешил заявить, что согласен с точкой зрения, изложенной американской стороной, и ничего не имеет добавить к тому, о чем уже сказал вчера.

– У вас есть что-нибудь добавить? – спросил Трумэн, обращаясь к Сталину.

– Вы с заявлением польского правительства ознакомились? – деловито осведомился Сталин.

Черчилль и Трумэн переглянулись. Не имевший никаких других аргументов, Сталин, видимо, делал попытку представить этот малозначительный документ в качестве нового, якобы важного обстоятельства…

– Да, я его читал, – небрежно ответил Трумэн.

– Это письмо Берута? – еще более пренебрежительно произнес Черчилль.

– Вот именно, – утвердительно кивнул Сталин. – Письмо Берута и Осубки-Моравского.

– Да, я его прочитал, – сказал Черчилль. Сталин, казалось, не замечал явного пренебрежения, которое слышалось в тоне его западных партнеров.

– Все ли делегации остаются при своем прежнем мнении? – спросил он.

– Но это же очевидно! – ответил Трумэн так, будто сама мысль, что польское заявление может изменить его позицию, была по меньшей мере неуместной.

– Что ж, – пожимая плечами, сказал Сталин. – Тогда вопрос по-прежнему остается открытым.

«Явная попытка сыграть на противоречиях между нами и Черчиллем», – подумал сидевший рядом с Трумэном Бирнс. Он уже склонился к президенту, чтобы шепнуть: «Надо кончать! Объявляйте, что по вопросу о границах мы не пришли к соглашению. И все!»

Но Бирнс ничего не успел шепнуть, так как раздался громкий голос Черчилля.

– Что значит «остается открытым»?! – оправдывая опасения Трумэна, заносчиво спросил Черчилль. – Выходит, что по этому вопросу ничего не будет предпринято? Я надеялся, что мы все же примем решение до нашего отъезда!

– Возможно… – неопределенно и, как показалось Черчиллю, загадочно ответил Сталин.

– Было бы очень жаль, – с досадой продолжал Черчилль, – если бы мы разошлись, не решив вопроса, который, безусловно, будет обсуждаться в парламентах всего мира!

Выслушав Черчилля, Сталин спокойно сказал;

– Тогда давайте уважим просьбу польского правительства и покончим с этим вопросом.

Достойно удивления, как Черчилль – такой многоопытный и тонкий политик – не сознавал, что Сталин играет с ним в «кошки-мышки».

«Не хотите считаться с мнением поляков? – как бы говорил Сталин. – Что ж, тогда вопрос остается открытым, хотя фактически он решен. Хотите вынести официальное решение? Тогда согласитесь с предложением Берута и Осубки-Моравского».

Премьер-министр, конечно, понимал, что идет игра нервов. Но обстоятельства, в которых он сейчас оказался, лишали его хладнокровия и способности реалистически оценивать положение.

Еще вчера – только вчера! – он находился в состоянии атомной эйфории. Один только факт существования новой бомбы, казалось ему, должен был разрешить все вопросы, устранить все сомнения…

Вчера, наблюдая за поведением Трумэна и видя, насколько решительнее стал президент, Черчилль еще более укреплялся в своем убеждении.

Из состояния этой эйфории его, как, впрочем, и самого Трумэна, вывел ответ начальников американских штабов. Черчилль присутствовал на их совещании и понял, что этот ответ связывает президента по рукам и ногам, по крайней мере до тех пор, пока с Японией не будет покончено. Значит, ему, Черчиллю, придется драться со Сталиным если не «один на один», то, во всяком случае, не имея надежного тыла.

Но сдаваться без боя Черчилль не хотел.

– Это предложение совершенно неприемлемо для британского правительства! – запальчиво воскликнул он и произнес длинную речь, которая была, однако, не более чем повторением всего, что он уже говорил вчера. «Расширение территории не пойдет на благо Польши… Подорвет экономическое положение Германии… Создаст катастрофическое положение с топливом».

