Онлайн чтение книги Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов
ОСВАЛЬД ФОН ВОЛЬКЕНШТЕЙН

«Я за полночь слышу, как тянет прохладной травой

И ветер шуршит из предутренней мглы луговой,

Который, как я понимаю, зовется норд-остом.

Я, стражник, — послушайте! — я говорю вам: грядет

Рассвет из клубящейся чащи лесов и вот-вот

Заря разольется по кронам деревьев и гнездам.

Разносятся трели певцов из зеленых кустов —

Чижей, соловьев, долгоносиков, черных дроздов,

Долины и горы внимают их громкому пению.

И ежели кто-то в местечке укромном лежит,

Кто ночь удовольствию отдал, пускай поспешит —

Не время, не время любовному уединению!»

А дева спала непробудно в постели,

И юноша спал, не внимая совету,

И если бы птицы в листве не запели,

Они бы едва ли проснулись к рассвету.

И дева пустилась рассвет упрекать:

«Не можете ль вы, господни, подождать

И честь соблюдать, как положено по этикету!»

Накидочку белую быстро она подала

Возлюбленному и капризно рукой повела.

«Взгляни-ка на небо,— сказала,— не скоро ль светает?»

И юноша встал, и окно широко распахнул,

И только на небо, как дева просила, взглянул:

«О боже,— воскликнул,— и вправду рассвет наступает!»

Рассвет пробивался сквозь толщи невидимых сфер,

И в зареве ярком свой блеск потушил Люцифер,

Со светом теряя и чары свои, и заклятья.

И юноша деву привлек и вздохнул тяжело:

«Ах, душенька, и получаса еще не прошло,

Как мы неразлучно, казалось, смыкали объятья».

И вновь они стали стенать и молить,

Минуты вымаливать, млея от страсти,—

Как будто их хочет рассвет разлучить,—

И солнца боялись, и ждали напасти.

Она говорила: «Возлюбленный мой,

Останься минуту-другую со мной,

Пусть будет что будет, любимый, я вся в твоей власти!»

И в то же мгновенье пронзительно рог затрубил —

Увы, это стражник, очнувшись, приход возвестил

Восточного гостя в слепящем глаза одеянье.

И дева, увидев, как сделалось всюду светло:

«Ах, солнце,— воскликнула,— как ты некстати взошло,

Куда бы приятней ты было в закатном сиянье!

К чему, в самом деле, мне блеск ослепительный твой?

Достаточно было б мерцанья звезды голубой

На небе ночном, чтоб исполнилось неисполнимое!»

А юноша лишь рассмеялся: «Ах, радость моя,

И рад бы — да солнцу не властен приказывать я,

Любовью томясь, я тебя покидаю, любимая».

«Постой же,— взмолилась она,— подожди!

Ты видишь, и я, как в горячке, пылаю.

Ты душу мне вынул — так не уходи.

Побудь, я о большем уже но мечтаю!»

II разом прильнули... II что тут сказать?

И рук не могли... не могли оторвать.

«Прощай, моя радость, прощай... я тебя покидаю...» 

Оттаяло и сердце от тоски.

Как только побежали ручейки

И снег слежалый облаком навис

Над Зейзеральпом брезжущим и Флакком.

Проснулись испарения земли,

И русло все потоки обрели,

Из Кастельругта в Эйзак, вниз и вниз,

По склонам ниспадая и оврагам.

Я слышу, как пичуги по лесам

Вокруг Гауенштейна, там и сям,

Уже, прочистив горла, издают

Какие-то немыслимые трели

От «до» и вверх — все выше, выше — к «ля»,

II так ноют, как будто вся земля,

Все голоса ее, весь гам и гуд,

По капельке слились в одной капелле.

Оттаяло и сердце от тоски,

Как только соловей из-за реки

С неделю после пахотных работ

У Матцена защелкал над лугами.

Четырежды я видел их обряд,

Где пара с парой, распушив наряд,

Как кошки, затевали хоровод

И пробовали землю коготками.

А вы, кто зиму просидел в норе,

Возрадуйтесь и вы своей поре,

Которую несет нам месяц май,

Оставьте ваши логова и норы!

Ищите каждый пастбище свое —

Ты, подъяремный скот, и ты, зверье,—

Для каждой твари сыщется свой край,

Где луг не мят и свет не застят горы! 

«Ату их!»—Лионгарт фон Волькенштейн,

И Освальд, и Георг фон Волькенштейн

Так сорвались, оставив Грёйфенштейн,

Что смельчаки от страха дали деру.

Мы не дали опомниться врагам

И по горам прошли, как ураган.

К чему мечи и шлемы дуракам?

Что им в обузу, нам придется впору!

А их лачуги, утварь и зерно

С полями мы спалили заодно,

Ты, герцог Фридрих, наш должник давно,—

Так расплатись сполна по уговору!

От перестрелки звон стоял в ушах.

Вблизи Раубенштейна в камышах

Схватился кое-кто на бердышах

И был пробит болтом из арбалета.

Крестьяне из Сент-Йоргенской земли —

Канальи! — нас едва не обошли,

Но нам раубенштейнцы помогли —

Да будет верной выручка соседа!

Метание и гром, пальба и гам.

Мышиный треск пошел по чердакам.

А ну, на корм их красным петухам,

Живее, рыцарь, смерть или победа!

Уже зарнтальцы, йенцы, всякий сброд,

Спешили с гор, а мельтенцы в обход,

Но мы их силу в слабость обратили:

Коней поворотили — и вперед! 

Ну ладно, разойдемся спать!

Слуга, свечу! Да проводи нас,

Чтоб не споткнуться где неловко.

Еще мы можем постоять,

Как нас ни валит ночь-бесовка!

И если поп какой иль тать

Жен захотел бы испытать —

Вот началась бы потасовка!

Бокалы выше! Решено,

В бутылях капли не оставим,

Допьем, друзья, что не успели,

И над собой увидим дно!

Иль не мужи мы, в самом деле?

Иль в руки отдает вино?

А в ноги вступит — все равно:

Тычками, а пойдем к постели.

Куда спешить? Идем тишком.

Уж коли прямо в дверь не выйдем,

Так выйдем косо, как рубаки.

О, черт! Что тут? Ведро с песком.

Хозяин, где тебя собаки?..

Да мы свои. К чему тайком?

Два пальца в рот — и языком,

Как это делают поляки.

Пусть первый — головой вперед

Его тихонечко внесите —

Почиет, как на поле воин.

Кто богу славу воздает,

Тому и бог — так мир устроен!

А нас нелегкая несет.

Хозяин, осторожно: лед!

Держись, хозяин, пол неровен.

Теперь, пожалуй, вкусим сна.

Увидим, вправду ли, служанка,

Ты по перинам мастерица.

Солянка вышла солона,

Да соль не сор, как говорится.

Была и каша не жирна,

Да не оставлено вина,

Так что не следует браниться!