Онлайн чтение книги Под кровью — грязь
Глава 2

Разговоры

– Получили сообщение – все прошло благополучно.

– Как и следовало ожидать.

– Как и следовало, но…

– Но?

– Хотелось бы знать, зачем.

– Потому что так решил Палач.

– Это как раз понятно, хотелось бы понять, каким боком все произошедшее относится к выполнению основного задания. Не слишком ли много брызг?

– Вы пытаетесь понять, как этот солдат может помочь Палачу в выполнении основного задания?

– И это тоже.

– Могу предложить вам универсальное средство решения этой загадки. Или сами угадаете?

– Завидую вашему хорошему настроению в столь позднее время. У меня в голову отчего-то ничего правдоподобного не лезет.

– Самый простой и эффективный способ все понять – подождать дальнейшего развития событий.

– Вы не боитесь, что будет поздно?

– Что за пессимизм в столь позднее время? Палача можно обвинить в чем угодно, кроме неэффективности. Если он решил действовать так, а не иначе – это его право. Во всяком случае, это было заложено в операции изначально.

– Но я бы был куда как спокойней, если бы можно было подключить группу аналитиков.

– Каким образом?

– Самым непосредственным. Только не надо махать на меня руками, я сам великолепно помню, что решено ограничить круг информированных.

– Вот именно. Поэтому нам остается только ждать.

– И надеяться.

– Не совсем все-таки вас понимаю. Сегодня мы получили завершение первого этапа операции. Палач закончил, судя по всему, комплектование группы. И отбирал, между прочим, из наших вариантов. Почему такое волнение? Что вас беспокоит? Только конкретно.

– Наблюдатель.

– А я все время ждал, когда вы к этому перейдете. Естественно, было бы лучше иметь сейчас на этом месте более опытного человека.

– А мы сейчас не имеем никакого.

– Это слишком сильно сказано. В конце концов, мы сами его отобрали для этого, для этого готовили. И, кстати, из той мясорубки выбрался именно он, а не наш многоопытный…

– Я все это знаю, сам могу сейчас прочитать лекцию на эту тему.

– Благо, большой опыт имеете.

– Имею. И, между прочим, кандидатуру Гаврилина предложил именно я.

– Между прочим.

– Да, между прочим. Почему мы держим в таком случае наблюдателя в таком странном положении? Со дня на день он и сам задаст нам этот вопрос. А если не задаст…

– А если не задаст?

– Тогда гнать его к чертовой матери!

– Куда?

– Туда, куда вы подумали.

– Кому прикажем это сделать? Палач выполняет задание.

– До этого еще не дошло, но…

– Не нужно меня уговаривать. С завтрашнего… с сегодняшнего дня наблюдатель потихоньку начнет выполнять функции наблюдателя.

– Уровень информации?

– Это уж вы сами решите. Я думаю – можно по максимуму.

– По максимуму?

– Принимая во внимание специфику операции…

– Понятно. Если не возражаете, уровень его информированности будем определять по мере необходимости.

– Все что угодно! Уже слишком поздно, или еще слишком рано для длительных разговоров.

– К вопросу о наблюдателе…

– К вопросу о наблюдателе, рекомендую вам брать с него пример. Он, насколько я знаю, смену уже сдал.

– Двадцать минут назад. Сейчас спит сном праведника.

– Да, преимущество возраста и небольшого стажа работы. Сон праведника для других. Нам – бессонницу грешников.

– Так вот…

– Спать. Во всяком случае, я попытаюсь. Спокойной ночи.

Суета

Абсолютная тишина. Не давящее на уши безмолвие, а прозрачное отсутствие звуков. Медленно и плавно падали откуда-то из темноты капли, поднимая бесшумные брызги в лужах, беззвучно качались ветки деревьев. Даже удары сердца были не слышны.

Он шел, и воздух медленно расступался перед ним, размазывая по лицу капли дождя. Он чувствовал, как ноги загребают жидкую грязь, но не слышал ни звука.

Из темноты навстречу вынырнул силуэт, вернее не вынырнул, а медленно выплыл, или даже нет, просто темнота вдруг уплотнилась, и перед ним возникла фигура, абсолютно черное пятно. Движения этой фигуры были также тягучи и бесшумны, словно ночь выдавливала из себя комок страха, и этот комок приближался к нему, медленно, но неотвратимо.

Остановиться, мелькнуло… нет, не мелькнуло, а медленно просочилось сквозь схваченный страхом мозг. Медленно и тягуче – остановиться – а ноги продолжают двигаться – остановиться – сгусток ночи все ближе – остановиться – рот залепляет клейкая масса ночного воздуха – остановиться…

Поздно, он понимает, что поздно, понимает, что слабый отсвет на фоне приближающегося силуэта – сталь. И понимает, что эта сталь направлена ему в горло, что остановить ее не может уже ничто… А ноги продолжают бесшумно нести его вперед, сталь начинает светиться призрачным молочным светом, а потом, приближаясь, меняет свой цвет, от лунного, через темно-вишневый к ослепительно-белому цвету раскаленного металла…

Огонь касается его горла, не боль, а ожог впивается в его тело… а оно продолжает двигаться на встречу этому огню, потом застывает и начинает медленно оседать, а огонь ввинчивается, вонзается в тело, проникает в мозг, наконец, появляется боль, становится все нестерпимей, он захлебывается этой болью, смешанной с его не вырвавшимся криком…

– Приехали.

Спокойный голос разом вырвал Агеева из кошмара, но боль еще несколько ударов сердца оставалась в нем. Агеев со всхлипом вздохнул, прижав к горлу дрожащие руки.

– Вылезай из машины.

– Что?

– Вылезай из машины, – голос водителя был спокоен, но сердце Агеева оборвалось.

Что случилось? Почему его выгоняют? Агеев никак не мог прийти в себя, не понимал где находится и что должен делать. Что от него требуют? Он затравлено огляделся и увидел, что в нескольких метрах от машины за металлическим сетчатым забором маячит дом.

– Постучишь в дверь. Откроет девушка. Будешь делать все, что она скажет. – Водитель говорил неторопливо, не поворачивая головы. – Я приеду к вечеру.

– Д-да, – Агеев зачем-то кивнул в спину водителю. –Я понял.

– Ну?

– Ч-что?

– Вылезай из машины.