Сталин ни словом, ни жестом не дал понять, что Черчилль просто повторяется. Наоборот, советский лидер, казалось, приветствовал любую попытку продолжить обсуждение, даже если она и не вносила ничего нового…

– Я не берусь оспаривать все, что сказал сейчас господин Черчилль, – учтиво произнес Сталин, – однако вовсе не отказываюсь обсудить некоторые из упомянутых им вопросов. Например, о топливе. Говорят, что в Германии его не остается. Но так ли это? Ведь у нее по-прежнему остается рейнская территория, а там достаточно топлива. Следовательно, никаких особых трудностей для Германии не будет, если от нее отойдет силезский уголь. Общеизвестно, что основная топливная база Германии расположена на западе…

Трумэн слушал Сталина с явным выражением скуки. Но в том, что бесплодная дискуссия продолжалась, виноват был не Сталин, а Черчилль. Именно он, бесконечно повторяясь, заставлял повторяться и Сталина…

– Второй вопрос, – неторопливо продолжал Сталин, – насчет перемещения населения. Я уже сказал, что на занятых поляками территориях никаких немцев нет. Они были взяты Гитлером в армию и затем погибли, либо оказались в плену, либо просто ушли из этих районов. Если немцы там и есть, то в небольшом количестве. Но… – Сталин сделал паузу, – это ведь можно проверить! – Он опять помолчал и закончил словами: – Не следует ли нам, обсуждая вопрос о границе Польши, выслушать мнение польских представителей? Пусть их пригласят на Совет министров иностранных дел в Лондон.

Черчилль сразу насторожился. Трумэн с тревогой посмотрел на Бирнса, но тут же облегченно вздохнул. Нет, ничего нового и необычного в предложении Сталина не было. Он сам рассеял возможные опасения своих партнеров, сказав, что имеет в виду всего лишь вызов поляков в Лондон.

Такая возможность была предусмотрена ялтинскими соглашениями и не беспокоила Трумэна, потому что соответствовала его желанию отодвинуть польский вопрос как можно дальше.

– У меня нет никаких возражений против этого, – сказал он.

– Но, мистер президент, – в отчаянии воскликнул Черчилль, – ведь Совет министров соберется только в сентябре!

Этим своим восклицанием Черчилль решил все.

– Тогда… – медленно произнес Сталин, – тогда давайте пригласим поляков сюда и выслушаем их здесь.

Ни раскат грома, ни блеск молнии в безоблачном небе Бабельсберга, ни разрыв артиллерийского снаряда не произвели бы такого впечатления, как это неожиданное предложение. Ведь если бы оно было принято, то соотношение сил на Конференции разом изменилось. Против Трумэна и Черчилля Сталин выступал бы уже не один, а вместе с поляками. Но дело не сводилось только к арифметике. Письменное заявление польского правительства можно было забыть, замолчать, утаить, на веки вечные похоронить в американских и английских архивах. Но приезд в Бабельсберг руководителей Польского государства скрыть было бы невозможно. До тех пор, пока поляков как бы представлял здесь Сталин, дело можно было изобразить так, будто спор идет не с поляками, а с ним. Но прямо сказать руководителям Польши, что Соединенные Штаты и Великобритания, вопреки ялтинским решениям, не желают расширять границы их страны, что будущие интересы Германии для них важнее, чем судьба многострадальной Польши – первой жертвы Гитлера в этой войне, – значило на долгие, долгие годы скомпрометировать себя в глазах миллионов поляков…

Трумэн молчал. Если бы он стал возражать, Сталин немедленно сослался бы на ялтинские решения, в которых прямо говорилось, что необходимо выслушать мнение польского правительства. Правда, имелся в виду Совет министров в Лондоне, куда рекомендовалось пригласить поляков. Но если бы Трумэн напомнил сейчас об этом, Сталин, естественно, мог ответить, что в Ялте сама Потсдамская конференция еще не предусматривалась, а значит, не предполагалось и вторичное обсуждение польских границ «Большой тройкой».

Теперь такое обсуждение происходило. Почему же не выслушать представителей польского правительства именно здесь?

