ГЛАВА XVIII

Онлайн чтение книги Похождения одного матроса
ГЛАВА XVIII

Дорога шла холмистой равниной, покрытой еще зеленью и цветами. То и дело вспархивали чуть не из-под ног перепела и другая мелкая пташка. Луговые собачки высовывали мордочки из своих норок и перебегали от одной норы к другой, пока высоко парящий на небе коршун не заставлял их торопливо прятаться.

По бокам дороги нередко виднелись ранчи, окруженные садами, а вблизи от них пасущиеся стада овец. Иногда фургон обгонял обоз, но уже не так часто, как прежде; зато чаще встречались обозы с переселенцами и фургоны с пионерами.

Благодаря ветру зной был не так ощутителен, и наши русские путешественники чувствовали себя хорошо, и Чайкин, внимательно следивший за всем, что видел на пути, довольно часто обращался к товарищу за объяснениями: расспрашивал он и о ранчах, и о пионерах, и о переселенцах — все его интересовало.

Канзасцы после обильного завтрака отлично спали на свежем сене, положенном в фургон. Начинал поклевывать носом и Дунаев.

А Билль сидел молчаливый на козлах. Чайкин обратил внимание, что Старый Билль сегодня как-то особенно задумчив и серьезен, точно думает какую-то думу. И во время остановок на станциях и когда они обедали втроем, он не раскрывал рта и, казалось, становился мрачней и мрачней. Его седые брови совсем насупились, и на морщинистом лице было выражение чего-то жестокого и непреклонного.

Так прошло двое суток.

На третьи перевалили хребет Скалистых гор и к концу дня спускались в долину между склонов по узкому ущелью…

Канзасцы, видимо, были возбуждены и все посматривали в маленькие оконца фургона.

Наконец фургон переехал большой ручей, перерезывавший дорогу. Это место было особенно глухо и представляло собою как бы ловушку. Дорога тут сворачивала направо под острым углом, спускаясь в долину.

Эта местность и называлась Скалистым ручьем и пользовалась недоброю славой. Здесь часто «шалили» в то время агенты большой дороги, внезапно показываясь на боковых тропинках на своих степных лошадях и чаще всего в масках, чтобы не быть узнанными впоследствии людьми, ими ограбленными, при встречах в театре, игорных домах и отелях.

Дунаев в качестве гонщика скота и «капитана» знал это место и, предупредив Чайкина, следил за канзасцами.

Наши матросики увидели, какими удивленными стали вдруг их лица, оба заметили, как переглянулись они между собой.

А Билль как ни в чем не бывало, точно пренебрегая опасностью, тихо спускал фургон по крутому спуску, сдерживая лошадей.

— Как называется этот ручей, Билль? — наконец спросил один из канзасцев, нетерпеливый брюнет.

— Скалистый, сэр! — спокойно ответил Билль.

— Красивое местечко.

— Очень. Мы переехали Скалистый ручей и сейчас опять его увидим, как спустимся… Там местечко еще красивее.

Через несколько минут фургон спустился в начало долинки, и Билль, свернув с дороги, остановил лошадей близ широкого ручья, окаймленного в этом месте деревьями.

Несколько куликов и уток вспорхнули из-под лошадей.

— Не хотите ли отдохнуть здесь, джентльмены? Здесь недурно напиться чаю с ромом.

— Умно придумано, Билль! — весело сказал молодец со шрамом.

— Местечко действительно красивое! — подтвердил брюнет.

— А вы, Дун и Чайк, что скажете?

Те выразили согласие.

— Так выходите, джентльмены, а я распрягу лошадей… Дун! Вы мне поможете? А вы, Чайк, достаньте ведра, чтобы напоить лошадей.

Билль слез, а за ним Дунаев и Чайкин… Вылезли и молодцы, направляясь к ручью.

Когда Дунаев очутился около лошадей Старого Билля, тот шепнул ему:

— Отпрягать не надо. Сию минуту мы скрутим им руки. Вы возьмите брюнета, а я займусь рыжим. Веревки в ведре. Не забудьте сперва обезоружить их. Надо свести с ними счеты.

— Не бойтесь, Билль, все сделаю чисто.

— Так идем… А вы, Чайк, оставайтесь у лошадей! — сказал Билль явившемуся с ведрами Чайкину.

Билль и Дунаев, оба с ведрами в руках, пошли к ручью.

При их приближении канзасцы, тихо беседовавшие между собой, тотчас же смолкли.

— Сейчас сучьев нарубим для костра… Где у вас топор лежит, Билль?.. И как вы не боитесь останавливаться у Скалистого ручья, Билль! Здесь, говорят…

Но дальше молодец со шрамом не досказал. Билль крепко обхватил его, повалил на землю и швырнул в сторону два револьвера и нож, бывшие у него за поясом. В ту же минуту был повален и обезоружен Дунаевым и брюнет.

Оба, смертельно побледневшие, не пробовали сопротивляться, когда руки и ноги их были связаны крепко веревками.

— Это по какому же праву? — проговорил молодец со шрамом, стараясь принять спокойный вид.

— Охота разговаривать! — презрительно кинул брюнет. — Точно не видишь, что Билль хочет нас доставить шерифу в Сакраменто в виде товара.

— Ошибаетесь, джентльмены. Мы вас сейчас будем судить судом Линча. Садитесь и приготовьтесь защищаться! — угрюмо проговорил Билль.

Ужас исказил черты канзасцев.

Чайкин был поражен, когда увидел всю эту сцену, и не отходил от лошадей.

— Чайк, подите сюда! — крикнул Билль.

И когда Чайкин приблизился, Билль проговорил:

— Вы, иностранец, должны быть третьим судьей. Поклянитесь, что будете судить этих двух джентльменов по совести.

Испуганный, что ему придется судить, Чайкин просил избавить его от этой чести.

Но Билль сказал:

— Тогда нас будет двое без вас. Втроем дело будет правильнее.

— Не отказывайтесь, Чайк! — проговорил молодец со шрамом. — Прошу вас, будьте судьей.

Тогда Чайкин согласился и, перекрестившись, проговорил:

— Клянусь судить по чистой совести.

— Ну, теперь ладно. Я приступаю.

И с этими словами Билль сел на землю, поджав под себя ноги. По бокам его расположились Дунаев и Чайкин.

Билль был угрюмо серьезен, Дунаев торжествен, Чайкин подавленно грустен.

— Подсудимые, — начал Билль, — готовы вы отвечать на вопросы?

— Я готов! — отвечал дрогнувшим голосом молодец со шрамом.

Брюнет молчал.

— А вы? — спросил Старый Билль.

— Я? Смотря по тому, что вы будете спрашивать, Билль.

— А вот услышите. Ваши имена, джентльмены?

— Меня зовут Вильям Моррис.

— А меня, положим, Чарльз Дэк.

— Положим, что так. Я обвиняю вас, Вильям Моррис и Чарльз Дэк, в том, что вы, агенты большой дороги, имели намерение ограбить Дуна и убить всех нас предательски перед Виргиниею. Помните свист? И помните, почему вы не ответили на него?

— А почему? — спросил Дэк.

— Потому что все мы были наготове. И я первый положил бы вас на месте, если б вы ответили.

— Правильно, Билль. Вы — ловкая лисица! — сказал, усмехнувшись, Дэк.

— А вы, Моррис, признаетесь?

— Признаюсь.

— Слышали, Дун и Чайк?

— Слышали, Билль.

— Затем у меня есть еще более тяжкое обвинение против вас, Моррис и Дэк. Слушайте, прошу вас, Моррис и Дэк, и вы, Дун и Чайк!

— Да не тяните души, Билль. Чего вы заправского судью корчите. Валяйте скорее!.. — проговорил Дэк самым искренним, слегка ироническим тоном.

Он уже вполне владел собой и, казалось, не сомневался в том, что его ожидает. И его бледное, потасканное, испитое и все еще красивое мужественное лицо улыбалось такою холодной усмешкой и в его глубоко сидящих черных глазах светилось такое равнодушие не дорожившего жизнью человека, что Чайкин, взглянув на него, невольно припомнил такое же выражение на лице Блэка, когда тот говорил о самоубийстве.

И Чайкин почувствовал не одно только сострадание к этому человеку, а нечто большее.

— Извольте, Дэк, я тороплюсь! — отвечал Билль, сам внутренне любуясь мужеством Дэка.

— Спасибо вам, Билль! — промолвил Дэк.

И старый Билль продолжал:

— Обвинение это заключается в намерении вашем прикончить с нами по-предательски, сзади, когда мы спали… Не приведено оно в исполнение только потому, что…

— Что Моррис был дурак и не согласился на мое предложение! — перебил Дэк.

— Вы слышите, Дун и Чайк?

Те кивнули головами.

— Затем вы решили покончить все дело здесь, у Скалистого ручья, и с этою целью дали телеграмму в Сакраменто некоему Иглю о том, чтобы он с пятью друзьями приехал встретить вас с провизией… Правду ли я говорю? Что вы скажете на это, Моррис?

Моррис пробормотал:

— Но это надо доказать… Вы видите, друзья не приехали. На каком основании вы нас обвиняете в этом?

— А вы что скажете, Дэк? Правду ли я говорю, обвиняя вас и товарища вашего в этом?

— Я только скажу, что наша партия проиграна, Билль. Но более из любопытства присоединяюсь к вопросу товарища: откуда вы все это узнали?

— Вы знаете, джентльмены, Старый Билль не лжет. И все, что я сказал, я слышал от вас. Вы очень громко говорили об этом на ночной стоянке…

— Мало ли что говорится!.. Это не доказательство… Это не улика!.. — воскликнул Моррис. — Ведь факта не было. Мы хотели послать, но не послали телеграммы, иначе товарищи наши были бы здесь.

— А вы что скажете, Дэк? Подтверждаете ли вы слова товарища?

— Я ничего не скажу, Билль.

— Так я скажу, что ваш товарищ Моррис лжет. Вы послали телеграмму, и если она не дошла, то не по вашей вине.

Моррис поник головою. Дэк молчал.

— Сознаетесь вы в этом, Моррис?

— Н-н-нет! — пролепетал Моррис, поднимая голову, и весь как-то ушел в свои судорожно вздрагивающие узкие плечи.

— А вы, Дэк?

— Кончайте скорей, Билль. А то Чайк, прежде чем судить нас, упадет в обморок. Пожалейте джентльмена! — насмешливо промолвил Дэк.

Действительно, Чайк имел страдальческий вид и был бледен не менее Морриса.

Старый Билль сурово взглянул на такого слабонервного судью и сказал:

— Сию минуту кончу, Дэк.

И с этими словами Билль достал из кармана телеграмму и громко прочитал ее.

— Посмотрите, Моррис и Дэк, ваши ли здесь фамилии? — сказал Старый Билль и, поднявшись, подошел к подсудимым и показал им обличающую их телеграмму.

Моррис был окончательно сражен и едва прошептал:

— Телеграмма моя!

— Говорите громче, чтобы судьи слышали.

— Телеграмма моя! — произнес Моррис.

— Ловко, Билль, обделано дельце, ловко! — сказал Дэк.

Старый Билль вернулся на свое место и предъявил телеграмму обоим судьям.

— Ну, джентльмены, — обратился Билль к подсудимым, — больше, я полагаю, допрашивать нечего. Ваше дело ясное. Но прежде чем мы постановим приговор, не скажете ли чего-нибудь в свое оправдание? Почему вы, оба молодые люди, вместо того чтобы честным трудом зарабатывать себе хлеб, позорите звание гражданина Северо-Американских штатов, выбравши себе такую гнусную работу, как грабеж и убийство? Быть может, вы доведены были до этого крайностью? Быть может, вас вовлекли другие? Мы примем все это во внимание.

У Морриса вздрагивали челюсти, когда он с трудом проговорил:

— Пощадите… Не убивайте!

Дэк нетерпеливо крикнул:

— Не разыгрывайте пастора, Билль. Пристрелите или вздергивайте скорей!

А Чайкин внезапно проговорил, обращаясь к подсудимым, с мольбою в голосе:

— Скажите… скажите что-нибудь… Ведь вы раскаиваетесь? Ведь вы больше не будете грабить и убивать? Не правда ли?..

— О, какой вы добрый дурак, Чайк! — ответил Дэк, и в его глазах мелькнуло что-то грустное и безнадежное.

— Пощадите! — снова пролепетал Моррис.

— Какой вы трус. Даже и умереть не умеете! — презрительно крикнул Дэк.

И, обращаясь к Чайкину, прибавил:

— Достаньте, Чайк, из моего кармана трубку и табак, набейте трубку, закурите и суньте мне в рот.

Когда Чайкин все это исполнил, Дэк шепнул ему:

— Спасибо вам, Чайк… И за жалость вашу спасибо! Только не стоит меня жалеть!

Чайкин снова вспомнил Блэка и отошел, взволнованный до последней степени.

— Билль! — позвал Моррис.

— Что вам, Моррис?

— Дайте мне один-другой глоток рому. Это меня подкрепит.

— Сейчас дам, Моррис! — почти ласково сказал Старый Билль.

И он послал Дунаева за бутылкой и стаканом.

Когда тот принес ром, Билль налил полстакана и сам поднес его к побелевшим губам Морриса.

Тот жадно выпил спирт и, поблагодарив Билля, прошептал:

— Билль!.. у меня есть жена и дети.

— Тем хуже для них, Моррис! — серьезно промолвил Билль.

Он возвратился на свое место и, опустившись на траву, проговорил, обращаясь к судьям:

— Судьи! судите по совести, какого наказания достойны подсудимые. Закон Линча ясен, и мы должны его исполнить. Вы, Чайк, как иностранец и незнакомый с обычаями страны, подадите голос после Дуна… Ну, Дун, отвечайте, удостоверено ли, что подсудимые виновны?

— Удостоверено.

— И что с ними надо сделать по обычаям здешних мест и в защиту путешественников?

Дунаев, знавший, сколько терпят на дороге от агентов, сам во время путешествий имевший с ними дело и проникнутый воззрениями, обычными на далеком Западе, несмотря на свое добродушие, почти не задумавшись, произнес среди мертвой тишины оканчивающегося чудного дня, прерываемый только посвистыванием куликов на ручье:

— Казнить смертью.

— А ваше мнение, Чайк?

— Простить! — порывисто воскликнул Чайкин и тотчас же сам весь покраснел.

Старый Билль изумленно взглянул на Чайкина, как на человека не в своем уме. Сконфузился за него и Дунаев. Удивились такому приговору и оба подсудимые, и Дэк с каким-то странным любопытством глядел на этого белобрысого худенького русского, глаза которого возбужденно сияли, придавая его неказистому лицу выражение духовной красоты.

— Не убивайте их, Билль… не убивайте!.. — вновь заговорил Чайкин среди общего мертвого молчания. — Простите их, Билль… Пусть они виноваты, но не нам отнимать чужую жизнь и быть убийцами…

Чайкин остановился.

— Это все, что вы хотели сказать, Чайк? — спросил Билль.

— Нет… Я хотел сказать… видите ли…

— Может быть, вы затрудняетесь говорить ваши русские глупости по-английски, — так говорите по-русски, а Дун переведет… Хотите?

— Благодарю вас, Билль. Я буду говорить по-русски.

И, обращаясь к Дунаеву, Чайкин продолжал:

— И как у тебя повернулся язык, Дунаев, приговорить на казнь людей!.. Забыл ты, что ли, в Америке бога, Дунаев?.. И ты скажи им, что нет моего согласия, чтобы убивать. Может, они и сделались-то убивцами оттого, что люди друг дружку утесняют. Может, если мы их простим, то совесть в них зазрит. А совесть зазрит, так они не станут больше такими делами заниматься… Ты переведи им это… И опять же: не казнить, а жалеть надо людей, пожалеть их родителей, детей, всех сродственников, а не брать на душу греха убийством. Разве и они не люди?.. Я не умею сказать всего, Дунаев, но душа болит… И Христос, за нас пострадавший, не то проповедовал. Он и самого Иуду простил, не то чтобы… Нет, не убивайте, не убивайте их!.. И ты сам виноват, Дунаев… Зачем хвастал деньгами?.. Зачем соблазнял?.. Все из-за этих проклятых денег вышло… А кроме того, ведь живы все мы…

Все глаза были устремлены на Чайкина, и хоть американцы не поняли ни одного слова из его бессвязной речи, но видели его лицо, его кроткие глаза и чувствовали искренность любящего, всепрощающего сердца.

Когда Дунаев перевел все, что сказал Чайкин, Билль насмешливо проговорил:

— Значит, по-вашему, Чайк, убийц надо прощать?..

— Вспомните, Билль, прощал ли Христос.

— Ну, то давно было. А если прощать таких джентльменов, как эти, то по здешним дорогам нельзя будет ездить. А нам дороги нужны, чтоб заселять Запад. Нам нужны честные рабочие, а эти господа им мешают… Вам, Чайк, надо в пасторы идти… вот что я вам скажу… Когда еще будут люди любить друг друга — это вопрос, а пока надо возить почту и пассажиров без опасения… А вы все-таки очень хороший человек, Чайк! — прибавил взволнованно Билль.

И взволнован он был именно словами Чайкина, хотя и старался скрыть это. Но чувствовал и он благодаря этому крику возмущенного сердца ответственность свою перед совестью за жестокость возмездия… И, кроме того, вспомнил он и свое далекое прошлое.

И в сердце Старого Билля закралось сомнение. И разум его колебался.

Несколько секунд Билль молчал, словно бы проверяя себя, и наконец сказал, обращаясь к Дунаеву:

— В той чепухе, которую говорил Чайк, есть только два обстоятельства, заслуживающие внимания: первое — то, что вы сами, Дун, были дурак дураком, что хвастались деньгами, а второе — то, что намерение Морриса и Дэка укокошить нас не приведено в исполнение… Что вы на это скажете, Дун?..

— Это верно… И признаюсь вам, Билль, после того, что говорил Чайк, я бы взял свое слово назад.

— Какое слово?

— А насчет казни этих агентов…

Билль не без снисходительного презрения сказал:

— Странные вы, русские. Один готов всех прощать, а вы… готовы менять свои Мнения… Ну, да это ваше дело. А слова ваши уже взять обратно нельзя. Теперь за мной голос.

Моррис замер в ожидании. Дэк, казалось, спокойно ждал.

— Частным образом я скажу, что постановил бы такое решение: Морриса вздернул бы на дерево на берегу ручья, а Дэка не повесил бы, но так как это было бы несправедливо, то я подаю голос, ввиду вышеуказанных двух обстоятельств, против казни…

Чайкин весь просветлел и, перекрестившись, воскликнул:

— Душа у вас, Билль, добрая… Бог вразумил вас.

Моррис ожил. Дэк принял известие, по-видимому, безразлично.

— Но что же мы будем делать с молодцами? Я их не повезу дальше! — сказал после раздумья Билль.

— Оставим их здесь, Билль! — подал совет Дунаев. — Пусть добираются до Фриски как им угодно.

— Мы доберемся! — обрадованно заметил Моррис.

— Но только ружья и револьверы вы получите, джентльмены, потом, из конторы дилижансов, а пока путешествуйте без них… А затем еще просьба на честное слово, господа.

— Какая? — спросил Дэк.

— Не сделайте ничего дурного телеграфисту в Виргинии. Он не виноват, что не передал вашей телеграммы. Обещаете?

— Обещаю, Билль.

— А вы, Моррис?..

— Я ему размозжу голову, если он тронет телеграфиста! — отвечал за Морриса Дэк.

Билль приказал Дунаеву собрать ружья и револьверы канзасцев, и, когда это было сделано, их развязали.

Они тотчас же пошли к дилижансу, вытащили свой багаж и провизию. Моррис тотчас же достал бутылку рома, и налив себе стакан, проговорил:

— Ваше здоровье, Билль. Ваше здоровье, судьи.

— Вы за здоровье Чайка пейте… Если бы не он, быть бы вам на дереве…

— За Чайка я выпью отдельно. Ваше здоровье, Чайк!

Дэк сидел молча на траве.

И только когда Билль приказал Дунаеву и Чайкину садиться в фургон, Дэк крикнул:

— Будьте счастливы, Чайк.

Чайкин вернулся и крепко пожал руку Дэку и потом Моррису.

Через пять минут фургон покатил дальше. Дунаев и Чайкин очень удобно расположились на местах, которые занимали агенты большой дороги.


Читать далее

ГЛАВА XVIII

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть