Онлайн чтение книги Подкидыш
Глава 1

Когда молодой джентльмен с ружьем на плече, в компании с бежавшим рядом старым спаниелем, вышел из парка и направился к дому, ему пришло в голову, что, возможно, уже гораздо позднее, чем он предполагал. Солнце почти исчезло за горизонтом, и холодный пар поднимался с земли. Среди деревьев туман был почти не заметен, но когда он миновал парк и очутился среди зеленых холмов к югу от особняка, дальнего конца аллеи уже не было видно. Он вдруг ощутил холод своей влажной нанковой куртки и ускорил шаг. Но вместо того, чтобы направиться к главному входу, с прекрасными колоннадами коринфского ордера и куполом в центральной части, он свернул с широкой аллеи и пошел через великолепный цветник с античными статуями — к боковому входу в восточном крыле.

Дом, расположенный на месте старого здания, уничтоженного пожаром в прошлом веке, выглядел величественно и современно: классические формы и — модная облицовка из камня и обожженного кирпича. Передний фасад в четыреста пятьдесят футов был выдержан в идеальных пропорциях и придавал зданию великолепие архитектурного шедевра. «Гид путешественника» настоятельно рекомендовал посетить сей шедевр в те дни, когда благородный владелец дома открывает его для публичного посещения. В «Гиде» также сообщалось, что в окружающем дом парке и прилегающих цветниках много скульптур, представляющих собой важный элемент садоустройства, — в соответствии с требованиями современного вкуса. Путеводитель рассказывал, что в парке находится большой пруд, а сам парк занимает около десяти миль в окружности, которую перерезает широкая аллея длиною в три мили. Клумбы разнообразной формы, затейливые цветники требуют неустанного внимания умелого садовника и его помощников, которые не позволяют появиться ни одному сорняку и ни одному цветку или кустику разрастись вне общего замысла. Клумбы разбиты с отличным вкусом, а «дикие» растения за итальянским садом находятся под строгим присмотром.

«Сейл-парк, — говорилось в „Гиде“ — главное владение его сиятельства герцога Сейла, очень просторное и красивое сооружение. Колоннады соединяют крылья здания с центральным входом, а великолепный портик поддерживает богато украшенный орнаментом фронтон». Посетителю предлагалось задержаться ненадолго у водоема и восхититься его необычным орнаментом, а также буйно растущими неподалеку благородными деревьями, потом перевести взгляд на само здание и внимательно осмотреть величественные коринфские колонны, фронтоны и купола.

В путеводителе с восхищением говорилось и о храме в эллинском стиле, возведенном пятым герцогом, потратившим на строительство огромные деньги.

Молодой джентльмен в фланелевых панталонах и нанковой охотничьей куртке миновал все это великолепие, не поведя глазом, и казался совершенно равнодушным к окружавшей его красоте. Он пересекал газоны, сминая цветы, и позволял своей собаке бегать по клумбам.

Его вид, простая удобная одежда и широкий охотничий пояс, который вызвал бы неодобрение у элегантных денди, не соответствовали роскоши владений. Молодой человек был невысок, ниже среднего роста, легкого телосложения. У него были темно-каштановые немного волнистые волосы, которые придавали приятность его внешности, но не более. Хотя черты его были тонкими, цвет лица — бледным, а серые глаза выражали живость, вряд ли он мог вызвать особый интерес к своей особе. В его осанке не было той значительности и важности, которые выделяют человека в толпе. Однако в нем угадывалось хорошее воспитание, а в его манерах, если приглядеться, было заметно врожденное изящество. Но все же, — может быть, из-за возраста (ему было только двадцать четыре года) или из-за скромности характера, он производил впечатление простого непритязательного человека, избегающего какого-либо внимания к себе. Посетители, встретив его, с трудом верили, что молодой человек в охотничьей одежде — обладатель всего этого богатства и великолепия. Тем не менее, вот уже на протяжении двадцати четырех лет он являлся владельцем Сейл-Хауза, городской резиденции на Куерзон-стрит и восьми других усадеб — от Сомерсета до продуваемого всеми ветрами замка в Хайленде. Это был наиблагороднейший Адольф Джиллсти Верной Вейр, герцог Сейл и маркиз Ормесьи, граф Сейлский, барон Вейр Тэймский, барон Вейр Стовенский и барон Вейр Руффорский. Все эти высокие титулы принадлежали ему с рождения, ибо он был единственным выжившим ребенком своего отца, шестого герцога, и нежной несчастной леди, которая, родив двух мертвых детей и троих, которые умерли вскоре после рождения, произвела на свет семимесячного младенца, такого маленького и слабенького на вид, что было ясно — не пройдет и года, как он отправится к своим братьям и сестрам в семейный склеп. Но хороший выбор кормилицы, удивительная преданность няни, постоянный надзор врачей, строгие правила его дяди и опекуна лорда Лайонела Вейра, нежная забота его тети, — все помогло маленькому наследнику удачно преодолеть первые годы жизни. И хотя в детстве его слабый организм был подвержен простудам и с невероятной легкостью подхватывал любую инфекцию, он не только выжил, но и вырос абсолютно здоровым молодым человеком; хотя он не стал таким могучим, как его дяди и кузены, но был достаточно крепким, чтобы не подавать врачам повода для малейшего беспокойства. Семейный врач неоднократно подтверждал, что у маленького герцога организм гораздо крепче, чем можно было надеяться. Но это ничуть не охладило рвения любящих родственников и учителей, осыпавших герцога своими заботами. Уже прошло несколько лет с тех пор, как он в последний раз перенес легкое заболевание, но его окружение было убеждено, что достаточно любого дуновения ветерка — и здоровье герцога пошатнется.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что за ним постоянно следили. Как только он приблизился ко входу в восточном крыле и едва успел подняться на первую ступеньку лестницы, дверь перед ним широко распахнулась и целый ряд людей выстроился вдоль стенки, встречая его. Среди них был и дворецкий, дородный человек, всем своим видом показывавший, что если его сиятельство уронил себя, войдя в дом через боковую дверь, то никто не сможет заподозрить в нем и тени неодобрения этой эксцентричной выходки. Он поклонился вошедшему герцогу, и, заметив, что тот нес, помимо большого ружья, полный ягдташ, взглядом приказал лакею освободить хозяина от этой тяжести. Герцог позволил сделать это с еле заметной улыбкой и сказал, что сам вычистит стволы в оружейной комнате.

Главный хранитель взял ружье, хороший «Мантон», из рук лакея и укоризненно проговорил:

— Я сам позабочусь об этом, ваше сиятельство. Если бы я знал, что вашему сиятельству вздумается пойти на охоту, я бы послал за заряжающим и…

— Но мне не нужен заряжающий, — прервал его герцог.

Мистер Падбери сокрушенно покачал головой.

— И думаю, — добавил герцог, — что я могу сам — вы слышите меня, Падбери? — сам могу вычистить свои ружья.

Даже лакей был удивлен таким заявлением, но в иерархии слуг он был слишком незначительной фигурой, поэтому мог только позволить себе обменяться взглядом с другим лакеем, стоявшим рядом. Дворецкий, управляющий и хранитель, — все посмотрели на герцога с осуждением, а средних лет камердинер, осанистый и нарядный, воскликнул:

— Чистить свои ружья вашему сиятельству! Невозможно! Нет! К тому же осмелюсь заметить, ваше сиятельство, вы промокли насквозь в этой тоненькой курточке.

— О нет, — ответил герцог и, взглянув на своего заляпанного грязью спаниеля, добавил: — но вот Нелл нуждается в том, чтобы его хорошенько обтерли.

Герцога заверили, что это будет немедленно сделано. Хранитель сказал, что не станет терять зря времени и позаботится о мокром ружейном ложе. Управляющий, предварив свое заявление негромким покашливанием, сообщил хозяину, что о нем спрашивал милорд.

Герцог рассеянно выслушал предыдущие замечания хранителя и камердинера, но последние слова мгновенно привлекли его внимание. Он выбросил из головы мысль о том, чтобы чистить ружье самому, и спросил немного обеспокоенно, не опоздал ли он к обеду.

Дворецкий, который был формально подчинен управляющему, но более непринужденно чувствовал себя в общении с молодым хозяином, туманно ответил, что около получаса назад милорд поднялся наверх, чтобы переодеться к обеду.

Герцог смутился и заявил, что ему нужно торопиться. Дворецкий, удовлетворенно кивая, чинно пошел вперед, чтобы открыть дверь, ведущую в главный холл дома.

Увы, герцог опять огорчил его, выбрав на этот раз путь по боковой лестнице в конце коридора.

Пересекая огромный холл на втором этаже, куда выходила дверь его спальни, он наткнулся на своего дядю, моложавого джентльмена лет пятидесяти, с тонким аристократическим лицом и неожиданно свирепыми глазами под нависшими бровями.

Лорд Лайонел Вейр, гордившийся своей приверженностью старому стилю, изменил своей деревенской привычке — носить штаны из оленьей кожи и сапоги с отворотами — и был в бриджах, надевать которые считалось de rigueur [1]Необходимо, обязательно (фр.). (Прим. перев.) в его молодости. В одной руке он держал табакерку, в другой — отделанный тесьмой носовой платок. Увидев племянника, он поднял брови и громко произнес:

— Ха! Значит, ты пришел, Джилли!

Герцог улыбнулся и кивнул.

— Прошу прощения, сэр! Я опоздал? Теперь не заставлю вас ждать больше двадцати минут, обещаю.

— Ничего, — сказал лорд Лайонел, — обед подадут, когда тебе будет удобно. Но очень глупо оставаться на улице в сумерки в это время года. Ты можешь простудиться!

— О нет, — ответил герцог тем же мягким, но рассеянным тоном, каким разговаривал со своим камердинером.

Лорд Лайонел дотронулся до манжета нанковой куртки племянника, но не выразил неудовлетворения.

— Так, так, — сказал он… — Я не собираюсь всю жизнь носиться с тобой как с фарфоровой вазой, мой мальчик, но хочу, чтобы ты сейчас немедленно переоделся. И наверняка ты промок в этих башмаках. Тебе бы следовало надеть гетры. Нитлбед! Разве у его сиятельства нет гетр для охоты?

— Его сиятельство не надевают гетры, милорд, — ответил камердинер с осуждением в голосе. — И его сиятельство не посылал меня приготовить ему одежду, а также не предупредил о своем намерении идти на охоту, — добавил он, скорее не в свое оправдание, а просто сожалея о легкомысленном поведении молодого хозяина.

— Я рад, что ты не хочешь, чтобы за тебя все делали другие, — строго сказал лорд Лайонел, — но привычка уходить, не сказав никому ни слова, нелепа, Джилли. Можно подумать, будто ты боишься, что тебя не пустят.

Веселый огонек зажегся в глазах герцога.

— Мне кажется, у меня могут быть свои секреты, сэр.

— Вот именно! — воскликнул лорд Лайонел. — Тебе давно пора понять, что ты вырос и можешь поступать так, как тебе хочется. А теперь иди и не забудь переодеть чулки! Надеюсь, ты одел фланелевые, а не…

— Шерстяные, — подсказал герцог смиренно.

— Очень хорошо, а теперь изволь поторопиться, пожалуйста! Или ты хочешь жить по городскому расписанию в Сейле?

Герцог не проявил такого желания и исчез в своих покоях, где Нитлбед уже приготовил ему одежду. Спальня была большой, просторной, но в ней было уютно и тепло, в камине еще днем, задолго до возвращения герцога, разожгли огонь, а окна не открывали. Малиновые занавески были плотно задернуты и не пропускали в комнату лучей заходящего солнца. Огромная постель была убрана такой же тяжелой малиновой тканью. На туалетном столике в камине красовались массивные подсвечники, а перед умывальником был приготовлен серебряный кувшин с горячей водой, накрытый чистым полотенцем. Вся мебель в спальне была красного дерева и обита малиновым Дамаском; стены же — оклеены китайскими обоями, которые несколько лет назад ввел в моду принц-регент, велевший ими отделать большинство комнат в своем летнем дворце в Брайтоне. Все в этой спальне казалось слишком большим и слишком роскошным для ее обитателя, но ее убранство радовало глаз, а днем комнату наполнял веселый солнечный свет — ведь ее окна выходили на юг. Вид из окна был чудесный: широкая аллея, аккуратные клумбы и подстриженные газоны по обеим ее сторонам, часть водоема, орнамент которого так высоко превозносил «Гид путешественника», а вдалеке виднелись раскидистые деревья парка. Герцог жил в этой комнате с тех пор, как его дядя, заявив, что мальчик уже достаточно вырос, чтобы выйти из под женской опеки, вырвал его, испуганного, маленького, десятилетнего, из уютной детской и поселил в этой огромной комнате. Ему сказали, что эта спальня принадлежала его отцу, а перед этим — деду и что только глава семьи может ее занимать. Когда позже его сиятельство узнал, что пятый герцог испустил дух на этой огромной постели, он был очень рад, что его болезненность заставила лорда Лайонела посчитать необходимым поставить кровать для надежного слуги в соседней гардеробной комнате.

Нитлбед, который, возможно, казался слишком старым камердинером для такого молодого человека, засуетился вокруг герцога, по-доброму ворча на своего хозяина, когда снимал с него мокрую куртку охотничий пояс и серый жилет. Как почти все, прислуживавшие герцогу, он был нанят еще отцом Джилли, и потому считал возможным высказывать молодому хозяину все начистоту, когда это не могли услышать другие слуги, в присутствии которых он относился к герцогу с таким благоговением, что того это смущало гораздо больше, чем его ворчание наедине.

Отложив охотничий пояс, он сказал:

— Интересно, что бы сказал вашему сиятельству милорд, увидев, что вы надели этот ужасный пояс, более подходящий, осмелюсь заметить, браконьеру, чем благовоспитанному джентльмену, тем более такому, как вы, — родившемуся, как говорится, в пурпуре. Но повторяй я это вашему превосходительству хоть каждую секунду — вы все равно не послушаетесь! И почему вы не взяли с собой заряжающего, уже не говоря о Падбери? Могу сказать вашему сиятельству, он был очень обеспокоен и сердит, когда узнал, что вы ушли без него и без загонщика, который вам наверняка был очень нужен.

— Нет. мне не нужен был загонщик, — сказал герцог, усаживаясь, чтобы Нитлбед мог снять с него башмаки. — Что касается моего охотничьего пояса, который вы находите вульгарной принадлежностью, то он освободил мои карманы, и к тому же, мне кажется, имея его при себе, я заряжал ружье гораздо быстрее.

— С заряжающим, как это положено, сэр, вашему сиятельству не понадобилось бы ничего подобного, — сурово заметил Нитлбед. — Уверен, что его сиятельство не был доволен.

— Нет, он не должен быть недоволен моим поведением, — возразил герцог, направляясь к умывальнику и снимая с кувшина полотенце. — Он одобряет мужчин, которые сами умеют делать все, что понадобится.

— Может быть, ваше сиятельство, это и так, — сказал Нитлбед и поднял кувшин, помешав тем самым герцогу взять его самому. Он налил воду в умывальник и взял полотенце из рук герцога. — Но когда его сиятельство идет на охоту, он всегда берет с собой своего заряжающего и обычно еще двух загонщиков, потому что хорошо знает, как следует вести себя в его положении.

— Ну, если я и не знаю этого, то это не потому, что мне не говорили, — вздохнул герцог. — Иногда мне кажется, что было бы очень здорово, если бы я родился в семье какого-нибудь арендатора.

— Родиться в семье арендатора? — изумился Нитлбед, не веря собственным ушам.

Герцог взял из его рук полотенце и вытер мокрое лицо.

— Ну не из тех, кто вынуждены жить в домах в Тэтч Энде, конечно, — задумчиво продолжал он.

— В домах в Тэтч Энде!

— В Руффорде.

— Не понимаю, что ваше сиятельство имеет в виду?

— Все там жалуются на свои жилища. Думаю, эти дома скоро снесут. Вообще-то, я даже уверен в этом, потому что сам их видел.

— Видели их, ваше сиятельство? — все более недоумевал шокированный Нитлбед. — Не понимаю, когда вы могли их видеть?

— Когда был в Йоркшире. Я катался верхом и как-то заехал туда, — просто ответил герцог.

— Вашему сиятельству, — сказал почти возмущенно, с назидательными нотками Нитлбед, — никогда не следовало так поступать. Мистер Скривен должен заниматься такими делами, и я уверен, он хочет и в состоянии это делать. К тому же у него есть специальные служащие, объезжающие владения и докладывающие о состоянии поместья.

— Но только он этим не занимается, — заметил флегматично герцог, садясь перед зеркалом. Нитлбед подал ему галстук.

— Значит, вашему сиятельству должно быть понятно, что там нет ничего, что внушало бы тревогу, — не унимался он.

— Ты очень напоминаешь моего дядю, — сказал герцог.

Нитлбед укоризненно покачал головой.

— Я уверен, что его сиятельство говорил вашему сиятельству о достоинствах мистера Скривена — лучшего управляющего во всей округе.

— О, да! — согласился герцог. — И что он очень заботится о моих интересах.

— Ну так чего же большего желать вашему сиятельству?

— Мне кажется, было бы хорошо, если бы управляющий еще считался и с моими желаниями.

Легкое утомление, послышавшееся в тихом голосе его хозяина, заставило Нитлбеда сказать немного грубовато, что, впрочем, не скрыло его беспокойства:

— Ax, ваше сиятельство, теперь я понимаю, в чем дело! Вы просто утомились, таская на себе тяжелую охотничью сумку и ружье, и сейчас вы в плохом настроении! Если мистер Скривен и не всегда считается с вашими желаниями, то это лишь потому, что вы еще молоды и многого не понимаете в делах аренды и вообще — в хозяйстве поместья.

— Совершенно верно, — кротко согласился герцог.

Чувствуя, что его хозяин убежден не до конца, Нитлбед принялся перечислять достоинства главного управляющего, но через несколько секунд герцог прервал его:

— Впрочем, это не имеет никакого значения! У нас вечером гости?

— Нет, ваше сиятельство. Вы будете ужинать одни.

— Звучит так восхитительно, что боюсь, это неправда.

— Нет, нет, ваше сиятельство, это правда. За столом будете только вы, милорд, миледи, мистер Ромзей и мисс Скамблесби, — заверил его Нитлбед.

Герцог улыбнулся, но удержался от замечания. Он позволил камердинеру поправить что-то в одежде, взял протянутый ему чистый платок и направился к двери. Нитлбед открыл ее перед ним и кивнул пожилому человеку, стоявшему неподалеку в холле, который тут же удалился, чтобы сообщить внизу о скором появлении герцога. Это был главный камердинер, хотя в большинстве современных домов этой должности давно не было, в Сейл-Хаузе — в этом пышном особняке прошлого столетия — ее сохранили. В течение своего долгого служения, пока герцог был несовершеннолетним, у главного камердинера не было возможности проявить свои таланты в полной мере, но теперь он надеялся, что опять увидит дом, полный именитых гостей с их личными слугами и бесконечными причудами и фантазиями, которые свели бы с ума другого, менее опытного человека, но мистеру Терви они доставляли только приятное волнение.

Герцог спустился вниз, пересек огромный холл и подошел к двери, ведущей в галерею. Собираться здесь перед обедом стало семейной традицией с тех пор, как дедушка герцога построил особняк. Галерея была около ста футов в длину, и герцогу иногда казалось, что комната меньшего размера подошла бы лучше для их ежевечерних встреч. Но малейший намек на подобное изменение воспринимался дядей так неодобрительно, что герцог, с присущей ему уступчивостью, выбросил эту идею из головы.

Два лакея в ливреях, стоявшие неподвижно, как статуи, неожиданно ожили и широко распахнули двери перед герцогом. Герцог, казавшийся таким маленьким и незначительным по сравнению с ними, с их ростом и величавостью, вошел в галерею.

Был уже конец сентября, и по вечерам становилось довольно холодно, поэтому в конце галереи был растоплен камин. Лорд Лайонел стоял перед ним в положении человека, который только что смотрел на часы и положил их в карман. Рядом с ним, пытаясь отвлечься от мыслей о слишком позднем часе, стоял, Реверенд Освальд Ромзей. Когда-то он был учителем герцога, а теперь исполнял обязанности капеллана; в перерывах между исполнением своих не слишком трудных обязанностей он писал ученые комментарии к «Посланию к евреям». На широком диване, отгороженная от камина статной фигурой своего мужа, расположилась тетя герцога, нарядная леди, которой, однако, наимоднейшее платье с высокой талией совсем не шло. А немного поодаль от семейного круга, прямая, как аршин, сидела мисс Склмблесби, старая дева неопределенного возраста и неясных родственных связей с семьей Вейр. Леди Лайонел говорила о ней как о своей кузине; и сколько себя помнил герцог, она всегда жила в Сейле и исполняла здесь роль придворной дамы. Поскольку у леди Лайонел был добрый нрав, «придворной даме» жилось без особых трудностей. Единственное, что требовало от нее терпения, — это очень скучные разговоры ее сиятельства и резкие замечания его сиятельства, которые, однако, он делал каждому родственнику, так что мисс Скамблесби благодаря этому чувствовала себя полноценным членом семьи.

Но герцог, который, как говорил его дядя, был слишком сентиментальным, не мог отделаться от мысли, что жизнь мисс Скамблесби была очень несчастной, и поэтому он никогда не упускал возможности уделить ей больше внимания и, подчеркивая родство, которого на самом деле не существовало, называл ее «кузина Амелия». Однажды дядя заметил ему, не из вредности, а исповедуя педантизм, что она чересчур дальняя родственница леди Лайонел и ее родство с семьей Вейр весьма проблематично. Но молодой герцог улыбнулся и легко ускользнул от возможного спора.

Войдя в галерею, герцог приветливо улыбнулся и поинтересовался у мисс Скамблесби, как она себя чувствует после головной боли, на которую жаловалась с утра. Она покраснела, пробормотала слова благодарности и объяснила, что ей гораздо лучше, а лорд Лайонел громко заметил, что не понимает, почему у людей возникают головные боли, поскольку сам он никогда в жизни не страдал от них. Мистер Ромзей очень некстати вмешался:

— Милорд, осмелюсь предположить, его сиятельство просто выражает сочувствие мисс Скамблесби. Уверен, никто не страдал больше от различных болезней, чем наш бедный герцог!

— Глупости! — возразил лорд Лайонел, страшно не любивший, когда кто-нибудь, кроме него самого, упоминал о слабом здоровье его племянника.

Неудачное замечание мистера Ромзея вывело из ее обычной летаргии леди Лайонел, и она начала, очень эмоционально, перечислять все болезни, которые перенес ее племянник в детстве. Герцог терпеливо все это выслушивал, но лорд Лайонел раздраженно фыркал и хмыкал. Наконец он не выдержал и прервал рассказ, угрожавший никогда не кончиться, словами:

— Очень хорошо, очень хорошо, мадам, но сейчас это уже в прошлом, и не стоит об этом напоминать Джилли! Ты сегодня ходил на охоту, мальчик мой, — обратился он к герцогу. — Что ты подстрелил?

— Только трех серых куропаток и нескольких диких голубей, сэр, — ответил герцог.

— Очень хорошо, — одобрительно сказал дядя. — Я часто думаю, что, возможно, охота не такая уж игра, как нам это представляется. Подстрелить диких голубей очень сложно. Какой калибр ты использовал?

— Седьмой, — ответил герцог.

Лорд Лайонел покачал головой и отметил несомненное преимущество четвертого и пятого. Его племянник вежливо выслушал и согласился, что на больших дистанциях удобнее пользоваться и более тяжелыми пулями, однако, стрелять из ружья с хорошо отрегулированным прицелом в мелкую дичь лучше всего седьмым калибром. Поскольку герцог был хорошим стрелком, лорд Лайонел ничего не возразил на это.

— Ты использовал «Пудей»? — спросил он.

— Нет, «Мантон», — ответил герцог. — Я опробовал новую патентованную дробь Джозефа Мантона.

— На протяжении тридцати лет я покупал дробь у «Волкера и Мальтби», — воскликнул его сиятельство. — Но старые привычки не устраивают современную молодежь! Может, ты мне скажешь, что у этого нового патента какие-то особенные достоинства?

— Мне кажется, выстрел получается более компактным, а дробь гораздо удобнее засыпать в ствол, — ответил герцог.

— Надеюсь, Джилли, ты не промочил ноги? — спросила леди Лайонел. — Ты же знаешь, если ты простудишься, у тебя сразу заболит горло. А я только недавно думала о том, что никак не могу вспомнить фамилию того доктора, который рекомендовал тебе гальванизм. Ты тогда был ребенком и, наверное, не помнишь, как это отлично помогало, хотя твоему дяде ужасно не нравился этот новый метод лечения.

— Неужели Борродейл не знает, что мы готовы к обеду? — громко произнес лорд Лайонел. — Будет уже шесть, когда мы сядем за стол.

— Тогда была особая мода на электричество, — продолжала леди Лайонел, не обращая внимания на слова мужа. — Я знаю многих людей, прошедших этот курс лечения.

— Капитан называл все это трескотней, — сказала мисс Скамблесби, сопроводив свои слова смешком, который всегда раздражал его сиятельство.

Лорд Лайонел любил и очень гордился своим сыном, но не собирался выслушивать его словечки даже в воспроизведенном виде и поэтому тут же сказал, что терпеть не может жаргонные выражения. Смущение мисс Скамблесби смягчил приход Борродейла, который распахнул двери и торжественно провозгласил, что обед подан. Герцог помог подняться тете с дивана, мисс Скамблесби заботливо накинула ей на плечи шаль, а мистер Ромзей подал веер и сумочку, и вся процессия направилась в столовую.

Герцог сел на старинный инкрустированный стул, заняв свое место во главе стола; лорд Лайонел разместился на таком же стуле, напротив; леди Лайонел села по правую руку от своего племянника, а мисс Скамблесби и мистер Ромзей расположились напротив нее. За их стульями стоял только один лакей.

Лорд Лайонел предпочитал легкий, как он считал, обед, поэтому в Сейл-Хаузе подавалось только два блюда — в те дни, когда не было гостей. Сегодня на первое было блюдо из черепахи, в которой была запечена рыба, а в ней в свою очередь, были запечены кусочки оленины. Несколько дополнительных блюд — со свиными котлетами под соусом, телячьим филе, бараниной с трюфелями и свежайшей ветчиной — также стояли на столе. Но поскольку его сиятельство был очень скромным едоком, а у герцога обычно не было аппетита, единственным, кто пробовал все блюда, была мисс Скамблесби, которая весьма любила покушать, что отличает вообще бедных родственников.

За столом велась беседа, то и дело затухавшая. Герцог выглядел усталым, тетя не утруждала себя разговорами; лорд Лайонел был чем-то сильно озабочен. Однако, когда убрали первое блюдо, он внезапно поднялся из-за стола и сказал:

— Вы все сегодня такие скучные!

Но его замечание не возымело действия, и никто не предложил темы для общего разговора.

— Ну, Джилли! — произнес его сиятельство, после паузы убедившись, что никто не спешит начать беседу. — Неужели тебе нечего сказать?

Герцог несколько оторопело посмотрел на дядю.

Мистер Ромзей добродушно сказал:

— Мне кажется, вы устали, милорд.

— Нет, нет! — воскликнул Джилли, отмахиваясь от этого предположения.

Это замечание, казалось, смягчило лорда Лайонела.

— Устал? Не понимаю, почему вы до сих пор считаете, что любое напряжение лишает герцога всех сил? Позвольте мне вам заметить, что молодому человеку очень утомительно постоянно выслушивать весь этот вздор про его здоровье. Тебе скучно, Джилли! Да, да! Не нужно этого отрицать! Потому что я отлично понимаю твои чувства! Ты бы пригласил своих оксфордских друзей сюда на охоту. Вот бы и развеялся!

— Спасибо, я очень признателен, сэр, — запинаясь проговорил Джилли. — Вы… Я хочу сказать, мы ведь пригласили несколько партий гостей на охотничий сезон, да?

— Ну-ну, это будет еще очень нескоро, — милостиво ответил его сиятельство. — До ноября едва ли будут организовываться большие охоты.

Принесли второе блюдо. Перед обедающими поставили чистые приборы. На второе было жареное голубиное и кроличье мясо, помимо этого на столе появились тушеные овощи, вазочки с кремом и желе, а также блюда с пирогами, среди которых, как быстро определила мисс Скамблесби, был Gateau Mellifleur , особенно любимый ею.

Леди Лайонел взяла немного артишоков под соусом.

— Я было подумала, — начала она, — если, конечно, Джилли не против, мы могли бы сыграть партию в вист после обеда. Надеюсь, мистер Ромзей согласится принять участие, а если нет, то в конце концов и Амелия играет не так уж скверно.

Ее муж поспешно поставил на скатерть бокал, который собирался пригубить и торопливо проговорил, что ей должно быть известно — Джилли не любит играть в вист. И не обращая внимания на ее просительный взгляд, добавил:

— Вообще — в карточные игры. К тому же, я только что вспомнил, Чигвел принес сегодняшнюю почту, и там есть письмо тебе, Джилли, от твоего дяди Генри. После обеда я его тебе дам.

Заинтриговав герцога, милорд продолжал обед. А леди Лайонел опять впала в праздное состояние духа, лениво размышляя о том, о чем мог написать лорд Генри. Мисс Скамблесби заметила, что они уже очень давно не имели счастья видеть лорда и леди Генри Вейр в Сейл-парке; а мистер Ромзей спросил, как себя чувствует мистер Мэттью в Оксфорде первый год?

— Нет, он уже там третий год, — сказал герцог.

— Но, полагаю, не в нашем колледже? — шутливо спросил мистер Ромзей.

Местоимение, употребленное во множественном числе, могло возникнуть потому, что мистер Ромзей когда-то сопровождал своего ученика в Оксфорд, осуществляя необходимый тогда контроль за его здоровьем, а также поведением. Герцогу, который так много в юные годы страдал из-за тягостного присмотра, было неприятно даже упоминание о том времени, и он едва удержался от насмешливого ответа.

— Мой племянник учится в Магдален Колледже, — коротко ответил лорд Лайонел. — Что касается моего брата и его жены, то они провели у нас шесть недель прошлым летом… и к тому же привезли своих детей! Я еще долго не забуду этого визита! Они испортили южную лужайку, решив превратить ее в поле для игры в крикет. Если бы они были моими сыновьями…

— Но они прежде спросили моего разрешения, сэр, и я дал его, — смиренно сказал Джилли.

Лорд Лайонел открыл было рот, чтобы выразить свое неодобрение, но подавил в себе это желание и после некоторой паузы спокойно произнес:

— Это твоя лужайка, и ты можешь делать на ней все, что угодно. Но клянусь, я не понимаю, почему ты позволил им ее испортить?

— Возможно, потому что мне самому часто хотелось поиграть там в крикет.

— Ага! И сейчас ты бы, наверное, поблагодарил бы меня от всего сердца, если бы я позволил тогда тебе и Гидеону испортить одно из лучших мест во всем поместье! — сказал его светлость.

К тому времени мисс Скамблесби уже съела свою порцию Gateau Mellifleur , и леди Лайонел поднялась из-за стола. Двери открылись, и обе леди удалили оставив джентльменов допивать вино.

Посуду убрали, скатерть заменили на свежую, в на столе появились графины. Слуги вышли из комнаты, и лорд Лайонел уселся поудобнее, чтобы вкусить послеобеденного португальского, что он считал большим удовольствием, а его племянник — великим неудовольствием. От камина за спиной герцога шел стесняющий его жар, стул был неудобным, более всего он не любил вина.

Лорд Лайонел принялся рассуждать о преобразованиях в одном из поместий герцога, которые, как считал управляющий, принесут большую пользу и выгоду.

— Тебе бы следовало встретиться со Скривеном, Джилли, — сказал лорд Лайонел. — Ты не должен забывать, что меньше, чем через год, ты станешь полноправным владельцем своих поместий. И я хочу, чтобы ты хорошо ознакомился с тем, как нужно вести дела.

— Господи, конечно! — воскликнул мистер Ромзей, потягивавший маленькими глоточками вино. — Это действительно так. Господи Боже мой, тебе ведь будет двадцать пять лет в будущем году. А мне все кажется, будто только вчера мне выпала великая честь быть твоим главным наставником и учителем.

— Я никогда не сомневался, что сделал правильный выбор, — милостиво заметил его сиятельство. — Но я должен сказать, что не хочу, чтобы мой племянник ожидал, что и дальше по жизни его будут вести за ручку. У тебя тысяча прекрасных качеств, Джилли, но, к сожалению, тебе не хватает решимости.

Герцог не стал опровергать это обвинение. Он знал, что оно справедливо. Но он с трудом удерживался от содрогания, представив, что могло бы происходить в Сейле, если бы он был наделен таким же властным характером, как его дядя. Кузен Гидеон в какой-то мере обладал им, и поэтому пользовался у своего отца уважением. Но Гидеон всегда был крепким, драчливым мальчишкой и никогда не принимал все слишком близко к сердцу. Он всегда стремился избежать всеми правдами и неправдами наказания за свои проступки. И герцог не знал, какая судьба ему ненавистна больше. К счастью для него самого, лорд Лайонел обходился с ним гораздо нежнее, чем со своим сыном, и поэтому герцог не боялся его. Но добрая натура, нелюбовь к ссорам и громогласным препирательствам наряду с благодарностью дяде, который руководствовался заботой о его же интересах, устанавливая строгие правила жизни в поместье, — все это заставляло герцога смиренно подчиняться там, где его кузен немедленно бы восстал.

— Ты — глава семьи, Джилли, — сказал лорд Лайнел. — Ты должен для самоутверждения научиться вести себя властно и с достоинством. Я сделал все возможное, чтобы приготовить тебя к тому положению, которое ты по праву должен занять — Но пока ты еще не все твердо усвоил.

Мистер Ромзей кивнул головой.

— Действительно, немногие молодые люди могут похвастаться преимуществами, которые есть у вашего сиятельства, — произнес он — Но я уверен, милорд, что он оправдает вашу безграничную преданность и заботу.

Герцог вспомнил свое детство, прошедшее в поместье вблизи Бата, где он укреплял здоровье у минеральных источников, о трех несвободных годах в Оксфорде и двух годах, когда он путешествовал по континенту с наставником, бывшим военным, который учил его верховой езде и разным видам спорта. И вдруг ему страшно захотелось проявить свою властность, — вот сейчас, по незначительному поводу! Он отодвинул стул и сказал:

— Почему бы нам теперь не присоединиться к моей тете?

— Но Джилли, ты же видишь, что я еще не допил свое вино, — ответил лорд Лайонел. — Прошу тебя, никогда не принимай поспешных решений! Ты должен прежде убедиться, что все готовы идти, а потом уже подавать сигнал.

— Извините, сэр, — ответил герцог, смиряясь с тем, что его попытка вести себя властно не удалась.