Онлайн чтение книги Похищенные сердца
1 - 1

Насколько мне известно эта история началась в сентябре 1811 г., когда к воротам Эсверби-холла, усадьбы, расположенной в самом сердце Линкольншира подъехала почтовая карета. Единственный ее пассажир, маленький мальчик, спрыгнул на землю, едва карета остановилась, и за краткий промежуток времени, отделявший момент, когда зазвонил дверной колокольчик от мига, когда отворилась входная дверь усадьбы, успел с живейшим интересом оглядеться по сторонам. Взору его предстало высокое, квадратное строение, сложенное из красного кирпича в правление королевы Анны,[1]Анна Стюарт (1665–1714) — английская королева с 1702 г. с пристроенным около 1790 г. крыльцом с колоннадой в неоклассическом стиле. Вдоль увенчанного фронтоном с круглым окном фасада тянулось множество высоких и узких, вставленных в фасетчатые белые рамы окон. Расположенные по обе стороны главного здания боковые флигели соединялись с ним украшенными колоннами, застекленными галереями. Над каждым из флигелей, где, по всей видимости, находились конюшни и служебные помещения, красовался купол и шпиль с золоченым флюгером.

Вечерний свет падал на фасад, играя на множестве граней мелких оконных стекол. На равнине вокруг Эсверби-холла расстилался парк, поросший дубами и окаймленный четко вырисовавшимися на фоне неба елями. Куранты на скрытой за деревьями, так что закатные лучи ловила лишь ее позолоченная маковка, церковной колокольне били шесть, и ветер разносил по округе мягкий, мелодичный звон. В целом зрелище представлялось весьма приятным, хотя, возможно, и с некоторым налетом подобавшей погожему осеннему вечеру меланхолии. Во всяком случае, подобное настроение передалось мальчику, дожидавшемуся, когда ему откроют дверь.

Полгода назад он осиротел, и вот теперь почтовая карета доставила его из Уорикшира в Эсверби-холл, где сироте предстояло поселиться благодаря великодушному приглашению мистера Эбни, владельца имения, доводившегося мальчику кузеном. По правде сказать, для всех знавших мистера Эбни такое проявление родственных чувств оказалось неожиданностью. Хозяин слыл нелюдимом, а появление в доме юного родича грозило нарушить весь уклад его жизни. Но, с другой стороны, практически никто не мог бы похвастаться тем, что знал мистера Эбни близко: помимо репутации затворника он — профессор греческой словесности Кембриджа — был известен как превосходный знаток языческих обрядов и верований. В библиотеке усадьбы имелись практически все известные в то время книги об Элевсинских мистериях, Орфической поэзии, а также культах поклонников Митры и Неоплатоников. На мраморном полу большого зала красовалось приобретенное хозяином за большие деньги в Леванте изваяние Митры, убивающего быка. Мистер Эбни опубликовал в «Джентльмен Мэгэзин» превосходное описание этой примечательной скульптуры, тогда как в «Критикал Мэгэзин» поместил серию статей о суевериях, бытовавших в Римской империи времен упадка. Казалось весьма странным, что этот книжник, явно человек не от мира сего, вообще знал о существовании осиротевшего кузена по имени Стивен Эллиот, не говоря уж о предложении разделить с ним кров.

Однако, что бы ни думали по этому поводу его соседи, сам высокий, худой и аскетичный с виду мистер Эбни похоже был настроен оказать юному родичу самый радушный прием. Едва перед мальчиком распахнулась парадная дверь, как хозяин усадьбы выскочил из своего кабинета, восторженно потирая руки.

— Как дела, мой милый мальчик, как поживаешь? Сколько тебе лет… То есть я хотел спросить, не слишком ли ты устал с дороги и согласишься ли поужинать?

— Не слишком, сэр. Соглашусь, сэр…

— Вот и прекрасно, просто великолепно. Так сколько тебе лет?

Со стороны могло показаться довольно странным, что всего за пару минут знакомства родственников этот вопрос прозвучал уже дважды.

