Онлайн чтение книги Под грузом улик
13. МАНОН

— Слава Богу. Это решает все, — промолвил Паркер.

— И да и нет, — возразил лорд Питер и задумчиво откинулся на толстую шелковую подушку, лежащую на диване.

— Конечно, очень не хочется выдавать эту женщину, — разумно заметил Паркер, — но это придется сделать.

— Я понимаю, что все прекрасно устроится, и всякое такое. Я понимаю, что прежде всего надо учитывать интересы Джерри, который втянул бедную женщину во все эти неприятности. А если нам не удастся обуздать Граймторпа и он перережет ей горло, во что превратится жизнь для Джерри… именно для Джерри! Какими же мы были идиотами, что сразу не распознали, в чем тут дело! Нет, конечно, моя невестка замечательная женщина, и всякое такое, но миссис Граймторп! Я рассказывал вам, как она перепутала меня с Джерри. Мгновение восхитительного счастья. Я должен был бы сразу догадаться. Конечно, наши голоса похожи, а разглядеть меня в темной кухне она не могла. Мне казалось, что, кроме панического ужаса, в этой женщине не осталось никаких чувств — но, о боги! — какие глаза, кожа! Ну, да не важно. Удача всегда достается тем, кто меньше всего ее заслуживает. У вас есть какие-нибудь стоящие сведения? Нет? Ну тогда я расскажу вам кое-что — раскройте свои уши, и всякое такое. Вы знаете стишок о молодом человеке в Военном министерстве?

Мистер Паркер с завидным терпением выслушал пять разных историй и только после этого взорвался.

— Ура! — завопил Уимзи. — Умница! Как я люблю, когда вы наконец таете и начинаете хихикать. Я еще не рассказал вам самого смешного — о молодой особе и мотоциклисте. Знаете, Чарлз, я действительно хотел бы понять, кто пристукнул Каткарта. С точки зрения закона мы можем доказать невиновность Джерри с участием миссис Граймторп или без оного, но это не делает чести нашим профессиональным способностям. «Отец слабеет, но губернатор в нем еще силен», — то есть как брат я доволен, можно сказать, — как с плеч долой; но как сыщик я повержен, унижен и растоптан. Кроме того, из всех возможных защит алиби установить сложнее всего — нужно собрать целую компанию независимых и незаинтересованных свидетелей, чтобы доказать его неопровержимость. А если Джерри будет продолжать настаивать на своем молчании, в лучшем случае суд решит, что или он, или миссис Граймторп решились на рыцарский поступок.

— Но у вас есть письмо.

— Да. Но как мы докажем, что оно попало туда именно в тот вечер? Конверта нет. Флеминг ничего не помнит. Джерри мог получить его несколькими днями раньше. Или это вообще может быть фальшивкой. Кто подтвердит, что я не сам запихал его между ставен, а потом сделал вид, что нашел? Как бы там ни было, меня с трудом можно назвать незаинтересованным лицом.

— Бантер видел, как вы его нашли.

— Он не видел, Чарлз. Именно в этот момент он вышел из комнаты за водой для бритья.

— Правда?

— Так что только миссис Граймторп может подтвердить действительно важный факт — время прихода и ухода Джерри. Важно, что он был в Граймеровой Норе до половины первого, где он проводил остальное время — не существенно.

— Ну что ж, мы можем держать миссис Граймторп за щекой, так сказать…

— Звучит не слишком прилично, — заметил лорд Питер, — но мы с удовольствием поступим как вам будет угодно.

— …а тем временем, — невозмутимо продолжил Паркер, — приложим все усилия, чтобы найти настоящего преступника.

— Да, и кстати, это кое-что напомнило мне, — откликнулся лорд Питер. — Я сделал открытие в охотничьем домике, по крайней мере, мне так кажется. Вы не обратили внимания, чтобы кто-нибудь влезал в кабинет через окно?

— Нет. А что?

— Я обнаружил отчетливые отпечатки. Конечно, со времени убийства прошло уже много времени, но на задвижке видны отчетливые царапины, как если бы кто-то пытался открыть ее перочинным ножом.

— Какие мы болваны, что вовремя все не осмотрели!

— Ас другой стороны — с какой стати мы должны были это делать? Как бы там ни было, я поинтересовался у Флеминга, и он сказал, что точно помнит, что в четверг утром он обнаружил окно открытым и ничего не мог понять. И еще: я получил письмо от своего друга Тима Ватчета. Вот оно:

«Милорд. Относительно нашего разговора. Я отыскал человека, который был с интересующей вас компанией в «Свинье и свистке» вечером 13 октября, и он рассказал мне, что известное вам лицо попросило у него велосипед, который позднее был найден в той самой канаве, из которой было подобрано известное лицо, причем руль у велосипеда был погнут, а шины спущены. С надеждой на сохранение вашего высокочтимого расположения Тимоти Ватчет».

— Что вы об этом думаете?

— Неплохо для начала, — ответил Паркер. — По крайней мере, нас больше не терзают страшные сомнения.

— Да. И должен сказать, что Мэри, несмотря на то, что она моя сестра, самая законченная ослица из всех законченных ослиц. Связаться с таким оболтусом…

— Она прекрасно себя повела, — возразил мистер Паркер, заливаясь краской. — Именно из-за того, что она ваша сестра, вы не можете оценить, как достойно она поступила. Разве она с ее широкой благородной душой могла такое предположить? Она так искренна и совершенна сама, что и других мерит той же меркой. Она и представить себе не могла, что человек может быть таким мелким и глупым, как Гойлс, пока мы не представили ей доказательства. И даже тогда она не смогла заставить себя плохо думать о нем, пока он сам не признался во всем. Она замечательно сражалась за него. Вы только подумайте, что для такой прекрасной открытой женщины значило…

— Ладно-ладно! — завопил Питер, изумленно глядя на своего друга. — Не утруждайте себя. Согласен. Что я? Всего лишь брат. А все братья — дураки. А все влюбленные — безумны, как сказал Шекспир. Старина, вам нравится Мэри? Вы меня удивляете, но, верно, такое всегда удивляет братьев. Благословляю вас, дети мои!

— Черт бы вас побрал, Уимзи! — рассвирепев, воскликнул Паркер. — Какое вы имеете право так говорить! Я всего лишь сказал, что восхищаюсь вашей сестрой, таким мужеством и выдержкой все должны восхищаться. И ни к чему эти оскорбительные намеки. Я прекрасно понимаю, что она баснословно богата и принадлежит к аристократическому кругу, а я простой полицейский с никакими заработками и одной пенсией впереди, и нечего издеваться над этим.

— Я совершенно не издеваюсь, — возмущенно заявил Питер. — Я просто не могу себе представить, чтобы кто-нибудь хотел жениться на моей сестре, но вы мой друг и прекрасный друг, и клянусь вам, это была бы прекрасная партия. К тому же — шутки в сторону, старина! — уж если начистоту, вы только подумайте о предыдущих претендентах! Безмозглый невоспитанный социалист и темная лошадка — картежник с таинственным прошлым! Мама и Джерри были бы рады уже и честному богобоязненному водопроводчику, я уж не говорю о полицейском. Единственное, чего я боюсь — что Мэри, со своим отвратительно дурным вкусом на мужчин, не сможет по-настоящему оценить такого достойного парня, как вы, старина.

Мистер Паркер попросил своего друга оставить недостойные подозрения, и некоторое время они сидели в полной тишине. Паркер потягивал портвейн, в мерцающей розовой глубине которого ему рисовались невообразимые картины. Уимзи вытащил бумажник и принялся рассеянно перебирать его содержимое, выкидывая в камин старые письма, разворачивая и снова складывая памятные записки, просматривая многочисленные визитные карточки. Через некоторое время он наткнулся на обрывок промокательной бумаги, взятой им из кабинета в Ридлсдейле, об обрывочных словах на которой он совершенно позабыл.

К этому времени и мистер Паркер, покончив с портвейном, вспомнил, что собирался кое о чем рассказать Питеру, прежде чем имя мисс Мэри не стерло в его голове все остальные мысли. Он уже повернулся к Уимзи и полуоткрыл рот, но произнести ему так ничего и не удалось, если не считать легкого причмокивания, похожего на звук, который издают часы, прежде чем пробить. Так как не успел он повернуться, как лорд Питер со всей силы стукнул кулаком по столику так, что зазвенели графины, и закричал, словно ему явилось откровение:

— Манон Леско!

— А? — переспросил Паркер.

— Мои мозги можно сдавать на кухню, — ответил лорд Питер. — Пусть их там варят, протирают и подают на стол с маслом — больше они ни на что не годятся! Вы только посмотрите на меня! — (Вряд ли мистер Паркер нуждался в этом призыве). — Мы тут беспокоимся о Джерри, волнуемся о Мэри, бегаем за Гойлсами, Граймторпами и Бог знает еще за кем, и все это время у меня в кармане лежит этот клочок бумаги. «Каракули на промокашке для нас сподручней открывашки». Но Манон, Манон! Ах, Чарлз, да имей я мозги мокрицы, и то эта книга должна была бы мне все сказать. Подумать только, как это могло бы упростить нашу задачу!

— Я бы предпочел, чтобы вы успокоились, — заметил Паркер. — Это замечательно, что вам все так ясно, но я не читал «Манон Леско», вы мне не показывали свою промокашку, и я не имею ни малейшего представления о том, что вы обнаружили.

Лорд Питер передал ему свою реликвию без всяких комментариев.

— Я вижу, что бумага грязна и сильно помята, пахнет табаком и русской кожей, из чего делаю вывод, что вы хранили ее в своем бумажнике.

— Не может быть! — изумленно промолвил Питер. — И это, когда вы видели, как я ее доставал! Холмс, как вам это удалось?

— В одном из углов, — продолжил Паркер, — две кляксы — одна побольше, другая — поменьше. Полагаю, кто-то встряхивал ручку. И что в них такого зловещего?

— Совершенно ничего.

— Чуть ниже герцог несколько раз написал свое имя, вернее, титул. Из этого заключаем, что письма были адресованы не близким друзьям и родственникам.

— Полагаю, справедливое заключение.

— Аккуратная подпись полковника Марчбэнка.

— Не похоже, чтобы он что-нибудь замышлял, — добавил Питер. — Он расписывается как честный человек. Продолжайте.

— Небрежная запись о «пяти замечательных» чем-то. Вы находите в этом что-нибудь оккультное?

— Цифра «пять» может иметь каббалистическое значение, но, признаюсь, смысл его мне не известен. Есть пять чувств, пять пальцев, пять великих китайских заповедей, пять книг Моисея, я уж не говорю о таинственных объектах, воспеваемых в народной песне «Под шестом пять пышноцветов». Должен признаться, я всегда хотел узнать, что такое пышноцветы. Но так как я до сих пор остаюсь в неведении на этот счет, вряд ли они нам чем-нибудь смогут помочь.

— Ну вот и все, за исключением фрагмента, состоящего из «ое» на одной строчке и чуть ниже «вой…».

— Что вы из этого заключаете?

— Наверное, «свой».

— Вот как?

— Ну это первое приходит на ум. Или, может, это «двой…» — написано с неожиданным нажимом. Как вы думаете, может, это «двойственный»? Может, герцог писал о двойственном положении, в которое он попал в результате поведения Каткарта? Вы это имели в виду?

— Нет, я иначе понимаю это. К тому же я не думаю, чтобы это был почерк Джерри.

— А чей?

— Не знаю, но могу высказать предположение.

— И оно нас к чему-нибудь приведет?

— Оно объяснит все.

— Так валяйте же скорее, Уимзи. Даже доктор Ватсон потерял бы всякое терпение.

— Тю-тю-тю! Попробуйте сами верхнюю строчку.

— Но там только «ое».

— Да, ну и что?

— Ну не знаю. Поэт, поэма, кое-кто, ситроен — это может быть все что угодно.

— Ну что касается первых, то там не «е», а «э», к тому же написаны эти две гласные почти слитно, как дифтонг.

— А может, это не английское слово?

— В том-то все и дело. Очень может быть.

— О! Понимаю! Французское?

— Уже теплее.

— Soeur, oeuvre, oeuf, boeuf…[33]Сестра, работа, яйцо, бык (фр.).

— Нет-нет. Первое было ближе.

— Soeur, coeur.

— Coeur. Подождите минуту. Взгляните на росчерк перед этими буквами.

— Постойте-постойте — er-cer.

— Думаю, вы правы. «Percer le coeur» [34]Разбивать сердце (фр.). .

— Да. Или «Perceras le coeur» [35]Разобьешь сердце (фр.). .

— Еще лучше. Тут, кажется, не хватает пары букв.

— А теперь ваша строчка с «вой».

— Какой вой?

— Да не «вой», а «свой».

— Чей?

— Да не «чей», а «вой».

— О Боже! «Сам»! Клянусь Юпитером, здесь стояло «сам». «Сам не свой». A la bonne heure [36]Отлично (фр.). . А дальше, я думаю, «de douleur» [37] От горя (фр.). или что-нибудь в этом роде.

— Очень может быть.

— Какой осторожный! Уверяю вас, так и есть.

— Ну, предположим, вы правы.

— Тогда это говорит нам все.

— Ничего не говорит!

— А я говорю — все. Подумайте. Это написано в день смерти Каткарта. Теперь — кто из присутствовавших в доме мог написать эти слова: «Тебе не разбить моего сердца… сам не свой от горя»? Переберите всех. Я уверен, что это не почерк Джерри, и он не стал бы пользоваться такими выражениями. Полковник или миссис Марчбэнки? Не похоже. Фредди? Даже ради спасения собственной жизни не станет писать письма на французском.

— Нет, конечно нет. Это или Каткарт… или мисс Мэри.

— Чушь! Это не может быть Мэри. Она бы написала «своя», а не «свой».

— Значит, Каткарт…

— Конечно. Он всю жизнь прожил во Франции. Вспомните его чековую книжку. Вспомните…

— Господи! Уимзи, да мы были слепыми.

— Да.

— И послушайте, что я собирался рассказать вам. La Surete[38] Сыскная полиция (фр.). сообщила мне, что им удалось проследить судьбу одной из банкнот Каткарта.

— Кому она была отправлена?

— Мистеру Франсуа — крупному владельцу недвижимости неподалеку от Этуали.

— Который, несомненно, сдает внаем квартирки.

— Безусловно.

— Когда ближайший поезд? Бантер!

— Да, милорд, — по первому же зову Бантер появился в дверях.

— Ближайший паром на Париж?

— Поезд отправляется от вокзала Ватерлоо в восемь двадцать, милорд.

— Мы отправляемся на нем. Сколько осталось до отхода?

— Двадцать минут, милорд.

— Возьми мою зубную щетку и поймай такси.

— Сейчас, милорд.

— Но, Уимзи, какое отношение это имеет к убийству Каткарта?

— У меня нет времени, — поспешно ответил Уимзи. — Но я вернусь через день или два. А тем временем… — Он судорожно начал рыться на книжной полке. — Прочитайте вот это. — Он вручил своему другу книгу и исчез в ванной.

В одиннадцать вечера, в то время как расстояние между «Нормандией» и причалом становилось все шире, и закоренелые путешественники укрепляли свои желудки ветчиной с пикулями против морской болезни, а более нервные проверяли надежность спасательных жилетов в своих каютах; в то время как мигающие портовые огни все дальше разбегались вправо и влево, а лорд Питер сводил случайное знакомство с каким-то второсортным киноактером в баре, Чарлз Паркер, недоуменно нахмурившись, устроился перед камином на Пикадилли, 110, и начал свое знакомство с изысканным шедевром аббата Прево.