Агеев испугался, что вот сейчас водитель, обозленный его непонятливостью, просто вышвырнет его из машины, или еще хуже, отвезет его назад, к складам. Горло снова обожгло, как во сне.

Дождь прекратился. Агеев вылез из машины, захлопнул за собой дверцу и вздрогнул от влажного прикосновения холода. Машина отъехала сразу же, и звук ее мотора просто исчез в ледяном тумане.

Агеев оцепенел. Тишина из кошмара настигла его, впаяла в прозрачную глыбу безмолвия, и Агеев стоял, боясь сдвинуться с места, боялся, что шаги его тоже будут беззвучными, что из темноты навстречу ему…

Агеев медленно оглянулся. Темно. Пусто и беззвучно. Подойти и постучать в дверь. Агеев шагнул к дому и почти с наслаждением услышал недовольный всплеск под ногами. Еще шаг, еще… После каждого шага тишина торопливо возвращалась, но он уже знал, как с ней бороться.

Агеев толкнул калитку, и скрип металла располосовал ночное безмолвие. Дорожка к крыльцу была усыпана гравием и хрустела под ногами Агеева. Он поднялся по ступенькам, остановился перед дверью и спиной почувствовал, как темнота сзади сжалась перед броском, чтобы остановить его, вернуть в безмолвие.

Агеев ударил в дверь кулаком. Звук получился глухим. Он ударил снова, но звук замер еще быстрее предыдущего. Так его никто не услышит, он не сможет победить эту тишину, не сможет… не сможет… Агеев забарабанил в дверь кулаками, ударил ногой.

Не оглядываясь назад, он знал, что сзади к нему приближается черный силуэт, что молочно-белый клинок высматривает на его теле место для удара, что…

Дверь внезапно открылась, в лицо Агееву ударил свет. Он зажмурился, поднял руку к глазам. Потом медленно открыл глаза и шагнул вперед. Он не стал рассматривать, кто стоит в дверях, ему нужно было уйти от темноты, смыть с себя светом затхлый запах безмолвия.

За спиной у него хлопнула дверь, щелкнул ключ в замке, потом сухо стукнул засов. Агеев стоял в прихожей, опустив руки и наслаждаясь светом. Из глубины дома доносилась музыка, и это тоже было хорошо. Агеев почувствовал, как голова легко закружилась, по телу, отгоняя зябкую стылость, потек жар.

– Стоять будешь или в комнату пройдешь? – вопрос прозвучал неожиданно, но Агеев не вздрогнул, ему было хорошо, он был готов стоять вот так бесконечно долго…

– Раздевайся и проходи, – женский голос за спиной стал жестче, и повелительные нотки толкнули Агеева.

Он торопливо стащил с ног кроссовки, аккуратно поставил их под вешалку и только после этого оглянулся.

Первое, что он увидел, были глаза. Темно-карие глаза смотрели на него иронично и чуть насмешливо.

– Добрый вечер, – попытался сказать Агеев, но неожиданно закашлялся.

– Наверх по лестнице, вторая дверь налево, через спальню – ванная. Колонку я включила. Прими горячий душ, а то схлопочешь воспаление легких.

– Спасибо, – Агеев повернулся к деревянной лестнице, медленно поднялся по ступенькам, ощущая босыми ногами шершавые доски.

Все было нереальным, слишком неожиданным был переход от промозглой ночи к этому яркому теплому уюту. В дверях ванной Агеев замер. Шум горячей воды, пар. Как в комнате начальника караула. После выстрелов. Перед глазами мелькнуло лицо прапорщика, удивление, страх…

Агеев оглянулся. Нет, так нельзя, нельзя думать об этом, нужно забыть все, взять себя в руки и забыть. Он стащил с себя джинсы, свитер, белье.

Там никого нет, только ванна и горячая вода, бьющая из душа. Он смоет с себя и холод, и страх, и воспоминания. Агеев осторожно стал в ванну, задвинул за собой клеенчатую штору и подставил под воду ладони.

Упругие струи полетели брызгами в лицо, и Агеева чуть не стошнило. Очередь из автомата, и в лицо бьют капли теплой жидкости. Он нажал на спуск, и крик Зимина оборвался.

Агеев почувствовал, как ногти врезались в ладони. Спокойно, все уже позади, он должен был это сделать. Должен был. Иначе бы он сам погиб. Иначе его не спасли бы, не привезли в этот дом.

Тело скорчилось в ванной, вода била по спине, голове и плечам. Он дышал тяжело, со всхлипами и не понимал, плачет или нет. Ему было жалко. Не тех, кого он убил, мысль о них вызывала только слабость и тошноту, ему было жалко себя, жалко до судорог, до спазм во всем теле.

Когда Агеев почувствовал прикосновение, все тело его вздрогнуло, он чуть не закричал, но прикосновение было мягким, скользящим, и тело расслаблялось под этим прикосновением.

Спиной он почувствовал прикосновение женского тела, он увидел, как руки с ярко-красным маникюром на тонких пальцах скользнули по его груди, почувствовал их прикосновение к животу, бедрам.

Агеев повернулся, и взгляд его встретился с темно-карими глазами. Теперь они не были ироничными, как несколько минут назад. Расширенные зрачки смотрели на него в упор, веки чуть подрагивали. Агеев попытался отвести свои глаза, но не мог, словно парализованный. Он не видел лица, только эти завораживающие глаза.

Под ее прикосновениями низ живота Агеева наливался тяжестью, и все, что происходило с ним этой ночью, начало отходить на задний план, существовали только ее руки и ее глаза.

Глаза приблизились, и он зажмурился, почувствовал прикосновение ее губ к шее, к груди, ее руки скользнули

по его ногам.

Агеев вздрогнул, сладкая волна метнулась по телу к голове, ударила и медленно поползла книзу. Агеев вскрикнул, его руки сжали ее плечи. Это все произошло слишком быстро, он хотел еще, попытался притянуть ее тело к себе…

Резкий удар в пах согнул его вдвое, дно ванны предательски скользнуло у него из-под ног, и он бы упал, если бы не ее руки. Агеев опустился на колени, захрипел.

– Кончил? – спокойно спросил женский голос, – Нужно знать меру. Когда яйца отойдут – помоешься и спускайся вниз, кушать. Слышишь меня?

Агеев кивнул.

– Вот и хорошо. А будешь себя хорошо вести – мы продолжим наше знакомство. Только чур, я сверху.

