Онлайн чтение книги Положитесь на Псмита
11. Почти исключительно посвященная цветочным горшкам

I

Компетентный Бакстер лихорадочно расхаживал по мягчайшему ковру парадной гостиной. Глаза за очками посверкивали, куполообразный лоб был иссечен складками. В большой комнате он был один. Суматоха и крики, царившие тут еще недавно, ушли в прошлое. Хотя они продолжались по всему замку, в гостиной властвовала тишина, пусть и не безмятежная.

Бакстер остановился, принял решение, направился к стене и нажал кнопку звонка.

— Томас! — сказал он, когда несколько мгновений спустя перед ним предстал лакей.

— Сэр?

— Пошлите ко мне Сьюзен.

— Сьюзен, сэр?

— Да, Сьюзен, — рявкнул Компетентный, всегда резкий со слугами. — Сьюзен, Сьюзен, Сьюзен… Новую горничную.

— А, да, сэр. Слушаю, сэр.

Томас удалился, внешне — сама безупречная почтительность, а внутри, по обыкновению, весь кипя из-за небрежной манеры, с какой секретарь распоряжался в замке. Под властью Бакстера прислуга Бландингса пребывала в состоянии разгорающегося недовольства.

— Сьюзен, — сказал Томас по прибытии в нижние сферы, — отправляйтесь наверх в гостиную. Проныра вас требует.

Миловидная молодая женщина, к которой он обращался, отложила вязанье.

— Кто? — спросила она.

— Мистер Чертов Бакстер. Вот проживете здесь подольше и поймете, что замок принадлежит ему. Как он ему достался, не знаю. Наверное, нашел у себя в чулке, — едко заметил Томас, — утром на Рождество. Так или не так, а вы идите наверх.

Стоукс, коллега Томаса, серьезного вида мужчина с большими залысинами, многозначительно покачал этими залысинами.

— Что-то случилось, — объявил он. — Говорите, что хотите, но то, что мы услышали, когда погас свет, был визг. Или, — добавил он внушительно, так как был солидным человеком и обозревал обе стороны медали, — или вопль. Это был визг или вопль. Я так тогда и сказал. «Вот!» — сказал я. «Слышите?» — сказал я. «Это кто-то завизжал», — сказал я. «Или завопил. Что-то там неладно!»

— Ну, Бакстера не укокошили, как ни жаль, — заметил Томас. — Он там визжит или вопит, требуя Сьюзен. «Пошлите ко мне Сьюзен! — продолжал Томас, изображая секретаря (его коронный номер). — Сьюзен, Сьюзен, Сьюзен». Так что идите-ка, дорогая моя, узнайте, что ему требуется.

— Иду.

— И, Сьюзен, — сказал Томас, а в его голос вплелась нежная нота, ибо, как ни кратко было пребывание новой горничной в Бландингсе, он обнаружил, что она успела произвести на него глубокое впечатление, — если он закатит вам скандал любого рода…

— Или описания, — вставил Стоукс.

— …или описания, — продолжал Томас, приняв это сло-во, — если он по той или иной причине сделает вам выговор, тут же возвращайтесь ко мне и выплачьте ваше горе на моей груди, договорились? Положите головку ко мне на плечо и имейте душу.

Новая горничная чопорно не пожелала ответить на это заманчивое приглашение и отправилась наверх, а Томас со вздохом, не лишенным мужественности, вернулся к прерванной партии в двадцать одно, которую разыгрывал с коллегой Стоуксом по полпенса за очко…

Компетентный Бакстер отошел к окну и вглядывался в ночь, когда в гостиную вошла Сьюзен.

— Вы желали меня видеть, мистер Бакстер?

Секретарь стремительно обернулся. Так тихо она открыла дверь и так бесшумно вошла, что ее присутствие в гостиной он обнаружил, только когда она заговорила. Такая уж ныла особенность у этой девушки, у Сьюзен — она всегда умудрялась некоторое время побыть среди присутствующих, прежде чем они замечали этот факт.

— О! Добрый вечер, мисс Симмонс. Вы вошли очень тихо.

— Привычка, — сказала горничная.

— Я даже вздрогнул!

— Извините. Для чего, — спросила она, прямо-таки бесчувственно отмахнувшись от возможного ущерба, который могла понести нервная система ее собеседника, — вы меня вызвали?

— Закройте дверь.

— Уже закрыла. Я всегда закрываю двери.

— Прошу вас, садитесь.

— Нет, благодарю вас, мистер Бакстер. Это может показаться странным, если кто-нибудь войдет.

— Ах да, конечно! Вы все предусматриваете.

— Всегда.

Несколько секунд Бакстер простоял в раздумий, сдвинув брови.

— Мисс Симмонс, — сказал он, — когда я счел желательным внедрить в этот дом сыщика, я настоял, чтобы Рэгг прислал именно вас. Мы уже сотрудничали…

— С шестнадцатого декабря тысяча девятьсот восемнадцатого года по двенадцатое января тысяча девятьсот девятнадцатого, когда вы были секретарем мистера Ораса Дживона, американского миллионера, — отбарабанила мисс Симмонс без запинки, словно он нажал на кнопку. Запоминать точные даты было ее коньком.

— Совершенно верно. Я настоял, чтобы мне прислали вас, так как по опыту знаю, что вы абсолютно надежны. В тот момент я рассматривал ваше присутствие как меру предосторожности. Теперь, как ни грустно…

— Кто-нибудь сегодня вечером украл колье леди Констанции?

— Да!

— Когда некоторое время назад погас свет?

— Совершенно верно.

— Так отчего же вы прямо так не сказали? Боже мой, любезнейший, меня не нужно постепенно подготовлять к такого рода новостям.

Компетентный Бакстер, как ни претило ему обращение «любезнейший», решил пропустить его мимо ушей.

— Внезапно погас свет, — сказал он, — послышался смех, поднялось некоторое смятение. Затем пронзительный вопль…

— Я его слышала.

— И тут же раздался голос леди Констанции, восклицающей, что ее брильянты сорвали у нее с шеи.

— Что произошло потом?

— Смятение усилилось и длилось до тех пор, пока какая-то горничная не принесла свечу. Через некоторое время загорелся свет, но колье исчезло бесследно.

— Неужели? А вы полагали, что вор наденет его вместо часовой цепочки или зажмет в зубах?

