Онлайн чтение книги Победил Александр Луговой
Глава восемнадцатая. НА ВСЕ ДАЕТСЯ СЕКУНДА

Этот вечер ничем не отличался от всех других вечеров. И то, что именно сегодня произойдет событие, которое перевернет всю его жизнь, Александр, конечно, не предполагал.

Он был приглашен к Люсе (вернее, к Нине Павловне) на традиционный «чай». А потом они должны были идти на дежурство — сегодня их время было с десяти до двенадцати. Люся прямо сказала Александру:

— Веселого на «чаю» будет мало, Алик. Подозреваю, что маман хочет тебя утешить. Она очень переживала, чуть даже сама не пошла на финал. Я ее еле отговорила. Представляешь, только ее нам бы там не хватало. Но она считает, что ты убит горем, и, разумеется, никто не сможет тебя так хорошо утешить и вернуть тебе былую радость к жизни, как моя мама с вареньем и коржиками вкупе. Так что приготовься. Ничего не поделаешь.

Но Александра не пугала эта перспектива. Он уже примирился со своим проигрышем, хотя нет-нет, да и чувствовал легкий укол: черт возьми, ведь так близко был к победе. Ну да ладно, у него впереди вся жизнь, чтоб заниматься самбо. Успеет он еще и первенство Москвы выиграть, а то и страны. Да, да, еще ничего неизвестно. Этот проигрыш ведь ни о чем не говорит. Он-то знает ему цену.

И потом слишком много было у него хорошего. И в редакции. И с Люсей. Все это время, все соревнования, а особенно после них она была такой хорошей, такой понимающей. Он просто не знал, что она может быть такой. Нежной и мужественной. Она не занималась слезливыми утешениями и не изображала равнодушия: «подумаешь, проиграл, дело большое!» Она нашла тот единственно верный тон — деловой, спокойный, — какой в эту в общем-то грустную для Александра минуту мог принести ему облегчение.

Она не избегала разговора о его неудаче и в то же время умела отвлечь его мысли. Люся оказалась словно вдруг взрослей и опытней Александра. Словно мудрей.

И с радостным удивлением Александр видел возле себя не свою обычную насмешливую, веселую, колючую и требовательную подругу, а умную, энергичную, все понимающую и верную спутницу.

Вот такой она будет и в жизни, с нежностью думал он, надежной и преданной. Уж она-то никогда не подведет. Какое счастье, что она есть у него... Что она у него будет!

...Нина Павловна встретила Александра с печальной и сочувственной торжественностью. Так, наверное, встречал на острове святой Елены Наполеона местный комендант. Она значительно пожала Александру руку, стараясь взглядом выразить всю меру своей симпатии.

На этот раз, кроме полудюжины банок варенья, коржиков и печений, на столе возвышался специально приготовленный пирог.

Когда все уселись за стол, Нина Павловна заговорила, грустно и важно, стараясь как можно тоньше подойти к больной теме.

— В жизни, Алик, бывают тяжелые минуты. Я помню, в тридцать пятом году мне поручили играть роль таксы. Ну шел у нас такой детский спектакль, там были разные звери и такса. Это была очень ответственная роль. В ней не было слов, но в кульминационные моменты надо было лаять. Что ты смеешься, Люся? Ничего нет смешного! Театр — это театр. Я очень выразительно исполняла эту роль. Да что с тобой, Люсенька? Ты подавилась! Я же говорила тебе, бери без косточек! Ах ты, боже мой! Ну, лучше? Так вот, Алик, у меня эту роль отняли, — Нина Павловна горестно посмотрела на Александра. — Режиссер считал, что для таксы у меня слишком низкий голос — контральто. Я боролась, я ходила лаять к худруку. Но ничего не помогло. Это было тяжело, Алик, очень тяжело. И что же, я пережила это. У меня было потом много радостей, много ролей. Вот так и в самбо...

— Но, мама...

— Не перебивай, Люся, не перебивай. Я знаю, что я говорю. Эти судьи — они все жулики. Нет, Алик, вы не возражайте. Все судьи — жулики! Уверяю вас! Я не хочу сказать, что они берут взятки, не в этом дело. Вы им чем-то не понравились! Может быть, они знают, что вы журналист, и боялись, что вы их разоблачите...

— Но, Нина Павловна, ведь Орлов — тоже журналист.

— Журналист журналисту рознь, — глубокомысленно парировала Нина Павловна, — судьи — не дураки, они прекрасно понимают что к чему. В общем, я хочу вам сказать, Алик, не горюйте. Не надо. Это тяжелый удар, но у вас вся жизнь впереди. Не надо убиваться.

— Да я не убиваюсь, Нина Павловна...

— Я все вижу, Алик, все знаю, все понимаю. И я вам говорю: не переживайте...

Нина Павловна утешала Александра до тех пор, пока он действительно не начал расстраиваться.

Заметив это, Люся решительно встала.

— Ну, нам пора идти, мама. У нас дежурство.

— Но ведь, Люсенька, до дежурства еще два часа!

— Да, мама, но нам нужно еще поговорить с Аликом. Мы тут разрабатываем один прием самбо, совершенно неотразимый, который обеспечит ему победу над любым противником. Сейчас мы пойдем его разучивать.

— Люся!

— Ну что я такого сказала, мама? У нас с Аликом чисто спортивный разговор. Тебе просто не интересно.

Они посидели у Люси в комнате и отправились на дежурство. Александр поблагодарил Нину Павловну за чай.

— Будьте осторожны, дети. Не связывайтесь с хулиганами, — напутствовала их Нина Павловна традиционной фразой.

...И вот дружинники идут по участку — Александр, Люся, Нора. Сегодня их участок — парк. В общем-то, парк еще закрыт, его открывают только 1 Мая, но в эти весенние вечера здесь немало гуляющих.

Парк плохо освещен. Лишь дальние уличные фонари добрасывают до него молочный свет. И небо. Оно не очень темное, в звездах.

Дружинники идут медленно. Парк невелик, и спешить им некуда, впереди еще два часа. Александр ушел немного вперед.

— До чего хорошо! — говорит Нора. — В такой бы вечер не улицы патрулировать, а с милым гулять. Впрочем, вы-то совмещаете приятное с полезным, — добавляет она после паузы. — Это я вот третьей лишней мотаюсь. Я вам не очень мешаю?

— Да ты что, Нора, как тебе не стыдно! — без особенного воодушевления протестует Люся. — А где он, твой «милый»? Он вообще-то есть? — переводит она разговор в более безопасное русло.

— А как же! Что я, уж совсем никудышная? — спрашивает Нора, высокая, румяная, чернобровая — словом, «видная». — Он мне говорит, что я самая красивая.

— Кто говорит? — интересуется Люся.

— Ну, милый мой.

— А! Да, он прав, ты...

Но Нора перебивает:

— А Александр твой тоже тебе говорит, что ты самая красивая?

— Тоже, — признается Люся.

— Они все небось так говорят. Трепачи!

— Почему трепачи? — Люся не согласна. — Они и вправду так думают. Каждый про свою.

— Ну уж ты скажешь! Вот Ритка. Знаешь, из нашей команды?.. Она же страшная. Отворотясь не наглядишься! Что ж, Иван ее тоже считает, что она самая красивая?

— Считает — и правильно делает. Для него она самая красивая. Это диалектика.

Нора молчит, подавленная последним, не совсем ясным, а потому особенно убедительным, аргументом.

— Вот в такой вечер, — говорит она, помолчав, — даже хулиганы, наверное, становятся добренькими. Видишь, нет ни одного. Смотри, какое небо, красотища какая! А, Люсь? А мы тут бродим, злодеев подстерегаем. Они все небось со своими девочками сами гуляют. Это только в бурю, дождь — словом, в плохую ночь разбойники хулиганят. Так по крайней мере во всех книгах сказано. Правда?

Навстречу им попадаются редкие гуляющие, кое-где на скамейках сидят парочки. Они пугливо или с досадой поглядывают на дружинников, нарушивших их уединение.

— Счастливая ты все-таки, Люся, — с нескрываемой завистью говорит Нора, — институт кончаешь. А мне еще три года трубить. Ты куда потом?

— Куда пошлют...

— А куда могут послать? А если замуж выйдешь, тогда не пошлют?

— Тогда пошлют туда же, куда мужа.

— А его куда? — настаивает дотошная Нора, кивнув в сторону Александра.

— В Сочи! — неожиданно отвечает Люся, как будто это само собой разумеется.

— В Сочи? — удивляется Нора.

— В Сочи, — подтверждает Люся. — Я там буду в школе преподавать, а он в газете работать. Чем плохо? А самбо везде можно заниматься. Он ведь влюблен в свою самбо больше, чем в меня. Я так, на втором месте, сбоку припека.

— Ну уж ты скажешь! — фыркает Нора, — «Сбоку припека». Люсь, ты его очень любишь?

— Очень.

— А если б он урод был или горбатый, ну, словом, такой — все равно б любила?

Люся смеется.

— Глупая ты, Норка, все-таки — совсем ребеночек. Ну, конечно любила! Что ж я его за цвет волос или походку люблю, что ли? Вот ты своего...

Но закончить Люся не успела. В конце боковой аллейки вдруг раздался испуганный женский визг, крики, громкий смех, топот бегущих ног.

Дружинники остановились, прислушиваясь. Топот приближался, и вскоре к перекрестку аллей, на освещенное дальним светом фонарей место, выбежали несколько человек.

Впереди, спотыкаясь на своих высоких каблуках, шепча задыхающимся голосом: «На помощь!», — бежала девушка. Волосы ее растрепались, лицо выражало ужас. За ней, все время оборачиваясь, как-то боком, спешил невысокий юноша без шапки. Он неумело, но отчаянно отбивался от преследователей.

Преследователей было четверо здоровых, молодых парней. Со смехом и криками, то визжа, то крича петухом, они размахивали прутьями, слегка ударяя ими юношу и девушку.

Когда все они выскочили на перекресток, где стояли дружинники, девушка, споткнувшись, упала, сумочка ее отлетела в сторону. Девушка быстро перевернулась на спину и, вытянув вперед руки инстинктивным защитным движением, закричала: «Не трогайте меня!» Юноша, остановившись рядом, старался закрыть ее от нападавших и бормотал: «Прекратите! Как вы смеете. Я милицию позову...»

Но парни совсем развеселились. Один толкнул юношу так, что тот отлетел к скамейке и упал на нее, остальные окружили упавшую и, пританцовывая вокруг, пересыпая свои угрозы бранью, нарочито угрожающими голосами кричали: «Ага! Ну теперь кончено! Теперь пиши пропало!»

— Эй, друзья, а ну-ка прекратите!

Голос Александра, стоявшего со своими спутницами в тени дерева, прозвучал неожиданно. Кроме того, он не кричал, а говорил спокойно и негромко, и это тоже поразило хулиганов. На минуту они застыли неподвижно.

Александр, Люся и Нора вышли вперед. Увидев, что имеют дело с одним человеком (девушек они в расчет не принимали), парни осмелели.

— А тебе что, больше всех надо? Давно не получал? Соскучился? — К Александру шел самый здоровый из хулиганов. «Килограммов девяносто, — прикинул про себя Александр. — Если они будут подходить поодиночке, — это меня устраивает», — подумал он еще.

Парень подошел ближе и замахнулся прутом. В ту же секунду он уже лежал на земле, не совсем понимая, что с ним произошло.

Но остальные хорошо видели, как растянулся их дружок, сбитый с ног молниеносной подсечкой. Забыв о девушке, которая воспользовалась этим, чтобы вскочить и убежать, они с угрожающим видом начали окружать Александра.

Их было четверо. Он — один. Перед Александром стояла еще другая задача: уберечь своих девушек, не дать им ввязаться в драку. Приказать им бежать он не мог — он слишком хорошо знал Люсин характер, знал, что она смело вступит в борьбу с хулиганами, но и знал, чем это может кончиться.

Неожиданное внес в эту напряженную ситуацию юноша. Он не побежал за своей покинувшей поле битвы подругой. Постояв несколько секунд в нерешительности, он внезапно с криком: «Я вам покажу!» — кинулся на одного из давно позабывших о его существовании парней. Парень не успел обернуться, как юноша, неуклюже схватив за шею, повалил его на землю. Парень был по крайней мере на голову выше своего противника, но неожиданность нападения ошеломила его, и теперь они, хрипя и тяжело дыша, катались по земле.

В то же мгновение остальные бросились на Александра.

Александр видел: теперь они были настроены решительно. Но он был спокоен. Он не испытывал ни страха, ни даже волнения. Пришла та ясность ума, та быстрота соображения, с которыми он выходил на ковер.

Это была схватка, обычная схватка, только наградой здесь была, наверное, жизнь.

Схватку эту надо было выиграть, как всякую схватку. А для этого спокойно наметить тактический план, выбрать лучшие приемы для его осуществления и уверенно, точно, без единой ошибки их провести.

Только на все это дается секунда. Может быть, две или три...

Первым понял, с кем имеет дело, тот самый, что уже побывал на земле. Он вдруг почувствовал, как две железные руки вцепились ему под локтями в рукава пиджака, а в живот уперся твердый каблук. Подброшенный неистовой силой, он поднялся в воздух, перелетел через голову и неподвижно распластался на спине.

Александр рассчитал правильно. Во-первых, схватив противника, он так повернул его, что остальные не смогли приблизиться, во-вторых, применив бросок через голову, он сам на какое-то мгновение оказался на земле, что сбило хулиганов с толку. Он тут же вскочил.

Перед ним стоял один из парней. А где же другой? Ага! Александр почувствовал, как кто-то крепко схватил его сзади за талию, пытаясь свалить. Наивная попытка! Александр резко наклонился вперед, захватил руками ногу нападавшего и так же резко выпрямился, рванув ногу вверх. Он услышал сдавленный крик и стук падающего на спину тела.

Пока Александр расправлялся со вторым противником, девушки не стояли в бездействии. Люся бросилась на помощь изнемогавшему в неравной борьбе юноше. Хулиган, придавивший его к земле, не ожидал этого внезапного нападения. Повернувшись к Люсе, он потерял равновесие и вскоре сам оказался на лопатках. Люся и всхлипывающий, что-то невнятно бормочущий, но отчаянно сражавшийся юноша навалились на хулигана и крепко держали его.

Нора сначала кинулась к первому из нападавших, который после броска Александра продолжал неподвижно лежать. Она сразу же убедилась, что парень не скоро придет в себя. Однако, на всякий случай, она деловито скрутила ему руки поясом от своего плаща, в душе беспокоясь, не испортится ли пояс. Потом она поспешила на помощь Александру.

Теперь перед Александром стоял один противник, но в руке его сверкал нож. Александр сразу понял это страшный противник. И умеющий владеть ножом. Злые немигающие глаза хулигана, освещенные слабым светом фонарей (Александр переместился так, чтобы стоять спиной к ним), смотрели внимательно и спокойно. Рука, сжимавшая нож, не дрожала. Александр видел: этот не волнуется, он будет действовать с ясной головой. И постарается не промахнуться.

Александр не боялся — он точно рассчитал прием. Он весь напрягся перед броском...

Но все нарушила Нора. Не видя ножа, который хулиган держал прижатым к боку, она смело бросилась на него, закрывая путь Александру.

Парень отступил на шаг и быстрым движением поднял нож.

Теперь Александр не мог провести прием. Единственное, что он мог сделать, это, полагаясь на свою ловкость и реакцию, схватить руку парня любым способом, лишь бы спасти Нору от неминуемого удара. Он так и сделал. Молниеносным прыжком он оказался между Норой и хулиганом. Левой рукой он с силой оттолкнул Нору в сторону, а правой схватил руку, державшую нож.

Но нападавший, как и предвидел Александр, оказался опытным бандитом. Быстро перехватив нож в левую руку, он изо всей силы ударил Александра. Удар пришелся в плечо. Хулиган знал: теперь дружинник разожмет захват — и тогда он сможет спокойно полосовать его ножом.

Но он просчитался. Иван Васильевич не зря уделял столько времени тренировке борьбы одной рукой. Эти трудные и, чего греха таить, не всем его ученикам казавшиеся нужными тренировочные упражнения где-то, когда-то, частенько незаметно для самого ученика, приносили свои плоды. Можно было дать отдых руке, лучше становилась устойчивость.

А вот сейчас это пригодилось в жизни.

Александру показалось на мгновение, что, как у водолаза, у него на ногах — тяжелые свинцовые ботинки, горячий обруч сдавил виски. Боль в раненой руке была чудовищной. Он никогда не думал, что может быть такая боль. «Почему, — мелькали у него в голове беспорядочные мысли, — рука?.. Мышцы, мякоть... Откуда же такая боль?..»

На какие-то секунды наступила пауза. Уверенный в беспомощности Александра, хулиган готовился нанести новые удары. Он опустил нож, выбирая место.

Но тут случилось неожиданное. Одним прыжком Александр оказался перед ним. Хулиган почувствовал, как левая, здоровая, рука Александра, едва коснувшись кисти, проскользнула за локоть и, словно в тисках, зажала сзади плечо. Одновременно надавив своим плечом на предплечье бандита, Александр резким движением заломил ему руку назад, рванув кверху.

Раздался звериный вопль, что-то хрустнуло, нож со стуком отлетел в сторону. Бандит выл от боли, согнувшись пополам, но Александр не выпускал его. Он навалился на него всей тяжестью. Он просто чувствовал, что иначе упадет.

Все описанное с момента вмешательства Норы заняло считанные секунды. К тому времени с земли, шатаясь, поднялся парень, пытавшийся напасть на Александра сзади и брошенный им приемом, носящим официальное название «бросок захватом голени против обхвата туловища сзади» (куда быстрее было провести этот прием, чем назвать его).

Увидев это, Нора подскочила к нему сзади и повалила на землю.

Но по парку уже раздавались милицейские свистки, слышался топот бегущих людей, крики, треск мотоцикла. Убежавшая в начале драки девушка возвращалась с милицией.

Через несколько минут можно было подвести итоги вечернего сражения. Двоих хулиганов — одного с сотрясением мозга, а второго со сломанной рукой — посадили в мотоцикл и повезли под охраной в ближайшую больницу. Двоих других повели в отделение.

Александра на машине скорой помощи отправили в институт Склифосовского. Он потерял сознание и не приходил в себя. С ним поехала Люся. Врач попытался было не пустить ее в машину, но, взглянув ей в лицо, поспешно отступил, бормоча что-то себе под нос.

Нора и подвергшиеся нападению девушка и юноша пошли в милицию давать показания.

Люся не плакала. Она сидела бледная, устремив застывший взгляд в пустоту, крепко вцепившись в рукав Аликиного плаща. Это был правый рукав, он висел в стороне, потому что раненую руку вынули из него и перевязали. Но Люсе нужно было чувствовать близость Александра, и она с неистовой силой сжимала этот бесполезный рукав...

Она не уходила из института всю ночь. Приезжали из милиции, из штаба дружины, ребята из секции. Приезжали, шли в справочную, к врачу, подходили к ней, молча, не зная, что сказать, как утешить, стояли несколько минут рядом и уезжали.

А Люся продолжала сидеть, не меняя позы, по-прежнему устремив взгляд в пустоту.

В четыре часа вышел хирург, немолодой, наверное очень усталый. К ней подвела его нянечка.

— Вы насчет Лугового? — спросил он. — Вы родственница? А, понимаю...

Люся встала. Хирург помолчал.

— Ну, что я вам могу сказать... Жизнь его, конечно, вне опасности. Такая рана, если вовремя остановить кровь, для жизни вообще не опасна. Скажите, он ведь, кажется, спортсмен? — задал хирург неожиданный вопрос.

Люся молча кивнула.

— А... каким видом спорта занимается? Не бегун случайно? Хотя по комплекции...

— Он самбист, — тихо сказала Люся, — мастер спорта.

Глядя в пол, хирург пожевал губами, потом поднял глаза и строго посмотрел на Люсю, посмотрел так, словно она была в чем-то виновата.

— Бороться больше не будет. Это твердо. У него рассечены сухожилия, повреждены нервные сплетения. Рука будет действовать, но ограниченно. Футбол, коньки — пожалуйста. Но о борьбе, боксе нечего и думать. И твердо, — повторил он, — навсегда. Сделать тут ничего нельзя. — Потом помолчал и другим голосом добавил: — Справитесь?

Люся молчала. Что она могла сказать? Что бы она сказала, если б ей сообщили, что художественная гимнастика для нее заказана навсегда? Что никогда больше она не сможет уноситься в стремительном полете под любимую музыку, кружиться, танцевать, прыгать... Разве можно объяснить, что значит для человека, влюбленного в спорт, и не просто в спорт, а в СВОЙ, в единственный, навсегда расстаться с ним? Алик мечтал на будущий год выиграть первенство Москвы, когда-нибудь — страны. Ему хорошо давалась дзю-до, и, возможно, он одержал бы международные победы... А теперь все это рухнуло. Теперь ему остались коньки. Может быть, еще фигурное катание...

Хирург спросил ее: «Справитесь?» Что он хотел сказать? Кто? С чем? Потом поняла: справятся ли они с этим горем. ОНИ! Он так и имел в виду. Они вдвоем. Чужой, случайный человек, но он правильно понял. Справляться с горем придется им обоим. И неизвестно еще, кому будет трудней! Но они справятся! Каждый день, каждый час, каждую минуту она должна теперь посвятить тому, чтобы Алик не чувствовал этого горя...

Когда Люся очнулась от своих мыслей, хирурга уже не было. Она подошла к справочному окну, спросила, где будет лежать Александр, долго ли, когда можно прийти к нему.

Она поехала домой. Конечно, Нора позвонила. Там все знают, но она представляла себе состояние матери. Однако, войдя в квартиру, Люся была удивлена. Нина Павловна в шляпке сидела за столом. На столе стоял большой узел, из которого торчал термос. По лицу Нины Павловны было видно, что она всю ночь не спала.

— Я все знаю, Люся, — сказала она дрожащим голосом. — He плачь! Главное, не плачь! (Глаза Люси был: совершенно сухи.) Отец уже уехал, я послала его к министру. Алика надо немедленно перевести в Кремлевку. В этом Склифосовском...

— Оставь, мама, — сказала Люся устало. — С ним все в порядке, ему ничего не надо...

— Как не надо? — Теперь голос Нины Павловны звучал твердо. — Что значит не надо? Вот! — Энергичным жестом она указала на узел. — Варенье, компот, блинчики, потом салат (им, наверное, можно?), бульон куриный, не мясной...

Люся подошла к матери, молча обняла, положив ей голову на плечо. И только тогда Нина Павловна зарыдала громко, шумно, вся трясясь, судорожно обхватив дочь...

...Люся ездила навещать Александра каждый день. Она входила к нему в палату в болтавшемся на ней, великоватом халате. Садилась на постель и брала Александра за руку. Так сидела она долго. Оба молчали. Слова не были нужны. Когда Люся с отчаянно колотившимся сердцем пришла к Александру первый раз, она чуть не расплакалась впервые за все время. Он лежал похудевший, под глазами затаились тени, волосы спутались. Люсю поразило выражение его взгляда. Она привыкла видеть этот взгляд веселым, обиженным, радостным, умоляющим, грустным, каким хочешь, но только не таким, как сейчас, — суровым, жестким.

(Вот так и кончается юность на каком-то неведомом рубеже...)

Даже радость, появившаяся в этом взгляде, когда вошла Люся, была не прежняя бездумная, веселая радость. Сейчас Александр смотрел на нее ласково, чуть покровительственно, смотрел, как смотрит мужчина на любимую и влюбленную женщину — нежно и уверенно.

Он не дал ей ничего сказать и заговорил первым:

— Ты не мучайся, Люся. Я все знаю. Знаю, что с самбо покончено. И ты не переживай. Будем на каток ходить плавать, в теннис играть, в пинг-понг (научусь левой), в шашки, в лото! — Александр улыбался. Но глаза оставались суровыми. — Видишь, как много у нас видов спорта. Я уж не говорю о художественной гимнастике — ты меня научишь. Я тебе такие упражнения с обручем буду выделывать... Но и вообще — ничего страшного.

Люся молчала. Она испытывала к нему какое-то новое чувство, словно робела немного. Роли переменились. Когда он проиграл первенство, он был маленьким, а она опекавшей его взрослой. Теперь взрослым был он. И так, наверное, и должно быть, так теперь, наверное, останется на всю жизнь. Ей хотелось прижаться к нему, хотелось, чтобы он обнял ее за плечи. И идти с ним вот так, долго, долго идти. Всегда.

Александра навещали многие. Приехали Лузгин, Юрка Соловьев и Елисеич.

— Порядок, — заявил Соловьев, как всегда грубоватый и не особенно стеснявшийся в выражениях, — достукался со своей самбо. Но ничего, левая нога цела, а это для журналиста — главное, в гонорарной-то ведомости уж как-нибудь подпись и рукой можно накарябать. — Потом, как бы между прочим, заметил: — Я там написал, как это, ну, в общем «Так поступают спортсмены». Сегодня в «Комсомолке»... Да ладно, потом прочтешь... И вот что, не засиживайся, ждем там тебя...

Елисеич долго кряхтел, вынул из кармана банку килек (которые проносить в больницу категорически запрещалось), бутылку пива (которого Александр в жизни не пил) и какую-то толстую тетрадку.

— Тут я принес, старик, — в смущении бормотал он. — Поешь в случае чего. А это... Тебе читать-то есть чего?.. Словом, тут собрал я, да еще давно, статьи там свои разные, очерки, корреспонденции. Наклеил. Это все старые материалы. Самые первые. Ты просмотри, старик... Может, пригодится, может, интересное что найдешь. Тебе сейчас тут пока делать нечего... А неинтересно будет — плюнь, старик. Я тебе в случае чего какой-нибудь детективчик принесу.

Лузгин был не очень многословен и суховат.

— Ваш очерк, Луговой, вышел, уже есть отклики. Редколлегия признала его лучшим материалом номера. Ну что ж еще? — задумчиво произнес он — и как бы между прочим: — Да, забыл сказать, я тут направил в ваш деканат ходатайство, чтоб после окончания университета вас откомандировали в журнал. Вы как, не против? Я планы ваши какие-нибудь не нарушил? Нет? А то они уже ответ прислали, — Лузгин вынул из кармана бумажку и повертел ею в воздухе. — Согласие дано.

И, только уже совсем прощаясь, неожиданно сказал, наклонившись к Александру так, чтобы другие больные не слышали:

— Молодец Ростовский! Вот кому можно позавидовать — не зря прожил жизнь...

В тот день, когда Александр выписывался и Люся собралась уже идти за такси, Нина Павловна вошла к ней в комнату.

— Люсенька, — сказала она своим самым невинным тоном, предвещавшим обычно какую-нибудь неожиданность, — ты не забыла мелочь — там с шофером расплачиваться. Потом надо, наверное, санитаркам дать? Нет?

— Нет, а что? — насторожилась Люся.

— Ничего, абсолютно ничего. Я просто так спрашиваю. Его там хорошо кормили?

— Хорошо, мама, я потом тебе расскажу, мне уже пора.

— Да? Ну, а теперь кто его будет кормить? — задала Нина Павловна новый вопрос.

— Ну как кто? — задумалась Люся (действительно — кто?). — Эта тетка его, где он живет. Я буду приходить каждый день.

— А ты считаешь, что умеешь готовить? — В свой вопрос Нина Павловна постаралась вложить невыразимую иронию.

— Ну, не знаю...

— Вот именно! Человек выходит из больницы после тяжелейшей болезни, — заговорила Нина Павловна возмущенно, — без сил, слабый, еле живой (как обычно, она была склонна несколько преувеличивать). Ему нужен особый режим, строжайшая диета, слышишь — строжайшая! А его будут кормить какая-то дальняя тетка, седьмая вода на киселе, и моя дочь, которая не умеет спечь даже пирог с яблоками, не говоря уже о меренгах шантильи! Он будет жить у нас!

— Мама!

— Что мама? Что мама? С отцом договорилась. Он совершенно за. Мы его устроим в твоей комнате, а ты поспишь на диване в столовой. Не велика принцесса. Я помню, когда я гастролировала в Катуарах, мы на печках спали, да, да, на печках!

Люся стояла растерянная, не зная, что сказать. И тогда вдруг Нина Павловна подошла к дочери, обняла ее за плечи и, заглядывая в лицо, заговорила шепотом:

— Все равно ведь, доченька, он когда-нибудь будет жить у нас. Правда? Так зачем же ждать?

...Люся мчалась в такси радостная и счастливая. Она обожала Александра, обожала свою мать, своего отца. Даже того шофера, что вез ее к Александру, она сейчас обожала.

Но Александр переехать к Донским отказался.

— Не надо, моя девочка, — он впервые назвал ее так. — Я не ломаюсь. Поверь. Просто сейчас будет народ ходить — так зачем? Ждать-то уж осталось недолго. Ты не передумала? Когда мы поженимся? — И в глазах его сверкнул на миг прежний мальчишеский огонек.

— Когда хочешь, Алик. Хочешь — сейчас? Когда ты хочешь.

— Тогда прямо из больницы — в ЗАГС!

Они смеялись, идя к такси, счастливые, уверенные в завтрашнем дне.

А в машине сидели притихшие, прижавшись друг к другу.