Наблюдатель

Если нельзя – то очень хочется. Страшно хочется. Безумно. И наоборот, мрачно подумал Гаврилин, не открывая глаз. Если очень чего-нибудь хочется, то этого, естественно нельзя. Гаврилину очень хотелось спать. Чтобы понять, сколько именно ему удалось поспать, нужно было поднять неподъемные веки, а если судить по ощущениям – минут пятнадцать, не больше.

А диванчик казенный, между прочим, так себе. С ярко выраженными пружинами и запашком. Сколько поколений наблюдателей на этом диванчике пытались перехватить немного сна, но их будил на редкость мерзкий зуммер?

Точно, зуммер. Гаврилин разом сел все и попытался открыть глаза. Его разбудил зуммер. На пульте, который он обесточил, согласно инструкции, перед тем как лечь спать. Спать, спать, спать – слово просто замечательное. Если бы не зуммер…

Твою мать, Гаврилин с трудом открыл глаза и подошел к пульту. Ну да, ну да, все огоньки светятся и мигают. Особенно огонек возле телефонной трубки.

– Да! – сказал Гаврилин в трубку и сам восхитился, насколько сонно прозвучал его голос.

– Я вас разбудил, кажется.

– Да, – сказал Гаврилин.

– Это Артем Олегович, – наконец представился голос в трубке.

– Здравствуйте, Артем Олегович, – прийти в состояние субординации Гаврилин смог не сразу, но даже сквозь дремлющий мозг продралась мысль о необходимости сменить тон. Начальство есть начальство даже… Чтоб тебе пусто было, даже в шесть часов утра. Ему удалось проспать не пятнадцать минут, а целый час.

– Вы не могли бы приехать ко мне.

– Прямо сейчас? – Гаврилин сказал и тут же понадеялся, что хамство в голосе было не слишком слышно.

– Нет, что вы. Вечером, около семнадцати, ко мне в кабинет.

Вечером! К семнадцати! Отец родной! Люблю. Это целых десять, нет, одиннадцать часов на личную жизнь.

– Понял, буду в семнадцать ноль-ноль. – А теперь спать и…

– Нам нужно будут поговорить о вашем подопечном.

– Хорошо.

– И поезжайте сейчас домой. – Гаврилин покосился на диван и промолчал.

– Поезжайте, поезжайте, такси уже должно было подъехать к вам. Спокойной ночи.

И пульт выключился. Вот такие пироги. Гаврилин покрутил в руках телефонную трубку, положил ее на место. Пол у них холодный. Гаврилин потратил несколько секунд на то, чтобы осознать, что стоит он на полу босыми ногами. Слишком много информации с утра пораньше. Гаврилин потер лицо. Потряс головой.

Вот что сейчас самое главное? Такси. Гаврилин поискал глазами вешалку со своей курткой и даже было шагнул к ней. Стоп. Порядочные люди сначала обуваются.

Гаврилин сел на диван, сунул ноги в ботинки и медленно завязал шнурки. Голова никакая и во рту мерзкий привкус. Домой. И шляффен, как говорят друзья-немцы. Можно еще немного шнапс дринкен, перед тем как шляффен.

Да что ж такое, чего это он так раскис. Бегом надо, бегом. Гаврилин надел куртку, кожаную кепку, открыл дверь (два замка и засов, согласно инструкции), щелкнул выключателем и вышел в коридор.

– Доброе утро, – сказал сидевший в кресле возле самой входной двери дежурный.

– Доброе, – ответил Гаврилин. Вот дежурный – молодец. Бодрый, словно не просидел здесь всю ночь. – Там машина за мной не приехала?

– Только что, – ответил дежурный, глянув на монитор, – такси.

– Тогда я пошел.

Дежурный нажал кнопку на столе, замок на двери щелкнул. Гаврилин толкнул ее и вышел на лестничную клетку. Дверь у него за спиной сразу же закрылась. Вот что может быть хуже, чем ходить полусонному, подумал Гаврилин, спускаясь по лестнице со второго этажа. Дверь на выходе из подъезда открылась автоматически, Гаврилин помахал рукой в сторону видеокамеры слежения и вышел на улице.

Подойдя к заляпанной грязью «волге», Гаврилин понял, что может быть хуже прогулок в полусонном состоянии. Только прогулки в полусонном состоянии по такой погоде.

Сырой холод мгновенно пробрал Гаврилина насквозь. Водяная пыль висела в воздухе, неприятно оседая на лице и руках. Гаврилин поднял голову. Неба, как обычно, не видно. Угрюмый Гаврилин, на угрюмой улице, под угрюмым небом. Гаврилин открыл дверцу такси и заглянул вовнутрь. И с угрюмым таксистом.

Переговоры прошли в деловой обстановке, констатировал мысленно Гаврилин, когда машина тронулась. Таксист молчал, слава Богу, это, наверное, из-за того, что Гаврилин сел на заднее сидение. Или настроение у таксиста плохое. Да какая, к черту, разница?

Просто Саша Гаврилин всячески пытается отвлечься от мыслей о прошедшем телефонном разговоре и грядущей личной встрече.

Напророчил. Сам ведь сидел и думал о том, что начальство, наконец, может начать задавать вопросы. Только вот о чем? Разговорчик, между прочим, может получиться веселенький. Но, может, оно и к лучшему. Во всяком случае, можно будет избежать неопределенности.

С таксистом пришлось расплатиться. Гаврилин восхитился своим начальством. Мог бы прислать и свою машину, уважаемый Артем Олегович, а не разорять подчиненных. Вот взять и потребовать возмещения расходов. Эта мысль немного развеселила Гаврилина.

Лампочка в лифте еле светилась. И в этом тоже есть свои плюсы, подумал Гаврилин, не заметно грязи и мусора под ногами. Если бы еще и запах удалось не замечать!

Гаврилин вышел из лифта, достал из кармана куртки ключи. Перспектива разговора с начальством его несколько волновала. Спать все равно хотелось, но чистота желания куда-то ушла.

В семнадцать ноль-ноль. Гаврилин вошел в квартиру, закрыл за собой дверь, включил свет в коридоре. В семнадцать ноль-ноль. Разделся и прошел на кухню. Открыл холодильник и задумчиво посмотрел в него. Есть или не есть? Вот в чем вопрос. Или не есть, решительно сказал себе Гаврилин и захлопнул холодильник.

В семнадцать ноль-ноль в кабинете. Гаврилин покрутил кран. Горячей воды нет. От одной мысли о холодной, Гаврилина передернуло. Но руки мыть все равно придется.

Нельзя давать себе расслабляться. Подбодренный этой мыслью Гаврилин умылся, расстелил диван, задернул шторы на окне. Солнца один хрен не будет, но обряд должен быть соблюден.

А возле пульта было теплей, мелькнула мысль, когда Гаврилин лег в холодную постель. Спать. Все хорошо, спать.

Хрен тебе, Сашенька, а не спать. Теперь твоему организму захотелось подумать и поразмышлять. Это он сразу не оценил, спросонья. Это ведь ему сам Артем Олегович звонил. Не секретарша его, не координатор, в конце концов, а лично.

И судя по всему, сам великий и недосягаемый ночь не спал из солидарности с Гаврилиным. И лично побеспокоился о его отдыхе. С чего бы такая любовь?

Гаврилин вспомнил, что не установил на будильнике время. Проклиная все, от погоды и холодных батарей, до начальства и себя, Гаврилин вылез и почти нагревшейся постели и взял с книжной полки будильник.

В семнадцать ноль-ноль в кабинете, час на дорогу, час на поесть и привести себя в порядок – подъем у него сегодня в пятнадцать. Сейчас почти семь. Итого – восемь часов здорового полноценного сна.

Только не надо вот этого самокопания и предположений. Спать.

Гаврилин лег, повернулся на бок и неожиданно для себя уснул.

Палач

Палач ждал, и это ощущение было ему неприятно. Или непривычно. Ждать он умел, но ожидание всегда было для него подготовкой к действию, когда нужно было из состояния покоя стремительно вдруг разом выплеснуть накопленную энергию, встать на самый край.

А сейчас нужно было просто ждать. А потом просто наблюдать за тем, как люди будут исполнять роль его оружия. Странное, противоестественное состояние. Он будет использовать ненадежных, слабых людей в качестве орудия своей воли. И он даже представить себе не может, как они поведут себя.

Это тоже было непривычно. Прежняя его группа… Палач старался не вспоминать о группе. Он чувствовал свою вину в том, что произошло с Дашей и Володей, в глубине души он был уверен, что нужно было тогда бросить все и идти с Володей, может быть сейчас с ним были бы они, а не эти людишки.

С Дашей и Володей они были одним целым, в них он был уверен и перед началом операции никогда не испытывал этого щемящего чувства неуверенности. Их тройка была неуязвима, пока он не сделал своего выбора между приказом и эмоциями.

Он и не мог сделать другого выбора. Оружие вообще не имеет эмоций, не должно их иметь. Он смог остаться безжалостным тогда, поэтому он может не испытывать жалости сейчас. И вообще никогда.

Из всех эмоций ему теперь доступно только неприятное чувство неуверенности. Палач вспомнил подпрыгивающую фигуру Беса и его срывающийся голос: « Там они, еще там, бля буду!». И трясущиеся руки, которые Бес не знал куда деть.

Жук был спокойней, его выдавали только желваки, играющие на лице. Может быть, он просто уже не мог волноваться после бессонной ночи. Может быть. Неуверенность. Опять неуверенность.

Палач мог спокойно обойтись без них мог сделать все самостоятельно, но будет только наблюдать. Все должно пройти как нужно. Даже если не получится.

Он спланировал все так, что даже неудача может принести пользу. Сейчас все упирается только во время.

Мокрая улица пока пустынна, но это будет продолжаться еще с полчаса. Палач знал это наверняка, неоднократно проверял. Улица оживает к восьми утра. Без десяти восемь появятся две бабы из овощного магазина, откроют дверь и поднимут ставню с витрины. Ровно к восьми появится парень из киоска на углу.

А выручку из ночного клуба выносят в половину восьмого. Палач посмотрел на часы. Обычно выносят в половину восьмого. Сегодня они опаздывают на пять минут. Пока на пять минут. Что-то там у них случилось.

Вон даже водитель серого фольксвагена волнуется, поглядывает на часы. Его можно понять, он приехал вовремя, ровно в пятнадцать минут восьмого, как обычно, а невзрачная дверь черного хода ночного клуба все никак не открывается.

Только бы Бес не запсиховал. В другое время Палач никогда бы не связался с таким ничтожеством. У Беса истерика – единственная реакция на жизнь. Кроме насилия. Насилие и истерика. Очень по-человечески. Палач посмотрел на подворотню, напротив двери клуба. Если сорвется Бес – все придется отменять.

Машины Жука не видно, она за поворотом. Нечего раздражать охрану незнакомыми машинами. Жуку хорошо видно арку подворотни и он начнет действовать, как только двинется Бес. Если Бес двинется.

Палач посмотрел на свои руки, сжавшие руль. Спокойно. Все будет сделано как нужно. Он хорошо все продумал. На людей нельзя положиться, но можно положиться на их недостатки и пороки. Бес знает, сколько получит в результате. Жук… Жук получит возможность развлечься, и он никогда не позволит, чтобы такая гнида как Бес был круче его.

Палач снова посмотрел на арку и заметил там движение. Перевел взгляд на дверь клуба. Началось.

Суета.

В последний момент счетная машинка скисла, и деньги пришлось досчитывать вручную. Управляющий нервничал, а Ногину было на это насрать. Как и обоим его охранникам.

Если деньги попадут на место не вовремя – вздрючат управляющего, а ни как не Ногина. Вот если что-то случится по дороге, тогда… Но это если случится. А шансов на это очень мало.

В городе установилось спокойствие и равновесие. Да и в более крутые времена люди трижды бы подумали, прежде чем переходить дорогу Хозяину. Так что работа у Ногина не пыльная. И прибыльная.

Ногин демонстративно посмотрел на часы, потом на управляющего клубом. Боится гнида. Торопит кассира. Вот будет смеху, если кассир ошибется. Хозяин такого не любит даже больше чем опозданий.

Кажется все. Закончили бабки пересчитывать. Ногин взял дипломат из рук управляющего, охранники, не торопясь, поднялись из кресел.

– Вы там постарайтесь наверстать, – дрожащим голосом попросил управляющий.

– С бабками гнать не буду, – спокойно ответил Ногин и посмотрел в глаза управляющему, – себе дороже.

– Пожалуйста!

– Посмотрим, как на дорогах будет.

Пусть подергается, сука, а вечерком мы к нему подъедем, за благодарностью. Ногин улыбнулся. Хорошо день начинается. Совершенно понятно, что успеют они вовремя, с запасом всегда приезжают, но знать этого уроду не нужно. Иметь такого в должниках – одно удовольствие.

Ногин подождал, пока откроют дверь, и первым вышел на улицу. Вообще-то это было неправильно, и Ногин это знал. По-хорошему первым должен был выйти один из охранников, осмотреться и вызвать Ногина со вторым охранником. И водитель не должен был сидеть в машине, а выйти наружу и наблюдать за улицей, а не пялиться на идущего Ногина.

Хорошее настроение Ногина не испортила даже погода. Серо, туманно, сыро. Ногин сделал два шага и остановился. И все равно хорошо. Вечером он вернется в клуб, и управляющий отработает хорошее к нему отношение. Водитель завел мотор. Ногин обернулся к охраннику:

– Дай закурить.

Охранник, не торопясь, сунул руку в карман, достал пачку сигарет, зажигалку. Второй охранник подождал, пока Ногин возьмет сигарету, и тоже потянулся к пачке.

Ногин затянулся. Хорошо. Механически посмотрел по сторонам. Пусто и мокро. Из арки напротив кто-то появился, Ногин было напрягся, а потом успокоился.

Солдат. Не крутой орел в камуфляже, а самый затрапезный солдатик срочной службы в шинели и сапогах. Мокрая шапка, нахлобученная на самый лоб, венчала фигуру защитника родины.

Салабон, подумал Ногин, первогодок. Вырвался на свободу.

Солдат оглянулся направо, и Ногин автоматически проследил его взгляд. Машина. Метрах в пятидесяти по улице стоят жигули. Кто-то за рулем. Солдат взглянул налево. Что это он так головой крутит?

Сигарета разом потеряла всякий вкус, когда Ногин вдруг заметил, что на плече у солдата висит стволом вниз автомат. Вернее, висел. Сейчас солдат уже держал его в руках, и дуло неуклонно двигалось в его, Ногина, сторону.

Сигарета выпала из руки. Ногин шагнул в сторону, натолкнулся на охранника. Другой охранник, наконец, тоже заметил солдата, и рука его метнулась под куртку, за пистолетом.

Не успеет, подумал Ногин, и солдат начал стрелять.

Кровь

Бес почти с радостью увидел, как открылась дверь на противоположной стороне улицы. Его совсем уже задрало и это ожидание, и мокрая вонючая форма, которую зачем-то напялил на него Жук.

Поправив на плече ремень автомата, Бес неторопливо, как велел Крутой, двинулся к фольксвагену. Машина Крутого на месте. Жук даже мотор успел завести и тронул свою машину с места.

Клевый прикид у мужиков, подумал Бес. Была у него склонность к хорошей одежде, и разбирался он в ней хорошо. Стрелял плохо.

Первые пули пошли слишком низко, автомат трясло в руках Беса, выстрелами ствол рвануло вверх, и пули, наконец, нашли цель.

Трое стояли близко друг от друга, две или три пули ударили по коленям того, что стоял слева, очередь пошла дальше по диагонали вправо вверх, через живот того, что держал дипломат, к груди третьего.

Полетели осколки оконных стекол, когда очередь развернула Беса в сторону. Бес почти потерял равновесие, закачался, взмахнул руками, чтобы устоять на ногах, и с ужасом понял, что не сможет удержать автомат.

Бежать, мелькнула первая мысль. Бросить все на хер и бежать. Бес мельком глянул вверх по улице и увидел машину Крутого. Нельзя. Этот не пропустит.

За спиной ударили выстрелы, Бес завизжал и метнулся к автомату, вцепился в оружие и перекатился на спину. Мужик с дипломатом полз к двери клуба, оставляя за собой ярко-красный след. Потом что-то продырявило в нескольких местах пальто на его спине, появилась кровь, и мужик замер.

Бес, наконец, сообразил, что это Жук подписался за него.

– Вставай, урод, – крикнул Жук, не вылезая из машины, – убью.

Бес вскочил и бросился бегом к дипломату. Чемоданчик отлетел немного в сторону, ручеек крови не дотянулся до него. Бес ухватился за ручку.

Получилось. Неожиданно гулко ударил одиночный выстрел, полу шинели что-то дернуло. Бес оглянулся и с ужасом увидел, что один из охранников еще был жив. С перебитыми ногами он упал почти к самому фольксвагену и Жук, добивая остальных, его не заметил.

Охранник лежал на правом боку, стрелять ему было неудобно, и первую пулю он послал мимо.

Не соображая, что делает, Бес бросил дипломат. Раненый закричал – дипломат попал по раздробленным коленам. Бес прыгнул вперед и ногой ударил лежащего в лицо. Тяжелый сапог с хрустом впечатался в плоть.

От удара лопнули тонкие кости носа, осколки вошли в мозг, и тело охранника забилось в судорогах. Бесу показалось, что охранник пытается сопротивляться, и ударил снова, на этот раз в висок. Кость с влажным треском просела.

– Да хватит тебе, – заорал Жук, – бери бабки и в машину.

– Я сейчас, сейчас, – крикнул Бес.

Жук заметил, как дверь клуба приоткрывается, и выстрелил по ней из своего автомата.

– Быстрее!

Бес поднял чемоданчик. Ручка была липкой и теплой. Держа автомат в левой руке, а дипломат в правой, Бес оббежал фольксваген. Его водитель с залитым кровью лицом, так и не успевший ничего предпринять, сидел, откинувшись на спинку сидения. Осколки лобового стекла усыпали все в машине.

Бес вскочил на заднее сидение жигулей и захлопнул дверцу. Его, наконец, начало трясти. Мотор взревел.

– Выберемся – хлебало разворочу, – не оборачиваясь, прорычал Жук, – на ногах, мудила, не стоишь.

Бес неожиданно засмеялся. Выкрутился. Твою мать, выкрутился. Бес попытался замолчать, но это было выше его сил. Он захлебывался истерическим хохотом, пока машина петляла по закоулкам. В проходном дворе Жук резко затормозил, выскочил из машины и, рванув дверцу возле Беса, наотмашь врезал по искаженному лицу.

Смех оборвался. Жук за шиворот вытащил Беса из машины, втолкнул в машину Палача, которая как раз притормозила рядом, бросил следом оба автомата и дипломат и сел рядом с Палачом.

