Онлайн чтение книги Похищение Луны
СТАЛЬНОЙ КРЕЧЕТ

Тамар сидит за роялем, но поминутно прерывает игру и поворачивается на винтовом стуле к Тарашу, который занимает ее разговором. На рояле старая китайская ваза с магнолиями, их дурманящий запах смешивается с пряным ароматом роз, — маленькая Татия, уронив флакон, разлила на полу розовую эссенцию.

Тараш Эмхвари, утонув в старом, расшатанном кожаном кресле, перелистывает парижские иллюстрированные журналы, время от времени показывая Тамар интересные снимки. Когда Тарашу что-нибудь очень нравится, Тамар подходит и садится рядом с ним на ручку кресла. Она жадно вглядывается в страницы мод.

Порой ей даже кажется, что все эти блестящие туалеты уже принадлежат ей. Нередко во сне она видит себя в парижских нарядах… танцующей фокстрот.

Любуется Тамар и портретами премированных красавиц, прима-балерин, знаменитых актрис. Она без конца может слушать Тараша, рассказывает ли он о своей жизни за границей, вспоминает ли эпизоды из грузинской истории. Сегодня он вспомнил грузинского царя Леона, потом заговорил о приключениях воеводы царицы Тамар — Дагато Шервашидзе, воскрешал имена каких-то абхазских рыцарей из свиты царя Симеона и соратников Ираклия II.

Тарашу тяжело носить, как бремя, свою родовитую фамилию. До революции с его фамилией легко можно было сделать карьеру, занять высокое положение, потому что громкое имя, добытое мечом и возвышенное пером, подкреплялось нажитым предками богатством. Но что делать во время революции родовитому юноше?

В древности Эмхвари вовсе не были столь славны и имениты, как Шервашидзе, гремевшие в веках.

Предок Тараша враждовал с шерваншдзевским родом. Но так как своих сил для расправы у него не хватало, он прибегал к помощи имеретинских царей, мегрельских и других князей, умело используя дрязги и ссоры феодалов.

Тамар не раз доводилось слышать о кровавой распре между Шервашидзе и Эмхвари.

Ребяческого повода было достаточно, чтобы последующим поколениям двух враждующих родов столкнуться не на жизнь, а на смерть.

Дед Тамар, Манучар Шервашидзе, праздновал первый вылет своих соколов. Пирушка завершилась джигитовкой. В ней принимал участие дед Тараша — Астамур Эмхвари. На состязаниях в военных играх — «мхедрули» победа осталась за Манучаром, зато во время конной игры «схапи» первенство завоевал Астамур. Обозлился Манучар и во весь опор ринулся на соперника, чтобы опрокинуть его вместе с конем. Астамур бросил ему обидное слово. Манучар не стерпел, выхватил саблю и, словно это был цветок клевера, одним ударом снес голову Астамуру.

В тот же вечер молочные братья Астамура, примчавшись в окумский дворец, сообщили о кровавом происшествии его жене Джарамхан.

На всю Абхазию славилась Джарамхан искусством джигитовки и меткостью в стрельбе. Переодевшись в чоху своего мужа цвета бычьей крови, Джарамхан повязала голову башлыком, по-абхазски заткнула за пояс пистолеты и, взяв в седло семилетнего сына Джамсуга, дернула поводья. Уже спускались сумерки, когда взмыленная лошадь влетела в обширный двор Манучара,

Гости давно разъехались.

Сбившиеся с ног псари, челядь и молочные братья доедали остатки пиршественных яств. В опустевшем дворце чадили светильники.

Манучар, в одном архалуке развалившись на балконе, потягивал дым наргиле.

— Эй, слуги, воды для наргиле! — крикнул Манучар, В эту минуту на балконе появился Джамсуг. Мальчик быстро оглядел балкон.

— Воды! — повторил, не оборачиваясь, Манучар, думая, что вошел кто-нибудь из слуг.

Джамсуг бесшумно исчез. И когда Манучар в нетерпении вновь крикнул: «Воды!» — над ним уже стоял призрак в чохе цвета бычьей крови.

Манучар был суеверен. Он много слышал о привидениях и о том, что души покойников являются живым. Чоху цвета бычьей крови он, конечно, узнал: сам Астамур стоял перед ним. Дрожа всем телом, Манучар попытался встать. В лицо ему грянул выстрел. Холодно повернулась Джарамхан, подхватила сына, и, пока челядь и молочные братья успели опомниться, ее и след простыл.

Джарамхан переправила Джамсуга в Турцию.

Так представителем окумских Эмхвари остался лишь старший брат Джамсуга Эрамхут, страдавший черной меланхолией.

«Свихнувшийся», — говорили о нем окружающие. Потому и не трогали его Шервашидзе.

В тень превратился от горя осиротевший Эрамхут. В кадетский корпус учиться не поехал, жены себе не взял. Целыми днями тешился ястребиной да соколиной охотой. Всегда молчал, словно член ордена траппистов. Ни на шаг не отпускал сына своей кормилицы, молочного брата. По осени ходил на перепелов, зимой всегда болел.

Затих окумский дворец. Не слышно ауканья псарей, переклички кречетников и сокольничих, веселого тявканья гончих и борзых. Не слышно звона бокалов, говора пирующих, нежных голосов абхазских девушек, напевающих под тихое журчанье чонгури. С опаской проходят люди мимо потемневшего, мрачного дворца.

Ходили слухи, будто Эрамхут общается с ночными духами, продался черту…

У матери Тараша остался портрет Эрамхута Эмхвари, сделанный неким французским путешественником.

Совсем уже выцвело полотно. Едва видны контуры высокого, бледнолицего человека в черной чохе. Точно поставленный на острие треугольник, вырисовывается верхняя часть его фигуры. Тонкий стан перехвачен старинным поясом с чеканными бляхами; на поясе простой, гладкий кинжал с костяной рукояткой. Глубоким одиночеством веет от этой худощавой фигуры и бескровного лица. Таким отшельником долгие годы жил Эрамхут.

Иногда он вдруг исчезал, сказав домашним, что едет к побратимам отца в Осетию. Сам же в сопровождении молочного брата пробирался к черкесам и примыкал к газавату Шамиля. Осенью недолгое время жил в окумском дворце, а по окончании охоты на перепелов вновь исчезал. Однажды молочный брат привез его из Чечни тяжело раненного, закутанного в бурку, и распустил слух, будто Эрамхута помял на охоте медведь.

Через год, когда зажили раны от пуль, Эрамхут снова стал помышлять о Чечне…

В Абхазии исстари соперничали христианство, магометанство и язычество. Эрамхут был православный.

И вот на этот раз перед отъездом он позвал домашнего священника, лег на тахту и, будто предчувствуя, что будет погребен неотпетым, попросил старика прочитать над ним псалтырь. Священник растерялся, — не мог уразуметь, чего от него хотят. Эрамхут настаивал. Священник наконец уступил его просьбам, объяснив себе причуду Эрамхута его душевным расстройством.

Тем временем молочный брат Эрамхута тайно закупал в городе оружие, свинец, точил кинжалы, — Эрамхут готовился к зимнему походу.

Но власти раскусили коварство Эрамхута. В один прекрасный день во двор окумского дворца въехал казачий отряд. Как раз в это утро Эрамхут собирался в путь-дорогу к черкесам. Выйдя на балкон, он застегивал архалук.

Хозяин без слов догадался о причине неожиданного визита. Он хотел было кинуться за ружьем, но с ним не было молочного брата. Сопротивляться было бессмысленно. Недрогнувшей рукой Эрамхут застегнул все тридцать две застежки архалука и спокойно стал спускаться по лестнице.

С холодной вежливостью пригласил войти недобрых гостей.

Начальник отряда не пожелал откушать хлеба-соли у Эрамхута. Он коротко сообщил, что царь требует князя Эмхвари к себе в Петербург.

Эрамхут взял с собой любимого стального кречета. В Новороссийске, выйдя на берег, отпустил птицу на волю.

Кречет прилетел в окумский дворец и сел на свой насест.

А о хозяине кречета и слух простыл.