Часть четвертая. ТАИНСТВЕННАЯ МАСКА

Онлайн чтение книги Пожиратели огня
Часть четвертая. ТАИНСТВЕННАЯ МАСКА

I

Смерть Виллиго. — Похороны вождя. — Тревога в лесу. — Птица-Пересмешник.

Прежде чем пригласить читателя последовать за нами на новое поле битвы, той отчаянной битвы, которая вот уже более двух лет велась между графом д'Антрэгом и Невидимыми, следует сообщить последние события, вследствие которых Оливье и его друзья покинули Австралию.

Виллиго и Коанук умерли от своих ран в ту самую ночь, которая последовала за объявлением войны нготаками и наглым вызовом «человека в маске». Никакие заклинания знахарей не помогли.

Предупрежденный Ниррубой о близости смерти вождя, канадец поспешил к нему, чтобы закрыть глаза дорогому другу, который в течение 15 лет был неразлучным товарищем его бродячей жизни, разделяя все его горести и радости.

Небо было покрыто тучами; порою сверкали огненные молнии; воздух был насыщен электричеством… То была настоящая похоронная ночь, и суеверный канадец невольно содрогался…

Когда Дик вошел в крааль своего друга, бывшего теперь в полном сознании, как будто он не хотел умереть, не сознавая великого акта смерти, Виллиго встретил канадца ласковой улыбкой, полной кротости и радости. Он был счастлив тем, что мог унести в большие луга охот своих предков взор своего приемного брата, которого он так любил. Согласно поэтическому поверью нагарнуков, умирающий сохраняет в своем взгляде, как в зеркале, отражение тех образов, какие он видит в последние минуты своей жизни. Затем вся вереница этих милых образов и предметов постоянно сопровождает его в стране загробной жизни, так что умерший воин постоянно видит вокруг себя все, что он всего больше любил при жизни.

Взяв за обе руки пришедшего, Черный Орел с усилием произнес:

— Брат Тидана, старый воин прежде, чем умереть, очень хотел бы видеть подле себя и молодого Мэннаха!

Так называл он Оливье.

— Он тоже хотел прийти, но не посмел помешать нашему последнему свиданию! — проговорил Дик, и тяжелая слеза упала на исхудавшие руки умирающего.

— Не плачь, — проговорил Виллиго, — разве мы не отомстили за Цвет Мелии? Моту-Уи (Великий Дух) решил, что Черный Орел достаточно жил, и направил пулю белого человека, которая должна была отправить старого воина в страну предков.

Взор умирающего устремился куда-то в пространство, как будто какое-то чарующее зрелище непреодолимо приковывало его.

— Вот они, — сказал он, — я их вижу, — все храбрые воины нашего племени, ушедшие раньше меня в страну предков; они пришли за мной — проводить меня в обширные охотничьи угодья, где кенгуру больше, чем листьев на деревьях, где опоссумы кричат днем и ночью на берегах озер, усеянных цаплями и лебедями… Подождите меня! Я сейчас иду за вами!

Минута спокойствия и ясности рассудка позволила Виллиго узнать своего верного друга, когда тот вошел к нему, но затем бред, предсмертный бред раненого, снова овладел им, и хотя железная натура Черного Орла еще некоторое время боролась со смертью, но он уже не приходил в себя. Бред сменился полной потерей сознания, и, наконец, великий воин угас.

Хотя в последние дни канадец потерял всякую надежду на выздоровление своего друга и ждал его смерти, но, когда она наступила, это было все-таки страшным ударом для него. Ему казалось, что в жизни его произошел какой-то ужасный перелом, что отныне он, как сбившийся с пути путник, будет бродить без цели в жизни. Пятнадцать лет совместной жизни и тесной дружбы сроднили его душу с душой Черного Орла; борьба и удача, радость и горе тесно связали их, и эти узы, спаянные долголетней привязанностью и привычкой, стали неразрывными. А теперь, когда смерть порвала их, ничто на свете не могло заменить их. Конечно, дружба молодого графа со временем должна была утешить его скорбь, но она не могла заставить его забыть верного друга и товарища лучшей поры его жизни!

Старый траппер опустился на колени подле ложа, на котором отошел в вечность его друг, и в продолжение долгих часов предавался сладким воспоминаниям прошлого. Временами тяжелые слезы капали на грудь покойного, и подавленные рыдания вырывались из уст живого. На рассвете он очнулся от крика и воя туземцев, приступавших к похоронной церемонии. Все племя, воины, женщины, старцы и дети, узнав о смерти великого вождя, пришли к его краалю, чтобы отдать ему дань печали, причем крики мщения преобладали над всем остальным.

— Кто убил Виллиго, нашего великого вождя, кто убил Коанука? — воскликнула толпа. — Мщение! Мщение убийце!

Когда канадец появился на пороге крааля, в толпе поднялись громкие крики:

— Тидана! Тидана, кто убийца твоего брата Виллиго, кто лишил нас нашего возлюбленного вождя?

Во все время своей болезни и Виллиго, и Коанук, точно по взаимному соглашению, упорно молчали относительно своих ран и той ночной схватки, которая произошла между ними и белолицым пришельцем, а потому, кроме европейцев, никто не знал, кто был виновником смерти вождя и его неразлучного спутника. Несмотря на свое горе, Дик был достаточно справедлив, чтобы не вменить в преступление Джонатану Спайерсу смерть своего друга и молодого Сына Ночи. Те напали на него, он защищался; это было его право, и потому он не считал справедливым выдать его туземцам. Но не таков был взгляд нагарнуков: по их понятиям, кровь вопияла о крови, о мщении. Были ли Черный Орел и Коанук первыми зачинщиками или нет, в их глазах это не имело никакого значения; смерть двух доблестных воинов должна быть отомщена.

Крики толпы становились все более и более угрожающими. Дик не знал, что ответить на их вопрос; все знали, что раны были нанесены европейским оружием. Не желая выдать истинного виновника смерти Виллиго, он думал сначала приписать этот поступок человеку, который был непричастен к этому делу, хотя целым рядом преступлений вполне заслуживал всякого мщения; он мысленно представлял себе «человека в маске», но все-таки не мог решиться свалить вину капитана на него, когда голос Ниррубы вывел его из затруднения.

— Нашего брата Тиданы не было с Виллиго и Коануком в ту ночь, когда они вернулись, истекая кровью; иначе он, наверное, заставил бы заговорить свое ружье! И, быть может, наши воины были бы еще живы!

— Это правда, меня не было с ними, — сказал канадец, обрадованный тем, что он будет избавлен от необходимости произнести смертный приговор.

— Но я знаю, кто, скрываясь в кустах, как трусливый опоссум, нанес среди ночи смертельный удар великому вождю и Сыну Ночи! Знаю! — крикнул Нирруба.

— Говори же, Нирруба! Говори! — требовала толпа.

У Дика захватило дыхание; никогда еще положение жителей Франс-Стэшена не было столь отчаянное: если Нирруба обвинит Красного Капитана, то, согласно обычаям страны, белые должны будут выдать американца нагарнукам, а если бы они вздумали воспротивиться этому, то ненависть всего племени обрушилась бы на них самих, и это в тот момент, когда им и без того уже грозили: «человек в маске» и нготаки, раздраженные похищением их кобунга.

С замиранием сердца канадец ждал, что скажет Нирруба.

— Убийца наших братьев, — воскликнул юноша, — подло убивший их, не вонзив топор в притолоку двери их крааля, — это тот, кого все вы знаете; это враг нашего брата Тиданы и наших белых друзей и союзников. Все вы знаете его, это Отонах-Но («человек в маске»), друг подлых нготаков!

Единодушный крик бешенства и ненависти был ответом на слова юноши.

— Смерть Отонах-Но! Смерть нготакам!

Тут же собрался Совет Старейшин, и Нирруба должен был дать свои показания в присутствии всех собравшихся здесь нагарнуков. Он объявил во всеуслышание, что, ухаживая во все время болезни за молодым Коануком, он все время слышал от него о человеке, прилетевшем на воздушном судне, которого тогда еще никто не видал; только вчера это воздушное судно прилетело из-за озера и стало летать над большим краалем белых и над деревней нагарнуков; человек, управлявший этим судном, и был Отонах-Но, виновник смерти Черного Орла и Сына Ночи!

Совет старейшин был того же мнения, тем более что никто из обитателей Франс-Стэшена не мог быть заподозрен. Тидана был приемный сын племени, все его друзья были друзья нагарнуков.

Тотчас же были посланы гонцы к нготакам и «человеку в маске», чтобы объявить им, что, когда луна трижды взойдет и зайдет, армия нагарнуков вступит на тропу войны против нготаков.

При этом достойно внимания, что посланным поручено было передать главному вождю нготаков «черный камень проклятия», чего уже давно не бывало в буше. Этот черный камень, над которым колдуны и колдуньи в течение двадцати четырех часов произносили заклятия, означал беспощадную войну, где ни один воин племени, которому был послан камень, не сохранит своего скальпа, ни одна женщина или дитя не встретит пощады, ни один крааль не устоит на месте. Словом, на этот раз нагарнуки решили окончательно истребить своих исконных врагов, вечно терпевших поражение и вечно восстававших снова.

Иванович со своей стороны, обнадеженный своим временным превосходством благодаря тому, что ему удалось завладеть «Лебедем», готовился сделать свою последнюю ставку против молодого графа и его союзников, на что и те со своей стороны собирались ответить как можно энергичнее. Таким образом, легко было предвидеть, что эта долгая и упорная борьба хитростей, засад и предательств должна была наконец окончиться полным поражением одной из сторон.

Под вечер состоялись похороны Виллиго и Коанука со всем установленным для подобных случаев погребальным обрядом и церемониалом, описанным нами при погребении бедного Менуали. Две тысячи воинов в полном боевом наряде и вооружении присутствовали при погребении великого вождя, и каждый из них подходил в свою очередь к двойному костру и издавал военный боевой клич и клятву отмщения. Это было самое крупное и отборное войско, какое когда-либо выставляло туземное племя против другого племени; оно могло выступить даже против коалиции трех других племен — нирбоасов, дундарупов и нготаков, соединенных вместе. Шесть военнопленных были зарезаны перед двойным костром и брошены в его огонь, чтобы сопровождать двух нагарнукских воинов в загробных краях, а главное — во время их дальнего пути с земли на луну; вся корпорация кораджи, расположившись цепью вокруг костра, во все время церемоний не переставая произносила заклинания, долженствовавшие отгонять от сжигаемых трупов бродячих духов или каракулов. В то же время женщины племени, рассыпавшись по лесу, пели гимн смерти, издавая время от времени жалобные стоны и вой.

Во все время долгой своей жизни в австралийском буше канадец никогда не видал более страшного и потрясающего зрелища. Он стоял подле костра до тех пор, пока труп его друга и товарища не истлел окончательно и не смешался с золой костра. Затем, послав ему последний прощальный привет рукою, траппер поспешно направился к Франс-Стэшену, беспокоясь за участь своих друзей, которых он оставил накануне в ожидании ежеминутного нападения, так как на восьмидневное перемирие, обещанное «человеком в маске», нельзя было слишком полагаться. Что же касалось бесчестных нготаков, то можно было почти с уверенностью сказать, что они не окажут требуемого всеми племенами буша уважения назначенного срока военных действий и начнут свои враждебные действия раньше времени.

Дик шел лесом той размеренной, эластичной походкой охотников и дикарей, походкой, почти не оставляющей по себе следа и совершенно беззвучной, прислушиваясь к малейшему шуму и ожидая уловить по какому-нибудь едва заметному признаку присутствие врага.

Не доходя приблизительно двух миль до большого дома Франс-Стэшена, он счел нужным подвигаться дальше ползком, как это делают туземцы. Затаив дыхание, осторожно раздвигая руками кусты и приостанавливаясь по временам, чтобы прислушаться, он пробирался таким образом с полчаса, как вдруг остановился, с трудом подавив крик. Он увидел невдалеке от себя две человеческие фигуры, наполовину скрытые темнотой ночи, за гигантским стволом эвкалиптового дерева, к которому они, по-видимому, прислонились.

Притаившись под нижними ветками другого дерева, канадец не сводил глаз с этих двух фигур, остававшихся совершенно неподвижными.

«Быть может, это только иллюзия, оптический обман, — начал было думать Дик, — подождем! Немыслимо, чтобы два живых существа долгое время могли оставаться так неподвижно!»

Однако прошло четверть часа без всяких перемен. Дик все еще не решался продолжать свой путь: он знал, что любой туземец, если ему это нужно, простоит совершенно неподвижно несколько часов кряду. С другой стороны, не мог же он, в самом деле, оставаться здесь до утра?! Он решился прибегнуть к хитрости, очень употребительной у лесных бродяг и охотников. Он издал крик, который часто во сне издает опоссум, чем всегда выдает ночным охотникам свое присутствие и за что всегда платится жизнью, если есть поблизости охотник.

Дик был мастер подражать крикам различных птиц и животных, и хитрость его удалась. Ни один туземец, даже и на тропе войны, никогда не откажется изловить опоссума, особенно когда животное так близко от него.

Едва только раздался крик опоссума из-под куста, как Дик услышал следующие слова одного из ночных стражей:

— Вот прекрасный обед на завтра зовет нас из-под кустов, пусть же Птица-Пересмешник хорошенько раскроет свои глаза, чтобы нас не застигли врасплох, пока я изловлю опоссума!

Тот, к кому обращены были эти слова, что-то пробормотал в ответ, и его товарищ, отделившись от ствола, стал осторожно подкрадываться к тому кусту, где он слышал крик. Но Дик воспользовался временем переговоров, чтобы отойти дальше назад, продолжая время от времени издавать тот же крик в расчете заманить молодого нготака, так как оба туземца, стоявшие под деревом, были воинами этого племени. Отведя его достаточно далеко от оставшегося на страже товарища, Дик издал еще один, последний, крик, затем, быстро поднявшись на ноги, спрятался за стволом пандануса, держа наготове свой широкий охотничий нож.

— Я не думал, что он так далеко, — прошептал нготак, быстро продвигаясь вперед по направлению последнего крика опоссума. В этот момент он поравнялся с деревом, за которым стоял канадец; он не успел заметить его, как тот одной рукой схватил его за волосы, а другой вонзил ему в горло свой широкий нож по самую рукоятку, так что бедняга не успел даже вскрикнуть.

Звук падения его тела привлек было внимание его товарища, но тот подумал, что это охотник набросился на свою добычу, чтобы не дать ей уйти из рук, и поэтому спросил охотника, удалось ли ему изловить зверя.

— Ноа! (Молчи!) — ответил также шепотом канадец. — Птица-Пересмешник навлечет на нас внимание попа (белого)!.. Не беспокойся, зверь у меня в руках!

Старый траппер так же превосходно говорил на наречии нготаков, как и нагарнуков, да и благодаря шепоту различить его голос не было никакой возможности. Теперь ему оставалось только избавиться от второго врага; но вдруг он изменил намерение и, вложив нож в ножны, проворно стал разворачивать плетеную ременную веревку, с которою никогда не расставался. Подкравшись ко второму нготаку, ничего не подозревавшему, в расчете на свою необычайную силу, он обхватил его вокруг пояса и разом повалил на землю со словами:

— Только крикни или шевельнись, и ты умрешь. Если ты дорожишь жизнью, отвечай мне, но не пытайся обмануть меня… Тебя зовут Воан-Вах — Птица-Пересмешник?

— Да, Тидана!

— Что ты здесь делал с товарищем?

— Великий вождь поставил нас здесь, чтобы сторожить дорогу от нагарнукских деревень к краалю белых!

— Чтобы подстеречь Тидану во время его возвращения с похорон и убить его вашими бумерангами прежде, чем он успеет остеречься, не так ли?

— Да, Тидана!

— А в это время воины вашего племени, пользуясь последними часами ночи перед рассветом, когда сон всего крепче, должны напасть на крааль белых? Да?

— Нет, Тидана, не таково было их намерение!

— Берегись, если ты говоришь неправду!

— Воан-Вах говорит правду; воины должны напасть не на крааль, а на прииск!

— Почему?

— Потому что наш кобунг ночует в большом сарае на прииске, а мы хотим вернуть его себе!

— Пусть Птица-Пересмешник скажет мне, есть ли еще другие воины по дороге к краалю белых!

— Нет, нет!

— Скажи, последуешь ли ты за мной, не подавая голоса, не призывая на помощь и не пытаясь сбежать, если я пощажу твою жизнь?

— Ты можешь делать со мной что хочешь: я твой пленник, Тидана, и судьба моя в твоих руках!

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два времени цвета! — ответил Воан-Вах.

Австралийцы считают года по временам цвета деревьев и кустов, когда весь лес превращается в сплошной шатер цветов. В это время, соответствующее нашему маю и июню, у них бывает сентябрь и ноябрь.

Внезапная мысль зародилась в мозгу канадца при взгляде на юного воина. До сих пор он никогда не думал обзаводиться слугой из туземцев, да ему и не было в этом надобности, пока был жив его друг Виллиго и его верный Коанук. Но теперь он почувствовал себя осиротелым. Общество европейцев не могло заменить ему туземцев, с которыми он так сроднился; его вкусы, привычки, наклонности и самый образ его жизни — все это было больше сродни вольным сынам лесов. Он приобщился многих их предрассудков и взглядов; ему дороги многие их обычаи и предания; у него, наконец, была потребность говорить на их языке. Он не только по имени, но и на деле стал членом великой семьи нагарнуков, братом Виллиго, сыном его отца. Кроме того, он теперь чувствовал потребность постоянно иметь кого-нибудь при себе, кто бы был ему всецело предан и на кого бы он мог во всякое время рассчитывать, и ему пришла мысль привязать к себе этого молодого нготака, Птицу-Пересмешника.

Всеобщий закон австралийских племен гласит, что пленник становится собственностью и вещью того, кто захватит его в плен. Если пленивший врага дает пленному торжественное обещание, что отказывается от своего права умертвить или замучить его в пытках, то пленник с этого момента становится не рабом — идея рабства совершенно незнакома австралийцам, — а слугой и вместе с тем членом семьи того, кто его взял в плен. В своем родном племени его вычеркивают из числа живущих; он даже утрачивает свое первоначальное имя, чтобы получить новое, которое дает его господин. С другой стороны, и пленник, пока не принял «дара жизни», считает себя вправе бежать, если ему это удастся, сопротивляться и даже убить, если может, того, кто захватил его в плен. Избежав плена, он вправе вернуться к своим и занять свое место в родной семье и свое прежнее положение в своем племени. Но раз уж добровольно принял «дар жизни», то лишается права предпринимать что-либо для возвращения себе свободы; с этого момента он уже принадлежит семье и племени своего благодетеля, даровавшего ему жизнь, и если бы он после того вздумал бежать и вернуться к своим, то его единоплеменники прогнали бы его от себя со словами: «Иди платить свой долг за дар жизни!»

У него нет больше в родном племени ни жены, ни детей; ему может наследовать ближайший родственник в имуществе и правах; он считается как бы умершим. С разрешения своего господина он может взять себе новую жену и обзавестись новой семьей в том племени, к которому теперь принадлежит.

Этот обычай настолько глубоко укоренился у всех племен австралийских туземцев, что никогда не было примера, чтобы австралиец не соблюдал всех условий его. Но случаи, когда воины отказывались принять «дар жизни», весьма часты, потому что редкий воин соглашается отречься от своего племени даже ради жизни; так, ни один вождь никогда не согласится принять «дар жизни» и всегда предпочтет ему самые страшные пытки и смерть. Пощаженный, которых в Австралии называют Тода-Нду, то есть «обязанный до смерти», обыкновенно в семье благодетеля считается скорее близким человеком и товарищем, чем слугой; обыкновенно они до самой смерти остаются как бы обязанными жизнью своему благодетелю и всегда проявляют по отношению к нему трогательную благодарность и преданность. Их положение несколько сходно с положением вольноотпущенников в Древнем Риме.

Поддавшись этой явившейся у него мысли, канадец продолжал свой расспрос.

— Воан-Вах женат?

— Нет, Тидана!

— Выдержал ли он испытания на звание вождя?

— Нет, Тидана, Птица-Пересмешник — простой воин!

— И никто не станет оплакивать твою смерть?

Бедняга задрожал всем телом.

— Отвечай мне! — настаивал Дик.

— У Воан-Ваха есть в его краале старая мать! — отвечал пленник.

— Хорошо. Ну, а если я дарую тебе жизнь, примешь ты от меня «дар жизни?

Глаза юноши блеснули слезами.

— Приму, Тидана!

— Будешь ли ты верен мне до самой твоей смерти?

— Клянусь тебе в этом, Тидана!

— Ну так произнеси страшную клятву!

— Пусть мой дух, лишенный тела на погребальном костре, вечно блуждает по свету в образе каракула и никогда не будет допущен в блаженные охотничьи угодья предков, если я не сдержу своих обязательств! — проговорил отчетливо и не торопясь, с некоторой торжественностью молодой воин.

— Хорошо, — сказал Дик, — встань, Воан-Вах, ты сохранишь свое прежнее имя!

— Благодарю тебя, Тидана! — отвечал юноша и разом вскочил на ноги.

— Теперь скажи мне, есть ли еще другие часовые по дороге отсюда к нашему большому краалю?

— Нет, Тидана!

— Тем лучше! — проговорил траппер и теперь уже смело пошел вперед в сопровождении Птицы-Пересмешника. Спустя четверть часа оба они подошли к аванпостам Франс-Стэшена.

— Кто идет? — спросил густой бас Кэрби.

II

Военный Совет. — «Лебедь». — Бегство лесом. — Джильпинг исчез.

— Франция и Канада! — отвечал траппер, знавший пароль.

— А-а… это вы, Дик, — произнес фермер, — вас ожидают с нетерпением. Едва ли эта ночь пройдет благополучно: эти нготаки, как вы знаете, имеют привычку нападать незадолго перед рассветом… А это еще что за птица, что вы с собой привели? — И Кэрби поднял свой фонарь к самому лицу туземца.

— Оставьте его, Кэрби, это мой Тода-Нду, обязанный мне до смерти! — отвечал канадец.

— А-а, это дело другое, — сказал фермер, — иди себе с Богом, никто тебя не обидит!

— Кто на страже сегодня? — спросил Дик.

— Ле Гюэн и Биган со своими нагарнуками-матросами охраняют с трех сторон блокгауз, а Коллинз с четырьмя приисковыми рабочими — с четвертой!

— А Джильпинг?

— Он здесь с нашими друзьями. Он намеревался провести ночь на прииске, чтобы наблюдать за работами!

— За какими работами?

— Да разве вы не знаете, что он взялся в восемь суток поднять со дна подводное судно капитана Спайерса?!

— Ах, да, да… смерть бедного Виллиго совершенно отшибла у меня память!

— Мы узнали от наших лазутчиков, что нготаки собираются сегодня ночью напасть на прииск, чтобы похитить обратно своего кобунга, и потому его превосходительство, лорд Воанго, уступил нашим настояниям и остался во Франс-Стэшене.

— Ну, в таком случае сегодня ночью ничего не произойдет; нготаки не в состоянии напасть на наш блокгауз: им потребовались бы пушки, чтобы разбить наши стены! Прикажите всем забраться в дом, Кэрби, так как нет надобности утомлять наших людей охраной эспланады! А завтра во всей округе не останется ни одного вражеского воина!

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что наши друзья нагарнуки послали им «черный камень проклятия», и нготакам не хватит всех их воинов даже для зашиты их деревень. Не пройдет и суток, если не ошибаюсь, как они поспешат предложить мир, так как едва ли соберут 500 человек, тогда как нагарнуки уже сейчас выставили 2000 душ!

— Ну, я не так уверен в этом, Дик, нготаки соединятся с другим племенами!

— А вы забываете, что и мы можем выставить 30 карабинов в помощь нашим союзникам! Разве вы не знаете, что все племена буша вместе взятые не посмеют пойти против наших, вооруженных карабинами и шестизарядными револьверами! Нет, Кэрби, я опасался нападения сегодня ночью, пока нагарнуки не заявили, что становятся на нашу сторону! Кроме того, огнестрельное оружие ночью, в темноте, стоит не больше, чем стрелы. Я опасался, чтобы эти черти не подожгли нашего дома и не наделали нам хлопот, а теперь, раз они пропустили этот случай, нам их нечего бояться!

— Но вы забываете, что они найдут поддержку в вашем исконном враге!

— Вы говорите о «человеке в маске» и его воздушном судне?! — засмеялся старый траппер. — Счастье его, что у меня не было под рукой моего дальнобойного ружья, когда он явился сюда и кружился над головой; вперед я ему от души советую держаться подальше, если он снова вздумает повторить свой полет над Франс-Стэшеном!

— Не таково мнение капитана Спайерса!

— Пусть он говорит о том, что его касается, — грубовато заметил канадец, — я, конечно, не могу обвинять его в смерти моего бедного друга Виллиго, так как он только защищался, и Виллиго был, конечно, не прав, что напал первый, не предупредив меня о своем намерении, на человека, которого мы приняли в свой дом. Но я все-таки никогда не забуду, что если бы его не привело сюда какое-то злосчастье, то мой верный старый товарищ был бы еще жив… Впрочем, не будем лучше говорить об этом; пусть только капитан Спайерс не занимается обороной Франс-Стэшена: это вовсе не его дело!

— Вы услышите его и всех наших друзей, которые собрались там наверху и ждут вас, и, наверное, измените ваше мнение, не то останетесь один при своем мнении… Нам грозит страшная беда, Дик! Я, конечно, недостаточно сведущ, чтобы понять, в чем дело; но и граф, и Джильпинг, который, при всех своих недостатках, человек ученый, и оба капитана, и их механики — все согласны с мнением Спайерса, а я понял только из их слов, что жизнь всех нас висит на волоске!..

— Ну, это мы посмотрим! — проговорил старый траппер, бывший, по-видимому, сильно не в духе, и, подозвав Коллинза, попросил его немедленно предупредить капитанов Ле Гюэна и Бигана, а также и обоих механиков, что он желает немедленно говорить с ними и будет ждать их в библиотеке. Затем, обернувшись к Кэрби, он сказал:

— Следуйте за мной, и вы увидите, что во всем этом больше дыма, чем огня!

Оба приятеля направились к укрепленной части дома в сопровождении Воан-Ваха, который, как тень, следовал за своим господином.

Этот юный нготак был рослый красивый молодой человек, с открытым, приятным лицом, крепкий и сильно сложенный; как мы увидим впоследствии, канадец поступил очень благоразумно, пощадив ему жизнь.

Дик уже присутствовал при той сцене между капитаном и Джильпингом, когда последний взялся поднять «Римэмбер» со дна озера на поверхность, но все это принимал за фантазии изобретателей; кроме родной стихии, то есть вод озера, Дик не допускал, чтобы это диковинное судно могло что-либо сделать, равно как и его маленькие спутники.

Едва только Дик вошел в библиотеку, где находились на совете ожидавшие его друзья, как тотчас же заговорил на эту тему.

На этот раз ему отвечал не капитан, а молодой граф, выведенный из себя упорством своего друга.

— Дорогой Дик, — сказал он, — теперь не время вступать в пререкания и в десятый раз доказывать то, что отсутствие некоторых познаний мешает вам понять! Достаточно вам знать, что капитан Спайерс нашел средство сосредоточить на носовой и кормовой частях своих судов такое громадное количество электричества, что, будучи направлено в известную точку, оно действует, как удар молнии. Эти суда его, как вы сами видели, Дик, могут не только держаться на воде и под водой, но и подыматься на воздух, как это сделал вчера «человек в маске», и могут истребить целую армию, затопить целый флот, стереть с лица земли целый город, и нет на свете такой силы, которая могла бы помешать этому. И вот теперь одно из этих страшных судов находится во власти нашего злейшего врага, и потому мы должны ожидать каждую минуту быть стертыми в порошок со всеми нашими блокгаузом и прииском силою электрического разряда!

Присутствующие подтвердили слова графа.

— Все это весьма чудесно, Оливье, — сказал Дик, — и напоминает мне те фантастические сказки, которыми меня забавляли в детстве. Но допустим, что все, что вы мне говорите об этих судах со слов капитана Спайерса, правда; скажите же, каким образом этот человек, которого вы называете по справедливости нашим злейшим врагом, удовольствовался простой прогулкой над нашими головами, вместо того чтобы уничтожить нас, обратить нас в порошок, как вы говорите, стереть с земли?! Это — мое последнее возражение, так как я вижу, что все против меня!

— Ответить на ваше последнее возражение нетрудно, Дик! Дело в том, что, завладев «Лебедем», «человек в маске» тем легче сумел управляться с ним на воде, на суше и в воздухе, что в продолжение нескольких дней видел, как капитан управлял «Римэмбером». Но капитан позаботился скрыть опасный механизм от нескромных взглядов; чтобы эти электрические аккумуляторы привести в действие, надо знать секрет скрытого механизма, а наш враг еще не знал вчера этого секрета; вот почему он и не мог вчера ничего предпринять против нас. Но он знает об этих страшных силах, какими обладает «Лебедь», и если ему удастся раскрыть этот секрет раньше, чем Джильпинг сдержит свое обещание поднять «Римэмбер» на поверхность, то мы погибли. Даже сам изобретатель не знает иного средства воспротивиться этим батареям, как противопоставить им более сильные батареи; но эти более сильные батареи покоятся на глубине 50 сажен под водою!

— Простите мое недоверие, Оливье, но я ведь человек неученый, — сказал канадец, — и мне очень трудно поверить вещам, превосходящим мое понимание. Не понимая же опасности, я не могу придумать и средства к отвращению ее; поэтому скажите мне, что вы думаете делать и как рассчитываете помочь беде!

— Одно только может спасти нас и дать время Джильпингу исполнить свое обещание, а именно: капитан полагает, что наш враг не сумеет открыть секрета, не рискуя при этом жизнью; возможно, что момент его торжества будет вместе с тем и моментом его смерти! Не так ли, Джонатан? — спросил Оливье.

— Совершенно верно! Если этот негодяй не будет руководствоваться указаниями известного механика-специалиста, то можно почти с уверенностью сказать, что он убьет себя при первой попытке воспользоваться электрическими аккумуляторами. Все двери во внутреннем помещении заперты, и первая дверь, которую он попытается раскрыть, угостит его таким зарядом электричества, которое могло бы убить быка! Но на это нельзя слишком сильно рассчитывать, так как, бежав с «Римэмбера», лежащего на глубине 50 сажен под водою, этот человек сделал такой фокус, на какой не всякий был бы способен, а это доказывает, что мы имеем дело с человеком недюжинным!

Последние слова как-то угнетающе подействовали на всех. Все были люди смелые и не раз доказали это, но эта нависшая над их головами опасность, против которой они были совершенно бессильны, невольно угнетала их; почти бессознательно каждый из них кидал украдкой взгляд в окно, не виднеется ли где-нибудь на горизонте страшное судно, грозящее всем им гибелью. Воцарилось тяжелое, давящее молчание.

— Несомненно, верно, — заговорил капитан, — что до сего момента он еще ничего не открыл, иначе этот человек ни на час не отсрочил бы торжества своей ненависти, и если мы еще существуем, то это доказывает только, что он еще ничего не знает. А теперь будем ждать, когда мистер Джильпинг объявит нам, что эта тягостная неопределенность нашего положения должна прекратиться.

— Ага! — сказал Джильпинг. — Вы ждете моего ответа? Ну так скажу: я потребовал 8 суток, а теперь думаю, что завтра к вечеру, перед заходом солнца, «Римэмбер» будет на поверхности!

Громкое «ура» огласило комнату.

— Если так, то вы наш спаситель! — воскликнул капитан. — Я буду обязан вам более чем жизнью! Благодаря вам десять лет трудов, мучений и лишений не будут потеряны ни для меня, ни для человечества!

— Я хотел было сделать одно предложение, — сказал канадец, — но теперь оно утрачивает свой смысл.

— А вы все-таки скажите, милый Дик! — заметил граф.

— Я думал во главе нашего отряда и сотни нагарнукских воинов двинуться форсированным маршем к деревням нготаков и похитить «Лебедя» прежде, чем кто-либо успеет догадаться о нашем появлении!

— Что же, мысль недурна, и в случае, если Джильпинг опоздает, ею можно будет воспользоваться! — заметил Оливье.

— Господин, Птица-Пересмешник хотел бы сказать свое слово! — произнес вдруг молодой нготак, сидевший на корточках за стулом своего господина.

— Говори, — сказал канадец, — мы тебя слушаем!

— Господин, Отуа-Нох и его крылатое судно уже не в деревнях моего племени!

— Что ты говоришь?

— Воан-Вах сказал правду, господин: «человек в маске» улетел на своем судне в Мельбурн!

— Когда?

— В тот самый день, когда он уговорился с великими вождями моего племени!

— Неужели он отказывается от борьбы? — сказал Оливье.

— Отнюдь нет, граф, — возразил капитан, — этот человек крайне предусмотрителен и осторожен: он отправился в Мельбурн, чтобы захватить там лучшего механика и руководствоваться его советами!

— Что же, все к лучшему! Значит, он не успеет вернуться сюда ранее завтрашнего вечера!

— Я в этом не столь уверен, — заметил капитан, — «Лебедь» настолько быстроходен, что может пролететь это расстояние, туда и обратно, менее чем в одни сутки!

Вдруг он вскрикнул, кинулся к лампе и загасил ее. Но прежде, чем успели его спросить, что случилось, он заговорил громко и отчетливо:

— Господа, как можно больше спокойствия и порядка, прошу вас, иначе мы погибли! Видите вы два красных огня на краю горизонта?! Это электрические рефлекторы «Лебедя»! Зная их силу, я могу определить расстояние, на каком судно находится в данный момент, а именно в пяти или шести милях отсюда! Через десять минут, если оно несется полным ходом, «Лебедь» будет здесь; я погасил свет для того, чтобы он не мог служить неприятелю путеводным огнем. Не зная хорошо местности, ему придется замедлить ход, чтобы отыскать блокгауз и не сбиться с направления. Мы же и все обитатели Франс-Стэшена, все до последнего, должны бежать в лес, бежать как можно дальше от жилья! Предупредите об этом всех, кто находится здесь и на прииске, так как враг непременно направит свои уничтожающие силы прежде всего на жилье: он нарочно явился сюда ночью, рассчитывая застать нас всех спящими!

Все как бы остолбенели и напряженно глядели на две красные светящиеся точки, которые постепенно становились все ярче.

— Надо спешить, господа! Глупо оставаться здесь, дать себя прихлопнуть, как мышат в мышеловке!

И спустя десять минут все, что было живого во Франс-Стэшене и на прииске, находилось в глубине леса, на расстоянии не менее 400 сажен от жилища, на маленьком лесистом холме, откуда можно было следить за маневрами воздушного судна.

Так как кругом было страшно темно, то Оливье вздумал сделать перекличку, и только Джильпинг один не отозвался на свое имя, равно как Тукас и Дансон. Где же остался англичанин и оба механика? Что сталось с ними?

III

Секрет «Лебедя». — Четыреста миль в восемь часов. — Ошеломленный Дадсон. — Разряд электричества. — Уничтожение «Феодоровны». — Страшные опасения.

Вскоре страх беглецов превзошел всякую меру: «человек в маске» вернулся со своим воздушным судном. Но для того ли, чтобы снова только напугать их, или с тем, чтобы осуществить свою угрозу? Судя по решительному ходу маленького судна, капитан склонялся к последнему предположению.

Иванович действительно вернулся из Мельбурна, где ему посчастливилось напасть на инженера-электротехника, которого администрация вынуждена была уволить за пьянство. Стоит ли говорить, что это был англичанин, звали его мистер Дадсон. Предупрежденный о необычайной силе электрических машин воздушного судна, этот господин, вырядившись в резиновые перчатки и налокотники, мог безнаказанно экспериментировать над механизмами «Лебедя» и в несколько часов достаточно хорошо ознакомился с ними. Иванович, стоя подле него, тщательно записывал все, что Дадсону удавалось открыть или понять; делал он это для того, чтобы впредь не быть в зависимости от этого человека. Дело значительно упрощалось тем, что каждая кнопка была занумерована, и это было большой неосторожностью со стороны Джонатана Спайерса; объяснялась она тем, что, не имея возможности лично управлять всеми тремя судами, он хотел облегчить задачу доверенных лиц, которым намеревался передать управление маленькими спутниками «Римэмбера».

Чтобы не возбудить любопытства обитателей Мельбурна, Иванович прибыл туда ночью, не зажигая огней на «Лебеде», и спустился в тенистом и громадном саду итальянского посольства, глава которого, как помнит читатель, был также членом общества Невидимых, а потому и персонал посольства был благорасположен к Ивановичу.

Пять человек членов общества Невидимых, остатки из числа многих, командированных Великим Советом в Австралию, еще находились в Мельбурне в ожидании его распоряжений. «Человек в маске» посвятил этих лиц в свои намерения и в ту же ночь покинул Мельбурн, вместе с этими господами и Дадсоном, на «Лебеде», отправившись прямо на Франс-Стэшен и заранее предвкушая свое торжество.

Вместо того чтобы пользоваться для управления «Лебедем» хрустальными кнопками, помещавшимися снаружи, что препятствовало закрытию верхнего люка, Иванович теперь благодаря содействию Дадсона управлял им изнутри, из механического отделения. Теперь он мог одинаково свободно управлять судном на море, на суше и в воздухе.

Несясь вперед с невероятной быстротой, Иванович помышлял о том, чего ему удалось достигнуть в эти несколько дней: теперь изобретение Красного Капитана стало его собственностью, и через несколько часов он истребит Франс-Стэшен со всеми живущими в нем и утолит свою ненависть, а затем овладеет «Римэмбером», что теперь весьма нетрудно сделать. Конечно, надо было рассчитывать на известное сопротивление со стороны Дэвиса, но, обладая теперь всеми секретами механизма, он легко мог прекратить доступ воды в машины, и тогда через несколько часов машина, вырабатывающая воздух, перестанет работать, и на «Римэмбере» не останется ни одного живого существа, которое могло бы воспротивиться воле Ивановича.

При всем том, однако, его теперь стеснял еще один человек, а именно Дадсон. Он сделал снимки нескольких аппаратов и приспособлений, то есть занес в свою записную книжку важнейшие части механизма, изобретения Красного Капитана… К чему он это делал? Намерение его было очевидно.

— На свете не должно быть двух людей, владеющих этим секретом! — решил Иванович и созвал одного за другим всех пятерых Невидимых в свою каюту, где довольно долго беседовал с ними по-русски.

Отбыв в шесть часов вечера из Мельбурна, «Лебедь» к трем часам ночи был уже в виду Франс-Стэшена; по пути останавливались только раз, чтобы испробовать силу аккумуляторов; с высоты 200–300 сажен направили электрический ток на большое ранчо с населением в тридцать человек или более, с изрядным количеством скота и постройками, — и в одну секунду не осталось камня на камне, не уцелела ни одна кошка, ни один цыпленок: все было сметено с лица земли.

С Дадсоном сделалось дурно; он обладал слишком чувствительными нервами, и потому когда «Лебедь» достиг своей конечной цели, то злополучного электротехника уже не было более на воздушном судне: Иванович приказал во время пути раскрыть верхний люк, чтобы пассажиры могли подышать свежим воздухом, и вдруг с Дадсоном сделалось головокружение; несчастный, громко вскрикнув, исчез в пространстве; так по крайней мере доложили Ивановичу его подчиненные.

— Бедняга умрет раньше, чем коснется земли! — проговорил Иванович. — Отворять этот люк слишком опасно. Распорядитесь его закрыть! — приказал он Амутову, тому из пяти Невидимых, которого он возвел в должность помощника командира на «Лебеде» и которого за короткое время полета обучил всем секретам управления этим воздушным судном.

Не спуская глаз с двух рефлекторов, Джонатан Спайерс с болью в сердце следил за полетом неприятеля. Еще несколько минут, и «Лебедь» будет над Франс-Стэшеном.

С того момента, как граф и его друзья схоронились в лесу, никто не проронил ни слова. Но в ту минуту, когда «Лебедь» спустился над его домом, Оливье подошел к капитану и спросил его вполголоса:

— Как вы думаете, что он может сделать?

— Молите Бога, граф, чтобы бешенство этого человека не обрушилось на ваш дом; иначе из всего, что там есть, не уцелеет ни одна былинка: все обратится в жалкую груду мусора!

Вдруг слабый крик радости вырвался из груди капитана; «Лебедь», описав круг над домом, направился к озеру, и через секунду раздался оглушительный удар: «Феодоровна», стоявшая на якоре на некотором расстоянии от берега, исчезла в клубах пенящихся волн и страшном водовороте, образовавшем глубокую воронку. Сотрясение воздуха было настолько сильно, что, несмотря на большое расстояние, все укрывавшиеся в лесу попадали на землю.

Когда они снова поднялись на ноги, то при свете рефлекторов «Лебедя», освещавших озеро, как днем, на его поверхности увидели плавающие жалкие обломки судна. Онемев от ужаса, все смотрели на эту страшную картину, не решаясь обменяться своими впечатлениями. Но это было еще не все. Теперь, когда все они думали, что «человек в маске» обрушится на жилые строения Франс-Стэшена, они вдруг увидели, что «Лебедь» стал быстро уходить под воду. При виде этого Джонатан Спайерс не мог удержаться, чтобы не воскликнуть:

— Негодяй, он попытается теперь завладеть «Римэмбером»!

Но он тотчас же успокоился, вспомнив, что внешний механизм большого судна был совершенно иной, чем механизм малых судов. Тем временем на поверхности озера снова появились «Лебедь» и вместе с ним «Оса». Теперь Джонатан понял, зачем Иванович опускался на дно: он хотел похитить у него на глазах и второе судно. Если бы люди умирали от бессильного бешенства, то Красный Капитан, наверное, умер бы в этот момент.

Тем временем оба воздушных судна плавно поднялись в воздух, как две морские чайки, и с минуту носились над озером, затем «Лебедь» выдвинулся вперед, и оба медленно понеслись по направлению к деревням нготаков.

Джонатан Спайерс впился ногтями себе в грудь; то, что он испытывал в эти минуты, не поддается описанию.

— Клянусь, — воскликнул он, — что, если когда-нибудь этот негодяй попадется в мои руки, я заставлю его испытать во сто раз худшие мучения! Он издевается теперь над моим бессилием… Но что же делает Джильпинг? О, я отдал бы двадцать лет моей жизни за то, чтобы «Римэмбер» был теперь в моих руках хотя бы всего только на один час!

— Как вы думаете, — спросил Оливье, — вернется он сюда еще раз в эту ночь?

— Несомненно! — отозвался Спайерс. — Он отлично понимает цену времени, и если отсрочил на несколько минут свое мщение, то только для того, чтобы лучше и полнее насладиться им. Вероятно, «Лебедь» уже перерасходовал весь свой запас электричества на уничтожение «Феодоровны», а «Оса» не была еще готова. Теперь потребуется около часа, чтобы зарядить аккумуляторы обоих судов; через этот промежуток времени он и вернется, чтобы совершить свое дело уничтожения и разрушения. Запоздай он всего только на 24 часа — и мы были бы спасены. Мой бедный «Римэмбер», бедные мои товарищи! — И, закрыв лицо руками, Красный Капитан заплакал, как дитя.

— Если бы мы предупредили нагарнуков, то, быть может, нам удалось бы помешать ему! — заметил Дик.

— О нет! Это повлекло бы за собой только большее число жертв! — проговорил капитан.

В этот момент перед ним, точно из-под земли, вырос туземец и шепнул ему на ухо:

— Иди, Воанго ждет тебя!

Так называли нагарнуки по старой памяти Джильпинга.

Капитан сразу повеселел: в этих двух словах ему почудился луч надежды.

— Подожди, я сейчас иду за тобой, — ответил он туземцу также шепотом, затем, обращаясь к остальным, громко заметил: — Если вы дорожите жизнью, то пусть никто не уходит отсюда до тех пор, пока я не вернусь!

— А куда вы идете? — спросил граф.

— Попытаться спасти всех вас! — сказал капитан и исчез в кустах, где его поджидал нагарнук.

IV

Джонатан Спайерс и Джильпинг.

Красный Капитан быстро пробирался по кустам вслед за проворным и привычным туземцем и, спустившись с холма, услышал знакомый голос:

— Простите, капитан, что я побеспокоил вас, но я думал, что вам будет приятно совершить маленькую прогулку!

— Что вы хотите сказать? — спросил капитан.

Но вместо ответа почтенный проповедник затянул своим гнусавым голосом 65-й псалом.

— Бога ради, — воскликнул Спайерс, — скажите, что значит эта штука!

— Я вовсе не шучу; я думаю, что вы никогда не слыхали музыку этого псалма на кларнете! — отвечал Джильпинг.

— Побойтесь Бога! — умоляюще проговорил капитан.

— Ну, ну… пойдемте… Вы, пожалуй, правы, и нам нельзя терять времени. Садитесь позади меня на моего осла. Это очень смирное и кроткое животное, привычное к музыке, и ему будет очень приятно везти нас обоих, я в этом уверен!

Не зная, что ему делать и положительно теряя голову, несчастный Джонатан Спайерс счел за лучшее беспрекословно подчиниться оригинальному англичанину.

— Прекрасно, — продолжал тот, — вот так, надеюсь, вам хорошо сидеть. А ты, нагарнук, возьми повод и веди нас! — добавил он, обращаясь к туземцу.

Когда они тронулись в путь, Джильпинг достал свой кларнет и принялся услаждать слух капитана музыкой 65-го псалма, и звуки церковного пения, плавные и протяжные, будя ночную тишину, приводили в неописуемое удивление бедных ара, зеленых попугайчиков и какаду, нарушая их мирный сон.

А Джонатан Спайерс только молил Бога, чтобы Он помог ему удержаться от преступления: ему хотелось задушить Джильпинга, чтобы только прекратить его музыкальные излияния.

Между тем почтенный проповедник, окончив псалом, тщательно разобрал и сложил свой инструмент в футляр, затем, обернувшись к своему спутнику, сказал:

— Кстати, капитан, я пришел к убеждению, что можно попытаться поднять ваше судно и менее сложным механизмом, чем я первоначально думал!

— Что вы хотите сказать? — спросил капитан.

— Да это очень просто! Могу вас уверить, я вам обещал окончить эту историю к сегодняшнему вечеру, но, видя, что ваш «Римэмбер» нужен вам, сейчас же решил позвать своего осла Пасифика.

— Мистер Джильпинг! — воскликнул капитан, едва сдерживаясь.

— Вы понимаете?! Да, я позвал Пасифика и сказал ему тихонько, потому что он ужасно не любит, когда с ним обращаются резко: друг мой, нам необходимо быть ровно в десять минут на прииске!

— Мистер Джильпинг! — снова воскликнул капитан умоляющим тоном.

— Что? Вы больны? Нет!.. Прекрасно, так я продолжаю; мы отправились с ним на прииск; я шел рядом — когда нам надо спешить, то мы скорее идем пешком оба. Ровно в десять минут мы были на прииске; люди не прекращали работы, и иголки работали быстро и хорошо!

— Иголки? — переспросил капитан.

— Ну да, иголки — парусный холст лежал грудами.

— Парусный холст? — повторил капитан.

— Ну да… ведь не думали же вы, в самом деле, что я его построю из дерева! — И англичанин громко расхохотался.

Джонатан Спайерс ничего не мог взять в толк: ему казалось, что он теряет рассудок.

— Построить из дерева… что? — переспросил он.

— Что? Ну конечно, тот аппарат, который должен поднять на поверхность ваш «Римэмбер»! При мне в какие-нибудь четверть часа все было окончено и перевезено на берег озера, равно как и десять снопов соломы и маленькая печь. С восходом солнца, как только немного рассветет, мы приступим к делу — и ваш «Римэмбер» будет на поверхности озера. Я, конечно, не могу вам обещать, что он долго продержится, нет, так как аппарат очень слаб, но все же мы его поднимем.

Из всего, что говорил Джильпинг, капитан ничего не мог сообразить; он понял лишь одно: что англичанин сдержит свое обещание и, не будучи долее в состоянии владеть собой, под влиянием внезапного прилива крови к голове, слабо вскрикнул и без чувств скатился на траву.

V

Приготовления. — Идея мистера Джильпинга. — На борту «Римэмбера». — Волнения Джонаса Хабакука Литльстона. — Заговор.

И нагарнук, и Джильпинг бросились на помощь капитану, но последний усилием воли уже поднялся на ноги и прежде всего бросился к Джильпингу и, до боли пожимая ему руки, воскликнул:

— Сто раз за эту ночь я обещал полжизни за обладание «Римэмбером» в течение одного часа, а потому я теперь говорю вам, мистер Джильпинг: когда бы вам ни понадобилась моя жизнь и при каких бы то ни было условиях, она — ваша!

— Полноте, капитан! Да это такая простая штука, что ребенок мог бы ее придумать! Вес «Римэмбера», по вашим словам, превосходит весьма немного его водоизмещение; потому-то он и может держаться между двумя водами — и подыматься, и опускаться при самом незначительном давлении. Он и подымается, и опускается под водою на основании тех же законов, как и воздушный шар в атмосфере. Сжатый воздух между стенками его корпуса легче воды и заменяет ему газ. Если вы выпустите часть этого сжатого воздуха, «Римэмбер» опустится ко дну, а как только ваша машина, вырабатывающая воздух, возместит утраченное количество воздуха, он начнет всплывать. Но для управления надо, чтобы ваше судно во всякое время было послушно малейшему давлению. Так вот, это небольшое количество воздуха, которое вы не в состоянии при настоящих условиях возместить ему, так как находитесь вне вашего судна, я думаю заменить маленьким воздушным шаром.

— Шаром! Действительно, как это просто! — воскликнул Джонатан Спайерс.

— Это положительно «Колумбово яйцо». Как это не пришло мне в голову!

— Единственное затруднение, — продолжал Джильпинг, — это было соединить наш шар с вашим судном, лежащим на глубине 40 сажен от поверхности озера. Я придумал сделать это с помощью двух колец из кованого железа, укрепленных на длинных канатах и надетых одно на нос, другое на корму судна, после чего канаты обоих колец, соединенные вместе, привяжут к канатам шара — и дело в шляпе! Еще вчера ночью Биган, Тукас и я на одной из шлюпок «Феодоровны» навели и надели кольца на нос и на корму «Римэмбера», теперь остается только привязать шар к канатам от колец, наполнить его нагретым воздухом с помощью маленькой печи и рубленой соломы, которые теперь уже заготовлены на берегу, — и через какие-нибудь пять минут вы увидите на поверхности озера ваш «Римэмбер». Но вам надо будет поспешить воспользоваться коротким моментом, в течение которого нам можно будет сообщиться с ним, так как шар почти наверное не выдержит увеличившейся тяжести судна вне воды и лопнет почти в тот самый момент, когда судно появится над поверхностью.

Все это Джильпинг говорил, продолжая продвигаться вперед, и вскоре собеседники, в сопровождении туземца, вышли на берег озера.

Здесь было все в полной готовности; Тукас и Дансон были на своих местах. Джонатан Спайерс был вне себя от радости: он уже не сомневался в полном успехе придуманного Джильпингом приема и, в порыве невыразимой благодарности судьбе, даровавшей ему спасение тогда, когда он все считал безвозвратно погибшим, внутренне дал клятву во имя графа и ради тех добрых людей, которые захотели помочь ему теперь, посвятить весь остаток дней своих на благо человечеству, а не на горе ему, как он мечтал раньше.

«Покорив Ивановича и рассчитавшись с ним, я употреблю свое изобретение на то, чтобы даровать народам мир вместо уничтожения и войны. Народы восстают друг на друга, только побуждаемые или принуждаемые к тому честолюбивыми завоеваниями и человекоубийцами, себялюбивыми и жестокими, между тем сами по себе они желают жить в мире и трудиться над своим благосостоянием. И я буду стоять на стороне народов против тех, которые натравливают их друг на друга для своих личных выгод и тщеславия; буду стоять за слабых против сильных, за жертв против их палачей!» — думал Красный Капитан.

Между тем время шло; звезды начинали бледнеть на горизонте; близился рассвет. Очевидно, и Иванович дожидался этого момента, чтобы действовать с большей уверенностью и полнее насладиться своею местью.

Капитан вырвал из своей записной книжки листок и набросал на нем карандашом следующие строки:

«Все обстоит хорошо. Через четверть часа я буду на „Римэмбере“! Предупредите нагарнукских воинов, чтобы они рассыпались по всему лесу, так как возможно, что, потерпев поражение, „человек в маске“ покинет своих и будет стараться укрыться в лесу. Не надо дать ему возможности бежать: настал час возмездия за все его преступления!»

Эту записку он отослал с туземцем молодому графу, чтобы успокоить его.

— На места, господа! — скомандовал Джильпинг.

Красный Капитан встал на самом краю берега, как раз против того места, где в нескольких саженях от берега находился его «Римэмбер», готовый каждую минуту кинуться в воду и вплавь добраться до своего судна.

— Биган, растопите печь! — продолжал Джильпинг.

Солома разом вспыхнула и ярко запылала; люди без устали подбрасывали ее в огонь, и спустя несколько минут аэростат стал надуваться.

Оба механика держали наготове причалы, чтобы спустить по первому слову команды…

Вернемся, однако, к тому, что происходило внутри судна, которое теперь поднимали на поверхность воды. Прошло всего только пять дней с того времени, как капитан покинул «Римэмбер», но эти пять дней показались целою вечностью экипажу. Мрачный и безмолвный, как грозный призрак, Самуэль Дэвис наблюдал за тем, чтобы все исправляли свою службу совершенно так же, как при капитане. Но уже на третьи сутки Холлоуэй, старший механик, осмелился явиться к Дэвису и спросить его, долго ли они будут оставаться в этом положении. В ответ на этот вопрос Дэвис указал ему на свои пистолеты и сказал:

— В следующий раз они вам ответят!

И Холлоуэй ничего не спрашивал больше, но среди механиков началось глухое брожение; открытый бунт неминуемо разыгрался бы на судне, если бы все эти люди не были глубоко убеждены, что их жизнь находится в зависимости от жизни лейтенанта Дэвиса, которому одному из всех, как они думали, был известен секрет управления судном; если его не станет, то ни один человек не выйдет живым из этого металлического гроба. И этого было достаточно, чтобы держать всех в границах самой строгой дисциплины.

Чудесное бегство Ивановича не возбудило никакого удивления или недоумения, потому что Дэвис объявил Прескотту и Литльстону, что он отправил его с поручением к капитану, сам же он, не зная, как объяснить себе это непонятное исчезновение, полагал, что сам капитан приходил за своим другом и увез его с собой ночью, не предупредив никого о том. Это предположение, вполне согласовавшееся с характером Джонатана Спайерса, было тем более вероятно, что Дэвис всегда считал русского за ближайшего друга и поверенного капитана.

Таким образом, все волей-неволей мирились с существующим положением. Но если бы кто-либо мог заподозрить, что секрет «Римэмбера» был так же известен Дэвису, как и последнему механику, и что жизнь всех находящихся на судне всецело зависела от возвращения капитана, то волнение было бы велико и едва ли бы Дэвис был в состоянии поддержать дисциплину.

Особенно неспокойным было поведение почтенного Джонаса Хабакука Литльстона: в противоположность мрачному спокойствию всех остальных он проводил большую часть дня в своей каюте, давая полную волю своим горьким мыслям.

— Ну виданное ли дело, чтобы в мои годы, в сорок пять лет, человек, занимавший почетное положение в калифорнийском суде, вдруг очутился в какой-то закупоренной жестянке, на дне австралийского озера, где можно пить только дистиллированную воду и дышать искусственно выработанным воздухом? Нет, без сомнения, это фамильная наследственность! Мой отец в один прекрасный день исчез, и никто никогда ничего не слыхал о нем; шестнадцати лет от роду, сестра моя Анна Мария вышла замуж за какого-то траппера-канадца и вместе с ним покинула цивилизованное общество и пошла скитаться по лесам и дебрям и жить жизнью дикарей. Наконец, мой младший брат забрал себе в голову перелететь на воздушном шаре через Атлантический океан и тоже пропал бесследно. Я один вел нормальный и разумный образ жизни, но и мне, очевидно, суждено кончить, как они. Какая злая насмешка судьбы: начинать делать глупости в сорок пять лет! После этого я готов ждать от себя всего, что угодно; я поверю, что могу сделаться вождем дикарей, что меня будут звать Дубонос или Летучий Змей, что я стану скальпировать своих собратьев, поклоняться какому-нибудь Маниту и есть человеческое мясо! Я как сейчас помню, как моя незабвенная миссис Литльстон говорила мне: Хабакук, если меня не станет, ты сделаешь еще что-нибудь худшее, чем все они, твои родственники. И что же? Что же? Едва только она успела умереть, как я тотчас же поступаю казначеем на судно, летающее под облаками, и на шар, ныряющий на дно океана… Другой бы сразу сбежал на моем месте, когда его встретили два немых негра, которые посмотрели на меня, как будто желая съесть, и когда владелец чудовищного судна, взглянув на меня, как будто собираясь вышвырнуть меня в окно, дал мне всего один час сроку перед отправлением в бесконечное путешествие, цель которого мне не была известна! Ах, миссис Литльстон, миссис Литльстон, зачем вы так рано переселились в лучший из миров! Если бы вы не покинули меня, я не был бы заключен, как сардинка, в запаянную жестянку и не разгуливал бы в железной клетке, как африканский лев в зоологическом саду, не жил бы на глубине 50 сажен под водою, как морская рыба… Нет, надо положить этому конец! — неизменно восклицал Хабакук в заключение и шел разыскивать Дэвиса.

— Мистер Самуэль Дэвис! — обращался он к нему, но тот обыкновенно откликался не раньше как на пятый или шестой раз своим обычным ледяным тоном, сопровождаемым холодным, непроницаемым взглядом его строгих суровых глаз:

— Чем могу вам служить?

Вся решимость Литльстона при этих словах Дэвиса как-то разом пропадала; он робко спрашивал грозного лейтенанта:

— Который теперь час?

Однажды даже, смущенный ледяным тоном и строгим взглядом лейтенанта, Литльстон настолько смутился и растерялся, что на вопрос Дэвиса ответил:

— Сегодня прекрасная погода, мистер Дэвис, превосходная погода!

Врач Прескотт разразился громким смехом, и даже сам Дэвис не мог удержаться от улыбки.

Однако Холлоуэй не мог забыть оскорбительной для него угрозы Дэвиса и мало-помалу, заручившись сочувствием своих подчиненных, решил совместно с ними завладеть особой лейтенанта и силой принудить его под угрозою смерти поднять «Римэмбер» на поверхность озера. Условившись в способе действий, заговорщики отложили осуществление своего замысла на 24 часа, бесповоротно решив действовать в случае, если к этому времени не вернется капитан.

Дэвис был превосходный лейтенант, знающий свое дело, свято помнящий свой долг и беззаветно смелый, но это был не такой человек, какой требовался для поддержания дисциплины на судне в отсутствие капитана, особенно на таком исключительном судне, как «Римэмбер», где люди подолгу принуждены были оставаться без света, без солнца, без всего, что может разнообразить жизнь на судне. При таких условиях нужен был человек строгий, но вместе с тем и обходительный, который мог бы поддерживать свой авторитет одновременно и строгостью, и расположением подчиненных к себе.

Упомянутые 24 часа прошли, а капитан еще не вернулся, Холлоуэй и остальные механики стали ночью совещаться и, порешив не терпеть далее подобной жизни, вооружились револьверами и ножами и направились к каюте лейтенанта, который только что заснул крепким сном, посвятив часть ночи на обход судна для наблюдения за порядком.

Было около пяти часов утра.

Заговорщики подошли уже к самым дверям каюты Дэвиса, как вдруг ощутили легкое содрогание судна, как будто оно собиралось тронуться с места. Холлоуэй, шедший впереди, остановился; «Римэмбер» снова дрогнул, и привычные моряки на этот раз несомненно почувствовали, что судно снялось со дна и постепенно подымается на поверхность. В этот момент распахнулась дверь, и на пороге показался Дэвис.

— Что тут происходит? — спросил он. — Что вы здесь делаете? — строго и повелительно спросил он механиков.

— Мы пришли предупредить вас, лейтенант, что «Римэмбер» снялся!

VI

Шар Джильпинга. — Военная хитрость. — Амутов. — Лев и лисица.

Первые признаки зари начали появляться на небе, когда Джильпинг громовым голосом крикнул: «Отдать причалы! Все отдать!» Приказание было выполнено с таким проворством, что маленький шар разом, почувствовав свободу, тотчас же стал подыматься. Громкое «ура» приветствовало этот результат стараний Джильпинга.

После первого подъема, всего на высоту нескольких метров, шар как бы судорожно вздрогнул; канаты и даже самая ткань его как будто натянулась вследствие тяжести, которую им приходилось выдерживать; это продолжалось всего одну секунду, но капитан побледнел как полотно.

Что, если канаты не выдержат или шар лопнет? Эта мысль молнией обожгла его мозг, и он чуть было не упал в обморок. Но его решение было принято: если несчастье случится, он моментально кинется в озеро и исчезнет с лица земли. Но вот шар снова стал медленно подыматься с быстротой, приблизительно один метр в секунду, быстротой, постепенно уменьшающейся вследствие убыли газа, но, по расчетам Джильпинга, все-таки должен был подняться на нужную высоту.

Вдруг Джонатан Спайерс громко и радостно воскликнул и, закинув руки вверх над головой, кинулся в озеро, завидев под водой очертание своего судна. Проникнуть в него тем же путем, каким Иванович выбрался из него, было делом одной минуты, а затем «Римэмбер», управляемый капитаном, поднялся до ватерлинии и подошел к набережной. Верхний палубный люк раскрылся, и Джонатан Спайерс вышел на палубу, окруженный всем своим штабом. Легкий утренний ветерок донес до его слуха приветственные возгласы графа и его друзей, следивших за всеми перипетиями подъема «Римэмбера» с лесистого холма, где он их оставил.

— А теперь, друзья, — сказал Джонатан Спайерс Джильпингу и другим собравшимся на берегу, — спешите как можно скорее в лес к графу; с этой естественной обсерватории вы сумеете, ничем не рискуя, присутствовать при последнем действии этой страшной драмы. Час возмездия пробил для «человека в маске»! А пока мы снова уйдем на несколько метров под воду, чтобы он не увидел нас раньше времени!

— Не нужно ли кому-нибудь из нас остаться здесь, в кустах, чтобы предупредить вас о появлении на горизонте врага условным сигналом, револьверным выстрелом или камнем, брошенным в озеро?

— Нет, посредством двух превосходных рефлекторов я могу наблюдать весь горизонт, держась между двух вод. Уходите скорее, вы едва успеете укрыться от опасности!

Сказав это, Джонатан Спайерс срезал канаты, прикреплявшие шар к «Римэмберу», затем с помощью людей своей команды сбросил кольца в озеро, так как теперь они могли только стеснять судно во время маневрирования в воде и в воздухе.

Однако «человек в маске» все еще не показывался, хотя все уже было готово для его встречи: в каждом кусте и за каждым деревом скрывался нагарнукский воин, а все европейцы собрались на лесистом холме, где граф и его друзья провели ночь.

Когда Джон Джильпинг с остальными прибыл сюда на своем возлюбленном Пасифике, то был встречен, как триумфатор, и только появление на горизонте двух темных точек прервало ряд громких приветствий по его адресу. Эти две темные точки были «Лебедь» и «Оса», являвшиеся сюда, чтобы довершить дело уничтожения, начатое вчера. Иванович удалился ночью только для того, чтобы зарядить аккумуляторы и дать нужные наставления Амутову, которому он поручил управление «Осой». Из осторожности он направился на территорию нготаков, своих союзников, чтобы не рисковать быть захваченным врасплох: он опасался, что капитан Спайерс предпримет что-нибудь, чтобы вернуть себе хоть одно из своих малых судов, не имея возможности пользоваться большим.

Всего несколько часов назад он еще видел «Римэмбер» на дне озера, и ничто не давало ему повода думать, что за это короткое время положение вещей могло хоть сколько-нибудь измениться.

Уверенный в успехе своего предприятия, Иванович отдал своему лейтенанту, то есть Амутову, самые несложные приказания, а именно: следовать за ним и во всем подражать его действиям.

Прежде всего, он намеревался окончательно уничтожить жилой дом Франс-Стэшена, а также магазины и другие строения Лебяжьего прииска, а затем, если кто-либо из обитателей уцелеет, он станет преследовать их одного за другим, пока не останется в живых ни одного европейца. Двух человек особенно преследовала его ненависть: графа д'Антрэга и Джонатана Спайерса, а между тем он знал, что вместо того, чтобы бежать, эти люди будут стоять в первых рядах защитников. Покончив со своими личными счетами, он обещал своим союзникам нготакам истребить и стереть с лица земли деревни нагарнуков и помочь им истребить их врагов, всех до последнего.

Ввиду этого нготакская армия подошла к границе своей территории, чтобы присутствовать при истреблении всех белых, за исключением кобунга, которого они просили пощадить.

Но Иванович ничего не обещал: разве он мог что-нибудь сделать, если этот кобунг будет находиться в момент разряда электричества в районе его действия?

Подойдя на расстояние полуверсты от дома Франс-Стэшена, оба воздушных судна спустились на землю, и Иванович с несомненным издевательством отправил к неприятелю парламентера-туземца с предложением всем белым сдаться на его милость, причем всем им обещал жизнь, за исключением троих, имена которых будущий победитель не пожелал назвать. Но посланный вернулся обратно со следующим надменным ответом: «человеку в маске» дается 10 минут, чтобы вернуть оба судна, похищенные им, их настоящему владельцу и объявить себя его пленником, после чего он будет расстрелян, как солдат, вместо того чтобы быть повешенным, как лесной разбойник!

При этих словах Иванович невольно вздрогнул: он положительно не понимал подобной смелости со стороны противников.

— Довольно, — воскликнул он, — идем на них, и не щадить никого!

Оба судна плавно поднялись прямо на главное здание Франс-Стэшена.

Тогда произошло что-то необычайное: граф сообщил своим друзьям явившуюся у него мысль, которая тотчас же была единодушно принята всеми.

— Человек этот трус! — сказал он. — Это мы видели из того, что он всегда выставляет кого-нибудь вместо себя там, где ему может грозить опасность! Перенесемте стол и нужное количество кресел на эспланаду и расположимся там кто с книгой, кто с шахматами, кто с полевым биноклем, наблюдая за их полетом как бы ради развлечения как за самым обычным любопытным явлением. Я уверен, что этот трус при виде нашего хладнокровия смутится. Мы же ничем при этом не рискуем, так как капитан, который не спускает с него глаз, успеет вовремя предупредить всякую беду!

Действительно, и «Лебедь» и «Оса» были построены так, что могли посылать свой разряд электричества не иначе, как вертикально, то есть лишь тогда, когда они находились непосредственно над своею мишенью, а прежде, чем это могло случиться, «Римэмбер» имел достаточно времени, чтобы помешать Ивановичу осуществить их намерение. Кроме того, можно было сказать с уверенностью, что одно появление «Римэмбера» должно было заставить Ивановича прежде всего подумать о самозащите или даже искать спасения в бегстве.

Каково же было, в самом деле, удивление и недоумение Ивановича, когда, поднявшись на достаточную высоту, чтобы видеть эспланаду Франс-Стэшена, которую до того скрывали от него деревья, он вдруг увидел на ней всех европейцев в полном сборе, расположившихся как было упомянуто выше, причем почтенный Джильпинг, взобравшись на спину своего возлюбленного Пасифика, пытался заставить его проделать приемы «высшей школы», чему последний упорно не поддавался. В тот момент, когда установленные на «Римэмбере» рефлекторы передали эту картину, Джонатан Спайерс, не смеявшийся уже много дней, не мог не разразиться громким смехом; его примеру последовали и остальные.

— Браво, — воскликнул он, — я уверен, что это испугает и внушит страх этому трусу Ивановичу!

Действительно, оба воздушных судна держались в воздухе на расстоянии 150–200 сажен от жилища графа и Дика, не смея приблизиться к нему. Вдруг они наклонили свои носы и стали медленно спускаться к земле: удивленный донельзя поведением своих врагов, Иванович почувствовал безотчетный страх и подал сигнал спуститься на землю, чтобы посоветоваться со своим помощником Амутовым.

— Ну чего вы ждете? Отчего разом не поразите всех этих дерзких?! — грубо воскликнул Амутов, как только палубные люки обоих судов раскрылись. — Право, если бы я не находился у вас под началом и если бы смерть этих людей не была мне глубоко безразлична, я бы стал действовать помимо вас!

— Да разве ты не понимаешь, что для того, чтобы так бравировать в их положении, они должны рассчитывать на что-нибудь верное, на что-нибудь такое, что может парализовать наши действия?!

— Тем лучше, — сказал Амутов, — роль убийцы мне не по душе. А вы разве деретесь только без риска, наверняка?

Бледный и нерешительный Иванович был жалок в эту минуту.

— Ты не знаешь Джонатана Спайерса, — заметил он, — он способен изобрести в несколько дней какую-нибудь адскую машину, которая заставит всех нас дорого поплатиться за нашу смелость!

— Как! Имея в своем распоряжении такие сильные орудия, вы способны отступить?! Так зачем было срывать меня из Мельбурна? Нет с этим надо покончить; дайте мне попытать счастья! Я пойду вперед, а вы будете держаться на некотором расстоянии позади меня, чтобы в случае надобности оказать мне поддержку!

Иванович все еще не решался.

— Ничего не может быть естественнее, — продолжал Амутов, которому были известны намерения Невидимых касательно графа. — Предводитель всякой экспедиции руководит действиями, а не выставляет себя вперед!

— Пусть так, — согласился Иванович, — в таком случае ты примешь командование «Лебедем», батареи которого уже испробованы нами вчера, это будет вернее!

— Хорошо, — согласился Амутов, — мне все равно!

Он не подозревал скрытой мысли Ивановича, который при этом имел в виду, что вчера Красный Капитан видел его на «Лебеде» и потому, если он в состоянии защищать Франс-Стэшен, то, наверное, направит свои главные силы на «Лебедя», полагая, что Иванович на нем, и, быть может, оставит без внимания «Осу» с неизвестным командиром.

Сотни человеческих душ были преданы смерти Ивановичем ради его интересов, но собою он никогда не рисковал, и теперь он помышлял только о том, как бы самому избежать опасности в случае неудачи. Его природная хитрость и осторожность пробуждались в нем с удвоенной силой при малейшем признаке опасности, и тогда он не задумываясь отказывался от всех своих планов и замыслов, только бы не рисковать своей особой. Вот почему его враги, несмотря на все мужество и настойчивость, не могли до настоящего времени наложить на него руки; они даже не знали его имени, кроме некоторых, которых он связал честным словом, уверенный, что эти люди никогда не изменят своему честному слову, даже если бы он сто раз изменил своим обещаниям.

Собираясь перейти на «Осу», Иванович сообразил, что находившиеся на этом судне двое Невидимых могли только стеснить его в момент бегства, и решил избавиться от них. В несколько минут в голове его создался новый план, который должен был обеспечить его несомненную победу впоследствии. Зная упорство Джонатана Спайерса в злобе и ненависти и решение канадца и графа преследовать его хоть до края света, Иванович был уверен, что ему без труда удастся заманить их вслед за собой куда угодно и таким образом заставить их попасть в расставленную им для них западню.

— Степи Урала безмолвны! — прошептал он сквозь зубы и приказал людям, находившимся на «Осе», перейти к Амутову на «Лебедь».

— Тебе будут нелишними еще два человека, — сказал Иванович, — а мне никого не надо!

У Амутова родилось подозрение, что этот трус хочет бежать. Но что он мог сделать против этого?! Кроме того, не все ли ему было равно, раз он решил действовать на свой страх, не рассчитывая на его поддержку?!

Оба воздушных судна одновременно поднялись на воздух, и Амутов, не оглядываясь, следует ли за ним Иванович, смело направился прямо на Франс-Стэшен. Видя его решительный образ действий, «человек в маске» на мгновение устыдился своего малодушия и, не рассуждая о том, что он делает, последовал за ним.

Завидев «Лебедя», мчавшегося прямо на Франс-Стэшен, наши друзья невольно устремили тревожные взгляды на озеро. Всего одна минута промедления — и могло быть уже поздно. Но едва успели они это подумать, как «Римэмбер», точно стрела, взлетел на воздух и преградил дорогу обоим суднам, вызывая их на бой. В один момент все обитатели Франс-Стэшена очутились на ногах и с напряженным вниманием вперили взоры вверх. Из-за кустов и деревьев буша также всюду вынырнули черные головы туземцев, нагарнуков и нготаков, сгоравших от нетерпения наброситься друг на друга, но выжидавших, когда белые люди окончат свои счеты между собой.

VII

Бой. — Смерть героя. — Бегство под водой. — Последний день нготаков.

Бой обещал быть тем более интересным, что все суда внутри нисколько не страдали от электрических залпов; чтобы победить врага, нужно было идти на абордаж, причем малейшая авария крыльев или руля должна была неизбежно повлечь за собой моментальное падение судна на землю, а это была неизбежная и страшная смерть для всего экипажа.

В данном случае если сила ударов была несомненно на стороне «Римэмбера», то проворство движения и численность были на стороне противника.

Достаточно было, чтобы одно из судов атаковало «Римэмбер» с носовой части, как другое могло наброситься со всего разлета на одно из крыльев колосса, и во всяком случае, повредить его. Понятно, что при этом и атакующее судно погибнет вместе с атаковавшим, и тогда победа останется за третьим маленьким судном, которое и сотрет с лица земли Франс-Стэшен и всех его обитателей.

Необходимо поэтому было, чтобы весь экипаж того из двух судов, которое атакует «Римэмбер», согласился пожертвовать своею жизнью.

Не подлежит сомнению, что если бы Амутов и Иванович могли сообщаться между собой, то первый предложил бы пожертвовать собой ради удачи предприятия, но Красный Капитан, предвидевший опасность, решил не дать времени своим противникам сговориться. Да и вид внезапно вынырнувшего из озера «Римэмбера» произвел на русского ошеломляющее впечатление, и некоторое время «Оса» бесцельно носилась в воздухе. Спайерс приписал это обстоятельство неосведомленности человека, которому Иванович должен был спешно поручить управление этим судном; думая, что его смертельный враг находится на «Лебеде», он направил «Римэмбер» на последний.

Амутов сразу понял, что не может рассчитывать на своего союзника, и решил смело выдержать схватку. Чтобы лучше владеть своим судном, он убавил ход, и в тот момент, когда «Римэмбер» устремился на него с целью нанести решительный удар, «Оса» кинулась книзу, и колосс, увлекаемый силой инерции, стремительно пронесся над ним. Едва только «Лебедь» остался позади, как тотчас же поднялся и пытался нанести «Римэмберу» удар своим тараном в кормовую часть. «Римэмбер» едва успел обернуться носом к противнику, который, видя, что его маневр не удался, пользуясь своей быстротой, взвился вверх и пронесся над гигантом.

То было поистине грандиозное зрелище, и зрители невольно испытывали известное сочувствие к этому маленькому судну, так геройски сражавшемуся с гигантом врагом.

После нескольких счастливо избегнутых атак маленькому «Лебедю» удалось наконец всадить свой таран в корму «Римэмбера», но — увы! — он не мог уже вытащить своего тарана и очутился как бы на буксире у своего неприятеля. Джонатан Спайерс тотчас же понял свое преимущество и направил свое судно к земле, рассчитывая, что если «Лебедь» не успеет высвободиться раньше, то «Римэмбер» возьмет приз. Иванович думал, что Амутов погиб; надо было бежать, но куда направиться, чтобы «Римэмбер» не нагнал его благодаря своей усиленной быстроте вследствие более сильных машин? Внезапно ему пришла в голову мысль хоть на время затерять свои следы. Его лавирование, к которому ему приходилось прибегать, чтобы не попасть в боевую линию, привело его к озеру, над которым теперь носилась в воздухе «Оса»; не задумываясь, Иванович направил свое судно к озеру и проворно нырнул в его глубь, сопровождаемый громкими криками присутствующих, видевших этот маневр. Этот поступок Ивановича лишил бедного «Лебедя» последней надежды в самый критический момент. Однако отважное маленькое судно все еще не сдавалось; оно употребляло теперь все свои усилия, чтобы высвободить свой таран, но это ему не удавалось. Тогда у Амутова явилась мысль произвести разряд электричества; моментально раздался оглушительный удар. «Лебедь» весь задрожал, точно готов был разлететься в щепки, но в тот же момент, освободившись, снова устремился на «Римэмбер» для фланговой атаки, которой «Римэмбер», однако, благополучно избежал, опустившись неожиданно вниз.

Один момент Амутов надеялся, что пробоина, нанесенная гиганту его тараном, сделает его негодным в бою, но блиндированная обшивка делала «Римэмбер» неуязвимым.

Тем не менее эта блестящая борьба маленького судна с гигантом подняла во мнении присутствующих личность Ивановича. Даже Джонатан Спайерс удивлялся его мужеству.

— А я-то считал его подлым трусом! — бормотал он, продолжая следить за всеми движениями своего противника… — Я положительно не узнаю его, и если бы его товарищ обладал хотя бы десятой долей его мужества, я был бы разбит своим собственным оружием… Если мне удастся взять его живым, то мы окажем ему честь и расстреляем его: таких людей не вешают, как собак! Какая жалость, что он так же подл, как и смел!

Но надо было покончить с ним как можно скорее: с таким врагом малейшая забывчивость могла повлечь за собой самые роковые последствия, и он решил преследовать его, не давая времени перевести дух, чтобы при первой же возможности выбить его из позиции. С этой целью Спайерс следовал за «Лебедем», не давая ему времени обернуться и стать лицом к лицу. Затем вдруг «Римэмбер послал в его крылья все шесть разрядов своих шести аккумуляторов, которые в противоположность „Лебедю“ и „Осе“ могли действовать и горизонтально, и вертикально, смотря по желанию и надобности. Самый ток не имел, собственно, разрушающего действия на арматуру „Лебедя“. Но течение воздуха было настолько сильно, что маленькое судно, захваченное в образовавшийся вихрь, закружилось, как осенний лист; этим моментом воспользовался „Римэмбер“: с быстротой молнии он настиг его и ударом своего мощного тарана сорвал у врага одно крыло. В тот же момент „Лебедь“, как раненая птица, рухнул на землю с высоты 200 или 300 сажен и разлетелся в щепки.

Спустя несколько секунд Джонатан Спайерс уже спустился на землю. Среди обломков погибшего «Лебедя» в лужах крови лежало пять страшно изуродованных трупов. Красный Капитан с жадностью и напряженным вниманием вглядывался в черты погибших. Но Ивановича среди них не было!

Подоспевшие в этот момент Оливье и его друзья, желавшие поздравить Джонатана Спайерса с победой, с изумлением увидели, что он был в бешенстве.

— Этот негодяй опять ушел от нас! — воскликнул он вне себя, — а вот пять смельчаков пожертвовали жизнью, чтобы дать ему возможность бежать! Какая жалость, что такое самоотвержение не нашло себе лучшего применения! — и, склонившись над убитыми, он долго разглядывал их одного за другим.

— Все пятеро были члены общества Невидимых, — сказал наконец капитан.

— Видите, у каждого железное кольцо на пальце; это — злополучные наивные солдаты, которых таинственное общество посылает умирать за неизвестные им цели, и ни один из них не отступает даже перед смертью!

Оливье и Дик были сильно удивлены, что «человека в маске» не было в числе погибших. Опять была пролита кровь, и опять этот неуловимый враг ушел из их рук в решительную минуту.

— Но он, во всяком случае, не успел еще совершенно уйти от нас, — продолжал Джонатан Спайерс, — отсюда до Мельбурна далеко, и я сумею отыскать последнего раньше, чем он успеет покинуть Австралию. Этот человек настоящий бич: каждый его шаг запечатлен кровью, и я клянусь не отдыхать до тех пор, пока не будут отомщены все несчастные жертвы этого негодяя!

— И все мы поможем вам в этом! — заявили Оливье и Дик.

— В таком случае все на борт! — крикнул капитан своему экипажу, который сошел было на берег, обрадованный случаю погреться на солнце и подышать свежим воздухом, чего он был лишен с самого отъезда своего из Америки. Прескотт и Дэвис тотчас же направились к судну, лежавшему всего в нескольких саженях с широко раскрытыми люками, но Холлоуэй и его подчиненные не тронулись с места.

Джонатан повторил свое приказание. Тогда старший механик подошел к Красному Капитану.

— Вы имеете что-нибудь сказать мне? — спросил последний, смерив его ледяным взглядом.

— Да, капитан! — как-то неуверенно пробормотал Холлоуэй.

— Прекрасно, но прежде повинуйтесь! Раз я отдал приказание, то оно тотчас же должно быть исполнено!

Холлоуэй все еще стоял в нерешительности, а капитан не спускал с него своих проницательных холодных глаз.

Бунт на судне был делом немаловажным, и морские законы всех стран отличаются необычайной строгостью; в Америке, как и во всех других странах, командир судна пользуется правом жизни и смерти над всеми находящимися на судне, в случае малейшей попытки бунта. А Джонатан Спайерс выправил все необходимые документы до отправления своего из Сан-Франциско; поэтому никто из служащих на его судне не мог считаться свободным в своих действиях против него.

Холлоуэй знал это; знал также и то, что Красный Капитан не задумается пристрелить его при первой попытке неповиновения. И хотя самолюбие старшего механика, двадцать раз заявлявшего своим подчиненным о том, что он не намерен долее повиноваться и снова сесть на судно, сильно страдало, тем не менее он медленно направился к «Римэмберу», куда за ним последовали остальные механики. Не успел он ступить ногой на судно, как Джонатан Спайерс, подозвав Дэвиса, приказал ему громким, отчетливым голосом:

— На двое суток в кандалы мистера Холлоуэя, чтобы научить его повиноваться с большей поспешностью!

Дэвис молча исполнил приказание и отвел Холлоуэя в междупалубное помещение, предназначенное для арестов.

Признаки участия в заговоре и остальных механиков не укрылись от наблюдательного капитана, но он предпочел сделать вид, что ничего не замечает. Покорно принятое Холлоуэем наказание совершенно дискредитировало его во мнении подчиненных, и дальнейшее его влияние на них было погублено теперь навсегда; следовательно, дальнейшие попытки бунта были, так сказать, уничтожены в зародыше.

Собственно говоря, маленький экипаж «Римэмбера» был отчасти прав в своем возмущении против существующих на судне порядков, и, будь Холлоуэй человеком с более сильным характером, он бы смело сказал капитану:

— Мы обязались служить не на военном судне, а вы с первых же дней плавания позволяете убить троих из нас и рискуете, не спросясь, жизнью всех остальных! На подобных условиях мы отказываемся продолжать службу на вашем судне!

И Джонатан Спайерс должен бы был примириться с этим; иначе, если бы он прибегнул к револьверу, то был бы повешен, как только ступит на берег Соединенных Штатов.

Тем временем все, кроме Тома, негра и мистера Литльстона, уже вошли на судно. Видя это, капитан обратился к последнему строгим, холодным тоном:

— Вы меня слышали?

— Слышал, капитан!

— Так чего же вы ждете?

— Я хочу заявить, капитан, что подаю в отставку!..

— Во время плавания я не могу принять вашей отставки, кроме того, напоминаю вам, что вы приняты мною на службу на два года!

— Да, в качестве казначея на судне, но «Римэмбер» вовсе не судно!

— Что же это такое, сударь? — спросил Джонатан, чувствуя, что им овладевает бешенство.

— Это баллон, капитан!

— Баллон?

— Да, баллон! Заметьте, мы прибыли из Америки в Австралию воздушным путем, затем простояли пять суток под водою, что также не может считаться нормальным положением для судна, а в заключение снова совершили небольшой воздушный полет, который мне вовсе не пришелся по вкусу. И так как мы по сие время плавали исключительно в воздухе, то «Римэмбер» должен быть прозван баллоном, а не судном. А я, повторяю, не обязался служить на баллоне, и потому не вернусь больше на «Римэмбер».

— Берегитесь, сударь! — воскликнул Джонатан Спайерс, посинев от бешенства и выхватив свой револьвер.

Но на этот раз он имел дело с упрямцем, что в некоторых случаях хуже человека энергичного.

— О, вы меня не устрашите, — продолжал Литльстон, — я недаром служил 20 лет в суде и знаю свои права американского гражданина!

При последних словах Дик подошел ближе к спорящим и стал вглядываться в лицо непокладистого казначея.

— Но вы не знаете, сударь, морских законов! — заревел капитан.

— Смеялся я над вашими морскими законами! — возразил тем же тоном Литльстон. — Ваш «Римэмбер» — все, что хотите, только не судно, а потому морские законы к нему вовсе не применимы. Это какая-то жестянка для сардинок, подводный колокол, баллон, все, что хотите, но только не судно. Я сам подам жалобу в адмиралтейство, и вы увидите, сударь, что скорее послушают меня, бывшего старшего делопроизводителя калифорнийского суда Литльстона, чем вас, какого-то пирата!

— Нет, это уж слишком! — захрипел капитан и кинулся с револьвером в руке на своего непокорного казначея, который предусмотрительно попятился назад.

— Стойте, — крикнул канадец, становясь перед капитаном, — дайте мне расспросить этого человека!

— Что вы вмешиваетесь? — крикнул Джонатан Спайерс, желая оттолкнуть Дика и заставить его дать ему дорогу, но рослый канадец удержал его одной рукой, как малого ребенка, а другой выхватил у него револьвер и зашвырнул его далеко в траву.

— Вы мне ответите за это насилие! — захрипел капитан, выбиваясь из рук Дика.

— Когда вам угодно! — спокойно ответил старый траппер. — А все же я помешал вам совершить бесполезное убийство!

— Простите меня, Дик! — проговорил, приходя в себя Спайерс, пристыженный спокойствием и сдержанностью канадца.

— Я не вмешивался в ваши дела с экипажем, так как думаю, что вы ввели в их условия необходимые оговорки, но что касается казначея, который полагал, что ему предложили службу на обыкновенном судне, вы не можете принудить его против воли проводить жизнь под обломками или на дне моря, и никакие морские или иные власти не признали бы за вами права на это. Кроме того, я хотел еще узнать: вас зовут Джон Хабакук Литльстон? — обратился он к спасенному им человеку.

— Да, так меня зовут! — отозвался спрошенный.

— Если так, — сказал Дик, — то я Дик Лефошер, муж Анны Марии Литльстон!

— Так это вы, Дик! О, я давно искал вас и Анну Марию, — отвечал Литльстон как-то робко, словно опасаясь услышать ответ, что ее нет уже в живых.

— Уж десять лет, как она умерла! — продолжал канадец. — Это была прекраснейшая женщина! — И слезы закапали у него из глаз.

— Дик! Дик! — воскликнул растроганный казначей. — Правда, мы не особенно ладили прежде. Но, если хотите, станем теперь любить друг друга, как братья, в память умершей!

— Я готов! — сказал канадец, протягивая ему руку.

При виде этой сцены Джонатан Спайерс протянул руку Литльстону в знак примирения.

Дэвис предусмотрительно позаботился закрыть люки «Римэмбера», чтобы разыгравшаяся на берегу сцена не уронила престижа капитана в глазах экипажа.

Решено было, что Джонас Хабакук Литльстон, у которого, по-видимому, не было ни малейшего призвания к морю и воздухоплаванию, останется на суше со своим зятем Лефошером, а Красный Капитан без него будет продолжать преследование общего врага — «человека в маске». Все эти маленькие препирательства и без того уже отняли много драгоценного времени.

— Прежде всего мы исследуем озеро Эйрео! — сказал капитан.

— Едва ли «человек в маске» дожидается вас, — заметил Оливье, — он опустился под воду только для того, чтобы заставить вас потерять его след, и, наверное, покинул озеро, как только заметил, что вы не увидите его!

— Я согласен с вами, — проговорил капитан, — и потому намерен преследовать его по пути в Мельбурн или Сидней, но не могу не осмотреть озера: может быть, я найду там какой-нибудь след или указания!

Нготаки после поражения своего союзника поспешно отступили к своим деревням, но в ту же ночь, окруженные двумя тысячами нагарнуков, были перебиты все до последнего. Не осталось в живых ни одного человека, чтобы возродиться. Это племя исчезло с лица земли. Эта страшная ночь по сие время сохранилась в памяти австралийцев под именем «черного истребления».

Спустя два месяца Красный Капитан один вернулся со своим верным негром Томом во Франс-Стэшен. Неподалеку от берега озера он нашел обломки своего «Лебедя», представлявшие собой груду железа и меди.

Что касается Ивановича, то его и след простыл, и Джонатан Спайерс, обыскав всю Австралию, убедился, что негодяй, вероятно, отплыл из Мельбурна под каким-нибудь чужим именем.

Капитан вернулся взбешенный, но не обескураженный, а более, чем когда-либо, горящий жаждой мщения, вернулся с тем, чтобы предложить своим друзьям принять участие в преследовании негодяя в Европе, или, вернее, в России, куда тот, наверное, бежал от преследования.

Но неудачи продолжали преследовать Красного Капитана: однажды, устроив дневку на расстоянии пути от Франс-Стэшена, чтобы дать отдохнуть своему экипажу, он отошел на некоторое расстояние, увлекшись охотой, и вдруг услышал страшный взрыв. Он тотчас же поспешил к тому месту, где находилось его судно, и его глазам представилось ужасающее зрелище: вследствие ли неосторожности или злого умысла, кто-то из экипажа произвел взрыв в электрических аппаратах, до неузнаваемости исковеркавший судно. Взрыв был до того силен, что люди, завтракавшие на берегу на довольно значительном расстоянии, были убиты наповал.

— Подозреваете вы кого-нибудь в этом деле? — спросил граф, узнав о катастрофе.

— Холлоуэй, — ответил капитан, — я признал всех убитых, и среди них не хватает только одного, а именно его. Может быть, он в момент взрыва находился на судне; тогда от него, конечно, не осталось и атома, но если он жив, то пусть молит Бога о защите: я разыщу его хоть в тундрах Сибири, в джунглях Индии или пампасах Америки!..

— Но это дело поправимое, — заметил граф, — как бы велика ни была сумма, потребная на сооружение нового «Римэмбера», Дик и я предоставляем ее в ваше распоряжение!

— Соорудить второй «Римэмбер»?! Нет, я этого не хочу! Разве вы не знаете, что я десять лет секретно работал над ним, заказывая на разных заводах отдельные его части, чтобы у меня не похитили секрета? Но тогда я был молод, полон надежд и ненависти!

— Ненависти? — спросил Оливье. — Кого же вы так сильно ненавидели?

— Человечество!

— Человечество?

— Да, все человечество, подлое и жалкое, благоговеющее перед грубой силой и, в свою очередь, давящее все слабое и обездоленное, что не может защищаться, все великое и благородное, чего оно не может понять, что пристыжает его и возбуждает в нем зависть!

— А теперь? — спросил взволнованный граф.

— А теперь у меня нет больше сил ненавидеть и презирать людей — и причиной этому являетесь вы! Много лет тому назад вы подали мне надежду и заронили в мою душу веру в добро и справедливость. Вы сказали однажды: «Если есть страждущие на земле, то лучше помочь и утешить их, чем мстить за них!» Эти слова запечатлелись в моей душе! Нет, я не построю второго «Римэмбера»: боюсь снова поддаться дурным инстинктам! Я очищу землю от двух негодяев, так как, пока они живы, другие люди никогда не будут иметь от них покоя. Это «человек в маске» и Холлоуэй. Затем я навсегда хочу почить от злых дел; это — мое бесповоротное решение!

Спустя шесть недель молодой граф и Дик, поручив прииск Коллинзу, — отправились вместе с Джонатаном Спайерсом, Лораном, негром Томом и Воан-Вахом в Париж, где мы их вскоре увидим и где граф при самых удивительных обстоятельствах узнает наконец, что «человек в маске» и Иванович одно и то же лицо.

Далее мы увидим, что после серьезного совещания, на котором обсуждался этот вопрос, граф и его друзья решили отправиться в уральские степи, где должно было состояться общее собрание членов общества «Невидимых».

VIII

Генерал дон Хосе Коррассон. — Ночное нападение. — Глаз сыщика.

— Полночь, господа! Позвольте мне покинуть вас! — проговорил молодой человек, лет 28, со смуглым, загорелым и энергичным лицом, в котором читатели без труда узнали бы молодого графа д'Антрэга.

С этими словами он обратился к небольшой группе молодых элегантных джентльменов, собравшихся в одной из гостиных клуба на Вандомской площади.

Присутствующие стали было удерживать молодого графа.

— Еще не время уходить; в такое время только маленькие дети ложатся спать! — говорили ему. — Ведь это просто недобросовестно — разлакомить нас рассказом о самых необычайных приключениях, затем прервать их на полуслове, — как фельетонный роман, даже не пообещав продолжения!..

— Право, господа, не могу! — заметил граф и, послав прощальный привет присутствующим, быстро удалился.

— Прикажете позвать карету, граф? — спросил его мальчик, прислуживающий у дверей.

Оливье взглянул на часы и, пробормотав: «Еще целый час времени», — ответил: — «Нет, не надо, я пойду пешком!»

Закурив сигару, он не торопясь дошел до набережной Сены, по-видимому погруженный в глубокое раздумье, которое помешало ему заметить, что с самого момента его выхода из клуба какие-то два чрезвычайно элегантных господина все время следовали за ним на расстоянии двадцати шагов.

Сделав небольшой крюк как бы с тем, чтобы убить лишнее время, граф вышел на берег Сены. Несмотря на то, что на дворе стоял только март, ранняя весна давала себя чувствовать, в тюильрийских садах каштаны уже стояли в полном цвету. Молодой граф направлялся в улицу Сан-Доминик, в отель, занимаемый его отцом, где у него было свое помещение.

Оливье прибыл в Париж с неделю тому назад из Австралии вместе со своим другом Диком, Джонатаном Спайерсом, Литльстоном, неизменным Лораном и несколькими слугами из туземцев буша.

Франс-Стэшен и Лебяжий прииск остались на попечении Коллинза, под охраною нагарнуков. За два года эксплуатации прииск дал Дику и Оливье чистого барыша сто миллионов долларов.

Что касается мистера Джильпинга, то он еще не закончил приведения в порядок своих ценных коллекций и потому намеревался вернуться в Европу со следующим пакетботом вместе со своим возлюбленным Пасификом, с которым решил никогда не расставаться. Благодаря щедрости графа и Дика, которым он оказал немало услуг, этот нготакский кобунг возвращался на родину с состоянием в 500000 долларов, и так как путь его лежал через Суц, то попутно почтенный джентльмен собирался заглянуть в Париж — повидать своих друзей.

Оливье покинул Австралию, не думая уже вернуться туда, но Дик, не желавший покидать своего юного друга, пока положение его по отношению к Невидимым оставалось невыясненным, внутренне дал себе обещание вернуться в Австралию, как только успокоится относительно дальнейшей судьбы Оливье, и провести остаток дней своих в созданном им Франс-Стэшене, в непосредственном соседстве с дорогими его сердцу нагарнуками, подле могильного холма его незабвенного друга и брата Виллиго.

Красный Капитан, совершенно утративший свое бешеное честолюбие, также посвятил себя интересам Оливье, но и он, подобно Дику, к которому теперь беззаветно привязался, мечтал о возвращении на берега озера Эйрео, где рассчитывал вдали от волнений цивилизованных стран найти для своей измученной души спокойствие и мир, в которых он так нуждался.

Вся эта маленькая группа людей, переселившаяся из далекой Австралии в Париж, готовилась теперь отправиться в Россию, где они намеревались дать последнее, решительное сражение Невидимым.

В голове Джонатана Спайерса созрел необычайно смелый план, единодушно принятый его друзьями: захватить не только Верховный Совет Невидимых, но и самого Великого Невидимого и предписать им свои условия мира.

Ежегодно в каком-нибудь уединенном месте громадной русской территории, неизвестной вплоть до последнего момента, собиралось годичное собрание делегатов общества, рассеянных по всему лицу Земли. Эти делегаты получали в запечатанном конверте предписание явиться в такой-то город, и там им сообщали таинственное место избранное для годичного совещания. Обыкновенно это почти всегда было какое-нибудь дикое, уединенное место, где-нибудь в ущельях кавказских гор, в уральских или донских степях или побережье Каспийского или Аральского моря.

Таким образом, осуществление задуманного Красным Капитаном плана представляло громадные затруднения, но Джонатан Спайерс ручался, что он сумеет заблаговременно узнать о месте собрания, а остальное сделают деньги, которых на этот раз нечего жалеть.

В этот самый вечер должно было происходить совещание в квартире графа, на котором должен был присутствовать и Люс, теперь всецело преданный интересам графа. Его участие в этом деле могло быть тем более полезным, что он состоял членом общества Невидимых, и до сего времени поведение его было таково, что он слыл за одного из самых деятельных и надежных членов общества в глазах Верховного Совета и даже был назначен главным делегатом от Франции и Парижа, на которого возлагалось наблюдение за всеми остальными русскими агентами в Париже.

Поутру на бульваре к Оливье подошел негр, слуга Люса, и сообщил, что последний явится на вечернее совещание к назначенному времени, затем, почтительно раскланявшись с графом, удалился.

Этим негром был сам Люс. Он обладал гениальной способностью перевоплощения; про него рассказывали в префектуре положительно невероятные вещи: так, например, он на любой фотографической карточке, сев перед зеркалом, в полчаса времени изображал из себя оригинал портрета с таким совершенством, что никто не мог усомниться в том, что данный портрет снят не с него.

Однажды по желанию префекта полиции он преобразился в него самого, в течение целого часа принимал всех подчиненных, не будучи узнан никем. Все удивлялись, что такой искусный человек был отставлен от службы, но никто не знал истинной причины его отставки.

Когда он вернулся из Австралии, то доложил Верховному Совету Невидимых о великодушном поведении графа по отношению к нему и заявил, что предпочитает выбыть из членов общества, чем действовать против человека, которому он обязан жизнью. Этот благородный образ мыслей только возвысил его в мнении начальников, которые совершенно освободили его от всякого участия в этом деле. Но впоследствии, когда благодаря обещанному миллиону франков он согласился заняться интересами графа против тайного общества, то сожалел, что совершенно отстранился от этого дела; он даже не знал, известно ли Верховному Совету о возвращении Оливье в Париж и какие меры против него думают принять.

Благодаря своему громадному навыку, ловкости и наблюдательности Люс надеялся разузнать все это, тем не менее в данный момент это было сопряжено с такими затруднениями, каких бы, конечно, не было, если бы он не отказался от всякого участия в деле графа.

Несмотря на самые лучшие дружеские отношения, Оливье все-таки не мог добиться от Люса имени «человека в маске».

— Я буду защищать вас против него, — говорил он, — и, если буду иметь возможность, сведу даже вас с единственным человеком, который видел его лицо в Австралии, — с негром, слугой борца Тома Поуеля, исчезнувшим бесследно с 250. 000 франков заклада, положенного на имя его господина; но не требуйте от меня, чтобы я нарушал данное слово!

— Но скажите, почему этот человек так упорно не желает, чтобы я знал его? Неужели он боится?

— Отчасти и это, но, кроме того, так как он является вашим соперником и рассчитывает, покончив счеты с вами, завладеть вашей невестой, то, зная, что она никогда не согласится стать женой убийцы, желает, чтобы имя этого убийцы для всех оставалось тайной.

Граф не стал более настаивать.

Странный человек был Люс. Считая себя рабски связанным данным словом, он не задумываясь изменял тому обществу, которому обязался служить и членом которого состоял. Быть может, это являлось результатом влияния его профессии. Действительно, многие из сыщиков и полицейских агентов, будучи безупречно честными людьми в своих личных отношениях, не задумываясь вступают в общества и ассоциации, получая даже с них вознаграждение, и тем не менее становятся предателями этих обществ. Таковы требования их профессий.

Во всяком случае, Люс был весьма ценный союзник и стоил тех денег, которые ему обещали.

Как мы видим, молодому графу было о чем призадуматься по пути с Вандомской площади к дому на улице Сан-Доминик.

Дойдя до площади Согласия, он вступил на мост, почти совершенно безлюдный в этот момент. Следовавшие за ним два господина, ускорив шаг, очутились теперь всего в каких-нибудь десяти шагах. Достигнув средины моста, граф заметил вдруг человека, который, перекинув ногу через перила, собирался броситься в Сену. Оливье кинулся было к нему, чтобы предупредить несчастье. Но в это время мнимый самоубийца вместе с шедшими за Оливье незнакомцами кинулись на графа и прежде, чем тот успел сообразить, в чем дело, сбросили его в Сену.

Будучи превосходным пловцом, граф инстинктивно принял положение пловца, ныряющего вглубь, и вскоре, выплыв на поверхность, направился к ближайшему берегу, к набережной дворца Бурбонов. В это время от берега отделился ялик, где сидело двое мужчин; один из них крикнул:

— Держитесь, мы сейчас подъедем к вам!

Через минуту ялик подошел настолько близко, что граф ухватился левой рукой за борт и протянул правую своим спасителям, но в этот момент получил сильный удар веслом по голове, который совершенно ошеломил его, хотя он вовремя успел парировать его поднятой рукой. Сообразив, что мнимые спасители — те самые люди, которые сбросили его в реку, граф снова нырнул. В этот момент раздался торжествующий возглас одного из убийц:

— Ну, на этот раз мы его прикончили!

Так как это случилось неподалеку от моста, то Оливье, невзирая на сильную боль в руке, поплыл, держась под водой, под опорами моста, рассчитывая, что мрак поможет ему укрыться от убийц. Действительно, достигнув одной из опор, он вынырнул и, плотно прижавшись к каменным бокам, совершенно слился с ними в царящем здесь густом мраке. Ощупью он добрался до одного из больших железных колец, нарочно укрепленных для спасения погибающих или же для прикрепления к ним причалов лодок, и, ухватившись, стал наблюдать за негодяями. Ялик некоторое время качался на волнах посреди реки: очевидно, сидевшие в нем хотели убедиться, что загубленный ими человек не всплыл на поверхность. Затем спустя четверть часа лодка, вместо того чтобы вернуться к берегу, направилась вверх по реке и стала проходить под тем самым пролетом, где притаился Оливье.

Здесь было до того темно, что граф не мог даже различить очертаний проходившей мимо него лодки, но зато явственно слышал, как один из сидевших в ней сказал своему товарищу:

— Жалею, что не кинул ему мое имя в тот момент, когда ты его ударил: он бы по крайней мере узнал перед смертью, кто этот пресловутый «человек в маске»!

Лодка вышла из-под пролета моста и вскоре скрылась из виду. Считая себя на этот раз вне опасности, Оливье в несколько минут доплыл до берега и выбрался из воды. Но едва он успел перенести ногу за каменный парапет, как двое точно из-под земли выросших человека накинулись на него, и в тот же момент он почувствовал сильный удар в плечо: очевидно, метили в сердце. Громко вскрикнув, Оливье грузно упал на землю.

Два полицейских-сержанта выбежали из-за угла дворца Бурбонов, но убийцы, оставив свою жертву, бросились бежать по двум противоположным направлениям, чтобы разделить погоню. Этот маневр удался им как нельзя лучше; оба полисмена кинулись в первый момент к раненому и только потом, спохватившись, что убийцы от них уходят, один из них, крикнув другому: «Спеши к раненому!» — сам бросился в погоню за тем из двух негодяев, который был ближе от него, но тот уже скрылся.

Тогда полисмен также вернулся к раненому, которого поддерживал его товарищ, и оба вместе собирались донести до полицейского управления, как вдруг подъехал элегантный экипаж, запряженный парой щегольских лошадей; по приказанию сидевшего в экипаже господина он остановился подле раненого.

— Я слышал крик о помощи, — проговорил господин, выходя из экипажа, — и приказал своему кучеру ехать в эту сторону!

Говорящий был мужчина лет сорока, чернокожий, но с благородной, величественной осанкой, во фраке и с лентой ордена Аннунциаты Панамской.

В этот момент Оливье пришел в себя, очнувшись от обморочного состояния.

— Странно, — заметил один из полисменов, — раненый мокр, как будто только что вылез из воды!

— Вы не ошибаетесь: какие-то негодяи с полчаса тому назад сбросили меня с моста в Сену, — слабым голосом сказал раненый, — затем пытались добить меня ударом весла по голове и, наконец, едва мне удалось выйти на берег, прибегнули к кинжалу!

— Какая наглость! — воскликнул один из полисменов, — в двух шагах от нашего поста!

— Помогите мне дойти до дому, — продолжал граф, — моя рана несерьезна: удар пришелся вскользь по плечу…

— Мой экипаж к вашим услугам! — любезно вмешался чернокожий господин.

— Благодарю, я рад буду воспользоваться вашей любезностью! — ответил Оливье.

— Потрудитесь сообщить нам ваше имя и адрес, — обратился к графу один из полицейских, — мы обязаны составить донесение о случившемся!

— Граф Оливье Лорагюэ д'Антрэг, отель Лорагюэ на улице Сан-Доминик! — ответил молодой человек.

Чернокожий господин и оба полицейских почтительно поклонились графу.

— Я генеральный консул и уполномоченный министр республики Панама дон Хозе де Коррассон, — проговорил чернокожий джентльмен, — я весьма рад быть вам полезен в настоящем печальном случае, граф!

Полицейский поместился в экипаж подле раненого, чтобы поддержать его.

— Графу не нужны более ваши услуги, — высокомерно заметил иностранец, обращаясь к полицейскому, — я сам доставлю его до дома!

— Весьма сожалею, ваше превосходительство, что не могу поступить согласно вашему желанию, но мы не имеем права покинуть пострадавшего, пока не доставим его в дом или больницу, сдав с рук на руки родственникам! — отвечал полицейский.

— Да, это в том случае, когда пострадавший один, — настаивал дон Хосе.

— Но в данном случае…

— Во всяком случае, ваше превосходительство, так гласит наше предписание!

Настаивать далее не было никакой возможности, и чернокожий генерал замолчал.

Рана молодого графа была действительно пустячная, так как кинжал пропорол только верхнее и нижнее платье графа и едва царапнул плечо, а обморок был вызван скорее чрезмерным волнением, чем болью или потерей крови.

Подъехав к своему отелю, Оливье горячо поблагодарил панамского посланника за любезность и, вручив полицейскому свою карточку, попросил его не входить в дом, чтобы не встревожить старого графа своим неожиданным появлением. Потом Оливье вложил ключ в замок двери своего личного помещения и по маленькой боковой лестнице прошел к себе твердым, решительным шагом, как будто с ним ровно ничего не случилось.

Полицейский почтительно поклонился дону Хозе и сделал вид, что собирается удалиться. Но едва только успел отъехать экипаж панамского уполномоченного, как он тотчас же нагнал его и, уцепившись за задние рессоры, повис на них, бормоча про себя:

— Этот господин мне что-то подозрителен: он, видимо, сильно желал остаться один с графом… Да и вырос он со своим экипажем, точно из-под земли, как раз после трех последовательных покушений на жизнь этого молодого человека!.. Надо посмотреть, там будет видно!

Проехав площадь Согласия и Елисейские поля, немного не доезжая до Триумфальных ворот, экипаж свернул на улицу Тильзит и, не убавляя хода, вкатился в ворота богатого отеля, которые почти тотчас же захлопнулись за ним.

Полицейский едва успел соскочить: опоздай он всего хоть на одну секунду, он очутился бы во дворе отеля.

Заметив через дорогу винного торговца, собиравшегося закрывать свою лавочку, полисмен подошел к нему и, позевывая, небрежно осведомился, кто живет в этом роскошном отеле.

— Генерал дон Хозе де Коррассон, — сказал винный торговец, — панамский посланник.

— Спасибо, спокойной ночи, приятель!

— Спокойной ночи, — отозвался в свою очередь торговец, после чего Фролер — как звали полисмена, — бывший первоклассный сыщик, утративший свое положение из-за пьянства и переведенный в разряд рядовых городовых, медленно поплелся к своему посту.

Потеря его положения была для Фролера тяжким ударом, навсегда излечившим его от пьянства и заставившим его поклясться вернуть себе это положение и, даже более того, достичь почетного звания начальника сыскного отделения каким-нибудь блестящим делом.

Фролер денно и нощно помышлял о каком-нибудь таком деле; и каково бы ни было действительное положение черномазого генерала, но с этого дня он нажил себе такого соглядатая, который был опаснее всякого другого.

IX

Совещание. — Двойной смертный приговор.

Пройдя в свою комнату, Оливье поспешно переоделся, выпил немного коньяку для восстановления сил, и, когда вошел в комнату, где его ожидали друзья, никому бы и в голову не могло прийти, что с ним только что произошло несчастье.

В это время в отдаленном углу гостиной сидел чрезвычайно элегантный морской офицер, разглядывавший альбом. Он вошел без доклада и его присутствие вносило некоторое стеснение, тем более что он ни с кем не заговаривал и держался в стороне.

Предупрежденный о той бесцеремонности, с какой сюда явился этот моряк, Оливье прежде всего подошел к нему и спросил:

— Позвольте узнать, с кем имею честь говорить, и чему я обязан честью вашего посещения в такое неурочное время!

— Боже мой, да, я с вами согласен, теперь несколько поздно, — заметил гость, — но я слышал, что вы только что приехали из Австралии, и так как я собираюсь поехать туда, то желал бы получить от вас некоторые сведения относительно этой страны!

Оливье стоял в нерешимости, как отнестись к словам своего гостя, когда тот вдруг разразился громким хохотом.

— Не будем продолжать этой комедии! Я — Люс! Видите, капитан, вы проиграли пари! — обратился он к Джонатану Спайерсу, который держал пари, что узнает его под каким угодно костюмом.

— Да, честь вам и слава, господин Люс! — сказал капитан, — не подлежит сомнению, что при вашем таланте вы сумеете быть нам очень полезны!

Появление Люса в образе элегантного моряка являлось не только простой шуткой, но и необходимостью в глазах сыщика, который для того, чтобы отвлечь подозрение шпионов Невидимых, каждый раз являлся к графу под видом какого-нибудь другого лица.

Оливье рассказал со всеми подробностями о трех произведенных на него покушениях; друзья решили, что отныне он никогда не будет выходить из дома один, а только в сопровождении канадца и его верного Воан-Ваха, которые вызвались служить ему телохранителями.

— Париж опаснее австралийского буша! — меланхолически заметил старый траппер.

— И скрываться здесь гораздо легче! — добавил Люс.

Бедный канадец чувствовал себя здесь совершенно выбитым из колеи; он сознавал, что здесь он бесполезен в тяжелой борьбе с Невидимыми, — здесь, где сыщики и полицейские вполне заменяют ружье и револьвер; и старый траппер с нетерпением ждал, когда он очутится наконец среди русских широких степей, где снова почувствует себя вольной птицей полей и лесов.

— Итак, — проговорил Красный Капитан, — «человек в маске» здесь?

— Только он один мог задумать такое сложное покушение! — заметил Люс.

— Впрочем, — продолжал Оливье, — тот отрывок фразы, который я слышал под мостом, не оставляет никакого сомнения!

— Я не думаю, чтобы после вчерашней неудачи он еще долго остался в Париже, — сказал Люс, — к тому же Великий Совет, вероятно, спешит узнать от него все подробности событий, разыгравшихся в Австралии. С рассветом я предприму свой поход и вечером дам вам отчет о результатах моих наблюдений и поисков!

При этом Люс умолчал, что он решил проследить посланника Панамы, дона Хосе Коррассона, участие которого в печальных приключениях графа казалось ему подозрительным.

Между тем разговор невольно коснулся черного генерала.

— Мне он показался совершенным джентльменом и вполне порядочным человеком, — заметил Оливье, — и я завтра же лично поеду к нему отблагодарить его за его участие ко мне!

— Вы этого не сделаете, граф, — сказал Люс тоном, не допускающих возражений. И сыщик, не скрывая своих подозрений, решил высказать их собравшимся.

— А почему же нет? — спросил Оливье.

— Потому что я считаю это опасным для вас, может быть, даже для вашей жизни!

— Я вас не понимаю!

— Этот господин не внушает мне никакого доверия!

— Как? Только потому, что он поспешил ко мне на помощь?

— На помощь к вам поспешил не он, а те два полицейских; генерал же явился уже тогда, когда вам не грозила ни малейшая опасность!

— Но он поспешил на мой зов!

— Это он вам сказал?

— Не только сказал, но и доказал, так как очутился подле меня почти одновременно с полицейскими!

— А я все-таки продолжаю настаивать, граф, чтобы вы не ездили к дону Хосе Коррассону: вы еще не сознаете коварства и всей силы ваших врагов. Неужели вы забыли, при каких условиях мы с вами познакомились? Помните, агент, избранный вашим отцом и Лораном, приехавший в Мельбурн для того, чтобы охранять вас и ваши интересы, человек, к которому вы питаете полное доверие, оказывается одним из членов общества Невидимых! И после этого вы продолжаете еще быть доверчивым! Позвольте мне изложить вам факты так, как я их понимаю: «человек в маске» прибыл в Париж раньше вас и, зная, что вы должны приехать, заранее мастерски подготовляет вам ловушку: двое из его приверженцев следят за вами, третий вводит вас в заблуждение ложным маневром. Все прекрасно придумано. Но «человек в маске» дальновиден, он предвидит, что вы умеете плавать, и у него уже наготове лодка; он наносит вам удар веслом, чтобы обеспечить себе успех. Но и этого еще мало: он предвидит, что вы и на этот раз можете остаться живы и добраться до берега, поэтому и там держатся наготове люди, вооруженные кинжалами. Но ведь и кинжал может промахнуться; на этот случай готов мнимый спаситель и экипаж, который должен предложить свои услуги, чтобы довезти раненого до дома… При этом чем же, собственно, рискует этот услужливый человек? Ровно ничем! Полиция констатировала рану, имя и звание пострадавшего. Кому же может показаться странным, что вы умерли от нанесенной вам раны? А мнимый генерал дон Хосе Коррассон доставил бы труп в отель Лорагюэ. Разве это не гениально придумано?!

— Вы заставляете меня содрогаться, милый Люс, — сказал, улыбаясь, молодой граф, — но не смотрите ли вы на все на свете, как человек своей профессии? На таком же основании мне бы следовало подозревать и обоих полицейских!

— Да, если бы генерал спас вас помимо полицейских, как это сделали последние, спасшие вас от генерала; тогда и полицейские могли бы быть подосланными Невидимыми!

— У вас на все находится ответ!

В то время как Люс говорил, старый траппер слушал его, сочувственно кивая головой, что не ускользнуло от внимания сыщика, поспешившего воспользоваться этим союзником.

— Послушайте, граф, — продолжал он, — обратитесь хоть к господину Лефошеру, своему лучшему испытанному другу; пусть он выскажет вам свое мнение относительно этого генерала!

— Оливье не поедет к этому генералу! — воскликнул канадец твердым голосом.

— Как, и вы, Дик, того же мнения?

— Господин Люс прав, мой друг! Я, конечно, не отрицаю, что этот господин может быть и весьма порядочным, случайно подоспевшим к вам на помощь, но в том положении, в каком мы теперь находимся, вы должны никому и ничему не доверять!

— А если мы ошибаемся, то какого же мнения был бы обо мне этот господин, посланник Панамы, с которым я легко могу встретиться в обществе?!

— Ну, а если мы не ошибаемся, — возразил Дик с удивительной настойчивостью, — и если вы не выйдете из дома этого господина?! Помните, как мы в доме консула в Мельбурне были заманены в западню, устроенную для нас самим господином Люсом?!

— Кроме того, — проговорил Люс, — вы, граф, вовсе не обязаны нанести ему визит непременно завтра, особенно ввиду вашей раны; вы можете сделать это и спустя некоторое время! Так дайте же мне два дня срока, и я берусь доказать вам, что я не ошибаюсь!

— Охотно, — сказал молодой граф, — делайте то, что вы считаете нужным!

В этот момент Лоран, не присутствовавший при совещании, вошел и подал графу, бледный как смерть и дрожа всеми членами, большой конверт с печатью Невидимых, какие граф уже дважды получал при условиях, которых Лоран не мог никогда забыть.

— Кто принес это? — спросил Оливье.

— Не знаю! — отвечал дрожащим голосом несчастный Лоран.

— Полно, Лоран, успокойся и объясни мне!

— Я ничего не знаю, какими судьбами это письмо попало к нам в дом; оно, как и те два, лежало на маленьком столике у вашей постели!

Граф сломал печать и прочел вслух:

«Графу Оливье Лорагюэ д'Антрэгу!

Привет! Да примет Вас Бог в своем милосердии!

Мы, члены общества Невидимых, делегаты Верховного Совета, уполномоченные к выполнению его декретов, приговоров и предписаний, уведомляем графа Оливье Лорагюэ д'Антрэга, что приговором от 20 марта с. г., утвержденным Великим Невидимым, главою всех Невидимых, он приговорен к смерти. Приговор этот должен быть приведен в исполнение в течение трех суток с момента его объявления.

Дан в Париже, 28 марта… года в отель Лорагюэ в два часа утра.

Сергей Черняев,

Петр Артамонов,

Иван Ярославов».

При чтении этой бумаги невольный трепет пробежал по членам присутствующих.

Не успели, однако, они прийти в себя, как Том, глухонемой негр Красного Капитана, прибыл из отеля «Тремуаль» и вручил своему господину точно такой конверт, какой только что получил Оливье.

— Теперь и моя очередь, — проговорил Джонатан Спайерс.

Действительно, это был второй смертный приговор члену общества Невидимых Феодору, № 333, за государственную измену, как гласит документ, что составляло единственную разницу между приговором Оливье и Спайерса, так как в первом не была указана вина. Зато срок приведения приговора в исполнение был назначен тот же.

Тяжелое молчание царило в дружеском собрании, как вдруг раздался глухой, отдаленный голос, донесшийся, точно эхо, который медленно и отчетливо произнес: «Да свершится над вами суд Божий!»

X

Случай с Люсом. — Секретная комната. — Каким образом избавляются от шпионов.

Люс обитал в пятом этаже громадного дома, имеющего два хода, один — с Новой улицы Капуцинов, другой — с бульвара Капуцинов. Это обстоятельство и заставило Люса избрать этот дом для своего местопребывания: наблюдать за ходами и выходами жильцов такого громадного дома — дело очень трудное. В своем нормальном виде Люс всегда выходил на бульвар; переряженным же покидал дом не иначе, как через улицу Капуцинов. Кроме того, под предлогом, что его собственная маленькая квартирка мала, Люс нанял в другом конце дома две комнатки, выходившие окнами на другую улицу; благодаря этой комбинации ловкий сыщик имел возможность, не выходя из дома, наблюдать за бульваром Капуцинов на протяжении от храма Магдалины до улицы Мира, а также и за большей частью улицы Капуцинов. В доме же он слыл за чиновника в отставке, занимающегося в настоящее время изобретением фотографии. Его знал в лицо только привратник со стороны бульвара, принимавший от него плату за наем помещения; привратник же со стороны улицы Капуцинов никогда не видал его иначе, как только переряженным, и принимал за случайного посетителя кого-нибудь из жильцов.

Не раз ради забавы Люс приходил загримированный к привратнику с улицы Капуцинов и спрашивал господина Люса, причем неизменно получал в ответ: «Не знаю такого!» Затем отправлялся к привратнику со стороны бульвара и получал в ответ: «Подъезд В на пятом этаже, дверь направо».

Небольшая квартирка Люса, обставленная с известной элегантностью, не отличалась ничем особенным, и любой сыщик мог бы перерыть ее до основания, не найдя ничего подозрительного. Люсу прислуживал негр, привезенный им из Алжира, а домом заведовала пожилая домоправительница. Но ни тот, ни другая не знали о существовании отдельного помещения в том же доме, занимаемого их господином, где последний и находился в данный момент, занятый полнейшим преображением своей особы. После серьезного совещания, только что состоявшегося в доме графа д'Антрэга, где были приняты самые серьезные решения, Люс поспешно вернулся домой.

Положение его было в настоящее время весьма серьезное, о чем он, однако, не счел нужным сообщать своим друзьям, так как они ничем не могли помочь ему в данном случае.

Дело в том, что несколько лет тому назад он принужден был выйти в отставку вследствие одного таинственного дела, оставшегося неизвестным для публики. Но, отказавшись от его услуг, по распоряжению свыше полицейская префектура назначила ему высший размер пенсии, предупредив, что если когда-нибудь у него вырвется неосторожное слово или раскроется, что у него сохранились какие-нибудь важные документы касательно этого дела, то он не только лишится пенсии, но и поплатится несколькими годами пребывания в Гвиане или Новой Каледонии, на каторге.

Теперь обстоятельный донос, присланный кем-то в префектуру, обвинял его в том, что у него сохранились и припрятаны в надежном месте не только важные документы, но и копия всего таинственного дела, — копия, снятая по его приказанию в одну ночь его личным секретарем. Если роковая копия действительно существовала, ею хотели овладеть во что бы то ни стало; но так как Люса не считали достаточно наивным, чтобы он держал ее у себя, то его выслеживали вот уже несколько дней, желая убедиться, не имеет ли он где-нибудь в Париже другой квартиры, снятой им на чужое имя.

Люс сразу же заметил, что за ним следят, и, поспешно вернувшись домой, принялся внимательно изучать тех двух сыщиков, которые были приставлены к его особе, один для дневных, другой — для ночных наблюдений.

— Ого, — воскликнул он, — им приказано не упускать меня из виду, это не шутка!

Другой, какой-нибудь новичок, на его месте просто-напросто, вернувшись к себе, прошел бы в потайную комнату и стал бы выходить из дому не иначе, как переряженным и загримированным, но Люс знал, что однообразные донесения агентов утром и вечером: «Не выходил из дому» в течение нескольких дней подряд — неминуемо навлекут на этот дом внимание всей парижской полиции, причем возможно, что существование таинственного помещения будет открыто; поэтому он решил поступить иначе. Однажды днем он вышел из своего подъезда на бульвар с чемоданом и ночным саком в руке и, подозвав экипаж, приказал везти себя на Лионский вокзал. У кассы он заметил стоявшего за его спиной сыщика, взявшего билет на ту же станцию.

Получив билет, Люс прошел в буфет и потребовал себе кое-какой закуски, причем, кстати, поручил слуге взять себе второй билет до Мэзон-Альфора, который тот принес ему вместе со сдачей за закуску.

Заметив, что агент, следивший за ним, на каждой станции высовывается из окна, следя за входящими и выходящими пассажирами, Люс дождался ночи и на узловой станции, где его поезд скрещивался с поездом, идущим в Париж, смешавшись с толпой пассажиров, с одним саком в руке пересел на этот поезд, предоставив агенту спокойно ехать дальше.

Когда он уезжал из дому с сундуком и саквояжем, домоправительница почтительно осведомилась:

— Барин отправляется в дорогу?

— Да, я уезжаю на некоторое время!

— А если вас будут спрашивать?

— Скажите, что я уехал в Азию! — И Люс, довольный, потирал себе руки, мысленно говоря: «если они станут расспрашивать ее, то увидят, что я смеюсь над ними… Эх, господа префекты, вы думаете провести меня! Это не так-то легко!»

Вернувшись в Париж, он, миновав свой настоящий подъезд, прошел прямо в свое тайное помещение, где и поселился, выходя не иначе, как под гримом, и внутренне посмеиваясь над агентами, неотступно караулившими его возвращение со стороны бульвара. Агент, поехавший было за Люсом, вернулся пристыженный и должен был выслушать от своего начальника много нелестных эпитетов по своему адресу.

Поняв, что Люсу известно, что за ним следят, в префектуре тотчас же распорядились отрядить для наблюдения за ним лучшие силы сыска, но Люс не возвращался. Прошло с неделю времени, и тогда было предписано опытному агенту под видом знакомого справиться у привратника и на квартире.

— Уехал в Азию! — передал агент полученный им ответ.

После этого розыски Люса были поручены двум выдающимся агентам, которые приберегаются для дел первейшей важности.

Прошло около двух недель; агенты сменялись аккуратно и днем, и ночью, поклявшись не покидать поста, пока не вернется Люс.

Между тем Люс покатывался со смеху, ежедневно проходя мимо них и отправляясь по своим делам под различным гримом или возвращаясь в свою потайную комнату переодеться и переночевать.

Комната эта была завалена всевозможными фотографическими принадлежностями; имелась и темная комнатка, как бы фотографическая лаборатория, а в сущности, там помещались кровать и три сундука со всевозможным платьем и соответствующими головными уборами. Париками Люс никогда не пользовался, а заменял их краской и разнообразными прическами.

В тот момент, когда мы проникаем в эту таинственную комнату, Люс был занят преобразованием своей наружности в личность кучера богатого дома в отпуску.

Окончив свой туалет, он самодовольно оглядел себя в большое настенное зеркало и в ожидании момента начала действий пошел обедать в дешевую столовую Пале-Рояля.

Что делало Люса особенно гениальным артистом, — это его непринужденность манер, какую бы роль он ни принимал на себя: переодевшись рабочим, он делался типичным блузником; приняв роль офицера, казался настоящим военным и т. п.

На совещании у графа д'Антрэга, Люсу поручили открыть, где скрывались те три лица, уполномоченные Советом Невидимых, которые имели смелость подписаться в ожидании удобного момента для приведения в исполнение приговора.

В первый момент Оливье желал поручить Люсу прежде всего раскрыть тайну необъяснимого появления рокового конверта и странного невидимого голоса, повторившего часть смертного приговора. Но Люс, с присущим ему практическим смыслом, сказал:

— Это, в сущности, не имеет особого значения, принимая во внимание опасность, грозящую вашей жизни и жизни капитана. До последнего времени представители общества Невидимых получали предписание «овладеть вашей особой»; позднее им было предписано — захватить вас «живым или мертвым», но прямого смертного приговора еще не было. Из этого видно, что Невидимые поступают последовательно, что этот приговор не имеет ничего общего с запугиванием и что те трое русских, которым поручено его исполнение, не вернутся в Россию, не приведя в исполнение приговора, если только сами не погибнут. Вот что главное, а остальное сравнительно неважно! Ваш дом, граф, соприкасается левой стороной с обыкновенным домом для мелких квартирантов; в одной из квартир его легко могли поселиться уполномоченные Невидимых. Ваши камины и прямые трубы их так обширны, что в них свободно мог бы поместиться не один, а целых три человека; весьма возможно, что через трубы каминов проникали в дом эти Невидимые и из тех же каминов или трубы доносился до нас и таинственный голос. Но это неважно в настоящее время; важно открыть местопребывание ваших будущих палачей и предупредить их; против них нет иных средств, кроме револьвера и кинжала. Первую часть задачи я охотно принимаю на себя; что же касается второй, то участие всех вас в этом деле не будет лишним, так как, без сомнения, избранные Невидимыми палачи — люди ловкие и решительные.

— Сему доказательством могут служить сегодняшние три последовательных покушения! — заметил Красный Капитан.

— Не смешивайте двух разных вещей, капитан, — возразил Люс, — я убежден, что трое уполномоченных Невидимых, подписавшие приговор, совершенно непричастны к вчерашним покушениям, в которых я вижу руку «человека в маске», действующего под влиянием личной мести!

— В настоящем положении нам остается только следовать вашим указаниям! Говорите, что нужно нам делать?

— Я того мнения, что вам нельзя оставаться здесь, сюда легко могут проникнуть враги. Позвольте мне предложить вам на некоторое время убежище, где я могу поручиться, что никто не найдет вас, если только не увидит вас входящим!

— И это убежище…

— У меня, я лучшего не знаю! Это — добавление к моей квартире, которого не знают даже мои слуги. Я живу в этом маленьком помещении вот уже две недели, в 10 саженях от своих слуг, и они не подозревают этого, находясь в полной уверенности, что я нахожусь в отсутствии.

Предложение было принято. Теперь Люсу оставалось провести молодого графа, Дика и Красного Капитана в свое секретное помещение.

Лоран, Литльстон, негр Том и Воан-Вах, жизни которых не грозила опасность, должны были остаться в отеле «Премуаль», так как присутствие пяти лишних человек в маленьком помещении улицы Капуцинов могло только навлечь подозрение.

Люс, пообедав, нанял закрытый экипаж и приказал отвести себя в отель Лорагюэ. Какой-то подозрительного вида человек бродил вокруг. Люс его заметил, но нельзя было терять времени. Он поспешно усадил трех приятелей и, сев вместе с ними в карету, приказал кучеру везти в Булонский лес.

— Видно, свадьбу празднуете! — заметил возница, принимая Люса за кучера.

— Угадал, — сказал сыщик, — валяй вскачь: получишь на дай.

Кучер хлопнул бичом и помчался во весь опор, желая прокатить на славу своего собрата.

Через заднее маленькое стекло кареты Люс, предусмотрительно заглянувший в него, увидел подозрительного человека, кинувшегося следом за их каретой и повисшего на его задней оси.

Поняв всю опасность этого преследования, Люс подал кучеру звонок остановки и в то же время, разом распахнув дверцу, проворно выскочил на землю. В тот же момент и субъект, висевший на оси, соскочил и очутился лицом к лицу с Люсом, который, не задумываясь ни на минуту, ударил неизвестного человека изо всей силы головой в живот, так что тот покатился на землю с помутившимся взглядом.

Люс одним прыжком вскочил на козлы подле возницы, крикнув ему:

— Ступай во весь опор!

— Кто этот парень? — спросил возница.

— Сыщик, — отвечал Люс, — я вчера подгулял и переехал какого-то гражданина, а городовой не успел записать мой нумер!

— Эге, а я-то думал, что ты господский! — заметил извозчик.

— Я и был господским, да уж больно мало свободы; так я и поступил в извозчики. Тут со мной получилась беда, и мне навязали на шею этого сыщика, который нащупал меня как раз, когда я заехал за своими друзьями, чтобы погулять с ними!

— Так ты его теперь как следует попотчевал, — продолжал извозчик, — не беспокойся, ему нас вовек не догнать, увидишь! — И он сильным ударом хлыста погнал лошадь во весь опор. Приподнявшись на козлах, Люс через крышу кареты взглянул назад: человек, опрокинутый им на землю, уже вскочил на ноги и бежал за каретой с невероятной быстротой.

Но извозчик был задет за живое: как не выручить товарища, задавившего гражданина и оттузившего сыщика! И добродушный возница принялся без устали нахлестывать свою лошадь.

Сначала человек, бежавший чрезвычайно быстро, как будто стал нагонять карету, но лошадь, постепенно разгоряченная бегом и ударами хлыста, неслась все быстрее и быстрее, и вскоре гнавшийся за ними человек стал отставать, наконец совершенно отказался от погони, а экипаж продолжал мчаться с той же быстротой до Елисейских полей.

— Ну, а теперь сверни на бульвар, — сказал Люс, — ведь он слышал, когда я тебе крикнул «в Булонский лес» и, вероятно, сгонит туда половину своей бригады!

Доехав до церкви Св. Магдалины, Люс остановил экипаж и, сунув вознице в руку десятифранковую монету, соскочил с козел, высадил своих товарищей, и все четверо зашагали пешком по направлению к улице Капуцинов.

И было как раз вовремя. Выбившийся из сил незнакомец вскочил в первую извозчичью пролетку и погнался за каретой; он видел, как та завернула за угол улицы Руайяль и бульвара, но, доехав до этого места, уже ничего не увидел: карета, за которой он гнался, успела стать в ряды других экипажей ближайшей извозчичьей биржи, и хотя преследовавший наших друзей шпион и узнал ее по сильно взмыленной лошади, но что из того: те, кого он хотел выследить, не сидели более в ней.

Люс и его три спутника беспрепятственно прошли мимо привратника многоэтажного дома в улице Капуцинов, не обратив на себя его внимания, и спустя несколько секунд были уже в полной безопасности в зеленой комнате.

Облекшись в кучерскую куртку и взяв корзину, Люс вышел за провиантом; вскоре он вернулся с хлебом, вином, ветчиной, холодным мясом и кое-какими плодами.

— Я вас очень прошу, граф, и вас, господа, не выходить из дому до моего возвращения, — проговорил он, — бывают случаи, когда личная смелость не только бесполезна, но даже и опасна. Вы видите, что, если бы я просто назначил нам место свидания, вы бы уже были теперь пойманы в западню. Если бы вы послали Лорана за каретой, то он, наверное, напал бы на карету, возница которой провез бы вас в какой-нибудь закоулок, и, быть может, в этот момент приговор Невидимых был бы уже приведен в исполнение!

— Будьте спокойны, — сказал канадец, — никто из нас не тронется с места, пока вы не явитесь сами — освободить нас!

— Но не можем ли мы помочь вам в ваших делах, господин Люс? Трое смелых людей, решившихся дорого продать свою жизнь, могут сделать многое.

— Да, если бы нужно было открыто вступить в бой, я бы не задумался прибегнуть к вашей помощи, но теперь дело вовсе не в этом, и ваше присутствие только бы помешало моим поискам. Четыре человека нигде не могут пройти незаметно, тогда как один опытный человек, знакомый с ремеслом сыщика, может не возбудить ничьего внимания. Мне надо разыскать в громадном Париже трех человек, которых я не знаю ни в лицо, ни по именам, так как имена на подписи, очевидно, ложные, чтобы ввести вас в заблуждение, или же если имена эти не вымышлены, то трое лиц, разыскиваемых нами, живут здесь под другими именами, принятыми ими для того, чтобы сбить нас с толку. Таким образом, я должен отыскать этих людей, не имея к тому ни малейшего указания! Так как же вы, друзья, можете помочь мне в этом, не будучи подготовлены к трудному ремеслу сыщика ни вашей прежней жизнью, ни вашим воспитанием?!

— Господин Люс безусловно прав, — проговорил Красный Капитан, — и мое мнение, что если мы не последуем в точности его предписанию, то сами подставим шеи под нож.

Как ни претила молодому графу мысль прятаться, как жалкий трус, однако ему пришлось подчиниться единодушному мнению товарищей. Из опасения быть узнанным человеком, гнавшимся за каретой, Люс из предосторожности счел нужным перегримироваться и через десять минут преобразился в булочника.

Покончив со своим туалетом, он настоятельно рекомендовал своим пленникам никому не отпирать ни под каким предлогом в его отсутствие дверь и, пожелав им спокойной ночи, удалился.

Его прежде всего занимала мысль, кто такой черный панамский посланник и не имеет ли он отношения к Невидимым.

С целью узнать адрес черного генерала Люс зашел в первое попавшееся кафе и, взяв газету, отыскал список лиц дипломатического корпуса; под рубрикой «Центральная Америка» он прочел: «Дон Хосе де Коррассон, уполномоченный министр Республики Панама, улица Тильзит, № 14».

— Это уже кое-что, — пробормотал сыщик, — значит, он не обманул нас относительно своего звания и имени.

Но вдруг у него явилась мысль, заставившая его нахмуриться.

«Это, пожалуй, скорее подтверждает мнение графа, что он имел дело с порядочным человеком, чем мое, что это ловкий и хитрый сообщник Невидимых. Во всяком случае, посмотрим!» — еще раз сказал мысленно Люс и направился в улицу Тильзит.

XI

Два сыщика.

Не торопясь подходя к углу улицы Фридганской и Тильзит, Люс бросил беглый взгляд на отель, занимаемый доном Хозе.

— Черт побери! Уж, конечно, не на жалованье панамского уполномоченного можно занимать такой грандиозный дворец!

Действительно, этот дворец, построенный каким-то низложенным государем, сохранившим свою казну, отличался сказочной роскошью. Но едва только это чудо современного архитектурного искусства было достроено, как обездоленный властелин переселился в лучший из миров, и тогда грандиозный дворец, который бесчисленные маленькие германские князьки, являвшиеся наследниками, не могли разделить на куски, был продан по распоряжению властей и приобретен одним поверенным для какого-то таинственного клиента.

Вскоре после того в этом дворце поселился дон Хосе и вывесил над его порталом герб Республики Панама.

Все это в несколько минут узнал Люс от виноторговца на углу улицы, к которому зашел выпить стаканчик вина. Но, разговорившись с торговцем, Люсу показалось, что этому человеку известно больше, чем он желает сказать; он решил повыспросить его. Это было нетрудно; заказав две бутылки хорошего шабли, он пригласил продавца распить с ним стаканчик-другой, отчего эти господа никогда не отказываются, так как это поощряет посетителей раскошеливаться и способствует преуспеванию их торговли.

— Вы, как вижу, работаете в булочной? — спросил виноторговец Люса.

— А по чему вы это видите?

— Просто по навыку; знаете, глаз наметался распознавать всякого рода людей.

— Правда, — отвечал Люс, — я булочник по ремеслу, но мне знакомо и пирожное дело, и, если бы нашлось подходящее местечко где-нибудь в богатом доме, где бы требовался пирожник, я бы с радостью поступил. Понимаете, работать в булочной по ночам — куда ни шло, пока человек молод, а всю жизнь месить тесто и ходить у печи не так-то весело!

— А ведь это, право, счастливая мысль!

— Вы не знаете, не нашлось ли бы мне работы у этого самого вашего генерала… Кор… Корр… как вы его называли?

— Дон Хозе де Коррассон!

— Вот, вот… Как вы думаете?

— Что же… дружок… генерал любит хорошо покушать, да и господин Иван тоже не прочь отведать вкусного блюда.

Услыхав имя Иван, Люс чуть не вздрогнул от радости, но вовремя сдержался.

— Что это за господин Ив…ан? — спросил он безучастно.

— Не Ив-ан, — засмеялся торговец. — Иван, говорю тебе, Иван. Ты, верно, никогда не слыхал такого имени? Это имя иностранное!

— Так кто же этот господин Иван?

— Это близкий приятель генерала; они никогда не расстаются и живут душа в душу; господин Иван заведует всем в доме, нанимает служащих, платит по счетам, выбирает поставщиков; я им поставляю вино на кухню и служащих… и поверишь ли, зарабатываю у них по полутораста франков в месяц и более!

— Значит, семейство в доме большое?

— Нет, всего только двое господ, а челяди человек тридцать, и мне приказано отпускать им вина и водки, сколько только потребуют. Ты не поверишь, сколько эти люди могут выпить… водку они дуют, как воду; за последний месяц они выпили одной водки на две тысячи франков: видно, у них дома, на родине, люди пьют больше водки, чем у нас скотина воды!

— Так они не французы разве?

— Вот выдумал, французы! Французы только повар да поварята, а то все иностранцы, и имена их оканчиваются все на «ов», да на «ин», да на «ский», право, не сразу и выговоришь!

Люс был в восхищении: он сразу понял, что напал на самое гнездо Невидимых. Что мог тут делать какой-то Иван и вся эта орава русских у этого черномазого генерала, представителя крошечной Республики Панама? Очевидно, генерал был не более как субъект для отвода глаз, наемник тех же Невидимых, которым было необходимо в Париже надежное, недоступное убежище. Но каким образом он, Люс, состоящий членом общества Невидимых, не знал об этом? Это было весьма просто: ведь он не был русский, те не могли всецело ему довериться.

Пока Люс соображал все это, словоохотливый виноторговец продолжал разглагольствовать.

— А если бы ты видел их рожи: настоящие разбойники… Они иногда заходят ко мне сюда вечерком выпить стаканчик-другой. Хорошо еще, что они живут в таком доме, у посланника Его Величества короля Панамы…

— Как, Его Величества короля Панамы?

— Ну да! Ты, вижу, несилен в географии, приятель! Это же король Америки; у них деньги счета не знают… И хотя они курносые, волосатые, бородатые, так что взглянуть страшно, но тихие и смирные, как овечки.

— Уж больно любопытно вы рассказываете про них, мне смерть хочется попасть на службу в этот дом!..

— А насчет мороженого ты мастер?

— Все, что по кондитерской части, хорошо знакомо мне!

— Ну так я тебя устрою… Я завтра же поговорю с господином Флорестаном, старшим поваром; он на кухне полный хозяин.

— А нельзя ли повидать его сегодня?

— Невозможно: после десяти вечера все французы уходят. Как видно, эти люди хотят по вечерам и на ночь оставаться одни…

— Как? Что вы хотите этим сказать?

— А вот что… После десяти, когда все французы уйдут, там творится такое, чего никто не видел, и я тоже не видел…

Виноторговец заметно начинал хмелеть, так как Люс, пользуясь каждый раз обязательными отлучками своего собеседника, выливал содержимое своего стакана обратно в пуншевую чашу и таким образом споил хозяину чуть не обе бутылки шабли.

— Ну, и что же там делается? — спросил Люс с вполне естественным любопытством.

— Я, видишь ли, ничего не видал, но слыхал… Ведь недаром же у человека уши… Знаешь, они там по ночам, вплоть до утра, хохочут, кричат и поют, а огня не зажигают в целом доме… А иногда и ссорятся, и кричат, как бешеные, и, вероятно, дерутся или борются, потому что слышатся вопли и стоны, точно кого-то мучат или истязают!

— А полиция не вмешивается?

— Ты забываешь, что это дом посланника! Сюда полиция не смеет и носа сунуть… Кроме того, я, уж так и быть, скажу тебе, ведь никто ничего не знает… Это я только слышу: мои потреба тянутся до самого их дома и смежны с их подвалами; нас разделяет всего только одна стена. Но во дворце об этом, вероятно, не знают, а то бы… Но там, наверное, совершаются недобрые дела!..

Торговец хмелел все сильнее и сильнее, и язык его становился все развязнее…

— Знаешь, я не раз видел, как ночью какие-то люди крадучись пробираются вдоль стены и не стучат, не звонят у калитки, которая как будто сама открывается перед ними… Раз даже, в собачью погоду, они приехали четверо в крытой карете, и я видел, как они вытащили из кареты связанного и скрученного человека, который бился, как рыба на суше, и я услышал, как один из несших его сказал: «Сдавите ему горло посильнее, если он не хочет держаться смирно!» Я чуть не лишился сознания… у меня холодный пот выступил на лбу… Генерал и господин Иван иногда выезжают вечером, закутанные в большие темные плащи, и дня по два — по три не возвращаются домой; тогда говорят, что они уехали на охоту… Ну, что ты на это скажешь? Только смотри, не вздумай болтать об этом… Ты меня лишишь моих лучших покупателей… Мне, быть может, не следовало говорить тебе всего этого, но у меня оно камнем лежало на сердце… Понимаешь, мне надо было перед кем-нибудь облегчить свою душу…

Но Люс уже только одним ухом слушал своего собеседника: его внимание было привлечено человеком, прохаживавшимся взад и вперед перед домом генерала.

«Ого, — подумал сыщик, — уж не разнюхала ли чего-нибудь полиция!»

В этот момент свет фонаря упал прямо на лицо незнакомца, и Люс сразу узнал агента Фролера.

«Эге, он снова поступил на службу, а я слышал, что его отчислили за пьянство… Он, наверное, явится сюда, чтобы выведать что-нибудь от виноторговца. Но погоди, я подстрою тебе штучку!» — мысленно рассуждал Люс.

— Знаете вы этого человека? — спросил он, указывая своему собеседнику на Фролера.

— Нет, я вижу его в первый раз!

— Ну так я вам скажу, кто он! Это сыщик, остерегайтесь его; он, наверное, придет сюда и постарается выведать у вас что-нибудь, а затем передаст все, что вы ему скажете, и вы потеряете своих покупателей. Я его знаю!

— В таком случае ни гу-гу!.. Сомкну рот, точно он у меня на запоре!..

— Я предупредил вас, а остальное уж ваше дело… Прощайте, хозяин… Мне пора идти.

— Так ты рассчитывай на меня; заходи завтра поутру; я тебе схлопочу место!..

— Благодарю на добром слове!..

Люс вышел и с порога лавки еще раз взглянул на человека, прохаживавшегося по улице.

— Это, несомненно, Фролер! Но что он делает здесь?.. Я это непременно узнаю…

С этими словами он прошел на улицу Фридланд и, сев там на скамеечку, продолжал наблюдать за всем происходящим на улице Тильзит, совершенно пустынной и безлюдной в это время.

Спустя несколько минут Фролер вошел к винному торговцу и, выдавая себя тоже за собрата, торгующего напитками, думал втянуть торговца в разговоры. Но последний, предупрежденный заранее, упорно отказывался от всякой интимной беседы. Видя, что намерение его не удается, Фролер вышел из лавки как бы под впечатлением новой мелькнувшей у него мысли и направился в улицу Фридланд, к той самой скамейке, где сидел Люс, делая вид, что он задремал.

Подойдя к нему, Фролер вдруг неожиданно выпалил:

— Нехорошо, патрон, бегать по следу бедняка ищейки…

Люс разом вскочил на ноги.

— Тихо! Как ты меня узнал?

— Мне ли не узнать моего старого начальника и учителя?! Ведь я целых четыре года работал у вас! Мог ли я вас забыть?! Да и то сказать: я не столько узнал вас, как действовал просто наугад… Я видел в окошко, что вы не пили, а только поили виноторговца, и сразу заподозрил в этом что-то неладное: а так как я знаю в лицо всю вашу бригаду, то подумал, что это могли быть только вы, и рискнул наугад. Как видите, хитрость моя удалась.

— Только потому, что я давно уже узнал тебя и что мне пришло на ум, что ты можешь пригодиться мне. Кто прислал тебя сюда?

— Никто! Ведь я все еще в городской полиции… проклятая служба: ни радости, ни свободы, ни наград…

— Так что же ты здесь делаешь?

— Я работаю на свой собственный страх!

— Ты выслеживаешь Коррассона?

— Именно!

— Зачем?

— О, это целая история…

— Расскажи ее по правде: это может дать тебе целое состояние!

— Состояние?!

— Да, сто тысяч франков!

— Сто тысяч франков?!

— Да, и ты их получишь через три дня, а 28 тысяч задатка сейчас же, если хочешь.

— Говорите, что надо делать… Я готов идти в огонь и в воду, чтобы заработать такие деньги!

— Надо работать для меня, — сказал Люс, — но прежде всего расскажи мне твою историю да не пытайся провести меня; ты знаешь, что из этого ничего не выйдет!

Фролер принялся рассказывать по порядку: вчерашнее покушение, и его подозрения относительно черного генерала, и намерение снова выдвинуться благодаря этому делу.

— Да, я знаю про этот случай, — сказал Люс, обрадованный тем, что и Фролеру черный генерал показался сомнительным, — я друг молодого графа и здесь для того, чтобы спасти его…

— Можете вполне рассчитывать на меня, патрон!..

— Слушай, с этой минуты ты будешь работать для меня! Я полагаю, что сегодня ночью мы дело это не кончим, и потому ты завтра поутру, явившись к своему начальству, испросишь себе двухнедельный отпуск для получения наследства в провинции; тебя сейчас же отпустят, и тогда ты явишься ко мне в условное место, которое я назначу тебе!

— Уж не просить ли мне чистой отставки?

— Упаси Бог! Для меня особенно важно, чтобы ты оставался на службе: может быть, твое вмешательство как агента полицейской власти для меня явится особенно ценным. Весьма возможно, что придется кого-нибудь арестовать. Не забудь иметь при себе все время бляху, а когда наше дело будет кончено, можешь делать, что тебе угодно. Как видишь, я тебе вполне доверяю, — сказал Люс, — иначе твоя песенка была бы уже спета сегодня!

— Вы можете вполне положиться на меня, патрон… Уж вас-то я бы не стал обманывать.

— Ну, теперь становись наблюдать, только не здесь, у самой стены дома, а там, в конце улицы Тильзит, а я останусь на этой скамейке. Если кто-либо выйдет из дома и я последую за ним, то ты иди за мной следом на таком расстоянии, чтобы я мог тебя позвать, но так, чтобы тебя не могли заметить.

— Слушаю, патрон!

— А теперь ступай; мне больше нечего тебе сказать; надо выжидать ход событий!

Пять минут спустя оба находились на своих местах: Люс — в качестве булочника, спокойно отдыхающего на одной из скамеек, а Фролер, засунувший свою фуражку в карман, стоял, как лавочник у дверей своей лавчонки, равнодушно покуривающий свою трубку перед отходом ко сну.

XII

Притон на Монмартре. — Негр Сэм. — Г-н Иван. — Тайна «человека в маске». — Заживо погребенный. — Таинственная месть.

Люс предчувствовал, что эта ночь не пройдет без особых событий. У него не оставалось никаких сомнений относительно истинного назначения великолепного отеля на улице Тильзит: это было, очевидно, место собраний Невидимых в Париже, а дом Хосе де Коррассона служил только прикрытием для них. Конечно, здесь собирались, совещались и останавливались только высшие члены Невидимых, наемные же убийцы и другая мелкая сошка, услугами которой они пользовались, должны были собираться где-нибудь в другом месте. Быть может, при каких-нибудь исключительных обстоятельствах могла разыграться кровавая драма и в стенах дома, украшенного гербом Панамы, но постоянный приток подонков общества в этот великолепный дворец неминуемо должен был навлечь на него подозрение и вызвать вмешательство полиции, что, конечно, было крайне нежелательно.

Таким образом, притон, в котором готовились «люди дела», то есть исполнители страшных дел, был не здесь. Для сношений с ними главари, не имея возможности принимать их у себя, не возбуждая подозрения, должны были видеться с ними в другом месте; этим объяснялись временные отсутствия хозяев из дома на улице Тильзит.

Так как со времени вручения приговора графу и капитану прошли уже целые сутки, то настоящая ночь не могла пройти без того, чтобы между Невидимыми не произошло известного обмена сношений по поводу дела графа: в распоряжении их оставалось всего только два дня.

Действительно, незадолго до полуночи маленькая служебная калитка в стене осторожно отворилась, и вышедшие оттуда двое мужчин, окинув внимательным взглядом улицу, пошли шагом прогуливающихся по направлению к улице Фридланд.

Люс, завидев их издали, лег на скамейку и, закрыв лицо руками, притворился спящим; гуляющие прошли мимо него, не торопясь и разговаривая на иностранном языке, не обратив на сыщика никакого внимания; а в это время последний, между раздвинутыми пальцами рук, жадно разглядывал их. Один из них, рослый, прекрасно сложенный человек, был не кто иной, как генерал дон Хосе де Коррассон, и Люсу его лицо почему-то показалось знакомым, как будто он видел его уже не в первый раз, но для европейца все негры кажутся похожими между собой; другого же Люс узнал с первого взгляда; это был пресловутый «человек в маске», Иванович, или, как его называли здесь, в Париже, господин Иван.

Дав им отойти на сотню шагов и убедившись, что на этой безлюдной улице он никаким образом не потеряет их из виду, Люс поднялся со скамейки и последовал за ними. Фролер с своей стороны сделал то же самое.

«А-а… Иванович, вы еще здесь, это может вам дорого обойтись! — рассуждал мысленно Люс. — После вашей вчерашней неудачной попытки, вам следовало тотчас же сесть в поезд и катить в Петербург, предоставив другим привести в исполнение приговор Невидимых. Но нет, вы пожелали насладиться своей местью; вы успокоитесь лишь тогда, когда увидите труп вашего врага… Я понимаю вас, но на этот раз мы позаботимся о том, чтобы вы не могли сбежать!»

Вскоре дон Хосе и Иванович зашагали быстрее; миновав бульвар Гаусманн и Мальнерб, они на мгновение приостановились на углу улицы Дю Рошэ, где к ним тотчас же присоединился третий товарищ, низенький, толстый, сутуловатый, после чего они все трое вместе продолжали свой путь и, наконец, добрались до улицы Лепик. Приостановившись здесь, они в течение нескольких секунд высматривали, нет ли поблизости кого постороннего, затем поспешно двинулись с озабоченным видом по улице; достигнув самой вершины холма, они свернули налево в маленькую аллею, совершенно безлюдную, оканчивающуюся тупиком и прегражденную высоким дощатым забором, в котором была проделана калитка. Здесь-то и скрылись теперь всё трое, тщательно заперев за собой калитку.

За время своей полицейской деятельности Люс исходил все уголки Парижа, и топография данной местности была ему также давно знакома.

— Превосходно, — пробормотал он, — они сняли или купили «дом повешенных»! Значит, у нас есть время обсудить положение!

Он выждал, пока подойдет Фролер.

В глубине ограды, на самом скате Монмартрского холма, стоял дом, куда вошли трое Невидимых. Дом этот во всем околотке был известен под именем «дома повешенных», потому что когда-то трое живших в нем жильцов повесились один за другим, и с того времени этот дом, не находивший больше нанимателей, получил название «дома повешенных».

— Ну что? — спросил Фролер, подкравшись к своему начальнику.

— Они здесь, — сказал Люс, — я знаю этот дом; другого выхода нет. Но надо дать им время войти в дом, чтобы потом пробраться туда вслед за ними!

Ночь была темная и бурная; дул сильный ветер.

— Это хорошо, — заметил Люс, — ведь если они нас услышат или заметят, то нам не выбраться из этой ограды живыми! Надеюсь, ты имеешь при себе оружие?

— Да, казенный револьвер и каталонский нож, надежнейшая штучка!

— Это не будет лишним; ведь мы не знаем, сколько их там, ты не боишься?

Старый сыщик только усмехнулся.

— Пощупайте мой пульс, патрон, — сказал он, — разве он учащенно бьется?

— Нет, нет… Я знаю, ты не трус; иначе я не принял бы твоего содействия! Только бы их не было более трех против одного! А с двумя-тремя мы, даст Бог, справимся!

Оба сыщика подошли к ограде.

— Что, нам придется перелезать через нее? — спросил Фролер.

— Нет, у меня с собой моя связка отмычек! — заметил Люс.

Отворив дверь, он только притворил ее, но повернул ключ в замке.

— Вы запираете дверь? — спросил Фролер.

— Нет, я только замыкаю замок на случай, если кто-нибудь после нас придет, чтобы он мог подумать, что дверь была закрыта небрежно, а не оставлена открытой: надо все предвидеть; замкнуть же дверь опасно на случай, если нам с тобой придется бежать!

Войдя в ограду, они очутились в запущенном саду, почти сплошь заросшем кустарником, сорной травой и бурьяном. В глубине сада стоял дом, темные очертания которого вырисовывались на темном фоне неба; окна первого этажа, ярко освещаемые, смотрели, точно волчьи глаза во мраке ночи.

Оба сыщика подвигались осторожно вперед, сдерживая дыхание и подавляя шум своих шагов на случай, если кто-нибудь был оставлен на страже у входа. Но вот они дошли до ровной, гладкой площади, где не было ни кустов, ни деревьев; очевидно, то была раньше зеленая лужайка; только посередине ее стояло большое развесистое дерево, по всем вероятиям, конский каштан.

— Остановись, — сказал Люс, — и посмотрим, что нам теперь делать! Ну, скажи, что бы ты сделал теперь, если бы был один?

— Я пошел бы, наверно, за подкреплением!

— Не узнав даже, сколько их?

— Да, вы правы, я прежде всего постарался бы убедиться в численности врага и для этого влез бы вот на это дерево, а с него увидел бы, сколько их там…

— Совершенно верно, — сказал Люс, — и мы это сделаем! Ты осторожно подкрадешься к стволу, скрываясь в тени дерева; добравшись до него, взберешься по стволу вверх, а я буду караулить и при малейшем признаке тревоги дам тебе знать; ты соскочишь, и мы вместе улепетнем; если же ты благополучно устроишься на дереве, я поспешу сделать то же самое. Ну, с Богом!

Спустя несколько секунд Фролер удобно устроился в ветвях каштана, а вслед за ним и Люс.

Ветер между тем до того усилился, что, сидя вместе, сыщики с трудом могли расслышать друг друга. С того места, где они находились, они прекрасно могли видеть все, что происходило в комнате. То, что представилось их взглядам, было настолько возмутительно и ужасно, что могло бы смутить даже и самого смелого человека.

В ярко освещенной тремя свечами, воткнутыми в бутылки, комнате почти без всякой мебели на грубом деревянном стуле сидел привязанный к нему крепкими веревками наполовину обнаженный молодой человек с тонкими и благородными чертами лица; за его спиной стояли, держа его, два рослых парня с физиономией заправских палачей. Тот третий, который по дороге присоединился к Ивановичу и генералу, стоял тут же с громадным охотничьим ножом в руке; Иванович читал, по-видимому, какую-то бумагу несчастному юноше, который как будто возражал и отрицательно качал головой. Дон Хосе, безучастный свидетель этой сцены, стоял немного поодаль, прислонившись спиной к доске камина.

— Эти негодяи зарежут его на наших глазах, — сказал Фролер, — и мы будем смотреть на это, не сделав ничего, чтобы помешать им?!

— Если бы жизнь и судьба графа и капитана не зависела от нашей осторожности, — отвечал Люс, — я бы устроил им сюрприз. Но мы упустим случай, которого нам во второй раз не дождаться, и, пытаясь спасти одного человека, допустим смерть двух других, рискуя при этом еще собственной жизнью!

— Мне думается, однако, что револьверный выстрел в окно мог бы изменить многое! — заметил Фролер.

— Бога ради, не вздумай этого делать! Мы не принадлежим себе в данный момент!

— Не беспокойтесь, я ничего не сделаю без вашего разрешения!..

— Боже мой! Да это молодой атташе русского посольства, он, вероятно, отправил в министерство доклад о Невидимых, и теперь эти негодяи мстят ему.

Между тем Иванович достал из кармана часы, показал их осужденному и затем спокойно положил их на камин.

— Я бы, кажется, отдал десять лет жизни, чтобы спасти этого молодого человека! — проговорил Люс.

— А я охотно бы отказался от ожидающих меня ста тысяч, если бы только мог вырвать его из их когтей!

— Но, в сущности, — продолжал Люс, как бы внезапно озаренный новой мыслью, — ведь мы видели все, что нам нужно было видеть: Ивановича, генерала и их трех пособников, вероятно, тех самых, которым поручено расправиться с графом и капитаном; все они налицо; и теперь как раз момент действовать. Ты оставайся здесь, а я сбегаю за подкреплением.

— Мои товарищи как раз недалеко: полицейский пост всего в нескольких шагах на бульваре!

— В уме ли ты? Или ты еще не знаешь этих людей? Против регулярной полиции у них все меры приняты: в момент появления полиции они выстрелом из револьвера разнесут голову пленнику, чтобы тот не мог ничего сказать, затем двое из них набросятся на двоих остальных, на своих начальников; полиция будет довольна тем, что ей удалось спасти двух из них, русского полковника и американского генерала, а Фролер и Люс должны будут поплатиться за эту штуку. Однако ты заставляешь меня терять время, тогда как для жизни этого несчастного дорога каждая секунда. Попытаемся же его спасти! Ты оставайся здесь и, что бы ни случилось, не спускайся с дерева; здесь тебя никто не заметит… Мне придется промешкаться довольно долго; только бы найти карету.

— Загляните в бюро Пигали; там всегда есть запряженные кареты; бегите с Богом; вернувшись, вы застанете меня на этой самой насести!

Люс тихонько сполз с дерева, в два прыжка очутился в кустах и исчез из виду. Едва только он успел скрыться, как Иванович, очевидно не считавший излишней никакую предосторожность, подошел к окну и стал внимательно вглядываться в темноту. Убедившись, очевидно, что все обстоит благополучно, он отошел от окна и принялся ходить взад и вперед по комнате, как бы выжидая назначенного им самим срока. По временам он останавливался перед доном Хосе и о чем-то горячо говорил с ним, сопровождая свою речь энергичными жестами, означавшими протест или отрицание.

— Уж не просит ли негр пощады для несчастного? — подумал Фролер.

Между тем, пока товарищи разговаривали, трое приспешников, которых по типу лица можно было принять за разбойников, забавлялись тем, что запускали свои громадные ножи в закрытую дверь, на которой было грубо намалевано изображение человека в натуральный рост, причем делали это с такой ловкостью, что ножи их каждый раз вонзались в область сердца.

Несчастная жертва Невидимых была бледнее мертвеца. Чего только не переживал в эти минуты несчастный молодой человек, которого заманили сюда какой-нибудь хитростью! За ним предательски заехал кто-нибудь из друзей, и он поехал с ним в бальном наряде, улыбающийся, с цветком в петлице, как о том свидетельствовали его фрак, сорванный в пылу борьбы, и белый цветок камелии, растоптанный на полу в нескольких шагах от него… И знать, что никто не придет его спасти, что он должен умереть здесь, как в глухом лесу, думать об отце, матери и обо всех, кто ему дорог и кому он мил, считая минуты и секунды… Умереть так на 25-м году жизни, когда все еще манит вперед, все радует и веселит… умереть в полном расцвете сил и жизни! Нет, это так ужасно, что никакое перо не в силах описать.

Но вот один из палачей по приказанию Ивановича приблизился к несчастному. У Фролера похолодели руки: неужели уже настал час казни?

Нет, палач был безоружен; он просто развязал и освободил правую руку несчастного, затем придвинул к нему маленький столик и положил лист бумаги, потом поставил чернила, перо и свечу и спокойно отошел в сторону.

«Ах, что за счастливая мысль пришла этому бедняге, — подумал Фролер, — он, очевидно, просил позволить ему написать последнюю волю! Пусть он только хоть четверть часа пишет, и Люс успеет вовремя подоспеть к нему на помощь».

Молодой человек взял перо, но когда он попробовал начертать несколько слов, то рука его так сильно дрожала, что он сам не в силах был разобрать того, что выходило из-под пера.

Иванович равнодушно пожал плечами и отдал палачу какое-то приказание, которое тот собирался уже исполнить; но несчастный умоляющим жестом поднял руку, и палач по знаку Ивановича отошел в сторону.

— Да пиши же, пиши как можно дольше; в этом твое спасение! — хотел бы ему крикнуть Фролер; он был один, но охотно рискнул бы жизнью, чтобы спасти несчастного, если бы не был связан словом повиноваться Люсу и если б не сознавал, что его вмешательство будет бесполезно.

Между тем время шло; молодой человек все еще писал, слишком медленно и долго для Ивановича и палачей, которые начинали уже терять терпение, слишком быстро для Фролера, который желал бы потянуть это время подольше. Наконец Иванович подошел к столику и хотел вырвать бумагу из-под руки бедного юноши, но на этот раз ему воспротивился негр, поднесший часы к его глазам, вероятно, в доказательство, что дарованный срок еще не истек. Но, очевидно, осталось уже не много минут, так как палач, засучив рукава и вооружившись своим широким ножом, встал позади молодого человека, который в этот момент, судя по движению руки, подписывал свое имя под своей последней волей. Двое остальных бандитов, удалившись на мгновение в соседнюю комнату, вышли оттуда, неся черный гроб с большим белым крестом на крышке, и поставили к ногам осужденного.

— Ах, негодяи, негодяи! — воскликнул Фролер, невольно хватаясь за свой револьвер, и закрыл глаза, чтобы не видеть рокового удара.

Когда спустя минуту он раскрыл их, то сцена совершенно изменилась. Трое негодяев подняли жертву со стула и теперь не только связали ему руки и ноги, но еще и обмотали его веревкой с ног до, головы, как мумию, после чего по знаку Ивановича положили его в гроб и, накрыв крышкой, стали заколачивать. Первый удар молота проник в самое сердце Фролера, так что он едва удержался на дереве.

— Боже мой, — воскликнул он подавленным голосом, — эти звери хотят зарыть его живым!

Но что же делал в это время Люс? Где он пропадал?

XIII

Спасены и отомщены. — Тайна «человека в маске».

Покинув притон на Монмартре, Люс поспешил к извозчику, на которого указал ему Фролер.

Здесь он потребовал экипаж и пару лучших лошадей из всей конюшни; благодаря обещанным пяти франкам на чай спустя семь минут он уже несся по направлению к улице Св. Доминика, где рассчитывал захватить таких ценных и дюжих союзников, как Дик, канадец, и гигант Лоран.

Зная, что Невидимые на этот раз решили покончить с графом, он был уверен, что для исполнения своего приговора ими избраны самые надежные люди, а потому против них следовало выставить таких же защитников. Негр Том и молодой нготак тоже были недюжинные силачи и отчаянной решимости люди. Таким образом, захватив попутно еще графа, капитана и Литльстона и считая в том числе себя и Фролера, Люс мог противопоставить пяти Невидимым восемь человек, что обеспечивало им до известной степени успех дела.

Правда, Люсу приходилось ехать за своими союзниками довольно далеко, но ставка была так велика, что нельзя было ничем пренебрегать.

Вскочив на козлы подле возницы большого закрытого ландо, Люс сказал своему соседу:

— Мы сейчас едем на улицу Доминика, оттуда на улицу Капуцинов и, наконец, на Монмартре на улицу Леник; если ты сумеешь все это объездить менее чем в час времени, то останешься мною доволен.

— Но это будет зависеть от того, сколько времени вы пробудете во всех этих местах! — вполне резонно ответил кучер.

В 14 минут они доехали до дома графа, но по пути городовые пытались остановить лошадей, думая, что они понесли и кучер не в состоянии справиться с ними. Лоран и его приятели спали, но при первых же словах кинулись одеваться с невероятной поспешностью и в несколько минут были готовы следовать за ним. В один момент лошади домчали их до улицы Капуцинов. Проходя мимо своего привратника, Люс крикнул ему:

— Нужно доктора, что на 3-м этаже, очень спешно! — И привратник не стал его расспрашивать.

Отперев дверь комнаты, он уже с порога крикнул вполголоса:

— Тревога, господа! Живо! Они в наших руках все, и «человек в маске», и его приятель генерал, и все трое палачей; нельзя терять ни минуты: быть может, мы успеем еще спасти другую жертву этих негодяев! Захватите с собою ваши револьверы и охотничьи ножи; подробности я расскажу вам по дороге!

К счастью, граф, Дик и капитан даже еще не раздевались; они совершенно одетые расположились на постели, на диване и на кушетке, ежеминутно ожидая тревоги, а потому в один момент были уже на ногах. Люс снял со стены испанский пистолет с широким дулом, привезенный им из Алжира, оружие, ужасное в рукопашном бою, и спустя пять минут все сидели в ландо и мчались во весь опор на улицу Леник.

В начале этой улицы Люс приказал кучеру остановиться, чтобы тот не знал, куда именно направлялась вся компания, и, уплатив ему двойную против обещанной сумму, быстро зашагал со своими друзьями к «дому повешенных».

Попутно Люс в отрывистых и кратких словах рассказал графу обо всем, причем последний крайне сожалел о своем разочаровании в благородном и великодушном по намекам джентльмене. Но, увы! Доказательства были налицо!

Канадец чувствовал себя на верху блаженства при мысли очутиться наконец лицом к лицу с ненавистным врагом, которого они столько времени преследовали; он помолодел на целых десять лет.

— Значит, все-таки есть на свете справедливость! — воскликнул он.

Для капитана же перспектива держать наконец в своих руках Ивановича делала его положительно свирепым и в то же время безумно счастливым!

На этот раз Люс со своей свитой без особых предосторожностей прошел через сад прямо к лужайке. Фролер, завидев союзников, поспешил слезть с дерева.

— Ну что? — спросил его Люс. — «Человек в маске» еще здесь?

— Да, но, вероятно, они скоро кончат свое дело: вы поспели как раз вовремя!

— А их несчастная жертва?

— Слушайте! — сказал Фролер. — Слышите вы эти удары молотка?

— Да, что они означают?

— Они заколачивают гроб, куда положили живым человека!

— Идемте тогда! — сказал Люс. — Но вступать в честный бой с этими негодяями нельзя. Мы крадучись подымемся наверх, и в тот момент, когда у всех револьверы будут на взводе, я разом распахну дверь; все мы вместе дадим залп. Нас восемь человек: это должно произвести на них свое действие!

Буря, усилившаяся еще больше, выла и гнула деревья, которые стонали и скрипели; весь дом содрогался под яростным порывом ветра; этому шуму вторили мерные удары молотка, заглушавшие и шум шагов на лестнице, и всякий другой шум в доме.

Когда Люс убедился, что все готовы, он осторожно нажал ручку двери и смелым ударом ноги распахнул ее настежь. Стоявший впереди других негр Том и молодой нготак разом кинулись и схватили за горло двоих врагов, после чего никому уже нельзя было стрелять из опасения ранить своих. Наступила минута замешательства, которою воспользовался Иванович, чтобы опрокинуть стол, где стояли свечи. Но канадец успел уже накинуться на третьего врага, который, не имея под рукою оружия, схватился с ним врукопашную, но почти тотчас же рухнул назем с переломленным хребтом, едва успев вскрикнуть.

Между тем Люс, не растерявшийся ни на минуту, быстро подхватил свечи, прежде чем они успели погаснуть, и поставил их на камин. При их свете он увидел, что ни один из негодяев не остался на ногах: те, на которых набросились Том и нготак, уже плавали в лужах крови с перерезанным горлом, причем нготак уже успел оскальпировать убитого им злодея, рассчитывая привезти домой этот кровавый трофей. Третий негодяй был убит Диком, а генерал Хосе тоже не подавал признаков жизни. Но «человек в маске» исчез.

— Ко мне! — крикнул Люс. — Негодяй ушел! — С этими словами он кинулся в смежную комнату, единственное место, куда мог уйти Иванович. Окно здесь, выходившее на крышу маленькой пристройки, стояло открытым настежь. Для всех стало ясно, что преследовать беглеца было уже бесполезно.

Таким образом, еще раз этот дьявольски ловкий человек ушел из их рук. В этот момент ужасный крик заставил всех их вернуться в первую комнату, где происходила борьба.

— Не убивайте меня! Не убивайте! Я не сделал ничего дурного! — взывал дон Хосе де Коррассон, которого Лоран ухватил за горло. Хитрый негр нарочно притворился мертвым, чтобы воспользоваться первым удобным случаем и бежать, но Лоран вовремя помешал его бегству.

Узнав графа д'Антрэга, несчастный еще усерднее запросил пощады.

— Отвечайте по правде, — сурово сказал молодой граф, — что бы вы сделали со мной, если бы я был один с вами вчера в экипаже?

— Мне было предписано убить вас!

— Кто устроил эту западню?

— Тот, кто сейчас только бежал!

— Как его зовут, кто он такой?

— Это полковник Иванович, член Верховного Совета Невидимых!

— Иванович! — воскликнул Оливье. — Иванович, мой соперник и враг! О, я должен был это предчувствовать!

— Теперь моя очередь его допросить, — сказал Люс, все время пристально всматриваясь в негра.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Дон Хосе де Коррассон!

— Нет, я спрашиваю твое настоящее имя!

— Сэм! — пробормотал несчастный.

— Тот самый, который задушил борца Тома Поуеля, чтобы завладеть полученными от Ивановича деньгами? Да? Отвечай?

— Да… это я… Пощадите меня!

— Погоди!.. Кто предательски заманил в эту западню несчастного князя Свечина?

— Я… сжальтесь! Видите, я говорю вам всю правду: я не хочу умирать… пощадите меня!

— Пощадить убийцу и предателя!.. Нет! — воскликнул Люс и одним ударом размозжил ему голову.

Молодой русский, которого Фролер тотчас же поспешил вынуть из гроба, пожимал руки своим спасителям, не будучи в состоянии выговорить ни слова.

XIV

Общество Невидимых.

Нам уже известен смелый план графа д'Антрэга и его друзей — завладеть Верховным Советом Невидимых и самим Великим Невидимым во время первого общего собрания, которое должно состояться где-нибудь на русской территории. Красный Капитан, как прирожденный янки, не признававший никаких препятствий, и канадец Дик взялись набрать достаточное число авантюристов, готовых принять участие в этом опасном предприятии.

На долю Люса выпадала далеко не легкая задача проводить всю эту компанию в назначенное место к назначенному времени — компанию по меньшей мере в сто человек — и сделать это так, чтобы никто не заметил не только из числа Невидимых, но и из полиции, русской полиции, самой подозрительной в целом мире.

Но прежде, чем продолжать рассказ об этой борьбе графа с Невидимыми, необходимо сказать еще несколько пояснительных слов об их обществе.

Оно, как мы уже говорили, имеет своею задачею доставление мирового господства славянской расе4Очевидно, намек на наших славянофилов, которым малоосведомленный автор приписывает совсем неподходящую роль.. На эту будущую роль славянства указывал еще историк Фогель. «В тот день, когда славянское царство обратит в своих вассалов мелкие придунайские княжества, оно не только уничтожит их автономию5Так немцы смотрят на роль русских; история же освобождения Сербии и Болгарии говорит совершенно другое., но и безопасность всей Европы, нарушит ее равновесие и захватит не только всю Венгрию и Империю, но и Константинополь, исконный предмет его мечтаний, эту несравненную столицу, благодаря положению которой Греческая империя могла пережить на целых десять веков Римскую западную империю. Завладевши Константинополем, России трудно будет помешать обосноваться также и на Адриатике; затем, став госпожой Босфора и Дарданелл, России ничего не будет стоить превратить Мраморное и Черное моря в громадный военный порт, и с помощью греков создать самый могущественный флот в Средиземном море, который будет угрозою всей Европе, и бравировать, не рискуя, второй крымской кампанией. Считая Россию главою всего славянского мира, высшие классы этой страны, стремления которых простираются далеко за пределы их обширного отечества, мечтают сделать Россию главным центром славянства и покорить мало-помалу все пока еще самостоятельные южные и западные славянские народности, не стесняясь рознью вероисповеданий и традиций. Эти тенденции достаточно ясно проглядывают и в печати и поддерживаются людьми, занимающими высокое общественное положение, даже влияют на самое правительство, не говоря уже о деятельной пропаганде в Австро-Венгрии, немецкой Польше, Чехии, вплоть до пределов Италии. Австро-германский союз — это первая плотина, преграждающая пока путь этому потоку…»

Таково мнение хорошо осведомленного немецкого историка6Видимо плохо осведомленного. Прим. переводчика..

Пропаганда этой грандиозной идеи о будущей роли России производится обществом Невидимых, именуемых так потому, что ни один из членов его не знает другого, кроме того, кто его завербовал.

Лет семьдесят тому назад несколько принадлежавших к лучшим семействам России молодых людей, честолюбивых, энергичных, предприимчивых, но разорившихся, возмечтали вернуть прежний блеск своему гербу и прежнее свое положение, эксплуатируя эту политическую идею7Так, очевидно, французский автор понимает декабристское движение. Прим. переводчика.. Воспользовавшись этим предрасположением своих соотечественников и их естественной склонностью к тайным обществам, они решились эксплуатировать в свою пользу популярность и власть общества Невидимых, действуя от его имени. Они вели дело с таким искусством и такой ловкостью, что лишь впоследствии, когда некоторые из их преступлений, особенно смелых и отчаянных, наконец раскрыли глаза третьему отделению, на котором лежит охрана внутреннего спокойствия государства, выяснилась их истинная роль. Но все-таки до главарей добраться не могли, и, если и догадывались о средствах, к каким они прибегали, нельзя было добыть никаких неоспоримых доказательств, которые позволили бы наложить руку на настоящих виновников. Вследствие этого пришлось затушить дело. И дюжина смельчаков продолжала эксплуатировать в течение еще нескольких лет действительных членов общества Невидимых для своих личных целей и для удовлетворение своего честолюбия и своей жажды роскоши.

Когда нужно было выполнить какое-нибудь решение этой компании, каждый из членов ее намечал кого-нибудь из наиболее фанатичных членов общества, и последний получал предписание сделать то или иное; будучи уверен, что предписание это исходит от высших властей общества, он исполнял его беспрекословно, не вникая в побудительные мотивы, а считая это несомненно необходимым для каких-нибудь высших целей общества. Так, например, в один прекрасный день Государственный банк получил предписание перевести немедленно в Оренбург два миллиона рублей для уплаты жалованья войскам и на иные административные расходы.

Денежный транспорт сопровождали всего несколько казаков. В одном из ущелий Уральских гор транспорт вдруг наткнулся на сотню хорошо вооруженных людей. Казаки, сознавая свою малочисленность, отступили, а ящики с деньгами тотчас были перенесены на другие повозки и в несколько минут исчезли бесследно. Затем экспроприаторы тотчас же кинулись врассыпную и разбрелись по разным селениям и городам; как затем доказало следствие, ни один из них не знал ни зачем их заставили собраться в этом ущелье, ни кому и на что были нужны эти деньги; они даже не знали, что похищенные ими ящики были с деньгами; напротив, их уверили, что нужно было похитить какие-то немецкие прокламации, имевшие целью поднять против царя какие-то вновь покоренные азиатские племена; содействуя похищению казенных денег, они простодушно полагали, что служат политическим интересам своего отечества.

Даже высокие должностные лица и люди высших придворных чинов были впутаны в действия этих мнимых Невидимых. Хотя они не были скомпрометированы деятельным участием в их делах, но присутствовали на их собраниях, входили с ними в сношения и тем самым придавали больше веса и авторитета этой маленькой группе дерзких самозванцев.

Эта опасная компания в конце концов распалась сама собой благодаря обнаружению ее существования, но прежде, чем это случилось, дерзкие самозванцы успели совершить целый ряд самых возмутительных преступлений. В России они по преимуществу орудовали в Оренбургском крае, где благодаря его удаленности от столицы и самому характеру местного населения их козни должны были иметь наибольший успех.

Попытка этих мнимых Невидимых завладеть уральскими копями, принадлежащими семье Васильчиковых, путем брака одного из них с княжной Марией Феодоровной, единственной наследницей всех богатств отца, была одним из самых отчаянных дел этой шайки и не удалась только благодаря невероятной энергии и смелости молодого графа д'Антрэга и безграничной преданности его друзей.

XV

Оренбургские степи. — Табунщики. — Нападение волков.

Оренбургская степь — безграничная равнина, весной покрытая высокими зелеными травами; огромные стада рогатого скота и целые табуны лошадей пасутся здесь под надзором зорких табунщиков, проводящих всю свою жизнь на коне. Летом вся степь выгорает, выжигается солнцем, и тогда и люди, и животные живут в облаках пыли, томимые нестерпимой жаждой. Во всякое время года их преследует один грозный враг; это волки: они целыми стадами нападают по ночам на табуны и стада, производя среди них страшные опустошения.

Изредка в оренбургской степи попадаются маленькие селения, представляющие обыкновенно собрание жалких низких глинобитных домишек, соответствующих местному представлению о деревне или селении. По мере приближения к городу Оренбургу число этих селений увеличивается, преимущественно на склонах Уральских гор, где они обыкновенно означают близость какого-нибудь рудника, так как азиатский склон этих гор изобилует медью, серебром, золотом и платиной, а также драгоценными камнями.

Уральский хребет, так сказать, отделяет европейскую Россию от азиатской и служит водоразделом между этими странами. Из этих гор вытекает великолепная река подобная великим рекам Нового Света, протяжением в 2380 километров. На всем этом протяжении нет ни одного моста; только изредка на громадном расстоянии, вблизи более населенных мест, действуют простые паромы.

Перевозчиками на этих паромах обыкновенно служат ногайцы, осевшие со своими семьями здесь уже несколько веков назад. Некоторые из этих ногайцев очень богаты и держат целые табуны лошадей и верблюдов для сообщения между европейской и азиатской Россией. Некогда ногайцы были могущественной народностью на берегах Черного моря, но затем рассеялись в степях, образовав кочевые орды; затем некоторые роды их сделались оседлыми, обзавелись хозяйством и живут безбедно; некоторые же стали перевозчиками на Урале.

На одном из таких перевозов, в двадцати днях пути от Оренбурга, где гуртовщики гоняли стада и караваны с товарами, перевозчиком был ногаец Черни-Чаг.

Это был зажиточный человек, имевший целые табуны лошадей и свыше 400 голов рогатого скота.

Однажды в конце июня, когда степи кругом зеленели, под вечер домашние Черни-Чага собрались ужинать; женщины принесли уже большие лотки с вареным пшеном, кислым молоком и кувшины с кумысом. Вдруг на пороге раздался незнакомый голос:

— Привет вам, братья… хлеб да соль!

Черни-Чаг поднял голову и увидел на пороге странника с котомкой за спиной и посохом в руке.

— Войди! — сказал ногаец. — Здесь и для тебя найдется кусок!

— Спасибо, друг, — ответил странник, — я знаю, что твой кров гостеприимен! — И сделал ногайцу условный знак. Тот сразу понял и, встав со своего места, тотчас увлек странника за собой в другую половину дома.

— Час спасения приближается! — проговорил странник.

— Хвала Господу Богу! — ответил хозяин. — Какие у тебя вести?

— В третье воскресенье после сегодняшнего дня, — продолжал странник, — Невидимые соберутся во славу Царя-батюшки и Святой Руси!

— В каком месте?

— В развалинах старого монастыря!

— В какое время?

— В одиннадцать часов вечера!

— Хорошо, я буду… все?

— Нет! Я прямо из Астрахани, где видел Великого Невидимого; он собирался уезжать, и я удивлен, что он не прибыл.

— Он должен у меня остановиться?

— Да, и просил тебя держать наготове для него шесть свежих лошадей!

— Все будет сделано, как ты желаешь… а пароль?

— «Духоборы»!

После этого оба вернулись к остальным и сели за ужин. Поужинав, странник взял свой посох и пошел дальше по направлению к Оренбургу. И так он шел из селения к селению, оповещая всех о близком собрании Невидимых.

Расставаясь с Черни-Чагом, странник предупредил ногайца:

— Храни тебя Бог от Черных всадников!

— Разве они уже появились снова? — спросил перевозчик, задрожав всем телом.

— Я видел их прошлой ночью; они неслись, как призраки, на своих быстрых конях по тому берегу Урала!

— А куда они держат путь?

— Вниз по реке!

— Ну, слава Богу, быть может, они не вернутся больше сюда! Впрочем, они всегда щадили мой поселок!

— Я тебя предупредил, Черни-Чаг, береги свои золотые! — сказал прохожий.

— Чего ты не останешься здесь переночевать; смотри, ночь надвигается, а волки рыщут по степи, как только солнце зайдет!

— Я успею еще дойти до ближайшего поселка!

— Ну, так с Богом!

И перевозчик вернулся к себе в дом хмурый и озабоченный.

Кто же были эти Черные всадники, так сильно напугавшие его?

При крепостном праве, прекратившемся лишь при императоре Александре II, все недовольные, обиженные, все жертвы сильных и богатых бежали в степи и находили себе приют и убежище в этих пустынных, бесплодных местах, где никакие власти не в состоянии были их преследовать. Обзаведясь конем, копьем и ружьем, они становились неуязвимыми и находили себе верных союзников в степных кочевниках, вместе с которыми грабили караваны.

Иногда они собирались большими шайками и грабили даже населенные места, разоряя целые деревни. Чтобы не быть впоследствии узнанными, эти люди обыкновенно закутывали себе лицо черными покрывалами, оставляя только отверстие для глаз, и, окончив свой страшный подвиг и поделив добычу, рассыпались по степи, не оставляя за собой никакого следа. Местные власти, располагая казачьими командами, редко могли что делать против этих разбойничьих шаек.

Черни-Чаг был человек недюжинный и во многих случаях своей жизни проявлял поразительную энергию и находчивость. Оставшись один после ухода странника, он прежде всего позаботился обезопасить свой дом от Черных всадников. Он имел разрешение от оренбургского губернатора держать у себя, сколько потребно, оружие для ограждения себя и своей семьи от разбоев и грабежей кочевников. Отослав женщин и детей в женское отделение, он созвал мужчин и сообщил им о грозящей им и его дому опасности. Несмотря на страх, внушенный этою вестью, все единогласно решили защищаться до последней крайности, зная, что, если разбойники нападут, им нечего ждать пощады.

Скоро наступила ночь; в доме все спали, кроме двух сторожевых работников, вооруженных ружьями, которым было дано по ружью, чтобы в случае тревоги оповестить о том всех живущих в поселке.

Окрестности потонули во мраке, но затем, когда взошла луна, серебристый свет окрасил все в мягкий однообразный бледно-желтый цвет, на фоне которого голубоватой лентой извивалась река. Малейший предмет на громадном расстоянии выделялся теперь темными пятном на этом однотонном светло-желтом фоне, и никто не мог бы приблизиться к жилью, не будучи замеченным еще издали…

Немного после полуночи дверь дома отворилась, и Черни-Чаг вышел в сопровождении четырех человек, несших довольно большой и тяжелый сундук, служивший хранилищем драгоценностей семьи. Сюда предусмотрительный хозяин сложил червонцы и серебряную монету, какая только имелась в доме, а также уборы женщин, а главное то, что у него было наиболее ценного, — старинный, изукрашенный драгоценными камнями меч, доставшийся ему от предка, одного из ногайских ханов.

Дойдя до берега реки, люди, несшие этот сундук, очевидно, очень тяжелый, так как они сгибались под его тяжестью, поставили его на землю и стали рыть яму, куда затем и опустили сундук, засыпав его землею, чтобы замести след своей работы.

Но в то время, как они работали, зарывая сокровища в зыбкий прибрежный песок, в нескольких саженях, прижавшись к высокой траве, прохожий странник с напряженным вниманием следил за происходившим.

Отойдя всего несколько сажен от гостеприимного крова, под которым он отдохнул и подкрепил свои силы пищей, он, вместо того чтобы идти дальше вдоль берега реки, воротился назад, когда стемнело, приблизился к дому и притаился в высокой траве, заранее предвидя последствия принесенных им вестей.

Как только Черни-Чаг вернулся в свой дом, мнимый странник ползком подкрался к берегу реки, достал из прибрежных тростников широкую, слегка выдолбленную дубовую доску, заостренную наподобие челнока, и, пользуясь руками в качестве весел, лежа на спине на доске, медленно поплыл к противоположному берегу…

Казалось бы, ночь должна была окончиться благополучно, когда, около трех часов утра, стражи заметили на краю горизонта черную точку, быстро увеличивающуюся и как бы несущуюся по равнине. Вскоре эта точка как бы раздвоилась, и зоркие глаза сторожей различили двух всадников, мчавшихся по степи на своих быстрых степных конях, а за ними множество черных точек.

— За ними гонятся волки! — сказал один из них.

— Да, и им ни за что не уйти от них!..

Худшей опасностью степи являются волки. Они живут здесь громадными обществами и плодятся беспрепятственно; если бы только они не пожирали друг друга, если бы самцы не пожирали добрую половину детенышей, не грызлись между собой, ничего живого не осталось бы в степях.

Единственный враг, которого волки боятся, будь их целая стая, — табунщики! Это люди, никогда не слезающие с коня ни днем, ни ночью; соединившись гурьбой человек в десять — двенадцать, они смело кидаются на стаю волков, и каждый удар их копья укладывает на месте одного из этих страшных животных. И волки до того знают их, что, завидев издали хотя бы одного табунщика, тотчас же обращаются в бегство.

Подгоняемые голодною стаей, кони неслись, как ветер, но видно было, что они выбились из сил и скоро упадут от изнеможения, не достигнув реки.

Все-таки злополучные всадники все ближе подвигались к дому, и сторожа, хотя и смутно, начинали уже различать фигуры их, припавшие к самой шее своих лошадей.

Благородные животные неслись, не щадя своих сил, прямо к реке, зная, что здесь их спасение, что в реку волки не последуют за ними. Время от времени тот или другой из коней бешеным ударом копыта убивал на месте настигающего его волка, и, как только последний падал, тотчас же сотни уцелевших сородичей его с жадностью набрасывались и в один момент разрывали его на клочья.

— Сказать бы хозяину, — заметил один из сторожей, — может быть, он поможет им как-нибудь!

Но прежде, чем его товарищ успел ответить, картина совершенно изменилась.

До реки оставалось уже не более версты; еще немного — и благородные животные спасут себя и своих седоков. Но и волки не зевали, и некоторые из них уже успели забежать вперед, чтобы кинуться на грудь лошадям. Вдруг один из всадников с неимоверной ловкостью перескочил со своего коня на круп коня своего товарища, который в этот момент, выхватив пистолет, прострелил голову лошади, оставшейся без седока, — и она упала, точно пораженная громом. Стая волков с жадностью набросилась на нее. Но волков было слишком много, и часть стаи, не теряя времени, кинулась за вторым конем, мчавшим вперед двух всадников. Однако кратковременная задержка дала доброму коню время уйти немного вперед, и волкам приходилось снова нагонять. В какие-нибудь три минуты благородное животное донесло своих всадников до реки и кинулось прямо в Урал, при громком вое хищников, лишившихся близкой уже добычи.

XVI

Осада в степи. — Иванович и Холлоуэй. — Пермская губа. — Отчаянное положение. — Два казака.

Добрый конь, домчавший своих всадников до реки, был крепкий киргиз, для которого переплыть реку было не более как шуткой. Почувствовав, что погони за ним нет, он весело и бодро поплыл к противоположному берегу. Едва только он выскочил на берег, как оба всадника разом спрыгнули на землю и изо всех сил бросились к дому Черни-Чага, крича:

— Тревога! Полковник Иванович осажден волками!

В одну минуту все были на ногах. Хозяин поспешил ввести пришельцев в свой дом и, узнав с их слов о положении полковника, тотчас же приказал бить в набат.

Окрестные жители мигом прискакали на своих конях к дому старшины, и спустя десять минут 50 человек, смелых и привычных, бывших табунщиков, на отличных конях, с копьями и кольями, вплавь переправились через Урал, с Черни-Чагом во главе, и во весь опор помчались на помощь.

Иванович, чудом спасшийся от своих врагов на Монмартре, бежав через окно из «дома повешенных», узнал от своих приверженцев, что дон Хосе де Коррассон перед смертью выдал его, и потому решил, чтобы покончить наконец с графом и другими своими врагами, заманить их в уральские степи, где мнимое общество Невидимых насчитывало наибольшее число самых фанатичных сторонников и где чужестранцам не будет никакой возможности ни бежать, ни скрыться. Окруженные со всех сторон грозными и суровыми сектами, лишь для формы признающими власть губернаторов, затерянные в пустынных и безлюдных степях, они не найдут ни помощи, ни защиты и, несмотря на всю свою отвагу и мужество, должны будут пасть до последнего в этой неравной борьбе.

Достигнув их погибели, Иванович рассчитывал, пользуясь своим влиянием и связями, вернуть из Сибири сосланного туда по его же ложному доносу и проискам князя Васильчикова и, явившись, так сказать, его спасителем, добиться руки его дочери княжны Марии: брак же с нею дал бы ему возможность присвоить себе знаменитые уральские рудники и золотые прииски ее отца, которые сделали бы его богатейшим человеком в России, а может быть, и в целом мире.

Но этого еще мало; он решил после того развязаться со всеми своими друзьями и товарищами, предоставив им австралийские золотые прииски графа и Дика Лефошера, на которые он решил предъявить свои права. Затем, щедро и умело рассыпая золото, он думал добиться положения Великого Вождя Невидимых, главы общества, что дало бы власть над всем славянским миром, — власть, равную его богатству.

Во всех этих своих замыслах он открылся Холлоуэю, который, взорвав из чувства мести к Красному Капитану «Римэмбер», явился к Ивановичу с предложением своих услуг. Как практический человек, Холлоуэй сообразил, что, содействуя планам Ивановича, он во всяком случае мог только выиграть, так как этот человек, щедро плативший за услуги, кроме того, был бы в его руках, тогда как Джонатан Спайерс всегда смотрел на него как на своего подчиненного, простого механика, с которым всякие расчеты закончены, раз причитающееся ему жалованье уплачено. Иванович с распростертыми объятиями встретил нового союзника, так как ряды его соратников опустели после катастрофы с «Лебедем». Теперь ему предстояла еще одна, последняя, схватка с врагами, которая должна была во что бы то ни стало увенчаться успехом, и такой человек, как Холлоуэй, посвященный во все планы Красного Капитана и его друзей из Франс-Стэшена, являлся для Ивановича чрезвычайно ценным союзником. Возвращаясь вместе из Австралии, новые друзья использовали время пути для подробного обсуждения задуманного плана. Чтобы сосредоточить в одном месте известное число сторонников, они придумали съезд делегатов Невидимых, и местом для этого съезда избрали уральские степи. Что же касается средства заманить туда графа и его друзей, то оно не представляло никаких затруднений: со слов Холлоуэя, Ивановичу было известно, что Оливье и его друзья поклялись преследовать Ивановича до края света, куда бы он ни бежал; ему оставалось только не скрывать своих следов, и эти простаки сами попадут в ловушку.

После долгих размышлений Иванович избрал местом сборища и вместе ловушки для своих врагов развалины одного древнего монастыря. Обширные подземелья, уцелевшие от разрушения, позволяли собрать здесь несколько сот человек.

Сюда-то и предполагалось заманить графа и его друзей и, наскоро порядив суд над ними, приговорить к смерти.

Еще и другая причина вынуждала Ивановича скорее кончать с этим делом: князь Свечин, атташе посольства в Париже, которому было негласно поручено специальное наблюдение за политическим настроением живущих в Париже русских, послал в третье отделение обстоятельный доклад об обществе Невидимых; необходимо было спешить, чтобы успеть прикончить вовремя преступную деятельность ложного общества Невидимых, прежде чем имена главных участников станут известны Третьему Отделению.

Сойдя в Ливерпуле с австралийского парохода, Иванович получил шифрованную телеграмму: «Урожай превосходный в ваших поместьях в Малороссии. Вас ожидают с нетерпением, чтобы начать жатву».

По ключу, имевшемуся у Ивановича, это означало: «Крайне необходимо уничтожить доносчика, который только что выехал из своих поместий в Малороссии в Париж, иначе мы погибли».

Действительно, князь Свечин прибыл в Париж с целью продолжать свое расследование темных дел мнимого общества Невидимых, избравших Париж центром своих темных операций.

Иванович тотчас же направился в столицу Франции с Холлоуэем, где дон Хосе де Коррассон или, вернее, негр Сэм, убийца борца Тома Поуеля, вступивший в ряды Невидимых, находился уже в течение нескольких месяцев в качестве панамского дипломатического агента.

Мы уже видели, как Люс и Фролер спасли от смерти князя Свечина в «доме повешенных».

Потерпев еще раз неудачу, Ивановичу оставалось теперь только осуществить свой коварный план в степях Урала и закончить им наконец эту уж слишком долго длящуюся борьбу.

На другой день после своего бегства из «дома повешенных» он вместе с Холлоуэем отправился из Парижа прямо в Астрахань, где Невидимые имели великолепный дворец. Здесь и был разработан план нападения на графа и его друзей.

Граф Оливье и его друзья могли выехать из Парижа спустя лишь пять или шесть недель, а когда наконец прибыли в Астрахань, у Невидимых уже все было готово для их встречи.

Для Ивановича и его приятеля были заготовлены лихие скакуны-киргизы.

От Астрахани до перевоза Черни-Чага было пять дней пути, да от перевоза еще два дня до развалин монастыря, места сбора Невидимых.

В то же время многочисленные странники бродили по степи, оповещая приверженцев Невидимых и сообщая им пароль; ожидалось для собрания 400–500 сектантов.

Единственное, чего опасался полковник, — это быть настигнутым графом по пути к развалинам, когда борьба могла окончиться печально для него, а он не хотел рисковать.

Однако, рассчитывая на помощь ямщиков, которые все принадлежали к Невидимым, он решил, что опасаться нечего, и вместе с Холлоуэем и двумя казаками покинул Астрахань.

Когда они выезжали из города, какой-то человек, которого по наружному виду и костюму можно было признать за кочевого киргиза, осторожно высунул голову из-за каменной ограды, за которой притаился, как будто желая убедиться, что это именно они, а не кто другой. Но, видимо все-таки не доверяя своим глазам, так как на дворе уже стемнело, он крикнул всадникам на киргизском языке:

— Спокойной ночи вашей милости!

Иванович точно так же ответил:

— Спокойной ночи тому, кто мне ее желает!

Едва только он успел произнести эти слова, как киргиз со всех ног бросился бежать к главным улицам города.

В продолжение нескольких часов пути путники скакали в глубоком безмолвии. Ночь близилась к концу. Иванович по временам тревожно оглядывался назад, опасаясь погони, но убедившись, что на горизонте не видно ничего подозрительного, снова успокоился.

На первой почтовой станции он остановился на несколько минут и, вызвав ямщика, которому посредством условного знака Невидимых выдал себя за главу таковых, сказал:

— Здесь должны будут проехать чужеземцы, французы! Не давай им лошадей!

— Слушаюсь! — отвечал ямщик. — А если у них будет предписание от губернатора, что тогда делать?

— Ты скажешь, что все лошади угнаны по казенной надобности, и пообещаешь им других не раньше как назавтра!

— Слушаюсь!

— Помни же! — С этими словами Иванович снова пустил своего коня вскачь. На дальнейших станциях он снова повторил свое приказание.

Наконец наступил и пятый день пути; до сего времени ничего нежелательного не случалось.

— Сегодня еще до восхода луны, — проговорил Иванович, вставив ногу в стремя, — мы прибудем к перевозу через Урал и можем уже ехать дальше не спеша!

Между тем степь постепенно принимала все более пустынный характер; почва была песчаная или солончаковая; трава низкорослая и хилая.

— Берегитесь, — сказал один из казаков, — теперь мы в волчьем царстве!..

Лошади тоже стали неспокойны, точно они что-то чуяли: они ржали, трясли гривой и без побуждения со стороны всадников неслись стрелой вперед.

— Кони чуют волков! — проговорил другой казак.

— Успеем мы доехать до ночи? — спросил Иванович.

— Едва ли! — сказал казак.

— Смотрите! — крикнул вдруг другой казак, указывая своей нагайкой на едва заметную точку вдали. — Это их передовые, вышедшие на разведку!..

Все глаза повернулись в ту сторону, куда указывал он.

Впереди на большом расстоянии виднелись шесть маленьких темных движущихся точек, которые вскоре превратились в волков. Свернуть с дороги было опасно: можно было заблудиться в степи, и тогда вернуться на дорогу было бы так же трудно, как разыскать иголку в песке, да, кроме того, волки были везде.

Резвые кони смело неслись вперед и громко ржали, словно вызывая волков на бой.

Волки вообще трусливы, когда их немного, и смелеют только тогда, когда чувствуют перевес на своей стороне; на этот раз они тоже дали громадный крюк, чтобы не повстречаться с всадниками. Но, пропустив их мимо себя, пустились затем нагонять путников, держась на расстоянии приблизительно в десять сажен, и протяжно выли, очевидно мучимые голодом.

— Надо их пожалеть, — сказал Иванович, — дадим им, чем утолить голод!

— И, повернувшись на седле, он двумя последовательными выстрелами уложил двух волков.

Убил ли он их наповал или только ранил, трудно было сказать, но едва только они упали, как товарищи набросились на них и в миг растерзали на части. А пока шла кровавая потеха, всадники быстро унеслись вперед.

До ближайшей остановки, по расчетам казаков, оставалось не более десяти верст, но маленький отряд не успел доехать до нее, как снова показались волки.

Солнце еще не закатилось, когда протяжный грозный вой огласил воздух, доносясь издали. Всадники оглянулись и с ужасом увидели, на расстоянии не более двух верст позади себя длинную волнистую линию, точно волну, катившуюся по степи и быстро надвигавшуюся на них. Это были волки. Ездоки пришпорили коней, но те и без того мчались во весь опор…

— А вот и изба! — крикнул один из казаков.

Казалось, будто и лошади понимали, что здесь спасение, и рванулись вперед с таким страшным порывом, что на мгновение волки остались позади. Точно буря, ворвались кони в раскрытые ворота, и два казака, мгновенно спешившись, захлопнули тяжелые дубовые ворота и заложили их засовами. Еще минута — и было бы уже поздно: вся стая ворвалась бы во двор. Теперь же она только с бешеным воем кидались на ворота.

— Спасены! — со вздохом облегчения воскликнул Иванович, весь бледный от страха, и, шатаясь, как трудно больной, стал слезать с коня.

Холлоуэй, как природный янки, был более энергичная натура, но и он откровенно сознался:

— Признаюсь, я не помню, чтобы когда-либо в жизни испытывал такой страх!

Изба, послужившая им убежищем от волков, представляла собой низкое строение, с большим, просторным двором для лошадей и верблюдов, окруженным довольно высокой глинобитной оградой. Среди ограды стояла сама изба, ветхое глиняное строение, так же как и ограда, едва державшееся и местами полуобрушившееся. В ней была одна просторная горница для приезжих и кухня, или сторожка. Некоторые части ограды прямо-таки грозили обрушиться при малейшем напоре; к счастью, волки напали со стороны ворот, а эта сторона была самая надежная.

Внутри земляные уступы давали возможность добраться до верха ограды и видеть то, что происходило извне.

Поднявшись по этим уступам, Иванович и Холлоуэй ужаснулись при виде бессчетного количества своих врагов: их были не сотни, а тысячи; вся площадь кругом чернела голодными волками; их грозный вой оглашал воздух. Эта картина леденила душу даже самых смелых. Волки кидались на ограду с такой яростью, что некоторые из них подпрыгивали до самой вершины, цепляясь когтями за стены, и каждый раз куски глины обрывались, скатываясь вниз.

— Полковник, — сказал Холлоуэй, ясно отдавая себе отчет в их настоящем положении, — через два часа, самое большое, волки будут здесь, в избе, если только мы не найдем возможности заделать все эти бреши!..

— Ничего сделать нельзя! — мрачно ответил Иванович. — Вы видите, глина осыпается под их когтями, и если мы не отвлечем их внимания чем-нибудь, то к утру никто из нас не останется жив. У нас много зарядов — попробуем позабавить их стрельбой до рассвета!

Совет был разумный.

Первый залп уложил на месте четырех волков; на них тотчас же накинулась целая туча собратьев и в миг растерзала на части. Осажденные стали стрелять не переставая, но число врагов не уменьшалось.

Подгоняемые голодом, волки упрямо лезли на ограду, раздирая ее когтями. Тогда осажденные, привязав к ружьям свои ножи, стали колоть и стрелять их в упор. Но долго ли это могло продолжаться?

— Погибли! — сказал Иванович, бледный и растерянный. — Это только вопрос времени.

— Но мы можем еще забраться на кровлю дома! — заметил Холлоуэй.

— Это будет наше последнее убежище. Но, ворвавшись в ограду, волки разорвут наших коней, а затем снова накинутся на стены избы, несравненно более тонкие и менее надежные, чем ограда! Ясно, что эти стены не устоят против натиска врагов!

— Что из того, лишь бы только дождаться утра!

— Ну, а как мы уйдем отсюда, не имея коней? Мы не пройдем и версты, как волки окружат нас со всех сторон! Нет, если не свершится какого-нибудь чуда, мы все погибли!

— Может быть, можно еще попытаться как-нибудь помочь горю! Если бы, например, пустить двух запасных коней! — предложил один из казаков. — Я знаю этих волков: они все кинутся за ними!

— Да кони не уйдут и двухсот сажен, как волки их настигнут, что мы от этого выиграем?

— Пусть только они отойдут от избы хоть на двести сажен, и то хорошо! Мы с товарищем вскочим на коней и попытаемся добраться до перевоза!

— Да вы никогда не доедете туда, — сказал Иванович, — вся стая кинется за вами; они растерзают вас прежде даже, чем вы успеете скрыться с наших глаз!

— Никто, как Бог! — воскликнул казак. — Может, и останемся живы!..

— Но как мы выпустим лошадей, не впустив в то же время и волков? — спросил Холлоуэй.

— Это сделать нетрудно: мы взведем их на уступы, а затем, зажав им один глаз рукою, ударом хлыста заставим кинуться вперед!

— А они не переломают себе ног при этом прыжке?

— Конечно, нет: лошадь на воле делает и не такие еще прыжки!

— Так ты решился попытать счастья?

— Твердо решил! — сказал казак.

— Ладно! Отчего же не попытаться?!

Оседланных коней обоих казаков накормили овсом, политым водкой из дорожной фляги Ивановича, а пока кони ели свой овес, двух лошадей, обреченных на гибель, ввели на насыпь и, завязав им глаза, вдруг вытянули хлыстом. Испуганные такой неожиданностью, благородные животные рванулись вперед и очутились среди ошеломленных волков. Но при прыжке повязки спали с глаз лошадей, и они с молниеносной быстротой в несколько безумно смелых прыжков очутились вне площади, занятой стаей, и неслись уже с быстротой ветра по степи, преследуемые всею стаей.

Лошадей пустили в направлении, как раз противоположном тому, где лежал перевоз, таким образом, путь на время освободился. Ворота распахнулись, чтобы выпустить казаков, и тотчас же снова заперли на все засовы. Затем Иванович и Холлоуэй поспешили на насыпь, чтобы следить за рискованным бегством отчаянно смелых казаков.

Видя счастливый успех смелой вылазки казаков, Иванович подумал было предложить Холлоуэю бежать вместе с казаками, но тотчас же отверг эту мысль: так незначительны были шансы на успех. И действительно, не прошло нескольких минут, как волки, каким-то необъяснимым образом почуявшие беглецов, кинулись за ними громадной массой, в 500 или 600 голов, между тем как остальные продолжали преследовать двух выпущенных коней. Но казаки мчались, как вихрь; они успели достаточно уйти вперед, прежде чем волки спохватились преследовать их, и потому в тот момент, когда всадники скрылись с горизонта, золки еще не успели нагнать их.

— Они спасены! — радостно воскликнул Холлоуэй.

— Спасены!.. — повторил за ним Иванович недоверчиво. — Вы забываете, что им придется по меньшей мере скакать два часа таким же образом, чтобы достигнуть перевоза.

XVII

Спасение. — Подвиги табунщиков.

Оставшись одни, Иванович и Холлоуэй перенесли свое внимание в сторону выпущенных на волю коней; отчаянно смелые животные геройски защищались, отбиваясь от волков. Не отходя далеко от ограды, они носились вокруг нее, меняя направление, причем волки постоянно сшибались между собой, опрокидывая друг друга и производя задержку, чем давали минуты передышки прекрасным скакунам.

— Они как будто стараются приблизиться к избе! — заметил Холлоуэй.

— Это вполне естественно, — проговорил Иванович, — ведь они же знают, что другие лошади здесь!

— Бедняги, — сказал янки, — они, быть может, подойдут к самым воротам, прося помощи, а мы не сможем впустить их!

— Быть может, они спасают нас, — заметил Иванович. — Если бы они неслись прямо вперед, их погоня продолжалась бы всего несколько минут. Но, описывая круги и постоянно шарахаясь в стороны, они утомляют врагов, поминутно обманывая их ожидания!

Выпущенные кони продолжали носиться кругами, производя самые неожиданные движения и, по-видимому, нимало не утомляясь этим беспрерывным бегом; волки же заметно выбивались из сил, падали от усталости, метались, запыхавшись, с высунутыми языками. С каждой минутой шансы на спасение осажденных в избе увеличивались. Иванович смотрел на небо, где уже начинали бледнеть звезды и близился восход. Теперь помощь должна была быть здесь недалеко, или же она вовсе не придет!

Между тем кони продолжали носиться, как вихрь, утомляя волков, наконец, обманным движением произведя диверсию, оба скакуна вдруг ринулись прямо к избе и с разбега, точно перелетев через ограду, упали во дворе избы, встреченные громким радостным ржанием своих товарищей.

Даже Иванович и Холлоуэй не могли не восхититься этим подвигом благородных животных, хотя их появление в избе страшно ухудшало их положение.

Ошеломленные в первый момент, волки вскоре, однако, как будто еще более рассвирепели и с бешенством накинулись на ограду избы, уже достаточно пострадавшую от прежних атак и грозившую теперь ежеминутно рухнуть под их напором.

Между тем со стороны перевоза все еще ничего не было видно.

— Будем стрелять без перерыва, — предложил Иванович, — чтобы помощь, если она спешит к нам, по частым выстрелам могла понять, что мы в крайней опасности и что надо спешить!

В этот момент с той стороны, с которой не защищали осажденные, стена дала достаточно глубокую и широкую трещину, и старый матерый волк, очевидно, самый смелый и сильный, вскочил через эту брешь на насыпь и скатился во двор. Холлоуэй прицелился и хотел пристрелить волка, но прежде, чем он успел взвести курок, один из коней ударом копыта раздробил волку голову и переломил хребет. Возбужденные предсмертным воем товарищи волка с удвоенным бешенством накинулись на ограду. Казалось, минуты осажденных были сочтены. Вдруг в этот момент вдали послышались звуки трубы.

— Спасены! Спасены! — крикнул Холлоуэй.

То были табунщики во главе с Черни-Чагом. И странное дело, при звуке этой трубы волки стали как будто нерешительны, и, чем ближе звучала труба, тем более росла эта нерешительность, объясняемая их страхом, который эти хищники питают к табунщикам. Наконец еще раньше, чем грозные табунщики подоспели к избе, волки обратились в бегство. И это было как раз вовремя: пятью минутами позже спасители нашли бы только полуобглоданные трупы людей.

Холлоуэй, сохранивший вплоть до конца присутствие духа и энергию, поспешил распахнуть ворота и, вскочив на коня, присоединился, сгорая жаждою мщения, к табунщикам, которые бешено устремились на обратившуюся в бегство стаю. Погоня длилась целых два часа, и когда табунщики решили наконец вернуться в избу, то почти вся стая волков была уничтожена.

Между тем Черни-Чаг, предоставив табунщикам делать свое дело, спешился и вошел в избу приветствовать Ивановича, которого он уже знал раньше.

— Спасибо тебе, Черни-Чаг, я никогда не забуду, что ты сегодня спас мне жизнь! — проговорил Иванович.

— Я считаю себя счастливым, — сказал паромщик, — что мог оказать вам эту услугу; однако вся честь спасения принадлежит ведь вашим двум казакам!

— Я вознагражу их по заслугам, но это не умаляет твоей заслуги; без того влияния, каким ты пользуешься в своем округе, и без той поспешности, с какой ты сумел собрать табунщиков и поспешил к нам на помощь, мы неминуемо бы погибли! Говори, какой ты хочешь награды!

— Если бы я осмелился…

— Говори, я тебе приказываю!

— Небо наградило меня богатством; я богатейший человек в этой стране. Царь осыпал меня своими милостями, а Бог даровал мне многочисленную семью, словом, я счастливый человек. Но если я непременно должен высказать вам самое сокровенное мое желание, то признаюсь, что желал бы быть назначен смотрителем всего этого почтового тракта; это дало бы мне право на чин 14-го класса, и мои дочери, будучи дочерьми чиновника, скорее нашли бы себе хороших мужей!

— А, так ты хочешь быть чиновником! — воскликнул Иванович.

— О, я знаю, что мое желание безумно: я сын кочевника, которого и сейчас еще зовут ногайцем… но…

— Да нет же, ты меня не понял: твоя просьба не слишком смела, наоборот, я удивлен, что ты не просил у меня большего! Обещаю тебе, что ты будешь назначен смотрителем всего почтового тракта!

— О ваша милость, — воскликнул обрадованный Черни-Чаг, — я, семья моя, и жизнь моя, и все, что я имею, принадлежит отныне вам!..

В этот момент стали съезжаться табунщики, возвращавшиеся с погони за волками; у каждого из них в тороках болталось по волчьей голове.

Когда все оказались в сборе, Иванович, уже окончательно оправившийся от своего испуга, вскочил на коня, и все тронулись по направлению к развалинам монастыря.

XVIII

Заговор. — Ночное совещание. — Проекты Ивановича. — Снова странник.

Ночь, следовавшая за вышеописанными событиями, должна была иметь особое значение для Ивановича. Тот план, который лелеял полковник для гибели молодого графа и его ближайших друзей, существовал лишь в виде проекта. Правда, он созвал в монастырь лишь тех Невидимых, в которых мог быть уверен, но все же надо было предвидеть и возможные случайности; многие из созванных могли не явиться по разным уважительным причинам; могло случиться благодаря обычному добродушию русских, что в решительный момент в его распоряжении не окажется достаточного числа решительных людей. Впрочем, с другой стороны, у графа едва ли будет большой конвой: ведь в Астрахани нельзя было ему набрать несколько десятков людей, не возбудив внимания полиции.

Эти расчеты Ивановича, в сущности, не были лишены известного основания: граф действительно прибыл в Астрахань в сопровождении Лорана, Дика-канадца и Красного Капитана; с ним были еще оба сыщика, Люс и Фролер, негр Том и нготак и еще четверо европейцев, которых Иванович еще не знал, то есть всего человек двенадцать, решительных и беззаветно смелых. Но при всем том что могла сделать эта горсть людей против трехсот или четырехсот Невидимых, на которых мог рассчитывать Иванович?!

— Они могут набрать самое большое человек двадцать висельников, больше в Астрахани взять негде! — заметил он.

— Но, быть может, они позаботились выписать людей из Европы? — проговорил Холлоуэй.

— Нет, это невероятно! — воскликнул Иванович. — Видно, что вы не знаете России… А полиция?! Тут не оберешься объяснений, зачем, почему и для какой надобности понадобились графу эти люди… Я боюсь другого!

— Чего же именно?

— Наших же людей!

— Как так?! — воскликнул изумленный американец.

— А очень просто! Русский человек — фанатик, но вовсе не прирожденный убийца. Если ваши враги станут стрелять первые, то дело пойдет на лад: наши люди не останутся в долгу, не задумаются искрошить их в окрошку. Но если граф догадается сказать им: «Чего вы хотите от нас? Мы — мирные путешественники; у нас есть паспорта, подписанные высшими властями, и разрешение вашего батюшки-царя! Подумайте, что вы хотите делать!..» Тогда…

— Что тогда? — спросил Ивановича его собеседник.

— Тогда нам ни за что не заставить наших людей поднять на них руку. Если они же не схватят и не арестуют нас, то, во всяком случае, обратятся к вмешательству оренбургских властей, и наш план окончательного расчета с нашими врагами рухнет и, быть может, даже навлечет на меня неприятности.

— Но раз граф и его друзья идут по нашим следам, то неужели они обратятся к нашим людям с такими словами?

— Вы забыли, что они рассчитывают захватить нас врасплох. И кто может знать, что они сделают, когда увидят, что на нашей стороне сила?!

— Вы поздно об этом подумали, Иванович, что же вы думали раньше?..

— У меня не было выбора… надо было покончить с этим делом. Но я сейчас стою за свою идею, за исключением, быть может, некоторых подробностей.

— Какие же это подробности? — спросил Холлоуэй, начинавший сомневаться в смелости и решимости своего компаньона.

Иванович по обыкновению в решительный момент трусил, изыскивал средства подсунуть вместо себя других, а самому спрятаться за их спинами.

— Я рассчитываю на помощь Черни-Чага. Чтобы попасть в монастырь, нашим врагам придется проехать через здешний перевоз. Измученные дорогой, они захотят отдохнуть… И вот, ничего не может быть легче, как обезоружить ночью эту горсть друзей графа. Завладев этими господами, Черни-Чаг доставит их нам в монастырь, где мы в течение двух часов расстреляем их по приговору военного суда, состоящего, конечно, из безусловно преданных нам людей.

— Право, я должен вас поздравить, — воскликнул Холлоуэй. — Это мастерски придуманный прием, который не может не удаться!

— В эту ночь состоится в молельне селения совещание старшин, созванных перевозчиком Черни-Чагом по моему настоянию; священник на нашей стороне, а это большой козырь. Я виделся с ним сегодня днем и рассказал ему по-своему положение дел; графа будут судить за измену белому царю и Святой Руси.

Действительно, скоро явился перевозчик и пригласил их на собрание. Здесь собравшимся в тиши ночи простодушным людям Иванович описал графа и его друзей такими извергами, что собрание единодушно поклялось во что бы то ни стало овладеть мнимыми изменниками родины и представить их на суд.

Предусмотрительный Иванович не предвидел одного: какой-то человек, притаившийся в церкви, все время подслушивал, что говорили, затем, когда собрание разошлось, бросился к реке и, не переводя духа, побежал вдоль берега. Остановился он лишь на расстоянии версты от избы Черни-Чага. Здесь он поднес к губам пастушеский рожок и извлек из него два резких звука. Почти тотчас же с того берега реки раздались такие же два резких звука.

В этот момент выглянувшая из-за туч луна озарила этого человека: то был странник, предупреждавший Черни-Чага о приближении Черных всадников.

XIX

Что сталось с Джильпингом. — Из любви к науке. — Лорд Воанго. — Проект князя Свечина. — Отъезд в Астрахань. — Депеша. — Трогательный приезд.

Молодой граф Оливье со своим другом Диком Лефошером, капитаном Спайерсом и остальной свитой прибыл уже с месяц тому назад в Астрахань, куда еще раньше их приехал князь Свечин, предоставивший в их распоряжение один из своих дворцов. Они намеревались направиться в киргизские степи, чтобы в последний раз сразиться со своим общим непримиримым врагом, «человеком в маске», которого они теперь по крайней мере знали и в лицо, и по имени. И не раз, собравшись вместе и беседуя о предстоящей им трудной задаче, они вспоминали славного Джона Джильпинга, оказавшего им не одну важную услугу в этом самом деле; вспоминались им и слова почтенного джентльмена, сказанные им при прощании:

— Будьте уверены, друзья, что, когда пробьет час расплаты и возмездия, Джильпинг будет на месте! Клянусь, что не займу своего места в палате лордов раньше, чем не увижу казни этого предателя Ивановича!

Однажды, когда все собрались для совещания в большой приемной зале дворца Свечина, граф Оливье получил телеграмму, которою тотчас же поспешил поделиться со своими друзьями. Телеграмма гласила: «Я приезжаю с Пасификом. Лорд Воанго».

Известие это было встречено общим взрывом радости.

Оставшись один в Австралии, Джон Джильпинг окончил разбор своих богатых коллекций, предназначенных для Британского музея. Но в тот момент, когда все было готово, он вдруг вспомнил, что у него нет одной маленькой зверюшки, которую туземцы называют «богуи-богуи», а англичанин наименовал Lacerta gilpinensis, род маленькой ящерицы. Этикетка уцелела, но сама ящерица исчезла. Отправить коллекции без этого редкостного животного нечего было и думать! Это была редкостная желтая ящерица с рогом на голове, еще неизвестная ученому миру и подробно описанная им в ученом докладе, ящерица, которою он рассчитывал обеспечить бессмертие своему имени.

И вдруг этакое сокровище пропало! Ему ничего более не оставалось, как заменить исчезнувший экземпляр другим. Но так как эти ящерицы встречались только в самых глухих дебрях страны нирбоасов, то Джильпинг, ни минуты не задумываясь, воссел на своего осла и снова направился в глубь страны.

Спустя три месяца он снова вернулся в Мельбурн с драгоценным экземпляром ящерицы, но — увы! — она досталась ему на этот раз дорогой ценой: встреченный отрядом нирбоасов и признанный за бывшего кобунга нготаков, Джильпинг был захвачен дикарями, уведен в их деревни и провозглашен кобунгом. А чтобы застраховать себя от похищения кобунга каким-нибудь из других туземных племен, нирбоасы, невзирая на протесты злополучного Джильпинга, растатуировали его эмблемами своего племени — тремя концентрическими кружками, изображенными один на конце носа, другой — вокруг губ и третий — на подбородке. Как это ни странно, но доблестный англичанин скоро утешился, во-первых, потому, что он нашел свою ящерицу, а затем, как человек практический, он рассчитывал извлечь из этого неприятного обстоятельства немалую для себя выгоду: она создавала ему репутацию «мученика науки».

Освобожденный нагарнуками, узнавшими о плене его, Джильпинг поспешил вернуться в Мельбурн со своей знаменитой ящерицей и, наконец, отправил все свои коллекции и ученые труды в Лондон, куда вслед за тем отправился и сам.

Прибытие его в Лондон было встречено целым рядом оваций, банкетов и речей. Он даже имел честь представиться королеве Виктории и получил титул лорда Воанго.

Тут он вспомнил о своем обещании друзьям и, проведя несколько дней в кругу родной семьи, решил, запастись съестными припасами, отправиться в Россию, причем не забыт был и его верный Пасифик.

Прибыв в Париж, Джильпинг прежде всего наведался к старому маркизу д'Антрэгу, от которого узнал об отъезде его сына в Астрахань.

Не теряя ни минуты времени, Джильпинг с ближайшим поездом отправился в Москву вместе со своим неразлучным Пасификом, отправив предварительно уже известную нам телеграмму.

Между тем после событий, разыгравшихся в «доме повешенных», Люс и Фролер пустились по следу «человека в маске», бежавшего с первым утренним поездом в Россию. Спустя несколько дней сыщики вернулись в Париж, прекрасно осведомленные о маршруте и намерениях Ивановича, который на этот раз, желая заманить своих врагов в глубь киргизских степей, не только не старался скрыть своих следов, а, напротив, умышленно устраивался так, чтобы можно было без труда проследить весь его путь от Парижа до Астрахани.

Но так как на этот раз желания Ивановича совпадали с желаниями Оливье и его друзей, то этот ловкий прием ничуть не изменил намерений Оливье преследовать его до края земли, не зная отдыха и покоя.

Когда вернувшийся из Москвы Люс и Фролер сообщили, что развалины монастыря в уральской степи были избраны местом сборища Невидимых, то им поручили набрать сотню надежных людей, вооружить их и провезти в уральские степи.

Когда было принято это решение, князь Свечин отсутствовал: он усиленно хлопотал об отпуске для себя под предлогом, что его громадные поместья требуют его немедленного присутствия, а в сущности, для того только, чтобы иметь возможность присоединиться к своим новым друзьям и содействовать их планам.

Получив десятимесячный отпуск, он поспешил к графу Оливье, а тот в свою очередь сообщил ему о тех мерах, которые были приняты им для осуществления своего плана.

Но князь, к удивлению Оливье, далеко не одобрил их.

— Простите, граф, — говорил он, — но вы, по-видимому, совсем не знаете России. Ваш проект совершенно неосуществим, вы только попадете в лапы нашего смертельного врага. Во-первых, я готов поручиться, что господину Люсу, как ни велика его ловкость, никогда не удастся доставить в Астрахань, не возбудив подозрений русской полиции, сто человек иностранцев. Во-вторых, допустив даже, что каким-нибудь чудом их и удалось доставить в Астрахань, как их собрать здесь? Ведь в первый же раз, как вы вздумаете собрать где-нибудь ваших людей, тотчас нагрянет полиция, арестует их и потребует от вас объяснения ваших намерений, чего вы не сможете дать… Наконец, как справятся эти люди с местными условиями, совершенно незнакомыми им? Далее, разве не кажется подозрительным, что господа Люс и Фролер так легко узнали о месте съезда Невидимых, тогда как до этого времени вся русская полиция оставалась в полном неведении относительно избранного места сборища?! Что касается меня, то я глубоко убежден, что это не что иное, как ловушка, в которую Иванович решил заманить вас и из которой никто из вас не должен выйти живым!

Речь князя была встречена глубоким молчанием: все невольно сознавали, что он был прав.

Оливье совсем пал духом.

— Но что же нам делать? — печально спросил он. — Неужели отказаться от мщения?

— Вовсе нет, — живо возразил Свечин. — Неисполним не самый план, а способ осуществления его. Имейте в виду, что, насколько русские власти относятся подозрительно к иностранцам и даже к русским, приезжающим из другой части России, настолько беспечны по отношению к кочевникам, бродящим между Астраханью и Уральском, Оренбургом, Хивой и Бухарой. О них никто не справляется. Все эти люди — прирожденные воры и грабители, и из них я берусь набрать для вас какой угодно отряд!

— Вы становитесь нашим провидением, князь! — воскликнул повеселевший Оливье. — Я совершенно было пал духом: ведь для меня наказание Ивановича — счастье всей моей жизни!..

— Я это знаю, — отвечал князь, — знаю все ваши удивительные приключения и даже больше, знаю то, чего вы не знаете: знаю те темные махинации, которые были пущены в ход, чтобы добиться ссылки князя Васильчикова в Сибирь. В свое время я помогу вам доказать его полную невинность!

— Если в вашей власти помочь мне в этом деле, я буду вашим другом на жизнь и смерть!

— А разве это теперь уже не так? — улыбнулся князь. — Разве мы не друзья на жизнь и смерть, мой милый Оливье? Позвольте мне называть вас так, и называйте меня сами не иначе, как просто Алексис! Вы спасли меня от самой ужасной смерти, и с этого момента моя жизнь, мое состояние, мое влияние и связи — все к вашим услугам.

— О, благодарю вас, мой дорогой Алексис, позвольте же мне только спросить вас об одном: каким образом князь был сослан в Сибирь?

— По личному указу государя, и только личный же указ может его вернуть!

— Но почему же и княжна пострадала вместе со своим отцом? — спросил Оливье.

— Княжна вовсе не пострадала: ее поместили в монастырь благородных девиц совсем не в наказание, а как сироту до ее совершеннолетия… Когда она достигнет последнего, то получит право покинуть монастырь. Но не будем более касаться этих вопросов, мой милый Оливье! Я не вправе отвечать вам на все ваши расспросы теперь. Следствие производится, и, когда придет время, вы найдете меня на вашей стороне, и правда восторжествует… А пока займемся исключительно только нашим общим делом! Я сегодня же вечером еду в Астрахань, где мне надо быть несколько раньше вас, чтобы приготовить все для приема вас и ваших друзей.

Затем разговор перешел на чисто деловую почву: обсуждали количество необходимого оружия, которое следовало закупить во Франции и которое только князь Свечин мог в качестве дипломата безнаказанно провезти в Россию; затем надо было позаботиться о приобретении надлежащих паспортов для Оливье и его друзей.

Спустя три недели наши друзья были уже в Астрахани во дворце гостеприимного князя. Последний сейчас же стал развлекать их охотами, гуляньями, катаньями и обедами.

— Не надо, чтобы вас могли заподозрить, что вы явились сюда с какой-нибудь определенной целью, — говорил он, — старайтесь делать вид, что вы просто веселитесь, и ничего более! Все остальное я беру на себя!

Астрахань город любопытный, полуазиатский и торговый, а потому Оливье настолько увлекался совершенно новым для него характером этого города, его пестрых базаров, его шумной торговлей и странной смешанной толпой его населения, что без особого нетерпения дожидался момента, когда нужно будет начать действовать. Напротив, Дик и капитан Спайерс изнывали от скуки. Самого князя его гости видели только за столом, где он неизменно присутствовал в роли радушного и любезного хозяина.

Что касается Люса и Фролера, то, объяснив графу, что пока их услуги не нужны, они отправились побродить по окрестностям и ознакомиться со страной, как простые туристы.

Наконец столь долго ожидаемый решительный момент настал: однажды вечером, по окончании обеда, вместо того чтобы по обыкновению проститься со своими гостями, князь Свечин попросил их перейти из столовой в большую залу, куда приказал подать кофе. Все были в сборе, даже и оба полицейских агента, Люс и Фролер, как раз в этот день вернувшиеся из своих странствований.

В это время как раз подали телеграмму от Джильпинга.

— Господа, — сказал Свечин, когда радостное волнение, вызванное депешей почтенного джентльмена, несколько улеглось, — я пригласил вас сюда, чтобы сообщить результаты моих усилий за этот месяц и вместе с вами с общего совета назначить день и час отправления. Но только что полученная депеша побуждает меня отложить мои сообщения до приезда вашего общего приятеля, принимавшего столь деятельное участие в вашей истории!

Все единогласно согласились с князем, после чего он попросил позволения удалиться, так как должен был повидаться с одним человеком, которого намеревался сегодня представить им, но ввиду изменившихся обстоятельств решил отложить и это представление до приезда мистера Джильпинга.

Спустя десять дней достопочтенный лорд Воанго, сидя на своем доблестном Пасифике, въезжал в Астрахань.

Его крупный, солидный живот и татуированный нос, и без того расцвеченный яркими красками ввиду обилия поглощаемых им спиртных напитков, были так комичны, что молодой князь с трудом удерживался от смеха. Но когда достопочтенный Джильпинг поднес ко рту свой неразлучный кларнет и по своему обыкновению заиграл псалом, Свечин не выдержал и разразился громким смехом.

Когда все мало-помалу угомонились, Джильпинг пересказал своим друзьям все свои приключения со времени их отъезда из Австралии, а те со своей стороны рассказали ему обо всем случившемся с ними в Париже.

В этот же вечер должно было состояться общее совещание, отсроченное до приезда лорда Воанго. К назначенному времени все собрались в большой зале. Князь на минуту отлучился, затем вернулся в сопровождении пожилого человека, лет пятидесяти, воинственного вида, геркулесовского телосложения, который обвел присутствующих испытующим взглядом, но не промолвил ни слова.

— Господа, — сказал князь, — позвольте вам представить Данилова, моего старого и верного слугу, бывшего крепостного нашей семьи; он отказался от воли, чтобы неотлучно состоять при мне. Его предок спас моего предка, и его семья насчитывает, так же как и моя, десятки поколений!

XX

Данилов, степной бродяга.

Конечно, европейская цивилизация коснулась высших классов русского общества, но громадная народная масса оставалась еще на уровне средних веков, и с этим необходимо было считаться, если хотели чего-нибудь добиться.

Нетрудно себе представить, какую страстную жажду мщения испытывал молодой князь Свечин по отношению к Ивановичу, заставившему его пережить самые ужаснейшие моменты его жизни, отчаяние и ужас в душном гробу. Кроме того, он не мог забыть, что он унижался, просил и молил этого выскочку — Ивановича. Ах, что он готов дать, чтобы только держать его в своих руках: он заставит его испытать во сто раз худшее, чем испытал сам!

Свечин прибыл в Астрахань ночью: ради успеха задуманного им плана необходимо было, чтобы Иванович не подозревал о его присутствии в Астрахани. Никто не сопровождал его. Дворец князя находился на расстоянии чуть не целой версты от того дома, где остановились Иванович и Холлоуэй. В заколоченном и пустом доме Свечина жили только два человека: Иван Баринов, управляющий всеми поместьями князя по побережью Каспийского моря и по Волге, и дворовый Данилов, состоявший привратником дома.

Этот Данилов был бывший главный табунщик, исколесивший всю степь вдоль и поперек. Когда он состарился, ему предоставили место привратника. Данилов был безгранично предан Свечиным и готов был идти на смерть по первому слову своего молодого господина.

Прибыв в Астрахань, князь задами добрался до своего дворца, через маленькую калиточку в огородной изгороди проник в свой дом и прямо прошел в кабинет Ивана Баринова, который чуть было не лишился чувств при виде молодого князя.

— Вы здесь, ваше сиятельство, и никого из нас не предупредили? Боже мой, у нас ничего здесь не приготовлено для вашего приема! — засуетился он.

— Я здесь инкогнито, Иван, никто не должен знать о моем присутствии! — сказал князь.

— Слушаю, — проговорил Баринов, — ваша воля для меня закон; вы знаете, что на меня и на Данилова смело можете положиться!

— Я знаю вашу преданность и рассчитываю на нее, друзья; выслушайте меня. Вы, конечно, слышали о существующем обществе Невидимых. Общество это получило такое название вследствие того, что его главари неизвестны, о них только догадываются!

— Я что-то слышал об этом! — заметил управляющий.

— Так вот, пользуясь тем, что члены этого общества не знают своего главаря, управляющего ими, шайка негодяев, имеющих, по-видимому, хорошие связи в высших сферах, вздумала использовать в свою пользу громадную силу, власть и капиталы этого общества и сделала это так ловко и умело, что до сего времени не было никакой возможности уличить их. Мне было поручено проследить их в Париже, где некоторые из их действий возбудили подозрения Третьего отделения. Об этом проведали мнимые Невидимые и решили стереть меня с лица земли!

— Вы меня пугаете, князь! — воскликнул Баринов.

— Меня заманили в западню, — продолжал князь, — связали и отвезли в заброшенный дом на окраине города. Сюда явился мнимый генерал Хосе де Коррассон и какой-то человек в маске, который объявил, что я приговорен к смерти Верховным Советом Невидимых и что приговор этот будет немедленно приведен в исполнение: я буду живым зарыт в землю!

— Боже правый! Отчего не было при вас никого из ваших верных слуг! — воскликнул управляющий.

— Покажи мне свое лицо, негодяй, — сказал я, — чтобы мне знать хоть, кто — мой палач! «Пусть так, если ты этого непременно хочешь, — проговорил „человек в маске“, — все равно, злоупотребить этим тебе не удастся!» И он сорвал с себя маску. Представь себе мое удивление, когда я увидел перед собой отставного казачьего полковника Ивановича!

— Того самого, у которого есть здесь собственный дом?

— Ну да! Тогда я увидел, что бесповоротно погиб. Но у меня явилась счастливая мысль попросить позволения написать последнюю волю; это дало мне возможность выиграть время, и, вероятно, этому обстоятельству я обязан своею жизнью, так как в то время, как меня уже заколачивали в заранее припасенном деревянном гробу, я вдруг услышал шум и пистолетные выстрелы… Затем кто-то отколотил мой гроб и вернул меня к жизни. Моим спасителем оказался молодой француз, граф Лорагюэ д'Антрэг, который уже более двух лет борется с этими мнимыми Невидимыми, главарем которых является Иванович. Молодой граф рассказал мне свои невероятные приключения и свои планы; мы с ним очень скоро сошлись. Он дал клятву преследовать Ивановича, которому тогда удалось благополучно бежать от нас, и покарать его за все злодеяния.

— Ах, князь, пусть они лучше не отваживаются преследовать Ивановича здесь, в уральских степях, где наше полудикое население всецело будет на его стороне. Заранее можно поручиться, что из лих иностранцев, которых Иванович, по-видимому, нарочно постарался заманить в степи, ни один не вернется живым на родину!

— Да, но ты забываешь, что теперь граф не один: с ним и я заодно! Я также поклялся захватить этого Ивановича живым или мертвым и учинить над ним ту же расправу, какую он хотел учинить надо мной!

— Зачем вам это, ваше сиятельство?! У вас есть свидетели, вы можете прямо обратиться к государю, и с негодяем поступят по всей строгости закона!

— Ты ошибаешься, мой добрый Баринов! Эти мнимые Невидимые имеют громадные связи в высшем кругу. Им уже удалось добиться ссылки в Сибирь ни в чем не повинного князя Васильчикова, отца невесты молодого графа д'Антрэга, только потому, что они зарятся на его миллионные уральские прииски и золотые россыпи. Мы не знаем, какие крупные лица принимают участие в этой шайке, кто замешан и скомпрометирован в этом деле. Приятно ли будет государю узнать о причастности ко всем этим преступным деяниям лиц, близко стоящих к нему?! Во всяком случае, несомненно, что в случае огласки этого дела мнимые Невидимые найдут себе очень сильную поддержку, и в лучшем случае мы добьемся разве, что Ивановича сошлют в Сибирь. Но разве я этого хочу?! Нет! Никогда в жизни я не забуду тех трех часов, которые провел перед своим гробом в двух шагах от вырытой для меня могилы, и тех нескольких минут, которые я провел в гробу, слыша, как заколачивали надо мной его крышку! Нет, я не буду иметь ни минуты покоя, пока не отомщу этому человеку!

— Да, князь, может, вы и правы… Надо обдумать, как всего лучше управиться с этим негодяем, если только позволите вашему старому слуге принять участие в ваших планах.

— Да, я именно с этой целью и рассказал тебе о всем, мой милый Баринов!

— Но не следует ли опасаться, что смерть Ивановича вызовет мщение со стороны этих влиятельных и могущественных сообщников, о которых вы только что упоминали?

— Этого нечего опасаться; напротив, устранив этого человека, мы многим окажем серьезную услугу, избавив неосторожных, завлеченных им в его сети и обманутых им людей от этого домоклова меча, который теперь висит над ними. До тех пор пока его ловкие махинации оставались в тайне, все были довольны, но с тех пор, как в Петербурге стали поговаривать, что какие-то смелые авантюристы стали, прикрываясь влиянием общества Невидимых, злоупотреблять его кредитом для своих низких целей, большинство влиятельных лиц, впутанных Ивановичем в операции, дорого бы дали, чтобы вырваться из когтей этого негодяя; но они боятся его!

— Понимаю, князь, но во всяком случае нужно соблюдать крайнюю осторожность! Я бы советовал воспользоваться опытностью нашего Данилова. Он предан вам всею душой; к тому же степь не имеет от него тайн… В этом деле он незаменим!

— Делай как знаешь! — отвечал князь.

Управляющий поспешил вызвать Данилова, который при виде князя выразил такие знаки трогательного почтения, что князь прослезился.

Не теряя времени, Свечин сообщил ему подробности своего пленения Невидимыми, рассказал о графе и его друзьях и заявил, что хочет во что бы то ни стало овладеть Ивановичем.

Выслушав внимательно князя, Данилов отвечал:

— Здесь один только человек может помочь нам. Это атаман Черных всадников Хашим-баши, которому мне удалось спасти жизнь. Он в долгу предо мною и обещал помочь мне, когда бы я ни захотел этого!

— А где можно найти его?

— Нужно направиться в странноприимную общину и там спросить отца Николая!

— Так идем же туда!

XXI

Монастырь странноприимцев. — Отец Николай.

Была ночь. Все спало в городе, кроме бродячих псов и голодных волков, которые после заката солнца обыкновенно рыскают вокруг города. Двое мужчин крадучись вышли из задней калитки дворца Свечиных и темным переулком направились к окраине, где находилась странноприимная община. Молча добрались они до громадного каменного здания, более похожего на неприступную крепость, чем на мирную обитель.

В России, кроме настоящих, узаконенных монастырей, немало добровольных общин, не подчиняющихся никакому уставу; живут они милостыней жертвователей. В народе эти общежития иногда пользуются большим уважением; иногда же к ним относятся совершенно безучастно. Нередко случалось, что под скромным одеянием таких братцев скрывались самые заправские бродяги, фальшивомонетчики, грабители, беглые.

Про странноприимную общину особенно дурных слухов не было. Но и хорошего говорили мало. А шепотом, украдкой передавали кое-какие темные слухи, рисовавшие жизнь общинников совсем не в этом виде, как она представлялась напоказ. Но не будем забегать вперед.

Данилов еще днем разузнал, когда ему можно видеть отца Николая. Ему назначили время от 10 до 11 час вечера. И вот он, вместе со своим господином, поспешил на свидание.

Таинственные незнакомцы, пробиравшиеся в эту ночь к общине странноприимцев, были именно они.

Подойдя к воротам общины, они хотели было постучаться, как услышали позади себя шум приближающихся шагов. Инстинктивно они притаились за одной из массивных колонн входа, и почти тотчас же мимо них скользнула, как тень, какая-то мужская фигура. Незнакомец постучался сильно равномерными ударами, в ответ на что маленькая боковая калиточка в стене беззвучно отворилась, и слабый луч света упал прямо на лицо входящего.

— Иванович! — прошептали почти в один голос князь и его слуга.

— Зачем он пришел сюда и в такое время? — сказал князь. — По-видимому, он здесь свой человек!

— Не войти ли и нам за ним? — спросил Данилов.

— Ты не думаешь, что мы, поступив так, совершим неосторожность?

— А чем мы рискуем? — спросил Данилов. — В сущности, ведь мы пришли к назначенному времени: нас ждут!

С этими словами он подошел к калитке, куда прошел Иванович, и убедился, что она осталась незапертой. Он тихонько толкнул ее, и глазам пришедших открылся длинный слабо освещенный коридор. Они сделали несколько шагов вперед, почти не рассуждая, затем стали осторожно пробираться дальше. Пока они не замечали ничего особенного, но этот длинный едва освещенный коридор, конца которого не было видно, навеивал на них какое-то смутное ощущение опасности.

— Не вернуться ли нам назад? — сказал Данилов.

— Может быть, действительно нам следовало быть осторожнее! — согласился князь и остановился.

В этот момент до их слуха донесся шум голосов и как будто крики и пение, но за отдаленностью трудно было различить, что это были за голоса.

— Это не церковное пение! — с уверенностью заметил князь.

— Да, скорее, застольные песни. Слышите топот ног, словно там где-то пляшут и пируют!

— Ты прав! — сказал князь, и звуки этой пирушки побудили его идти дальше. — У тебя оружие при себе? — обратился он к Данилову.

— При себе, ваше сиятельство!

— Ну, так вперед!

И они стали осторожно подвигаться дальше; крики и пение раздавались все громче и яснее; вскоре не осталось уже ни малейшего сомнения, что в общине пировала многочисленная шайка грабителей.

Еще несколько сажен — и сквозь арку, ведущую в обширное подземелье, князь и его слуга увидели около сотни бражничавших бородатых людей. Все они были уже навеселе.

Вдруг один из присутствующих громко провозгласил:

— За твое здравие, Хашим-баши! Так, значит, я могу положиться на твое слово? Ты не забудешь, что мне обещал?

— Ваше превосходительство, Хашим-баши всегда держит свое слово. Будьте здоровы!

— Это голос Ивановича, — сказал князь, — этот негодяй явился сюда подговорить Черных всадников помочь ему.

— Ваше сиятельство, Хашим-баши встает; нам пора уходить! — прервал его Данилов.

В этот момент со всех сторон раздались сиплые голоса собутыльников:

— Куда ты, Хашим-баши?.. Останься с нами… Или тебе наскучило опоражнивать чары! Полно, не уходи, ты должен быть нашим атаманом и за столом, как в бою! — кричали ему со всех концов.

Но Хашим-баши оставался непреклонен.

— Молчите, товарищи! Я сейчас жду к себе гостя!

— Слышите, ваше сиятельство? Нам надо спешить! — снова шепнул князю Данилов, и оба направились к выходу, к монастырским воротам, у которых Данилов постучался довольно громко. Им отпер сам отец Николай, уже преобразившийся из Хашима-баши в степенного инока.

— Чего вы желаете, братие? — спросил он, ласково глядя на пришедших.

— Мы желаем говорить с отцом Николаем!

— Он перед вами!

— Мы испросили у вас разрешения повидать вас, и вы сами назначили нам это время!

— Так, так! — проговорил отец Николай. — Прошу пожаловать. Ночь прохладна; нам с вами лучше будет побеседовать в моей скромной келье чем здесь, на дворе! Следуйте за мной!

И мнимый монах повел их в другой конец здания, противоположный тому, где его товарищи все еще продолжали свою оргию. Вскоре посетители очутились в опрятной, скромно и бедно обставленной келье, обычного монастырского вида.

— Милости прошу садиться, гости дорогие! — пригласил мнимый монах. — Расскажите, что привело вас ко мне!

Данилов, назвав себя, но умолчав о князе, рассказал, что, полагаясь на обещание Хашим-баши помочь ему в случае нужды, явился сюда по данному атаманом адресу.

— Так, так, — кивал головой мнимый отец Николай. — Ну, а скажите, какую же услугу вы просите оказать Хашим-баши!

— Это тайна, которую я должен сообщить только атаману! — твердо произнес Данилов.

— Митька, полно играть комедию! — вдруг воскликнул князь, все время пристально вглядывавшийся в монаха.

Тот с яростью вскочил с места.

— Кто бы ты ни был, — воскликнул он, побагровев от гнева, — ты этими словами произнес свой смертный приговор; только один человек в мире мог бы говорить со мной так… и никто другой! — И он кинулся на князя.

Но Данилов был настороже. Одним сильным движением руки он прижал к стене Хашим-баши, промолвив:

— Стой, это князь Свечин!

Едва только Данилов проговорил эти слова, как гнев атамана точно рукой сняло.

— Князь Свечин! Батюшка! — бормотал мнимый монах глубоко взволнованным голосом. — А я не узнал было тебя!

— А я так сразу узнал, несмотря на твое переодевание! — проговорил князь.

Оказалось, грозный атаман Черных всадников был когда-то крепостным деда Свечина. Молодой князь, которому тогда было лет десять, не раз избавлял сорванца Митьку, так звали бойкого мальчишку, приставленного для услуг барина, от грозивших ему от старого князя суровых наказаний за его многочисленные проделки.

И Митька проникся к своему заступнику чувством глубокой преданности, что, впрочем, не мешало ему впоследствии удариться в бега.

Однако чувство благодарности было еще живо в нем и теперь, и при звуке голоса молодого князя он разом превратился в прежнего почтительного слугу.

— Что угодно приказать вашему сиятельству? — спросил он.

— У меня есть непримиримый враг, с которым я решил бороться не на жизнь, а на смерть, я или он должен умереть! — начал Свечин.

— Кто он такой?

— Отставной казачий полковник Иванович!

— Иванович?!

— Да, он самый, главарь шайки негодяев, которые под прикрытием общества Невидимых обделывают свои делишки. Теперь он старается заманить нас в развалины монастыря в степи, чтобы там уничтожить так, чтобы никто даже не узнал о нашей смерти!

— Вот как… Ну, теперь я все понимаю! — сказал бывший крепостной. — Прекрасно, этот негодяй попадется в свои же сети. Но пройдет месяц, как кони Черных всадников снова огласят степь своим ржанием! Будьте спокойны, ваше сиятельство!..

На другой день после того, как Свечин приобрел такого союзника, как Митька, или Хашим-баши, и его молодцов, грозу всей степи, молодой граф Оливье со своими друзьями благополучно прибыл в Астрахань.

Как мы уже видели, в интересах сохранения в тайне приготовлений к задуманной экспедиции в степь князь Свечин счел нужным до поры до времени ничего не сообщать о плане, выработанном Даниловым и Хашим-баши, отложив эти сообщения до того момента, когда он представит им Данилова в день приезда мистера Джильпинга. Только Люс и Фролер знали обо всем и содействовали успеху приготовлений; под всевозможными костюмами, то под видом нищих, то под видом разносчиков или торговцев на базаре, то под видом странников, следили они за Ивановичем и Холлоуэем, и так зорко, что ни одно их движение не могло укрыться от ловких сыщиков.

Приготовления к экспедиции быстро подвигались вперед.

Однако и враг не дремал: Иванович со своей стороны усеял весь путь по степи засадами, ловушками и западнями, так что враги его могли избежать одной из них лишь для того, чтобы попасть в другую. Он сговорился с пятью или шестью кочевыми ордами киргизов и, описав им внешние признаки графа Оливье и его друзей, которых кое-кто из кочевников мог видеть в Астрахани, пообещал за голову каждого из них крупную награду. Ценою награды он привлек на свою сторону и других кочевников. Наконец, ему обещали помогать, как мы уже знаем, табунщики во главе с Черни-Чагом, и Черные всадники, с Хашим-баши. Но именно эти излишние предосторожности на этот раз и погубили его: Черные всадники стали орудием его гибели.

Однако эту контринтригу необходимо было держать в строжайшей тайне, так как Хашим-баши мог располагать только какой-нибудь сотней человек, числом, в сущности, ничтожным по сравнению с количеством сторонников, которых мог в данном случае выставить против них Иванович. Но, рассчитывая на отвагу своих молодцов и тот страх, который они внушали всему населению степи, атаман не пожелал других, посторонних союзников, тем более что привезенные князем из-за границы ружья с репетиторами в крайнем случае, уравнивали шансы.

Было решено, что Хашим-баши отправится со своими всадниками к развалинам монастыря как бы по приглашению главаря Невидимых. В то же время граф д'Антрэг в сопровождении свиты и человек двадцати табунщиков, из которых каждый в отдельности был хорошо известен Данилову, должны были не спеша, помаленьку проследовать степью, избегая почтового тракта, где подкупленные Ивановичем кочевники могли подстеречь путешественников и напасть врасплох.

Не доезжая несколько верст до развалин, Хашим-баши со своими всадниками должен был остановиться в степи, чтобы дать время подоспеть князю и молодому графу с их свитой. Здесь решено было всем облечься в маски Черных всадников и двинуться прямо на монастырь, который надеялись оцепить со всех сторон, когда сторонники Невидимых всего менее ожидают этого.

Этот план был всеми одобрен, и после заката солнца решено было тронуться в путь.

Молодой князь и Оливье составили свои завещания на всякий случай и вручили их Баринову. Незадолго до заката, разбившись на небольшие кучки, по нескольку человек в каждой, участники экспедиции тронулись разными путями к условленному месту.

XXII

Караван, затерявшийся в степи. — Бегство Джильпинга. — Изба Черни-Чага. — Странник. — Измена.

Первая часть пути через зеленый океан степи совершилась благополучно, без всяких особых приключений. Маленький отряд состоял из тридцати двух человек, в том числе 20 табунщиков и одного казака, служившего проводником. Остальные же участники экспедиции уже достаточно знакомы читателю. В том составе, в каком представлялся теперь этот маленький отряд, вооруженный усовершенствованным заграничным оружием, смело мог не бояться небольших орд кочевников, постоянно рыскающих по степи, но, конечно, не мог вступить в открытый бой с целым кочевым племенем. Ввиду этого наши путешественники пошли окружным путем, минуя большие дороги и почтовый тракт, по которому двигались караваны и разбойничьи шайки.

На протяжении двух третей пути до перевоза Черни-Чага местность была плодородная; всюду паслись бесчисленные стада. Здесь было сравнительно спокойнее и от разбойников. Последняя же часть пути пролегала уже по совершенно бесплодной песчаной пустыне, где не дай Бог быть застигнутым ураганом! Бывали случаи, что песчаная буря погребала под собою целые караваны.

За песками начинались солончаки, где кристаллизованная соль, лежавшая сплошным толстым слоем, издали представлялась как бы спокойной водною поверхностью.

Прежде чем вступить на эту часть пути, были сделаны громадные запасы свежей воды, которая здесь была более необходима, нежели съестные припасы.

Передохнув в плодородной части степи, на границе песков, в одном селе, наши путешественники уже собирались тронуться в дальний путь, как к Свечину подошел сельский староста.

— Ваше сиятельство, — проговорил он, — лучше бы вам не заезжать в пески: не дай Бог, случится буря, вам не сдобровать!..

— Нет, мы должны ехать! — твердо ответил князь.

— Тогда хоть возьмите проводника… У нас есть тут один; зовут его Степан. Он знает эти проклятые пески, как свои пять пальцев!

Свечин посоветовался со своими друзьями и с их одобрения пригласил Степана, почтенного мужика лет 50-ти, но еще бодрого и энергичного.

Руководимые им, путешественники бодро тронулись в путь. Однако на первых же порах представилось одно затруднение, о котором никто раньше не подумал, хотя его и легко было предвидеть: Пасифик, привыкший идти легкой трусцой, не поспевал за горячими степными конями. Что было тут делать?

Умерить аллюр настолько, чтобы Джильпинг мог следовать за остальными, нечего было и думать; при таких условиях потребовалось бы чуть не две недели на то, чтобы добраться до перевоза, а это было все равно что совершенно отказаться от задуманного плана.

Затруднения удачно разрешил сам же почтеннейший джентльмен, из-за которого и произошла заминка.

— Господа, — начал он, — как известно, культурные расы утратили, в смысле физической выносливости и силы, то, что они выиграли в смысле интеллектуальных способностей, а потому для меня столь же невозможно нестись по степи с быстротой двадцати или тридцати верст в час, так жонглировать на площади шестипудовыми гирями!

— Совершенно верно, — согласился князь, — у каждого свои способности, милорд!

— Вы правы, господа, и пэр Англии не должен компрометировать своего достоинства перед лицом всякого сброда!

При этих словах англичанин метнул злобный взгляд на пересмеивавшихся табунщиков, которые не могли удержаться от смеха при воспоминании о том, как досточтимый джентльмен сделал большую половину пути, лежа животом вниз на седле и обхватив обеими руками шею своего осла: пострадавшие седалищные части не позволяли ему принять сидячее положение, что чрезвычайно забавляло остальных наездников.

— Что же вы думаете сделать, милый Джильпинг? — спросил его Оливье.

— Вернуться назад в село; мы еще не так далеко отъехали, а оттуда я отправлюсь прямо к перевозу кратчайшим путем, по почтовому тракту, с одним проводником, в удобном экипаже. Я один ничем не рискую: кто же посмеет тронуть английского подданного?

Проект лорда Воанго встретил всеобщее одобрение. По почтовому тракту от села до перевоза было не более 20 миль, и Джильпинг мог свободно прибыть к перевозу одновременно со своими друзьями.

Немедленно перегрузили багаж Джильпинга на одного из вьючих коней, которого князь предоставил в его распоряжение. Устроившись снова на седле, к которому привязали большую подушку, на спине своего Пасифика, Джильпинг шагом тронулся по направлению к селу в сопровождении Тома, слуги капитана Спайерса, которого он предпочел в качестве проводника любому из табунщиков, предложенных ему князем.

Между тем путешественники, избавившись от заботы о тучном англичанине, снова пустились прежним аллюром по степи.

Оливье чрезвычайно волновался перед отъездом из Астрахани; он получил незадолго перед тем от княжны Марии Феодоровны одну из тех редких записочек, в которых та писала: «Надейся и бодрись». Но последняя записка была более знаменательной; в ней говорилось, что через шесть недель княжна достигнет совершеннолетия и что к этому времени она ждет к себе своего жениха в Петербург, чтобы вместе с ним повергнуть к ногам государя свои мольбы о помиловании ссыльного отца княжны.

И теперь графа невольно занимала мысль, выиграет ли он последнюю ставку в борьбе с ненавистным врагом.

Что касается Красного Капитана и князя Свечина, то они так горели жаждою мести, что только и помышляли о встрече с врагом, решив или погибнуть самим, или уничтожить его.

Между тем наступил вечер. Нужно было дать отдых утомленным лошадям; да и люди притомились. Решили раскинуть палатки. Но тут к князю подошел Степан и с озабоченным видом заметил:

— Я думаю, государь мой, что нам лучше бы не располагаться здесь на ночь, а дать только вздохнуть коням и ехать дальше!

— Почему так? — спросил князь.

— Потому что солнце садится, точно в пожаре! Глядите, по всему небу протянулись багровые полосы; в эту ночь непременно подымется буран, и горе нам, государь мой, если мы очутимся в самом столбе бурана: тогда никто из нас не доживет до утра!

— Ты прав… Но ведь за песками начинаются солончаки, где соль лежит тяжелыми пластами, там мы будем в безопасности!

— Да, только бы нам туда добраться!

— А далеко ли это отсюда?

— Да верст сорок будет; раньше как в четыре часа нам не доскакать, а буран заиграет, быть может, и через час или через два!..

— Хорошо! Попробуем уйти от бурана! — И князь тотчас же распорядился не расседлывать коней, а задать им корму и затем снова — в путь.

Между тем небо становилось все чернее и чернее; что-то мрачное и зловещее чувствовалось в воздухе, и, когда наши путники сели на коней и тронулись вперед, частые молнии пробегали уже по небу. Кони, будто чуя беду, мчались во весь опор, без понукания и хлыста, так что у всадников захватывало дух.

Вдруг легкий ветерок, предвестник грозной бури, пахнул в лицо нашим путешественникам, но вместо прохлады от него повеяло на них палящим дыханием раскаленной печи. То было первое дуновение бурана. Все невольно содрогнулись.

— Степан! — крикнул князь. — Сколько нам еще остается времени?

— С час, не больше, государь мой! — ответил старый табунщик.

Вскоре ветер стал дуть сильнее и порывистее; послышалось какое-то глухое, слабое еще, завывание, словно кто-то жалобно стонал. Но мало-помалу завывание делалось все грознее, и наконец степь наполнилась воем и свистом, словно бушующее море.

С каждой минутой ветер делался крепче, с каким-то диким бешенством он вздымал песок, хотя еще не крутил его в воздухе, не завивал в столбы. Скоро позади путешественников вырос грозный черный песчаный смерч и с невероятной быстротой стал нагонять небольшой отряд, разрастаясь с каждой минутой.

— Бога ради, — крикнул Степан, — понукайте коней! Гоните что есть мочи! Еще одно усилие. Смотрите, буран уже встал!..

Всадники оглянулись. Действительно, на расстоянии менее чем одной версты позади их несся гигантских размеров столб в 50 сажен вышины, подобно туче, застилающей весь горизонт, несся с ужасающей быстротой, но — странное дело — без шума и без свиста… Даже самый рев и вой ветра вдруг смолкли, и наступила жуткая тишина, страшная тишина.

Кони рванулись вперед, напрягая последний остаток своих сил. Мрак и громадное облако пыли были до того густы, что всадники едва могли различать голову своего коня; дышать было положительно нечем; еще несколько минут этой нестерпимой пытки — и кони, и люди должны были пасть от истощения и задохнуться в этом раскаленном воздухе.

Вдруг крик радости огласил воздух: конские копыта застучали по твердой почве солончака.

— Не останавливайтесь! Вперед! Вперед! — гнал товарищей Степан.

Действительно, избежать столкновения с песчаным смерчем было невозможно; оставалось только одно: чтобы столб настиг как можно дальше в песчаной степи, так как, несясь по солончаку, смерч постепенно утрачивает свою силу и, не находя себе пищи в почве, постепенно тает.

Роковой момент был уже близок, и каждый невольно спрашивал себя, что с ним будет, когда его вместе с конем накроет песчаный смерч. Последний был теперь уже не более как в 15 саженях от них; еще несколько секунд, и все будет кончено.

— Накройте себе головы башлыками! — снова крикнул Степан.

Едва успел он произнести эти слова, как страшная, ослепительная молния разом озарила степь, и оглушительный удар, потрясший самую почву, разразился над ошеломленными всадниками, которые вместе с конями скатились на землю, смешавшись в одну груду, как опрокинутые детской рукой оловянные солдатики.

Каким-то невероятным чудом весь запас электричества разразился в смерче и моментально разбил его в каких-нибудь двадцати шагах от наших путников. Теперь образовалась высокая песчаная насыпь, высотою в 10–15 сажен. Если бы путники были настигнуты этой грозной массой песков, то, конечно, никто из них не уцелел бы.

Несмотря на всю силу толчка, наши путешественники мало-помалу очнулись, стали подыматься на ноги, и оказалось, что, кроме легких контузий, никто серьезно не пострадал. Когда князь Свечин и Оливье сделали перекличку, то на нее откликнулись все их товарищи.

Если бы досточтимый Джильпинг не расстался с ними заблаговременно, то, конечно, не мог бы угнаться за ними в этой бешеной скачке и неминуемо стал бы жертвой бурана, вместе со своим неразлучным Пасификом. Но, к счастью, этого не случилось…

Спустя два дня маленький отряд князя Свечина добрался наконец до перевоза. Путники с наслаждением приняли предложение Черни-Чага остановиться у него в избе и отдохнуть с дороги, поистине трудной и утомительной.

Как читатель знает, старый перевозчик был телом и душой предан Ивановичу и по просьбе последнего обязался захватить в плен графа Оливье и его друзей, чтобы затем доставить их под надежным конвоем на суд Невидимых в монастырские подземелья. Теперь путешественники сами отдались в руки хитрого старика, и тому стоило закрыть все входы и выходы своего дома, похожего на крепость, чтобы Оливье и его друзья очутились, как в мышеловке.

План был так прост, что не мог не удаться.

Но случай и тут спас князя и его друзей.

Проходя по двору, он заметил, что какой-то странник все время бродил около избы, видно стараясь привлечь внимание молодого князя. Наконец он сделал знак и, достав из-за пазухи какую-то записку, проворно положил ее под камень у самых ворот, а сам, не оглядываясь, быстро направился к берегу реки, где вскоре скрылся в прибрежных камышах.

Заинтересованный поведением странника, Свечин понял, что оставленная под камнем записка предназначалась ему.

Он ленивой поступью прошелся по двору и, выйдя за ворота, скрытый от всех забором, быстро нагнулся и, приподняв камень, схватил записку. Затем, внимательно осмотревшись по сторонам, он развернул записку и прочел:

«Доверьтесь вполне тому страннику, который передаст вам эту записку: он из наших. Действуйте решительно, мы вас ждем. Митька».

Не давая себе труда разгадать смысл этих слов, князь взглянул в ту сторону, где скрылся странник, и увидел руку, махавшую высоко над камышами.

Князь все тем же ленивым, беспечным шагом направился к берегу.

— Остановитесь здесь, ваше сиятельство, — вдруг раздался подле него голос, — здесь нам всего удобнее поговорить! Сделайте вид, будто любуетесь видом за рекой!

В этом месте трава и ковыль росли так густо, что Свечин не мог видеть своего собеседника.

— Кто ты такой и что значит эта записка, которую я только что прочел?

— Вы можете вполне положиться на меня: я уже более месяца, как слежу здесь за всем, что здесь делается, по приказанию Хашим-баши, — отвечал странник. — Я знаю все тайные замыслы Невидимых. Атаман ждет вас в полусутках пути отсюда; это он вручил мне эту записку, чтобы вы вполне поверили мне.

— Что же ты мне скажешь?

— Черни-Чаг предатель, ваше сиятельство! Это приспешник Ивановича, самый преданный его клеврет на всем Урале!

— Я так и думал!

— Он недаром предложил вам гостеприимство: вас хотят схватить и выдать Ивановичу!

— Ты в этом уверен?

— Клянусь всем святым, что говорю истинную правду!

— Я верю. Но что же ты мне посоветуешь сделать?

— Уезжайте, ваше сиятельство, уезжайте сейчас; изба Черни-Чага, как вы сами видите, точно крепость, и при малейшем подозрении все выходы будут разом закрыты. Кроме того, все здешние крестьяне на стороне ваших врагов. Скорее на коней, а когда Черни-Чаг и его молодцы увидят вас с оружием в руках и на конях, то со своими кольями и рогатинами не посмеют пойти на вас!

— Это все, что ты имеешь мне сказать? — спросил князь.

— Как только вы и ваши табунщики будете все в сборе, скачите вверх по реке. В нескольких саженях отсюда я буду ждать вас, чтобы привести к атаману!

— А как тебя звать?

— Захар!

— Хорошо, Захар, я тебя не забуду!

— Спешите, сударь, спешите, не то будет поздно: Черни-Чаг, ушедший на село собирать мужиков, каждую минуту может вернуться.

Зашелестели трава и тростники, и князь увидел, как его собеседник, согнувшись дугой, бегом бросился к реке, затем побежал вверх по течению. Тогда князь поспешно вернулся в избу, разыскал Степана и в кратких словах изложил ему положение дела в присутствии молодого графа. Решено было уехать, не теряя ни минуты: старый табунщик взялся оседлать коней, не возбудив ни в ком подозрения. С этой целью он пошел в общую заезжую избу, где находились табунщики, и стал сердито пробирать их за то, что они до сих пор еще не купали лошадей, затем погнал их на реку. Здесь, в густых камышах, люди поспешно оседлали коней, а Степан все ходил и ворчал, чтобы отвлечь от них внимание домашних Черни-Чага.

Тем временем Оливье и граф мимоходом предупредили своих друзей, прося их быть наготове каждую минуту вскочить на коней, в полном вооружении, по возможности неожиданно для Черни-Чага и его людей. Повозка была выведена и запряжена, люди готовы, когда князь со своими друзьями вошел в общую избу. Бегло окинув взглядом своих табунщиков и опросив, все ли в сборе, князь вышел на крыльцо. Из-за кустов вывели и подвели его коня. Князь поднял вверх свой хлыст; то был сигнал к отъезду. В один момент все были в седле.

— Вперед, — скомандовал князь, — покажем этим негодяям, что мы их не боимся!

Едва только путешественники выехали из ворот, как по дороге из села показался Черни-Чаг. Завидев князя и его людей, он весь вспыхнул от злобы и, забыв всякую осторожность, крикнул своим людям:

— Чего вы зеваете! Запирайте ворота! Живо!..

Услыхав эти слова, князь дал шпоры коню и решительно подскакал вплотную к перевозчику.

— Что? — грозно крикнул он. — Что это значит?! Да разве ты смеешь помешать нам уехать, когда нам вздумается?..

Голос его дрожал от бешенства.

Перевозчик понял свою ошибку и тотчас поспешил исправить ее.

— Как, ваше сиятельство на коне, в такое время? — воскликнул он с самым неподдельным изумлением. — Верно, мухи доняли вас… ну, я и приказал закрыть ворота…

При такой наглости князь подумал, что лучше оставить дело так; быть может, теперь, когда замысел его не удался, перевозчик призадумается открыто выступить против них и заявить себя сторонником Ивановича, и потому молодой князь, сделав вид, что поверил Черни-Чагу, сказал:

— Если так, то нам надо извиниться перед тобой, старик, что мы так внезапно вынуждены покинуть твой гостеприимный кров! Но мы только что получили вести, которые заставляют нас сейчас же продолжать путь!

— Помилуйте, ваше сиятельство, вам ли передо мной «извиняться?! Ваша воля остаться и ваша воля уехать… Оно, конечно, жаль, что вы нашего хлеба-соли не откушали… Но, видно, не судьба…

— Да, на этот раз никак нельзя; но на обратном пути мы твоего хлеба-соли отведаем, а теперь прощай!

Князь пришпорил коня и выехал со двора, а за ним и остальные. Черни-Чаг раболепно кланялся господам, а затем, злобно хмурясь, прошел в избу.

Руководимые Захаром, наши путешественники в ту же ночь добрались до лагеря Митьки, где все до последнего закутали свои лица черными тряпками, как у Черных всадников. В наскоро созванном совете, ввиду необычайных обстоятельств, решено было немедленно атаковать монастырь, прежде чем Черни-Чаг успеет известить Ивановича о случившемся.

И спустя несколько минут маленький отряд Черных всадников, мнимых и действительных, несся уже по направлению к развалинам монастыря.

XXIII

Орфей-Джильпинг.

А Джильпинга все еще не было. Что же делал этот благородный лорд в то время, когда его друзья шли навстречу опасности?

Не беспокойтесь, читатель, Джон Джильпинг не посрамил своего имени.

Благополучно возвратившись в село вместе с Томом, он терпеливо выждал, пока пронесся ураган, чуть было не погубивший его друзей, затем, взяв опытного проводника, направился прямым путем к перевозу.

Целебная мазь из бараньего сала, яичных желтков и каких-то трав поправила поврежденные части тела британского подданного; последний значительно повеселел и, взобравшись на спину своего возлюбленного Пасифика, не спеша двинулся в путь.

Первую ночь пришлось ночевать в открытой степи, и Джильпинг уснул сном праведника в своей маленькой походной палатке, но каково было его изумление, когда, проснувшись поутру, он узнал, что его проводник исчез!

Однако, вспомнив, что в Австралии с ним и не то еще бывало, храбрый британец не упал духом, а, плотно позавтракав запасами из своей дорожной сумки, развернул карту уральской степи и с помощью своего компаса точно определил направление, каким они должны были следовать, чтобы добраться до перевоза.

Но этим приключения их не кончились.

Они успели уже отъехать довольно далеко от последней стоянки, как вдруг Том, немного было поотставший, стал указывать мистеру Джильпингу на что-то.

— Что там такое? — спросил Джильпинг. — Что тебя так напугало? — И вдруг и сам чуть не остолбенел от ужаса: три громадных косматых медведя быстро приближались к ним, тихо ворча и мотая своими косматыми головами.

Том в испуге взобрался на вьючную лошадь и ускакал в степь. Пасифик же насторожил уши и скорее с любопытством, чем со страхом, уставился на медведей.

Не успел Джильпинг опомниться, как все медведи были уже подле него: инстинктивно он поднял свой кларнет, бывший у него в руках, и вдруг медведи, находившиеся уже в нескольких шагах от него, поднялись на задние лапы и стали, точно солдаты на часах. Тогда Джильпингу пришла гениальная мысль: он поднял к губам свой кларнет и принялся наигрывать шотландский национальный танец; медведи немедленно пустились в пляс, соразмеряя свои движения с темпом танца.

Достопочтенный мастер Джильпинг готов был уже приписать это магическому влиянию своей музыки, но при ближайшем осмотре оказалось, что медведи были снабжены ошейниками и скованы между собой довольно длинной цепью. Очевидно, это были выдрессированные животные, вероятно принадлежавшие какому-нибудь бродячему поводильщику, застигнутому в степи недавним бураном, и хозяин их, вероятно, погиб под песком, а животные, предуведомленные своим инстинктом самосохранения, сумели спастись и теперь бродили по степи, связанные своей неразрывной цепью. Завидев Джильпинга, они побежали к нему, обрадованные тем, что снова обрели общество человека, к которому они привыкли и без которого чувствовали себя одинокими в этих уральских степях.

У среднего медведя, кроме того, была еще обмотана вокруг шеи длинная цепь, за которую, вероятно, водил по городам свою бурую тройку погибший поводильщик.

Отскакав на некоторое расстояние, Том остановился и глядел издали, что будет дальше. Джильпинг, оглянувшись, стал звать его назад, угрожая в случае неповиновения своей магазинкой.

— Ну же, слезай с коня, — крикнул ему лорд Воанго, — трус ты этакий! Разве не видишь, что нет никакой опасности!

С этими словами мистер Джильпинг схватил лошадь под уздцы, а Том, соскочив на землю, поспешно спрятался за спину Пасифика.

По приказанию добродушного ученого Тому пришлось раскрыть один ящик с сухарями и предоставить содержимое в распоряжение медведей, которые принялись уписывать это угощение с величайшим аппетитом. Ласка со стороны мистера Джильпинга настолько расположила косматых плясунов в его пользу, что когда он стал дружеским тоном уговаривать их, после угощения, отправляться, куда им будет благоугодно, то они в свою очередь отвечали ему самым ласковым рычанием, что никуда они от него уходить не желают. Когда Джильпинг снова взобрался на своего Пасифика, чтобы продолжать путь, трое медведей побежали за ним следом, останавливаясь, когда он останавливался, и ускоряя аллюр, когда он его ускорял.

Напрасно Джильпинг старался обмануть непрошеных попутчиков хитростью, сбив их со следа, или увернуться от них тем или другим путем. Это удавалось ему лишь на минуту, затем медведи опять уже бежали за ним следом, как верные собаки.

Такая привязанность была поистине трогательна. Но так не могло долго продолжаться. Джильпинг должен был спешить на выручку своих друзей, и медведи могли только стеснить его; кроме того, он вынужден был кормить их бисквитами, сухариками и печеньем, а пополнять эти запасы в степи не из чего было.

Что же было делать?

Джильпинг решил пуститься на хитрость.

С наступлением ночи наши спутники по обыкновению разбили палатку и расположились на ночлег. Затем, когда Джильпинг убедился, что медведи, свернувшись клубочком, заснули крепким сном, он сделал знак Тому, который был уже заранее предупрежден и держался наготове, чтобы тот сложил палатку, навьючил ее на коня, а коня взял под уздцы и тихонько, крадучись отвел его в сторону. Сам Джильпинг с теми же предосторожностями отвел Пасифика, и, только когда они были уже довольно далеко от медведей, они побежали изо всех сил.

В продолжение целых четырех часов, поминутно оглядываясь, чтобы убедиться, не гонятся ли за ними медведи, скакали наши путники; наконец, убедившись, что медведи остались далеко позади, они снова разбили палатку и расположились отдохнуть до утра. С восходом солнца мистер Джильпинг был уже на ногах. По его расчетам, они должны были в этот же день, еще перед наступлением ночи, прибыть к перевозу. Том еще спал.

— Вставай, лентяй! — крикнул добродушный ученый. — Долго ли ты будешь спать?

С этими словами он вышел из палатки, но едва переступил порог, как чуть было не лишился чувств от изумления: все три медведя, свернувшись клубочком, мирно спали у самой его палатки, бок о бок с кротким Пасификом.

Джильпинг был тронут до слез.

— Ну, что делать, — сказал он, — видно, уж так надо. Сидя на Пасифике и сопровождаемый Томом, который будет вести за собой этих трех медведей, я совершу весьма торжественный въезд в свой милый Лондон! — И он самодовольно улыбнулся при этой мысли.

XXIV

Конец поединка. — Подземелья монастыря. — Охота на человека. — Адская машина. — Взрыв. — Час возмездия.

Иванович и Холлоуэй прибыли в монастырь за несколько дней до назначенного дня торжественного собрания Невидимых.

Всегда осторожный до крайности, Иванович заранее предусмотрел всякие возможные в данном случае случайности и неудачи; он позаботился даже обеспечить себе бегство на случай неудачи.

А для более верного успеха дела они с Холлоуэем решили закончить свои подвиги устройством адской машины в подземельях монастыря, куда и хотели заманить своих врагов.

Близость Ивановича к капитану Спайерсу ознакомила его со многими познаниями в области электричества, и потому он подумал именно об этой великой силе для осуществления своего страшного замысла. Когда план был выработан, то для Холлоуэя, специалиста этого дела, было чистой шуткой осуществить задуманное. Изготовленный снаряд был заблаговременно отправлен в монастырь с доверенным слугой, так что обоим соучастникам преступления по приезде в монастырь оставалось только установить адскую машину в наиболее подходящем месте.

Когда оба преступника прибыли к монастырю, оттуда из уцелевшей кельи вышел какой-то человек.

— А, это ты, Кузьма? — спросил Иванович.

— Да, сударь, я!

Это был доверенный человек, один из тех простолюдинов-фанатиков, которыми пользовались для своих целей Невидимые; он и доставил сюда изготовленную Холлоуэем адскую машину.

— Прибыл кто-нибудь из наших братьев? — спросил его Иванович.

— Нет, я еще никого не видал.

— Странно, — заметил Иванович несколько озабоченный, — а между тем на всем пути мы слышали, что странники оповещали жителей о предстоящем собрании Невидимых!

— У нас еще три дня времени до назначенного срока, сударь, и, вероятно, никто не хочет прибыть сюда раньше времени.

— Возможно! Ты знаешь выход из подземелья, что находится в десяти верстах отсюда, к западу?

— Знаю!

— Проводи туда наших двух казаков с лошадьми, оставшихся у ворот, и скажи им, чтобы они ни под каким видом не смели отходить от этого места!

— Слушаю! А мне самому прикажете вернуться?

— Да, может быть, ты понадобишься нам! А теперь скажи, где ты положил тот предмет, который мы поручили тебе доставить сюда!

— У самого входа в подземелье.

— Хорошо! Теперь иди, исполни мое приказание и не забудь вернуться под вечер; я тебя буду ждать!

Среди развалин монастыря уцелело несколько келий; Кузьма привез сюда съестных припасов, вина, и благодаря этому Иванович и его товарищ могли не без удобства провести здесь несколько дней.

Когда Кузьма вернулся, Иванович решил осмотреть подземелья, чтобы выбрать удобное место для установки адской машины. На всякий случай решено было установить ее в эту же ночь и по первому сигналу произвести взрыв; надо было предвидеть возможность прибытия графа Оливье и его друзей ранее, чем Черни-Чаг, в случае неудачи возложенного на него поручения, успеет дать знак об этом.

Однако, несмотря на все эти меры, Ивановича смущало то безлюдье и одиночество, в каком он очутился здесь. Ни один из членов его общества еще не явился на условное место встречи; от Черных всадников также не было никаких вестей. Что могло означать это молчание?

Надо было спешить: с минуты на минуту могли явиться его непримиримые враги.

Захватив с собою фонарь, все трое спустились в подземелье через пещерную церковь. Спустившись по лестнице ступеней двадцать, Иванович вдруг остановился и, невольно вздрогнув, спросил:

— Вы ничего не слышали?

— Мне кажется, что-то шумит! — отвечал Кузьма.

— Э, полно, — проговорил Холлоуэй, — просто камень скатился с обрушившейся стены к моим ногам!

Удовлетворившись этим объяснением, Иванович стал молча спускаться в подземелье. Дойдя до конца лестницы, они остановились. Здесь стоял длинный ящик, вмещавший в себя адскую машину. Холлоуэй и Кузьма взяли его и понесли за Ивановичем, которому эти подземелья, по-видимому, были хорошо знакомы. Они спустились еще ниже, в просторный погреб, черное отверстие которого, словно раскрытая пасть, сияло перед ними. Некогда это отверстие в глубине погреба замаскировывалось громадной каменной глыбой, подобной тем, из каких состояли стены этого погреба. Камень этот, очевидно, вращался на могучем шарнире, но с течением времени железо перержавело, и теперь камень беспомощно лежал на земле, загромождая собою проход в бесконечно длинную подземную галерею, служившую некогда убежищем монахам в грозную пору татарских набегов.

Едва только все трое вошли под сырые своды галереи, как какая-то четвертая тень, отделившись от стены, стала крадучись следовать за ними, все время держась в тени. Вслед за нею показалась и другая фигура.

Иванович со своими пособниками пробыл около часа в подземелье, и когда они вышли оттуда, то лицо его дышало свирепой радостью…

Затем, прежде, чем расстаться, полковник обратился к своему приятелю:

— Итак, решено: при первой тревоге мы поспешим в подземелье, чтобы обмануть наших врагов, которые, конечно, кинутся за нами. Кузьма сначала будет противиться их угрозам и, только чтобы спасти свою жизнь, укажет им, где мы схоронились! В тот момент, когда эти простофили ворвутся в погреб, где подземные ходы расходятся на две стороны, мы, воспользовавшись их минутным раздумьем относительно направления, по которому им идти, соединим провода адской машины и уничтожим их всех разом… Опасно ли будет для нас с вами произвести этот взрыв?

— Не беспокойтесь, любезный мой Иванович, — сказал янки, — в этом отношении вы можете быть вполне благонадежны! Мой снаряд обратит в пыль все, что только будет находиться вокруг него на расстоянии не более 25 сажен! Как вам известно, установив снаряд, я провел от него провода на расстоянии 100 сажен, а на таком расстоянии нам положительно не грозит никакой опасности… Не падайте духом, мой друг! Куда девалась ваша неукротимая энергия, которая так восхищала меня раньше?!

— Признаться, Холлоуэй, я положительно не могу совладать с какими-то мрачными предчувствиями, которые осаждают меня! Мы здесь одни, а между тем сотни людей должны были собраться сюда по моему зову; что это значит, я не знаю, не понимаю, но что-то говорит мне, что какая-то сила, неведомая мне, становится поперек всех моих планов. Ни одного из моих приверженцев нет здесь… Черни-Чаг не подает признаков жизни, тогда как он должен был осведомлять меня обо всем, что происходит кругом нас. А Хашим-Баши, который должен был быть на месте раньше нас, где он? Его тоже нигде не видали! Вы видите, что мои страхи не напрасны… А это безлюдье кругом, эта торжественная, мертвая тишина среди развалин! Она давит меня…

— Все это плод воображения: у вас расходились нервы, и больше ничего! Допустим даже, что все наши планы рухнут, что все принятые нами меры ни к чему не приведут, я во всяком случае ручаюсь, что снаряд-то не подведет нас, и наши противники найдут себе могилу под развалинами монастыря!

— Хотелось бы, чтобы это было так, но мне не верится: что-то томит и гложет меня, как гробовая доска!

После этого приятели расстались, чтобы немного уснуть до утра. Только Кузьма остался на страже.

Между тем в это самое время две какие-то тени беззвучно выскользнули из пещерной церковки и понеслись по степи.

Эта ночь прошла мучительно для Ивановича: он как будто чувствовал, что возмездие близится и что ничто не в силах отвратить страшного наказания за все его бесчисленные злодеяния. Подобно приговоренным к смерти, которых почти всегда приходится будить, когда наступит роковой момент, Иванович под утро забылся тяжелым сном, еще более мучительным даже, чем самая бессонница. По временам неясные звуки и стоны вырывались из его уст; он простирал вперед руки, как бы отгоняя от себя страшные видения — длинные вереницы загубленных им людей…

Проснулся он, едва дыша, весь в холодном поту…

Рано утром к нему вбежал Кузьма с радостной вестью, что видны Черные всадники; через полчаса они должны быть в монастыре!

— А, — радостно воскликнул Иванович, — значит, мы спасены!.. — И вместе с Холлоуэем он поспешил на полуобрушившуюся стену, чтобы насладиться отрадным зрелищем приближения своих союзников.

Но здесь им представилось странное зрелище: с того места, где они находились, перед ними развертывалось громадное пространство степи, верст на десять, и по этой зеленой равнине стройно двигался отряд всадников, в которых по черным покрывалам, окутывавшим их головы, нетрудно было признать Черных всадников. Отряд двигался довольно быстро по направлению к монастырю, но был еще довольно далеко. А на расстоянии какой-нибудь версты мчался во всю мочь табунщик, и за ним как будто гнались двое Черных всадников, стараясь отрезать ему путь.

— Ведь это посланный от Черни-Чага, — сказал Кузьма про табунщика. — Я его признаю… и коня также…

— Но почему бы Черным всадникам гнаться за ним? Неужели это какое-нибудь недоразумение?

Всецело поглощенные тем, что происходило на их глазах, находившиеся на стене монастыря не имели даже времени основательно обсудить интересовавший их вопрос. Табунщик быстро уходил от своих преследователей, и вскоре стало ясно, что Черным всадникам не нагнать его. Тогда, убедившись в бесполезности своих усилий, они прекратили погоню и вернулись к остальному отряду.

Между тем табунщик, словно ураган, ворвался в монастырскую ограду и вручил Ивановичу конверт, который он держал в зубах во все время погони, вероятно, чтобы в случае, если его настигнут, успеть проглотить его.

Иванович развернул записку и вдруг страшно побледнел.

Черни-Чаг писал ему:

«Князь Свечин и граф, очевидно предупрежденные кем-то, не захотели переночевать у меня и, пробыв самое короткое время, направились в лагерь Черных всадников. Хашим-баши — изменник и предатель… Бегите!»

— Бежать, — с негодованием воскликнул Холлоуэй, — нет! Смерть изменникам и горе вам, Иванович, если вы думаете, что эти люди оставят вас в покое!.. Ведь это борьба не на жизнь, а на смерть!

Иванович колебался.

Холлоуэй с презрительной усмешкой наблюдал за своим сообщником: ему хотелось убедиться, будет ли Иванович настолько подл, чтобы покинуть его здесь одного.

Между тем Черные всадники неслись теперь уже во весь опор, и через пять минут бежать будет поздно.

Бледный как смерть и не произнеся ни слова, Иванович, не глядя на своего сотоварища, направился к лошади табунщика, внутренне сознавая всю низость своего поступка.

Но Холлоуэй предупредил его: одним прыжком он очутился подле благородного животного и, приставив дуло пистолета к его уху, одним выстрелом уложил скакуна на месте, затем, наведя пистолет на ошеломленного Ивановича, презрительно проговорил:

— Ни слова, ни движения, или вы мертвы! А, так вы хотели оставить меня одного! Я положительно не знаю, что меня удерживает поступить с вами точно так же, как с этим неповинным животным: это было бы прекрасным средством примирения с теми, кто теперь идет на нас. Но не бойтесь, я не способен на подобную подлость… Еще несколько минут, и Черные всадники будут здесь. Идемте, я вам покажу, как следует отстаивать свою жизнь, а в случае надобности уметь умереть.

— Ну, если так, то будет по-вашему! — воскликнул Иванович. — Будем защищаться! Во всяком случае наше дело еще не совсем потеряно!

В этот момент Холлоуэй остановился.

— Пусть только они потеряют хладнокровие, — пробормотал он, — пусть забудут осторожность, и тогда они в нашей власти!

С этими словами он схватил свое ружье и, положив ствол на камни полуразрушенной ограды, выстрелил.

— Попал! — воскликнул он торжествующим голосом.

И действительно, один из Черных всадников закачался в седле и затем вдруг упал на землю.

Крик бешенства огласил воздух, но отряд не остановился для оказания помощи раненому, а, напротив, с быстротой вихря понесся к монастырю.

— Ну, а теперь живо в подземелье! — крикнул Холлоуэй, и Иванович быстро последовал за ним. Не успели они скрыться в дверях храма, как в ограду ворвались Черные всадники и мигом заняли весь двор.

В одну минуту они спешились; табунщик, присланный Черни-Чагом, спрятался в обрушившейся башне. Только один Кузьма остался посреди двора.

Хашим-баши набросился на него и, приставив дуло своего пистолета к груди, закричал:

— Отвечай сейчас же, кто здесь стрелял?

— Товарищ Ивановича, — запинаясь, как бы с трудом выговорил Кузьма, притворяясь, будто он едва держится на ногах от страха.

— Где они? — продолжал допрашивать Митька.

— Я не знаю!

— Ну, брат, я не стану повторять тебе трижды свой вопрос! — заревел атаман, взводя курок своего пистолета.

— Там… они там, — пролепетал Кузьма, — в подземельях пещерной церкви!

— Я так и думал! — засмеялся Хашим-баши, которому эти места были хорошо знакомы. — Эй, Лобанов, захвати своих молодцов и скачи к выходу, знаешь? Ты мне ответишь головой, если там проскользнет хоть один мышонок! Живо!

В одну секунду человек пятнадцать Черных всадников вскочили на коней и понеслись в степь.

— Ну, а теперь за мной, в подземелье! — крикнул снова атаман. — Они, должно быть, еще недалеко… Не дадим им времени укрыться в каком-нибудь тайнике!

Как и предвидел Холлоуэй, его дерзкий выстрел взбесил врагов, лишив их всякой осторожности.

У каждого Черного всадника имелся при себе фонарь: в одну минуту все эти фонари были зажжены, и подземелье осветилось, как днем. Черные всадники побежали гурьбой и очутились в большой зале, из которой подземная галерея расходилась в две разные стороны.

— Стой! — крикнул атаман. — Здесь нам надо разделиться: одни пойдут с князем направо, другие…

Он не успел договорить, как страшный взрыв оглушил всех подобно тому, как это было там в далекой Австралии, в кра-фенуа. Фонари разом загасли, и сильный ток воздуха пронесся по подземелью, опрокинув на землю всех находившихся здесь людей.

Но в следующий же момент раздался голос атамана:

— Друзья, кто-нибудь ранен?

— Нет! Нет! — послышалось со всех сторон.

— Эти негодяи подготовили нам злую ловушку; нам следовало ожидать этого. Но, благодарение Богу, беда нас миновала!

Фонари снова зажгли, и тогда можно было убедиться, что все отделались только испугом.

— Нужно посмотреть, не устроено ли еще чего! — проговорил атаман. — Подождите меня! Я сам посмотрю! — И он направился по галерее, ведшей вправо. Не прошло и нескольких минут, как оттуда послышался его голос; сперва какие-то восклицания, а затем громкий зов. Несколько человек бросились к нему, и глазам присутствующих предстала столь ужасная картина, что ее трудно даже передать словами. Вся стена, на которую указал атаман, была облеплена клочьями еще трепещущего человеческого мяса, а на полу лежали две головы, оторванные от корпуса, полураздавленные и расплющенные; по ним еще можно было узнать Ивановича и Холлоуэя.

— Возмездие свершилось, — промолвил мрачно граф Оливье голосом, дрогнувшим от волнения. — И руки наши не обагрились кровью этих несчастных! Хвала небу!

По приказанию князя Свечина останки преступников были преданы земле тут же в ограде монастыря.

Нескольких слов достаточно, чтобы разъяснить ужасную развязку этой печальной драмы.

Когда Иванович заручился поддержкой Черных всадников еще до свидания атамана с князем Свечиным, трое из людей этой шайки были отправлены в степь, чтобы оповестить сторонников Невидимых о предстоящем собрании Невидимых в стенах монастыря. Но в то же время, повинуясь своему инстинкту закоренелых грабителей, они распространили слух о новом набеге Черных всадников, заранее зная, что, согласно установившейся в степи привычке, каждый сколько-нибудь зажиточный человек поспешит зарыть все свое наиболее ценное имущество где-нибудь в потаенном месте. Оповестив о приближении Черных всадников, один из посланных оставался в засаде и выслеживал, в каком месте зарывались сокровища, после чего все трое в ночное время возвращались и вырывали клад.

Однако ограбленные жители скоро заметили хищение, и так как оно приблизительно совпадало с приходом Черных всадников, направляющихся в сторону монастыря, то все невольно заподозрили в этом предполагаемом собрании Невидимых простую ловушку, устроенную Черными всадниками, и решили не отправляться на собрание из опасения предоставить на разграбление хищникам свои дома и стада во время своей отлучки. Вот почему на этот раз никто из приверженцев Ивановича не пожелал явиться на его зов.

Атаман же, перейдя на сторону князя, выслушал донесение своих стражников и, сообщив об изменении своих первоначальных намерений, оставил одного из них для наблюдения за избой Черни-Чага, возложив на него обязанность доносить обо всех планах и намерениях старого перевозчика и обо всем, что ему удастся узнать и заметить. Двух остальных странников Хашим-баши отправил в монастырь, строжайше наказав им ни на минуту не терять из виду Ивановича и его сообщников. Это и были те незнакомцы, которые прокрались накануне вслед за Ивановичем и Холлоуэем в монастырские подземелья. Поняв важность того, что им удалось проследить, они осторожно сдвинули с места адскую машину и зарыли ее под стеной, куда были проведены провода, посредством которых должно было произвести взрыв. Они оставили провода на прежнем месте, скрыв под землею только ту часть, которая была прикреплена к снаряду. Иванович и Холлоуэй, не подозревавшие ничего подобного и побуждаемые близостью преследующих их врагов, сами того не зная, взорвали себя.

Совершив свое дело, оба странника поспешно добрались до выхода из подземелья в степь и, прирезав двух сторожевых казаков, спавших крепким сном у самого входа, залегли тут же, чтобы подстеречь Ивановича и его соучастника на случай, если бы тем удалось убежать. Здесь их и застал Лобанов со своим маленьким отрядом.

Возвращаясь обратно и прибыв к перевозу, граф Оливье и его друзья заметили большое стечение народа на главной площади села; по мере того как они приближались, до их слуха стали доноситься мелодичные звуки кларнета. Вскоре они могли различить торжественные аккорды британского национального гимна «God save the Queen».

— Это наш друг Джильпинг! — воскликнул Оливье и ускорил шаг. Остальные поспешили за ним.

Каково же было их изумление, когда они увидели достопочтенного Джильпинга, взобравшегося на подмостки и изо всех сил дувшего в свой инструмент; впереди три ученых медведя плясали в такт торжественного мотива… А тем временем он раздавал в толпе щедрой рукой бесплатные Библии всем желающим. Сначала жители уральских степей были крайне удивлены, получая эти дары, но затем некоторые из них стали перелистывать книгу и, пощупав ее, вдруг решили, что это прекрасный материал для изготовления пыжей для их ружей, после чего все руки стали тянуться за Библиями.

Вдруг мистер Джильпинг перестал играть; у него оставалась всего только одна Библия, одна-единственная. Он взял ее и, подняв высоко над головой, воскликнул:

— Вот все, что у меня осталось, леди и джентльмены, из 300697 Библий, предоставленных мне евангелическим обществом менее трех лет тому назад… Да, это последняя, самая последняя. Кому отдать последнюю, господа?

— Мне, мистер Джильпинг! — крикнул из толпы чей-то голос. — Я сохраню ее на память о вас!

Добродушный проповедник оглянулся и увидел перед собой старого траппера, весело усмехавшегося его удивлению; за ним стояли все его австралийские друзья.

— Дорогой мистер Джон, разбейте ваш кларнет; мы сражались под монастырем, а вас не было с нами! — шутливо воскликнул граф Оливье. — Но я вижу, что вы здесь соперничаете с Орфеем! — добавил он, указывая на медведей.

— Это Всевышний послал мне в степи, — сказал Джильпинг. — Ну-ка, Вилли, Джек и Джемс, пропляшите для друзей!

И медведи, успевшие уже привыкнуть к своим кличкам, пустились плясать под звуки церковных мотивов.

На другой день маленький отряд князя Свечина, увеличенный лордом Воанго и его тремя косматыми друзьями, тронулся в путь по направлению к Астрахани…


Спустя три месяца разнохарактерная группа лиц разгуливала по молу ливерпульской гавани в ожидании отплытия «Вечерней звезды», превосходного пакетбота, отправляющегося в Мельбурн (Австралия). По тому душевному волнению, какое сказывалось на всех лицах, легко было угадать, что не все они отправлялись в далекие края.

Молодая женщина, сияющая счастьем, молодостью и красотой, любовно опиралась на руку одного из мужчин этой разнородной группы, в котором читатель без труда узнал бы нашего друга Оливье, надежды и мечты которого наконец сбылись. Благодаря следствию, проведенному с неимоверной тщательностью и добросовестностью молодым князем Свечиным, невиновность старого князя Васильчикова была доказана, и государь не только вернул его из Сибири, но и возвратил все его прежние чины и положение при дворе. После того ничто уже не задерживало брака молодых влюбленных.

Что касается Дика, то, несмотря на все усилия друзей, старый траппер решил вернуться в Австралию, с природой которой и нравами туземцев он уже успел свыкнуться в течение долгих лет.

Капитан же Спайерс, после того как его жажда мести была удовлетворена, искал только покоя, который мог найти лишь в тиши австралийских лесов. Поэтому с согласия Дика и он решил окончить свои дни во Франс-Стэшене, подле старого траппера.

Туземец, молодой Воан-Вах, не помнил себя от радости при мысли о возвращении на родину…

С судна подали знак близкого отплытия, и друзьям надо было расстаться.

— Часть своего сердца я оставляю здесь! — сказал растроганный траппер, обнимая в последний раз своего возлюбленного Оливье.

— Но взамен вы увозите добрую долю нашей общей к вам любви! — сказала, улыбаясь, молодая женщина.

С пакетбота раздался пронзительный свисток, и «Вечерняя звезда» плавно тронулась, лавируя между сотнями стоящих на якоре судов, вышла в открытое море и вскоре совершенно скрылась в вечернем тумане.

Не хватало при этих проводах только одного человека, а именно Джона Джильпинга. По несчастной случайности благородный лорд не мог отлучиться в этот день из Верхней Палаты, где он теперь заседал и где именно в этот день должен был произнести свою речь.

Князь Свечин был назначен посланником в Париж. Что же касается Люса и Фролера, то, обогащенные щедротами графа д'Антрэга, они приобрели себе великолепное поместье на берегу Марны и всецело отдались наслаждениям рыбной ловли на удочку.


Читать далее

Луи Жаколио 11.02.15
Часть первая. РОКОВОЕ КОЛЬЦО 11.02.15
Часть вторая. В ДЕБРЯХ АВСТРАЛИИ 11.02.15
Часть третья. КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК
I 11.02.15
II 11.02.15
III 11.02.15
IV 11.02.15
V 11.02.15
VI 11.02.15
VII 11.02.15
VIII 11.02.15
IX 11.02.15
X 11.02.15
XI 11.02.15
XII 11.02.15
XIII 11.02.15
XIV 11.02.15
XV 11.02.15
XVI 11.02.15
Часть четвертая. ТАИНСТВЕННАЯ МАСКА 11.02.15
Часть четвертая. ТАИНСТВЕННАЯ МАСКА

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть