Онлайн чтение книги Под покровом ночи
Глава 18. ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНИЕ

Все мы словно окаменели. Банколен медленно обвел нас взглядом. Стены гостиной как будто расступились, выросли и колыхались. Неподвижные фигуры моих товарищей казались искаженными, словно отражения в воде. Это заявление потрясло нас до глубины души. Мы онемели, смущенные и непонимающие. Но никто из нас нисколько в этом не усомнился. Первым пришел в себя Килар.

— О… — пробормотал он неуверенно. — Вы имеете в виду, что… мадам Луиза… Да. — Его растерянность казалась бы смешной, если бы не была связана с таким ужасом. — Значит, мадам Луиза. Да, да.

Банколен кивнул.

— О! — Килар закивал. — Да, я понимаю, о ком вы. Да, конечно…

Он сделал несколько неуверенных шагов, резко повернулся с искаженным от боли лицом и воскликнул:

— О боже!

Банколен впервые опустил взгляд, тяжело вздохнул и начал собирать бумаги. Килар коснулся его дрожащей рукой.

— Но… вы это серьезно?

Трудно поверить, — мрачно пробормотал Графенштайн.

Банколен вдруг заговорил с раздражением, как будто и он был потрясен:

— Да что с вами? Не так уж вы глупы! Или вы малые дети? Встряхнитесь! — Затем он немного успокоился. — С самого начала я почти не сомневался в том, что убийца она. Вот почему я отправился в Версаль в ту ночь, когда был убит Вотрель. Но я не смог предотвратить преступление, потому что охранял другого человека. Я думал, она нападет на мисс Грей, а не на Вотреля. Вскоре вы поймете, почему я так считал.

Здесь у меня, — он указал на свой портфель, — есть все необходимые доказательства, выслушав которые суд приговорит ее к казни. Пепел от ее сигареты с гашишем, найденный на полу в карточной комнате. Сама сигарета, обнаруженная под окном, со следами ее губной помады на мундштуке. Волокна шелка под ногтями Лорана — падая, он вцепился в ее чулок. Показания водителя такси, который привез ее в Версаль в ночь убийства Вотреля. Пальто со следами крови, обнаруженное у нее в комнате. Отпечатки ее пальцев на рукоятке ножа, которым он был зарезан… Но не эти улики подсказали мне, что это она убийца, которого мы искали. Настоящее свидетельство было там, вы все видели… — Банколен перегнулся через стол и очень мягко сказал: — О вы, слепцы! Теперь вы понимаете, почему мы обнаружили мертвого Лорана в таком странном положении, стоящим на коленях? Вы понимаете, каким единственным способом можно было заставить его встать на колени перед своим убийцей? Он застегивал пуговицу на туфельке леди!

Я словно воочию увидел перед собой мадам Луизу; словно наяву услышал ее безразличный голос. Вот она в презрительной усмешке скривила губы… А ее затравленный взгляд с этой пленкой засохших и горьких слез!.. Но видение сменилось реальностью в виде искаженных лиц Килара и Графенштайна. Эти двое громко спорили о чем-то, и я услышал, как доктор вскричал:

— Это невозможно! Ведь она была с нами, когда…

— Пойдемте со мной, — пригласил Банколен, — и я объясню вам.

Больше никто не проронил ни слова. Не помню, как мы вышли из дома, но я ощутил холодный ночной ветер на лице и услышал голос Банколена:

— К Фенелли! — прежде чем с удивлением осознал, что сижу за рулем своего автомобиля.

Мы ехали на бешеной скорости. Рядом со мной скорчился Килар, его напряженное лицо время от времени выступало из тени, когда на него падал свет уличных фонарей. Он нервно постукивал по полу своей тростью. Килар не протестовал, когда мы проскакивали на красный свет светофора или стремительно проносились в плотном потоке машин, а за нами неслись проклятия и оторванные бамперы, люди разбегались перед нами, как переполошенные куры в желтом свете фар. Скоро мы остановились в темноватой, освещенной лишь отдаленными фонарями авеню Токио, и Банколен повел нас к Фенелли…

Визг кларнета, завывания саксофона, удары литавр — такой шум встретил нас сквозь неожиданно ослепительный свет, когда мы стремительно вошли в фойе. Всплески аплодисментов, шум электрических вентиляторов, обрывистые разговоры снующей толпы людей. Крыша гремела, отражая этот шум. Ничего постоянного, но все бежит вокруг, как свет на мраморе, позолоте и красном плюше фойе. Мраморные колонны, повсюду розовый цвет с позолотой; люди хватают тебя за руку, наталкиваются на столы, громко выкликают официантов… Банколен проложил в толпе дорожку, мы следовали за ним вверх по лестнице, мимо степенных старинных часов…

Здесь, на втором этаже, казалось, мрамор вздрагивает от шума, доносящегося снизу. Но люди бесшумно ступали по красной ковровой дорожке, заходили в салон и курительную, как делали это два вечера назад… Пальмы в кадках были расставлены в безукоризненном порядке, а под ними, вдоль высоких дверей, выходящих на веранду, молодой человек убеждал в чем-то молодую, уверенную в себе женщину…

— Где Фенелли? — спросил Банколен у клерка.

Он предъявил свой трехцветный значок, после чего клерк не колебался.

— Наверху, месье, но я не думаю…

Мы повернули еще на один пролет лестницы, где еще один помощник Фенелли стоял перед дверью, за которой находились апартаменты. Снова на свет появился трехцветный значок. Перед нами распахнулась дверь. Как только она закрылась, мы оказались в такой тишине, что зазвенело в ушах.

Пока мы нерешительно стояли под неярко горящей венецианской люстрой, бросающей бледные блики на зеленые гобелены, было так тихо, что мы слышали голос Фенелли, доносящийся из-за закрытой двери его кабинета. Банколен шагнул вперед и рывком распахнул дверь.

Фенелли еще не закрыл свой сейф. Когда мы ворвались, он стоял, склонившись над ним, а рядом мы увидели мадам де Салиньи, с поднятой рукой, в которой она сжимала бронзовое пресс-папье. Она отвела взгляд от спины Фенелли и увидела нас. Глаза ее стали испуганными… Не могу сказать точно, что затем произошло, потому что нашей маленькой группы оказалось слишком много для такого тесного помещения. Раздался лязг дверцы сейфа и жужжание это Фенелли набирал на циферблате шифр. На пол упал какой-то пакет и порвался, из него посыпался белый порошок; затем на него наступил Фенелли. Мадам бросилась на Фенелли. В этот момент Банколен схватил ее за руку, и тяжелое пресс-папье с оглушительным стуком упало на пол. Фенелли бросился на Банколена или мадам — никто не понял, возможно, он сам этого не знал. Знаю только, что старик выкрикнул что-то на итальянском и бросился к ним, растопырив пальцы. Он наткнулся на меня. Я ударил его под колени и нанес удар сзади по шее.

Все произошло в одно мгновение. Мы тяжело дышали и дрожали от перевозбуждения. Я обнаружил, что пячусь назад, на Килара, который схватил меня за руку и пытался заглянуть мне через плечо. У наших ног лежала обмякшая туша Фенелли, лицом к полу. Банколен, не выпуская руку мадам, спокойно смотрел на него. Но мадам перестала его интересовать. Она держалась спокойно и высокомерно. В улыбке розовых губ до сих пор таилась опасность. Осторожно высвободив руку от хватки Банколена, она пригладила блестящие черные волосы, а ее темные глаза насмешливо улыбались.

— Какой скандал! — только и сказала она.

— Верно, — согласился Банколен, ткнул Фенелли ботинком и скомандовал: Вставайте! Вы вовсе не ранены… Позвольте поговорить с вами, мадам?

О том, что происходило в этом кабинете, больше никто не упоминал. Хрипло дыша, Фенелли отказывался подняться. Он упрямо качал головой, изо всех сил цепляясь пальцами за ковер… Банколен пожал плечами, вежливым кивком указал мадам на дверь и сделал нам знак выходить. Когда мы очутились в коридоре, он взял ключ и запер Фенелли в кабинете.

— У меня болит голова, — заявила мадам, касаясь висков. — Вы… Вы сказали, что хотите меня видеть?

— Мы не надолго вас задержим. Вы не возражаете зайти в одну из этих комнат?

Подозревала ли она что-нибудь? Женщина метнула на Банколена подозрительный взгляд и пробормотала:

— Мне все равно. А эти джентльмены…

Я был взволнован, поэтому стал извиняться перед ней за то, что мы здесь сделали. Она обменялась с Банколеном улыбкой. Если она понимала, зачем мы явились, то вела себя с удивительным самообладанием. Не было заметно ни малейшего замешательства в этой тигрице, которая собиралась обрушить тяжелое бронзовое пресс-папье на голову несчастного Фенелли, кроме красных пятен, проступивших у нее на щеках… Случайно или преднамеренно, но Банколен выбрал комнату под номером 2, и мадам опять взглянула на него. Это был тот самый взгляд с прикрытым подозрением, каким она посмотрела на нас два дня назад.

И здесь на столе, рядом с диваном, горела лампа под стеклянным розовым абажуром в форме цветка орхидеи — неужели у них во всех комнатах, как в отеле, одинаковые светильники? Банколен вежливо указал мадам на диван. В ответ она с такой же учтивостью пригласила его сесть рядом… Мы остались стоять в тени, глядя на этих двоих в круге света, как будто смотрели водевиль. Килар нервно стискивал руки.

— Сигарету, мадам? — предложил Банколен. Когда он раскрыл для нее портсигар, я увидел, что в нем лежат такие же сигареты с гашишем, какие мы видели в тот вечер…

Банколен продолжал держать перед мадам раскрытый портсигар. Внезапно у нее навернулись слезы. Она почувствовала себя пойманной в ловушку.

— Мы выяснили, мадам, — делая вид, что не замечает этого, сказал Банколен, — что вы различными способами подвергались преследованию. В частности, вам предстояло стать женой не того человека…

— Лучше мне было бы выйти за одного из них, не так ли? — тщетно пытаясь улыбнуться, пробормотала мадам. Она перенесла удар даже не побледнев. — Могу я попросить огня?

По тому, как сжались ее губы, а в глазах загорелся дикий огонек, я понял, что, если Банколен промедлит зажечь для нее спичку, нам придется иметь дело с безумной.

— Мадам может сбрасывать пепел, если пожелает, на этот ковер. — Банколен произнес эти слова с легким, едва заметным упреком. Ее рука дрогнула. Это была дьявольски хитрая ловушка. Но женщина лишь слегка задумалась.

— Кажется, вы сказали — подвергалась преследованию? Очень мило. Я рада, что вы это поняли.

— Да, подвергались преследованиям. На те деньги, что вы давали Вотрелю, — порядка двухсот тысяч франков, кажется? — вряд ли ему стоило, будь он порядочным человеком, делать подарки мисс Шэрон Грей в знак своего уважения.

Она прикрыла глаза.

— Почерк на ваших чеках, — пояснил Банколен, — вы меня извините — тот же самый, что на тексте пьесы месье Вотреля, где вы писали ему свои проницательные комментарии. Сожалею, что одно из таких замечаний — «Eduard, je t'aime, je t'aime!» — было вам внушено далеко не такой проницательностью. Разумеется, когда вы узнали от мистера Голтона, что мисс Грей была любовницей месье Вотреля, это возбудило в вас ярость…

Килар не удержался и воскликнул:

— Банколен! Прошу вас, ради бога!

Повернув голову, Банколен устремил на Килара ужасный, ледяной взгляд:

— Месье Килар, позвольте напомнить вам, что я нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Надеюсь, мне не придется просить вас покинуть эту комнату… Итак, мадам, вас преследовали все. Могу добавить, даже Фенелли. Должно быть, не так уж приятно терпеть его внимание такой физически сдержанной особе, как вы, — на этом самом диване, не так ли?

Этот жестокий удар едва не уничтожил ее. Банколен по-прежнему говорил участливо, едва ли не с нежностью, но его брови слегка приподнялись, что говорило о нервном напряжении детектива.

— Мадам, конечно, оптимистка. Но любой оптимист переживет сильное потрясение, когда низвергаются его идеалы. Например, мадам верила месье Вотрелю и баловала его, как ослепленного ее красотой джентльмена. Не знаю, развеялась ли ее доверчивость к тому моменту, когда он проявил трусость при выполнении изобретенного им плана — а именно плана убить лежащего внизу самозванца, — или позднее, скажем, когда он доказал, что совершенно равнодушен к чарам мадам. Возможно, когда месье Вотрель убеждал мадам убить самозванца, чтобы завладеть его наследством и сбежать, как в кино это делают преступники, на какой-нибудь тропический остров — не знаю, может, месье Вотрель так артистично цитировал еще одну «Саломею».

Она не заметила, как погасла ее сигарета, — нервы у женщины постепенно сдавали. Мадам откинулась на подушки в лучах нежного света лампы, на черном кружевном платье белел цветок розы, и жемчуг казался не белее, чем ее лицо. Тонкие выгнутые брови, холодный взгляд темных глаз… и все же вы чувствовали, что все человеческие чувства, неистовое желание любить и быть любимой, замороженные в глубине ее души, сейчас, в момент, когда ей предъявлялось обвинение, оживали и стремились вырваться наружу. Думаю, сам факт, что все стало известно, дал волю этому теплому потоку. Банколен знал, что так оно будет. Он поглаживал свои усы, наблюдая за женщиной, и неожиданно спросил:

— Может, мадам предпочитает, чтобы я сам рассказал, как все происходило?

Даже в этот момент ей удалось взять себя в руки.

— Месье Вотрель… Он не был трусом! (Безумный крик, вызов богам, упорное нежелание утратить последнего идола.) Возможно, он был… неверным. Но вы же понимаете, — она попыталась улыбнуться, — женщины способны простить измену. Но он был гением! Если он что-то задумывал, я знала — никто не сможет ему помешать! — с гордостью заявила мадам. — Уж мне ли этого не знать!

— Его план убийства, — продолжал Банколен, — был жалкой бумажкой. Уже через полчаса я понял все его хитрости.

При этих словах его лицо выражало вежливое удивление, как будто он говорил: «Неужели вы могли подумать, что Вотрель способен кого-нибудь провести?»

— Вотрель всегда ошибался. Например, вы должны были понять, что он ошибался, когда старательно убеждал вас принимать наркотики. Каким он был нежным! Это должно было успокоить ваши нервы. На самом деле, мадам, — детектив крепко стиснул ее запястье, но продолжал улыбаться, — это помогло ему подтолкнуть вас к убийству.

Не хотелось бы мне, чтобы глаза детектива смотрели на меня так, как они смотрели на нее.

— Что ж, очень хорошо. Я сам все расскажу за мадам только для того, чтобы показать, каким глупым и напыщенным был ее друг месье Вотрель.

Мадам, за которой ухаживает простодушный Салиньи, поддалась его странному очарованию, природу которого не может понять. В действительности же все просто — налицо сходство с ее первым мужем, хотя единственным человеком, кого она любила по-настоящему, был Вотрель. Неужели она этого не понимала? Месье Вотрель, артист, почти поэт, подобно Лорану; отчасти спортсмен, подобно Салиньи; умный и достойный человек, который всегда нежен и заботлив, всегда дает советы для ее же блага. Она читала его пьесы и льстила его самолюбию; с ней он мог тешить свое тщеславие, потому что она его боготворила…

Странный огонек, воспоминание о сне, похожем на счастье, промелькнул в глазах мадам.

— Она давала ему много денег. Он был заинтересован в том, чтобы продавать ей наркотики или видеть, как она покупает их здесь. Но эти деньги были… выгодной стороной ее любви.

Огонек погас. Ее рука судорожно вздрогнула.

— Как только появился лже-Салиньи, Вотрель сразу понял, что на самом деле это Лоран. Лоран тоже баловался наркотиками. Но он употреблял опиум, который давал ему возможность наслаждаться своими грезами. Лоран воображал, будто сможет провести одного из друзей Рауля, что, признайтесь, было смешно. Думаю, ему не удалось и на один день ввести Вотреля в заблуждение. Что касается остальных — их легко было обмануть, потому что они не очень хорошо знали Салиньи… И вот где роковую роль сыграли противоположные черты характера — тщеславие и глупость. Вотрель, под влиянием другого рода грез, задумывает свой план. Лже-Салиньи должен умереть. Если он умрет после свадебной церемонии, мадам, которая унаследует его состояние, будет самой великолепной добычей Вотреля, стремившегося к богатству. Нет, он не должен умереть до бракосочетания. Таким же образом никто в мире не должен догадаться, что этот Салиньи — наглый самозванец, потому что главная цель Вотреля — деньги, — детектив бросил на мадам небрежный взгляд, — проскочат мимо него. Поэтому Вотрель вычеркивает из пьесы, которую писал, идею преступления, чем, как он надеялся, сможет обмануть парижскую полицию.

Банколен перевел взгляд на нас и с довольным видом поджал губы.

— Может, мне достаточно будет привлечь ваше внимание к небольшому отрывку из его пьесы: «Я намерен убить этого самозванца, и пусть хоть один полицейский в мире докажет, что это сделал я. Видите ли, самозванец сам намерен кое-кого убить, и чувствую, что должен защитить моего лучшего друга!» Как это искусно, как трогательно! Он сказал мадам, что самозванец собирается ее убить, он играл на чувствах любовницы. Поэтому Вотрель заставляет своего персонажа героически заявить: «Моего лучшего друга!» И именно под этими строками, помните, мадам выразила свое несогласие быть только его другом, написав: «Эдуар, я тебя люблю!»

Этот момент, конечно, не имеет большого значения для нашего анализа, просто служит дополнительной характеристикой личности Вотреля. Помните, господа, о чем я вам сказал, — о его страстной любви к напыщенным жестам. Он не мог от этого избавиться. Не мог обойтись без этих жестов, даже если они вели его к невероятным заявлениям и нелепым поступкам. Ему позарез необходимы были гротеск и театральность.

Представьте себе, как он думал провести и Лорана и полицию. Не меньше его притягивали деньги, которые он получал от Фенелли. Именно это заставляло его приходить сюда. Он думал провести всех и на всех нажиться! А ему приходилось манипулировать лишь женщиной, которая без памяти любила его. Но он должен был предусмотреть все опасности. Если возникнут подозрения, они должны пасть на ее голову.

Мне не нравилась неторопливость Банколена. Я страдал — нет, не от жалости или сочувствия к женщине, которая часто проводила языком по пересохшим губам, — но в голове у меня вертелся один и тот же вопрос: «Как? Как это произошло? Как?» Но Банколен вел свою игру. Он должен был принудить ее сознаться.

— Мы переходим к изучению героев в вечер бракосочетания. Вся компания появляется здесь, в этом заведении. Каждый из них скрывается под своей маской. Лоран старается играть роль Салиньи, остальные играют роли его преданной жены и его лучшего друга. Как все трое очаровательны! Они появляются здесь в 10.15 — не желаете ли взглянуть, мадам, на наши пометки, кто и что делал в такое-то время? Кое-что в этих заметках наверняка покажется вашему невинному взору странным. Ваш муж почти до одиннадцати оставался в курительной комнате. Затем вышел оттуда, заявив, что хочет поиграть в рулетку. Но он не заходил в комнату, где установлена рулетка! Это показывают наши заметки по времени. С того момента, как в 10.55 он покинул курительную, и до половины двенадцатого, когда он, предположительно, вошел в карточную комнату, его никто не видел — на протяжении целых тридцати пяти минут! От наших свидетелей мы знаем, что его не было у рулетки, не было внизу, не было в гостиной, не было ни в холле, ни наверху. Оставалось единственное место, где он мог быть после того, как вышел из курительной, — это карточная комната!

Банколен говорил медленно, осторожно, как будто что-то втолковывал глуповатым детишкам. Наконец лицо женщины дрогнуло. Она попыталась скрыть испуг за ледяным взглядом, овладеть собой, но, когда она была готова разрыдаться, Банколен внезапно повернул ее к себе и улыбнулся:

— Конечно, мадам, мы знаем из показаний свидетелей: что вы покинули комнату Фенелли на этом этаже приблизительно в половине одиннадцатого. Тогда становится ясно, что вы должны были встретиться с мужем в холле…

Она отбросила борьбу. Вскочила на ноги и стояла, покачиваясь, уставив на нас взгляд с ужасным вызовом… Затем медленная усмешка… тихий смех превратил ее из жалкой женщины в женщину гордую, глядящую на нас с презрительным сожалением.

— Какое это имеет значение? — Мадам пожала плечами и засмеялась. — Да, я убила его. Признаюсь. — Она гордо вскинула голову, продолжая смеяться. — Это так забавно… Вы выглядите такими смешными! Будьте любезны, кто-нибудь, откройте окно. Здесь ужасно душно… Да, я это сделала. Я убила его. Я.

С вызовом поглядев на нас, она, с блуждающей на лице улыбкой, снова опустилась на диван.