ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ВЕСНА

Онлайн чтение книги Полярная мечта
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ВЕСНА

«…Ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести…»

Н. Г. Чернышевский, «Что делать?»


Глава первая

В ОЖИДАНИИ

По всей земле прошла весна, прошла бегущими с юга волнами. Удивительные синие тени, каких не было зимой, ложились на снег от потемневших деревьев, от фигурки лыжника, от зверя на полянке.

Осели, подтаяли сугробы. В поле до самого окаема — глазурный наст, а по нему тянутся золотые дорожки — пути к яркому, веселому солнцу. Из-под зимнего спуда вырвались ручейки, забили несчетными ключами, зажурчали раньше птиц весенними песнями.

Не сошли снега, а уже прилетели неугомонные грачи — галдят, шумят, сидя на голых ветках.

И шла с юга на север волна загадочного запаха весны, который не могут объяснить ни физики, ни поэты. Втянешь в себя обновленный воздух — и набираешься неведомых сил, а в ушах звенит неумолчный зов.

Идет еще одна волна весны и смахивает прочь с проснувшихся полей скучный их белый покров. Деловито чернеет влажная земля и свежей травкой одевается луг.

Постоят в золотисто-зеленой дымке леса — и вдруг белыми взрывами начнут распускаться там и тут первые яблони или кусты черемухи, пьянящие, горькие, нежные.

А порой цветут уже сады на крутом берегу, но все еще спит скованная льдом река. Только вместе с холодным, словно от цветенья черемухи, остывшим ветром придет запоздалый ледоход. Берега тогда полны народу: мальчишки и старики, девушки и парни…

Идут широкой массой льдины, едва втиснулись меж берегов: то гладкие, еще белые, то уже пористые, почти без снега. Плывут, натыкаясь одна на другую или образуя разводья и прогалины. Вот ползет мимо кусок санной дороги с рыжей колеей. Откуда только добралась она сюда? Лежит на одной льдине бревно, а на другой стоит — и ахнул весь народ! — продрогшая собака с поджатым хвостом. Пойдут, пожалуй, прыгать смельчаки с льдины на льдину, а другие сядут в лодку, чтобы спасти и смельчаков и незадачливого пса.

Лед идет. Ледоход!

Так шла весна с юга на север, и докатилась она за Полярный круг, до Голых скал, до Проливов.

Поднялся по всей тундре, колышась на ветру, тучный и пряный зеленый ковер. Словно знали травы, что недолго им цвести и зеленеть здесь, на чуть оттаявшей земле, и, ненасытные, сутками напролет готовы были пить тепло и свет незаходящего солнца.

Дивилась Маша Веселова на здешнюю неистовую, торопливую весну, и казалось Маше, что и она должна спешить, не то упустит свою девичью долю тепла и света.

Собирала девушка в тундре крохотные цветочки с дурманящим ароматом и вспомнила первую встречу с неугомонным человеком, с кем вместе мечтала открыть тайну запаха.

А собирала она эти цветочки близ аэродрома и смотрела на небо.

В синеве виднелись косяки перелетных счастливых птиц, что могли лететь еще дальше на север к любимым своим островам!

Знала Маша, что туда же на север, над скованным морем летит сейчас еще одна птица с застывшими в полете крыльями, летит, и кто-то, привычно прищуря глаза, высматривает с нее места, где вскрылись льды, где появились полыньи, где начался, наконец, «полярный» ледоход.

И овладевала Машей непонятная тоска по неизведанному, упущенному, тоска такая же горькая и пьянящая, как запах никогда не цветущей здесь черемухи.

Маша, всегда спокойная и выдержанная, сейчас готова была плакать, сама не зная отчего.

Впрочем, это неверно. Она прекрасно знала, с чего все это началось. Напрасно старалась она, прилетев в Проливы, окунуться с головой в работу, забыть свое маленькое дорожное приключение.

Если бы год назад ей сказали, что она будет осматривать установку «подводного солнца» и думать о чем-то другом, она не поверила бы.

Овесян гордился достигнутыми успехами. Маша приехала как раз к началу монтажа точной физической аппаратуры. Монтировать ее надо было на дне Карского моря. Но для этого не требовалось облачаться в водолазный костюм или привыкать к высокому давлению кессона. Овесян сумел использовать опыт строительства ледяного мола. Место, где нужно было соорудить установку «подводного солнца», он решил окружить ледяной стеной. Под лед Проливов были спущены трубы, точно такие, как и на строительстве мола, по ним проходил холодильный раствор. Трубчатый частокол расположился по огромному кругу диаметром в двести метров. Частокол был двойной. Внешняя его часть отступала от внутренней метров на пять. Вода между трубами промерзла до самого дна. Получилось что-то вроде бассейна в море. Могучие насосы выкачивали воду из образовавшегося гигантского резервуара. Дно Карского моря обнажилось, на нем появились сначала палатки, потом домики. Насосы, которые выкачивали воду, теперь встали на дно. Им предстояло с невиданной силой направлять струи воды на раскаленный шар «подводного солнца», чтобы пробить его паровую оболочку. Паровая оболочка возникнет при соприкосновении «подводного солнца» с морской водой и будет мешать новым массам воды поступать к раскаленному шару.

В том месте, где вспыхнет шар, стояло большое деревянное здание. Оно отапливалось, в нем можно было нормально работать, монтировать знакомую Маше аппаратуру.

Прежде чем подводная установка заработает, ледяные стены будут уничтожены и вода зальет место работ. Уже под водой на дне произойдет первоначальный атомный взрыв. Он создаст ту огромную температуру, при которой сможет начаться «солнечная реакция» Овесяна и Веселовой. В глубине полярного моря зажжется искусственное солнце, которое не потушить, не залить ни рухнувшим на дно водяным стенам, ни пробивающим паровую рубашку струям. Установка была закончена еще до наступления весны. Сошел снег с тундры, стал упругим, вязким зеленый ее ковер. По оттаявшей почве прошли тракторы. Они не вспахивали целину, хотя моторы их работали на предельной мощности. За ними не появлялось ни борозд, ни канав. Они тащили за собой странные салазки, оставляя примятый след. К салазкам приделан был вертикальный нож, глубоко уходящий в землю. На конце ножа находился механический стальной крот — стальной снаряд, формой своей напоминавший крота. Он прокладывал под землей кротовины — норы, вдавливая землю в стенки. По этим трубам-норам Овесян предполагал пропустить перегретый пар установки, чтобы оттаял слой вечной мерзлоты. Кротовины потом прокладывались бы на все большей и большей глубине.

Все было готово и под водой и в тундре. Предстояло только дождаться, когда растает лед в Проливах, чтобы установить на понтонах плавающую трубу. После взрыва, когда зажжется «подводное солнце» и в небо будет вырываться столб пара, к нему подведут трубу, кончающуюся зонтом. Захваченный им пар направится по трубе к берегу, а потом в скважины, пронизывающие слой вечной мерзлоты.

Тут-то и начались неприятности. Все сроки срывались. Ледяной покров в Проливах не исчезал, не таял. Ветер не мог оторвать его от берегов, унести в открытое море — мешал ледяной мол, построенный в Карском море.

Маша вспомнила дядю Митю, даже написала ему письмо, — хоть все и не любят, ругают его, а он оказался прав, всенародный скряга, профессор Сметанкин. Работы задерживались. Овесян неистовствовал. Маша тосковала, бесцельно бродя по тундре, не делая задуманного шага.

Для Гали Волковой эта полярная весна была порой, когда впервые делили они с Алешей и самое большое счастье и самое глубокое горе.

Недавно заметила она у Алеши — голова его лежала у нее на коленях — седой клок волос. Галя благоговейно прикоснулась тогда к этой пряди губами.

Она полюбила человека, дерзнувшего замахнуться на полярную стихию, она полюбила героя, великана, а бережно держала на коленях голову на миг уснувшего, исхудавшего неудачника. Тяжелые веки Алеши были совсем синие, щеки запавшие, колючие… И этот человек, совсем уже не герой и не великан, был для Гали дороже всех на свете. Прикасаясь кончиками пальцев к его спутанным волосам, она испытывала щемящее чувство счастья и жалости.

Галя видела через иллюминатор, как прошел по палубе Ходов, сгорбясь, положив на поясницу левую руку. И ему нелегко! И он не спит светлыми ночами, все горько смотрит на мертвые, белые и безмолвные льды, словно лежащие не на море, а на твердой земле.

Двадцать дней назад уже должны бы вскрыться льды в прибрежной, отгороженной части мола. В прошлые годы в такое время ветры уносили береговой припай, открывали кораблям путь. А сейчас море стоит все такое же, как и зимой, словно не чувствуя тепла весны, солнца, тепла течения, на которое так надеялся Алеша, в которое верил сам дядя Саша.

Виктор Омулев вдруг заговорил вчера с Галей в забытом уже им тоне. Острил о необычайной «лаборатории с тысячекилометровым стендом», изучающей баланс тепла Карского моря. Усмехаясь, он говорил, что никогда еще не обогащалась так географическая наука, как ныне, и звал Галю перебираться на материк, где придется теперь разведывать трассу для железной дороги к Голым скалам, поскольку транспорт к горнорудным районам Заполярья все же необходим. Он вздыхал о прошлом, когда открывали они с Галей эти районы и когда никто не стоял между ними.

Жестокий и бестактный человек! У него хватило еще духу сказать, что опытный мол в Карском море всего лишь эксперимент, который одинаково ценен, дал он результат или нет!

Дверь осторожно открылась. Появилось заросшее щетиной лицо радиста Ивана Гурьяновича. Галя приложила палец к губам. Щеголеватый китель радиста был застегнут не на все пуговицы. Сам он, худой, неуклюжий, казалось, качался от усталости на своих длинных ногах. Галя знала, что он бессменно, никому не уступая, держал во время ледовой разведки связь с летающей лодкой Росова.

«Будить?» — одними глазами спросила Галя.

Радист мрачно кивнул. Галя сняла с Алешиной головы руку, он тотчас проснулся и сел, стремясь прийти в себя.

— Вскрылись льды, — сказал радист.

— Где? Где? — Алеша крепко сжал Галину руку.

— Севернее мола вскрылись… Куда севернее! Около мыса Желанья.

Около мыса Желанья! Какая ирония! Когда-то Баренц назвал так северную оконечность Новой Земли в знак своего страстного стремления пробиться через льды. У Алексея, у Гали, у Ходова, у всех моряков и строителей ледяного мола было одно желание, чтобы лед вскрылся не на севере в далеком море, а у берегов, защищенных теперь с севера молом.

Однако природа поступила по-своему.

Перечитывая донесения Росова, Алексей упрямо думал: «Какой это Росов?» Но не мог вспомнить, хотя и летел с ним когда-то из Усть-Камня.

Галя наносила на карту замеченные Росовым изменения.

«В открытом море, в гoломяне нет льдов, — думала Галя. — Еще Ломоносов писал об этом. Вот где проявляет себя атлантическое тепло, что по глубокому дну подкрадывается в море с севера. Наверное, Росов, глядя сверху на чистую воду, думал, что вот бы сюда и двинуться теперь прибрежным льдам, а мол не пускает», — и Галя украдкой взглянула на Алексея.

Радист ушел. Алеша сидел, оглушенный известием. Теперь было совершенно ясно, что мол не дает вскрываться льдам в отгороженной части моря, ветры не могут оторвать стоящие у берегов ледяные поля. Как торжествует сейчас профессор Сметанкин в Москве! Да и Федор, строивший мол вместе со всеми, все-таки может напомнить о своей правоте.

Алеша посмотрел на сосредоточенную Галю. Черный локон спадал с ее лба на карту.

Защита диссертации, позорный провал… Арктика и полярный клуб, разгром… Растерянный человек, заблудившийся в тундре… Женщина не может любить слабого, побежденного. Именно тогда отвернулась от него Женя. Пусть это было к лучшему, он нашел Галю. Но разве не тот же вывод должна сделать теперь Галя? Она увлеклась человеком, который, как ей показалось, вступал в бой с самой природой, был сильнее этой природы. Знала ли она, что он чувствовал, когда впервые попал на корабле в шторм, когда ужаснулся собственному замыслу? Можно ли идти против стихии? Это было первое сомнение, а теперь… Теперь уже сознание бессилия. Нужен ли женщине такой человек?

Галя, словно отвечая на немой вопрос Алеши, встала, подошла к нему и прижала его голову к себе.

Они долго молчали, потом Алеша сказал:

— Это несчастье, Галя. Огромное несчастье. И не только в том, что я и все те, кто поддержал меня, поправил и дополнил, ошиблись, и даже не в том, что затрачено много государственных средств, как говорит Денис… Несчастье совсем в другом, Галя.

— В чем же, милый?

— В том, что Арктика осталась непобежденной, непреобразованной.

— Мне нравится, что ты именно в этом видишь несчастье.

— Прежде инженеры, когда в горе прорывали тоннель с двух сторон, если штольни не сходились…

— Как ты смеешь? — в гневе воскликнула Галя, отталкивая от себя Алешу. — Как ты смеешь об этом говорить! Уж не мечтаешь ли ты гордо принять на себя всю ответственность и тем горю помочь? Я думала, ты отделался от былой своей мании величия, а ты снова рядишься в «рогожную мантию».

— Нет, Галя, ты не права. Я не трус. Выстрел… это было бы трусостью.

Мгновенно гнев в Гале сменился страстным желанием помочь любимому. Она с тоской посмотрела в иллюминатор на унылую ледяную равнину. Алексей проследил за ее взглядом.

— Торосов даже нет, — с усмешкой сказал он. — Паковые льды с севера пройти не могут, не торосят годовалый лед.

— Годовалый лед! — подхватила Галя. Щеки ее пылали, глаза горели. — Подожди, Алеша… дай понять… С севера не придут паковые льды. А здесь лед годовалый. Так ведь это же самое главное!

Галя вовсе не подозревала в себе каких-либо творческих способностей, она вовсе не думала, что может увидеть дальше Алеши или других руководителей стройки, — она лишь страстно хотела помочь любимому человеку. Она не меньше всех других строителей была предана общему делу, не меньше, а может быть и больше многих, переживала всю глубину общего несчастья, но все то, что логически должно было заставить других, и ее в том числе, искать какой-то выход, не могло бы подсказать ей тех мыслей, которые неожиданно появились у нее совсем не в логическом порядке.

— Подождем до осени, — ласково сказала она. — Может быть, льды в отгороженном канале растают без остатка.

— Ну и что? Что? — уныло спросил Алексей.

— Как ты не понимаешь? — вдруг вспыхнула Галя. — Если льды растают к осени, это значит, что лед в нашем канале никогда не будет толще годовалого. Это значит, что по нему круглый год смогут плавать современные ледоколы. Судоходство все-таки будет! И зимой!

Алеша с удивлением смотрел на Галю. Какая неожиданная, почти спасительная мысль! Она не могла прийти ему в голову, потому что прежде он никогда не удовлетворился бы такой ролью мола. Но теперь, теперь, когда выбирать не приходилось… Все-таки Арктика уступит, все-таки усилия окажутся затраченными не зря!

Алексей хотел поцеловать Галю, но она резко отстранилась. Никогда Алеша не научится угадывать смену ее настроений. Потом она внезапно спрятала голову у него на груди. Ему же еще и пришлось ее утешать, и он говорил, гладя ее волосы:

— Лишь бы льды растаяли к осени.

И оттого, что прильнувшая к нему Галя была такой слабой, и оттого, что лед у берегов мог оказаться для ледокола совсем не страшным, поскольку мол существует, Алексей почувствовал себя огромным, сильным, за все отвечающим. И когда позвонил телефон, вызывающий его на экстренное совещание к Ходову, он был готов принять любой бой.

Галя, обессиленная, словно Алеша уносил большую часть ее сил, привалившись плечом к стенке, смотрела ему вслед.

На палубе Алеше встретился Федор, привычно спокойный, с трубкой в зубах. Алеша весело обнял его за плечи:

— Мол благодарить будете, полярные капитаны!

Федор недоуменно посмотрел на беспричинно веселого друга.

— Как ты смотришь на то, чтобы и зимой и летом по годовалому льду караваны судов водить? Разве не скажешь спасибо?

Федор задумался.

— Ответ уже есть. На практике, — сказал он.

— Какой?

— Сообщение получено. Навигация открылась.

— Как открылась?

— Северным вариантом пошли корабли. Мимо мыса Желанья. В обход нашего мола.

— Так ведь там же паковые льды могут встретиться!

— Зато чистая вода.

— Неверно это! — возмутился Алеша. — Надо убедить капитанов, что тонкий лед на нашем канале — это все равно что мостовая, шоссе, улица!..

Федор пожал плечами:

— Если к осени льдов не останется… — Он взглянул на ледяные поля. — Иначе наслаиваться начнет.

— Значит, до осени, — сказал Алеша и так крепко сжал зубы, что деснам стало больно.

Этой весной здоровье Ходова резко ухудшилось. Немногие знали о тяжелом его недуге. Врачи думали, что сам он не догадывается об истинном диагнозе, но Ходов знал все, знал, что рак не даст ему пощады. Если медицина бессильна, то заменить ее может только воля. Так думал Ходов и, не разрешая болезни сломить себя, держался, молчал.

Всю зиму Ходов работал, и никто не подозревал, какие боли он переносил, какого напряжения ему стоило быть всегда четким, ровным, сухим.

И воля если не побеждала болезнь, то отвоевывала у нее дни. Общий порыв строителей ледяного мола был для Ходова тем кислородом, который поддерживал силы больного.

Пришла весна с тяжелыми ее тревогами. Не вскрывалась полынья, падал дух помощников Ходова, готова была надломиться и его воля. Он понял, как близок конец. Но Василий Васильевич все еще не сдавался, крепился, скрывал.

Корабли пошли в обход ледяного мола, мимо мыса Желанья. Ходов собрал своих помощников, чтобы объявить им об этом. В присутствии других он никогда не морщился от боли. Лишь спазмы перехватывали горло, и голос тогда был особенно скрипуч.

— Профессор Сметанкин выступил в печати, — говорил Ходов. — Требует уничтожения нашего сооружения, поскольку оно уже выполнило свою экспериментальную роль. Как ни тяжело, но надо быть готовым к тому, что нам не разрешат и дальше служить препятствием для нормального судоходства в полярных морях.

— Уничтожить мол? Это преступление, — вскипел Алексей. — Пусть профессор Сметанкин поймет, что если лед вскроется хоть осенью, то по годовалому льду в нашем канале ледоколы смогут водить суда круглый год!

Ходов махнул рукой.

— Новое обоснование к осуществленному проекту. Применение ледоколов обходится дорого. Мы имели задание построить опытное сооружение — провести грандиозный опыт по созданию незамерзающей полыньи. Только наша страна могла позволить себе эксперимент такого масштаба. Опыт, к сожалению, не дал желанных результатов.

— Еще рано судить! — протестовал Алексей. — Все-таки ледоколы смогут… Александр Григорьевич! — обратился за поддержкой к океанологу Алеша.

Дядя Саша сидел, задумавшись, опершись лбом о пальцы руки.

— Не для того делали мол, — спокойно заметил он.

Алеша не ожидал, что даже дядя Саша не поддержит его. Он упрямо закусил губу.

— Опыт не удался, — продолжал Ходов. — Такую возможность учитывали. Однако не следует думать, что это обстоятельство уменьшает ответственность всех нас, строителей, проектировщиков и некоторых, несущих ответственность особую…

Алексей резко повернулся к Ходову, готовый с вызовом встретить его взгляд, но Ходов смотрел не на него, а на Александра Григорьевича Петрова. Алеша только что рассердился на дядю Сашу, но теперь он встревожился. Он вдруг впервые заметил, сколько прибавилось у того седины в бороде.

— Я имею в виду себя, начальника строительства, и вас, Александр Григорьевич, но не как парторга стройки, а как ученого-океанолога, своим заключением повлиявшего на решение строить мол вопреки некоторым другим мнениям.

Александр Григорьевич откинулся на спинку стула и ровным, спокойным голосом сказал:

— Решайся сейчас вопрос о строительстве мола, я снова бы дал точно такое же заключение.

Ходов едва сдержал себя.

— Нам с вами представится случай дать разъяснения по этому поводу, — жестко сказал он. — Получена радиограмма, вызывающая научного консультанта стройки океанолога Петрова в Москву, к товарищу Волкову. Там же спросят ответ и с меня.

— Добро, — удовлетворенно сказал Петров, неторопливо поднимаясь.

Алеша вскочил. Ему хотелось защитить дядю Сашу, взять ответственность на себя, только на себя одного.

— Вылететь надо немедленно, — все так же жестко добавил Ходов. — Наш летчик Росов, обслуживающий стройку, доставит вас. Постарайтесь получить все необходимые инструкции. Росова не задерживайте.

Дядя Саша пожал плечами. Ходов долгим взглядом провожал его широкую спину, пока за ним не закрылась дверь. Выйдя на палубу, Александр Григорьевич увидел настороженно смотрящую в небо Галю.

— Весну чуешь? — спросил он. — Даже птицу перелетную приметила?

В голубом небе, распластав застывшие в полете крылья, шла летающая лодка Росова.

Глава вторая

БЕГУТ ГОДА

Сергей Леонидович Карцев родился в Казалинске, на границе пустыни, близ Аральского моря.

Еще в детстве он узнал цену воде. Он видел слезы матери, когда в безводный год вода не поднималась по каналам и убогий участок за их домом выгорал. Вода означала жизнь. Недаром киргизы говорили: «Земля кончается там, где кончается вода», а туркмены — «Вода дороже алмаза». Сергей Леонидович с детства привык относиться к воде, как к величайшей драгоценности. Он прошел суровую школу борьбы. Вступив в партию сразу же после Великой Октябрьской революции, он воевал в сухих астраханских степях, позднее бил басмачей в песках среднеазиатских пустынь. Жизнь все время сталкивала его с огромными просторами плодороднейшей земли, лишенной воды. Мечта дать земле воду владела им, рядовым красноармейцем.

Нужны были знания, но не сразу нашел к ним путь Сергей Карцев. Лишь после окончания гражданской войны, после ликвидации басмачества попал он, кавалер ордена Красного Знамени, на рабфак.

В студенческие годы Карцев заинтересовался смелыми мыслями русского инженера Демченко, еще в прошлом веке говорившего о возможности «использования воды сибирских рек для изменения климата Арало-Каспийской низменности». В царское время эта мечта инженера казалась бредом.

В других условиях вернулись к этой мысли советские инженеры. Карцев ознакомился с проектом Букенича, предлагавшего в 1920 году повернуть Иртыш, чтобы он прошел через Тургайский перевал. Тысячелетия назад поднялся этот перевал и изменил ток сибирских рек. За новым водоразделом остались сухие древние русла, которыми можно воспользоваться.

Узнал вскоре Карцев и о проекте Монастырева, предложившего в 1924 году повернуть Обь и Енисей, чтобы они впадали в Каспийское море.

Мечта о грандиозных преобразованиях овладела молодым инженером. Он работал на Днепрострое, потом в Ферганской долине на народной стройке канала. Особенной радостью для него было участие в экспедиции, исследовавшей бассейны рек Оби и Енисея.

Он мечтал принять когда-нибудь участие в невиданном проектировании — разработать грандиозный замысел поворота сибирских рек.

Началась Великая Отечественная война. Инженер Карцев тщательно смазал именной маузер, полученный за храбрость, и явился в военкомат. Однако пришлось вернуться домой. Его боевой пост был там, где он работал.

И когда гитлеровские полчища докатились до Волги, топча сапогами приволжские степи, карандаш инженера Карцева чертил на карте, похожей на штабную, линии каналов, которые должны были напоить водой эти степи. Когда бои шли за Днепр и гитлеровцы, поспешно отступая, взрывали плотину первенца социализма — Днепрогэса, Карцев преграждал реку Обь сорокакилометровой плотиной высотой в семьдесят восемь метров. Там должна была возникнуть мощнейшая в мире гидростанция, равная десяти Днепрогэсам. Поднятая плотиной Обь разливалась по карте, затопляя болота и тундры. Карцев обводил контуры будущего Сибирского моря, площадью больше, чем Азовское и Аральское моря, вместе взятые, где должно было появиться рыбы больше, чем в Каспии. Другая плотина намечалась на Енисее. Ей предстояло на сто десять метров поднять уровень Енисея, повернуть великую реку вспять, чтобы воды ее по девятисоткилометровому каналу, четыреста метров шириной по дну и сто метров глубиной, прошли через Тургайский перевал и по древним руслам и поймам, шириной от восьми до восьмидесяти километров, дошли до Аральского моря. Эти воды должны были принести жизнь в пустыни.

И Карцев, склонясь над картой, проводил воды Енисея по реке Кеть и древним узбоям через Аральское море, направляя их к устью Аму-Дарьи. Отсюда будет прорыт канал, по которому часть вод Аму-Дарьи направится в пески Черных барханов. Но с приходом вод Енисея Аму-Дарья может отдать все свои воды Хорезму. По каналу потечет Енисей, который будет впадать в Каспийское море, не давая ему высыхать. По пути он будет орошать Черные барханы. Но для этого его вода, пройдя через Аральское соленое море, должна остаться пресной. И Карцев перечеркивал Аральское море. Его или перепашут, отведя енисейскую воду в сторону, или превратят в пресное проточное озеро. Море становится соленым из-за солей, которые несут в него реки. Вода испаряется с поверхности моря, а соль остается. Если Арал станет проточным, соленость его не будет расти, — надо лишь удалить старую соленую воду. Уровень Арала выше Каспия. На карте проводится канал из Арала к северу Каспия. По этому каналу вся вода Аральского моря будет спущена в Каспий. В котлован бывшего моря направят воду Енисея, чтобы «промыть» бывшее море, затем высушить, едва не протереть тряпочкой и снова наполнить енисейской водой, превратив Арал в огромное проточное водохранилище с многолетним запасом пресной воды для орошения.

В дни, когда Гитлеру клались на стол сводки о потерях его отступающих армий и оставленных ими разрушениях, в расчетной записке, составленной Карцевым вместе с другими инженерами, фигурировали цифры, дышавшие подлинной поэзией жизнеутверждающей мечты. Чтобы создать для енисейских вод реку-канал, более мощную, чем Волга, способную перебросить на четыре тысячи километров (в том числе тысячу двести пятьдесят километров по прорытым каналам) триста кубических километров воды в год, нужно вынуть грунта пятьдесят миллиардов кубических метров. Каждый этот вынутый кубометр земли, приведя в пустыню воду, обеспечит при двух-трех урожаях в год шесть килограммов ценнейшего хлопка, тридцать килограммов сахару, сто килограммов шерсти, двести килограммов мясопродуктов. Эти цифры следовало помножить на пятьдесят миллиардов, чтобы представить себе несметное богатство, которое получит страна, способная выполнить эти титанические работы.

Если слить вместе все молоко, которое можно получить там, то молочная река, полноводнее Дона, ежегодно не иссякала бы в течение месяца.

Бывшие пустыни, орошенные сибирской водой, способны будут дать труд пятидесяти миллионам и прокормить полмиллиарда человек!

И для этого нужно вынуть пятьдесят миллиардов кубометров земли. На Днепрострое за тысячу пятьсот дней было вынуто только три миллиона. Но с помощью новейшей техники — исполинскими скреперами или гигантскими экскаваторами — пятьдесят миллиардов кубометров можно вынуть всего лишь за пять лет, а взорвать и того быстрее — за два года.

Мечта — первый этап проектирования!

Победоносно кончилась война.

Проектирование великих гидросооружений перешло в новую фазу.

Шли годы Волга преградилась плотинами, появились грандиозные гидростанции на нижней и средней Волге, вслед за ними Чебоксарская, наконец Братская на Ангаре. Волжские воды дошли до реки Урала, а с другой стороны в приуральские степи пришла сибирская вода Енисея и Иртыша. Морские суда плыли из Карского моря вверх по Енисею, через Тургайский канал, через Аральское пресное море в Каспий и оттуда поднимались до самой Москвы.

Полосы лесов изменили облик страны, создали новый климат. В центре континента возник как бы новый материк, материк плодородия. Перемены на поверхности земли могли бы увидеть наблюдатели с Марса. С каждым годом все богаче становилась страна.

А инженер Сергей Карцев, верный единой линии жизни, склонив седую уже голову над картами, задумывался над выполнением новых заданий.

Сибирская вода могла оживить все западные пространства среднеазиатских пустынь, но на восток от них простирались мертвые, голодные степи и каменная пустыня Гоби, которую ничем нельзя было оросить: не было ни рек, ни снеговых вершин А между тем и там можно было бы выращивать ценнейшие культуры, если бы удалось добиться сочетания богатства солнечных лучей с живительной влагой.

Как известно, гипотеза Сергея Леонидовича Карцева об исчезновении «незаконно» существующих пустынь после орошения Черных барханов потерпела крушение.

Но Карцев не сложил оружия и продолжал искать пути к уничтожению всех пустынь. Письмо сына об указании Волкова комплексно решать вопрос изменения климата пустынь и Арктики повернуло искания Карцева в новую сторону. Если воду нельзя привести по земле, то нельзя ли принести ее по воздуху?

Осенью Сергей Леонидович вернулся в Москву и начал работать над новой идеей. Он направил правительству докладную записку «О влиянии незамерзающей полыньи в полярных морях на состояние земной атмосферы и на возможное образование воздушных потоков».

Сергей Леонидович взял в Гидропроекте отпуск и занялся приведением в порядок своих архивов. Его загорелое лицо, покрытое похожими на рубцы морщинами, было теперь более сковано, чем обычно. Несмотря на внешнее спокойствие Сергея Леонидовича, его жена Серафима Ивановна отлично понимала внутреннее состояние мужа.

Как всегда, супруги виделись мало. Серафима Ивановна была директором одного из вузов столицы и встречалась с Сергеем Леонидовичем или поздно вечером, или рано утром.

У супругов Карцевых было заведено утренний кофе пить вместе. В эти часы они всегда вспоминали о сыне, переживали его невзгоды. Вместе радовались они, когда с полярной стройки сообщили, что ледяной мол готов и перерезал Карское море на две части.

Потом долго ждали вскрытия льдов. И чем дольше ждали, тем тревожнее им было. Выступление профессора Сметанкина в центральной газете, потребовавшего уничтожить мол, поразило стариков. С еще большим волнением ждали они новых известий.

Сергей Леонидович, ожидая Серафиму Ивановну, сидел за столом. Перед ним лежала газета, только что вынутая из почтового ящика.

Высокая, полная, почти совершенно седая, но быстрая в движениях, — чем то напоминала сына, — Серафима Ивановна вошла в столовую.

— Опять налил кофе сам? Ждешь меня, а потом будешь пить холодный кофе. Дай я тебе налью крепкого и горячего. Газеты вынул? От Волкова тебе ничего нет? — Ее низкий, громкий голос звучал сегодня несколько необычно. Она решительно выплеснула остывший кофе из стакана мужа в полоскательницу, налила горячего.

— Конечно, цикория не положил, — ворчала она. — Ты поедешь в Гидропроект? Нет? Будешь книгу кончать? Кто бы мне такой творческий отпуск предоставил? Вертишься как белка в колесе. Ну, читай… Как там у Алеши? — решилась она, наконец, задать главный вопрос.

Сергей Леонидович прекрасно знал, сколько материнской тревоги скрыто за привычными интонациями и фразами. Он начал читать тем всегда намеренно тихим голосом, который заставлял собеседника переспросить и потом внимательно слушать следующие фразы.

— «Льды вскрылись севернее ледяного мола… Корабли вышли в обход мола… Неутешительные прогнозы океанологов. Изучение льдов Карского моря в новых, созданных молом условиях обогащает науку…»

— Приговор судебный сыну родному вот так же, наверное, читают, таким же голосом, — сердито сказала Серафима Ивановна и полезла в карман за платком, чтобы вытереть глаза.

Сергей Леонидович отложил газету:

— Приговор не только ему.

— Знаю. Всем, кто в заблуждение его ввел, уверил, что хватит тепла у течения…

У матери сын никогда не бывает виноват. Серафима Ивановна во всех других вопросах умела быть объективной, но здесь, когда дело касалось ее Алеши, она оставалась прежде всего матерью, готовой, взъерошив перья, кинуться хоть на льва. И сейчас в том, что не вскрываются в отгороженном канале льды, виноваты были у Серафимы Ивановны все, кроме Алеши.

— Приговор, Сима, еще и мне, — печально закончил Сергей Леонидович.

— Тебе? Это еще что за новость! Ты-то тут при чем?

Сергей Леонидович стал аккуратно складывать газету. По его виду жена поняла, что он скажет сейчас что-то очень важное. Она никогда не спрашивала мужа, если он чего-то не договаривал, а не рассказывать о некоторых своих делах он мог месяцами. И уж она-то знала, что если он начнет говорить, то…

— Ты знаешь, Сима, — ровным голосом сказал Сергей Леонидович, — я подал докладную записку в Совет Министров.

Серафима Ивановна кивнула головой.

— Но ты не знаешь, что было в этой записке.

— Ждала, когда скажешь.

— И я ждал… ждал, когда меня позовут. Только после этого хотел тебе все рассказать.

— Благодарю за внимание и доверие, — с укором сказала Серафима Ивановна.

В соседней комнате зазвонил телефон. Серафима Ивановна вышла из столовой.

— Кто говорит? — громко кричала она в трубку. — Что? Кто? Позвать его? Может быть, что передать? Как? Волков просит приехать? В котором часу? Спасибо, спасибо, не беспокойтесь, обязательно передам.

Она показалась в дверях, высокая, громоздкая. Сергей Леонидович все слышал сам. Он уже поднялся со своего места, слегка побледневший.

— Чистая глаженая рубашка на верхней полке. Ты опять перепутаешь. Я сейчас тебе ее достану. Ордена наденешь?

— Зачем ордена? Не торжественный прием ведь.

— А ты говорил — приговор.

— За тем и вызывает, чтобы объявить. Объявить, что Алешина полынья не вскрывается.

— Значит, из-за Алеши вызывают?

— Нет, из-за меня.

— Никогда, Сережа, не прошу… Рассказывай сейчас же.

— Хорошо, — согласился Карцев.

— Я тебя сама отвезу и стану ждать в машине. По дороге все и расскажешь.

— А как у тебя в вузе?

— Да обойдутся один раз без меня, если и у сына и мужа… такое дело… — Серафима Ивановна махнула полной рукой, отвернулась и стала опять искать платок по карманам своего жакета мужского покроя.

Сергей Леонидович, сразу осунувшийся, постаревший, подошел к зеркалу, чтобы посмотреть, достаточно ли чисто он выбрит.

Глава третья

ЗАДУЮТ ВЕТРЫ

Серафима Ивановна Карцева была настолько же по-женски чуткой и сердобольной, насколько по-мужски энергичной и деятельной. Относиться пассивно к неудаче или несчастью, своему или чужому — все равно, она не могла. Алешину беду она переживала особенно глубоко еще и потому, что она означала крушение надежд Сергея Леонидовича.

Карцев сел в машину рядом с женой.

— Извини уж, — сказала она, — кружным путем повезу.

Машина плавно покатилась по мостовой. По обе стороны тянулись гранитные стены парапета, отделявшего от мостовой приподнятые тротуары. Над головой один за другим проносились мосты поперечных улиц.

— Не могу поверить, чтобы полынья не вскрылась, — сказал Сергей Леонидович. — Подумал, с чего же начать рассказывать, а сам так и вижу полынью вдоль всех сибирских берегов.

— А ты верь, что еще вскроется, — осторожно сказала Серафима Ивановна.

Машина мчалась по широкой магистрали. С обеих ее сторон просвечивала зелень бульваров. Поперечные улицы здесь ныряли в тоннели. Серафима Ивановна уже не обгоняла идущие впереди машины. Спрашивать мужа она больше не стала. Все равно бесполезно.

Он начал сам:

— Большое дело, Сима, задумал.

Машина свернула к порту.

— Ну, ну! — Серафима Ивановна локтем подтолкнула мужа, чуть наклоняя к нему голову, чтобы лучше слышать.

— Помнишь мой провал с гипотезой «о незаконных пустынях»?

Серафима Ивановна вздохнула.

— Алеша письмо мне прислал… Ему сказали, что решать проблему изменения климата зоны пустынь и Арктики надо комплексно.

Слева, за фасадами домов, за зеленью парков поднимались мачты морских кораблей, казавшихся здесь, в Москве, огромными.

— Вот видишь, — указал Карцев, — ледокольный корабль. Каков красавец!

Виднелись только мачты и труба корабля, но Серафима Ивановна кивнула головой, соглашаясь, что это действительно красавец.

— Пойдет он отсюда по Волге, через Каспий, поднимется вверх по Новому Енисею.

— Знала, куда тебя везти, чтобы удовольствие доставить.

Карцев продолжал негромко, словно его не прерывали:

— Пройдет через Аральское море, выйдет через Тургайский канал в Старый Енисей и спустится в Карское море.

— Мол Алешин вспомнил?

— Да, Алешу вспоминаю, потому что он как бы мой соавтор, только об этом и не подозревает.

— Как же это он соавтором стал?

— Дело в полынье, которая должна появиться южнее Алешиного мола.

Серафима Ивановна заметила, как оживился Сергей Леонидович.

— Полынья протянется вдоль берегов Сибири на четыре тысячи километров, — говорил Карцев. — Над ней зимой будут туманы. И это замечательно.

— Что тут замечательного? Плавать как?

— Плавать в тумане с помощью радиолокаторов легко. На экране все видно. Замечательно то, что воздух над полыньей будет теплее. Он поднимется вверх, а с севера и с юга полыньи на его место устремятся более холодные массы воздуха. Они столкнутся и получат общее движение в направлении вращения Земли, с запада на восток. Вдоль полыньи всю зиму будут дуть устойчивые ветры, нечто вроде искусственно созданных пассатов. Понимаешь, от Новой Земли и до Берингова пролива.

— Грандиозно!.. И что же?

— Слушай, Сима! Раз в атмосфере появится движение воздуха вдоль полыньи на севере, то на юге, — я подсчитал, где именно, — появится встречное движение воздуха.

— И где же это будет? — Серафима Ивановна остановила машину.

— Севернее Гималайской горной гряды, то есть над зоной пустынь, — торжественно сказал Карцев и откинулся на спинку сиденья.

— И что же? — осторожно спросила Серафима Ивановна.

— Не поняла? — Карцев улыбнулся и продолжал, по-прежнему не возвышая голоса. — Эти два потока замкнутся, Сима. Замкнутся, образовав гигантское «Кольцо ветров». И это «Кольцо ветров» без всякой затраты энергии вынесет в Арктику нагретые в пустынях массы воздуха, а из Арктики принесет в пустыни, — да еще в какие пустыни: в Монгольскую Гоби, в Китайскую Гоби, которые нечем оросить, в голодные степи, в наши восточные неорошенные пустыни — принесет туда массы прохладного воздуха, напоенного арктической влагой!

— Да что ты! — едва не всплеснула руками Серафима Ивановна.

— И в пустынях начнут выпадать дожди! Потекут реки, найдут свои старые, забытые русла и превратят весь тот край в сад, Сима. И не понадобится никаких новых ирригационных сооружений. Все получится само собой!

Сергей Леонидович вынул платок и вытер лоб.

— Ну, знаешь, Сергей Леонидович, действительно чугунным человеком надо быть, чтобы про такое дело молчать, мне ни слова не сказать! — и Серафима Ивановна возмущенно включила мотор.

— Правда, грандиозно? — спросил Карцев, и вопрос его прозвучал по-смешному робко.

— Ну вот что, — Серафима Ивановна внезапно остановила турбобиль. Шедшая сзади автомашина с шумом пронеслась слева. — За такую идею… — она резким движением притянула обеими руками к себе седую голову Сергея Леонидовича и поцеловала его прямо в губы.

Двое пешеходов изумленно переглянулись. Странно было видеть целующихся в машине стариков.

— А за то, что молчал, — продолжала Серафима Ивановна, — сама молчать буду. Пока не доедешь, слова от меня не услышишь.

Но Серафиме Ивановне не удалось выполнить свою угрозу. За ее спиной послышались настойчивые телефонные звонки. На задней стенке турбобиля висел с виду самый обыкновенный автоматический телефон. В машине, так же, как и в вездеходе, на котором Сергей Леонидович блуждал по пустыням, был радиоаппарат, включенный параллельно с квартирным телефоном Карцевых.

Сергей Леонидович протянул руку и взял трубку:

— Что? Радиограмма с гидромонитора? Очень прошу, передайте по телефону.

Серафима Ивановна остановила машину.

— Повторяй, записывать буду, — сказала она.

Сергей Леонидович размеренным голосом произносил текст, Серафима Ивановна неразборчиво, дрожащими от волнения руками записывала его:

«Как известно, льды вскрылись не южнее, а севернее мола. Отвергаю требование уничтожения мола. Крепко стою на том, что он оправдает себя, если даже полынья не вскроется…»

Старики Карцевы переглянулись. «Полынья не вскроется»? А ведь «Кольцо ветров» основывается на предположении, что полынья существует вдоль всего сибирского побережья!

— Диктуй, диктуй дальше, — сердито заторопила Серафима Ивановна.

«…Если даже полынья не вскроется, поскольку лед в отгороженной части моря, защищенной от паковых льдов, будет тонким, проходимым для ледоколов и летом и зимой. Хочу, чтобы вы не потеряли веры в своего сына. Не отступлю.

Крепко обнимаю, ваш Леша».

Старики долго молчали.

— Кажется, настоящий человек получился, — сказал, наконец, Сергей Леонидович.

— Да, не сдается. Но только не о том мечтал.

— Он не о том мечтал, а я не на то рассчитывал.

— Да, правда, Сергуня, — печально сказала Серафима Ивановна. — Заворожил ты меня. Мне уже показалось, что и полынья вскрылась и «Кольцо ветров» появилось…

— Поедем, Сима, пора. Сейчас мне напомнят, что полынья не вскроется. Рад, что хоть сын наш молодцом стоит.

— Леша наш… — задумчиво повторила Серафима Ивановна.

Больше супруги Карцевы, погруженные в глубокие невеселые думы, не разговаривали. Только остановившись, Серафима Ивановна сказала мужу растроганным голосом:

— Ну, Сергуня… сердце мое с тобой будет, — она вынула платок и вытерла уголки глаз. — Если сердцу этому беспокойному верить, то…

— То? — выжидательно спросил Сергей Леонидович.

— Будто в ледовую разведку оно у меня ходило и больше летчика Росова увидело.

Сергей Леонидович благодарно улыбнулся.

Серафима Ивановна нахмурилась.

— Машину напротив дома поставлю. Ждать буду. Не вздумай в метро отправиться. Я ведь тебя знаю. Забудешь про меня.

— Не забуду, — очень серьезно сказал Карцев и пожал большую, сильную руку жены выше локтя.

Через десять минут он вошел в приемную.

— Совещание океанологов у товарища Волкова несколько затянулось, — встретил его секретарь. — Николай Николаевич просит извинить его и, если вы найдете это возможным, подождать несколько минут.

«Совещание океанологов?» Сергей Леонидович почувствовал легкое головокружение и боль в сердце. Он сел на диван и принял нитроглицерин, с которым никогда не расставался. Через некоторое время сердце успокоилось, дыхание пришло в норму. Сергей Леонидович вынул платок и вытер влажный лоб. «Начал сдавать», — подумал он.

Дверь кабинета открылась. В приемную, мирно беседуя, вышли хорошо известный Карцеву друг Алеши океанолог Петров и враг ледяного мола профессор Сметанкин. Они остановились у окна и стали что-то обсуждать вполголоса. Маленький лысый профессор смеялся и хлопал бородача Петрова по плечу. Тот крепко пожал руку Сметанкину и о чем-то снова оживленно заговорил с ним.

Из кабинета стремительно вышел худощавый ученый с темными вьющимися волосами, разделенными седой прядью. Вместе с ним появилась статная, красивая женщина с кольцом кос на голове. Она решительно подошла к профессору Сметанкину. Тот сначала сердито погрозил пальцем, а потом вдруг расцеловался с ней. Петров почтительно пожал ей руку. «Кажется, академик Овесян со своей помощницей», — подумал Сергей Леонидович. Из кабинета вышла целая группа ученых и вместе с ними академик Омулев.

Потом в двери показалась высокая фигура Николая Николаевича Волкова.

— Прошу вас, товарищ Карцев, — громко и отчетливо сказал он.

Все присутствующие услышали имя Карцева и оглянулись. Быть может, они рассчитывали увидеть строителя ледяного мола. Сергей Леонидович, провожаемый взглядами, неторопливо прошел в кабинет. Николай Николаевич сам запер за ним дверь.

— До сих пор знал только вашего сына, — радушно сказал он.

— И я с вами, Николай Николаевич, через сына знаком, — просто ответил Сергей Леонидович. — От Алексея я узнал о задаче менять климат пустынь и Арктики комплексно.

Волков чуть нагнулся, вслушиваясь в негромко сказанные слова. Он все еще стоял, хотя гость по его приглашению уже сел в кресло.

— Задача может решиться только так. Ваша записка внимательно изучена. Ученые дали свои заключения. — Николай Николаевич сел за стол и придвинул к себе бумаги. — Ученые подтвердили ваше предположение о возникновении «Кольца ветров», как только появится незамерзающая полынья в Арктике.

Карцев опустил голову. Вот когда ему будет сказано, что такая полынья в Арктике не появится. Но Николай Николаевич, к удивлению Карцева, ничего об этом не сказал. Он продолжал все в том же доброжелательном тоне:

— Ваша гипотеза, Сергей Леонидович, привлекла внимание партии и правительства: задача улучшения климата Земли и в первую очередь того полушария, где уже строится коммунизм, в ближайшее время неизбежно должна была встать перед нами. Вы указываете один из возможных путей решения задачи. Роль ледяного мола неизмеримо возрастает. Это вполне закономерно. Однако я должен разочаровать вас. Идея, как она изложена вами, не может быть принята.

— Не может быть принята? — тихо переспросил Карцев. Ему вспомнилась Серафима Ивановна, ждущая его у ворот.

— Не может быть принята в том виде, как вы ее представили.

— Я понимаю… — начал было Карцев, но замолчал.

Николай Николаевич вежливо подождал, но, видя, что гость молчит, снова заговорил:

— Мне поручено, — Волков оттенил эти слова, — передать вам критические замечания, которым была подвергнута здесь ваша идея. Первое: какие у нас с вами основания безоговорочно утверждать, что южная часть «Кольца ветров» пройдет именно над зоной пустынь?

— Зона пустынь проходит севернее высочайшей горной гряды. Это дает основание предполагать…

— К проблеме управления климата нашего полушария мы хотим подойти реально. Нас не устроят только предположения. Трасса «Кольца ветров» должна быть строго запланированной и управляемой.

— Запланированной? Управляемой? — переспросил Карцев, думая, что он не понял.

— Запланированной, потому что нам нужно провести поток арктического воздуха именно над пустынями. Управляемой, потому что мы не можем допустить, чтобы в жаркое летнее время раскаленный воздух пустынь пронесся с юга на север через наши плодородные равнины и иссушил бы поля.

Карцев провел рукой по зачесанным назад волосам, лишь этим жестом выдав, что он поражен таким необычным заданием.

— А потому «Кольцо ветров» должно действовать тогда, когда мы захотим, и проходить по тем местам, где мы пожелаем, — закончил Волков.

Карцев с молчаливым вопросом смотрел на него. Николай Николаевич встал и подошел к стенной карте. Сергей Леонидович тоже поднялся. Он доставал Волкову чуть до плеча, но что-то в сдержанной неторопливости каждого из них, в глубоких складках у губ, в прямом, открытом и уверенном взгляде роднило их.

В словах Волкова звучала непреклонная уверенность, в позе Карцева было напряженное внимание.

— В наше время атомная энергия становится обыденностью. Для уравнивания климата— полушария мы и привлечем атомную энергию. Но не для того, чтобы, как думали некоторые горячие головы, подогревать атомной энергией холодные места Земли, — это было бы крайне неэкономично. Значительно целесообразнее «перемешивать» земную атмосферу, равномернее распределяя по Земле бесплатную энергию солнечных лучей.

— Но вы говорите, что атомная энергия все же нужна…

— Проблемой искусственных ветров занялись не вы первый, Сергей Леонидович. Есть предложения для той же самой цели создать на трассе ветров искусственные тепловые очаги. Такими очагами могут быть массы нагретой атомной энергией воды. Атомные установки можно построить с таким расчетом, чтобы подогретые ими воды вызвали устойчивые ветры.

— Это правильная мысль, — согласился Сергей Леонидович, внимательно всматриваясь в карту, словно он видел уже на ней места расположения будущих, атомных установок.

— Мы построим такие установки, скажем, вот тут, на реке, — показал Волков. — Пусть отепленная река поведет ветвь «Кольца ветров» на север, к Карскому морю, где начинается великая северная полынья. На востоке, — об этом еще предстоит подумать, — мы создадим установки с таким расчетом, чтобы повернуть ветры на юг, доводя их до той самой параллели, где начинаются пустыни, но так, чтобы ветры не погубили местных урожаев излишней влагой и прохладой.

Волков походил на полководца, разъясняющего полученный свыше план боевой операции.

— Стоит вам прекратить работу атомных установок в определенное время года, и созданное нами «Кольцо ветров» выключится. Спеющие сельскохозяйственные культуры могут не бояться наших «искусственных суховеев».

— Выключать ветры? — деловито переспросил Карцев.

— Именно выключать. Как электрические фонари. Впрочем, аналогия не вполне точная. «Выключать» в том смысле, что «Кольцо ветров» не пройдет в ненужном нам месте. О том, как оно пройдет, пока можно говорить лишь гипотетически. Это еще предстоит изучить. Вероятнее всего, что само по себе оно пройдет не так, как вы предполагали, а замкнется в верхних слоях атмосферы, — будет «стоять ребром». Когда же будет искусственно создана тепловая трасса, «Кольцо ветров» ляжет на землю именно так, как вы того желали. Таким путем мы сможем управлять погодой. Американцы тоже претендуют на управление ветрами. Но это им, по их же словам, пока не под силу. А вот нам с вами, Сергей Леонидович, нашему народу управлять земной атмосферой будет как раз по плечу. Улучшение климата Земли — одно из условий достижения всеобщего изобилия. Мы начали и с малого и с великого: с удобрения полей и грандиозного лесонасаждения, с осушения болот и освоения просторов целинных земель, наконец с похода на голодные степи и пустыни. И вполне естественно приняться сейчас за управление земной атмосферой, за отепление Арктики, за ликвидацию всех — и знойных и холодных — пустынь полушария. «Кольцо ветров» может стать символом дружбы и единения народов, строящих коммунизм, символом их силы, направленной на достижение счастья всего человечества, — и Волков крепко пожал жесткую, сильную руку инженера.

Около ворот по площади медленно прогуливалась грузная седая женщина. Она, близоруко щуря глаза, пристально вглядывалась в каждого человека, выходившего из ворот.

Глава четвертая

НА СЕВЕР

Эта ночь далась Маше тяжело. Еще на совещании у Волкова она с трудом овладела собой, узнав, что они с Овесяном должны вернуться в Проливы на летающей лодке Росова.

«Росов!..» — и Маша не могла уснуть всю ночь.

Как все нелепо, глупо, досадно!.. Зачем только она захотела еще раз увидеться с Росовым? Что это? Любопытство, женское тщеславие или еще что-нибудь? Зато как была наказана!..

И Маша, кусая подушку, еще и еще раз во всех подробностях вспоминала.

Она пошла на аэродром, когда узнала, что в Проливы пришел самолет Росова. Она нашла «воздушных мушкетеров» в буфете. Какое счастье, что хоть Росова с ними не оказалось! Летчики были навеселе и шумно встретили свою пассажирку. И хотя Маша сразу же почувствовала неловкость, она все же, набравшись смелости, попросила Костю передать Росову записку. Она помнит ее наизусть:

«Мне бы хотелось послать эти строчки со стариком оленеводом, которого мы повстречали с вами. Но, кажется, мне не встретить его еще раз…

Маша».

Да, она подписала записку так, как он начал называть ее тогда.

Самолет Росова улетел. Ответа не было. Он пришел по почте.

«Уважаемая Мария Сергеевна!

Вот как получилось. Не за ту вас принял. Думал, обычное приключеньице. Неожиданное предложение в таких случаях безотказно действует. Проверено! Потом, конечно, признаешься: женат, дескать, и все такое прочее… Брачное свидетельство покажешь, фотографию жены и детишек… Оно и к лучшему. Приключеньице не должно затягиваться.

Можете считать меня кем угодно, будете правы. Но оцените хотя бы то, что не таюсь перед вами, а потому старика с хореем еще раз не ищу.

С сожалением Д. Росов».

Маша изорвала письмо в мелкие клочья и поклялась, что о Росове никогда больше не вспомнит и не встретится с ним никогда, никогда… И вот теперь это неизбежно.

Елизавета Ивановна, всю ночь слышавшая, как Машенька ворочается в постели, на рассвете вышла провожать дочь на балкон. Строгая, с горько опущенными уголками рта, она ни о чем ее не спросила, почти уверенная, что виновника девичьих слез видит перед собой. «Женатый ведь…» — гневно подумала Елизавета Ивановна и даже не махнула рукой заехавшему за Машей Овесяну.

Состояние Маши не ускользнуло и от академика. Когда он уезжал в Проливы, Маша смотрела на него слишком печальными глазами. Он улетел в некотором смятении и, несмотря на увлеченность работой, много думал о себе и Маше. И он решил покончить все разом, едва «это» проявится снова, но Маша, прилетев в Проливы, была по-старому приветливой и спокойной, правда чуть рассеянной. Амас Иосифович не нашел повода для объяснения. Но сейчас состояние девушки чем-то напоминало Амасу Иосифовичу их прощание год назад.

— Вы словно поднимались на шестой этаж, а не спускались, — сказал академик.

— Торопилась.

— Не уверены в «подводном солнце»? Маша задумчиво покачала головой.

— Так что же?

— Лучше не спрашивайте, — Маша покраснела и, почувствовав это, отвернулась.

«Может быть, сейчас и надо все выяснить?» — подумал академик. Он нахохлился и сразу же приобрел какое-то сходство с ястребом.

— Сашоль видели? — спросил он, словно призывая сюда «на помощь» дочерей.

— Вы не знаете, Амас Иосифович, как приходит…

— Что? Любовь? — перебил академик.

Маша испуганно посмотрела на академика.

— Любовь ко мне пришла в блиндаже. Рвались снаряди, а связистка рядом кричала в трубку: «Волга, Волга, я — Кама!» Снаряд попал в накат. Нас завалило. Я выбрался первый, откапывал ее. Бледная была и чем-то родная, близкая. А когда вскоре она потеряла руку, я почувствовал, что стала мне еще дороже. Так приходит любовь.

Маша не поняла, почему Амас рассказывает ей об этом. Случись это год назад, она, может быть, несдержала бы слез. А сейчас она думала, что у любви тысячи, миллионы путей!..

— Нет, я хотела спросить, как приходит летающая лодка к Кремлевской набережной? По воздуху или по воде?

— А! — сказал Овесян и рассеянно замолчал, так и не ответив на Машин вопрос.

По пустынной Кремлевской набережной, размахивая руками, мчался низенький летчик в одеянии, несколько неожиданном в таком месте: на нем был комбинезон, шлем и унты. У низко сидящей в воде, специально пригнанной сюда баржи-причала стояла летающая лодка с высоко приподнятыми, отнесенными к хвосту крыльями.

Около парапета набережной летчик столкнулся с товарищем по экипажу:

— Мухтар, слушай! Сейчас узнал. Она летит с нами.

— Кто она? Балерина Фетисова, которая вчера танцевала в «Ромео и Джульетте»? — ехидно осведомился бортмеханик.

Костя, — это был он, — махнул рукой:

— Сама Джульетта! Учительница наша с дипломом доктора наук! Понял?

Аубеков свистнул. Оба посмотрели на летающую лодку. В полуоткрытом стеклянном куполе виднелась плечистая фигура командира корабля.

— Докладывай Ромео, — многозначительно кивнул в его сторону Мухтар.

Костя сбежал по трапу на баржу.

— Разрешите доложить? — вытянулся он перед удивленным Росовым. — Имею список пассажиров.

— Волков? Знаю, — твердо сказал Росов.

— Нет. Еще некоторые…

Росов пожал плечами и взял протянутый Костей список. Прочел, нахмурился. Взглянул на Костю, но тот уже исчез…

Около командира вырос штурман Шевченко:

— Разреши, Дмитрий, гостей встретить. Командир, дескать, занят.

— Нет, — отрезал Росов. — Сам встречать буду.

Скоро появились пассажиры. Почти одновременно подошли академик Омулев и профессор Сметанкин. Ученые очень вежливо раскланялись друг с другом, но, идя вместе по набережной, от самой Красной площади, не произнесли ни слова.

Знакомясь с Росовым, которого он, вероятно, забыл, профессор Сметанкин сказал:

— Не люблю летать. Тошнит всю дорогу. Я и море ненавижу. Так всю жизнь и поступаю себе наперекор: летаю и изучаю моря, чего вам не желаю, молодой человек.

Росову этот неприятный с виду старик понравился своей прямотой и какой-то горькой насмешкой над самим собой.

— Старье, — презрительно указал Сметанкин на летающую лодку.

Только сейчас Росов узнал в старике незадачливого водителя старой машины, застрявшего с Машей Веселовой на шоссе.

— На этой лодке — урановый реактор, — веско заметил Росов.

— Разве это самолет, если ему для посадки непременно вода нужна? — продолжал Сметанкин.

Росов чуть покраснел от злости.

— Зимой, профессор я на самолете, а летом — на лодке, — отчетливо сказал он, — у нас летом в Арктике вода повсюду. На своей лодке я в тундре где хотите сяду и снова в воздух поднимусь. Мне аэродромов не надо.

Показалась группа людей. Впереди шла статная женщина. Росов узнал в ней Машу и заставил себя остаться. Позади шли Волков, Александр Григорьевич Петров и академик Овесян.

Александр Григорьевич говорил Волкову о Ходове:

— Человек обречен. Врачи признались мне, что помочь нельзя. Раковая опухоль…

— Очень жаль Василия Васильевича, — сказал Волков. — Замечательный строитель, настоящий коммунист.

— Облучение искусственными изотопами пробовали? — вмешался Овесян. — Я знаю работы многих научных институтов. Атомная энергия может победить рак.

— К сожалению, опухоль задела внутренние органы. Врачи говорили, что могли бы справиться, будь опухоль доступна.

— Ах, ваши врачи! — махнул рукой Овесян. — Самое простое, если опухоль доступна и ее можно вырезать или облучить. Я понимаю, что нельзя для облучения вспарывать живот или вводить в клетчатку радиоактивное вещество, которое потом останется в теле, как неизвлеченная пуля. Впрочем, кажется, стоит вспомнить средневековую алхимию.

— Алхимию? — поднял брови Волков.

— Именно! — живо отозвался Овесян. — Срочно поручу своим лаборантам получить побольше золота. Я пошлю его в различные медицинские институты, чтобы они «озолотили» всех своих подопытных кроликов.

Маша подошла к причальной барже. Росов все еще стоял там.

— Воздушные мушкетеры! — приветливо сказала Маша, протягивая Росову руку. Глаза ее сияли. Они были именно такими, синими с радужными лучиками к зрачкам, какими помнил их Росов.

Сметанкин стал целоваться с Машей. «Пренеприятнейшая личность», — вдруг подумал о нем Росов.

— В путь! — скомандовал Волков.

В отсек пилотов Росов прошел, нагнув голову, стараясь ни на кого не смотреть. С баржи отдали чалки. На «малом воздухе» заработал реактивный двигатель. Лодка медленно отделилась от мостков и поплыла, как глиссер, вверх по течению к Каменному мосту.

Изящная, словно настороженно приподняв отогнутые назад крылья, она вышла на середину реки. Редкие в такой ранний час прохожие останавливались, — не так часто увидишь на Москве-реке летающую лодку! С приглушенным ревом лодка прошла под аркой моста.

Два буруна высоко взлетали у ее носа, волны разбегались к гранитным набережным.

Шпили высотных зданий поблескивали золотом в лучах еще не взошедшего солнца. Прохожие на Крымском мосту видели, как пронеслась лодка по глади мимо Парка культуры и отдыха, мимо многоэтажных, еще спящих громад домов, помчалась к ажурной дуге одним взмахом переброшенного через реку моста Окружной железной дороги. Было страшно, что лодка не успеет подняться, заденет за железную ферму. Но лодка прошла под мостом и взмыла вверх уже у Ленинских гор, там, где река делает излучину.

Маша с волнением смотрела на здание родного университета, на целый город этажей дворца молодости и науки.

Юноши и девушки, с самого раннего утра готовясь к приемным испытаниям в университет, отбросили книжки и, запрокинув голову, провожали глазами серебряную стрелу с легким оперением. Она делала вираж, ложась на северный свой курс.

Глава пятая

ОТ ПОЛЯРНЫХ ВОРОТ

Командир летающей лодки Росов, доставив правительственную комиссию в Проливы, получил очень неприятный приказ. На время предстоящих испытаний атомной установки он «поступал в распоряжение доктора технических наук Веселовой».

В тундре после таяния снегов появилось множество разноцветных озер: то голубых, то зеленоватых, то мутных. На одном из них, достаточно длинном для разбега, и стояла готовая к полету лодка. Росов хотел послать Костю, чтобы тот явился к Веселовой на пост управления, в небольшой домик на морском берегу, километрах в двух от озера, но члены экипажа убедили командира, что он должен пойти сам.

Росов долго собирался, вздыхал, чертыхался. «Воздушные мушкетеры» молча переглядывались между собой. Они отлично понимали состояние своего друга и начальника.

Наконец Росов крякнул, решительно перебрался на мостик, к которому была причалена лодка, и, шагая вразвалку, отправился в тундру. Росов знал, что атомная установка должна дать пар для оттаивания слоя вечной мерзлоты, но не представлял, зачем Веселовой понадобится самолет.

Густой и сочный травянистый покров тундры пружинил под ногами, и Росову казалось, что его подбрасывает при каждом шаге. Поэтому, вероятно, он и идет слишком быстро.

Невдалеке от поста управления он заметил на берегу членов комиссии, которых недавно доставил из Москвы. Росов был рад поводу задержаться и подошел к ним.

Низенький профессор, увидев летчика, схватил его за рукав.

— Видите? — злорадно сказал он. — Кто был прав? Ваш покорный слуга, профессор Сметанкин. Вы, осмелюсь вам напомнить полярный летчик! Вам ли не очевидно, что тепла Нордкапского течения заведомо не хватает, чтобы растопить льды? Вот оно, скованное льдом море, которому давно пора вскрыться. Поневоле приходится придумывать всякие фокусы, вроде того, чтобы «поменять местами ледяной покров моря и слой вечной мерзлоты».

Росов не понял, о чем говорил сердитый старик, и ничего не ответил.

Буйная зелень тундры доходила до самого берега. На крутом обрыве стояли Волков, Омулев и Овесян. Их темные силуэты отчетливо выделялись на белом фоне ледяной равнины, начинавшейся внизу от песчаного пляжа.

Резкая граница между двумя соприкасающимися мирами — зеленой тундрой и замерзшим морем — бросилась сейчас в глаза Росову. Вдоль всего берега лежали огромные трубы, уходя вдаль, насколько хватает глаз. Росов знал, что они предназначались для перегретого пара, однако не мог представить, как же пар попадет в трубы.

Не найдя больше предлога для задержки, он вздохнул и отправился на пост управления. К железобетонному домику с неимоверно толстыми стенами по неглубокой открытой канаве тянулись высоковольтные кабели. Из-за ближнего холма виднелась крыша большого, тоже прочного железобетонного здания. Там помещалась атомная электростанция. Она пока еще, как слышал Росов, работала на расщепляющемся уране, ядерная энергия которого поднимала пар высокого давления. Впоследствии, когда появится «подводное солнце», пар для этой станции будут брать, как говорили члены комиссии, с «поверхности моря».

Маша Веселова стояла на крыльце пункта управления в одном платье, хотя на ветру было холодно. Она смотрела на летчика, и нельзя было понять, о чем она думает.

Росов остановился в нескольких шагах от крыльца и отрапортовал по-военному:

— Летающая лодка и ее экипаж находятся в вашем распоряжении. Докладывает командир лодки Росов.

— Спасибо, Росов, — кивнула Маша.

— Разрешите узнать, какая будет поставлена задача?

— Обычная для вас ледовая разведка, — улыбнулась Маша.

— Слушаю, — невозмутимо отозвался летчик.

— Нужно будет изучить с воздуха, как повлияет «подводное солнце» на ледяной покров моря.

— Разрешите идти?

— Нет. Сейчас передан сигнал тревоги. Я ждала, пока вы подойдете. По второму сигналу я взорву атомную бомбу.

— Атомную бомбу? — насторожился Росов, невольно оглядываясь на озеро, где осталась его лодка.

— В море, под водой. И достаточно далеко отсюда, — успокоила его Маша. — «Подводное солнце», надо зажечь. «Спичка» должна дать температуру в десять миллионов градусов.

— Жарковато, — усмехнулся Росов.

— Будет эффектное зрелище. Вы увидите его из нашего укрытия. Расскажете своим… ребятишкам, — Маша и бровью не повела, сказав это.

Росов не заметил подвоха:

— Непременно расскажу, если разрешаете. Сестренка из школы самых отчаянных приведет.

— Пойдемте в укрытие. Члены комиссии уже прячутся, — скрывая улыбку, сказала Маша.

Росов оглянулся и увидел, что ученые, около которых он только что был, один за другим исчезают, очевидно куда-то спускаясь.

Маша повела Росова в железобетонный домик. Оказывается, здесь тоже нужно было спускаться ни лестнице. Основная часть пульта управления помещалась под землей. В совершенно круглой комнате на стенах укреплены были незнакомые Росову приборы с циферблатами. Сам пульт управления был очень прост. Черная эбонитовая панель, расположенные в один ряд кнопки с надписями, в два ряда над ними — сигнальные лампочки.

Через узкие бойницы как раз на уровне земли видно было покрытое льдами море.

Маша заняла место за пультом рядом с оператором и скомандовала:

— Всем надеть темные очки!

Откуда то послышатся голос Овесяна:

— Мария Сергеевна! Все ли у вас готово?

— Все готово, Арамаз Иосифович, — ответила Маша, торжественно произнеся полное имя академика.

— Даю предупреждение на электростанцию, на летающую лодку, в поселок строителей… по тундре… Внимание!

— Внимание! — раздалось теперь снаружи, очевидно из репродукторов, установленных в тундре. — Внимание! Через несколько минут в море будет произведен атомный взрыв. Рекомендуется пройти в укрытия и не смотреть в сторону моря без темных очков. Внимание!

Голос смолк. На руке у Росова тикали часы. В такт им напряженно билась жилка на виске. В ушах звенело, как бывает при подъеме на большую высоту или в полной тишине. Через бойницу была видна пригнувшаяся к земле трава. Она шуршала на ветру.

Росов оглянулся на Машу. Темные очки скрывали ее глаза. Наверное, он сейчас не существовал для нее. Он переступил на другую ногу и невольно затаил дыхание.



Раздались один за другим короткие сигналы, какие дают по радио при проверке времени. Один, другой, третий, четвертый, пятый…

Оттого, что Росов не знал, сколько их будет, он непроизвольно напряг мускулы, сжал челюсти, сощурил глаза.

— Шесть, семь, восемь девять…

Последний сигнал был длиннее.

За спиной Росова что-то щелкнуло, но он не обернулся.

В первый момент ему показалось, что в море ничего не изменилось, — та же спокойная, белая равнина. Но в следующее мгновение почти у самого горизонта над поверхностью льда словно вырос или появился прежде невидимый яркий и толстый столб. Вверху он стал расплываться, клубиться, и скоро на гиганском стволе толщиною в полкилометра будто выросли покрытые облачной листвой ветви. Надо льдом теперь на высоту не менее полутора километров, — летчик определил это безошибочно, — поднимался развесистый дуб-колосс, раскинув над морем свою клубящуюся, живую крону. У воображаемых корней море как бы приподнялось, образовав не то белый холм, не то постамент. Вскоре сходство с исполинским деревом исчезло. Крона его расплылась, превратилась в грибовидное облако. Точно судить о его цвете Росов не мог, поскольку был в темных очках.

И только теперь докатился звук. Голову словно сжало с двух сторон, тряхнуло, в глазах потемнело. Гул продолжался, и Росов не мог понять, гудит у него в голове или гремят раскаты.

Он снял очки и оглянулся. Маша, положив перед собой очки, смотрела мимо него. Лицо ее было взволнованно, глаза расширены. Она стояла в напряженной позе, закусив губы и всматриваясь в даль, как будто стараясь увидеть такое, чего никто, кроме нее, не увидит. Руки ее лежали на панели. Пальцы нажали одну за другой три кнопки.

Чудовищный гриб висел над горизонтом. Основание его стержня стало ослепительно белым.

— Это пар… наш пар, — радостно сказала Маша. — «Подводное солнце» зажглось.

Ледяное поле под расползающимся грибовидным облаком стало темным.

— Теперь можно выйти на берег. На таком расстоянии радиоактивность не опасна, — сказала Маша, вставая.

Росов поднялся и вышел следом за нею.

В тундре ничего особенного не произошло, только над морем нависла темная штормовая туча.

— Чистая вода… полынья, — указала Маша на горизонт. — Вы не представляете, сколько там выделяется сейчас тепла. Скоро теплая волна дойдет до берега.

Росов шел за Машей к укрытию, где находились члены комиссии. Ледяная равнина менялась. Ее пересекли трещины, она не была теперь такой мертвенно безмятежной, как несколько минут назад. Росову даже показалось, что кое-где из трещин поднимается пар.

Члены комиссии тоже вышли из укрытия. Они стояли на берегу, наблюдая за поведением льдов. Прибрежное ледяное поле оживало на глазах, вспучивалось, трескалось. Над ним клубился пар.

Росов переводил восхищенный взгляд с моря на Машу.

Маша не замечала Росова, может быть забыла о нем. Со стороны моря несся гул, какой бывает при сдвижке льдов. Льды действительно двигались, расходились, образуя разводья. Между льдинами вода клокотала. Обломки льдин плясали в кипящей воде. Над морем стелился туман, горизонта уже не было видно. Скоро пляску льдин можно было видеть лишь у песчаного пляжа.

Росов вспомнил, как забавлял он ребят, учеников сестры. В кипяток опускались кусочки сухого льда, твердой углекислоты, добытой у продавщицы мороженого. Эти кусочки носились по тарелке с горячей водой, выпуская клубы пара. Нечто подобное происходило и в море. Лед клубился, вода клокотала, туман надвигался на берег.

Люди с трудом различали друг друга. Росов только знал, что Маша стоит неподалеку, угадывая ее фигуру. Чтобы услышать ее голос, он сказал:

— Неужели все льды растопило, до самого берега?

— Скоро растопит, — заверила Маша.

— Это что же?.. Сколько энергии понадобится?

— Вода подогревается своей собственной энергией.

— Черт возьми! — восхитился Росов. — Впору хоть все арктические льды растопить, Арктику ликвидировать.

Маша рассмеялась:

— Такие предложения уже делались. Это невыполнимо. Но не по вине физиков. Знаете, что произойдет, если растопить все льды Арктики?

— Тепло будет? — предположил Росов.

— Не только тепло. Поднимется вода в морях. Затопит порты и города… Кажется, в Европе из всех столиц на суше останется только Москва.

— Да, почтенный мой коллега, — говорил Петрову профессор Сметанкин. — Наши физики действительно могутнее ваших строителей. Конечно, нельзя растопить все арктические льды, но очистить от них побережье с помощью атомной энергии, очевидно, вполне возможно. Вот тогда и будем плавать здесь зимой. А ледяной мол ваш, батенька, вы уж не сердитесь, не нужен. Всегда утверждал, что он не нужен, и, как видите, прав.

— Ошибаетесь, Дмитрий Пафнутьевич, — заметил Петров. — Забываете, что льды дрейфуют. Зимой ветры с севера двинут льды в отогретую полынью, и снова не будет кораблям пути. Одни физики такую проблему не решат.

— Новое в науке и технике рождается на стыке различных областей знания, — вмешался Волков, слышавший разговор океанологов. — Мы именно это имели в виду, когда решали вопрос о стройке опытного мола в Карском море, когда решали вопрос об экспериментальной установке «подводного солнца» в том же районе. Ледяной мол надежно защитит прибрежную морскую полосу от дрейфующих с севера льдов. «Подводное солнце», давая пар для оттаивания слоя вечной мерзлоты, подогреет течение и не даст полынье замерзнуть. Вопрос преобразования Арктики решать можно только комплексно.

— Именно комплексно! — рассмеялся академик Овесян. — Какая уха получилась, и в меру соленая. Море вареной рыбы! Великолепный комплекс! Кстати, не пугайтесь за всю рыбу. Во всей полынье температура будет умеренно теплой.

— Пожалуй, можно будет радировать нашим строителям. Измучились они на ледоколе. Опыт, несомненно, удался, — заметил Петров.

— Конечно, — подтвердил Волков. — Теперь надо проследить за движением теплой волны в полынье. Кажется, наш летчик здесь?

Волков всматривался в плотный туман, но разглядеть Росова и Машу не смог.

Росов в это время тихо говорил:

— Посмотришь на такое чудо, и стыдно становится…

— Это хорошо, что стыдно, — отозвалась из тумана Маша.

— Вы о письме моем? — спросил Росов.

— Я ведь знаю, что там все неправда.

Глава шестая

ВЗБУНТУЮТСЯ ЛЬДЫ

Все изменилось на гидромониторе. Вернулся Александр Григорьевич Петров.

Ходов, узнав о начале работы термоядерной установки в Проливах, встал, прошелся по салону, согнув свою узкую спину и положив на поясницу левую руку, сказал:

— Так и должно было быть. Правительство сразу поступило дальновидно и мудро. Опытное строительство мола было начато в Карском море, на его же побережье перенесены опыты оттаивания вечной мерзлоты. В резерве было предусмотрено термоядерное тепло.

— Почему же нам не сказали об этом? Почему? — горячился Алексей.

Федор Терехов выколотил трубку и заметил:

— В таких делах у нас принято сообщать результаты.

— Правильно принято, — остановился посредине салона Ходов, выпрямляясь. Он с удивлением потер поясницу. Видимо, привычная боль прошла. Он покачал головой. — Не беда, если и поволновались. На себя должны были рассчитывать.

— Полынья вскрывается! — пронеслось по всему ледовому строительству.

Галя ждала Алешу в каюте. Она схватила его руки и заплакала счастливыми слезами

— Разве могло… разве могло такое грандиозное дело в нашей стране окончиться неудачей! — сказала она.

— Да, Галя, — задумчиво сказал Алеша. — Вот оно, сложение всех усилий, направленных твердой рукой. Мне уже казалось, что я постиг коллективность творчества. А когда стало трудно, едва не усомнился. И, оказывается, ошибся снова.

— Теперь все хорошо, Алеша?

— Теперь хорошо. Но теперь начинается испытание.

— Какое испытание?

— Нас… и мола на прочность.

С этого дня радио по нескольку раз в сутки приносило известия о распространении полыньи. Стали наблюдаться подвижки льдов. Береговой ветер отрывал от берегов припай, гнал льды на мол.

За последние дни вокруг ледокола началось сжатие льдов. Беспокоясь за судьбу ледокола, Федор не ложился спать. Внушали ему тревогу и остальные корабли флотилии.

Полынья пока не дошла до гидромонитора, но мертвая ледяная равнина преобразилась. В солнечных лучах то здесь, то там слепящими звездами вспыхивали зеркальные грани вздыбленных, нагроможденных в торосы льдин. Слышались раскаты грома, ухали пушечные выстрелы, сливаясь в гул канонады. Казалось, где-то близко идет бой.

Войной друг на друга шли ледяные поля. Ветер с посвистом гнал их, чтобы столкнуть. Льды упирались кромками, со скрежетом напрягались, давя, поднимая друг друга. Трещины разверзались по километру длиной. Ровная поверхность ледяных полей от перенапряжения вспучивалась складками, как земля во время землетрясения. Поднимались зубчатые хребты и, словно ожив, начинали двигаться ледяными валами, готовыми все смести на пути.

Стоя на мостике, Алексей наблюдал за ближним ледяным валом, внушавшим Федору особенные опасения. Вал этот двигался прямо на корабль. Ему осталось пройти метров пятьдесят. Стихийная, толкающая ледяной хребет сила способна была сжать корабль, раздавить, как яичную скорлупу.

С утра вал приблизился еще на несколько метров. Льдины у его подножья трескались, потом начинали подниматься, словно какое-то чудовище выпирало их снизу спиной. При этом льдины на гребне вала шатались и сползали вниз, на их место поднимались новые, поблескивая гранями изломов.

Вал походил на гигантскую морскую волну, подчиняясь всем законам ее движения, но лишь в другой мере времени, в чрезвычайно замедленном темпе. Он повторял движение волны, как повторяет бег секундной стрелки стрелка часовая, незаметно переползая от цифры к цифре.

Федор вышел на мостик.

— Темное небо, — он указал Алексею на затянутый облаками горизонт.

— Темные облака?

— Чистая вода за горизонтом. Отражается на облаках.

Алексей схватил Федора за руку:

— Федор! Это первая вода, очищенная ото льдов. Атомная энергия, сложенная с теплом Гольфстрима! Первая чистая вода в части Карского моря, отгороженной нашим молом! Ты только посмотри на нашего красавца! Взгляни на ледяные поля за ним!

По сверкающему снежному насту тянулись две линии радиаторов, вдали превращаясь в параллельные исчезающие нити. Они напоминали гигантский рельсовый путь, пересекающий ледяною равнину от Новой до Северной Земли.

Вдоль этого «рельсового пути», стоя как бы на невидимых его шпалах, высились ажурные мачты с крутящимися лопастями ветряков. Потеплевший весенний ветер уже не мог охлаждать радиаторы, но через ветряки он отдавал теперь свою силу холодильным машинам, способным охладить раствор и предохранить сооружение от таяния под влиянием теплых вод полыньи.

За линией ветряков до самого горизонта тянулась нетронутая снежная гладь.

— Разве не радостно, Федя, думать, что эта граница, — указал Алексей на мол, — проведена нашими руками? Вот она, переделанная нами природа! — и он сделал широкий жест рукой.

Федор вынул из кармана трубку и, не раскуривая, взял ее в зубы.

— Беспокоит красавец, — процедил он, смотря на линию ледяного мола.

— Все тревожишься, полярный капитан? — сказал Алексей, кладя руку на плечо Федора. — В моем представлении ты — воплощенная забота. И я знаю, о чем ты сейчас больше всего тревожишься. Это, вероятно, единственный случай в твоей жизни моряка, когда ты беспокоишься не только о корабле.

— Угадал. Пока льды с обеих сторон мола стояли, спокойнее было.

— Ничего! — сказал Алексей, с вызовом смотря на север, где необозримой равниной раскинулись кажущиеся такими мирными спящие еще льды. — Выдержим! Пусть движется на нас вся эта громада!

— Ты уверен? — спросил Федор, наклоняясь, чтобы защитить от ветра трубку, которую он раскуривал.

— Уверен? — переспросил Алексей и стал сразу серьезным. — Расчет, Федор.

— Точный?

— За это пока поручиться нельзя. Никто из нас, инженеров-проектантов, никто из консультантов-ученых не мог точно назвать ту чудовищную силу, с какой северные льды нажмут на сооружение. Если бы ты знал, Федя, каких трудов, сомнений и споров стоил нам выбор ширины мола!

— Сто метров! — с заботой сказал Федор и еще раз посмотрел на две сходящиеся вдали линии радиаторов.

Они были на расстоянии ста метров одна от другой, но по сравнению с белым простором льдов полоска, ограниченная ими, казалась узенькой и хрупкой.

— Поля, — Федор указал на север, — вроде паруса размером во все Карское море. Штормовой ветер потащит на мол весь ледяной покров моря. Раньше мол с юга полями был укреплен. Теперь на них не надейся. Термоядерная энергия растопила «подпорку», — Федор кивнул в сторону взломанных льдов и темного неба, отражающего чистую воду. — Как бы мол не сдвинуло. Всплывет он, как обыкновенная разбитая льдина.

Алексей долго молчал, смотря на север, на грозную ледяную равнину, которая еще ничем не проявляла своей силы, словно накапливая ее.

— И мы этого боимся, Федя, — сказал Алексей. — А больше всех боится Василий Васильевич. — Он помолчал. — Правительство понимало эту опасность, и поэтому нам разрешили соорудить в Карском море лишь опытный мол, чтобы проверить на нем все условия работ и уточнить его размеры. Но не думай, что мы слепо подходили к этому вопросу. Сила сжатия льдов не может превышать каких-то определенных усилий.

— Каких?

— Хотя бы прочности льда, через который передается это усилие. Определить силу, которая поднимает вот эти ледяные хребты, мы, инженеры, можем. Мы рассчитываем, исходя из этого, и прочность твоего корабля, о котором ты всегда так тревожишься.

Федор вынул изо рта трубку и, глядя на близкий ледяной вал, сказал:

— Льды порой раздавливают корабли. Полярный корабль проектируется так, чтобы его выпирало изо льда при сжатии.

— Это все верно, Федя. Я не хочу тебя заверить, что все уж очень благополучно. Враг, осаждавший нас с юга, побежден. Враг, грозящий нам с севера, силен. Но и наша преграда достаточно крепка.

— Покрепче бы надо.

— Нельзя, Федя. Увеличение ширины — это затруднение замораживания, удорожание строительства и удлинение его срока.

Федор выпустил клуб дыма.

— Инженеры-экономщики.

— А что, Федя! Подумай, сколько металла, сколько труб сэкономили наши ребята! Водопровод на Луну, в самом деле, десять раз хватило бы построить, — и Алексей рассмеялся.

По трапу на капитанский мостик тяжело поднимался Ходов. На последней ступеньке он сухо закашлялся, вынул платок, вытер губы и, чуть горбясь, подошел к Алексею и Федору.

— Прошу прощения, если отрываю от беседы. Есть новости.

— Новости? — насторожился Алексей.

— Худые? — деловито осведомился Федор.

— Прогноз погоды очень плохой, — Ходов протянул капитану радиограмму и, обернувшись к Алексею, сказал: — Ожидается северный ветер… — многозначительно помолчав, добавил: — предельной силы.

— Я пойду распоряжусь, — сказал Федор, пряча трубку в карман. — Нужно подготовиться на кораблях.

— Не только на кораблях, не только… — проскрипел Ходов. — Подождите уходить, капитан.

Алексей стоял, вцепившись в поручни и повернув лицо на север. Ветер уже стал ощутимым, он с силой хлестал в лицо, но Алексей не хотел отворачиваться.

— Я получил радиописьмо от товарища Волкова. Вам, Алексей Сергеевич, есть весточка от отца. Думаю, что это по одному и тому же вопросу.

— Что может быть общего в письмах Волкова и отца? — удивился Алексей.

— Дело в том, что наше сооружение приобретает еще одно совершенно новое значение. Незамерзающая полынья вдоль берегов Сибири может быть использована для создания воздушных течений, которые уравняют климат полушария, отеплят Арктику, ликвидируют все пустыни.

Алексей сразу понял все. Он почувствовал, что у него перехватило дыхание. Федор почему-то посмотрел на небо.

Ходов все тем же деревянным голосом продолжал:

— Я поставлен в известность Волковым о решении правительства создать «Кольцо ветров» и должен ознакомить с этим решением коллектив строителей. Я уже рассказал обо всем Александру Григорьевичу. Он сейчас готовит экстренный выпуск газеты. Ответственность наша, товарищи, неизмеримо возрастает. Весна пришла, полынья только впервые начинает образовываться, а ледяной мол уже должен выдержать…

— Двенадцатибалльный шторм, — вставил Федор.

— Сильнейший нажим льдов, — закончил Ходов.

Алексей разорвал конверт и торопливо пробежал письмо отца.

Он поднял глаза на Федора, посмотрел на Ходова.

— Что же это? — сказал он, вытирая лоб рукой. Глаза его заблестели. — Мы хотели создать только водяную дорожку, а теперь получается, что мы, строя ледяную стенку, перевернем весь мир!

— Вы сказали слишком увлеченно, — расхолодил Алексея Ходов. — Во-первых, мир не перевернется…

— Но перевернется климат! На целом полушарии! — перебил Алексей.

— Во-вторых, — невозмутимо продолжал Ходов, — сделаем это далеко не мы одни.

— Но «Кольцо ветров» будет начинаться здесь, над теплой полыньей Карского моря, отгороженной ледяным молом!

— Который надо еще отстоять, — добавил Федор.

— Подумай, Федя, — обернулся к нему Алексей. — Как все чудесно в нашей стране! Ты начинаешь, пусть даже маленькое, дело… К нему прикасается рука народа, и оно вырастает, становится таким же огромным, как сам народ. Вот сейчас я чувствую, что иду в сомкнутом ряду и ощущаю локтем не только твой локоть или локоть Василия Васильевича, но и всех идущих по Большой земле людей! И мне не страшно смотреть на эти северные льды, которые погонит на нас двенадцатибалльный шторм.

— Чувство локтя, — повторил Федор. — Думаю, надо опять просить помощи, — Федор показал на грозную снежную равнину, над которой теперь крутились облака поднятого снега.

— Нет, — решительно возразил Ходов. — Мы не будем еще раз просить помощи, не будем надеяться на термоядерные или другие средства. И не потому, что научные институты не помогли бы нам уничтожить угрожающие поля, а потому, что ледяной мол предназначен для длительной эксплуатации. Как бы могла работать железная дорога, если бы по всякому поводу для ее защиты пришлось вызывать, скажем, самолеты? Мы строили опытный ледяной мол, чтобы убедиться, что он может сдержать льды, образовать полынью, которая, как это теперь выясняется, будет иметь гораздо большее значение, чем мы это первоначально предполагали.

— А если мол не устоит? — спросил Федор

— Значит, мы не справились с задачей, неправильно его запроектировали. Значит, проиграем сражение, начнем его с этой же навигацией снова.

— Дать льдам снести мол? — Алексей гневно повернулся к Ходову.

— Прошу прощения, не совсем вас понимаю. Вполне возможно, что нам, строителям, с этой силой не справиться, — он указал рукой на север.

Алексей, нахмурясь, замолчал.

Режущие лицо снежные струи летели над палубой корабля. Людям пришлось повернуться спиной к ветру. Им стали видны взломанные льды южнее мола.

— Ледяной вал отодвинулся, — сказал Алексей.

— Хоть этой напасти не будет, — задумчиво произнес Федор.

Льды южнее мола пришли в движение. Пока была хоть какая-то видимость, можно было различить, как налезавшие недавно одно на другое ледяные поля разделялись полыньями.

— Эти отступают, — сказал Федор.

— Скорее, бегут в панике, — поправил Ходов.

Спускаясь по трапу, приходилось крепко держаться за поручни. Ветер грозил сорвать Алексея и Ходова с трапа, бросить за борт. Слов не было слышно. Алексей едва догадывался, о чем говорит ему Ходов. Речь шла о сводках давления на мол, которые поступали каждые десять минут.

Корпус ледокола вздрогнул. Заработала машина. Капитан Терехов не желал дрейфовать вместе с отступающими разбитыми льдинами. Он поворачивал корабль, чтобы находиться вблизи мола.

Подбежал радист с очередной пачкой радиограмм. Ветер вырывал бланки из рук Ходова. Ходов кричал Алексею.

— Жмет… Повсюду! Повсюду, говорю, жмет! — Он кашлял. — На тридцать пятом особенно плохо! Тут недалеко, говорю, плохо'

Алексей обернулся назад и, стоя против ветра, смотрел на возникавший мгновениями из снежной пелены ледяной мол.

Ветряки продолжали крутиться как ни в чем не бывало. Одна линия радиаторов теперь граничила прямо с темной водой. Южные льды оторвались и уходили от ледяного мола, бросая его на произвол судьбы.

Зашипели струи гидромонитора. Корабль пробивался к молу, словно спеша к нему на помощь.

— Полный вперед! — командовал Федор, переводя ручку машинного телеграфа.

Корабль выходил на чистую воду. На него обрушились первые в это лето волны.

Глава седьмая

СКВОЗЬ ГРОХОТ

Словно грохот артиллерийской пальбы доносился с севера. Встревоженная Галя вышла на палубу в надежде встретить Алексея.

Непроницаемая снежная сетка, ощутимая, тяжелая, неслась, сбивая с ног. Гале пришлось наклоняться вперед и хвататься за переборки, чтобы продвинуться против ветра. Палуба уходила из-под ног. Волны били в борт. Очевидно, Федор, чтобы держать ледокол вблизи мола, вынужден был встать к нему бортом. Корабль шел вдоль сооружения.

Галя могла спрятаться от ветра за палубные надстройки, но, подчиняясь безотчетному чувству, она стремилась быть ближе к молу, словно могла его защитить.

В далекий гул ледового боя вмешивался близкий грохот. Галя оглянулась и с удивлением увидела, что подъемная стрела выносит за борт катер. Следуя крену корабля, катер раскачивался, то оказываясь над палубой, то повисая над волнами. Как осторожный Федор мог допустить спуск катера в шторм? Кому понадобилось плыть в такую бурю?

Сердце Гали сжалось от догадки. Конечно, только Алексей мог решиться отправиться на мол!

Страх за Алексея охватил девушку, оттеснив тревогу за сооружение. Еще год назад она готова была любить Алексея, одержимого идеей, отрешенного от жизни, не видящего ни ее красоты, ни полноты. А за последние месяцы она узнала Алешу трогательно застенчивого, чуткого. Сколько новой прелести открылось ей в полярной ночи, когда бродили они вместе во льдах! Алеша умел увидеть в трепетных всполохах полярного сияния энергию далеких, неведомых миров, принесшуюся из глубин вселенной; он уверял ее, что и при свете звезд бывают тени. Чтобы увидеть их, они уходили вдвоем далеко от света электрических прожекторов, в тишину полярных льдов. Глаза привыкали к серому свету, к серому снегу. И на этом снегу можно было заметить едва уловимые тени при свете сияющей в небе красной звезды. Алеша рассказывал об этой планете, на которой советские астрономы открыли жизнь и, быть может, жизнь разумных существ. В свободные минуты они вместе читали, и это были едва ли не самые радостные минуты. Все это было в часы досуга, а их было мало. В остальное время Галя, освободившаяся от разведки грунта морского дна, помогала Алеше, наблюдала за вытаскиванием труб, чертила эскизы. Алексей говорил, что не может обойтись без нее, а Галя чувствовала себя счастливой.

Сейчас, увидев повисший над волнами катер, Галя испугалась, испугалась за Алешу, которого могла потерять. Решив во что бы то ни стало помешать отъезду Алексея, она стала пробираться к салону.

Ей встретилась группа людей. Первым в меховой куртке с капюшоном шел дядя Саша. Ветер сбил его бороду к левому плечу. Не разобрав, кто идет за ним следом, Галя бросилась к дяде Саше.

— Алеша не должен плыть, не должен! — крикнула она ему в ухо.

— Без меня никуда не поплывет, — с улыбкой ответил парторг.

За плечом дяди Саши Галя увидела сильно осунувшееся, хмурое лицо Витяки. Подошел огромный, сосредоточенный Денис и хрипло закашлялся.

«Может быть, Алеши нет?» Она и радовалась, что Алеши не было с этими людьми, и стыдилась этого чувства.

Но он был здесь. Подойдя к ней сзади, он обнял ее за плечи. Галя обернулась.

— Ледовая артиллерия. Слышишь? — и он постарался улыбнуться.

Галя обеими руками вцепилась в рукав Алешиной куртки. Она хотела крикнуть: «Ты не поедешь, я не пущу тебя!», но не крикнула, сжала губы, прислушалась. Взрывы доносились один за другим, сливаясь в грохот горной лавины, смолкали, сменяясь воем ветра.

Галя взглянула в сторону этих звуков. Снежная, поредевшая на короткий миг сетка стала прозрачной. Галя увидела льды. Она сразу не поняла, где мол. Перед ней был странный ледяной берег, граничащий с чистой водой. Берег показался Гале высоким, холмистым, зубчатым.

Льды штурмовали мол. На переднем крае вздыбленные льдины заползали на ледяную стену, как на крепостной вал. Напиравшие сзади полчища не давали им отступить, и они, раздавленные, исковерканные, падали на мол, не добравшись до радиаторов. Новые льдины заползали на первые, словно перебираясь через гору павших. Ледяной хребет поднялся на всем протяжении мола белой зубчатой грядой.

Галя передернула плечами, представив себе чудовищную силу, с какой все северные льды моря ринулись на преграду, вставшую на их пути.

Она взглянула на Алексея. Как и все стоявшие на палубе, он тоже смотрел на ледяную стихию.

«Надо быть там»? — глазами спросила Галя. Алексей тоже ответил взглядом: «Да».

Галя крепко, по-мужски пожала Алеше руку, но он, не стесняясь присутствующих, нежно обнял и поцеловал ее.

Галя не могла удержать слез. Чтобы скрыть их, она, не вытирая глаз, лишь наклонила голову.

Подошел Ходов.

— Прошу прощения, — обратился он к Алексею. — Донесение с тридцать пятого участка. Давление льдов превосходит все расчеты. Плывите прямо туда. Но на тридцатом то же самое… Капитан Терехов будет на мостике. Я стану держать связь со всеми участками и с вами, — прерывисто говорил Ходов.

— Связь? — переспросила Галя. — На моле есть люди?

— Нет, — улыбнулся Алексей. — Только автоматическая аппаратура. Людей в нашу группу, — он кивнул на катер, — мы берем как можно меньше.

Гале хотелось войти в эту группу, быть в трудную минуту вместе с Алексеем. У нее есть опыт. Она не раз бывала в переделках. Но если бы она была нужна, он сам бы сказал ей об этом.

Галя промолчала.

— Прощайте, — Алексей обернулся к Ходову.

— Нет, до свидания, — болезненно поморщился Ходов.

Галя посмотрела на Алексея с упреком.

— Я буду ждать… Я буду ждать, — сказала она.

Широко открытые глаза ее были теперь сухими.

— На катер! — осипшим голосом позвал Денис.

С борта ледокола бросили штормтрап. По этой веревочной лестнице нужно было спуститься на катер, в котором уже стоял дядя Саша.

Виктор неуклюже висел на одной из ступенек лестницы, стараясь улучить мгновение, чтобы спрыгнуть на катер. Денис своей огромной ногой в мохнатом унте искал первую ступеньку.

Катер то поднимался чуть ли не до самых реллингов, то проваливался вниз, словно сорвавшись.

Последним спустился Алексей. Денис скрылся в машинном отделении. Бородатое лицо дяди Саши виднелось через стекло рубки, у штурвала. Виктор, выполняя роль матроса, отдавал чалки.

Перегнувшись через реллинги, Галя следила за удалявшимся катером. Снова налетел снежный заряд. Нос катера исчез, виднелась только его корма с двумя туманными фигурами Алексея и Виктора. Галя махала рукой, хотя Алексей, наверное, уже не видел ее.

Снег бил Гале в лицо, порошил глаза, ресницы смерзались от слез. Стараясь взять себя в руки, Галя ходила по палубе. Ее бросало то на реллинги, то на переборки. У Гали было ощущение, что она, пересиливая головокружение, идет по канату. Голову разламывало от зловещего грохота, похожего на чрезмерно усилившийся рев морского прибоя.

Галя не знала, чем могут Алексей и его товарищи помочь ледяному молу, который каждое мгновение готов был треснуть, оторваться ото дна, всплыть.

Ходить без дела по палубе Галя больше не могла. Она взбежала по трапу на капитанский мостик. Там стояли Федор и Ходов. Оба тревожно вглядывались в несущуюся снежную пелену, но увидеть за ней они ничего не могли.

Галя подошла к Федору:

— Федя, что?

Федя не расслышал, но понял ее вопрос. Он пожал плечами. Лицо его было хмурым и решительным.

— Лево на борт! — скомандовал он рулевому.

Корабль менял курс, чтобы лавировать вблизи ушедшего катера. Брызги волн долетали до мостика. Галя ощущала вкус соли на губах.

— Волны не разгулялись. Воды мало, — указал Федор на море. — Катеру безопасно. — Он словно оправдывался перед Галей.

Со стороны мола слышались особенно сильные взрывы.

По трапу бежал радист без шапки, в расстегнутом кителе:

— Товарищ Ходов, связь потеряна. С катером связи нет!

— Как нет? Прошу прощения, как нет? — повысил голос Ходов.

Галя почувствовала, что руки и ноги у нее похолодели. Она хотела что-то спросить, но не смогла. Когда она стояла на льду около полыньи, в которую провалился ее вездеход, она не ощущала такого страха.

Ходов, горбясь, ушел вслед за радистом. Федор подошел к Гале и сжал ей руку выше локтя. Он хотел сказать этим многое: о дружбе, о вере в Алексея, о силе, которую они, стоя тут на мостике, представляют. Галя благодарным взглядом ответила Федору.

У ног она заметила Гексу. Собака нашла свою хозяйку, угадала ее тревогу. Коснувшись рукой мохнатой шерсти, Галя стала смотреть вниз, на волны. Их гребни казались покрытыми снегом, скаты были рябыми, походили на выщербленный мрамор.

Ни одной льдины не было видно. Все они давно ушли на юг.

Снег запорошил капитанский мостик. Ветер сметал снежный слой, но мостик белел снова. Галя ощутила глухой удар, словно ледокол налетел на препятствие. Корпус корабля содрогнулся. Гекса тихо зарычала.

— Право руля, — спокойно скомандовал Федор. Галя взглянула на него и увидела, что он сунул в зубы трубку раструбом вниз. Табак высыпался на палубу.

Испуганная этим, Галя проследила за его взглядом и увидела осколки разбитой льдины, скользившие вдоль борта. А впереди перед ледоколом плыли еще льдины… Одна… другая… много льдин!..

Корабль ударял их носом. Они ныряли под воду, переворачивались, показывая острые углы.

— Айсберг! — крикнула Галя, не веря своим глазам.

Действительно, впереди, над льдинами, возвышалась ледяная гора, с зеленоватым отвесным срезом и снежной верхушкой. На самом ее гребне Галя различила покосившуюся ажурную мачту со все еще вертящимися крыльями.

— Ледяной мол?!

Это был кусок ледяного мола, разбитый, отломанный, всплывший…

Галя закрыла глаза рукой. Она ощутила легкую тошноту, как во время приступа морской болезни. Все было ясно. Мол был прорван.

— Право на борт! Вперед, до полного, — командовал Федор, уклоняясь от встречи с обломком мола.

Федор вел корабль в прорыв, чтобы увидеть размеры катастрофы.

Впереди и вокруг корабля все забелело. Льдины выскакивали из тумана. Судно содрогалось от ударов.

Появился Ходов, тяжело дышащий, в расстегнутом пальто.

— Паковые льды, — указал ему Федор на море. — Еще осенью у ледяных островов встали. Теперь прорвались. Хотел подойти к молу… вернее, к тому месту, где он был. Не одолеть. Отступаю.

— Не отступать! — крикнул Ходов. — Не отступай, Федя, голубчик, — добавил он.

Галя и Федор удивленно посмотрели на него. Ходов понял их вопрос.

— Идти надо в прорыв… искать, — говорил он, задыхаясь. — Не только радиосвязи нет. Катера нет…

— Как нет? — прошептала Галя.

Ходов закашлялся.

— Радиолокаторы не обнаруживают катера. А ведь Алеша там… Алеша… и другие: Денисюк, Петров, Омулев…

Галя вцепилась руками в реллинги. Она смотрела вокруг широко открытыми глазами. Льды в отгороженном море, ветряк на айсберге… Василий Васильевич, который называет Алексея Алешей… Она смотрела на Ходова, и верхняя ее губа вздрагивала, словно Галя хотела что-то сказать и не могла.

А Ходов, подойдя к ней близко и глядя куда-то в сторону, через ее плечо, говорил:

— Сын у меня погиб во время войны. Таким, как Алеша, мог быть. Я потому и к Алеше, как к сыну, относился. А я давно, Галенька, заметил, что вы его любите…

Эти простые задушевные слова, сказанные всегда сухим, черствым Ходовым, произвели на Галю большее впечатление, чем если бы она увидела, что Ходов схватился за голову.

— Вперед, до полного! — скомандовал Федор. — Радиолокаторам продолжать поиски. Соседним ледоколам идти на сближение со мной. — Он держал перед собой трубку микрофона. — Дать вызов береговой авиации. Сообщить Росову, он в ледовой разведке над полыньей.

— Мол прорвало. Мы начнем его снова. Мол будет построен, — говорил Ходов Гале, отлично понимая, что она, как и он, думает сейчас не только о моле.

Мимо ледокола проплывал айсберг, на снежном скате которого виднелись опрокинутые ребристые стены радиаторов.

Галя не могла больше смотреть на море. Она отвернулась.

Глава восьмая

ЧЕРЕЗ МГЛУ

Плотная муть окутывала море. Ветер гнал тяжелую массу тумана над гребнями волн, смешивал со снегом, но рассеять не мог.

Льдину вскидывало на пенные хребты и бросало в седловины меж волн. Огромная вначале, она вскоре разломилась, подтачиваемая водой со всех сторон.

На льдине стояли четыре человека. Ветер силился сбросить их в воду, волны пытались вырвать льдину у них из-под ног, но люди, наклонившись против ветра, стояли, крепко держась друг за друга. Они походили на конькобежцев, рванувшихся вперед. На соседних волнах прыгали плохо различимые белые пятна льдин.

Люди молчали.

И в этом молчании выражалась вся безвыходность их положения. На тающей льдине они попали в теплое море. Пройдет некоторое время, и вся масса виднеющихся сейчас в тумане белых льдин исчезнет, исчезнет и та, что приютила четырех.

Еще на корабле было принято решение: Алексей и Александр Григорьевич с двумя помощниками отправятся на мол и решат на месте, есть ли необходимость взрывать заложенные еще при строительстве мины, чтобы проделать в плотине проход и дать выход льдам.

Сейчас, стоя с друзьями на льдине, Алексей вспомнил, как принял он решение о взрыве. Трещина перерезала всю плотину. В других местах могло быть так же. Если напор льдов не ослабнет, мол погибнет. Нужно тотчас, не медля ни секунды, дать выход льдам. Это было предусмотрено. Для того и были оставлены в сооружении заряды, управление которыми было сосредоточено на каждом километре Алексей решил, что взорвать мол на протяжении одного километра мало. Нужно это сделать по меньшей мере на трех, еще лучше — четырех километрах. Дядя Саша останется там, где был один из пультов управления взрывом. Денис и Витяка отправятся на катере к соседнему пульту. Сам же Алексей побежит на коньках — он в расчете на это захватил их с гидромонитора — в противоположном направлении, до следующего пульта. Он мог бежать быстрее, чем шел катер, поэтому он взял на себя два пульта.

Это был необыкновенный бег. Штормовой ветер сбоку заставлял не только сгибаться в поясе, но и наклоняться, как на крутом вираже, «ложиться на ветер». Поверхность ледяного мола была идеально гладкой. Ветер смел с нее снег, и, будь солнце, она бы блестела. Но солнца не было, была серая муть, в которой ничего не было видно. Время от времени проносились назад ажурные башни ветряков. Алексей считал их, чтобы остановиться в нужном месте.

Около одной из башен он резко затормозил, нашел пульт и включил аппаратуру управления взрывом на назначенное время. Потом помчался к следующему пульту. Он слишком понадеялся на свои силы, — все время бежал так, словно финишировал. Если бы время бега отмечал секундомер, результат удивил бы и Алексея и всех его соратников по конькобежному спорту. Но Алексей думал лишь о том, что скоро произойдет взрыв. Ему нужно было добежать до крайнего пульта, включить его, потом успеть еще сойти на лед и отбежать по торосистому льду на безопасное расстояние. На торосах коньки будут лишь мешать ему, но снимать их ему будет некогда.

Ветер выл в ушах, глаза застилали слезы, воздуху не хватало, рот открывался, как у рыбы на берегу. Еще мгновение — и конькобежец упадет. Но он не упал, он еще прибавил ходу. Откуда-то взялись новые силы, и их хватило для того, чтобы долететь до пульта, потом сбежать на лед, пробираться по наметенному сугробу по грудь в снегу.

Алексей упал за ближним торосом, стараясь врасти в лед. И тогда раздался взрыв. Осколки сыпались где-то совсем рядом. Лед заколебался под Алексеем. Алексеи вскочил. Ничего не было видно. Колючий от снежинок, несущийся с дикой силой воздух валил его в сугроб.

Алексей прислушался. Лед грохотал. Шла подвижка. Выход открыт! Ледяные поля устремились к югу в образовавшийся проем. Теперь нужно идти к товарищам, найти их.

Алексей переобулся и, добравшись до кромки льда, пошел по льду через торосы навстречу друзьям.

Вскоре им посчастливилось собраться всем вместе. Здесь Алексей узнал, что катер погиб, смятый льдами. Рация осталась на нем.

В море разыгрался сильный шторм, ледяное поле разломалось, и скоро они остались в бушующем море на небольшой льдине.

Льдина таяла, в любую минуту она могла разломиться, стать еще меньше.



Виктор застонал.

— Что ты? — спросил Денис.

— Не хочу я… не хочу! — замотал он головой.

— Чего не хочешь?

— Славы не хочу! — раздраженно выкрикнул Виктор.

— Славы? — поразился Денис.

— Посмертной… Я не хочу, чтобы это было не при мне… Как ты не понимаешь?

Денис хмыкнул и присел, чтобы удержаться при крене льдины. Виктор едва не упал и снова застонал.

— Не при мне, когда не будет этой тающей льдины… когда останется вокруг только эта ужасающе теплая вода.

— А знаешь ли ты, — вмешался дядя Саша, — какие изменения в природе вызовет эта теплая вода?

— Какое мне теперь до этого дело! — отмахнулся Виктор.

Но дядя Саша все же рассказал об идее «Кольца ветров», о предстоящем изменении климата Арктики и зоны пустынь. Дядя Саша нарочно хотел отвлечь мысли своих друзей, но Виктор ничего не слушал.

— Разве что-нибудь останется в мире после меня? Может быть, верна философия солипсизма! Меня не будет, я не буду ощущать мир — значит, не будет ничего… Все существует только до тех пор, пока я его ощущаю.

— Замолчи ты! — прикрикнул на Виктора Денис. — Ощущаю… Я… Тьфу! Солипсист!.. А слово-то такое, словно плюешься. А я вот о хлопчиках своих думаю. Не можно, чтоб они без меня росли. Никак не можно! И не будут…

— Почему не будут? — встревоженно спросил дядя Саша.

— Потому, что со мной будут. Выжить надо, вот что, дядя Саша! В жизнь вцепиться надо так, чтоб и смерти не оторвать!

— За что цепляться? За льдину? — с горечью спросил Виктор.

— А бис с ней, с льдиной! Растает, так и без нее поплыву! И раз хлопчикам моим надо, так и сто километров проплыву… до самого до берега.

— До берега меньше осталось, — заметил молчавший до сих пор Алексей.

— На счастье наше, вода теплая, а не на несчастье! Проплывают рекордсмены такое расстояние? И я доплыву! Как растает льдина, так разденусь и поплыву! Злость на воде держать будет! А тебя, Витяка, жир держать будет, як тюленя!..

Виктор безнадежно махнул рукой. Алеша улыбнулся.

«Сколько в нем силы! — подумал он о Денисе. — Он действительно поплывет. Но доплывет ли? Да ведь он и не один. Спасти надо всех… Но как?»

Безнадежность положения до крайности обострила все чувства Алексея. Он молчал, потому что напряженно думал, стараясь найти, выдумать, изобрести выход. «Осколки льдин… Если бы можно было сделать из них плот, скрепить их хотя бы ремнями, веревками. Порвать одежду, свить веревки… Что можно еще сделать? Что? Денис говорит — плыть, раздеться… Но тогда не бросать одежду! Нет! Из непромокаемых комбинезонов сделать нетонущие пузыри…» И Алеша заговорил вслух, стал убеждать товарищей, что не все еще потеряно. Надо плыть на пузырях из одежды, пока не придет помощь.

— Помощь! Помощь! — рассердился Виктор. — О какой помощи может идти речь, когда такой туман?.. Нас не увидят с самолетов. И радиолокаторами нас не нащупать, потому что ничего у нас железного нет, кроме мускулов Дениса да твоего характера.

— Ничего железного? — переспросил Алексей. — Коньки мои могли бы дать на экране локатора точку, но, к сожалению, я их бросил.

— Подождите, — сказал дядя Саша. — Витя, ты, кажется, не рискнул взрывать мол, находясь на плотине? Ты ведь хотел включить пульт управления минами, сойдя для безопасности на лед.

— Для чего? Для чего я берег себя? — истерически крикнул Виктор. — Для того чтобы утонуть теперь, чтобы захлебнуться, чтобы перестать существовать…

— Замолчи! — не выдержал Алексей. — Говори лучше, проволока у тебя осталась?

— Ну, есть моток, ну и что? Хочешь сказать, что одна точка на экране есть? Да кто же обратит на нее внимание? Они ищут катер, который давно на дне…

— Точка, говоришь? — закричал Алексеи. — Нет, не только точка. Давай сюда проволоку! Нет, не надо. Бери один конец. Денис, ты бери другой! Ну, живее! Надо спешить, пока наша льдина имеет хоть какую-нибудь длину. Беритесь за концы проволоки. Разбегайтесь! Потом бегите друг другу навстречу. Я буду командовать!

— Не разумею, — сознался Денис.

— Развернутый моток — это уже не точка. Длительный сигнал будет воспринят как тире. Короткий — как точка. Мы можем дать радиограмму по азбуке Морзе.

— Ты это сам придумал? — спросил дядя Саша, пока Виктор и Денис переглядывались, стараясь понять мысль Алексея.

— Нет! О рыбаках слышал… О рыбаках, как и мы, оказавшихся на льдине. Они сигнализировали с помощью стального каната.

— Ну, если рыбаки, тогда, конечно… — медленно соглашался Денис.

— Все ясно! — обрадовался Виктор.

— На старт! — скомандовал Алексей. — Разбегайтесь!

Виктор и Денис побежали к краям льдины, развертывая моток проволоки.

— Стоп! Теперь сходитесь! — кричал им вслед Алексей. — Обратно! Живее! Живее!

Запыхавшись, Виктор и Денис остановились около Алексея.

— Это была точка. Теперь тире. Разбегайтесь и подождите немного у краев. Внимание! Марш!

И снова проволока была растянута, потом по знаку Алексея Виктор и Денис снова побежали друг другу навстречу, сматывая проволоку.

— Нас увидят… непременно теперь увидят, — говорил Алексей дяде Саше. — Точка, тире… тире, точка…

— Ты в самом деле даешь радиограмму? — взволнованно спросил дядя Саша.

Алексей кивнул:

— Конечно, радиограмму! Хотелось бы сообщить, как переделать, усилить мол. Подпереть бы его ледяными ребрами. Да придется одно только слово передать: «Мол». Они поймут!

— Молодец, Алеша! — сказал дядя Саша. — Рыбаки, о которых ты говорил, передавали «SOS»… Хотелось бы все-таки передать, как усилить мол. Жаль, времени у нас мало, льдина может разломиться, да и Виктор с Денисом с ног свалятся.

— А мы попробуем, дядя Саша! Может быть, успеем. Точка! Точка! Теперь тире! Разбегайтесь, ребята. Я сейчас сменю кого-нибудь из вас. Тире!

Виктор и Денис, тяжело дыша, продолжали свой странный бег на тающей льдине.

Глава девятая

В ТУМАНЕ

Льдина разломилась в тот момент, когда Алексей и дядя Саша были на одном ее конце, а Виктор с Денисом — на другом. Гребень волны показался между обломками льдины. Разделенные друзья ухватились за тонкий саперный провод, пытаясь подтянуть обломки льдины один к другому.

Провод стаскивал людей в воду. Волнение на море было слишком сильным, обломки льдины не сближались. Наконец провод оборвался.

Алексей и дядя Саша некоторое время еще видели в тумане силуэты друзей на мутном белом пятне.

Скоро они исчезли.

— Только бы сигнал приняли, тогда продержимся, — сказал дядя Саша.

— Льдина не пополам разломилась, наш кусок куда больше, — сказал Алексей. Лучше бы он им достался.

Стоять теперь на льдине стало невозможно. Волны перекатывались через нее, смывая остатки снега.

Приходилось сидеть на мокром льду, держась за пористые, рыхлые края льдины. Одежда промокла и заледенела на ветру. Стучавшие зубы мешали говорить.

— Коченеешь, Алеша? — спрашивал дядя Саша. — Держись, дружок! Я в юности волевой гимнастикой занимался. Вольные движения делаешь, а мышцы напрягаешь, словно поднимаешь невесть какую тяжесть. Ты и напрягай сейчас мускулы. Вообрази, что на гору лезешь, за ледник цепляешься… Вообрази! Напрягайся — согреешься.

Алексей один раз уже испытал этот способ в тундре. Теперь он снова напрягал мышцы, и ему в самом деле казалось, что он лезет по крутому ледяному склону. Льдины, по которым он «перебирался», качались под ним, готовые сорваться в пропасть. Алексей лез, как лезут во сне, напрягался изо всех сил, не уступая ветру, сопротивляясь стуже.

Дядя Саша сдал первым. Силы оставляли старого полярника. Алексей заметил, что он уже не держится за край льдины. Боясь, что дядю Сашу смоет волной, Алексей обнял его одной рукой, другой продолжая держаться за край льдины. Руки у него онемели. Двигая пальцами, Алексей продолжал бороться. Он хотел жить, продолжать начатое дело, увидеть Галю, и эти желания были сильнее отчаяния, сильнее усталости, сильнее холода и озноба. И Алексей держался.

— Дядя Саша! Дядя Саша! — тормошил он своего старого друга. — Самолет! Вы слышите?

Дядя Саша неподвижно лежал на льду. Не будь здесь Алексея, вода давно смыла бы его в море.

— Самолет! — закричал Алексей.

Он ясно различал рев реактивного двигателя.

— Нас ищут! Радиолокаторы засекли нас и дают теперь самолетам направление.

Дядя Саша протирал глаза. Машина с ревом пронеслась над льдиной.

— Как точно направили самолет радиолокаторы! Они, верно, и сейчас нащупывают жалкий обрывок саперного провода. Успел ли заметить пилот людей на льдине? — Все это Алексей выкрикивал дяде Саше, пытаясь привести его в чувство. Дядя Саша приподнял голову.

Рев пропеллеров снова приближался.

— Возвращается! — победно кричал Алеша. — Что я говорил?!

Дядя Саша сел.

И снова над самой головой пронеслась ревущая тень. В то же мгновение в воду что-то упало. Брызги обдали Алексея. Предмет скрылся под водой, потом всплыл.

— Лодка! Резиновая лодка, — крикнул Алексей, поднимаясь на льдине во весь рост.

— Резиновая лодка?.. Тогда был Федя, — в полубреду прошептал дядя Саша.

Алексей бросился в воду. Его подбросило на гребень огромной волны. Где-то внизу он увидел лодку. Не давая себе опомниться, не в силах вздохнуть, Алексеи вразмашку поплыл к сброшенной лодке. Несколько взмахов — и он ухватился за упругий резиновый край. Лодка накренилась, она была покрыта тонкой резиновой пленкой, благодаря чему вода не проникла в нее. Вместе с лодкой он взлетел на пенный гребень.

Только бы хватило сил забраться! Лодочка накренилась еще сильнее, погрузилась краем в воду. Алексей, лежа грудью на ее борту, уже разорвал тонкую пленку, но сил не хватило, и он сполз обратно в море. Руки на холодном ветру окоченели и готовы были выпустить скользкий борт. Сил больше не было.

Но даже и тогда, когда у человека, казалось бы, израсходованы все силы, он еще не окончательно погиб. Нервная система отказывается управлять переутомленными мышцами, но человека спасает заложенный в его организме резерв.

Спортсмены хорошо знают этот момент, называют его вторым дыханием. Когда ты готов упасть, не сделав больше и шага, надо пересилить себя, и ты почувствуешь легкость, словно тебя подменили.

Так же было и с Алексеем. Руки выпустили лодочку, в сознании мелькнула мысль, что все кончено, что он идет ко дну… вода соленая… Вспомнились дядя Саша, Витя и Денис… Воля напрягалась. Алексей все еще был на поверхности воды. Еще одно усилие воли — н произошло чудо.

Одним движением перемахнул он через борт и ухватился за весла. Однако лодка успела зачерпнуть бортом. Нужно было сначала вылить воду. Алексей делал это руками, работая ими, как пароходным колесом. Потом несколько взмахов веслами, и лодочка пошла к льдине. Раздался скрип, который слышишь, проводя ладонью по резиновому мячу. Дядя Саша переполз в лодочку. Со дна ее поднимался металлический штырь, изображение которого, конечно, было видно на экране радиолокатора. Теперь предстояло найти Виктора и Дениса.

Алексей греб, дядя Саша сидел на руле. На дне лодки они нашли аварийный запас в резиновом мешке. Огненная влага обожгла Алексею горло, на глазах выступили слезы, но сил прибавилось и грести стало легче.

Дядя Саша хорошо ориентировался в тумане. Он по гребням волн заметил направление, в котором скрылась льдина с друзьями.

Первая встретившаяся льдина оказалась пустой. Вторая также. Третья почти растаяла, она развалилась от удара веслом.

И тут Алексей услышал голос из тумана. Он возникал и замолкал через равные промежутки времени. Вот таким же могучим, пробивающим вату тумана баритоном подает сигналы маяк.

Дядя Саша с Алексеем переглянулись. Алексей стал исступленно грести на звук.

Льдин не было.

Звук был то ближе, то дальше. И вдруг он прозвучал совсем рядом.

— Денис! — крикнул дядя Саша.

Только теперь заметил Алексей в воде пловца. Лежа на спине, чтобы дольше продержаться, он через равные промежутки времени призывно кричал.

Он услышал плеск весел, перевернулся и поплыл к лодке.

— Где Виктор?

— Где Витяка? — спрашивали дядя Саша и Алексей, помогая грузному Денису перебраться через борт.

— Если б не хлопчики… — с трудом выговорил Денис, — не стал бы дожидаться…

Сразу он не смог больше ничего сказать и только ругал себя, словно он был во всем виноват.

Его заставили глотнуть спирта.

Оказывается, Виктор, едва разломило льдину, лег лицом вниз и затрясся как в лихорадке, все время твердя, что мир сейчас перестанет существовать…

Напрасно Денис пытался растолкать его. Виктор твердил свое, как помешанный, и не поднимал головы.

Льдина была маленькая, она плясала по волнам, нужно было всякий раз, как она взлетала на гребень, стараться удержаться на скользком льду. Виктор ничего не хотел видеть. Он боялся действительности, он прятал лицо в сгибе локтя, он уже не видел мира.

И волна смыла его. Денис, не размышляя, бросился в воду. Виктор мелькнул где-то совсем близко, но Денис не дотянулся до него рукой. Он нырнул. Одежда, тяжелые унты мешали плыть. Он вынырнул на поверхность, судорожно глотнул ртом воздух, прихватил соленой воды, закашлялся, опустился с головой, снова вынырнул и огляделся. Близкий туман и ничего… Ни человека, ни льдины, только вспененный гребень: Денис взлетел на него и снова ничего не увидел.

Он снял с себя унты, сбросил куртку. Он плавал и кричал. Кричал Виктору, не надеясь, что он услышит, кричал друзьям на льдине, которые тоже были далеко.

Прошло много времени, Виктора не было — он утонул. Денис лег на спину и решил держаться на воде до последней возможности.

Он слышал рев самолета. Он догадался, что сброшена лодка. И он стал кричать своим гудящим басом, кричать спокойно, ритмично, словно не он ждал спасения, а сам давал о себе знать кому-то гибнущему.

— Ой, друже! Ой, Витяка, дурная твоя голова!.. — закончил Денис свой сбивчивый рассказ и замотал головой.

— Бедный Витяка, — прошептал Алеша.

Некоторое время все молчали. Потом дядя Саша сказал:

— Сколько раз я видел в войну, как первыми гибли именно те, кто больше всего боялся погибнуть.

— То ж иначе не бывает, — отозвался Денис. — Страх, он плохой помощник. Собой человек не владеет. Какая ж тут борьба!.. Верить надо, что не один в мире.

— Не одни в мире… — повторил Алеша. — Помощи с воздуха не ждать. Все вертолеты переброшены на материк. Бедный Витяка подсказал их использовать.

— Держаться надо до подхода корабля, — заметил дядя Саша.

— Скорлупа, конечно, — сказал Денис про лодку. — А все лучше, чем на спине…

Говорить перестали и все думали о погибшем товарище. Каждый старался рассмотреть что-нибудь в тумане.

Ветер все-таки разогнал туман. На гребнях волн виднелись только белые пятна далеких льдин и клочья пены.

Глава десятая

НА ГРЕБНЕ ВОЛНЫ

Маша Веселова убедила академика Овесяна, что ей совершенно необходимо с воздуха изучить изменение ледяного покрова вблизи и вдали от установки «подводного солнца». Так Маша стала постоянной участницей ледовых разведок Росова.

Однако если ледяной покров моря исчезал у Маши на глазах, то «ледяная корка» с летчика Росова никак не сходила. После разговора о письме он старался не оставаться с Машей вдвоем.

Во время одного из полетов пришло известие о прорыве ледяного мола. Вслед за тем была получена радиограмма от капитана Терехова, просившего Росова немедленно доставить в Москву тяжело больного начальника строительства Ходова. Едва Росов изменил курс, чтобы лететь к ледоколу Терехова, как принята была еще одна радиограмма за подписью самого Ходова. Он требовал, чтобы летающая лодка включилась в поиски, быть может, унесенных на льдине Карцева, Петрова, Денисюка и Омулева.

Росов показал Маше обе радиограммы. Она вспомнила портрет Карцева, который рассматривала когда-то с Росовым, подумала о бородатом океанологе Петрове, — они недавно летели вместе из Москвы, — потом она попыталась представить себе Ходова, отказавшегося от помощи, чтобы помочь тем спасению других людей.

— Лодка идет на поиски. К сожалению, высадить не могу, — сказал Росов, глядя в сторону.

— Зачем же? Я сама была бы рада помочь, — бледная, взволнованная Маша вопросительно смотрела на летчика.

Росов пожал плечами:

— Разве что штурману помочь… наблюдать за экраном радиолокатора. С гидромонитора ничего металлического в море не обнаружили. Может быть, вам посчастливится, — и он ушел в кабину пилотов.

Летающая лодка стала снижаться. Маша подошла к молчаливому, сосредоточенному штурману, совсем не похожему сейчас на добродушного Портоса, и вызвалась нести вахту перед экраном радиолокатора.

Только с ее выдержкой и привычкой к наблюдениям можно было высидеть с неослабным вниманием около экрана все время, пока Росов зигзагами прочесывал море.

Маша первая заметила сигнал на экране: ей показалось, что на его ровной матовой поверхности появилась мерцающая точка. Штурман тотчас «сориентировался» и предложил Росову изменить курс.

Точка на экране становилась все отчетливее. Штурман возился с приборами, старался дать увеличение. Изображение на экране должно было стать таким, словно предмет наблюдают в бинокль. По экрану помчались искрящиеся полосы, он порозовел. То в углу, то в середине на нем что-то мерцало. Маша различала теперь уже две точки. Они постепенно росли, туманные, становились все отчетливее.

— Коньки! — воскликнула изумленная Маша.

— И впрямь коньки, — подтвердил примостившийся около экрана Костя.

Росов пошел на снижение. Костя и Маша перебежали в кабину с куполом, рассчитывая увидеть людей на льдине. Свободное ото льдов море было покрыто геометрической сеткой, словно заштриховано, и лишь кое-где виднелись белые пятнышки льдин.

— Волны, — кратко пояснил Костя.

Скоро сетка исчезла. Лодка шла круто вниз. Теперь уже были видны огромные волны.

— Заденешь такую за гребешок — каюк, — сказал Костя.

— А если понадобится сесть? — спросила Маша.

— Когда волнение больше двух-трех баллов — посадка запрещается, — строго ответил недавний авиалнхач.

Волны действительно были страшные. Лодка накренилась. Росов делал вираж. Он, очевидно, заметил льдину, которую искал. Вот она, криво взлетающая на хребты! Маша всматривалась в ее белую поверхность.

— Нет людей, — сказал Костя. — Одни коньки на льдине…

Маша снова пришла к штурману.

Он радировал на гидромонитор о найденных коньках.

«Неужели это все, что осталось от людей?» — тревожно думала Маша, до боли в глазах всматриваясь в экран.

И ей еще раз посчастливилось. Она заметила точку, которая в тот же миг исчезла. Штурман ничего не видел и сомневался. Но Маша настаивала. Опыт тонкого наблюдателя помог ей.

— Вижу, — снова уверенно сказала она.

Штурман дал увеличение.

Действительно, на экране что-то появлялось и исчезало.

— Словно сигналы, — неуверенно сказала Маша

— Нет у них такой аппаратуры, — отмахнулся штурман.

— Будто тире и точки, — настаивала Маша. — Жаль, не знаю азбуки Морзе.

— Арамису она известна, — отозвался Мухтар. — Позвольте проявить свои познания. — Подойдя к экрану, он стал всматриваться.

— Помехи! — не верил штурман. — Не будет металлический предмет появляться и исчезать.

— Тире и точки? — переспросил Мухтар. — Тогда можно прочесть слово.

— Какое слово?

— Мол.

— Мол! Только они могут сигнализировать! И знаете как? Проволокой. Мне при некоторых опытах приходилось этим пользоваться.

Штурман уже не спорил: он лихорадочно вычислял новый курс, на который должна была лечь лодка. Снова Росов пошел на снижение и скоро на бреющем полете помчался над самыми волнами.

— Ой, не зацепи гребешок! — предупреждал командира Костя в особо опасные мгновения.

— Знаю, — отрезал напряженный Росов.

Он увидел на льдине людей и сделал над ними круг.

Костя и Аубеков сбросили резиновую лодку. Маша никого не рассмотрела как следует. Кажется, их было двое, они лежали на льдине.

— Вот он, металлический штырь, — указал штурман на экран, — теперь на него будем нацеливаться.

На экране Маша отчетливо видела штырь сброшенной резиновой лодки.

— Переберутся ли они в нее? — беспокоилась Маша. Штурман связался с капитаном гидромонитора.

— Прошу прощения, Федор Иванович, — сказал штурман. — С вами хочет переговорить наш командир.

Командир лодки подошел к микрофону. Маша стоялча с ним рядом. Росов доложил о найденных людях, о сброшенной им резиновой лодке.

— Шторм баллов девять-десять, — говорил он. — В лодке долго не продержатся.

— Корабль сможет подойти лишь через несколько часов. Наши вертолеты на далекой базе, к вам не долетят.

— Не долетят, — подтвердил Росов.

— Спешу на помощь, — сказал Терехов.

Связь оборвалась.

Росов приказал Косте держаться вблизи замеченных льдин и позвал Машу в заднюю кабину. Почти испуганная видом летчика, его мрачным, решительным лицом с глубокими складками у губ, Маша пошла следом за ним.

— Вот что, Маша, — сказал он, впервые назвав ее так после злосчастной прогулки в Голых скалах. — Несколько часов людям в лодчонке не выдержать. Не будь вас, знал бы, как поступить.

— Не будь меня? — почти обиделась Маша.

— Людей с лодчонки надо снять, вот что, — строго сказал Росов.

— Но как? — ужаснулась Маша. — Разве вы сумеете это сделать?

— Был на севере один такой летчик, который мог. Еще во время войны. Шлюпка в море оказалась. Женщины и ребятишки с потопленного корабля. Шторм был такой же, как сегодня. Он их спас.

— А вы?

— Попробовал бы, если…

— Что?

— Если бы вас не было.

— Как вам не стыдно!

— Рисковать собой, своим экипажем могу, но вами…

— Мной?

— Видным ученым, женщиной… любимой…

— Как вы сказали?

— Вами, Маша, рисковать не могу.

— Росов, вам я могла бы вверить свою жизнь.

— На эту минуту? — испытующе спросил Росов.

Маша замотала головой, глаза ее наполнились слезами.

— Нет, Дмитрий, не только на эту минуту.

— Тогда… коли так… — Росов неожиданно схватил слабо сопротивляющуюся Машу в объятия, крепко поцеловал и, оставив ее, смущенную, растерявшуюся, прошел в кабину. — Иду на посадку! — крикнул он счастливым голосом своим «мушкетерам».

Летчики только переглянулись между собой. Потом Костя, словно слова командира, наконец, дошли до него, схватился за голову.

— Тебе, лихачу, наука будет, — заметил Мухтар.

Штурман спокойно радировал о происходящем на гидромонитор. Маша пришла к летчикам. Она хотела быть с ними.

— Прошу вернуться, — сказал ей Аубеков, подавая пробковый пояс. — Я сейчас открою там купол.

Маша все поняла и молча подчинилась. Пол накренился под ногами у Маши. Одно коротенькое крыло лодки опустилось ниже горизонта, другое показывало в облака. Росов разворачивал машину. Маша почувствовала резкое уменьшение веса, как в лифте университета. Лодка шла круто вниз. Маше стало страшно. Она не могла зажмуриться, и близкие, пугающие волны были у нее прямо перед глазами. Косматые, гигантские, они неслись на Машу, грозя ударить лодку, разломать на части. Они, показалось Маше, походили на железнодорожные насыпи, сорвавшиеся с места.

И вдруг привычный шум моторов стих, в полуоткрытый купол ворвались свист ветра и шипение пены.

Одно крыло лодки все еще было ниже другого. Росов продолжал «выруливать». Волны надвигались только сбоку и притом все замедляли свой бег. Это было поразительное ощущение. Росов словно остановил волну. На самом деле он лишь так вырулил летающую лодку, что она пошла точно над гребнем волны. Лодка одновременно двигалась и вдоль волны и вместе с волнами по ветру, с такой же, как волны, скоростью. Потому Маше и казалось, что волны остановились.

Самолет летел вдоль волны. Неподвижная, приближаясь лишь снизу, она походила на широкий крепостной вал, почти задевая за грудь летающей лодки. И теперь Маше казалось возможным сесть на этот гостеприимный вал, словно по волшебству застывший в море…

— Будь волнение меньше — не посадить! А теперь… спина у нее — будь здоров! — как дорожка на аэродроме!

Маша оглянулась. Это говорил Костя. Глаза его восхищенно горели. Сам же он был бледен. Рядом стояли и другие члены экипажа: повеселевший, снова добродушный штурман, гибкий, собранный Мухтар. Командир всем приказал приготовиться к катастрофе Он один остался в кабине пилотов. Маша решительно направилась к нему.

Удар от прикосновения к гребню волны был ничтожным. Лодка помчалась по хребту, перемещаясь по морю вместе с волной, постепенно теряя скорость. Маша смотрела перед собой через переднее стекло, одновременно видя напряженную шею Дмитрия. Стекло стало мокрым от брызг и пены.

Росов включил атомный двигатель, сзади взревело, лодка вздрогнула. Маша видела, что Дмитрий пытается удержаться на волне, не дать лодке сойти с гребня. Лодка чуть взлетела, словно стараясь опять подняться, потом снова провалилась. У Маши захватило дыхание, она вцепилась в переборку. Волна ударила лодку в бок. Вверху мелькнул пенный гребень. Маша почувствовала, что падает. «Конец, Дмитрий!..» — подумала Маша, но не рванулась в заднюю кабину с открытым куполом.

Лодка переваливалась с боку на бок. Если бы не ее приподнятые над фюзеляжем, к счастью, короткие, крылья, они погрузились бы в воду и погубили машину. Сейчас они только срезали концами пену с водяных хребтов.

— Вы остановили волну, Росов, — наклоняясь к летчику, восхищенно сказала Маша.

— Ты здесь, Маша? — отозвался он.

— С тобой, милый! — сказала она.

Лодка теряла скорость. Росов силился поставить ее против волны.

Никогда Маша не была счастлива так, как в эту минуту. Сквозь слезы видела она на далеком гребне резиновую лодочку. Сидевшие в ней люди махали руками.

Глава одиннадцатая

НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ

В знойный день по набережной Барханского моря неторопливой походкой шел Сергей Леонидович Карцев.

Достав из кармана чесучового пиджака платок, он вытер коричневую шею. Даже ему, бывалому пустыневеду, было сегодня не по себе. В такую жару в Средней Азии не работают, устраивают дневной перерыв и отдыхают в тени деревьев или купаются в новом озере.

Но Сергей Леонидович не думал об отдыхе. В последние дни перед отъездом работы было по горло. Разведывательные экспедиции «Кольца ветров» отправлялись на восток от преображенных пустынь, в дальние пески Средней Азии, в сухие степи Казахстана, дальше в голодные степи и великую пустыню Гоби. Смешанная советско-китайская научная экспедиция только вчера отправилась туда. Экспедиция в Монгольскую Верхнюю Гоби находится в пути, подъезжает к Чите. Сам Сергей Леонидович во главе большой группы специалистов, куда входили ученые — метеорологи, аэрологи, атомные физики, строители, океановеды и многие другие, должен был отправиться в район Карского моря на корабле полярной флотилии, грузившемся сейчас в Барханском порту.

На морской вокзал Барханска и шел сейчас Сергей Леонидович, закончив в городе все дела. Синяя гладь Барханского моря казалась такой же эмалевой, как и знойное небо. Впереди виднелись решетчатые башни портовых кранов, рядом с ними поднимались мачты многочисленных судов.

Многие корабли на рейде, очевидно, уже закончили погрузку. Флотилия завтра должна отправиться на север. Ей предстоит пройти по каналу в Аральское, ныне пресное и проточное море, подняться по заполненным енисейской водой руслам и поймам до Тургайского канала, пройти по искусственному, рассекающему ровные степи полукилометровому ущелью, стены которого достигают ста десяти метров высоты.

Впереди — Енисей, полноводный, как в весенние паводки. Близ плотины — шлюзы со стометровым спуском. А дальше — Старый Енисей приведет в Карское море. Сергею Леонидовичу предстоит самому проделать водный путь, который он когда-то наносил карандашом на карту. При воспоминании об этом инженер улыбнулся.

Величайшее счастье человека — видеть плоды своего труда. Эта гладь Барханского моря, аллея платанов, идущая вдоль набережной, белый город с легкими зданиями, тонкими колоннами, плоскими крышами, хлопковыми полями за ним — все это плоды величайшего труда, в котором есть крупица и его, Сергея Леонидовича, усилий.

Прежде в такую жару под ногами «пели» пески. Предвещая ветер, мелодично звучали сталкивающиеся песчинки, пугая таинственными песнями путешественников. Теперь звенящих песков не было, но у Сергея Леонидовича пело где-то глубоко в сердце. Он еще раз достал платок и вытер уголки глаз.

«Действительно, переменилось все вокруг — видно, прибавилось влажности», — усмехнулся он и спрятал платок.

Он уже подходил к огромному, сверкающему белизной стен морскому вокзалу.

Жарко по-настоящему!

Он вошел в просторный вестибюль, отделанный мрамором, и глубоко вдохнул прохладный, освежающий воздух.

— Здравствуйте, почтеннейший! Ну и жара же у вас тут! Только и скрываюсь здесь, под этими сводами, — услышал Сергей Леонидович знакомый ему окающий бас академика Омулева.

— Привет, Михаил Дмитриевич, — негромко поздоровался Сергей Леонидович, пожимая огромную протянутую ему руку.

Карцев удивился перемене, произошедшей с академиком Омулевым. Говорят, глубокие старики уже не стареют. Старый академик словно удвоил груз своих лет. Он уже не сутулился, как прежде, теперь он уже горбился, опираясь на толстую суковатую палку. Здороваясь, он посмотрел на Карцева печальными глазами, и тот задержал его руку в своей, еще раз пожал.

Старик вздохнул.

— Еду с вами, — сказал он. — Поклонюсь могилке морской… — И вдруг он выпрямился. — Делом его горжусь!.. Для того еду, чтобы дело это продолжить. Небось думаете, что делать холодильщику в Арктике? Холодильными машинами стану города арктические отапливать. В тех местах, которые сын мой разведывал.

Сергей Леонидович склонил голову:

— Хорошо ли, Михаил Дмитриевич, с вашим здоровьем в такой путь?

— Что нам делается, — снова вздохнул старик. — Более молодые уходят. Вот вы своей идеей продолжаете дело сына. Как я вам завидую, дорогой! — Он помолчал. — Да и ничего мне не сделается. К тому же не один еду, с дочерью.

— Вот как! Она тоже едет? Позвольте поздравить вас. За ее работу присуждена премия.

— Благодарю от всей души. Вот жду ее. Где-то хлопочет на погрузке.

Карцев невольно вспомнил сцену около телевизора, когда видел Женю в последний раз.

Женя действительно вместе с отцом отправлялась на север. В белом шерстяном костюме, подтянутая, будто на нее и не действовала жара, стояла она у набережной, где ошвартовался пароход, и наблюдала за работой портовых кранов и подъемных стрел корабля. Один за другим взвивались вверх ящики с надписями «Автомат труб» и исчезали в трюме.

Да, она отправлялась на север. Она пожелала сама установить и пустить в эксплуатацию свой Барханский автомат винтового литья, который должен был теперь работать в Арктике. В спорах с отцом, считавшим, что ей лучше заняться другими вариантами непрерывного литья, комбинированного с прокаткой, она отстаивала свое право и обязанность лично наладить работу первого автомата, переброшенного в Арктику.

Но если бы она заглянула себе глубоко в душу, возможно, уличила бы себя в том, что, кроме этого желания, были и другие силы, которые влекли ее на север.

С виду, пожалуй, Женя не очень изменилась. Как и прежде, она держала голову высоко поднятой, по-прежнему ее взгляд казался чуть холодным, фигура подтянутой. Во всяком случае, она нисколько не стала надменнее оттого, что получила две премии за изобретательство в технике и за концертную деятельность, широко известную в Средней Азии. Сергей Леонидович подошел к Жене.

— Вы едете вместе с нами? — обрадовалась она.

— Да. Навстречу солнцу.

Глава двенадцатая

СВЕРКАЮЩЕЙ ДОРОГОЙ

Корабли шли навстречу солнцу.

Они двигались кильватерным строем, и дым их труб не сливался в гигантский шарф, перекинутый через горизонт, в топках их не жгли каменного угля.

Но на этот раз не было в полярном море борзописца, который мог бы кричать о новой армаде советских кораблей.

Пресловутого Джорджа Никсона уже не посылали корреспондентом за океан. Как известно, он выставил свою кандидатуру в сенаторы. Случилось так, что его противником в избирательном округе оказался не кто иной, как его кузен Майкл Никсон.

И теперь сенатор Никсон произносит речи не на импровизированных подмостках, как во время «рыжего процесса», а в Капитолии. Правда, почтенный сенатор так и не избавился от прилипшей к нему любовной клички «рыжий Майк».

Сенатор Никсон внес в сенат билль, рекомендующий строительство сооружений в американской Арктике, которые способствовали бы транспортному сближению континентов.

Билль рассматривается сейчас в комиссиях сената. У него есть противники, но есть и сторонники, в числе которых нельзя не упомянуть инженера Кандербля.

Мистер Джордж Никсон пишет псевдонаучные романы о гангстерах в межпланетном пространстве. Он продолжает пугать читателей армадами коммунистических кораблей, летающих в космосе.

О советской полярной флотилии он уже ничего не мог написать.

Как и в прошлом году, в ней не было ни одного военного корабля. Не было и ни одного ледокола. Во флотилии шли корабли южных морей, никогда раньше не плававшие в полярных водах. Они прошли из Черного моря по Волго-Дону в Каспий, оттуда поднялись по великим каналам через Аральское море и бывший Тургайский водораздел в Енисей, спустились по нему… Нет! Точнее говоря, тоже поднялись по текущему теперь вспять Енисею до плотины и дальше спустились в Карское море.

Этой полярной флотилией любовались жители тундры. Старик оленевод выехал на нартах с шестью оленями к самому берегу. С нарт поднялся новый директор Полярного ремесленного училища Иван Хорхай. Он набирал в стойбищах будущих полярных радистов, будущих строителей, будущих полярных сталеваров.

Иван Хорхай стоял на пружинящем травянистом ковре и вглядывался в далекие корабли, стараясь рассмотреть на одном из них знакомую ему тонкую фигуру, которая в тундре и на острове Исчезающем так походила на юношу.

Но, конечно, он не мог рассмотреть на борту первого корабля двух девушек, смотревших на берег, где над тундрой возвышались решетчатые остовы цехов металлургического комбината близ Голых скал. Горы зубчатым контуром уходили к горизонту. Одна из девушек, черноволосая, худенькая, с темной полоской усиков на губе, затуманенным взглядом смотрела на эти горы, на поднявшийся над тундрой завод, на тундру, где встретила когда-то одинокого, заблудившегося человека. Другая, светловолосая, высокая, стройная, с гордо поднятой головой и задумчивыми глазами, смотрела в море, где скоро должен был появиться флагманский корабль стройки.

Глядя каждая в свою сторону, думая каждая о своем, подруги стояли обнявшись.

— Ты счастлива? — спросила Галя.

— Да, — тихо ответила Женя и, улыбнувшись, добавила: — Теперь я буду строить самый северный в мире металлургический цех, — как будто только в одном этом заключалось ее счастье.

Галя улыбнулась и ничего не ответила.

Тогда Женя спросила, в свою очередь:

— А ты счастлива? Галя кивнула головой.

— Очень, — и, скосив на Женю свои продолговатые темные глаза, в которых играли смешинки, добавила: — Возглавить геологоразведывательные работы по всему побережью вдоль ледяного мола, разве…

Женя понимающе рассмеялась и прижалась локтем к подруге.

— А что ты скажешь о будущем? — спросила ее Галя, повернувшись теперь к ней лицом.

Женя задумалась

— Что скажут? Когда Федор будет сидеть рядом со мной в Хрустатьном дворце и поднимет тост за тех, кто создавал счастье людей, я не заплачу.

— Не заплачешь? — переспросила Галя.

— Нет.

— А я заплачу.

— Почему?

— От счастья.

И девушки снова обнялись.

На горизонте, над которым висело незаходящее солнце, что то сверкало.

— Ледяной мол? — прошептала Женя, вопросительно глядя на Галю.

Галя кивнула головой. Женя крепко обняла ее и поцеловала.

На борту корабля в этот день встретились еще два человека, имевшие отношение ко всем тем изменениям, которые произошли в Арктике. Это были академик Овесян, прилетевший вместе с Волковым, и Василий Васильевич Ходов, совершавший путешествие на корабле в виде отдыха после лечения.

— Вам всем обязан, — сказал Ходов Овесяну, когда они познакомились. — Еще раз узнал, что такое тепло.

— Если вы имеете в виду тепло термоядерной реакции, которой мы подогрели течение… — начал было Овесян, но Ходов прервал его.

— Нет, я имею в виду тепло человеческого отношения, которое спасло меня от смерти.

— Алхимия! Золото! — вспомнил Овесян. — Так ведь я тут ни при чем. Виноват Волков. Он назвав вас золотым человеком. Толчок мысли. Золотой человек — человек с радиоактивным золотом в организме, которое может уничтожить злокачественную опухоль. Расскажите, как проходило лечение?

— Профессора в клинике были очень заинтересованы предложенным вами опытом. Немало кроликов «позолочены» изнутри. Радиоактивный изотоп золота, который вы получили…

— Таких изотопов известно семь. Период их полураспада от семи секунд до семи дней. Можно выбрать любой изотоп с требующимся излучением: электроны, позитроны, альфа лучи, гамма лучи…

— Частички вашего радиоактивного золота вводили на конце иглы непосредственно в пораженную раковой опухолью ткань. Под влиянием радиации клетки опухоли погибали. И видите я здоров.

— Все ясно! Золотой человек! В вашем организме остались безвредные крупицы золота, которые уже перестали быть радиоактивными.

На другом борту судна, тоже вглядываясь в сверкающую ледяную полоску, стояли два старика: высокий, чуть сутулый, седой академик Омулев в черной шапочке и худощавый, с морщинистым лицом, покрытым несходящим коричневым загаром, Сергей Леонидович Карцев.

— Итак, голубчик, устойчивый ветер вдоль будущей полыньи, — говорил академик, — уже установлен вами?

— Да, — негромко ответил Сергей Леонидович. — Приборы говорят, что разница температур воды южнее и севернее мола уже сказывается.

— Следовательно, можно обнаружить и «Кольцо ветров»?

— Да. Прообраз будущего «Кольца ветров».

— Древние богатыри выбирали себе меч по руке, — задумчиво сказал академик. — Наш народ создает себе машину по плечу — великую холодильную машину, охлаждающую пустыню. Великий тепловой насос, согревающий север. Вот уже поистине богатырская машина, в которой земной шар превращен во вращающееся колесо!

Корабль значительно приблизился к ледяному молу. Навстречу шел гидромонитор.

Женя, теребя шарфик, вглядывалась в приближающийся корабль, стараясь разглядеть на капитанском мостике знакомую коренастую фигуру. Вдруг с ледокола в небо взвились две струи, похожие на салютующие стальные шпаги. На недосягаемой высоте струи рассыпались сверкающими искрами, распустились «тюльпанами» фонтанов.

Гидромонитор приветствовал своим боевым оружием новых бойцов Арктики. Корабль с двумя устремленными в небо водяными мачтами приближался все ближе и ближе. Ветер дул со стороны струй, и Женя с Галей ощутили на лице мельчайшие брызги. От этих свежих брызг становилось радостно на душе. Обе смеялись и махали платками.

Галя оглянулась и увидела на мостике высокую фигуру Николая Николаевича, прилетевшего ночью на лодке Росова. Сейчас, когда сходились в море корабли, эта летающая лодка с воздуха приветствовала их.

На палубе раздались ликующие крики. Волков, стоя у реллингов, указывал на мол и на приближающийся гидромонитор, как бы туда адресуя гремевшую на корабле овацию. Его высокая фигура на мостике корабля была видна и с гидромонитора.

Спокойный с виду Федор успел разглядеть на корабле махавших платками подруг и передал чуть дрожащей рукой бинокль возбужденному, радостному Алексею.

Александр Григорьевич Петров, дядя Саша, поглаживая бороду, смотрел на своих молодых друзей ласковыми, теплыми глазами. Они не оборачивались и не видели этого взгляда.

Вокруг шумели строители. Общий гул покрывал могучий бас Дениса. На корме, глядя в небо, где метеором неслась серебристая стрела с легким оперением, стояла статная Маша Веселова, представляя на торжестве открытия мола создателей «подводного солнца», уничтожавшего сейчас в тундре слой вечной мерзлоты.

Ледокол сближался с новой строительной армадой. Ее пассажиры: метеорологи и физики, строители и геологи, металлурги и механики, шоферы и повара, химики и журналисты — смотрели сейчас на ледовый флагман, на простершуюся за ним ледяную стену, созданную руками человека и призванную сдержать стихию, подчинить ее воле созидателей. Выступающая над водой часть стены казалась солнечным лучом, протянувшимся через все море. Ледяная кромка поднималась выше воды, и об нее разбивались набегавшие волны.

Ледяной мол сверкающей полоской шел от окаема к окаему, неся на себе ажурные мачты с весело вертящимися лопастями ветряков холодильных машин.

…Конец романа,

но не конец Мечты.




Читать далее

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ВЕСНА

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть