Онлайн чтение книги Под покровом ночи
Глава 4. МЫ ОПРЕДЕЛЯЕМ ПОЛОЖЕНИЕ МАРИОНЕТОК

— Уберите отсюда этого пьяницу! — зарычал Вотрель и взмахнул рукой, но ее перехватил полицейский, стоящий у Двери.

— Уведи его, — прошептал мне Банколен, — и постарайся выведать, что сможешь.

Голтон охотно подчинился соотечественнику. К тому же ему стало дурно. Полицейский пропустил нас в холл. Здесь было очень тихо, только из курительной доносились приглушенные мужские голоса. В зимнем саду, который изображали несколько пальм в кадках, никого не было. Напротив карточной комнаты уходили вверх марши устланной красной ковровой дорожкой мраморной лестницы со старинными часами на площадке. По ступенькам поднималась небольшая группа гостей, обмениваясь веселыми замечаниями и мельком взглянув в нашу сторону, когда я помогал Голтону пройти в мужскую гостиную.

Это было очень удобное помещение с множеством зеркал на стенах, с уютными торшерами возле глубоких кожаных кресел и столом в центре, на котором лежали кипы журналов. Но в то же время здесь царила какая-то мрачная торжественность, столь свойственная подобным помещениям. Голтон исчез в туалетной комнате и вскоре появился, все еще бледный, но немного протрезвевший.

— Простите, что заставил повозиться со мной, — пробормотал он, опускаясь в кресло. — Терпеть не могу этого состояния. Но теперь все в порядке. — Он уставился в пол, затем мрачно глянул на меня и воскликнул: — Господи, какой позор! Так вы американец! Всюду американцы! Вы, наверное, один из туристов… — Его размалеванное лицо приобрело трагический вид. Он произнес слово „турист“ с неистовой печалью и отвращением. — Все туристы непременно едут в Париж и все портят. Они не знают французов, настоящих французов. Угу! — Он становился меланхоличным и неприятным. — А я знаю Париж. У меня даже есть знакомый француз!

— В самом деле?

— Да. Это Рауль. Он только что женился. — Голтон задумался, и его одурманенный хмелем мозг явно посетила какая-то мысль. — Слушайте! А что здесь за шумиха? В той комнате, где я был… Все выглядели такими странными…

Мы перешли к деловому разговору. Мне был страшно неприятен этот человек. При любых других обстоятельствах он вызывал бы только раздражение, но сейчас он мог быть колесиком, хоть и скрипучим, в механизме убийства. Смыв с себя размазанный грим, Голтон обнаружил вполне нормальное, красноватое и полное лицо, а пригладив тонкие волосы, стал похож на оркестранта джаз-банда. Голубые глаза смотрели уже осознанно, в них читалась надежда, что, может, ему перепадет еще стаканчик. Эта мысль привела его в более добродушное настроение.

— И давно вы с ним знакомы? — спросил я.

— Нет, не очень, всего пару недель. Подумал, что будет неплохо познакомиться с приятными людьми. Не мешает иметь знакомых, которые сводят тебя куда-нибудь, понимаете? — Он хитро взглянул на меня. И хотя мне идея вовсе не пришлась по вкусу, я кивнул. Воодушевленный перспективой выпивки, тот продолжал: — Давайте познакомимся. Меня зовут Сид Голтон…

Обменявшись любезностями, я предложил поговорить о Салиньи.

— А, да! Понимаете, он упал с лошади недалеко от того места, в Буа, где стреляют по мишеням, — в тире. Так вот, он упал с лошади. Не думаю, что он слишком сильно затянул подпругу. Я кое-что смыслю в лошадях, работал рейнджером в Йеллоу-Стоун. Вот я и говорю, что он упал с лошади, понятно?

— Да, понимаю.

— Да. Так что ему пришлось поехать к специалисту в Австрию: после падения он повредил себе кисть руки и спину — понимаете, рухнул прямо на землю. Я этого не видел, потому что тогда был в Австрии, но мне рассказывали, что он здорово сверзился… Ну, мы с ним познакомились в поезде, как раз когда он возвращался обратно. Я видел его фотографии во всех газетах — великий спортсмен и всякое такое. Я просто подошел к нему и сказал: „Меня зовут Сид Голтон. Хочу пожать вам руку. Поверьте мне, герцог, если бы я был рядом, вы не рухнули бы так с лошади“.

