Онлайн чтение книги Полуостров загадок
ПОЛУОСТРОВ ЗАГАДОК

Орлята

— Кратеры вулканов?

— Вы угадали, Вадим. Раскаленная магма подступает к поверхности и греет землю. Полуостров взлетит однажды на воздух, и лава навсегда похоронит его тайну. Иначе не объяснишь этого чуда, — горячился топограф, сдвигая помятую шляпу на затылок. — Вы увидите там иной мир: заросли курильской березы и южных папоротников, гигантские травы, скрывающие всадника, невиданные растения у голубых озер на дне кратеров, а за каменным барьером — пепелища давних поселений, усыпанные расколотыми раковинами, каменными топорами и кремневыми ножами.

— Невероятно…

— Это осколок прошлого — Земля Санникова, уцелевшая до наших дней!

Топограф сбросил шляпу на столик и вытер клетчатым платком вспотевший лоб, исчерченный тонкими морщинами.

Манящие рассказы о таинственном полуострове я уже слышал в приморских поселках. Полуостров находился всего в семидесяти милях от Магадана, на северном побережье Охотского моря и, по свидетельству немногих очевидцев, был островом неожиданностей среди безбрежного моря суровой колымской тайги. Директор Магаданского краеведческого музея давно собирался исследовать полуостров и даже объявить его заповедником.

А что если перегородить узкий перешеек полуострова поваленными лиственницами и запустить в естественную ловушку несколько тысяч северных оленей из ближайшего оленеводческого совхоза?

Пространную докладную записку оканчиваю словами: «Полуостровное оленеводческое хозяйство снабдит город олениной и не помешает охранять природу заповедного уголка».

Эта затея не совсем нравится ученому краеведу. Ему кажется, что северные олени испортят заповедный ландшафт. Не соглашаюсь с ним, ведь в прошлом дикие северные олени являлись неотъемлемой частью пейзажа охотского побережья. Охраняя природу, человек должен заботиться и о преобразовании ее.

План экспедиции на полуостров утверждается с поразительной быстротой. Собираясь, запасаюсь метеорологическими инструментами, полагая, что загадку полуострова помогут раскрыть одновременные наблюдения на южном и северном берегах полуострова и в его высокогорном центре.

Краевед сомневается в успехе экспедиции.

— Для вашей изгороди «метеорологическая гирлянда» не понадобится, вряд ли вам утвердят штат наблюдателей.

В этом директор музея не ошибся. Штат наблюдателей действительно не утверждают. Приходится ломать голову, выискивая дополнительные средства.

Помогает случай. В магаданской газете напечатали коротенькую заметку о снаряжении экспедиции На загадочный полуостров. «Советские ученые, — писал восторженный корреспондент, — раскроют еще одну тайну удивительной природы Севера…»

Утром в краеведческий музей, где я готовлю листы для гербария, являются трое ребят. Смущенно переглядываясь, они стоят передо мной, не решаясь заговорить. Самый старший, застенчивый юноша лет шестнадцати, с необычайно серьезным выражением карих глаз, тихо говорит:

— Возьмите нас в экспедицию… мы очень хотим изучать полуостров.

— В каком классе учитесь?

— Я в девятом, Воробьев в восьмом. Юшкевич только в шестом, — юноша кивает на худенького тщедушного парнишку с веснушчатым бледным личиком, который? прячется за спину стройного, но тоже не очень то высокого Воробьева, испуганно поглядывая большими серыми глазами.

— Экспедиция не детский сад, — хмурясь, говорю я. Неожиданно худенький мальчик выступает вперед, смело шагает к столу. Ясные серые глаза его загораются.

— Я все умею: разводить костер, чистить картошку, разгадывать следы, стрелять из лука. Мы пригодимся, возьмите нас…

— Как тебя зовут?

— Орленок!..

Неожиданно приходит в голову простая мысль.

— Вот что, орлята, экспедиции нужны наблюдатели — смелые люди, которые не струсят в глуши полуострова и в любую погоду усмотрят за приборами.

Я разворачиваю карту. Ребята с интересом разглядывают странные очертания полуострова. Юшкевич вытягивается на цыпочках и трогает тонкими пальцами флажки на местах будущих наблюдательных станций.

— В устье Умары высадятся наблюдатели Северной станции, а Южной — на побережье Охотского моря, за «каменным барьером. Вот сюда, в кратеры центрального района, проникнут с приборами наблюдатели Высокогорной станции. Приборы, транспорт у нас есть, а денег для наблюдателей нет. Понимаете, о чем я говорю?