С каждой минутой манера выражаться его собеседницы все больше действовала Бакстеру на нервы, но он сохранял хладнокровие.

— Естественно, двери были заперты и произведен тщательнейший обыск. Что создало невероятную неловкость. За исключением негодяя, который втерся в замок под именем Мактодда, все присутствующие — общепризнанные члены высшего света.

— Общепризнанные члены высшего света вовсе не обязательно пренебрегут возможностью прикарманить колье ценой в двадцать тысяч фунтов. Тем не менее при наличии этого Мактодда нам нет особого смысла расширять поиски. Как он отнесся ко всему этому?

— Одним из первых вывернул карманы.

— Значит, он его где-то припрятал.

— Только не в этой комнате. Я обыскал ее самым тщательным образом.

— Хм.

Наступило молчание.

— Это неразрешимая загадка, — сказал Бакстер. — Неразрешимая.

— Ничего подобного, — ядовито откликнулась мисс Симмонс. — Естественно, провернул дело не один человек. Как бы он сумел? Я даже склонна думать, что работали трое. Один отключил электричество, другой сорвал колье, а третий… Это окно было все время открыто? Я так и предполагала. А третий подобрал колье, едва его вышвырнули на террасу.

— На террасу!

Слово это вырвалось у Бакстера с силой взрыва. Мисс Симмонс посмотрела на него не без интереса.

— Вы-что-то вспомнили?

— Мисс Симмонс, — внушительно возгласил Компетентный, — все уже собрались здесь слушать чтение, но Псевдомактодд куда-то исчез. Я нашел его на террасе, где он о чем-то договаривался с этой Халлидей.

— Своей сообщницей, — кивнула мисс Симмонс. — Мы так и предполагали. И разрешите мне внести свою лепту. В людской сшивается тип, который величает себя камердинером, хотя, бьюсь об заклад на что угодно, он и слова-то этого не знал, пока не приехал сюда. Я распознала в нем жулика с первого взгляда. Я их в темноте определю. И знаете, чей он камердинер? Этого Мактодда!

Бакстер метался из стороны в сторону, как тигр в клетке.

— И я собственными ушами слышал, как эта Халлидей, — воскликнул он, — отказалась подняться в гостиную и слушать стихи! Все это время она была на террасе! Мисс Симмонс, надо действовать! Мы должны действовать!

— Да, но не как идиоты, — ледяным тоном ответила сыщица.

— О чем вы?

— Ну, вы, видимо, намеревались ринуться и обличить преступников прямо сейчас. Мы должны действовать осмотрительно.

— А они тем временем отправят колье за пределы замка!

— Никаких колье они никуда не отправят, пока я тут. Одних подозрений мало. Мы должны собрать неопровержимые улики против всех троих, а это возможно, только если мы поймаем их с поличным. Для начала мы должны установить, где они спрятали колье. Что требует терпения. Я начну с того, что обыщу комнату этой девицы. Затем я обыщу комнату камердинера. А если колье там не окажется, значит, они спрятали его где-нибудь снаружи.

— Но Мактодд? То есть тип, который выдает себя за Мактодда? Возможно, оно все-таки у него.

— Нет. Его комнату я тоже обыщу, но колье там не найду. Хотя в конце концов оно у него окажется, потому что лачужкой в лесу он обзавелся, чтобы припрятать его там. Но у них еще не было времени перекинуть ему колье. Оно где-то тут. А если, — сказала мисс Симмонс с мрачной шутливостью, — они сумеют припрятать его от меня, то пусть забирают себе в подарок ко дню рождения.

II

До чего же удивителен — если мы задержимся, чтобы постигнуть его, — неумолимый закон компенсирования, установленный Природой. Вместо того чтобы зря тратить жизнь, завидуя тем, кто умнее нас, не лучше ли будет все время помнить, что их таланты, пробуждающие в нас ревнивую зависть, несут в себе собственное воздаяние. Возьмем напрашивающийся пример: именно обладание умом, подобным циркулярной пиле, лишало Бакстера крепкого сна. Чуть он задремлет, как — вззз! — включается его мозг, и туманы сна тают, будто снег в топке.

Так бывало, даже когда жизнь текла гладко и без волнений. Нынче же его перегруженный мозг наотрез отвергал самую идею сна. Когда часы на конюшне пробили два, ум его был ясным и деятельным, как в полдень.

Лежа в постели во мраке, Компетентный Бакстер оценивал ситуацию в той мере, в какой позволяли имевшиеся в его распоряжении данные. Перед тем как он удалился к себе, мисс Симмонс доложила о спальнях. Подвергнутые самому тщательному осмотру, ни будуар Псмита, ни чердачок Кутса, ни укромный уголок Евы на третьем этаже не выдали ни единого сокровища любого типа. А это, как подчеркнула мисс Симмонс, неопровержимо подтверждало ее изначальное мнение, что колье спрятано, так сказать, на виду — может быть, на подоконнике или где-то в вестибюле…

Бакстер рассмотрел эту теорию. Она выглядела единственно возможной, но действовала ему на нервы, придавая поискам легкомысленную фривольность детских игр вроде «холодно-тепло» или «колечка». Дитятею он надменно уклонялся от участия в подобной бессмысленной трате времени, и ему претила необходимость возвращаться к этим забавам теперь. И все же…

Он приподнялся на постели, мысль его бешено заработала. До него донесся какой-то шум.

Отношение большинства людей к ночным шумам проходит по категории осмотрительного невмешательства. Но Руперт Бакстер был скроен из более крепкого материала. Звук донесся словно бы откуда-то снизу — возможно, из того самого вестибюля, где, по убеждению мисс Симмонс, могло и сейчас таиться украденное колье. В любом случае игнорировать его не следовало. Он протянул руку за очками, которые в вечной готовности лежали на тумбочке у него под рукой, затем выбрался из-под одеяла, надел шлепанцы и, открыв дверь, прокрался во тьму. Насколько он мог судить, затаив дыхание и перенапрягая слух, всюду, от погребов до крыши, царила мертвая тишина. Но это его не убедило. Он продолжал слушать. Его спальня находилась на втором этаже и, как и все соседние, выходила на галерею над вестибюлем. Там, прислонясь к перилам, он застыл, как статуя Бдительности.

Шум, наэлектризовавший Компетентного Бакстера, был исключительно шумным шумом, и за взрыв он его не принял только потому, что их разделяло порядочное расстояние, а его дверь была закрыта. Был же он грохотом опрокинувшегося столика, на котором стояли ваза, кувшинчик с душистой смесью, индийская сандаловая шкатулка искусной работы и большая фотография лорда Бошема, старшего сына лорда Эмсуорта. Опрокинулся же столик потому, что Ева en route [ по пути (фр.). ] через вестибюль к своему драгоценному цветочному горшку наткнулась на него неподалеку от входной двери. Из всех видов спорта в помещении — что горячо подтвердила бы Ева, бледным призраком застыв среди развалин, — наименьшее удовольствие участнику доставляет блуждание в черном мраке по вестибюлям загородных аристократических резиденций. Преодолеваемые при свете дня без малейшего труда, по ночам они превращаются в ловушки для неосторожных.

Ева замерла, затаив дыхание. Шум ее преступным ушам показался столь громовым, что, по ее убеждению, сию же секунду должны были распахнуться все двери в замке, изрыгая вопящих мужчин с пистолетами. Но ничего не произошло, к ней возвратилось мужество, и она продолжила свой путь. Нашла величественную дверь, пошарила пальцами по ее поверхности и сняла цепочку. Отодвигание засовов заняло не более секунды, и вот она стремительно бежит по террасе к стройному ряду цветочных горшков.

А на галерее уже стоял, взирал и слушал Компетентный Бакстер. Взирание плодов не принесло, ибо внизу все было чернее смолы, но слушание оказалось более разультативным. Слабо-слабо из черного провала вестибюля до него донесся непонятный звук. Словно что-то шелестело в темноте. Выйди он на галерею мгновением раньше, то услышал бы лязг цепочки и скрип засовов, но эти шумы раздались перед тем, как он покинул спальню. Теперь же был слышен только таинственный шелест.

Определить, что это за звук, ему не удавалось, но самый факт наличия какого бы то ни было звука в подобном месте в подобный час усугубил его подозрения, что там творятся темные дела, заслуживающие расследования. Крадущимся шагом он бесшумно приблизился к лестнице и спустился.

Глагол «спустился» тут употреблен после взыскательного отбора, ибо требовалось слово, обозначающее стремительное действие. В перемещении Бакстера со второго этажа на первый не было ни мешкания, ни колебаний. Он, так сказать, сделал это, не откладывая. Твердо поставив стопу на мяч для гольфа, который высокородный Фредди Трипвуд, поупражнявшись в коротких ударах перед отходом ко сиу, со свойственной ему беззаботностью оставил на верхней ступеньке, Компетентный преодолел весь лестничный марш одним величавым полетом. Его площадку от следующей отделяли одиннадцать ступенек, и он коснулся только третьей и десятой. Убедительное приземление состоялось на нижней площадке, и на секунду-другую охотничий пыл в нем угас.

Тот факт, что многие авторы в прошлом довольно подробно рассуждали о таинственных путях, которые выбирает Судьба для достижения своих целей, не воспрепятствует нам дать краткое резюме хитроумных способов, облюбованных ею на сей раз. Если бы разговор, который был у высокородного Фредди с Евой днем, не обнадежил его настолько, что в нем пробудилось слабое желание усовершенствовать свои короткие удары, то на верхней ступеньке Бакстера не поджидал бы в засаде мяч для гольфа. А будь ему дано спуститься по лестнице не столь эффектным образом, он на этом этапе не включил бы свет.

Освещение места действия в его первоначальные намерения не входило, но после люцифероподобного падения со второго этажа на первый он решил больше не рисковать. «Безопасность прежде всего!» — таков лозунг Бакстера. А потому, едва оправившись от физического и душевного потрясения, родственного тому, которое испытывает человек, наступив на грабли и получив по лбу черенком, он с бесконечными предосторожностями поднялся на ноги, довершил свой спуск, цепляясь за перила, нашарил выключатель и повернул его. Вот так-то Ева, направлявшаяся в дом.с бесценным цветочным горшком в объятиях, перед самой дверью была остановлена предостерегающе вспыхнувшим светом. Еще миг — и она переступила бы роковой порог.

На секунду ее сковал ужас. Свет подействовал на нее, как громкий неожиданный крик прямо в ухо. Сердце у нее екнуло, и она окаменела. Затем в слепой панике, как затравленный зайчик, юркнула в ближайший спасительный куст.

Бакстер стоял и моргал. Мало-помалу его глаза свыклись с ярким светом, и едва это произошло, как охотничий азарт овладел им с прежней силой. Теперь, когда все вокруг стало доступно его взору, он увидел, что легкий шелест производит оконная занавеска, колыхаемая ветерком, и что ветерок, заставляющий занавеску колыхаться, врывается в открытую дверь.

Бакстер не потратил ни секунды на абстрактные размышления. Он начал действовать быстро и решительно. Поправив на носу очки, Бакстер препоясал облаченные в пижаму чресла и ринулся галопом в ночь.

Терраса дремала в свете звезд. Более поэтический человек, чем Бакстер, решил бы, что она смотрит на него с тем легким упреком, который присущ садам, когда в них в непоказанные часы вторгаются люди, хотя им положено быть в постели. Бакстер, не склонный к полетам фантазии, оставался слеп к таким нюансам. Он мыслил, мыслил… Встряска на лестнице привела в действие самые глубины его могучего мозга, и никогда еще его способность рассуждать не достигала таких высот. И ему, точно распустившаяся роза, была ниспослана мысль, заставившая порозоветь его чело. Мисс Симмонс с помощью правдоподобных аргументов доказывала, что украденное колье может быть спрятано в вестибюле. Озаренный Бакстер сказал себе: нет! Тот, кто нашумел в вестибюле, пробирался наружу. И не желание спастись бегством толкнуло его — или ее — отворить входную дверь, ибо отворение совершилось до того, как он, Бакстер, вышел на галерею — иначе до него донесся бы скрип засовов. Нет. Целью врага был сад. Иными словами, терраса. А почему? А потому, что где-то на террасе спрятано украденное колье.

Облитый светом звезд, Бакстер попытался воссоздать разыгравшуюся тут сцену и воссоздал ее с поразительной точностью. Он увидел, как в воздухе сверкнули брильянты. Он увидел, как колье было схвачено. Но на этом он застрял. Увидеть, как колье спрятали, он не сумел при всем старании. Однако колье несомненно спрятали — и в каких-нибудь двух-трех шагах от места, где он стоял. В этом он не сомневался.

Он покинул свой пост у двери и начал бесцельно расхаживать по террасе, попирая шлепанцами упругий дерн.

Ева выглянула из своего куста. Дали скрывал мрак, но дружественная ей Судьба не покинула ее и тут. В начале ночи был миг, когда Бакстер, разоблачаясь ко сну, рассеянно поколебался, надеть ли ему коричневую пижаму или светло-лимонную, даже не подозревая, что зависит от его выбора. Судьба направила его руку к лимонной. И вот теперь в смутном свете он бросался в глаза, как белое перо Генриха Наваррского на поле брани. Еве было легко следить за его движениями, и, когда он отдалился от своей базы на расстояние, позволявшее рискнуть, она выскользнула из своего убежища и стрелой умчалась под безопасный кров. А Бакстер прислонился к балюстраде и мыслил, мыслил, мыслил.

Возможно, прохладный воздух, игравший вокруг его голых лодыжек, в конце концов остудил дерзающий дух секретаря и внушил ему тревожную мысль, что он поступает крайне неосторожно, оставаясь на столь открытом месте. Шайка грабителей навряд ли перед чем-нибудь остановится, когда ставка — драгоценное колье, и до Компетентного Бакстера вдруг дошло, что в своей светлой пижаме он соблазнительнейшая мишень для любого негодяя, затаившегося… Ну, например, вон в том кусте. И при этой мысли теплую летнюю ночь вдруг пронизал холод. С почти судорожной быстротой секретарь повернулся, чтобы вернуться в замок. Упорство — упорством, но глупо быть опрометчивым. И последние ярды своего пути он преодолел с рекордной быстротой.

И обнаружил, что свет в вестибюле погашен, а входная дверь затворена и заперта.

III

По мнению наиболее вдумчивых исследователей Жизни, счастье в нашей юдоли зависит главным образом от умения принимать то, что есть. Сообщение о том, кто, можно сказать, довел такой подход до совершенства, мы находим в трудах одного именитого арабского писателя. Он повествует о путнике. Уснув под вечер на травке, под которой прятался желудь, он, проснувшись, обнаружил, что от тепла его тела желудь пророс и теперь он покоится футах в шестидесяти над землей среди верхних ветвей могучего дуба. Спуститься было невозможно, и он принял положение вещей с полным душевным спокойствием. «Я не могу, — сказал он, — подчинить обстоятельства своей воле, а потому я подчиню свою волю обстоятельствам. Итак, я принимаю решение остаться тут». Что он и сделал.

Руперт Бакстер перед запертой дверью замка Бландингс и не подумал подражать этому замечательному философу. Вряд ли сыщется человек, который испытает лишь безоблачную радость, оказавшись за стенами загородного дома в половине третьего утра в лимонного цвета пижаме. Бакстер же был человеком, которого Природа менее других приспособила благодушно сносить подобное. Его огненный надменный дух яростно восставал против нестерпимого положения, в которое ловким маневром его поставила Судьба. Он даже зашел так далеко, что злобно пнул входную дверь. Убедившись, однако, что он только ушиб пальцы на ноге, ничего при этом не достигнув, Компетентный приступил к проверке, нельзя ли проникнуть внутрь без помощи дверного молотка, грохот которого неизбежно поднимет на ноги весь дом, что его отнюдь не прельщало. В пределах возможного он старательно избегал общества заполонивших замок юных бездельников, для которых не было ничего святого, и решительно не хотел предстать перед ними в этот час и в этом костюме. Покинув парадную дверь, он двинулся в обход замка, и душа его приуныла еще больше. В средние века, в тот бурный период английской истории, когда стены возводились толщиной в шесть футов, а окно было не столько окном, сколько удобным приспособлением, чтобы лить расплавленный свинец на головы посетителей, Бландингс слыл неприступной крепостью. Но никогда еще и никому он не казался столь неприступным, как в эти горькие минуты Компетентному Бакстеру.

У человека дела, не снисходящего до лирических эмоций, есть свое уязвимое место: в минуты испытаний красоты Природы не способны пролить целительный бальзам на его истерзанное сердце. Будь Бакстер наделен мечтательным, поэтическим темпераментом, он мог бы теперь черпать всевозможные бальзамы из того, что его окружало. Воздух дышал благоуханием освеженной росой растительности; робкие неведомые зверюшки появлялись и исчезали возле его шагающих ног; в парке запел соловей, и было что-то необычайно величественное во взмывающей к небу громаде замка. Но Бакстер временно лишился обоняния; робкие не-ведомые зверюшки вызывали в нем страх и отвращение; соловей оставил его равнодушным, а единственная мысль, которую ему внушали могучие стены замка, сводилась к тому, что человеку, желающему проникнуть внутрь, потребуется полтонны динамита, не меньше.

Бакстер остановился. Он почти достиг того места, откуда отправился в путь, который проделал, так и не обнаружив выхода из своих затруднений. Он надеялся встать под чьим-нибудь открытым окном и мелодичным предостерегающим свистом привлечь к себе внимание спящего. Но первый же свист, который он испустил среди предрассветной тиши, прозвучал в его ушах, как паровая сирена, и потом он издавал только мышиный писк, который ветер уносил прочь, едва эти звуки выползали из его сложенных в трубочку губ. Теперь он решил дать своим губам немного отдохнуть перед следующей попыткой, направился к балюстраде террасы и взгромоздился на нее. Часы на конюшне пробили три.

Беспокойному мыслителю типа Руперта Бакстера достаточно сесть, чтобы мозг его принимался работать энергичнее обыкновенного. Расслабленное тело словно поощряет бессонный дух. И Бакстер, на некоторое время прекратив всякую физическую деятельность — причем с удовольствием, так как шлепанцы натерли ему ноги, — предался напряженным размышлениям над тем, где все-таки спрятано копье леди Констанции Кибл. Он подумал, что с места, где он сейчас сидит, этот тайник, вероятно, виден. А увидеть его — значило распознать! Где-то тут — вон в тех кустах, в укромном дупле вон того дерева должны быть спрятаны брильянты. Или же…

В Бакстере словно развернулась сжатая пружина. Сию секунду он сидел, обмякнув, всем существом ощущая пузырь на подошве левой ступни, а в следующую уже слетел с балюстрады и мчался по террасе в вихре спадающих шлепанцев. На него снизошло вдохновение.

В летние месяцы светает рано, и в небе уже появилась какая-то нездоровая бледность. Еще не было по-настоящему светло, однако предметы, недавно укрытые мраком, начали обретать смутные формы. И среди тех, которые оказались в поле зрения Руперта Бакстера, был ряд из пятнадцати цветочных горшков.

Они стояли перед ним бок о бок, круглые, манящие, — и каждый давал приют герани в нескольких горстях садовой земли. Пятнадцать цветочных горшков! Вообще-то вначале их было шестнадцать, но об этом Бакстер не знал ничего. Он знал только, что напал на след.

Поиски погребенного клада во все века неотразимо влекли к себе род человеческий. Оказавшись на месте, где может таиться клад, люди не раздумывают, чем и как им копать, а берутся за дело обеими руками. Сочувствие к гераням его патрона ни на йоту не воспрепятствовало Руперту Бакстеру в его розысках. Ухватить первый горшок и вытряхнуть его содержимое заняло у него секунду-другую. Он пропустил кучку земли сквозь пальцы.

Ничего.

Вторая герань распростерлась, сломанная, на дерне.

Ничего.

Третья…

Компетентный Бакстер с трудом выпрямился. Он не привык нагибаться, и у него разболелась спина. Но физическая боль была забыта в агонии обманутой надежды. Он стоял, утирая лоб выпачканной в земле ладонью в разгорающемся свете зари, а пятнадцать гераниевых трупов взирали на него с горькой укоризной. Но Бакстер не мучился от раскаяния. Ко всем гераням, ко всем грабителям и к значительной части человечества он испытывал только черную ненависть.

Единственное, что еще влекло Руперта Бакстера в этом мире, была постель. Часы на конюшне только что пробили четыре, и он ощутил невероятное утомление. Так или иначе, пусть даже ему придется прорыть ход в стене голыми руками, но он должен — должен! — проникнуть в замок. С трудом волоча ноги, он покинул сцену беспощадной расправы и, моргая, уставился на ряд безмолвных окон у себя над головой.

Ему было уже не до свиста. Он подобрал камушек и швырнул его в ближайшее окно.

Ничего не произошло. Тот, кто спал там, продолжал тать. Небо порозовело, защебетали пичужки в плюще, другие запели в кустах. Короче говоря, вся Природа пробуждалась — кроме невидимого лентяя в комнате над ним.

Бакстер швырнул второй камушек…

Руперту Бакстеру мнилось, что он стоит тут и швыряет камешки целую кошмарную вечность. Вся Вселенная теперь сосредоточилась в его усилии пробудить это дрыхнущее бревно, и на краткое мгновение усталость исчезла, вытесненная чем-то вроде священной ярости викинга в кровавой сече. И в его сознании, словно память из какой-то предыдущей жизни, всплыла картина: кто-то стоит почти на том же месте, где он стоит теперь, и бросает в окно цветочный горшок, целясь в кого-то. Кто бросил горшок и в кого, он в эту минуту припомнить не мог, но его сознание сосредоточилось на самой сути, на неопровержимом факте, что исходная идея этого некто была абсолютно здравой. Время было не для камешков. Камешки легковесны и неадекватны. В один голос пичужки, ветерки, кузнечики — весь хор Природы, пробуждающейся к новому дню, казалось, кричал ему: «Вырази это цветочным горшком!»

Способность спать крепко и сладко — это, как уже указывалось выше в данном безыскусном повествовании о простой домашней жизни высших английских сословий, неотъемлемая привилегия тех, кто не умеет мыслить быстро. Лорд Эмсуорт, который в последний раз мыслил быстро летом 1874 года, когда услышал шаги своего отца, приближающиеся к сеновалу, где он, пятнадцатилетний подросток, курил свою первую сигару, спал как никто другой. Начинал о рано, а кончал поздно. Он любил скромно похвастать, что за двадцать с лишним лет неизменно отсыпал свои полные восемь часов. Обычно же граф умудрялся дотягивать почти до десяти.

С другой стороны, люди, как правило, не швыряли к нему в окно цветочные горшки в четыре утра.

Но даже при таком непривычном гандикапе он мужественно боролся за сохранение своего рекорда. Первый метательный снаряд Бакстера, поразив козетку, не внес изменения в ритм дыхания его сиятельства. Второй, вмазав в ковер, заставил его перевернуться на другой бок. И только третий, резко натолкнувшийся на его сгорбленную спину, полностью его разбудил. Он сел на кровати и уставился на этот инородный предмет.

В момент пробуждения его первым чувством, как ни странно, было облегчение. Удар в спину пробудил его от неприятного сна, в котором он спорил с Ангусом Макаллистером о весенней высадке луковиц, и Макаллистер, потерпев полный словесный разгром, ударил его мотыгой по ребрам. Даже во сне лорд Эмсуорт замер в недоумении, не зная, как ему поступить. И когда он вдруг проснулся и увидел, что находится не в саду, а у себя в спальне, в первые секунды он только радовался: необходимость принять то или иное решение в худшем случае отодвинулась в будущее! В дальнейшем Ангус Макаллистер, конечно, мог ударить его мотыгой по ребрам, но пока он этого еще не сделал.

Затем последовал период смутного недоумения. Он посмотрел на цветочный горшок. Тот ему ничего не сказал. Сам он его сюда не клал. Он никогда не брал с собой в постель цветочных горшков. Как-то в детстве он взял туда своего любимого кролика, который издох, но цветочные горшки — никогда! Абсолютная загадка, и граф, не в состоянии ее решить, уже собрался в традиции государственных мужей вновь предаться сну, как вдруг что-то большое и плотное со свистом влетело в открытое окно и ударилось о стену, где разлетелось вдребезги. Однако не на столь уж мелкие кусочки, и он без труда определил, что в пору расцвета это тоже было цветочным горшком. Тут его взгляд упал на ковер, а затем на козетку, и загадка стала еще более загадочной. Высокородный Фредди Трипвуд, обладатель сквернейшего голоса, но стойкий любитель петь, последнее время изводил своего батюшку, мурлыча балладу, завершавшуюся такими строками:

Лорд Эмсуорт логично предположил, что дело зашло много дальше и теперь из туч сыплются цветочные горшки.

Обычно ко всем житейским перипетиям граф Эмсуорт относился с рассеянным безразличием, но этот феномен был настолько поразителен, что он почувствовал любознательное волнение. Его мозг все еще отказывался искать ответа на вопрос, с какой стати кому-то понадобилось швырять цветочные горшки к нему в спальню в подобный час — как, впрочем, и в любой час, если на то пошло, — но, решил он, почему бы не поглядеть, что это за оригинал.

Надев пенсне, он выпрыгнул из кровати и зарысил к окну. Но на пути туда в нем пробудилось смутное воспоминание, как за несколько минут до этого оно пробудилось у Компетентного Бакстера. Ему вспомнился странный случай: несколько дней тому назад эта прелестная девушка, мисс Как Бишь Ее Там, сообщила ему, что его секретарь бросался цветочными горшками в этого поэта, в Мактодца. Его, он вспомнил, очень раздосадовало, что Бакстер до такой степени забылся. Теперь же он был не столько раздосадован, сколько испуган. Каждой собаке дозволено куснуть один раз, не навлекая на себя подозрения в бешенстве, и точно так же, если взглянуть надело шире, каждому человеку дозволено метнуть один цветочный горшок. Но на подобную привычку мы посмотрим косо. Эта непонятная страсть, казалось, приобретала над Бакстером все большую власть, словно наркотик, и лорду Эмсуорту это весьма не нравилось. Никогда прежде он не подозревал своего секретаря в психической неуравновешенности, но теперь, подбираясь на цыпочках к окну, он подумал, что бакстеровский тип — люди энергичные и беспокойные — это именно тот тип, который легко свихивается. Именно такую катастрофу, сказал себе граф, ему следовало бы давно предвидеть. Изо дня в день, с той самой минуты, когда он появился в замке, Руперт Бакстер напрягал свой мозг, и вот теперь вывихнул его. Лорд Эмсуорт робко прищурился из-за занавески.

Его худшие страхи подтвердились. Да, это был Бакстер, и к тому же взлохмаченный, безумноглазый Бакстер, одетый в лимонную пижаму, что вообще превосходило всякое вероятие.

Лорд Эмсуорт попятился от окна. Ему вполне хватило того, что он увидел. Почему-то совсем его доконала пижама, и он впал в состояние, близкое к панике. То обстоятельство, что Бакстер стал настоящим рабом своей загадочной мании и даже не потрудился одеться прилично перед тем, как отправиться в очередной раз метать цветочные горшки, делало происходящее совсем уж печальным и безнадежным. Рассеянный пэр не был жалким трусом, но его юность осталась далеко позади, и он с удивительной ясностью ощутил, что умиротворять впавших в амок секретарей следует человеку помоложе. Он прокрался через спальню и приотворил дверь. У него созрело решение поручить эту миссию посреднику.

Вот как случилось, что через минуту Псмит был разбужен прикосновением к его плечу и, привскочив, увидел, что в жутковатом свете занимающейся зари на него щурится бледное лицо его гостеприимного хозяина.

— Дорогой мой! — дрожащим голосом произнес лорд Эмсуорт.

Псмит, подобно Бакстеру, спал чутко и уже секунду спустя полностью пробудился и рассыпался в любезностях.

— С добрым утром, — сказал он. — Не присядете ли?

— Я крайне сожалею, что вынужден был разбудить вас, мой дорогой, — сказал граф, — но дело в том, что мой секретарь Бакстер сошел с ума.

— И сильно? — осведомился Псмит с живым интересом.

— Он в саду в пижаме и бросает цветочные горшки в мое окно.

— Цветочные горшки?

— Цветочные горшки.

— А-а! Цветочные горшки… — сказал Псмит, задумчиво хмурясь, словно ожидал чего-то другого. — И какие шаги вы думаете предпринять? Конечно, — поспешил он добавить, -если вы не хотите, чтобы ои продолжал их кидать.

— Дорогой мой!…

— Некоторым это нравится, — объяснил Псмит. — А вам нет? О, да, о, да! Я понимаю. У нас у всех есть свои пристрастия и антипатии. Ну, так что же вы предлагаете?

— Я надеялся, что, может быть, вы не откажетесь спуститься в сад… э… предварительно вооружившись хорошей тяжелой тростью… и убедите его преодолеть эту потребность и вернуться в постель?

— Отличная идея, в которой я не нахожу ни единого «но», — одобрительно сказал Псмит. — Располагайтесь здесь как дома… Прошу прощения, что я приглашаю вас быть как дома под вашим собственным кровом… А я посмотрю, что можно сделать. Товарища Бакстера я всегда считал разумным человеком, готовым выслушивать предложения, исходящие из внешних источников, и не сомневаюсь, что мы легко достигнем того или иного рабочего соглашения.

Он поднялся с кровати, надел шлепанцы, вставил в глаз монокль и задержался перед зеркалом, чтобы причесать волосы.

— Ибо, — объяснил он, — когда являешься перед очами Бакстеров, следует быть подтянутым.

Он подошел к стенному шкафу и выбрал из нескольких шляп черную фетровую. Затем вынул из вазы с цветами на каминной полке простую белую розу, пришпилил ее к груди своей пижамы и объявил, что готов.

Внезапный фонтан исступленной энергии, подвигший Компетентного Бакстера на демонстрацию своих метательных способностей, быстро иссяк. Тяжелое оцепенение наползало на него, еще когда он нагибался за горшком, который обрел свою судьбу на позвоночнике лорда Эмсуорта. Отправив в окно следующий снаряд, Бакстер понял, что больше он уже ничего не может. Если и теперь никакие результаты не воспоследуют, с ним покончено.

Насколько он мог судить, результаты не воспоследовали. Из окна не выглянула вопросительно ничья голова. Оттуда не донеслось ни единого шороха. Из губ Бакстера вырвался истомленный вздох, и секунду спустя он уже растянулся на дерне, уткнув голову в балюстраду, — компетентный секретарь, признавший свое поражение.

Веки его смежились. Сон, который он так долго и успешно гнал от себя, внезапно заартачился. И, когда изящно, точно тросточкой, поигрывая клюшкой для гольфа, изъятой из сумки высокородного Фредди Трипвуда, на террасе появился Псмит, спящий как раз начал похрапывать.

Душа у Псмита была доброй. Пусть Руперт Бакстер ему не нравился, но это еще не было причиной оставить его валяться на дерне, мокром от росы, что всегда чревато ишиасом и радикулитом. Он потыкал клюшкой живот Бакстера, и секретарь, мигая, приподнялся. Но возвратившееся сознание принесло с собой жгучее ощущение незаслуженной обиды.

— Долго же вы копались! — пробурчал он, протер глаза в красной обводке и только тогда разглядел своего спасителя. Над ним снисходительно-сочувственной улыбкой сиял Псмит. Жгучее ощущение стало еще более жгучим. — А, это вы! — произнес он угрюмо.

— Собственной персоной, — негромко ответил ему Псмит. — Проснись, любовь моя! Проснись! Пал в чашу ночи камень тот, что гонит с неба звездный хоровод. Охотник-Утро затянул петлю зари на башне, где султан живет! Самого же султана, — добавил он, — вы обрящете вон за тем окном, где он на досуге раздумывает, что именно побудило вас осыпать его цветочными горшками. И правда, для чего, если мне дозволено задать столь нескромный вопрос, вы это делали?

Бакстеру было не до интимных признаний Он молча поднялся на ноги и поплелся по террасе к двери. Псмит зашагал рядом в ногу с ним.

— На вашем месте, — сказал Псмит, — и говорю я это из самых лучших побуждений, я приложил бы все усилия, чтобы побороть в себе эту укореняющуюся страсть к швырянию цветочными горшками. Знаю, вы скажете, что способны избавиться от нее в любую минуту, что еще всего один горшок вам не повредит. Но способны ли вы остановиться на этом одном горшке? Не с одного ли, казалось, безобидного цветочного горшка все и началось? Будьте мужчиной, товарищ Бакстер! — Он умоляюще положил ладонь на плечо секретаря. — Едва в следующий раз в вас пробудится эта неотвязная потребность, поборите ее! Поборите! Ужели вы, наследник всех веков, станете рабом привычки? Ба! Вы знаете и знаю я, что в вас найдутся на это силы. Пробудите в себе волю, любезнейший, волю!

Ответ Бакстера на этот красноречивый призыв (а судя по тому, с каким видом он повернулся к своему спутнику, сказать он собирался много) был оборван донесшимся сверху голосом:

— Бакстер! Дорогой мой!

Граф Эмсуорт наблюдал за пробуждением Бакстера из спальни Псмита, где чувствовал себя в полной безопасности, и, не обнаружив никаких симптомов буйного помешательства, решил дать знать о своем присутствии. Его паника улеглась, и он хотел докопаться до первопричины.

Бакстер поднял к окну истомленный взор.

— Я могу все объяснить, лорд Эмсуорт.

— Что? — спросил его сиятельство, высовываясь из окна еще дальше.

— Я могу все объяснить! — взревел Бакстер.

— Оказывается, все очень просто, — услужливо вмешался Псмит. — Он тренировался в спортивном выдергивании гераней, готовясь к следующим Олимпийским играм.

Лорд Эмсуорт поправил пенсне.

— У вас испачкано лицо, — сообщил он, вглядываясь в своего секретаря. — Бакстер, дорогой мой, у вас испачкано лицо!

— Я копался в земле, — угрюмо ответил Бакстер.

— Что-что?

— Копался в земле!

— Комплекс фокстерьера, — объяснил Псмит. — А что, — спросил он сердечно, обернувшись к своему собеседнику, — вы надеялись выкопать? Простите, если вопрос вам покажется дерзким, но нас томит естественное любопытство.

Бакстер заколебался.

— Зачем вы копались в земле? — спросил в свою очередь лорд Эмсуорт.

— Вот видите, — вставил Псмит, — ему тоже любопытно.

Не впервые с той минуты, когда начались их деловые отношения, в сердце Руперта Бакстера вспыхнула безумная злость на тупое упрямство своего патрона. Старый осел вечно шебаршился вокруг и задавал вопросы. Ярость и бессонница совместно удушили обычную осторожность секретаря. Смутно он понимал, что сообщает ценную информацию Псмиту, самозванцу и, по твердому его убеждению, главарю шайки, учинившей вчерашний грабеж, но что угодно, лишь бы не стоять тут, перекрикиваясь с лордом Эмсуортом. Скорее покончить с этим и в постель!

— Я полагал, что колье леди Констанции спрятано в одном из горшков! — провизжал он.

— Что?

Силы секретаря бесповоротно истощились. Этот инквизиторский допрос следом за тяжелой бессонной ночью оказался последней соломинкой. С протяжным стоном он одним отчаянным прыжком преодолел расстояние до двери и укрылся там, куда эти голоса не достигали.

Внезапно лишившийся его стимулирующего общества, Псмит постоял минуту-другую на прежнем месте, с несуетным одобрением впитывая свежие запахи летнего утра. Последний раз он был на ногах в такой ранний час много-много лет назад и успел забыть, до чего же восхитительным бывает июльский рассвет. В отличие от Бакстера, чья самодостаточная душа ничего тут не оценила, он упивался ласковым ветерком, птичьим щебетом, разгорающейся зарей в восточной части небосвода. Очнувшись наконец от сладкого забытья, он обнаружил, что лорд Эмсуорт прошебаршился вниз и дергает его за локоть.

— Что, ну что он сказал? — вопрошал граф, томимый чувством человека, чей телефон отключился в разгар интригующей беседы.

— Сказал? — повторил Псмит. — А! Товарищ Бакстер? Да, действительно, что же он такое сказал?

— Что-то про то, что что-то было в цветочном горшке, — подсказал граф.

— Ах да! По его словам, он думал, что в одном из этих цветочных горшков находится колье леди Констанции.

— Что?!

Следует упомянуть, что лорд Эмсуорт не был в курсе последних событий, разыгравшихся под его кровом. Привычка рано отходить ко сну отняла у него возможность стать свидетелем сенсационного происшествия в парадной гостиной, а последующий визг (или, как указал бы Стоукс, лакей, вопль) не разбудил его (тут был бы бессилен и пушечный выстрел). Теперь он уставился на Псмита в полном ужасе. На какой-то срок внешнее спокойствие Бакстера убаюкало его подозрения, но теперь они вспыхнули с удвоенной силой.

— Бакстер думал, что в цветочном горшке — колье моей сестры? — ахнул он.

— Да, насколько я его понял.

— Но с какой стати моя сестра положила бы свое колье в цветочный горшок?

— Вот тут вы ставите передо мной неразрешимую загадку.

— Он сумасшедший! — вскричал лорд Эмсуорт, чьи последние сомнения рассеялись. — Абсолютно сумасшедший! Я уже давно так думал, а теперь окончательно убедился.

Симптомы душевных расстройств были его сиятельству не внове. Некоторые из его ближайших друзей уже не первый год пребывали в тех поистине княжеских резиденциях, окруженных прелестными парками и высокими стенами, усаженными по верху бутылочными осколками, куда склонны удаляться знатные и богатые, когда тяготы современной жизни оказываются для них непосильными. А один из дядей его супруги, вообразивший себя хлебным караваем, впервые публично объявил о своем новом статусе в курительной этого самого замка. То, чего лорд Эмсуорт не знал о помешательствах и о помешанных, и знать не стоило.

— Я должен от него избавиться, — сказал лорд Эмсуорт, и внезапно летнее утро показалось ему неизъяснимо прекрасным. Сколько раз он тоскливо играл с мыслью об увольнении своего компетентного, но тиранического секретаря, однако никогда еще этот до отвращения безупречный молодчик не давал ему хоть какого-нибудь повода принять соответствующие меры. К тому же, рискни он прежде, на него обрушился бы гнев его сестры. Но теперь… Ведь даже Конни, хотя она и упрямая ослица, не сможет упрекнуть его, если он откажется от услуг секретаря, который считает, будто она хранит свои драгоценности в цветочных горшках, и который на заре спускается в сад, чтобы швырять эти горшки в окно его спальни.

Граф бодро выпрямился и замурлыкал песенку.

— Избавиться от него! — повторил он, катая эти чудесные слова на языке. Потом дружески похлопал Псмита по плечу. — Что же, мой дорогой, — сказал он, — а не вернуться ли нам в постель и не попробовать ли еще немного поспать?

Псмит, глубоко задумавшись, слегка вздрогнул.

— Если вы решили отправиться на боковую, — учтиво сказал он, — пусть мысль обо мне вас не удерживает. — Меня — ну, вы же знаете нас, поэтов, — это очаровательное утро одарило вдохновением. Пожалуй, я прошлендаю в мой уютный приют среди лесов и напишу о чем-нибудь стихи.

Он проводил своего гостеприимного хозяина до верхней площадки лестницы, где они со взаимными добрыми пожеланиями разошлись по своим спальням. Псмит освежил мозг быстрой холодной ванной и начал одеваться.

Обычно процесс самооблачения был торжественным ритуалом, который он со вкусом смаковал, но нынче утром он оставил свои ленивые привычки: с воодушевлением натянул брюки, а на узел галстука потратил лишь секунду. В нем крепло убеждение, что ему есть смысл поторопиться.

Нет ничего прискорбней в этом мире, чем наша манера подозревать ближних без веских на то оснований. Вот и Псмит во вчерашнем происшествии узрел руку Эдварда Кутса. Эдвард Кутс, решил он, позволил себе то, что назвал бы (естественно, у других) штучками. Как и мисс Симмонс, Псмит быстро пришел к выводу, что колье было выброшено в окно гостиной кем-то из его слушателей, но он твердо верил, что подобрал и припрятал брильянты мистер Кутс. С этой минуты он всеми силами старался угадать, куда этот целеустремленный деятель мог спрятать колье. И Бакстер навел его на след. Но Псмиту было дано увидеть больше, чем Бакстеру. Секретарь, выпотрошив пятнадцать горшков, отказался от своей теории. Но Псмит пошел дальше и постулировал существование шестнадцатого. И вознамерился незамедлительно отправиться на поиски.

Надев туфли, он вышел из спальни, на ходу застегивая жилет.

IV

Стрелки часов на конюшне показывали половину шестого, когда Ева Халлидей на цыпочках еще раз осторожно спустилась по лестнице. Чувствовала она себя совсем по-другому, чем три часа назад, когда отправлялась в тот же путь, вздрагивая при каждом шорохе. Тогда она рыскала в темноте и, следовательно, была законным объектом для подозрений. Теперь же, если бы ей встретился кто-то, она была просто девушкой, которой не спится и которая решила погулять по саду спозаранку. Большая разница!

Тем более что это вполне соответствовало фактам. Уснуть она не могла — лишь продремала часок в кресле у окна. И бесспорно, она намеревалась погулять в саду, прикидывая, как извлечь колье из временного тайника, чтобы схоронить в каком-нибудь надежном месте. Пусть лежит там, пока она не сумеет поговорить с мистером Киблом наедине и не получит от него дальнейших инструкций.

После того как Ева выскочила из куста и метнулась в дом, пока Бакстер патрулировал другой отрезок террасы, две причины вынудили ее оставить бесценный цветочный горшок с единственной уцелевшей геранью в вестибюле на подоконнике ближайшего к двери окна. Во-первых, из детективной литературы она вынесла убеждение, что надежнее всего прятать похищенное на видном месте, а во-вторых, чем ближе к входной двери оставит она цветочный горшок, тем короче будет расстояние, которое ей надо будет в урочный час преодолеть с ним, прежде чем извлечь его содержимое. Когда весь дом в таком волнении, когда каждый гость преображен в сыщика-любителя, зрелище девушки, грациозно сбегающей по лестнице с цветочным горшком в объятиях, не пройдет незамеченным.

Еву переполняло радостное возбуждение. Она не привыкла спать по ночам всего час, но волнение и мысль о трудной игре, которую она выиграла вопреки всему, необыкновенно се взбадривали, и она не ощущала ни малейшего утомления. Успех до того опьянил ее, что на лестничной площадке над вестибюлем она перестала семенить на цыпочках и быстро сбежала по оставшимся ступенькам. У нее было ощущение, что она рвется к финишу на последних ярдах олимпийской дистанции.

В вестибюле теперь было совсем светло. Каждый предмет в нем вырисовывался ясно и четко. Вот огромный обеденный гонг, вот длинный кожаный диван, вот столик, который она опрокинула в темноте. А вот подоконник ближайшего к входной двери окна. Но цветочный горшок с него исчез.