Онлайн чтение книги Полное собрание стихотворений
Стихотворения 1841 года

Когда одни воспоминанья

О заблуждениях страстей,

На место славного названья,

Твой друг оставит меж людей, —

И будет спать в земле безгласно

То сердце, где кипела кровь,

Где так безумно, так напрасно

С враждой боролася любовь, —

Когда пред общим приговором

Ты смолкнешь, голову склоня,

И будет для тебя позором

Любовь безгрешная твоя, —

Того, кто страстью и пороком

Затмил твои младые дни,

Молю: язвительным упреком

Ты в оный час не помяни.

Но пред судом толпы лукавой

Скажи, что судит нас иной,

И что прощать святое право

Страданьем куплено тобой.

Люблю отчизну я, но странною любовью!

Не победит ее рассудок мой.

Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой,

Ни темной старины заветные преданья

Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Но я люблю – за что, не знаю сам —

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее подобные морям;

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень.

Люблю дымок спаленной жнивы,

В степи ночующий обоз,

И на холме средь желтой нивы

Чету белеющих берез.

С отрадой многим незнакомой

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно;

И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужичков.

Под фирмой иностранной иноземец

Не утаил себя никак —

Бранится пошло: ясно немец,

Похвалит: видно, что поляк.

На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна

И дремлет качаясь, и снегом сыпучим

Одета как ризой она.

И снится ей всё, что в пустыне далекой —

В том крае, где солнца восход,

Одна и грустна на утесе горючем

Прекрасная пальма растет.

Пускай холодною землею

Засыпан я,

О друг! всегда, везде с тобою

Душа моя.

Любви безумного томленья,

Жилец могил,

В стране покоя и забвенья

Я не забыл.

*

Без страха в час последней муки

Покинув свет,

Отрады ждал я от разлуки —

Разлуки нет.

Я видел прелесть бестелесных,

И тосковал,

Что образ твой в чертах небесных

Не узнавал.

*

Что мне сиянье божьей власти

И рай святой?

Я перенес земные страсти

Туда с собой.

Ласкаю я мечту родную

Везде одну;

Желаю, плачу и ревную

Как встарину.

*

Коснется ль чуждое дыханье

Твоих ланит,

Моя душа в немом страданье

Вся задрожит.

Случится ль, шепчешь засыпая

Ты о другом,

Твои слова текут пылая

По мне огнем.

*

Ты не должна любить другого,

Нет, не должна,

Ты мертвецу, святыней слова,

Обручена.

Увы, твой страх, твои моленья

К чему оне?

Ты знаешь, мира и забвенья

He надо мне!

Меж тем, как Франция, среди рукоплесканий

И кликов радостных, встречает хладный прах

Погибшего давно среди немых страданий

В изгнаньи мрачном и в цепях;

Меж тем, как мир услужливой хвалою

Венчает позднего раскаянья порыв

И вздорная толпа, довольная собою,

Гордится, прошлое забыв, —

Негодованию и чувству дав свободу,

Поняв тщеславие сих праздничных забот,

Мне хочется сказать великому народу:

Ты жалкий и пустой народ!

Ты жалок потому, что вера, слава, гений,

Всё, всё великое, священное земли,

С насмешкой глупою ребяческих сомнений

Тобой растоптано в пыли.

Из славы сделал ты игрушку лицемерья,

Из вольности – орудье палача,

И все заветные отцовские поверья

Ты им рубил, рубил сплеча, —

Ты погибал… и он явился, с строгим взором,

Отмеченный божественным перстом,

И признан за вождя всеобщим приговором,

И ваша жизнь слилася в нем, —

И вы окрепли вновь в тени его державы,

И мир трепещущий в безмолвии взирал

На ризу чудную могущества и славы,

Которой вас он одевал.

Один, – он был везде, холодный, неизменный,

Отец седых дружин, любимый сын молвы,

В степях египетских, у стен покорной Вены,

В снегах пылающей Москвы.

А вы, чтó делали, скажите, в это время,

Когда в полях чужих он гордо погибал?

Вы потрясали власть избранную как бремя,

Точили в темноте кинжал!

Среди последних битв, отчаянных усилий,

В испуге не поняв позора своего,

Как женщина, ему вы изменили,

И, как рабы, вы предали его!

Лишенный прав и места гражданина,

Разбитый свой венец он снял и бросил сам,

И вам оставил он в залог родного сына —

Вы сына выдали врагам!

Тогда, отяготив позорными цепями,

Героя увезли от плачущих дружин,

И на чужой скале, за синими морями,

Забытый, он угас один —

Один, замучен мщением бесплодным,

Безмолвною и гордою тоской,

И, как простой солдат, в плаще своем походном

Зарыт наемною рукой…

*

Но годы протекли, и ветреное племя

Кричит: «Подайте нам священный этот прах!

Он наш; его теперь, великой жатвы семя,

Зароем мы в спасенных им стенах!»

И возвратился он на родину; безумно,

Как прежде, вкруг него теснятся и бегут

И в пышный гроб, среди столицы шумной,

Остатки тленные кладут.

Желанье позднее увенчано успехом!

И краткий свой восторг сменив уже другим,

Гуляя, топчет их с самодовольным смехом

Толпа, дрожавшая пред ним.

*

И грустно мне, когда подумаю, что ныне

Нарушена святая тишина

Вокруг того, кто ждал в своей пустыне

Так жадно, столько лет – спокойствия и сна!

И если дух вождя примчится на свиданье

С гробницей новою, где прах его лежит,

Какое в нем негодованье

При этом виде закипит!

Как будет он жалеть, печалию томимый,

О знойном острове, под небом дальних стран,

Где сторожил его, как он непобедимый,

Как он великий, океан!

Из-под таинственной холодной полумаски

Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,

Светили мне твои пленительные глазки,

И улыбалися лукавые уста.

Сквозь дымку легкую заметил я невольно

И девственных ланит и шеи белизну.

Счастливец! видел я и локон своевольный,

Родных кудрей покинувший волну!..

И создал я тогда в моем воображенье

По легким признакам красавицу мою:

И с той поры бесплотное виденье

Ношу в душе моей, ласкаю и люблю.

И всё мне кажется: живые эти речи

В года минувшие слыхал когда-то я;

И кто-то шепчет мне, что после этой встречи

Мы вновь увидимся, как старые друзья.

На наших дам морозных

С досадой я смотрю,

Угрюмых и серьезных

Фигур их не терплю.

Вот дама Курдюкова,

Ее рассказ так мил,

Я óт слова до слова

Его бы затвердил.

Мой ум скакал за нею, —

И часто был готов

Я броситься на шею

К madame de-Курдюков.

Ма chère Alexandrine,

Простите, же ву при,

За мой армейский чин

Всё, что je vous écris;

Меж тем, же ву засюр,

Ich wünsche счастья вам,

Surtout beaucoup d'amour,

Quand vous serez Мадам.

Любил и я в былые годы,

В невинности души моей,

И бури шумные природы,

И бури тайные страстей.

Но красоты их безобразной

Я скоро таинство постиг,

И мне наскучил их несвязный

И оглушающий язык.

Люблю я больше год от году,

Желаньям мирным дав простор,

Поутру ясную погоду,

Под вечер тихий разговор,

Люблю я парадоксы ваши,

И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,

С<мирновой> штучку, фарсу Саши

И Ишки М<ятлева> стихи…

Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены;

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны.

Но что ж! – от цели благородной

Оторван бурею страстей,

Я позабыл в борьбе бесплодной

Преданья юности моей.

Предвидя вечную разлуку,

Боюсь я сердцу волю дать;

Боюсь предательскому звуку

Мечту напрасную вверять…

Так две волны несутся дружно

Случайной, вольною четой

В пустыне моря голубой:

Их гонит вместе ветер южный;

Но их разрознит где-нибудь

Утеса каменная грудь…

И, полны холодом привычным,

Они несут брегам различным,

Без сожаленья и любви,

Свой ропот сладостный и томный,

Свой бурный шум, свой блеск заемный,

И ласки вечные свои.

Пускай толпа клеймит презреньем

Наш неразгаданный союз,

Пускай людским предубежденьем

Ты лишена семейных уз.

Но перед идолами света

Не гну колени я мои;

Как ты, не знаю в нем предмета

Ни сильной злобы, ни любви.

Как ты, кружусь в весельи шумном,

Не отличая никого:

Делюся с умным и безумным,

Живу для сердца своего.

Земного счастья мы не ценим,

Людей привыкли мы ценить:

Себе мы оба не изменим,

А нам не могут изменить.

В толпе друг друга мы узнали;

Сошлись и разойдемся вновь.

Была без радостей любовь,

Разлука будет без печали.

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

Быть может, за стеной Кавказа

Сокроюсь от твоих пашей,

От их всевидящего глаза,

От их всеслышащих ушей.

Ночевала тучка золотая

На груди утеса-великана;

Утром в путь она умчалась рано,

По лазури весело играя;

Но остался влажный след в морщине

Старого утеса. Одиноко

Он стоит, задумался глубоко

И тихонько плачет он в пустыне.

Как-то раз перед толпою

Соплеменных гор

У Казбека с Шат-горою

Был великий спор.

«Берегись! – сказал Казбеку

Седовласый Шат, —

Покорился человеку

Ты недаром, брат!

Он настроит дымных келий

По уступам гор;

В глубине твоих ущелий

Загремит топор;

И железная лопата

В каменную грудь,

Добывая медь и злато,

Врежет страшный путь.

Уж проходят караваны

Через те скалы,

Где носились лишь туманы

Да цари-орлы.

Люди хитры! Хоть и труден

Первый был скачок,

Берегися! многолюден

И могуч Восток!»

– Не боюся я Востока! —

Отвечал Казбек,—

Род людской там спит глубоко

Уж девятый век.

Посмотри: в тени чинары

Пену сладких вин

На узорные шальвары

Сонный льет грузин;

И склонясь в дыму кальяна

На цветной диван,

У жемчужного фонтана

Дремлет Тегеран.

Вот – у ног Ерусалима,

Богом сожжена,

Безглагольна, недвижима

Мертвая страна;

Дальше, вечно чуждый тени,

Моет желтый Нил

Раскаленные ступени

Царственных могил.

Бедуин забыл наезды

Для цветных шатров

И поет, считая звезды,

Про дела отцов.

Всё, что здесь доступно оку,

Спит, покой ценя…

Нет! не дряхлому Востоку

Покорить меня! —

«Не хвались еще заране! —

Молвил старый Шат, —

Вот на севере в тумане

Что-то видно, брат!»

Тайно был Казбек огромный

Вестью той смущен;

И, смутясь, на север темный

Взоры кинул он;

И туда в недоуменье

Смотрит, полный дум:

Видит странное движенье,

Слышит звон и шум.

От Урала до Дуная,

До большой реки,

Колыхаясь и сверкая,

Движутся полки;

Веют белые султаны

Как степной ковыль;

Мчатся пестрые уланы,

Подымая пыль;

Боевые батальоны

Тесно в ряд идут,

Впереди несут знамены,

В барабаны бьют;

Батареи медным строем

Скачут и гремят,

И, дымясь, как перед боем,

Фитили горят.

И испытанный трудами

Бури боевой,

Их ведет, грозя очами,

Генерал седой.

Идут все полки могучи,

Шумны как поток,

Страшно-медленны как тучи,

Прямо на восток.

И томим зловещей думой,

Полный черных снов,

Стал считать Казбек угрюмый —

И не счел врагов.

Грустным взором он окинул

Племя гор своих,

Шапку  нá брови надвинул —

И навек затих.

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,

По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;

Уступы скал теснилися кругом,

И солнце жгло их желтые вершины

И жгло меня – но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнями

Вечерний пир в родимой стороне.

Меж юных жен, увенчанных цветами,

Шел разговор веселый обо мне.

Но в разговор веселый не вступая,

Сидела там задумчиво одна,

И в грустный сон душа ее младая

Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;

Знакомый труп лежал в долине той;

В его груди дымясь чернела рана,

И кровь лилась хладеющей струёй.

Je l'attends dans la plaine sombre;

Au loin je vois blanchir une ombre,

Une ombre qui vient doucement…

Eh non! – trompeuse espérance —

C'est un vieux saule qui balance

Son tronc desséché et luisant.

Je me penche et longtemps j'écoute:

Je crois entendre sur la route

Le son qu'un pas léger produit…

Non, ce n'est rien! C'est dans la mousse

Le bruit d'une feuille que pousse

Le vent parfumè de la nuit.

Rempli d'une amère tristesse,

Je me couche dans l'herbe épaisse

Et m'endors d'un sommeil profound…

Tout-à-coup, tremblant, je m'éveille:

Sa voix me parlait à l'oreille,

Sa bouche me baisait au front.

Лилейной рукой поправляя

Едва пробившийся ус,

Краснеет как дева младая

Капгар, молодой туксус.

. . . . . . . . . .

Они любили друг друга так долго и нежно,

С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!

Но как враги избегали признанья и встречи,

И были пусты и хладны их краткие речи.

Они расстались в безмолвном и гордом страданье

И милый образ во сне лишь порою видали.

И смерть пришла: наступило за гробом свиданье…

Но в мире новом друг друга они не узнали.

В глубокой теснине Дарьяла,

Где роется Терек во мгле,

Старинная башня стояла,

Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной

Царица Тамара жила:

Прекрасна как ангел небесный,

Как демон коварна и зла.

И там сквозь туман полуночи

Блистал огонек золотой,

Кидался он путнику в очи,

Манил он на отдых ночной.

И слышался голос Тамары:

Он весь был желанье и страсть,

В нем были всесильные чары,

Была непонятная власть.

На голос невидимой пери

Шел воин, купец и пастух;

Пред ним отворялися двери,

Встречал его мрачный евнýх.

На мягкой пуховой постели,

В парчу и жемчýг убрана,

Ждала она гостя. Шипели

Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,

Уста прилипали к устам,

И странные, дикие звуки

Всю ночь раздавалися там.

Как будто в ту башню пустую

Сто юношей пылких и жен

Сошлися на свадьбу ночную,

На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье

Кидало свой луч по горам,

Мгновенно и мрак и молчанье

Опять воцарялися там.

Лишь Терек в теснине Дарьяла

Гремя нарушал тишину;

Волна на волну набегала,

Волна погоняла волну;

И с плачем безгласное тело

Спешили они унести;

В окне тогда что-то белело,

Звучало оттуда: прости.

И было так нежно прощанье,

Так сладко тот голос звучал,

Как будто восторги свиданья

И ласки любви обещал.

Дубовый листок оторвался от ветки родимой

И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;

Засох и увял он от холода, зноя и горя

И вот наконец докатился до Черного моря.

У Черного моря чинара стоит молодая;

С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская;

На ветвях зеленых качаются райские птицы;

Поют они песни про славу морской царь-девицы.

И странник прижался у корня чинары высокой;

Приюта на время он молит с тоскою глубокой

И так говорит он: я бедный листочек дубовый;

До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.

Один и без цели по свету ношуся давно я,

Засох я без тени, увял я без сна и покоя.

Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,

Немало я знаю рассказов мудреных и чудных.

На что мне тебя? отвечает младая чинара,

Ты пылен и желт, – и сынам моим свежим не пара.

Ты много видал – да к чему мне твои небылицы?

Мой слух утомили давно уж и райские птицы.

Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!

Я солнцем любима, цвету для него и блистаю;

По небу я ветви раскинула здесь на просторе,

И корни мои умывает холодное море.

В море царевич купает коня;

Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»

Фыркает конь и ушами прядет,

Брызжет и плещет и дале плывет.

Слышит царевич: «Я царская дочь!

Хочешь провесть ты с царевною ночь?»

Вот показалась рука из воды,

Ловит за кисти шелкóвой узды.

Вышла младая потом голова;

В косу вплелася морская трава.

Синие очи любовью горят;

Брызги на шее как жемчуг дрожат.

Мыслит царевич: «Добро же! постой!»

За косу ловко схватил он рукой.

Держит, рука боевая сильна:

Плачет и молит и бьется она.

К берегу витязь отважно плывет;

Выплыл; товарищей громко зовет.

«Эй вы! сходитесь, лихие друзья!

Гляньте, как бьется добыча моя…

Что же вы стоите смущенной толпой?

Али красы не видали такой?»

Вот оглянулся царевич назад:

Ахнул! померк торжествующий взгляд.

Видит, лежит на песке золотом

Чудо морское с зеленым хвостом;

Хвост чешуею змеиной покрыт,

Весь замирая, свиваясь дрожит;

Пена струями сбегает с чела,

Очи одела смертельная мгла.

Бледные руки хватают песок;

Шепчут уста непонятный упрек…

Едет царевич задумчиво прочь.

Будет он помнить про царскую дочь!

С тех пор как вечный судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья:

В меня все ближние мои

Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,

Из городов бежал я нищий,

И вот в пустыне я живу,

Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,

Мне тварь покорна там земная;

И звезды слушают меня,

Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град

Я пробираюсь торопливо,

То старцы детям говорят

С улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!

Он горд был, не ужился с нами.

Глупец, хотел уверить нас,

Что бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:

Как он угрюм и худ и бледен!

Смотрите, как он наг и беден,

Как презирают все его!»