— В следующий день рождения мне исполнится двенадцать, — ответил Стивен.

— А когда у тебя день рождения, милый мальчик? Одиннадцатого сентября, да? Вот и превосходно! Почти через год, верно? Я люблю… ха-ха… люблю заносить такие сведения в свою книжицу. Ты точно знаешь, что тебе стукнет именно двенадцать? Уверен?

— Да, сэр, совершенно уверен.

— Очень хорошо. Парке, отведите нашего юного друга к миссис Банч; пусть он попьет чаю и перекусит.

— Да, сэр, — отозвался степенный дворецкий и повел Стивена знакомиться с домом и домоправительницей миссис Банч. Благодаря теплоте и радушию этой женщины Стивен очень скоро почувствовал себя словно в родном доме. Всего за четверть часа мальчик и экономка сделались большими друзьями, да так ими и остались. Родившись в окрестностях Эсверби лет этак за пятьдесят пять до приезда Стивена, миссис Банч последние двадцать из них жила в усадьбе, дом и парк знала как свои пять пальцев и с удовольствием делилась своими знаниями с любознательным мальчиком. Благо в старинном поместье было чем заинтересоваться. Стивен без устали задавал вопросы вроде: «Кто построил ту, скрытую за лаврами в конце аллеи беседку, что похожа на древний храм?» или «Кем был тот сидящий за столом, положив руку на череп, старец, чей портрет висит на лестнице?», а знавшая насчет усадьбы почти все миссис Банч столь же неутомимо давала ответы, в большинстве своем вполне удовлетворительные. Впрочем, следует признать, что ответить исчерпывающе на некоторые из вопросов не удавалось даже ей.

Как-то раз, сидя ноябрьским вечером у очага в комнате экономки, Стивен, с невинной непосредственностью ребенка, признающего за старшими способность выносить суждения по вопросам, вообще-то считающимся прерогативой более высокого суда, неожиданно спросил.

— А мистер Эбни хороший человек? Он попадет на небо?

— Хороший! — воодушевленно воскликнула миссис Банч. — Благослови вас Бог, милое дитя, но сказать так, значит, не сказать ничего! За всю жизнь мне не довелось встретить господина добрее чем он! Разве я не рассказывала, как он — лет этак семь назад — подобрал на улице бедного мальчугана? А еще раньше, спустя пару лет после того, как я поселилась в усадьбе, точно так же подобрал маленькую девочку?

— Нет, я ничего такого не слышал. Милая миссис Банч, расскажите мне об этих детях. Ну пожалуйста!

— Почему бы и нет? — отозвалась миссис Банч. — Правда, должна признать, что насчет девочки я и сама мало что знаю. Хозяин привел бедняжку с прогулки — представьте себе, у нее не было никаких пожитков — и велел миссис Эллис, тогдашней домоправительнице, о ней позаботиться. Девочка прожила у нас недели три, а потом исчезла. Говорят, встала спозаранку, когда все еще спали, и ушла. А причиной тому вроде бы бродяжья цыганская кровь. Хозяин тогда страшно разволновался и велел проверить все пруды — вдруг она утонула. Но мне сдается, ее и впрямь сманили цыгане: в тот день многие — хоть бы и тот же Парке — слышали в окрестных лесах их кличи и пение. А жаль: девочка был тихая, скромная и не подумаешь, что цыганка. Я к ней, помнится, очень привязалась.

— А что с тем мальчиком? — напомнил Стивен.

— Ах, тот бедный мальчик! — вздохнула миссис Бинч. — То был бродячий иностранец: звали его Джованни, а на хлеб он зарабатывал игрой на шарманке. Однажды зимой он пришел по дороге, наигрывая на своей шарманке. Наш хозяин принял его с превеликим участием и так вежливо, словно он и не побродяжка. Всем интересовался: и как его звать-величать, и откуда он родом, и сколько ему лет, и где нынче его родня… Да, а потом предложил остаться у нас. Мальчик и остался, да только с ним приключилось то же самое. Иностранцы, по моему разумению, все какие-то чудные: вот и он в один прекрасный день исчез, точь-в-точь как и та девчушка. Что ему взбрело в голову, мы так и не поняли, тем паче что он даже не взял с собой свою шарманку, вон она на полке лежит.

Оставшуюся часть вечера Стивен не только теребил домоправительницу вопросами, но и пытался извлечь из шарманки какую-нибудь мелодию.

А ночью ему приснился диковинный сон. На верхнем этаже дома, том же самом, где находилась его спальня, в дальнем конце коридора располагалась не используемая ванная комната. Дверь держали на запоре, но муслиновые занавески, закрывавшие раньше ее верхнюю, застекленную часть, куда-то подевались, и теперь, заглянув внутрь, можно было увидеть прикрепленную к правой стене изголовьем к окну выложенную свинцом ванну.

И вот в ту ночь, о которой я уже говорил, Стивен Эллиотт обнаружил себя стоящим у этой двери и неотрывно смотрящим сквозь стекло на лежащую в ванне фигуру.

По полученному от него впоследствии описанию, фигура напомнила мне мощи монахов, виденные мною в склепах церкви Св. Михана в Дублине, воздух которых обладает потрясающим свойством на протяжении столетий сохранять тела от разложения. Истощенная до крайности, трогательная в своей худобе, облаченная в подобное савану одеяние фигура возлежала навзничь, плотно прижав руки к груди в области сердца, и ее тонкие губы изгибались в едва заметной страшной ухмылке.

И тут, на глазах ошеломленного жутким зрелищем мальчика, руки начали шевелиться, а до его слуха донесся сорвавшийся с тонких губ почти не слышный и словно бы отдаленный стон. От ужаса Стивен отпрянул и пробудился, поняв, что действительно стоит босиком на холодном каменном полу коридора перед стеклянной дверью залитой лунным светом ванной комнаты. И тут он совершил поступок, на мой взгляд, не слишком характерный для большинства мальчиков его возраста: вновь подался вперед и заглянул в ванную, желая проверить, вправду ли там что-то лежит, или же ему все привиделось. Ванна оказалась пустой, и Стивен вернулся в свою спальню.

На следующий день мальчик рассказал про свой сон домашним, вызывав у них живейший интерес. Миссис Банч дошла до того, что снова повесила на стеклянную дверь муслиновую занавеску, а мистер Эбни за завтраком с нескрываемым интересом выспросил у Стивена все подробности и занес его рассказ в свою «книжицу».

Между тем приближался день весеннего равноденствия, по поверьям древних, о чем частенько напоминал мистер Эбни, являвшийся небезопасным для молодых людей. Он советовал Стивену держать спальню по ночам запертой, указывая, что весьма ценные замечания на сей счет можно найти у Сенсориуса. И как раз в это время случились два происшествия, что произвели на мальчика сильное впечатление.

Первое было связано с необычно душной ночью, которую Стивен провел весьма беспокойно, хотя и не мог припомнить ни кошмара, ни вообще какого-либо сновидения. Но когда миссис Банч взяла его пижаму, она пришла в изумление.

— Боже мой, мастер Стивен! — воскликнула экономка с явным негодованием. — И как это вас угораздило разодрать в клочья новехонькую пижаму. Неужто, сэр, вам не жалко бедных слуг, которым вы задаете этакую работенку?

И действительно, на пижаме — на левой стороне груди — обнаружилось множество параллельных разрезов около шести дюймов в длину, в большинстве своем сквозных, хотя некоторые не совсем пронзили текстуру ткани. Стивену оставалось лишь заверить экономку в полном своем неведении: мальчик был уверен, что пижаму не портил и, когда ложился спать, она была в полном порядке.

— Так что, миссис Банч, к появлению этих дырок я не имею ни малейшего отношения, — заявил мальчик, — могу только добавить, что с виду они в точности такие же, как царапины на внешней стороне двери в мою спальню.

— Миссис Банч уставилась на Стивена, разинув рот, а потом схватила свечу и поспешно вышла из комнаты, Было слышно, как экономка поднялась наверх. Через несколько минут она вернулась.

— Ну и дела, мастер Стивен, — заявила женщина. — Дверь-то ваша и вправду расцарапана, хотя я в толк не возьму, как такое могло случиться. Для кошки или собаки, не говоря уж о крысе, они слишком высоко. А человеку, чтобы оставить такие, надо иметь ногтищи, как у тех китайцев, о которых рассказывал мне в детстве дядюшка. Ну, хозяину я ничего говорить не стану, да и вам, милый мастер Стивен, не советую: просто перед сном запритесь на ключ.

— Я всегда запираюсь, как только прочитаю молитву.

— Вот и молодец. Всегда читайте на ночь молитвы, и никто не сделает вам никакого худа.

С этими словами миссис Банч принялась за штопку, чем, с перерывами на размышления и занималась, пока не приспело время отправляться на боковую. Описанное происшествие имело место в марте 1812 года, в ночь на пятницу.

На следующий вечер обычная беседа Стивена с миссис Банч была прервана появлением мистера Пар-кса, предпочитавшего, как правило, находиться в своей буфетной. На сей раз обычно невозмутимый дворецкий был так возбужден, что даже не заметил присутствия хозяйского кузена.

— Хозяин, коли ему угодно, может ходить в винный погреб по вечерам сам, — с порога заявил он. — А я буду спускаться туда только днем или вообще обойдусь без вина. Вот так-то, миссис Банч. Не знаю, что там творится, может, все дело в крысах или в ветре, но я уже не молод и зря храбриться не собираюсь.

Но вы ведь знаете, мистер Парке, как трудно вывести крыс в такой усадьбе, как наша.

— Я этого не отрицаю, миссис Банч, равно как и того, что не раз слышал от людей с верфей россказни о говорящих крысах. Правда, раньше я этим толкам веры не давал, но нынче другое дело: решись я сегодня вечером приложиться ухом к двери дальней клети, наверняка услышал бы многое из их разговоров.

— Да полно вам, мистер Парке, что за фантазии. Где это слыхано, чтобы крысы вели меж собой разговоры в винном погребе.

— Ну, миссис Банч, спорить с вами я не стану: хотите, так сходите в погреб, да приложитесь ухом к двери в дальнюю клеть.

— Мистер Парке, ну как можно рассказывать этакие страсти, да еще при детях? Чего доброго напугаете мастера Стивена до потери чувств.

— Мастера Стивена? — дворецкий лишь сейчас заметил мальчика — Ну, уж мастер-то Стивен всяко понял, что я с вами шучу.

В действительности Стивен отнюдь не воспринял слова Паркса как шутку: вся эта история его обеспокоила, но, к его сожалению, все попытки вытянуть из дворецкого более подробный рассказ о случившемся в подвале не увенчались успехом.

И вот наступило 24 марта 1812 года. День стоял ветреный, и Стивену казалось, что и дом, и парк полнятся ощущением тревоги. Стоя у изгороди и глядя на парк, мальчик не мог отделаться от ощущения, будто ветер гонит мимо него процессию бесплотных духов, тщетно пытающихся остановить свое бесцельное и беспорядочное движение, зацепившись за что-то вещественное, способное восстановить их связь с миром живых, к которому они некогда принадлежали. А после завтрака мистер Эбни обратился к Стивену со словами:

— Мальчик мой, не сможешь ли ты к одиннадцати часам вечера прийти к мне в кабинет? Я хочу показать тебе нечто, очень важное для твоего будущего, но до этого времени буду занят. Но только не стоит говорить о моем приглашении ни миссис Банч, ни кому бы то ни было еще: будет лучше, если ты в обычное время удалишься к себе в спальню, как будто отправился спать.

Перспектива узнать нечто новое и важное, равно как и возможность не ложиться спать до одиннадцати часов, были восприняты мальчиком с немалым удовольствием. В урочное время, направляясь к себе наверх, он, проходя мимо, заглянул в приоткрытую дверь кабинета мистера Эбни, и отметил, что стоявшая обычно в углу жаровня передвинута к камину, а на столе стоит позолоченная серебряная чаша с красным вином, близ которой разложены исписанные листки бумаги. Хозяин кабинета разбрасывал над жаровней из круглой серебряной коробочки крупицы какого-то ароматического вещества и проходившего мальчика не заметил.

Ветер унялся, на небе взошла полная луна. Около десяти вечера Стивен, остановившись у открытого окна своей спальни, выглянул наружу. Тишина ночи казалась обманчивой, словно некие таинственные обитатели залитых лунным светом лесов никак не могли обрести покоя. Время от времени над прудом разносились странные крики, как будто их издавали заблудившиеся и отчаявшиеся найти дорогу путники. Возможно, конечно, то кричали совы или выпи, однако, по правде сказать, звуки не слишком-то походили на голоса ночных птиц. И они приближались — проплыли над водой и зазвучали в кустах на ближнем берегу пруда. Затем все стихло, но когда Стивен уже вознамерился закрыть окно и вернуться к чтению «Робинзона Крузо», он неожиданно приметил на посыпанной гравием, огибавшей усадебный сад террасе две фигурки, показавшиеся ему очертаниями мальчика и девочки. Дети стояли рядом и смотрели на окна. Облик девочки напомнил Стивену помнившуюся ему фигуру из страшного сна, однако куда больший страх вызвал у него вид мальчика.

В то время как девочка стояла неподвижно, сложив руки на груди и изогнув губы в намеке на улыбку, ее истощенный, черноволосый, обряженный в лохмотья спутник с угрожающим, выдающим ненасытное вожделение видом воздел над головой иссохшие, почти прозрачные руки с необычайно длинными и словно наполнившимися лунным светом ногтями. Стоя с поднятыми руками, он представлял собой устрашающее зрелище еще и потому, что на левой стороне его груди зияла черная рана. Стивену показалось, что он понял, чьи голодные, алчущие стоны доносились из леса. В следующий миг ужасная пара быстро и бесшумно заскользила по гравию и пропала из виду.

Несмотря на свой безмерный испуг, Стивен все же решился взять свечу и спуститься к кабинету мистера Эбни, ибо близился назначенный час встречи. Но если путь до кабинета мальчик преодолел за несколько мгновений, попасть внутрь оказалось не так-то просто. Причем — в этом Стивен не сомневался — дверь не была заперта, ведь ключ, как всегда, торчал из скважины снаружи. Но она не подавалась, а неоднократный его стук ни к чему не привел, хотя мистер Эбни определенно находился внутри. Оттуда донесся его голос, точнее, сдавленное, словно умершее в его горле восклицание. Что же с ним? Неужто ему тоже явились те страшные дети?

Эти мысли одолевали Стивена, когда дверь наконец подалась под его дрожащими пальцами.

Обнаруженные на столе в кабинете мистера Эбни бумаги смогли прояснить для Стивена Эллиота суть случившегося, когда он повзрослел достаточно, чтобы прочесть и понять их. Позволю себе привести некоторые, наиболее интересные выдержки из этих писаний:

Мистера Эбни нашли в его кресле с откинутым назад головой и лицом, искаженным яростью, испугом и смертной мукой. Зияющая рана на левой стороне груди открывала взору сердце. На руках покойного не было следов крови, чистым оставался и лежавший рядом на столе длинный нож. Пожалуй, подобную рану могла нанести дикая кошка, а поскольку окно кабинета было открыто, коронер постановил считать причиной смерти нападение дикого зверя. Но Стивена Эллиота изучение только что процитированных мною бумаг подвигло к совершенно иному выводу.