Своей ссылкой на то, что Совет министров соберется только в сентябре, Черчилль сыграл на руку Сталину, дал ему повод внести свое неожиданное предложение. Трумэн ждал, как теперь поведет себя премьер-министр. Но Черчилль молчал.

– Я… У меня нет возражений, – наконец произнес он нерешительным тоном. – Но, – уже громче и тверже продолжал Черчилль, – можно заранее предсказать, чего будут требовать поляки! Они, конечно, пожелают больше того, на что мы можем согласиться.

Сталин незамедлительно возразил:

– Но если мы пригласим поляков, они по крайней мере не будут обвинять нас, что мы решаем судьбу Польши за их спиной. Я хочу чтобы такое обвинение против нас не могло быть выдвинуто со стороны поляков.

– Я никаких обвинений против них не выдвигаю! – теряя самообладание, крикнул Черчилль.

– Не вы, а поляки скажут: решили вопрос о границе, не заслушав нас, – сочувственно-поучительно произнес Сталин.

Трумэн понимал: отступать некуда. Нежелание выслушать представителей Польши принесет ему не меньше вреда, чем приезд поляков в Бабельсберг. Он с надеждой смотрел на Черчилля, ожидая какого-нибудь демарша с его стороны. Но премьер-министр неожиданно сник, как будто из него выпустили воздух. Не глядя на Сталина, он пробормотал:

– Да… Я понимаю.

Видимо, Черчилль решил сложить оружие. Эта столь неожиданная его покорность надоумила Трумэна предпринять новую попытку нейтрализовать предложение Сталина. Он решил обойти вопрос о приглашении поляков и вернуться к своей исходной позиции.

– Нужно ли вообще решать эту территориальную проблему так срочно? – заявил Трумэн. – Ведь вынести окончательное суждение о польских границах мы здесь все равно не можем. Это, как я уже напоминал, прерогатива Мирной конференции. Нет, нет, – торопливо продолжал он, наткнувшись на колючий взгляд Сталина, – состоявшийся обмен мнениями был весьма полезен! Но я просто не уверен, что вопрос в целом столь уж срочен…

Президент, в свою очередь, допустил ошибку. Он не учел, что любая попытка отсрочить решение польского вопроса подействует на Черчилля, как прикосновение электрода к обнаженному нерву.

– Мистер президент, – встрепенувшись, сказал Черчилль уже со своей обычной запальчивостью, – при всем моем уважении к вам я не могу не заявить, что вопрос этот имеет несомненную срочность. Я прошу понять, что, отложив решение, мы тем самым фактически закрепим положение, существующее в Польше. Потом уже трудно будет что-либо изменить!..

Сталин, сощурившись, глядел на Черчилля. Интуиция подсказывала ему, что нервы премьер-министра натянуты до предела и что в отчаянии он готов сейчас полностью раскрыть карты, высказать те свои тайные мысли, которые до сих пор предпочитал скрывать.

Сталин не ошибся.

Резким движением сломав пополам незажженную сигару, Черчилль громким, прерывающимся от волнения голосом стал говорить, что еще со времен Тегеранской конференции он, соглашаясь в принципе на расширение польских границ, никогда не поддерживал предложение генералиссимуса Сталина о столь большом их расширении. Необходимо, говорил он, сейчас же, немедленно принять решение о границах Польши по Одеру и по восточной Нейсе, именно по восточной, а не по западной, как все время настаивает Сталин и поляки вместе с ним. Отсутствие определенного решения по этому вопросу позволит полякам навсегда остаться на той территории, которую они сейчас заняли…

Это была откровенно антипольская речь. В ней открыто проявилось и желание сохранить за счет Польши военно-промышленный потенциал Германии, и стремление урезать новые польские территории до минимума., и явное опасение, что Сталин, ратуя за максимальное расширение польских границ, добьется того, что не Запад, а именно Советский Союз станет в глазах поляков самым последовательным и наиболее активным защитником их интересов…

Время от времени Черчилль, точно спохватываясь, пытался маскировать свои истинные цели старыми аргументами о «польском угле» и о «продовольственных ресурсах». Он снова и снова требовал признать сегодняшние фактические границы Польши «временными», а новые польские территории – «советской зоной оккупации». Закончил он патетическим обращением к Конференции во что бы то ни стало решить польский вопрос здесь, в Бабельсберге.

Трумэн шепотом переговаривался с Бирнсом. Президент оказался между двух огней. Если бы он еще раз предложил отложить решение, это вызвало бы новую обструкцию со стороны Черчилля. А Сталин конечно же вновь поднял бы вопрос о приглашении поляков…

Наконец Трумэн поспешно схватил бумагу, которую протягивал ему Болен, и, видимо о чем-то уже договорившись с Бирнсом,сказал:

– Премьер-министр напомнил нам, что никогда не соглашался с генералиссимусом в вопросе о польской западной границе. Давайте, в целях установления истины, вернемся к первоисточнику. Вот выдержки из решения Крымской конференции.

Поднеся лист бумаги к своим близоруким глазам, Трумэн стал читать: «Главы трех правительств считают…»

Сталин и Черчилль знали это решение почти наизусть. Трумэн прочел ту его часть, где говорилось, что Польша должна получить «существенное приращение территории на севере и на западе», что о размерах этого «приращения» будет спрошено мнение нового польского правительства национального единства и что окончательное определение западной границы Польши будет отложено до Мирной конференции.

Окончив чтение, Трумэн веско произнес:

– Это соглашение было подписано президентом Рузвельтом, генералиссимусом Сталиным и премьер-министром Черчиллем. Я согласен с этим решением.

Наступило молчание. Цель Трумэна была ясна – он хотел призвать к порядку Черчилля и одновременно побить Сталина его же собственным оружием. Ведь под ялтинским решением стояла подпись не только Черчилля, не только покойного президента, к которому Сталин относился с подчеркнутым уважением, но и самого советского лидера. В решении было черным по белому сказано: окончательно решить вопрос о границах Польши на Мирной конференции. Но разве он, Трумэн, не предлагал то же самое? «Спросить мнение польского правительства»? Но разве он, Трумэн, возражал против того, чтобы представители этого правительства были приглашены в Лондон? Кто же последовательно проводит «линию Ялты» здесь, в Бабельсберге? Конечно, не Черчилль, требующий решить вопрос о границах немедленно. И уж конечно не Сталин, настаивающий на таких границах, которые в Ялте согласованы не были…

Вместе с тем всем присутствующим было ясно и другое. Заявление президента, в сущности, ничего не означало, кроме желания уйти и от предложения Сталина пригласить поляков, и от настояний Черчилля отбросить польский вопрос к его исходной, ялтинской позиции, полностью игнорируя тот факт, что в результате разгрома Германии Польша уже получила обещанные «приращения» и теперь их необходимо было признать…

Тем не менее Бирнсу, Идену, всем остальным членам американской и английской делегаций казалось, что Трумэн выиграл битву и что любое возражение Сталина автоматически станет теперь попыткой ревизии ялтинских решений. Но Сталин думал иначе. Когда он вновь заговорил, стало ясно, что ему надоела эта игра.

Резким движением Сталин положил, скорее, бросил свою погасшую трубку в пепельницу. Шепотом сказал несколько слов Молотову. Тот обернулся и взял из рук Подцероба папку…

– Если вам не надоело обсуждать этот вопрос, – нахмурившись, громко сказал Сталин, – я готов выступить еще раз. Итак: я тоже исхожу из решения Крымской конференции, которое цитировал сейчас президент. Однако из точного смысла этого решения вытекает, что после того, как образовалось правительство национального единства в Польше, мы должны были проконсультироваться с этим новым польским правительством. Оно должно было высказать свое мнение по вопросу о западной границе. Так? Это мнение мы получили. Заявление польского правительства имеется у всех трех делегаций. Так или не так? Все молчали.

– Теперь у нас две возможности, – продолжал Сталин, – либо согласиться с этим мнением, либо, если мы не согласны, заслушать польских представителей, дать им возможность развить свою аргументацию, ответить на вопросы, если они у нас имеются, и только после этого принять решение. Президент напомнил о Мирной конференции. Я тоже не забываю о ней. Но пусть мне кто-нибудь объяснит, что плохого будет в том, если эта конференция получит твердое мнение трех держав – основных сил антигитлеровской коалиции, к тому же согласованное с польским правительством.

Все по-прежнему молчали.

– Господин президент напомнил нам, – снова заговорил Сталин, – кем было подписано ялтинское решение. Теперь я в свою очередь хочу напомнить, что по вопросу о географической линии новых границ Польши мы в Ялте к соглашению не пришли, и господин Черчилль это прекрасно знает. Но в чем состояло разногласие? Во избежание недомолвок, догадок и намеков обратимся к карте.

Сталин взял папку из рук Молотова, вынул карту и, расстелив ее перед собой, сказал:

– Господин Черчилль настаивал, чтобы западная граница проходила по Одеру, начиная от его устья, и затем следовала по Одеру до впадения в него реки Нейсе… – Сталин провел по карте коротко остриженным, желтоватым ногтем указательного пальца. – Мы же, – продолжал он, – отстаивали линию западнее Нейсе. По схеме президента Рузвельта и господина Черчилля Штеттин, а также Бреслау и район западнее Нейсе оставались за Германией. Я был против этого. Почему? Потому что такая граница Германии только усилила бы ее прусскую, милитаристскую элиту. Наша же цель, цель всей минувшей войны в том, чтобы эту элиту уничтожить! А господин Черчилль, видимо, хочет ее сохранить. Я был против этого раньше. Остаюсь против и сейчас. И последнее, – уже не глядя на карту и откидываясь на спинку кресла, сказал Сталин. – Мы рассматриваем сейчас вопрос о границах Польши. О границах, а не о временной линии, как пытается доказать господин Черчилль. Если мы с мнением польского правительства согласны, вопрос может быть решен без приглашения поляков. Если не согласны – необходимо заслушать их мнение здесь. Это вопрос принципиальный.

Сталин закончил свою речь столь твердо и непреклонно, что всем стало ясно: советский лидер не отступит ни на шаг.

– Что ж, – обреченно произнес Трумэн, – у меня нет возражений против приглашения польских представителей. Они могут переговорить здесь с нашими министрами…

– Конечно, могут! – согласился Сталин.

– А результаты переговоров министры доложат нам, – тихо, не поднимая головы, проговорил Черчилль.

– Правильно, правильно, – поощряюще произнес Сталин.

– Кто же пошлет им приглашение? – спросил Черчилль, глядя на Сталина и точно ожидая, что Сталин возьмет это на себя.

– По-моему, наш председатель, – как о чем-то само собой разумеющемся сказал Сталин.

– Хорошо, – едва слышно произнес Трумэн. – Переходим к следующему вопросу…


Читать далее

Александр Борисович Чаковский. (1913—1994). ПОБЕДА. Политический роман. Книга 1
Глава первая. НАКАНУНЕ 09.04.13
Глава вторая. НАЗАД, В ПРОШЛОЕ 09.04.13
Глава третья. ЧЕРЧИЛЛЬ 09.04.13
Глава четвертая. ТРУМЭН 09.04.13
Глава пятая. «ЭФФЕКТ ПРИСУТСТВИЯ» 09.04.13
Глава шестая. СТАЛИН 09.04.13
Глава седьмая. КЕМ ОН ПРОСНЕТСЯ ЗАВТРА?.. 09.04.13
Глава восьмая. В ОЖИДАНИИ… 09.04.13
Глава девятая. «UNDERGROUND» 09.04.13
Глава десятая. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО 09.04.13
Глава одиннадцатая. «ТЕРМИНАЛ» 09.04.13
Глава двенадцатая. «ШУСТРЫЙ МАЛЬЧИК» 09.04.13
Глава тринадцатая. ПЕРВЫЕ ЗАМОРОЗКИ 09.04.13
Александр Борисович Чаковский. (1913—1994). ПОБЕДА. Политический роман. Книга 2
Глава первая. ГОСТИ ИЗ ПРОШЛОГО 12.04.13
Глава вторая. «ЧТО ТАКОЕ ТЕПЕРЬ ГЕРМАНИЯ?» 12.04.13
Глава третья. «ЗАГАДКА ВОЛЬФА» 12.04.13
Глава четвертая. НОЧЬ В БАБЕЛЬСБЕРГЕ 12.04.13
Глава пятая. «ИТАЛЬЯНСКИЙ ВАРИАНТ» 12.04.13
Глава шестая. ДОКЛАД ГРОВСА 12.04.13
Глава седьмая. ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС 12.04.13
Глава восьмая. «ШАГРЕНЕВАЯ КОЖА» 12.04.13
Глава девятая. СНОВА ЧАРЛИ 12.04.13
Глава десятая. ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС. (Продолжение) 12.04.13
Глава одиннадцатая. «КОКТЕЙЛЬ-ПАРТИ» 12.04.13
Глава двенадцатая. «Я СКАЗАЛ ПРАВДУ!..» 12.04.13
Александр Борисович Чаковский. (1913—1994). ПОБЕДА. Политический роман. Книга 3
Глава первая.. ВСЕГО ЧЕТЫРЕ БУКВЫ… 02.04.13
Глава вторая.. НЕОФОРМЛЕННАЯ ЗАДАЧА 02.04.13
Глава третья.. ПРИЕМ 02.04.13
Глава четвертая.. НЕОЖИДАННОСТЬ 02.04.13
Глава пятая.. ТОВАРИЩ ВАЦЕК И ДРУГИЕ 02.04.13
Глава шестая.. ПЕРЕД ОЧЕРЕДНОЙ СХВАТКОЙ 02.04.13
Глава седьмая.. «КОЗЫРНАЯ КАРТА» ТРУМЭНА 02.04.13
Глава восьмая.. ВИЗИТ В ПОЗДНИЙ ЧАС 02.04.13
Глава девятая.. ЛИЦОМ К ЛИЦУ 02.04.13
Глава десятая.. 25 ИЮЛЯ, ОДИННАДЦАТЬ УТРА 02.04.13
Глава одиннадцатая.. СПОР ПРОДОЛЖАЕТСЯ 02.04.13
Глава двенадцатая.. ОБРЕЧЕННЫЕ НА СМЕРТЬ 02.04.13
Глава тринадцатая.. ПОМОЛВКА 02.04.13
Глава четырнадцатая.. «ОБВАЛ» 02.04.13
Глава пятнадцатая.. ЭТТЛИ – БЕВИН 02.04.13
Глава шестнадцатая.. «СМЕНА КАРАУЛА» 02.04.13
Глава семнадцатая.. ТЩЕТНОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ 02.04.13
Глава восемнадцатая.. «НА ШТУРМ!» 02.04.13
Глава девятнадцатая.. ТЕНЬ ЧЕРЧИЛЛЯ 02.04.13
Глава двадцатая.. «ИЗ САМЫХ ДОСТОВЕРНЫХ ИСТОЧНИКОВ» 02.04.13
Глава двадцать первая.. УЛЬТИМАТУМ 02.04.13
Глава двадцать вторая.. ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ 02.04.13
Глава двадцать третья.. «БОМБА» ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ 02.04.13
Глава двадцать четвертая.. «ПАКЕТ» БИРНСА 02.04.13
Глава двадцать пятая.. ДЕНЬ НАДЕЖД И СОМНЕНИЙ 02.04.13
Глава двадцать шестая.. …И ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ 02.04.13
Глава двадцать седьмая.. «ТЕРМИНАЛ» – КОНЕЦ ПУТИ 02.04.13
Глава двадцать восьмая.. ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ 02.04.13
ПОБЕДА – ВЕНЕЦ МУЖЕСТВА И МУДРОСТИ 02.04.13
Глава десятая. ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС. (Продолжение)

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть