Онлайн чтение книги Полное собрание стихотворений
Стихотворения 1905 года

Шли на приступ. Прямо в грудь

Штык наточенный направлен.

Кто-то крикнул: «Будь прославлен.»

Кто-то шепчет: «Не забудь!»

Рядом пал, всплеснув руками,

И над ним сомкнулась рать.

Кто-то бьется под ногами,

Кто – не время вспоминать...

Только в памяти веселой

Где-то вспыхнула свеча.

И прошли, стопой тяжелой

Тело теплое топча...

Ведь никто не встретит старость —

Смерть летит из уст в уста...

Высоко пылает ярость,

Даль кровавая пуста...

Что же! громче будет скрежет,

Слаще боль и ярче смерть!

И потом – земля разнежит

Перепуганную твердь.

Улица, улица...

Тени беззвучно спешащих

Тело продать,

И забвенье купить,

И опять погрузиться

В сонное озеро города – зимнего холода.

Спите. Забудьте слова лучезарных.

О, если б не было в окнах

Светов мерцающих!

Штор и пунцовых цветочков!

Лиц, наклоненных над скудной работой!

Всё тихо.

Луна поднялась.

И облачных перьев ряды

Разбежались далёко.

Я прогнал тебя кнутом

В полдень сквозь кусты,

Чтоб дождаться здесь вдвоем

Тихой пустоты.

Вот – сидим с тобой на мху

Посреди болот.

Третий – месяц наверху —

Искривил свой рот.

Я, как ты, дитя дубрав,

Лик мой также стерт.

Тише вод и ниже трав —

Захудалый черт.

На дурацком колпаке

Бубенец разлук.

За плечами – вдалеке —

Сеть речных излук...

И сидим мы, дурачки, —

Нежить, немочь вод.

Зеленеют колпачки

Задом наперед.

Зачумленный сон воды,

Ржавчина волны...

Мы – забытые следы

Чьей-то глубины...

Я живу в отдаленном скиту

В дни, когда опадают листы.

Выхожу – и стою на мосту,

И смотрю на речные цветы.

Вот – предчувствие белой зимы:

Тишина колокольных высот...

Та, что нынче читала псалмы, —

Та монахиня, верно, умрет.

Безначально свободная ширь,

Слишком радостной вестью дыша,

Подошла – и покрыла Псалтирь,

И в страницах осталась душа.

Как свеча, догорала она,

Вкруг лица улыбалась печаль.

Долетали слова от окна,

Но сквозила за окнами даль...

Уплывали два белых цветка —

Эта легкая матовость рук...

Мне прозрачная дева близка

В золотистую осень разлук...

Но живу я в далеком скиту

И не знаю для счастья границ.

Тишиной провожаю мечту.

И мечта воздвигает Царицу.

В окнах, занавешенных сетью мокрой пыли,

Темный профиль женщины наклонился вниз.

Серые прохожие усердно проносили

Груз вечерних сплетен, усталых стертых лиц.

Прямо перед окнами – светлый и упорный —

Каждому прохожему бросал лучи фонарь.

И в дождливой сети – не белой, не черной —

Каждый скрывался – не молод и не стар.

Были как виденья неживой столицы —

Случайно, нечаянно вступающие в луч.

Исчезали спины, возникали лица,

Робкие, покорные унынью низких туч.

И – нежданно резко – раздались проклятья,

Будто рассекая полосу дождя:

С головой открытой – кто-то в красном платье

Поднимал на воздух малое дитя...

Светлый и упорный, луч упал бессменный —

И мгновенно женщина, ночных веселий дочь,

Бешено ударилась головой о стену,

С криком исступленья, уронив ребенка в ночь...

И столпились серые виденья мокрой скуки.

Кто-то громко ахал, качая головой.

А она лежала на спине, раскинув руки,

В грязно-красном платье, на кровавой мостовой.

Но из глаз открытых – взор упорно-дерзкий

Всё искал кого-то в верхних этажах...

И нашел – и встретился в окне у занавески

С взором темной женщины в узорных кружевах.

Встретились и замерли в беззвучном вопле взоры,

И мгновенье длилось... Улица ждала...

Но через мгновенье наверху упали шторы,

А внизу – в глазах открытых – сила умерла.

Умерла – и вновь в дождливой сети тонкой

Зычные, нестройные звучали голоса.

Кто-то поднял на руки кричащего ребенка

И, крестясь, украдкой утирал глаза...

Но вверху сомнительно молчали стекла окон.

Плотно-белый занавес пустел в сетях дождя

Кто-то гладил бережно ребенку мокрый локон.

Уходил тихонько. И плакал, уходя.

Золотисты лица купальниц.

Их стебель влажен.

Это вышли молчальницы

Поступью важной

В лесные душистые скважины.

Там, где проталины,

Молчать повелено,

И весной непомерной взлелеяны

Поседелых туманов развалины.

Окрестности мхами завалены.

Волосы ночи натянуты туго на срубы

И пни.

Мы в листве и в тени

Издали начинаем вникать в отдаленные грубы

Приближаются новые дни.

Но пока мы одни,

И молчаливо открыты бескровные губы

Чуда! о, чуда!

Тихонько дым

Поднимается с пруда...

Мы еще помолчим.

Утро сонной тропою пустило стрелу,

Но одна – на руке, опрокинутой в высь,

Ладонью в стволистую мглу —

Светляка подняла... Оглянись:

Где ты скроешь зеленого света ночную иглу?

Нет, светись,

Светлячок, молчаливой понятный!

Кусочек света,

Клочочек рассвета...

Будет вам день беззакатный!

С ночкой вы не радели —

Вот и всё ушло...

Ночку вы не жалели —

И становится слишком светло.

Будете маяться, каяться,

И кусаться, и лаяться,

Вы, зеленые, крепкие, малые,

Твари милые, небывалые.

Туман клубится, проносится

По седым прудам.

Скоро каждый чертик запросится

Ко Святым Местам.

Иду – и всё мимолетно.

Вечереет – и газ зажгли.

Музыка ведет бесповоротно,

Куда глядят глаза мои.

Они глядят в подворотни,

Где шарманщик вздыхал над тенью своей.

Не встречу ли оборотня?

Не увижу ли красной подруги моей?

Смотрю и смотрю внимательно,

Может быть, слишком упорно еще...

И – внезапно – тенью гадательной —

Вольная дева в огненном плаще!..

В огненном! Выйди за поворот:

На глазах твоих повязка лежит еще...

И она тебя кольцом неразлучным сожмет

В змеином логовище.

Она поет в печной трубе.

Ее веселый голос тонок.

Мгла опочила на тебе.

За дверью плачет твой ребенок.

Весна, весна! Как воздух пуст!

Как вечер непомерно скуден!

Вон – тощей вербы голый куст —

Унылый призрак долгих буден.

Вот вечер кутает окно

Сплошными белыми тенями.

Мое лицо освещено

Твоими страшными глазами.

Но не боюсь смотреть в упор,

В душе – бездумность и беспечность!

Там – вихрем разметен костер,

Но искры улетели в вечность...

Глаза горят, как две свечи.

О чем она тоскует звонко?

Поймем. Не то пронзят ребенка

Безумных глаз твоих мечи.

Господь, ты слышишь? Господь, простишь ли? —

Весна плыла высоко в синеве.

На глухую улицу в полночь вышли

Веселые девушки. Было – две.

Но Третий за ними – за ними следом

Мелькал, неслышный, в луче фонаря.

Он был неведом... одной неведом:

Ей казалось... казалось, близка заря.

Но синей и синее полночь мерцала,

Тая, млея, сгорая полношумной весной.

И одна сказала... «Ты слышишь? – сказала. —

О, как страшно, подруга... быть с тобой»

И была эта девушка в белом... в белом,

А другая – в черном... Твоя ли дочь?

И одна – дрожала слабеньким телом,

А другая – смеялась, бежала в ночь...

Ты слышишь, господи? Сжалься! О, сжалься!

Другая, смеясь, убежала прочь...

И на улице мертвой, пустынной остались.

Остались... Третий, она и ночь.

Но, казалось, близко... Казалось, близко

Трепетно бродит, чуть белеет заря...

Но синий полог упал так низко

И задернул последний свет фонаря.

Был синий полог. Был сумрак долог.

И ночь прошла мимо них, пьяна.

И когда в траве заблестел осколок,

Она осталась совсем одна.

И первых лучей протянулись нити,

И слабые руки схватили нить...

Но уж город, гудя чредою событий,

Где-то там, далеко, начал жить...

Был любовный напиток – в красной пачке

кредиток

И заря испугалась. Но рукою Судьбы

Кто-то городу дал непомерный избыток,

И отравленной пыли полетели столбы.

Подходили соседи и шептались докучно.

Дымно-сизый старик оперся на костыль —

И кругом стало душно... А в полях однозвучно

Хохотал Невидимка – и разбрасывал пыль

В этом огненном смерче обняла она крепче

Пыльно-грязной земли раскаленную печь...

Боже правый! Соделай, чтобы твердь стала легче!

Отврати твой разящий и карающий меч!

И откликнулось небо: среди пыли и давки

Появился архангел с убеленной рукой:

Всем казалось – он вышел из маленькой лавки,

И казалось, что был он – перепачкан мукой...

Но уж твердь разрывало. И земля отдыхала.

под дождем умолкала песня дальних колес...

И толпа грохотала. И гроза хохотала.

Ангел белую девушку в дом свой унес.

Ты в поля отошла без возврата.

Да святится Имя Твое!

Снова красные копья заката

Протянули ко мне острие.

Лишь к Твоей золотой свирели

В черный день устами прильну.

Если все мольбы отзвенели,

Угнетенный, в поле усну.

Ты пройдешь в золотой порфире —

Уж не мне глаза разомкнуть.

Дай вздохнуть в этом сонном мире,

Целовать излучённый путь...

О, исторгни ржавую душу!

Со святыми меня упокой,

Ты, Держащая море и сушу

Неподвижно тонкой Рукой!

Я вам поведал неземное.

Я всё сковал в воздушной мгле.

В ладье – топор. В мечте – герои.

Так я причаливал к земле.

Скамья ладьи красна от крови

Моей растерзанной мечты,

Но в каждом доме, в каждом крове

Ищу отважной красоты.

Я вижу: ваши девы слепы,

У юношей безогнен взор.

Назад! Во мглу! В глухие склепы'

Вам нужен бич, а не топор!

И скоро я расстанусь с вами,

И вы увидите меня

Вон там, за дымными горами,

Летящим в облаке огня!

Веселье в ночном кабаке.

Над городом синяя дымка.

Под красной зарей вдалеке

Гуляет в полях Невидимка.

Танцует над топью болот,

Кольцом окружающих домы,

Протяжно зовет и поет

На голос, на голос знакомый.

Вам сладко вздыхать о любви,

Слепые, продажные твари?

Кто небо запачкал в крови?

Кто вывесил красный фонарик?

И воет, как брошенный пес,

Мяучит, как сладкая кошка,

Пучки вечереющих роз

Швыряет блудницам в окошко..

И ломится в черный притон

Ватага веселых и пьяных,

И каждый во мглу увлечен

Толпой проституток румяных...

В тени гробовой фонари,

Смолкает над городом грохот...

На красной полоске зари

Беззвучный качается хохот...

Вечерняя надпись пьяна

Над дверью, отворенной в лавку..

Вмешалась в безумную давку

С расплеснутой чашей вина

На Звере Багряном – Жена.

На весенней проталинке

За вечерней молитвою – маленький

Попик болотный виднеется.

Ветхая ряска над кочкой

Чернеется

Чуть заметною точкой.

И в безбурности зорь красноватых

Не видать чертенят бесноватых,

Но вечерняя прелесть

Увила вкруг него свои тонкие руки.

Предзакатные звуки,

Легкий шелест.

Тихонько он молится,

Улыбается, клонится,

Приподняв свою шляпу.

И лягушке хромой, ковыляющей,

Травой исцеляющей

Перевяжет болящую лапу.

Перекрестит и пустит гулять:

«Вот, ступай в родимую гать.

Душа моя рада

Всякому гаду

И всякому зверю

И о всякой вере».

И тихонько молится,

Приподняв свою шляпу,

За стебель, что клонится,

За больную звериную лапу,

И за римского папу.

Не бойся пучины тряской —

Спасет тебя черная ряска.

На весеннем пути в теремок

Перелетный вспорхнул ветерок,

Прозвенел золотой голосок.

Постояла она у крыльца,

Поискала дверного кольца,

И поднять на посмела лица.

И ушла в синеватую даль,

Где дымилась весенняя таль,

Где кружилась над лесом печаль

Там – в березовом дальнем кругу —

Старикашка сгибал из березы дугу

И приметил ее на лугу.

Закричал и запрыгал на пне:

«Ты, красавица, верно, ко мне'

Стосковалась в своей тишине!»

За корявые пальцы взялась,

С бородою зеленой сплелась

И с туманом лесным поднялась

Так тоскуют они об одном,

Так летают они вечерком,

Так венчалась весна с колдуном.

Вот на тучах пожелтелых

Отблеск матовой свечи.

Пробежали в космах белых

Черной ночи трубачи.

Пронеслась, бесшумно рея,

Птицы траурной фата.

В глуби меркнущей аллеи

Зароилась чернота.

Разметались в тучах пятна,

Заломились руки Дня.

Бездыханный, необъятный

Истлевает без огня.

Кто там встанет с мертвым глазом

И серебряным мечом?

Невидимкам черномазым

Кто там будет трубачом?

Вот поднялась. В железных лапах

Визжит кровавой смерти весть.

В горах, в долинах, на этапах

Щетиной заметалась месть.

Не в силах мстительная гордость

Противостать тому кольцу,

Чьи равнодушие и твердость

Встречают смерть лицом к лицу.

И вот в парах и тучах тучных,

Гремя вблизи, свистя вдали,

Она краями крыльев звучных

Пускает ко дну корабли.

Но в воплях исполинской бури,

В мечте бойца, в его крови,

Одушевительница фурий —

Она вздыхает о Любви.

Королевна жила на высокой горе,

И над башней дымились прозрачные сны облаков.

Темный рыцарь в тяжелой кольчуге

шептал о любви на заре,

В те часы, когда Рейн выступал из своих берегов

Над зелеными рвами текла, розовея, весна.

Непомерность ждала в синевах отдаленной черты.

И влюбленность звала – не дала отойти от окна,

Не смотреть в роковые черты,

оторваться от светлой мечты

«Подними эту розу», – шепнула – и ветер донес

Тишину улетающих лат, бездыханный ответ.

«В синем утреннем небе найдешь Купину

расцветающих роз», —

Он шепнул, и сверкнул, и взлетел,

и она полетела вослед.

И за облаком плыло и пело мерцание тьмы,

И влюбленность в погоне забыла, забыла свой щит.

И она, окрылясь, полетела из отчей тюрьмы —

На воздушном пути королевна полет свой стремит

Уж в стремнинах туман, и рога созывают стада,

И заветная мгла протянула плащи и скрестила мечи,

И вечернюю грусть тишиной отражает вода,

И над лесом погасли лучи.

Не смолкает вдали властелинов борьба,

Распри дедов над ширью земель.

Но различна Судьба: здесь – мечтанье раба,

Там – воздушной Влюбленности хмель.

И в воздушный покров улетела на зов

Навсегда... О, Влюбленность! Ты строже Судьбы!

Повелительней древних законов отцов!

Слаще звука военной трубы!

Она веселой невестой была.

Но смерть пришла. Она умерла.

И старая мать погребла ее тут.

Но церковь упала в зацветший пруд.

Над зыбью самых глубоких мест

Плывет один неподвижный крест.

Миновали сотни и сотни лет,

А в старом доме юности нет.

И в доме, уставшем юности ждать,

Одна осталась старая мать.

Старуха вдевает нити в иглу.

Тени нитей дрожат на светлом полу.

Тихо, как будет. Светло, как было.

И счет годин старуха забыла.

Как мир, стара, как лунь, седа.

Никогда не умрет, никогда, никогда...

А вдоль комодов, вдоль старых кресел

Мушиный танец всё так же весел,

И красные нити лежат на полу,

И мышь щекочет обои в углу.

В зеркальной глуби – еще покой

С такой же старухой, как лунь, седой.

И те же нити, и те же мыши,

И тот же образ смотрит из ниши —

В окладе темном – темней пруда,

Со взором скромным – всегда, всегда...

Давно потухший взгляд безучастный,

Клубок из нитей веселый, красный...

И глубже, и глубже покоев ряд,

И в окна смотрит всё тот же сад,

Зеленый, как мир; высокий, как ночь,

Нежный, как отошедшая дочь...

«Вернись, вернись. Нить не хочет тлеть.

Дай мне спокойно умереть».

Полюби эту вечность болот:

Никогда не иссякнет их мощь.

Этот злак, что сгорел, – не умрет.

Этот куст – без истления – тощ.

Эти ржавые кочки и пни

Знают твой отдыхающий плен.

Неизменно предвечны они, —

Ты пред Вечностью полон измен.

Одинокая участь светла.

Безначальная доля свята.

Это Вечность Сама снизошла

И навеки замкнула уста.

Белый конь чуть ступает усталой ногой,

Где бескрайная зыбь залегла.

Мне болотная схима – желанный покой,

Будь ночлегом, зеленая мгла!

Алой ленты Твоей надо мной полоса,

Бьется в ноги коня змеевик,

На горе безмятежно поют голоса,

Всё о том, как закат Твой велик.

Закатилась Ты с мертвым Твоим женихом,

С палачом раскаленной земли.

Но сквозь ели прощальный Твой луч мне

знаком?

Тишина Твоя дремлет вдали.

Я с Тобой – навсегда, не уйду никогда,

И осеннюю волю отдам.

В этих впадинах тихая дремлет вода,

Запирая ворота безумным ключам.

О, Владычица дней! алой лентой Твоей

Окружила Ты бледно-лазоревый свод!

Знаю, ведаю ласку Подруги моей —

Старину озаренных болот.

Болото – глубокая впадина

Огромного ока земли.

Он плакал так долго,

Что в слезах изошло его око

И чахлой травой поросло.

Но сквозь травы и злаки

И белый пух смежённых ресниц —

Пробегает зеленая искра,

Чтобы снова погаснуть в болоте.

И тогда говорят в деревнях

Неизвестно откуда пришедшие

Колдуны и косматые ведьмы:

«Это шутит над вами болото.

Это манит вас темная сила».

И когда они так говорят,

Старики осеняются знаменьем крестным,

Пожилые – смеются,

А у девушек – ясно видны

За плечами белые крылья.

Не строй жилищ у речных излучин,

Где шумной жизни заметен рост.

Поверь, конец всегда однозвучен,

Никому не понятен и торжественно прост.

Твоя участь тиха, как рассказ вечерний,

И душой одинокой ему покорись.

Ты иди себе, молча, к какой хочешь вечерне,

Где душа твоя просит, там молись.

Кто придет к тебе, будь он, как ангел, светел,

Ты прими его просто, будто видел во сне,

И молчи без конца, чтоб никто не заметил,

Кто сидел на скамье, промелькнул в окне.

И никто не узнает, о чем молчанье,

И о чем спокойных дум простота.

Да. Она придет. Забелеет сиянье.

Без вины прижмет к устам уста.

Потеха! Рокочет труба,

Кривляются белые рожи,

И видит на флаге прохожий

Огромную надпись: «Судьба».

Палатка. Разбросаны карты.

Гадалка, смуглее июльского дня,

Бормочет, монетой звеня,

Слова слаще звуков Моцарта.

Кругом – возрастающий крик,

Свистки и нечистые речи,

И ярмарки гулу – далече

В полях отвечает зеленый двойник.

В палатке всё шепчет и шепчет,

И скоро сливаются звуки,

И быстрые смуглые руки

Впиваются крепче и крепче...

Гаданье! Мгновенье! Мечта!..

И, быстро поднявшись, презрительным жестом

Встряхнула одеждой над проклятым местом;

Гадает... и шепчут уста.

И вновь завывает труба,

И в памяти пыльной взвиваются речи,

И руки... и плечи...

И быстрая надпись: «Судьба»!

Побывала старушка у Троицы

И всё дальше идет, на восток.

Вот сидит возле белой околицы,

Обвевает ее вечерок.

Собрались чертенята и карлики,

Только диву даются в кустах

На костыль, на мешок, на сухарики,

На усталые ноги в лаптях.

«Эта странница, верно, не рада нам —

Приложилась к мощам – и свята;

Надышалась божественным ладаном,

Чтобы видеть Святые Места.

Чтоб идти ей тропинками злачными,

На зеленую травку присесть...

Чтоб высоко над елями мрачными

Пронеслась золотистая весть...»

И мохнатые, малые каются,

Умиленно глядят на костыль,

Униженно в траве кувыркаются,

Поднимают копытцами пыль:

«Ты прости нас, старушка ты божия,

Не бери нас в Святые Места!

Мы и здесь лобызаем подножия

Своего, полевого Христа.

Занимаются села пожарами,

Грозовая над нами весна,

Но за майскими тонкими чарами

Затлевает и нам Купина...»

Стоит полукруг зари.

Скоро солнце совсем уйдет.

– Смотри, папа, смотри,

Какой к нам корабль плывет!

– Ах, дочка, лучше бы нам

Уйти от берега прочь...

Смотри; он несет по волнам

Нам светлым – темную ночь...

– Нет, папа, взгляни разок,

Какой на нем пестрый флаг!

Ах, как его голос высок!

Ах, как освещен маяк!

– Дочка, то сирена поет.

Берегись, пойдем-ка домой...

Смотри: уж туман ползет:

Корабль стал совсем голубой...

Но дочка плачет навзрыд,

Глубь морская ее манит,

И хочет пуститься вплавь,

Чтобы сон обратился в явь.

Вот открыт балаганчик

Для веселых и славных детей,

Смотрят девочка и мальчик

На дам, королей и чертей.

И звучит эта адская музыка,

Завывает унылый смычок.

Страшный черт ухватил карапузика,

И стекает клюквенный сок.

Он спасется от черного гнева

Мановением белой руки.

Посмотри: огоньки

Приближаются слева...

Видишь факелы? видишь дымки?

Это, верно, сама королева...

Ах, нет, зачем ты дразнишь меня?

Это – адская свита...

Королева – та ходит средь белого дня,

Вся гирляндами роз перевита,

И шлейф ее носит, мечами звеня,

Вздыхающих рыцарей свита.

Вдруг паяц перегнулся за рампу

И кричит: «Помогите!

Истекаю я клюквенным соком!

Забинтован тряпицей!

На голове моей – картонный шлем!

А в руке – деревянный меч!»

Заплакали девочка и мальчик,

И закрылся веселый балаганчик

Сидят у окошка с папой.

Над берегом вьются галки.

– Дождик, дождик! Скорей закапай!

У меня есть зонтик на палке!

– Там весна. А ты – зимняя пленница,

Бедная девочка в розовом капоре...

Видишь, море за окнами пенится?

Полетим с тобой, девочка, за море.

– А за морем есть мама?

– Нет.

– А где мама?

– Умерла.

– Что это значит?

– Это значит: вон идет глупый поэт:

Он вечно о чем-то плачет.

– О чем?

– О розовом капоре.

– Так у него нет мамы?

– Есть. Только ему нипочем:

Ему хочется за море,

Где живет Прекрасная Дама.

– А эта Дама – добрая?

– Да.

– Так зачем же она не приходит?

– Она не придет никогда:

Она не ездит на пароходе.

Подошла ночка,

Кончился разговор папы с дочкой.

Тихо. И будет всё тише.

Флаг бесполезный опущен.

Только флюгарка на крыше

Сладко поет о грядущем.

Ветром в полнебе раскинут,

Дымом и солнцем взволнован,

Бедный петух очарован,

В синюю глубь опрокинут.

В круге окна слухового

Лик мой, как нимбом, украшен.

Профиль лица воскового

Правилен, прост и нестрашен.

Смолы пахучие жарки,

Дали извечно туманны...

Сладки мне песни флюгарки:

Пой, петушок оловянный!

Старость мертвая бродит вокруг,

В зеленях утонула дорожка.

Я пилю наверху полукруг —

Я пилю слуховое окошко.

Чую дали – и капли смолы

Проступают в сосновые жилки.

Прорываются визги пилы,

И летят золотые опилки.

Вот последний свистящий раскол —

И дощечка летит в неизвестность...

В остром запахе тающих смол

Подо мной распахнулась окрестность..

Всё закатное небо – в дреме,

Удлиняются дольние тени,

И на розовой гаснет корме

Уплывающий кормщик весенний...

Вот – мы с ним уплываем во тьму,

И корабль исчезает летучий...

Вот и кормщик – звездою падучей —

До свиданья!... летит за корму...

В туманах, над сверканьем рос,

Безжалостный, святой и мудрый,

Я в старом парке дедов рос,

И солнце золотило кудри.

Не погасал лесной пожар,

Но, гарью солнечной влекомый,

Стрелой бросался я в угар,

Целуя воздух незнакомый.

И проходили сонмы лиц,

Всегда чужих и вечно взрослых,

Но я любил взлетанье птиц,

И лодку, и на лодке весла.

Я уплывал один в затон

Бездонной заводи и мутной,

Где утлый остров окружен

Стеною ельника уютной.

И там в развесистую ель

Я доску клал и с нею реял,

И таяла моя качель,

И сонный ветер тихо веял.

И было как на Рождестве,

Когда игра давалась даром,

А жизнь всходила синим паром

К сусально-звездной синеве.

Выхожу я в путь, открытый взорам,

Ветер гнет упругие кусты,

Битый камень лег по косогорам,

Желтой глины скудные пласты.

Разгулялась осень в мокрых долах,

Обнажила кладбища земли,

Но густых рябин в проезжих селах

Красный цвет зареет издали.

Вот оно, мое веселье, пляшет

И звенит, звенит, в кустах пропав!

И вдали, вдали призывно машет

Твой узорный, твой цветной рукав.

Кто взманил меня на путь знакомый,

Усмехнулся мне в окно тюрьмы?

Или – каменным путем влекомый

Нищий, распевающий псалмы?

Нет, иду я в путь никем не званый,

И земля да будет мне легка!

Буду слушать голос Руси пьяной,

Отдыхать под крышей кабака.

Запою ли про свою удачу,

Как я молодость сгубил в хмелю...

Над печалью нив твоих заплачу,

Твой простор навеки полюблю...

Много нас – свободных, юных, статных

Умирает, не любя...

Приюти ты в далях необъятных!

Как и жить и плакать без тебя!

Не мани меня ты, воля,

Не зови в поля!

Пировать нам вместе, что ли,

Матушка-земля ?

Кудри ветром растрепала

Ты издалека,

Но меня благословляла

Белая рука...

Я крестом касался персти,

Целовал твой прах,

Нам не жить с тобою вместе

В радостных полях!

Лишь на миг в воздушном мире

Оглянусь, взгляну,

Как земля в зеленом пире

Празднует весну, —

И пойду путем-дорогой,

Тягостным путем —

Жить с моей душой убогой

Нищим бедняком.

Утихает светлый ветер,

Наступает серый вечер,

Ворон канул на сосну,

Тронул сонную струну.

В стороне чужой и темной

Как ты вспомнить обо мне?

О моей любови скромной

Закручинишься ль во сне?

Пусть душа твоя мгновенна —

Над тобою неизменна

Гордость юная твоя,

Верность женская моя.

Не гони летящий мимо

Призрак легкий и простой,

Если будешь, мой любимый,

Счастлив с девушкой другой...

Ну, так с богом! Вечер близок,

Быстрый лет касаток низок,

Надвигается гроза,

Ночь глядит в твои глаза.

Оставь меня в моей дали.

Я неизменен. Я невинен.

Но темный берег так пустынен,

А в море ходят корабли.

Порою близок парус встречный,

И зажигается мечта;

И вот – над ширью бесконечной

Душа чудесным занята.

Но даль пустынна и спокойна —

И я всё тот же – у руля,

И я пою, всё так же стройно,

Мечту родного корабля.

Оставь же парус воли бурной

Чужой, а не твоей судьбе:

Еще не раз в тиши лазурной

Я буду плакать о тебе.

Осень поздняя. Небо открытое,

И леса сквозят тишиной.

Прилегла на берег размытый

Голова русалки больной.

Низко ходят туманные полосы,

Пронизали тень камыша.

На зеленые длинные волосы

Упадают листы, шурша.

И опушками отдаленными

Месяц ходит с легким хрустом и глядит,

Но, запутана узлами зелеными,

Не дышит она и не спит.

Бездыханный покой очарован.

Несказанная боль улеглась.

И над миром, холодом скован,

Пролился звонко-синий час.

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у Царских Врат,

Причастный Тайнам, – плакал ребенок

О том, что никто не придет назад.

В лапах косматых и страшных

Колдун укачал весну.

Вспомнили дети о снах вчерашних,

Отошли тихонько ко сну.

Мама крестила рукой усталой,

Никому не взглянула в глаза.

На закате полоской алой

Покатилась к земле слеза.

«Мама, красивая мама, не плачь ты!

Золотую птицу мы увидим во сне.

Всю вчерашнюю ночь она пела с мачты,

А корабль уплывал к весне.

Он плыл и качался, плыл и качался,

А бедный матросик смотрел на юг:

Он друга оставил и в слезах надрывался, —

Верно, есть у тебя печальный друг?» —

«Милая девочка, спи, не тревожься,

Ты сегодня другое увидишь во сне.

Ты к вчерашнему сну никогда не вернешься:

Одно и то же снится лишь мне...»

Там, в ночной завывающей стуже,

В поле звезд отыскал я кольцо.

Вот лицо возникает из кружев,

Возникает из кружев лицо.

Вот плывут ее вьюжные трели,

Звезды светлые шлейфом влача,

И взлетающий бубен метели,

Бубенцами призывно бренча.

С легким треском рассыпался веер, —

Ах, что значит – не пить и не есть!

Но в глазах, обращенных на север,

Мне холодному – жгучая весть...

И над мигом свивая покровы,

Вся окутана звездами вьюг,

Уплываешь ты в сумрак снеговый,

Мой от века загаданный друг.

Волновать меня снова и снова —

В этом тайная воля твоя.

Радость ждет сокровенного слова,

И уж ткань золотая готова,

Чтоб душа засмеялась моя.

Улыбается осень сквозь слезы,

В небеса улетает мольба,

И за кружевом тонкой березы

Золотая запела труба.

Так волнуют прозрачные звуки,

Будто милый твой голос звенит,

Но молчишь ты, поднявшая руки,

Устремившая руки в зенит.

И округлые руки трепещут,

С белых плеч ниспадают струй,

За тобой в хороводах расплещут

Осенницы одежды свои.

Осененная реющей влагой,

Распустила ты пряди волос.

Хороводов твоих по оврагу

Золотое кольцо развилось.

Очарованный музыкой влаги,

Не могу я не петь, не плясать,

И не могут луга и овраги

Под стопою твоей не сгорать.

С нами, к нам – легкокрылая младость,

Нам воздушная участь дана...

И откуда приходит к нам Радость,

И откуда плывет Тишина?

Тишина умирающих злаков —

Это светлая в мире пора:

Сон, заветных исполненный знаков,

Что сегодня пройдет, как вчера,

Что полеты времен и желаний —

Только всплески девических рук —

На земле, на зеленой поляне,

Неразлучный и радостный круг.

И безбурное солнце не будет

Нарушать и гневить Тишину,

И лесная трава не забудет,

Никогда не забудет весну.

И снежинки по склонам оврага

Заметут, заровняют края,

Там, где им заповедала влага,

Там, где пляска, где воля твоя.

В голубой далекой спаленке

Твой ребенок опочил.

Тихо вылез карлик маленький

И часы остановил.

Всё, как было. Только странная

Воцарилась тишина.

И в окне твоем – туманная

Только улица страшна.

Словно что-то недосказано,

Что всегда звучит, всегда...

Нить какая-то развязана,

Сочетавшая года.

И прошла ты, сонно-белая,

Вдоль по комнатам одна.

Опустила, вся несмелая,

Штору синего окна.

И потом, едва заметная,

Тонкий полог подняла.

И, как время безрассветная,

Шевелясь, поникла мгла.

Стало тихо в дальней спаленке —

Синий сумрак и покой,

Оттого, что карлик маленький

Держит маятник рукой.

К зеленому лугу, взывая, внимая,

Иду по шуршащей листве.

И месяц холодный стоит, не сгорая,

Зеленым серпом в синеве.

Листва кружевная!

Осеннее злато!

Зову – и трикраты

Мне издали звонко

Ответствует нимфа, ответствует Эхо,

Как будто в поля золотого заката

Гонимая богом-ребенком

И полная смеха...

Вот, богом настигнута, падает Эхо,

И страстно круженье, и сладко паденье,

И смех ее в длинном

Звучит повтореньи

Под небом невинным...

И страсти и смерти,

И смерти и страсти —

Венчальные ветви

Осенних убранств и запястий...

Там – в синем раздольи – мой голос пророчит

Возвратить, опрокинуть весь мир на меня!

Но, сверкнув на крыле пролетающей ночи,

Томной свирелью вечернего дня

Ускользнувшая нимфа хохочет.

Вот Он – Христос – в цепях и розах —

За решеткой моей тюрьмы.

Вот Агнец Кроткий в белых ризах

Пришел и смотрит в окно тюрьмы.

В простом окладе синего неба

Его икона смотрит в окно.

Убогий художник создал небо.

Но Лик и синее небо – одно.

Единый, Светлый, немного грустный —

За Ним восходит хлебный злак,

На пригорке лежит огород капустный,

И березки и елки бегут в овраг.

И всё так близко и так далёко,

Что, стоя рядом, достичь нельзя,

И не постигнешь синего Ока,

Пока не станешь сам как стезя...

Пока такой же нищий не будешь,

Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,

Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь,

И не поблекнешь, как мертвый злак.

Так. Неизменно всё, как было.

Я в старом ласковом бреду.

Ты для меня остановила

Времен живую череду.

И я пришел, плющом венчанный,

Как в юности, – к истокам рек.

И над водой, за мглой туманной, —

Мне улыбнулся тот же брег.

И те же явственные звуки

Меня зовут из камыша.

И те же матовые руки

Провидит вещая душа.

Как будто время позабыло

И ничего не унесло,

И неизменным сохранило

Певучей юности русло.

И так же вечен я и мирен,

Как был давно, в годину сна.

И тяжким золотом кумирен

Моя душа убелена.

Он говорил умно и резко,

И тусклые зрачки

Метали прямо и без блеска

Слепые огоньки.

А снизу устремлялись взоры

От многих тысяч глаз,

И он не чувствовал, что скоро

Пробьет последний час.

Его движенья были верны,

И голос был суров,

И борода качалась мерно

В такт запыленных слов.

И серый, как ночные своды,

Он знал всему предел.

Цепями тягостной свободы

Уверенно гремел.

Но те, внизу, не понимали

Ни чисел, ни имен,

И знаком долга и печали

Никто не заклеймен.

И тихий ропот поднял руку,

И дрогнули огни.

Пронесся шум, подобный звуку

Упавшей головни.

Как будто свет из мрака брызнул,

Как будто был намек...

Толпа проснулась. Дико взвизгнул

Пронзительный свисток.

И в звоны стекол перебитых

Ворвался стон глухой,

И человек упал на плиты

С разбитой головой.

Не знаю, кто ударом камня

Убил его в толпе,

И струйка крови, помню ясно,

Осталась на столбе.

Еще свистки ломали воздух,

И крик еще стоял,

А он уж лег на вечный отдых

У входа в шумный зал...

Но огонек блеснул у входа...

Другие огоньки...

И звонко брякнули у свода

Взведенные курки.

И промелькнуло в беглом свете,

Как человек лежал,

И как солдат ружье над мертвым

Наперевес держал.

Черты лица бледней казались

От черной бороды,

Солдаты, молча, собирались

И строились в ряды.

И в тишине, внезапно вставшей,

Был светел круг лица,

Был тихий ангел пролетавший,

И радость – без конца.

И были строги и спокойны

Открытые зрачки,

Над ними вытянулись стройно

Блестящие штыки.

Как будто, спрятанный у входа

За черной пастью дул,

Ночным дыханием свободы

Уверенно вздохнул.

Вися над городом всемирным,

В пыли прошедшей заточен,

Еще монарха в утре лирном

Самодержавный клонит сон.

И предок царственно-чугунный

Всё так же бредит на змее,

И голос черни многострунный

Еще не властен на Неве.

Уже на домах веют флаги,

Готовы новые птенцы,

Но тихи струи невской влаги,

И слепы темные дворцы.

И если лик свободы явлен,

То прежде явлен лик змеи,

И ни один сустав не сдавлен

Сверкнувших колец чешуи.

Еще прекрасно серое небо,

Еще безнадежна серая даль.

Еще несчастных, просящих хлеба,

Никому не жаль, никому не жаль!

И над заливами голос черни

Пропал, развеялся в невском сне.

И дикие вопли: «Свергни! О, свергни!»

Не будят жалости в сонной волне..

И в небе сером холодные светы

Одели Зимний дворец царя,

И латник в черном [12]Статуя на кровле Зимнего дворца не даст ответа,

Пока не застигнет его заря.

Тогда, алея над водной бездной,

Пусть он угрюмей опустит меч,

Чтоб с дикой чернью в борьбе бесполезной

За древнюю сказку мертвым лечь...

Ты проходишь без улыбки,

Опустившая ресницы,

И во мраке над собором

Золотятся купола.

Как лицо твое похоже

На вечерних богородиц,

Опускающих ресницы,

Пропадающих во мгле...

Но с тобой идет кудрявый

Кроткий мальчик в белой шапке,

Ты ведешь его за ручку,

Не даешь ему упасть.

Я стою в тени портала,

Там, где дует резкий ветер,

Застилающий слезами

Напряженные глаза.

Я хочу внезапно выйти

И воскликнуть: «Богоматерь!

Для чего в мой черный город

Ты Младенца привела?»

Но язык бессилен крикнуть.

Ты проходишь. За тобою

Над священными следами

Почивает синий мрак.

И смотрю я, вспоминая,

Как опущены ресницы,

Как твой мальчик в белой шапке

Улыбнулся на тебя.

Шел я по улице, горем убитый.

Юность моя, как печальная ночь,

Бледным лучом упадала на плиты,

Гасла, плелась и шарахалась прочь.

Горькие думы – лохмотья печалей —

Нагло просили на чай, на ночлег,

И пропадали средь уличных далей,

За вереницей зловонных телег.

Господи боже! Уж утро клубится,

Где, да и как этот день проживу?..

Узкие окна. За ними – девица.

Тонкие пальцы легли на канву.

Локоны пали на нежные ткани —

Верно, работала ночь напролет...

Щеки бледны от бессонных мечтаний,

И замирающий голос поет:

«Что я сумела, когда полюбила?

Бросила мать и ушла от отца...

Вот я с тобою, мой милый, мой милый.

Перстень-Страданье нам свяжет сердца.

Что я могу? Своей алой кровью

Нежность мою для тебя украшать...

Верностью женской, вечной любовью

Перстень-Страданье тебе сковать».

Прискакала дикой степью

На вспененном скакуне.

«Долго ль будешь лязгать цепью?

Выходи плясать ко мне!»

Рукавом в окно мне машет,

Красным криком зажжена,

Так и манит, так и пляшет,

И ласкает скакуна.

«А, не хочешь! Ну, так с богом!»

Пыль клубами завилась...

По тропам и по дорогам

В чистом поле понеслась...

Не меня ты любишь. Млада,

Дикой вольности сестра!

Любишь краденые клады,

Полуночный свист костра!

И в степях, среди тумана,

Ты страшна своей красой —

Разметавшейся у стана

Рыжей спутанной косой.

Я знаю, ты близкая мне...

Больному так нужен покой...

Прильнувши к седой старине,

Торжественно брежу во сне...

С тобою, мой свет, говорю...

Пьяни, весели меня, боль! —

Ты мне обещаешь зарю?

Нет, с этой свечой догорю!

Так слушай, как память остра, —

Недаром я в смертном бреду...

Вчера еще были, вчера

Заветные лес и гора...

Я Белую Деву искал —

Ты слышишь? Ты веришь? Ты спишь?

Я Древнюю Деву искал,

И рог мой раскатом звучал.

Вот иней мне кудри покрыл,

Дыханье спирала зима...

И ветер мне очи слепил,

И рог мой неверно трубил...

Но слушай, как слушал тогда

Я голос пронзительных вьюг!

Что было со мной в те года, —

Тому не бывать никогда!..

Я твердой стопою всхожу —

О, слушай предсмертный завет!..

В последний тебе расскажу:

Я Белую Деву бужу!

Вот спит Она в облаке мглы

На темной вершине скалы,

И звонко взывают орлы,

Свои расточая хвалы...

Как странен мой траурный бред!

То – бред обнищалой души...

Ты – свет мой, единственный свет

Другой – в этом трауре нет.

Уютны мне черные сны.

В них память свежеет моя:

В виденьях седой старины,

Бывалой, знакомой страны...

Мы были, – но мы отошли,

И помню я звук похорон:

Как гроб мой тяжелый несли,

Как сыпались комья земли.

Они давно меня томили;

В разгаре девственной мечты

Они скучали, и не жили,

И мяли белые цветы.

И вот – в столовых и гостиных,

Над грудой рюмок, дам, старух,

Над скукой их обедов чинных —

Свет электрический потух.

К чему-то вносят, ставят свечи,

На лицах – желтые круги,

Шипят пергаментные речи,

С трудом шевелятся мозги.

Так – негодует всё, что сыто,

Тоскует сытость важных чрев:

Ведь опрокинуто корыто,

Встревожен их прогнивший хлев!

Теперь им выпал скудный жребий:

Их дом стоит неосвещен,

И жгут им слух мольбы о хлебе

И красный смех чужих знамен!

Пусть доживут свой век привычно

Нам жаль их сытость разрушать.

Лишь чистым детям – неприлично

Их старой скуке подражать.

Свободны дали. Небо открыто.

Смотрите на нас, планеты,

Как наше веселое знамя развито,

Вкруг каждого лика – круг из света.

Нам должно точить такие косы,

Такие плуги,

Чтоб уронить все слезные росы,

Чтоб с кровью вскрыть земляные глуби

Друзья! Над нами лето, взгляните —

Безоблачен день, беззакатно светел.

И солнце стоит высоко – в зените,

И утро пропел давно уже петел.

Мы все, как дети, слепнем от света,

И сердце встало в избытке счастья.

О, нет, не темница наша планета:

Она, как солнце, горит от страсти!

И Дева-Свобода в дали несказанной

Открылась всем – не одним пророкам'

Так все мы – равные дети вселенной,

Любовники Счастья...