– Шинель, – спокойно сказал Палач.

– Чтоб тебя, – взвыл Жук.

– Я сейчас, сейчас, – засуетился Бес, стащил шинель и, открыв дверцу, выбросил шинель и шапку наружу.

Уже после того, как машина выехала на оживленный проспект, Бес ткнул Жука в плечо и сказал недовольным тоном:

– Губу разбил, козел.

Наблюдатель

… и об стену разбилось что-то стеклянное. Гаврилин застонал. Окончательно проснувшись, он осознал, что уже довольно долго сквозь сон слышал шум семейного скандала.

Не то чтобы мне хочется влазить в семейные дела соседей, подумал Гаврилин, но просыпаться дважды за последние… Сколько на этот раз выделили ему на подремать?

За стеной закричала соседка. Терпение ее уже лопнуло, она убьет этого ублюдка, а потом покончит с собой, а потом всем расскажет, как это было, и как ее сын поступает с родной матерью, и как он после этого будет людям в глаза смотреть…

И так изо дня в день. Постоянство привычек свидетельствует о постоянстве характера. В данном конкретном случае регулярность скандалов с битьем посуды и криками свидетельствовало о постоянстве характеров великовозрастного сына соседки.

Гаврилин подергал двумя руками волосы на голове. Он же не просит многого. Он просто хочет немного поспать. Вот сейчас пойду, вынесу дверь в соседской квартире, возьму придурка за шкирки, или нет, просто с ходу приложу его по яйцам, или… Гаврилин даже сел на постели. И чуть не открыл глаза.

Как же, как же, стоит только прикоснуться к Дюне и мать, которая за секунду до этого была готова сама его разорвать, примется выцарапывать глаза обидчику. Гаврилин видел уже дворе подобную сцену.

Пора бы уже привыкнуть к этому. Давно пора. Три месяца как он въехал в свою однокомнатную квартиру. В свою. Гаврилин хмыкнул и снова попытался открыть глаза. Это для окружающих квартира его. За все платит контора. Со своей нынешней зарплатой он на однокомнатный дворец собирал бы денег лет пять, при условии, что господь регулярно подкармливал бы его манной небесной.

– Будь ты проклят! – материнская ласка не имеет преград, голос ревизора трамвайного управления легко проник через бетон стен.

Дюня либо молчит, либо бормочет что-то себе под нос, сквозь стену не слышно. И что может сказать в свое оправдание подсудимый?

Гаврилин отбросил, наконец, одеяло и встал. Не открывая глаз. У него такое состояние называлось «поднять подняли, а разбудить не разбудили». Ногой нашарил тапочки возле дивана, обулся и, шаркая шлепанцами, двинулся в ту сторону, где должна была иметь место дверь.

Где-то здесь должен быть стул, подумал Гаврилин, и стул с грохотом отлетел в сторону. Голенью, прямо костью об деревяшку. Глаза Гаврилина открылись сами собой, взору его предстал опрокинутый стул и одежда, разбросанная по полу.

Гаврилин потер ногу, поднял стул, отряхнул одежду и снова повесил ее на спинку стула. В комнате его царил полумрак, в равных пропорциях смешанный с бардаком, сказал сам себе Гаврилин. Если верить старой истине, что по комнате можно судить о хозяине, то Гаврилин неряха, лентяй или инвалид первой группы с полной утратой трудоспособности.

Это ж надо довести комнату до такого состояния. Руки хозяину мало поотрывать за такое. Поймаю – убью, пообещал себе Гаврилин.

Кстати, о часах. Гаврилин посмотрел на циферблат и понял, что ощущения ему не соврали. Снова час на сон. Восемь утра на дворе.

А вот интересно, громко спросил себя Гаврилин, воду горячую сегодня дают или нет? Лучше бы дали. Гаврилин остановился в коридоре перед зеркалом, оставшемся от прежнего владельца.

Привет, Саша. Отражение промолчало. И правильно, и нечего здороваться с заспанными мужиками, которые в голом виде слоняются по квартире. И отражение, кстати, тоже выглядело неважнецки. Пора стричься. Уже недели две как пора. И бриться. Уже дня два как пора. И мыться.

Вот сейчас если не будет горячей воды, возьму и выкупаюсь под холодным душем. Под ледяным, с угрозой пообещал Гаврилин зеркалу. Отражение снова проигнорировало его, и Гаврилин повернулся к зеркалу спиной. Вот так и сходят с ума. Съезжают.

Вот так вот просто ходит среди людей, в общем-то, как нормальный, а пришел домой, закрыл за собой дверь и через пятнадцать минут уже разговаривает со своим отражением. Или просто сам с собой.

Гаврилин щелкнул выключателем и вошел в ванную. Раньше эта плитка была белого цвета. Она и сейчас белого цвета, поправил себя Гаврилин, если ее отмыть.

Так то если отмыть.

Странно, но вода была в обоих кранах. В кране для горячей – вода отчего-то была горячей. Галлюцинация у вас, батенька, галлюцинация. Совершенно с вами согласен и предлагаю принять душ, пока видение не рассеялось.

Неплохо было бы, конечно, налить полную ванну воды, взять чашку кофе и посидеть часик, наслаждаясь теплом. От таких мыслей глаза снова стали слипаться, и Гаврилин, мстительно припомнив недовольное лицо отражения, смыл с себя мыло, и, прежде чем выйти из-под душа, перекрыл горячую воду.

Мать, мать, мать!.. Гаврилин выдержал секунд десять. Не суетиться, не кричать, теперь повернуть до упора вентиль холодного крана. А после этого тщательно обтереть дрожащее тело сухим полотенцем.

Какая только ерунда ни лезет в голову от недосыпа. А ведь думать нужно не об этой ерунде, а о предстоящей беседе с Самим. Думать тщательно, внимательно перебрать в голове всю информацию, тем более что ее не так уж и много.

Думать, думать и думать. Было бы чем. После ледяной воды голова казалось немного чужой, Гаврилин тщательно растерся махровым полотенцем, потом расчесал мокрые волосы перед зеркалом.

Может действительно – не так страшен черт, как его малюют? Ну, дадут ценные указания, предложат новый фронт работ. Рутина. Что может случиться? С ним вообще ничего не может случиться, а под руководством прозорливого и великого начальства и подавно.

И подавно. Так что волноваться нечего. Абсолютно. Если при этом еще не вспоминать, что всего четыре месяца назад это самое начальство отправляло его на смерть. Собиралось подставить его, если верить… Ладно, о покойниках либо хорошо, либо ничего. Особенно о тех, которые погибли по твоей вине.

Ни хрена. Не по его вине, а вместо него. Просто наступили на ту же мину, которую ставили для Гаврилина. Об этом лучше не думать, но и забывать об этом тоже не стоит.

Тогда, вернувшись с теплого моря, Гаврилин ожидал расспросов, проверок, во всяком случае у него должны были хотя бы спросить, что же случилось с прежним наблюдателем группы Палача. Просто поинтересоваться. Или просто рассказать, что он не вернулся, или поведать, что возвращение Палача в родные пенаты произошло вопреки планам непогрешимого начальства.

Ничего это не было. Совершенно рутинно у него приняли рапорт, в котором он старательно обошел неприятные для себя места. Не нужно начальству знать, что молодой шпион и супермен Гаврилин информирован о том, что его первое задание по мысли этого самого начальства должно было стать и последним.

Он долго не мог прийти в себя после этого. Ему улыбались, заботливо помогли переехать в другой город, приобрели квартиру – те же самые люди, подставлявшие его.

Гаврилин сделал единственно возможное – затаился. Работал и ждал, ждал и работал. И боролся с мыслью, что все это напоминало отсрочку. Он был наблюдателем Палача. Чудом уцелевший наблюдатель чудом выжившего Палача.

Он чувствовал, или знал, или предполагал, или… Должен был настать момент, когда начальство решит списать Палача. Неизбежно. Недаром ведь все было спланировано в июле именно так.

Они связаны – Палач и Наблюдатель. Гаврилин чувствовал, что связаны их судьбы, чувствовал, что если начальство решит избавиться от Палача, то оно одновременно избавится и от него.

Вот так сходят с ума. Не было у него ни малейшего повода ожидать такое от конторы. Ни малейшего, кроме слов, прозвучавших четыре месяца назад в темноте бетонного туннеля. Не было.

Чтобы не рехнуться окончательно, Гаврилин уговорил себя не задумываться об этом. И честно уговор выполнял. До сегодняшнего утра. А теперь как ни хитрил с собой, как ни пытался заглушить в себе тревогу, подобно желтому мигающему огню светофора на перекрестке, в мозгу его пульсировала одна мысль – началось. Большим огненными литерами – НАЧАЛОСЬ. И ничего нельзя было с этой мыслью поделать.

Оставалось только ждать разговора с начальником.

Кровь

Наташка считала, что люди во сне выглядят особенно возбуждающе. Они не владеют своим телом, и этим телом может кто-нибудь завладеть. А потом…

Потом суп с котом. Или суп со скотом.

А еще Наташка считала, что в жизни нужно делать то, что хочется. Большинство этого не понимают, большинство, прежде чем сделать что-то, будут несколько часов думать, как на это посмотрят окружающие. Как они посмотрят? Что скажут? А вдруг не одобрят?

Уроды. Скопище уродов. Нет, Наташку это в принципе устраивало. Однажды, в самом начале своих приключений, она напоролась на парня, который тоже хотел делать, что ему нравится. А нравилось ему калечить напарниц по траханью, и достиг он в этом деле большого искусства.

Наташка из той истории вынесла шрам на плече и уверенность в том, что все должно идти так, как идет. Люди существуют для того, чтобы жить за их счет.

И получать удовольствие.

Вначале Наташке просто нравилось трахаться с парнями и мужиками. Ее не интересовало ни имя, ни возраст. Оргазма достигала она и легко, и многократно, новизна партнера ее не тяготила так же, как и не особенно возбуждала.

Послушав откровения одноклассниц и соседок, Наташка поняла, что большинство мужиков женщин просто используют, и ей даже понравилась мысль, что она использует мужиков. Какая разница, зачем он это делает, лишь бы было хорошо.

Наташка отправлялась на дискотеки или просто в прогулки по паркам и скверам для того, чтобы снять очередного мудака, а когда однажды к ней подкатила дамочка с пикантным предложением, Наташка поняла, что удовольствие можно получать не только от мужика.

Зарабатывать телом деньги Наташка не хотела. Она хотела делать в постели все, что нравилось ей самой, а не приказы клиента. Попробовав пару раз, Наташка поняла, что большими деньгами здесь не пахнет, как и большими удовольствиями.

И она сделала открытие. Спящие люди очень беспомощны. Они не могут остановить, когда ты чистишь их карманы. Но только чтобы изымать деньги спокойно, очередного партнера нужно было оттрахать до полного его изнеможения.

Потом оказалось, что некоторые спят очень чутко, и Наташке пару раз пришлось убегать. Немного порассуждав, Наташка поняла, что любой человек будет спать крепко, если дать ему снотворного.

В отличие от проституток, работавших с клофелином, Наташка давала снотворное не вместо секса, а после него. Зачем лишать себя удовольствия? Да и пострадавший в результате получал хоть что-то.

А потом… Наташка даже не помнила, когда, впервые глядя на спящего мужика, она ощутила полную власть над ним. Перед ней было живое, теплое тело, с которым она могла делать все что угодно. Все.

Это потом она делала все. А поначалу спящий был просто игрушкой, экзотической и забавной. Наташку это возбуждало и заводило. Она чувствовала, как все тело напрягалось от одной только мысли об этой беззащитности.

Она упивалась этим чувством, и уже не акт привлекал ее, и даже не деньги. Ей хотелось быть хозяйкой, властвовать над партнерами. И ей все меньше и меньше хотелось сдерживаться. Зачем? Все равно она видит этого парня первый и последний раз в жизни.

Странное возбуждающее желание росло в ней, обжигая изнутри. Однажды, не сдержавшись, она впилась в тело зубами и чуть не потеряла сознание, почувствовав вкус крови. Тогда она смогла остановиться. Метнулась к водопроводному крану, смыла с лица кровь и убежала, даже не забрав деньги. А потом несколько дней ходила как пьяная.

Возбуждение и кровь. И полная власть над чужим телом. Это не могло не случится, и произошло это не случайно. Наташка вначале все обдумала, подготовилась…

Она помнила все до мелочей. И как остановилась возле нее та машина, и как водитель предложил покататься, и как она сама попросила заехать поглубже в лес, и как выпили с тем парнем вина, и как парень потерял сознание от лошадиной дозы снотворного.

Потом уже ощущения несколько притупились, но в тот раз она чуть не сошла с ума. Она знала, что можно не сдерживаться, что можно делать все. ВСЕ. Она даже не представляла, как это будет возбуждать. Делать все.

Тот первый парень… Она даже не стала выяснять, как его зовут. Наташка с самого начала знала, что он умрет. И знала, как он умрет. И даже специально взяла с собой кусок синтетического шнура.

Оказалось, что задушить человека очень просто. Шнур врезался в шею парня, лежавшего на земле лицом вниз. Наташка, возбужденная и перемазанная кровью, уперлась ему в спину коленями и тянула, тянула, тянула шнур, возбуждение ощутимо поднималось по ее телу, судорога наслаждения пронзило ее, и Наташка закричала.

А потом все разом прошло. Она почувствовало, как тело парня перестало быть живым, и это подействовало отрезвляюще. Как сломанная игрушка. Уже не интересна, можно выбросить.

И Наташка выбрасывала свои сложные игрушки. Она была очень аккуратной и не злоупотребляла. Убивала разными способами, чтобы, не дай Бог, не стали искать маньяка убийцу. И убивала она не только мужчин. Женское тело возбуждало ее в этом смысле никак не меньше мужского.

Не прекратила она и своих походов на ловлю мужиков. Трахаться тоже было хорошо. Не так, как убивать, но все-таки. И еще Наташка перестала усыплять тех партнеров, которых не собиралась убивать. Она боялась не сдержаться.

Она была очень осторожной, и ее очень удивило, откуда о ее развлечениях стало известно еще кому-то. Однажды к ней подошел клиент лет тридцати и явно продемонстрировал, что не прочь с ней перепихнуться.

Но до этого так и не дошло. Усадив Наташку в машину, мужчина сжато изложил ей краткое содержание последних по времени ее приключений. Потом сообщил, что именно ожидает ее за все это. Наташка восприняла это довольно спокойно.

Если бы это был мент, то разговаривали бы с ней по-другому. Значит, он чего-то от нее хочет. Значит, нужно просто выслушать его. То, что он ей предложил, Наташку устроило. Куда там, просто понравилось.

Она переселилась в двухэтажный особняк в дачном поселке, пару раз выполняла мелкие поручения и была довольно жизнью. Беспокоило одно – отсутствие ставших уже необходимыми развлечений. Это ей новый знакомый запретил настрого. На время. Он пообещал ей, что очень скоро все будет по-другому. Нужно только правильно себя вести.

Когда под утро в дверь постучал этот паренек, Наташка даже обрадовалась. Дело было вовсе не в том, что ей нужно трахаться с ним. Это ее как раз устраивало, и это ей было приказано делать как можно больше и как можно чаще.

Он будет твой, было обещано ей, и она рассматривала паренька как свою будущую игрушку. Пусть он пока помечтает, пусть ему покажется, что жизнь прекрасна.

Наташка не сводила с него взгляда, ни когда он ел, ни когда снова поднялся в комнату на втором этаже. Бедняга думал, что она его хочет, и был прав. Он не знал только как именно и для чего она его хочет. Пока не знал.

Наташка дело свое знала хорошо. Когда Андрей Агеев (как и большинство мужчин, кончив, он поспешил представиться) уснул утомленно, Наташка долго лежала рядом рассматривая его беззащитное тело.

Она терпела два месяца, потерпит еще. Только на этот раз она будет забавляться уже без снотворного.

Спи спокойно, Андрюша Агеев.

Суета

Бес так и не получил толком по роже. Палач посмотрел на готового сорваться Жука и тот затих. Оживившийся было по этому поводу, Бес тоже заткнулся, поймав не себе взгляд Палача.

Бес попытался снова подать голос, когда выяснилось, что немедленного дележа бабок не будет.

– Ты чего, в натуре… – начал было Бес, когда все трое вошли в квартиру, – говорили же…

– Что говорили? – спокойно спросил Палач.

– Ну, это, бабки поделить… – Бес быстро отвел свои глаза.

Жук выразительно хмыкнул и ушел в сортир.

– Ты хочешь сказать, что я не сдержал свое слово? – это было сказано спокойно, но по телу Беса пробежали холодные мурашки.

– Н-нет, чего там, ты не… не говорил, просто я это… хотел…

– Хотел пойти и нажраться как свинья? И чтобы тебя замели либо в милицию, либо к братве, которая захочет выяснить откуда у такой шелупони, как ты, столько денег.

Бес попятился к стене. Палач, которого Бес называл Крутым, пугал его до полного обалдения. Бес ни разу не видел, как Крутой злится, или как убивает, но чувствовал в нем страшную силу, которую вовсе не хотел испытывать на себе. Даже Жук, который с точки зрения вечно возбужденного Беса вместо нервов имел веревки, предпочитал в гляделки с Крутым не играть и в споры не вступать.

И, кстати, как показало сегодняшнее утро, план, разработанный Крутым, сработал без сучка и задоринки. Бес уже забыл, как визжал, ползая по мостовой, как пуля дернула дипломат, который он держал в руке.

Вот как пули из его автомата выбивали из тел людей фонтанчики крови, и как хрустнул череп раненого под ударом ноги – Бес помнил. Это его приятно возбуждало.

Нужно было немного выпить, и все стало бы совсем по кайфу.

Зашумела вода в туалете, хлопнула дверь, и Жук вошел в комнату. Крутой сунул руки в карманы плаща и прошелся по комнате. Бес проводил его взглядом.

– Сидите здесь и никуда не выходите. Жук за старшего.

Жук кивнул и глянул исподлобья на Беса. Тот поежился. Не любил он этого урода, а вот теперь придется провести с ним целый день.

– Никуда не выходить. Вечером я заеду, скажу, что будем делать дальше. Вопросы?

– Я… – подал голос Бес.

– Что?

– Я… нет, ничего.

Палач насмешливо посмотрел ему в глаза и вышел. У него еще очень много сегодня дел. Очень и очень много.

– Чего уставился, придурок? – спросил Бес у Жука.

– Будешь гнать волну – глаз на жопу натяну, – спокойно сказал Жук.

– Да ну тебя…

– Жрать хочешь?

– Да.

– Тогда вали на балкон за картошкой. Почистишь и пожаришь.

Бес тяжело вздохнул. Убил бы козла, своими руками. Ничего, придет время. Придет.