— Это было очень тактично.

— Конечно. Ну, мы все время говорили по-английски. И в дороге здорово подружились. Он был очень веселым, все время шутил и смеялся. Я ему сразу понравился. Понимаете, не так уж трудно познакомиться с такими известными ребятами, если знаешь, как подойти. — Голтон самодовольно улыбнулся. — В любой момент протянуть руку помощи… Я часто заходил к нему, но иногда не заставал дома. А с его дружками и вовсе не встречался. Хотя надеюсь. Но его я знаю и буду рад познакомить вас с ним. Он пригласил меня на свадьбу, но эти чертовы зануды! — Лицо Голтона злобно исказилось, впрочем, он тут же беспечно улыбнулся и продолжал: — Понимаете, я не очень-то уютно себя чувствовал среди этих кичливых типов, потому и не пошел на сборище у Килара… Слушайте… Как, вы сказали, вас зовут? Слушайте, поднимитесь к Раулю. Чего это все так раскипятились? Кажется, я вспоминаю…

Он тупо пытался что-то припомнить.

— Мистер Голтон, — вздохнул я, — очень сожалею, но вынужден вам сообщить, что герцог Салиньи убит…

У Голтона остекленел взгляд. Он с подозрением смотрел на меня, будто хотел сказать: „Хочешь меня подловить?“ — но не стал расспрашивать о том, как это случилось. Для него было достаточно понять, что произошло нечто непредвиденное. Он почти выбрался из глубокого кресла, когда вошли Банколен с Графенштайном и Вотрелем. В следующую минуту Голтон предстал перед нами в совершенно ином, смешном и глупом виде. Он плакал пьяными слезами, невероятно перетрусил и заявил, что ни черта об этом не знает и что если его не отпустят, то у нас будут неприятности, потому что он человек больной.

— Разумеется, вы можете уйти, — успокоил его Банколен, — только оставьте свой адрес.

Голтон выкатился из комнаты, громогласно объявляя, что идет в нью-йоркский бар Гарри. Судя по оставленному им адресу, он жил на авеню Анри Мартина, номер 324.

Банколен уселся за стол и посмотрел на закрывшуюся за американцем дверь.

— Я начинаю думать, — заметил он, — что американский акт Волстеда[3]Волстед Эндрю Джозеф — американский политический деятель, автор закона о запрете на производство, продажу и перевозку алкогольных напитков был самым неудачным законом в истории Франции. Но не важно. С Голтоном можем подождать. — Отодвинув в сторону кипу журналов, Банколен откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. — Садитесь, пожалуйста, месье Вотрель. Основные сведения я должен получить от вас. Присаживайтесь, господа.

Гостиная с отблесками темно-красного света на коричневой коже кресел и с полом, выложенным черными и белыми мраморными плитами, напомнила мне комнату для судебных заседаний в здании Криминального суда у нас в Штатах. Графенштайн стоял спиной к камину и набивал трубку табаком. В кресле перед столом выпрямившись сидел Вотрель. Сбоку при полном освещении стали отчетливо видны многочисленные морщины у него на лице с пожелтевшими от курения усами. В его холодных, бесстрастных глазах застыло вежливое внимание; светлые волнистые волосы заметно поседели на висках. Его безукоризненно сложенное тело было облечено в превосходно сшитый костюм, так что он казался похожим на манекен. Однако за внешним холодным высокомерием чувствовалась натура нервная, не лишенная любви к театральным жестам и даже риску. Такие, как он, способны сделать блестящую карьеру, скажем, стать знаменитым полководцем, умеющим произносить зажигательные речи, призывая солдат к отважной атаке неприятеля, а затем, оставшись в стороне и хладнокровно и расчетливо оценив свое положение, принять меры к тому, чтобы самому оказаться вне опасности. Из подобного материала действительно частенько получаются генералы, артисты и зазывалы уличных балаганов.

— Если позволите, месье, несколько вопросов, — продолжал Банколен. — Вы понимаете их необходимость…

Вотрель слегка склонил голову.

— Могу я спросить, во сколько вы сегодня пришли сюда?

— Точно сказать не могу. Во всяком случае, где-то вскоре после десяти часов.

— Прошу вас рассказать подробно, что вы делали потом.

— Это совсем не трудно. Вообще-то мне не очень хотелось сюда идти, — он с отвращением огляделся по сторонам, — но предыдущее замужество Луизы было не очень приятным, и Рауль подумал отвлечь ее от тягостных воспоминаний, поскольку здесь довольно весело и оживленно… Мы пришли с супругами Килар, но они были вынуждены вскоре уйти. Кроме того, — тут Вотрель посмотрел на Банколена с таким выражением, как будто подумал об очень забавной шутке, — кроме того, думаю, Рауль назначил здесь кое-кому свидание…

— В самом деле? Вы сказали „кое-кому“, месье Вотрель, словно имели в виду женщину…

Вотрель пожал плечами. Казалось, Банколен очень заинтересован разговором, но оба смотрели друг на друга настороженно, как дуэлянты.

— На самом деле я не знаю. Мы поднялись наверх. Луизу тут же окружили знакомые дамы и увлекли за собой. Народу было еще очень мало. В курительной вообще никого, когда мы с Раулем зашли туда выпить. После этого он оставил меня — хотел сыграть в рулетку. „Хочу поставить на красное, Эдуар, — крикнул он, — сегодня вечером красное — мой удачный цвет!“ Могу поклясться, что на его лице снова промелькнула сардоническая усмешка.

Потом Рауль вернулся в курительную, как будто передумал играть. „Кстати, — сказал он, — что это за коктейль, — помнишь, ты мне говорил, — который делает бармен в американском баре в „Амбассадоре“?“ Я объяснил, что это особо крепкий напиток. Называется, кажется, „Обезьянья железа“. „Тогда не окажешь ли мне услугу? — не унимался он. — Сходи к здешнему бармену и объясни, как его готовить. Пусть он сделает для меня. Вечером я ожидаю человека по очень важному делу… И скажи бармену, чтобы коктейли принесли в карточную комнату, когда я позвоню. Мужчина должен прийти около половины двенадцатого. Спасибо“.

Я остался сидеть в курительной…

— Минутку, пожалуйста, — прервал его Банколен и обратился к Графенштайну: — Доктор, не позвоните ли вы по этому колокольчику? Шнур рядом с вами.

Австриец выполнил его просьбу, и мы все в молчании стали ждать. Наконец в комнату вошел стюард в белом фраке, тот самый, что уронил поднос перед входом в комнату, где произошло убийство. Это был бледный и невыразительный человек со строгими манерами. Его влажные глаза смотрели испуганно. Вотрель повернулся, чтобы взглянуть на него.

— Стюард, — обратился к служащему Банколен, — это вы обнаружили убитого?

— Да, месье. Вот этот месье, — стюард нервно кивнул на Вотреля, — сказал мне, чтобы я ждал звонка из карточной комнаты около половины двенадцатого. Я принес коктейли, которые заказал месье. Я увидел… — Его лицо сморщилось, и он начал оправдываться: — Я не смог удержать поднос, месье! Правда не смог! Если вы поговорите обо мне с…

— Не волнуйтесь. Забудьте о посуде. Значит, вы услышали звонок, да? Во сколько?

— В половине двенадцатого. Это точно, потому что я внимательно следил за временем. Месье Салиньи всегда дает чаевые… щедрые чаевые…

— Где вы находились в этот момент?

— В баре, месье. Бар соединяется с курительной комнатой — дверь из нее находится рядом с карточной комнатой на той стороне, которая ближе к фасаду здания.

— А где висит шнур от звонка в карточной комнате?

— Естественно, около двери в общий холл, месье. Видите ли, снаружи от этой двери стоял мужчина — ваш детектив, месье. Я постучал, мне не ответили. Я еще подумал, что если войду, то могу кого-то смутить… Я опять постучал, на этот раз очень громко. Ответа не было! Тогда я сказал вашему детективу: „Там кто-нибудь есть? Как вы думаете, мне войти?“ Он сказал: „Что вы хотите сказать? Кто там должен быть?“ Я сказал: „Месье де Салиньи“. И он вдруг побелел как полотно. „Зайдите, — сказал он. — Заходите вы, или это сделаю я“. Я вошел… — Стюард говорил все быстрее, а глазки его забегали. — Alors,[4]Здесь: итак (фр.) я вошел. Сначала я не заметил, что здесь что-то не так. Ваш человек заглядывал через мое плечо. Нет, сначала я не заметил… не заметил. Alors, я двинулся вперед и — mere de Dieu![5]Матерь Божья (фр.) едва не споткнулся об эту голову! Я закричал, бросился к двери в салон, я не смог удержать поднос! Вот и все, месье, клянусь…

Он выразительно размахивал руками. При воспоминании об увиденном взгляд у него словно остановился. Затем стюард в изнеможении прислонился спиной к двери. Мужчина тяжело дышал, словно прошел марафонскую дистанцию.

Банколен откинулся назад и устремил задумчивый взгляд в потолок. Он молчал, пощипывая бородку. Затем жестом отпустил стюарда. С глубоким вздохом, будто снова взваливал на плечи тяжелую ношу, начальник полиции обратился к Вотрелю:

— Итак, месье, продолжим. Салиньи оставил вас в курительной комнате. Когда это было?

Вотрель широко улыбнулся:

— Дорогой мой, вряд ли я смогу указать точное время каждого своего поступка сегодня. Это было незадолго до одиннадцати, возможно, без пяти минут. — Он говорил тоном мягкого увещевания, но взгляд его был твердым и бдительным. — Точнее сказать не могу. — Он пожал плечами. — Может, я ошибаюсь…

— Значит, вы сидели в курительной?

— Да. В одной из кабинок. У нас с Раулем здесь немного знакомых. Фи! Здесь собирается не самое приятное общество! — Вотрель скорчил брезгливую гримасу. — А рулетка! Видите ли, месье, это игра наудачу, чего я терпеть не могу. Она не требует усилий ума, не требует того, что Эдгар По называл „оценкой противника“. Нет уж, простите — такое не по мне. Я оставался там и чувствовал себя вполне уютно. Я читал книгу, оставленную кем-то в кабинке. Книга очень интересная, называется „Алиса в Стране чудес“.

— Милостивый боже! — в отчаянии воскликнул Банколен и ударил ладонью по столу. — Господа, это невероятно! Автор этой безумной трагикомедии написал ее, будучи в доску пьяным! Он надрывался от хохота, заставляя одного героя появиться в доме только для того, чтобы швырнуть на пол садовый совок; другого — забыть „Алису в Стране чудес“ не где-нибудь, а в казино! По его изощренной прихоти третий герой безмятежно почитывает эту парадоксальную повесть, тогда как в комнате рядом уже готовится к своему кровавому пиршеству жестокий убийца! Но нет, в этой пьесе все-таки должны присутствовать хоть какие-то признаки здравого смысла! Ведь если во всех этих инцидентах нет смысла, тогда и во всем мире его нет! — Поразительная перемена произошла в нашем славном полицейском: на мгновение его лицо осветилось победным торжеством, подобным тому, какое испытал Сатана, увидев наконец слабость в вооружении Михаила. Его очи метали стрелы. Но очень быстро лицо Банколена приобрело прежнее выражение, и он деловито продолжил: — Очень хорошо… Теперь я должен еще раз побеспокоить вас вопросом о времени, месье Вотрель. Я сверялся с показаниями часов в курительной и на лестнице. Их показания совпадают с моими… Сколько сейчас на ваших часах?

Вотрель повернул в ладони плоские серебряные часы, внимательно посмотрел на циферблат и сообщил:

— Ровно двадцать пять минут первого.

— Точно такое же время и на моих, секунда в секунду. — Банколен обернулся ко мне: — А на твоих?

— Двадцать четыре с половиной минуты.

Банколен нахмурился:

— Хорошо. Далее, месье Вотрель. Вы можете сказать, где вы находились в половине двенадцатого — в то время, когда месье де Салиньи вошел в карточную комнату?

— С погрешностью в несколько секунд могу, месье. — Вотрель помолчал, затем неожиданно разразился хохотом. — Представьте, в это время я находился в холле и разговаривал с вашим детективом. Я провел с ним около восьми минут, после чего на его глазах прошел в салон, где Луиза представила меня вам.

От плохо скрытой наглости ответа Банколен едва не потерял самообладание. Справившись с собой, он во второй раз попросил доктора Графенштайна дернуть шнур звонка.

В дверях с важным видом, потирая крупный нос, появился Франсуа.

— Да, месье, этот джентльмен стоял там со мной; — подтвердил тот. — Я занял свой пост, за пять минут до нашего знакомства, и сидел в кресле перед дверью в курительную, когда он подошел ко мне, предложил сигарету и спросил: „Вы не можете сказать мне, сколько сейчас времени? Кажется, у меня отстают часы“. — „Я знаю наверняка, месье, — ответил я, — что у меня точные часы, — сейчас половина двенадцатого. Однако мы можем сверить их с часами на лестнице“. — Франсуа перевел дыхание, бросив на нас быстрый проницательный взгляд, и продолжил: — Мы подошли к лестнице прямо напротив входа в карточную комнату. На часах было столько же, сколько у меня. Он поставил на своих часах правильное время, и мы стояли там и разговаривали…

— Следовательно, — перебил его Банколен, — вы находились прямо перед дверью из холла в карточную комнату в тот самый момент, когда месье де Салиньи вошел туда из салона?

— Да. Он стоял со мной — я имею в виду месье Вотреля — больше пяти минут, а потом прошел в салон. Я оставался у подножия лестницы…

— И все это время вы следили за этой дверью?

— Бессознательно, месье, но следил. Я стоял спиной к лестнице.

— Тогда вы уверены, что никто не входил и не выходил этим путем?

— Совершенно уверен, месье… Я стоял там, когда подошел стюард с подносом, — наверное, он уже рассказал об этом, — и был у него прямо за спиной, когда он вошел в комнату. Я увидел тело вместе с ним. Я не отходил от двери, пока вы сами не пришли с другой стороны, как вы помните. И даже после этого я не сводил с нее глаз. Никто не выходил! Это все.

Банколен подпер рукой подбородок. Во время допроса Вотрель выказывал беспокойство — постукивал моноклем по подлокотнику, раздраженно ерзал. Его глубокие морщины растягивались в злобную усмешку, обнажающую редкие зубы и заставляющую топорщиться узкие усики, длинные ноздри подергивались. В глазах сверкнуло злорадство. Что это было — реакция на скуку или облегчение? Вкрадчиво, со злорадной усмешкой, он заявил:

— Разумеется, вы вольны вообразить, что часы были подведены.

— С настенными часами ничего не было подстроено, а наручные и у меня, и у моего друга идут нормально. Это я уже проверил, — отозвался спокойно Банколен.

— В таком случае, полагаю, я свободен? Осмелюсь напомнить, мадам требуется внимание, и я буду рад отвезти ее домой…

— А где сейчас мадам?

— Думаю, в дамской гостиной, при ней служанка.

— Полагаю, — криво улыбнулся Банколен, — вы не повезете ее домой к месье де Салиньи?

Вотрель воспринял вопрос очень серьезно. Он вставил монокль в глаз и с жаром ответил:

— Нет, разумеется, нет! Я отвезу ее в гостиницу, где она останавливалась до этого, на авеню дю Буа. Если понадобится мой адрес, — он извлек портмоне, — вот моя визитная карточка. Буду рад подарить вам ее дубликат, — вежливо сказал он, — в любое время, в будущем, когда у вас снова появится желание нанести оскорбление, как вы сделали это сегодня.

Одернув костюм, он встал и выпрямился во весь свой громадный рост, надменно вздернув верхнюю губу, отчего опять стали видны его редкие зубы. Монокль в глазу торжествующе отблескивал, и весь его вид словно говорил: „Попробуйте ответить на такое!“ Это было равносильно тому, как если бы он спокойно швырнул перчатку в лицо Банколену. Я увидел, как опасно сверкнули глаза детектива. Задумчиво держа в пальцах визитную карточку, шеф полиции наморщил лоб и внимательно посмотрел на Вотреля.

— Возможно, месье будет разочарован, — с преувеличенной вежливостью ответил он. — Может быть, опыт месье не позволяет ему знать о том, что правила дуэли, к сожалению, предусматривают право противника также вооружиться шпагой? — Его спокойный, невозмутимый взгляд встретился с остекленевшим взглядом Вотреля.

Так они стояли друг против друга, разделенные столом, несколько напряженных мгновений, как будто между ними происходила молчаливая и невидимая для постороннего наблюдателя схватка. Графенштайн выронил трубку. Та не замедлила разбиться о камин. Доктор повернул голову на стук, и я увидел, как он растерянно переводит взгляд с одного на другого. Эдуар Вотрель больше ничем мне не запомнился, хотя, бог видит, у меня есть причины помнить его — хотя бы тот самый момент, когда он стоял в своем превосходно сшитом костюме, из нагрудного кармана которого аккуратно высовывался уголок белоснежного платка, а от него самого исходил аромат сиреневого лосьона. И все же, думаю, реакцией на явный намек Банколена на его причастность к убийству были подергивание его губ и подрагивание монокля. Причина тому постепенное, тяжелое осознание, что в который раз кто-то разгадал в нем труса.

Разумеется, Вотрель великолепно справился с этим ударом. Буквально через мгновение он вновь стал бесстрастным, довольным и наглым. Но от всей его внешности, от лоснящихся волос до сверкающих туфель, веяло безнадежностью человека, который не раз терпел поражение.

Вотрель нашел в себе силы рассмеяться и насмешливо произнести:

— Следовательно, вы считаете меня убийцей?

— Нет, — пожал плечами Банколен, — в настоящее время не считаю. Предположительно каждый может оказаться убийцей, но нельзя ожидать, чтобы каждый был прорицателем или колдуном… Я только задаю вопросы. — В подтверждение этого он неожиданно спросил: — Скажите, месье Вотрель, месье де Салиньи говорил по-английски?

— Рауль?! Очень любопытный вопрос. Рауль был истинным спортсменом, но и только. Он был фехтовальщиком, великолепным теннисистом — у него была подача, которую Лакост и то отражал с трудом, — и самым лучшим наездником в скачках с препятствиями. Правда, — веско добавил Вотрель, — он получил серьезную травму, упав с лошади, отчего у него очень пострадали рука и позвоночник. Ему даже пришлось обратиться к иностранному специалисту. Помните, это чуть не помешало свадьбе. Да, безусловно, он был выдающимся спортсменом. Но он редко открывал книгу. Что за чушь! Рауль говорит по-английски! Единственные английские слова, которые он знал, — это гейм и сет.

Слуга принес пальто Вотреля — длинное и темное, с большим собольим воротником и с серебряной петелькой-вешалкой. Оно словно громко заявляло о его богатстве. Вотрель надел черную шляпу, и из-под ее широких мягких полей блеснул его монокль. Затем извлек длинный мундштук слоновой кости, вставил сигарету. Стоя в дверях, высокий, артистичный, с торчащим изо рта длинным мундштуком, он улыбнулся:

— Вы не забудете мою карточку, месье Банколен?

— Раз уж вы меня вынуждаете, — передернул тот плечами, — должен сказать, что с большим удовольствием я посмотрел бы на вашу идентификационную карточку, месье.

Вотрель вынул мундштук.

— Это означает, что вы не считаете меня французом?

— Полагаю, вы русский.

— Совершенно верно. Я приехал в Париж десять лет назад. С тех пор я получил документы на гражданство.

— Вот как! И кем же вы там были?

— Позвольте представиться: батальонный майор Федоров из 9-го казачьего кавалерийского полка армии его величества.

Вотрель насмешливо щелкнул каблуками, низко поклонился и исчез.