— Нужен исследовательский школьный поход, — быстро отвечает старший юноша, откинув со лба пряди чуть вьющихся темных волос.

— Да..

— Эх, ребята, эх… — Маленький Юшкевич оглядывает всех влажными, блестящими глазами.

Думал ли я, что этот худенький, большеглазый хлопчик окажется через месяц в центре драматических событий на полуострове…

Теперь наблюдателей у меня хоть отбавляй. Десять школьников старших классов отправляются из Магадана в исследовательский поход на полуостров.

В городском спортивном обществе ребята раздобыли «а поход деньги, получили рюкзаки, спальные мешки, палатки. Каждый день в тихих залах краеведческого музея появляются связные и докладывают о подготовке к походу.

Недоверчиво разглядывая шумных посетителей, директор музея ворчит:

— Будете нянчиться с ними в горах, не дадут они вам работать.

Но орлятам не нужна нянька. С кипучей энергией они набрасываются на любое, самое трудное задание и выполняют с поразительной быстротой.

Не повезло лишь Юшкевичу. Школьные врачи не решились отпустить в поход худенького, болезненного на вид шестиклассника.

Накануне отъезда ко мне пожаловал Евгений — юноша, предложивший идею школьного похода. Рассудительного, спокойного Евгения ребята выбрали начальником Южной, самой дальней группы наблюдателей. Вместе с ним пришел Юшкевич, грустный и подавленный.

— Нужно взять Юшкевича на полуостров, не поеду без него, — заявил Женя, нахмурившись.

Волосы на его макушке топорщились, и взъерошенный юноша очень походил на драчливого петушка.

Ультиматум смутил меня. Слишком мал Юшкевич для серьезной экспедиции. Группу Евгения я хочу высадить на глухом — южном берегу полуострова. Цепь скалистых кратеров отгораживает этот пустынный берег от всего мира. Правда, жить наблюдателям Южной станции придется на постоянном месте, в большой палатке, наблюдая лишь за приборами, но…

— Все равно убегу… — неожиданно всхлипывает Юшкевич.

— Убежит… он мешок сухарей набрал, — подтверждает и Женя.

Взглянув на расстроенного мальчика, я махнул рукой на возможные неприятности:

— Берите, берите вашего Юшкевича на мою голову?

В ясное июльское утро мы покинули широкую скалистую бухту Гертнера близ Магадана и вышли в плавание. Косым форштевнем морской катер вспахивает малахитовую равнину океана. Катер тянет на буксире просмоленный десятитонный рыбацкий кунгас. Мягка» зыбь плавно качает кунгас и вместе с ним вьючные ящики, пузатые альпийские рюкзаки, тюки с продовольствием, спальные мешки и свернутые палатки.

Облитый солнцем берег просвечивает в туманной дымке. Зеленая масса колымской лиственничной тайги, надвигаясь с севера, внезапно обрывается у края голых, желтеющих стен, одетых в кружево пены.

Притихшие ребята молчаливо толпятся у фальшборта, прощаясь с родным берегом. Только маленький Юшкевич не замечает уплывающих береговых скал. Скрестив на груди руки, широко расставив ноги, обутые в большущие сапоги, он пристально всматривается в дальний горизонт.

Чайки кружат над кунгасом с жалобными протяжными криками. В море то и дело появляются блестящие головы нерп. Стайки черных турпанов плавают совсем близко у борта. Над водой со свистом проносятся крыло, в крыло, точно связанные незримой нитью, топорки с большими оранжевыми клювами. Они устремляются на северо восток, по нашему курсу, к птичьим базарам полуострова.

К полудню на горизонте отчетливо выступили ребристые пики полуострова. Они соединяются в длинный хребет. В лощинах по склонам белеют еще не стаявшие снежники. На западе вершины крутыми уступами спадают к морю, сливаясь с острым гребнем мыса Таран.

Мы минуем этот каменный гребень, далеко врезающийся в море, проплывем вдоль скалистых западных берегов полуострова, обогнем мыс Овар и высадимся в устье Бургавли на пустынный южный берег.

Но высадиться на полуостров оказывается нелегко. За мысом Таран с моря налетел сильный ветер. От горизонта ползут взлохмаченные свинцовые тучи. Море чернеет и волнуется. Отвесные мокрые утесы западного берега неумолимо приближаются. Пристать негде: бухт нет, а реки спадают с каменных уступов серебряными лентами водопадов.

Дождевые облака окутывают мрачные зазубренные вершины. Завеса сильного дождя укрывает береговые утесы, но мы явственно слышим пушечные удары волн. Ребята бросаются задраивать брезентом снаряжение экспедиции.

Наваливаюсь на рулевое бревно, удерживая кунгас в кильватере, и неожиданно замечаю Юшкевича. Вцепившись в поручни, он высоко взлетает с носом кунгаса, скрываясь в фонтанах брызг. Куртка его вымокла, по бледному лицу сбегает вода. Каждую минуту дьяволенок может сорваться и угодить за борт.

— Юшкевич, марш вниз! — кричу не своим голосом.

Мальчик испуганно оглядывается, спрыгивает на дно кунгаса и принимается помогать товарищам задраивать брезент.

Катер меняет курс, уходит в море, подальше от гибельных утёсов. Ребята забираются под мокрый брезент, укладываются на мягкие тюки. С непривычки их укачивает.

Юшкевич пробрался на корму помочь управлять непослушным рулем. В своем ватнике, спускающемся до пят, он приплясывает на мокрой палубе у скользкого набухшего бревна.

Волна тяжело бьет в борт, кунгас, содрогнувшись, валится набок… И тени страха не вижу на лице отважного мальчика. Большие серые глаза горят боевым задором, он толкает румпель, помогая выровнять кунгас.

— Молодец, орленок… крепче держи руль…

Шторм окончился так же быстро, как начался. Тучу пронесло, и солнце осветило разгулявшееся море. Вдали маячил низкий мыс Овар с гривой пенящихся бурунов.

Под защитой мыса Овар пришлось бросить якорь, переждать волну. Только через несколько часов катер проскользнул с приливом в устье Бургавли, укрытое песчаными стрелками. Кунгас толкнулся в берег, усыпанный галькой, и мы быстро выгрузили снаряжение экспедиции.

Со мной высадились наблюдатели Южной и Высокогорной станций. В кунгасе остались наблюдатели Северной станции. К полуночи они должны пристать к северным берегам полуострова и установить приборы в устье Умары.

Вскоре катер с кунгасом на буксире скрылся за дальними скалами, и мы остались одни на пороге таинственного, неведомого мира, куда не ступала еще нога исследователя.

Неразгаданные следы

Ярко светит солнце, шумит прибой, волны лижут приморский пляж, разукрашенный раковинами и лентами зеленоватых водорослей. Ребята, притихшие от новых впечатлений, молча разбирают снаряжение и приборы для Южной станции. Зарядив на всякий случай карабин, отправляюсь на разведку — выбирать наблюдательную площадку.

Прирусловая терраса, покрытая голышами, осталась позади; перехожу вброд неглубокую старицу, иду среди пышной зелени разнотравья. Поражает яркая пестрота луга, несвойственная блеклым краскам севера. Повсюду видны розовые, желтые, синие и фиолетовые цветы, ярко зеленеют листья невиданной на Севере формы.

И вдруг среди пестрого разнотравья замечаю причудливо вырезанный цветок. Он качается на Тонком стебельке.

— Лилия?!

Да, это лилия, сородичи которой растут далеко на юге, на теплых вулканических Курильских островах. Вытаскиваю нож и осторожно выкапываю южную гостью, первую ласточку удивительного гербария, собранного мной на полуострове.

В двух шагах, около трубчатых стеблей чемерицы, растет целая семья камчатских ирисов. Чемерица еще не цветет, а крупные бутоны ирисов выпустили лишь фиолетово бархатные гребешки.

Увидеть лилию вместе с ирисом можно лишь на Курильских островах. Как очутились эти цветы на полуострове, близ Магадана, в суровом царстве северной колымской тайги?

Поднимаюсь на соседний уступ древней морской террасы.

Что за чудо?

Под каблуком сапога мягко пружинит ковер настоящей северной тундры. По земле стелются мхи, лишайники, веточки шикши, курчавится низкорослый сибирский багульник, разрастаются тощие кустики голубики, цветет морошка.

Клочок тундры словно перелетел сюда с дальнего севера Чукотки. Чем объяснить странное смешение растительности в устье Бургавли? Может быть, приборы Южной станции следует установить на этой древней террасе, плавно поднимающейся к близким сопкам? Тут и там горбатятся невысокие курганы, отмеченные буйной порослью луговых злаков. Курганы тоже теснятся к береговому обрыву. Интересно, почему?

Вершины холмов осели и провалились, образуя небольшие кратеры, густо заросшие мятликом и пыреем, а на дне — влаголюбивой осокой и хвощами. Вероятно, в этих воронках зимой скапливается снег, а весной — талая вода.

Среди вейниковых джунглей на склоне самого большого холма змеится утоптанная тропинка. Узенькая стежка привела на плоскую вершину.

Неожиданно земля у ног разверзлась черным отверстием квадратного люка.

Осторожно заглядываю вниз. Вижу сухой песчаный пол, усыпанный разбитыми раковинами, кучу золы с обугленными головешками. Вниз спущено бревно, выбеленное временем. Свежие зарубки служат, очевидно, ступеньками.

— Эй, живы, хозяева?!

Никто не отвечает. Спускаюсь по шаткому бревну в подземелье и чиркаю спичкой.

Землянку вырыли в песчаной почве, перемешанной с морскими раковинами. В углу желтеет примятая подстилка из высушенного вейника…

Спичка тухнет. Мне почудилось, что на полу землянки разложены, точно на музейной витрине, орудия из черного камня. Опускаюсь на колени, быстро зажигаю новую спичку.

На песке отсвечивают три каменных топора, несомненно шлифованных рукой первобытного человека. Рядом стоит плошка, выдолбленная из камня.

— Что за чертовщина!

На донышке каменного блюдца — беловатый налет жира и щепотка мшистых стебельков… Светильник?

Горящей спичкой растапливаю жир и зажигаю самодельный фитиль. Желтоватое пламя колеблется, освещая подземное жилище.

Куча золы с обугленными головешками почти засыпает очаг, сложенный из крупных голышей. Ножом соскабливаю уголь с головешки и обнажаю сухую древесину тополя, совершенно не тронутую временем. Очевидно, огонь в этом очаге пылал недавно.

В углу землянки валяются потемневшие глиняные черепки. Знакомый орнамент украшает обожженную глину. Такие же черепки хранятся в витринах магаданского музея. Их выкопали в городищах древних коряков на побережье Тауйской губы.

Часть песчаной стены, там, где валяются черепки, осыпалась. Из груды расколотых раковин торчит заостренный костяной наконечник. Отполированная кость пожелтела. Вытаскиваю гладко обтесанный костяной гарпун.

Находки в землянке смущают меня. Курган, несомненно, скрывает вещи древних приморских коряков. Но почему этими первобытными орудиями пользовались еще совсем недавно? И кто?

Забираю каменные топоры, черепки, светильник и острие костяного гарпуна — это археологические реликвии. Прячу в полевую сумку и выбираюсь на волю.

Черная, как уголь, восточносибирская ворона, нахохлившись, сидит на соседнем холме, точно ворон на могильном кургане.

— Кыш, проклятая…

Ворона не пошевельнулась и, склонив голову с черным клювом, выжидающе поглядывает на меня. Скидываю с плеча винтовку, и хитрая бестия взлетает, злобно каркнув на прощание.

С моря опять дует свежий южный ветер. Рваные клочья белого тумана ползут над потемневшими волнами, задевая пенные гребни. На высокой морской террасе противоположного берега Бургавли виднеются еще десятка два заросших курганов.

Передо мной раскрывается панорама большого городища, никому не известного поселка древних коряков. Триста лет назад селения приморских зверобоев и рыбаков достигали на юге Тауйской губы. Жили люди в полуземлянках, обсыпанных песком и раковинами съедобных моллюсков. В жилища коряки проникали через дымовые отверстия в настиле крыш.

Теперь на месте многолюдного поселка в устье Буртавли остались лишь курганы обрушенных землянок, заросшие вейником. Догадываюсь, почему землянки сходятся у края морской террасы. С обрыва как на ладони открывается вся бухта, и древние зверобои с крыш своих жилищ могли следить за приближением добычи: морского зверя и косяков рыб.

Потомки древних приморских коряков живут сейчас на побережье Пенжинской губы, Северной Камчатки и в бухтах Берингова моря за далеким Корякским хребтом. Они давно объединились в колхозы, построили рубленые дома, коллективно промышляют морского зверя и рыбу, добывают пушнину и даже выращивают овощи.

Хорошо бы в свободное время заняться раскопками городища. Узнать, кто поселился в сохранившейся корякской землянке.

Выбираю подходящую площадку для метеорологической станции. Выхожу на край обрыва и вдруг вижу внизу на пляже одинокую маленькую фигурку, притаившуюся за выбеленным стволом плавника.

— Юшкевич?! Ты что там делаешь?

— Скорее, скорее… дикари! — тревожно…..оглядываясь, кричит он.

Спускаюсь с уступа морской террасы. Какие дикари, сумасшедший мальчик?

— Смотрите: следы дикаря!

На песке глубоко вдавились следы босой косолапой ступни с оттопыренным большим пальцем. Нога, оставившая след, редкой величины.

— Ого, сорок пятый, — номер снежного человека!..

— Ушел в море, человек амфибия… — вытаращив глаза, громким шепотом произносит Юшкевич, указывая на глубокие отпечатки, уходившие в набегающую пену волн.

След человека и обжитая землянка на пустынном берегу полуострова тревожат.

В примятых зарослях вейника, там, где дюны соединяются с речной террасой, находим сломанное двуперое весло. Здесь неизвестный обитатель корякской землянки прятал легкий челн.

— Куда пропал? — спросил Юшкевич, удивленно оглядывая неспокойное море.

— Не знаю… пока не говори ребятам о следах!

Не хочу тревожить их накануне похода к центру полуострова.

Ребята уже разобрали снаряжение и подготовили приборы. С любопытством ощупывают они орудия из камня и кости, добытые мною в корякской землянке.

Близится вечерний срок наблюдений, нужно открывать станцию. Захватив приборы, лопаты, заступы, топоры, сухие жерди и стволы плавника, отправляемся на древнюю морскую террасу. Юшкевич, вооружившись карабином, остается стеречь вещи экспедиции.

Орлята зарывают столб для дождемера, устанавливают метеорологические термометры, укрепляют мачту с флюгером и ветромером. Барометр и психрометр решаем хранить по соседству в покинутой корякской землянке.

Ровно в 19 часов Евгений торжественно записывает, в журнал первый отсчет с приборов. Южная станция вступает в строй.

Палатку для наблюдателей ставим на открытой галечной террасе у места выгрузки экспедиции. Юшкевич, таинственно подмигнув мне, предлагает выстроить ограду «против медведей».

Уже в сумерках складываем вокруг палатки невысокий вал из плавника. Получается маленькая крепость, защищенная бруствером, глубоким руслом Бургавли и старичной протокой.

После ночлега собираюсь выступить с наблюдателями Высокогорной станции в пеший поход к высотам полуострова.

Под шум прибоя и свист штормового ветра крепко засыпаем в теплых спальных мешках, не подозревая, что непредвиденное происшествие задержит выход высокогорного отряда.

Утро наступает ясное, тихое, солнечное. Дежурные разводят костер, вешают на закопченный прут ведро с водой. Наблюдатели Высокогорной станции укладывают ношу в рюкзаки. На плечах они унесут в горы приборы, палатку и двухнедельный запас продовольствия.

Собираясь завтракать, не находим Юшкевича. Спальный мешок мальчика пуст. Пропал и мой карабин. Ребята обшаривают окрестности лагеря, кричат и свистят, но никто не откликается.

Будим Воробьева. После ночных наблюдений он заснул последним.

Оглядывая смятый спальный мешок пропавшего, Воробьев испуганно говорит:

— В палатку я вернулся полвторого, Юшкевич спал, укутавшись с головой, карабин лежал вот тут, около изголовья…

На ящике с галетами Евгений обнаруживает журнал метеорологических наблюдений. В 7 часов утра Юшкевич аккуратно записал показания всех приборов. А сейчас было уже девять.

Куда запропастился малец? Невольно вспоминаю вчерашние находки. Угораздило же взять мальчишку в экспедицию!..

Следы пропавшего находим на мокром песке у прибойной полосы. Отпечатки сапог уводят к дальнему скалистому мысу. Отправляю ребят в лагерь готовиться к походу, а сам с Евгением быстро иду по следу.

Над морем проносятся стайки красноклювых тупиков, пролетают черные, будто обсыпанные сажей, бакланы — они тоже спешат к скалистому мысу.

— Птичий базар ищет, карабин взял, — нахмурившись, ворчит Евгений.

Вот следы описывают петлю у груды расколотых раковин мидий. Перламутровые осколки мягко отсвечивают в лучах утреннего солнца.

Долго пробираемся по берегу и натыкаемся на мертвую нерпу, выброшенную прибоем. Вся она исколота каким-то острым орудием и раскромсана на части. Судя по следам на песке, Юшкевич внимательно осмотрел странную находку.

Вскоре песчаный пляж упирается в отвесную скалу мыса. Дальше пути нет: волны ударяют в подножие каменной стены, которая отвесно уходит в глубины моря. Следы поворачивают к обрыву и подводят нас к узкой расселине.

Цепляясь за камни, мы выбираемся на край обрыва. В этом месте терраса соединяется с крутой осыпью. Она уходит к зазубренной вершине. Примятый мох и сломанные кустики голубики едва сохраняют следы.

— Ушел парень на сопку… Эх, и будет ему баня!.. На три часа задерживаем высокогорный отряд…

— Смотрите, куда забрался!

Крошечная фигурка темным силуэтом выделяется на экране белого облака. В бинокль узнаю Юшкевича. С карабином в руке он спускается с вершины, сползая вниз по осыпи.

Долго мы ждем у подножия сопки. Наконец Юшкевич является. Ну и вид у него: измазанная куртка, порванные штаны, вспотевшее лицо в полосах грязи и взъерошенные, как иглы у ежа, вихры.

Не успеваю дать ему взбучки…

— Полуостров взлетит на воздух, как у Жюль Верна, — выпаливает Юшкевич.

— Чтооо?

— Скалы дымят…

— Дымят скалы?

— Там, — взмахивает карабином мальчик, — из трещины дым валит…

Юшкевич рассказывает о своих похождениях. Выполнив утренние наблюдения, он оставил журнал в палатке, взял карабин и пошел «обследовать берег». На сопку его вывел азарт исследователя. С большим трудом вскарабкался он на вершину. Разрушенный гребень оказался узким, как лезвия ножей, к небу «торчали каменные перья». Отвесными стенами сопка обрывалась к морю, образуя «затопленный кратер, невидимый с моря». Внизу из темной щели в стене «этого кратера, залитого океаном», поднималась струйка синего дыма.

— Дым поднимается из вулканической трещины, будет землетрясение, — почти шепотом оканчивает паренек свой рассказ.

— Спуститься к трещине можно?

— Можно… по веревочной лестнице или забраться снизу… если заплыть в кратер на лодке с моря…

Юшкевич, очевидно, сделал интересное открытие. Вероятно, вулканические газы вырываются там наружу. Следовало бы осмотреть фумаролу после альпийского похода, а сейчас нужно спешить установить приборы Высокогорной станции.

Запрещаю Юшкевичу впредь отлучаться из лагеря.

Бургавли

Лишь к полудню с тяжелой ношей за плечами покидаем морской берег и уходим вверх по течению Бургавли в глубь полуострова.

Выстроившись у защитного вала, наблюдатели Южной станции провожают нас прощальным салютом. Евгению я оставил свой карабин. Воробьев палит из охотничьего ружья, Юшкевич машет луком, согнутым из гибкого стволика камчатской березы. Он выловил его из реки. На охотском побережье в окрестностях Магадана простирается северная тайга, и березы тут почти нет. Откуда горная река принесла это деревцо?

В долине Бургавли перед нами открылся загадочный зеленый мир полуострова. В светлых рощах чозений — высокоствольных древовидных ив с темной морщинистой корой — тонем в буйном разнотравье. В колымской тайге ивовые рощи постоянно встречаются в речных долинах, на галечных и песчаных островах. Но здесь поражает высокотравье, разраставшееся среди деревьев в непроходимые джунгли.

Двухметровый вейник, похожий на камыш, зонтики дудника над головой, высокие свечи иван чая, гигантская крапива и…. камчатский шеломайник — такие травы обычны лишь для ивовых рощ Южной Камчатки и Курильских островов.

Среди чозений вздымаются могучие стволы одиноких тополей. Трудно определить в этой чаще высоту пришельцев с юга. Эти деревья напоминают далекое Черноморское побережье Кавказа. Там иногда встречаются такие великаны.

Полоса густых рощ кончилась, выходим на сухие и плоские террасы, заросшие мелким ольховником и куртинами приземистого кедрового стланика. У проток растут тополя с причудливо разветвленной, словно раздавленной кроной, как у среднеазиатского карагача.

Кедровый стланик постепенно вытеснил ольху, заглушил разнотравье, сплошь укрыл склоны соседних сопок. Попали в настоящие стланиковые дебри. Вокруг сплетаются изогнутые. красноватые ветви в кистях душистой колкой хвои. Ступить на землю негде, и мы, подпрыгивая на пружинистых ветках, шагаем, словно по воздуху, цепляясь и повисая на смолистых сучьях, точно обезьяны. Пружинистые стволы подбрасывают вверх, зажимают рюкзаки, стаскивают сапоги, рвут одежду, больно ударяют зазевавшегося путника. Иногда путь преграждают стволы стланика невиданной толщины. Упорно ломимся сквозь невообразимые заросли и, выбившись из сил, падаем на узловатые ветви, покачиваясь в лесных «гамаках».

Такие цепкие дебри кедровый стланик образует лишь в субальпийском поясе Курильских островов и по склонам камчатских сопок. Приходится прорубать тропу. Медленно двигается наш отряд в зеленом туннеле по склону сопки.

Внезапно стланик поредел. Вышли на просторную опушку, заросшую стройными деревцами с курчавой зеленой листвой. Точно лапы погибших гигантских пауков, там и тут изгибаются высохшие распластанные корни и сучья. Выпирая из земли, крошечные деревца раздвигают мертвые плети.

Неужели камчатская береза? Над порослью совсем еще юных березок по краю опушки поднимается просветленная роща высоких, слегка искривленных берез с черноватой морщинистой корой. Входим в обширный лес из камчатской каменной березы Эрмана.

— Смотрите: папоротники!..

Сбросив рюкзаки, ребята бросаются к широким перистым листьям. Дети северных старожилов, с первого класса учившиеся в магаданской школе, они знают папоротники лишь по рисункам в учебниках.

Давно путешествуя по северу, я впервые встречаю в колымской тайге обитателей тенистых лесов юга. Теперь тонем в папоротниковом море. Это важное ботаническое открытие.

В подлеске удивительной рощи орлята находят рябину, жимолость, ольху, малину, а в тенистых распадках — огромные листья камчатского лопуха, похожие на опахала. У подножия толстого ствола камчатской березы фотографирую папоротник рядом с острыми, саблевидными листьями камчатского ириса. Такой снимок можно сделать лишь в лесах Южной Камчатки.

Вид необыкновенного на дальнем севере березового леса с папоротниками волнует меня. Родина каменной березы — Южная Камчатка. Однако на своей родине чувствует она себя плохо: не дает поросли, почти не образует сережек, а листву ее часто объедают вредители.

Чем объяснить бурный рост курильских и камчатских растений на таинственном полуострове среди тайги северного побережья Охотского моря? Может быть, действительно вулканическое тепло греет эту землю?

— Сюда, скорее сюда! Мертвый лес!.. — пронзительно кричит из чащи Георгий, начальник высокогорной группы наблюдателей.

Выбираюсь на опушку и вижу печальную картину: на пологом склоне распадка, как призраки, стоят мертвые деревья сказочного леса. Не шелохнувшись, застыли выбеленные дождями сухие стволы камчатской березы. Кора и листья опали, обнажив высохшие стволы и гладкие ветви, похожие на оленьи рога. Заросли бледно зеленых папоротников оттеняют мертвенную белизну погибшего леса.

Стучим топорами по голым деревьям, и они звенят, как корабельные мачты.

Что случилось тут, почему березы засыхают и роняют кору? Ведь следов пожара нигде не видно.

Спиливаю сухие, звенящие стволы и пересчитываю годовые кольца. Погибшие деревья все как на подбор одного возраста — семидесяти, восьмидесяти лет…

Удивительная природа полуострова готовит новые и новые сюрпризы. Дальше долину Бургавли стискивают сопки, образуя узкие ворота. Вошли в эти ворота и попали в глубокую долину, закрытую со всех сторон обрывами высоких скалистых гор,

— Ну и долина!

Она напоминает вытянутую чашу. Река разветвляется надвое, принимая множество ручьев, стекающих из крутых ущелий. Перевалы в горное убежище обрываются головоломными кручами. В долину ведет лишь один ход — через узкие ворота, которые проточила Бургавли, устремляясь к морю.

Дно кратерообразной долины укрывают заросли поразительного ботанического состава. С непостижимой роскошью здесь разрастаются камчатские и курильские растения.

Переправившись вброд через быстрый поток, вступаем в густые тенистые леса камчатской березы. Необычайно высокие деревья сплетаются листвой, укрывая густой тенью тропические заросли папоротников. В таинственном полумраке молчаливо двигается наш отряд сквозь дивный лес. Ноша нестерпимо тянет уставшие плечи. Пора устраивать ночлег. Бивак разбиваем у ручья. Вода струится под сенью берез и о чем-то шепчет, играя зелеными водорослями, прилепившимися к подводным камням.

Собравшись в кружок у пылающего костра, орлята потягивают крепкий чай и, потрясая кружками, вспоминают треволнения минувшего дня.

— Этот лес совеем не похож на колымскую тайгу!

— А папоротники, папоротники, точно в тропиках!

— Обезьян только не хватает.

— Почему растут здесь южные растения, не понимаю?..

— Приборы, приборы тебе ответят, — подражая моему голосу, солидно кашлянув, наставительно басит Георгий.

Приборы, заботливо обвернутые рубашками и свитерами, лежат в рюкзаках. Завтра мы поставим Высокогорную станцию.

Перешучиваясь, ребята укладываются вокруг костра в спальные мешки и мгновенно засыпают, утомленные трудным переходом.

Костер догорает. Перекладываю в сухие листы драгоценные растения, собранные в гербарий.

Смутная тревога давит сердце. Утром мы уйдем в горы через перевал. Имел ли я право оставлять наблюдателей Южной станции одних на морском берегу, где Юшкевич обнаружил следы неизвестного обитателя землянки? Как уберечь ребят от опасности?

Легкий шорох чудится в кустах. Вздуваю огонь, укладываю в костер здоровенный ствол камчатской березы, забираюсь в спальный мешок, прячу у изголовья заряженное ружье и обнаженный нож и, коснувшись щекой резиновой подушки, словно проваливаюсь в бездонную пропасть.

В Альпийских цирках

…Солнце встречаем на перевале.

Внизу сквозь утренний туман просвечивают висячие долины и сапфировые озера на моренах.

Склон перевала круто падает в глубокую долину реки Хиинди. Долина изгибается, рассекая горную страну, и оканчивается крутым глубоким цирком. Сверху он кажется кратером потухшего вулкана. На плоском каменистом дне его блестит озеро, в ложбинах на осыпях лежат снежинки.

Кратерообразный цирк — в самом сердце Высокогорья. Верховья Хиинди наглухо заперты островерхими вершинами, сплетающимися в мощный узел.

— Там поставим станцию, — указываю ружьем вниз.

— В кратере вулкана?!

— Метеорологические наблюдения в цирке, несомненно, прольют свет на природу альпийских долин, — размышляю я вслух.

Цепляясь за кусты ольхи и стланика, спускаемся ниже и ниже. Склон перевала внезапно обрушивается в долину хаотическим нагромождением расколотых глыб.

Осторожно сползаем и прыгаем по каменным ступеням.

На дне долины бежит быстрая речка. Берега обросли высокими кустами ольхи. На крутых каменистых террасах разрастается кедровый стланик. Пробираемся вверх по течению Хиинди, карабкаясь по обрывам и россыпям древних морен.

Вдруг путь. преградил отвесный каменный порог. Река не может проточить твердых скальных пород и срывается вниз шумным водопадом. Ребята, помогая друг другу, взбираются на скальную стенку. Стоим на «балконе» высоко над долиной в преддверии цирка. Перед нами открываются ворота в загадочный кратер.

Палатку Высокогорной станции поставили у подножия скалистой башни. Пик «Дождемер» — так называют ребята эту причудливую вершину, складывая на берегу озера пьедестал, из камня для цилиндра дождемера.

В бинокль на гребне барьера, запирающего кратер, различаю силуэты снежных баранов. Почуяв человека, обитатели альпийских высот скрываются в скалах. Этот барьер мои наблюдатели окрестили «Стеной баранов».

В 13 часов ребята взяли первый отсчет с приборов Высокогорной станции.

Обнаженные гривы и шлейфы еще не потемневших морен свидетельствуют о недавнем оледенении цирка. На скальных обрывах кратера ясно проступает граница светлых, словно обмытых скал. Выше скалистые стены потемнели от векового загара. Едва заметный порог отмечает границу светлых скал. Стланики ютятся там, подчеркивая эту линию, опоясывающую цирк на постоянной. высоте. Прицеливаюсь эклиметром— триста метров над ложем цирка… Не указывает ли угломер толщину ледника, заполнявшего кратер в недавнем прошлом?

Грызет тревога за судьбу ребят, оставленных на побережье. Решаю не откладывать похода. Уложив в рюкзак трехдневный запас продовольствия, отправляюсь в тяжелый путь по вершинам и перевалам. Хочу исследовать цирки и озера висячих альпийских долин.

Преодолев головокружительную кручу «Стены баранов», поднимаюсь на плечо ребристого пика. Глубоко под ногами, на дне цирка, белеет крошечная палатка наблюдателей.

Я стою на клочке гольцовой тундры на высоте 1400 метров. Каменистую россыпь устилает ковер сибирских лишайников. Ползучие ивняки блестят среди ягельников глянцевитой листвой, курчавится багульник, прижимаются к земле листики безъягодной брусники.

Высшая точка… Альтиметр показывает 1550 метров над уровнем моря. Пожалуй, это высочайшая сопка магаданского побережья. Вспоминаю недавний разговор с топографом в Магадане. Обязательно назову безымянную вершину — «Пик военных Топографов». Зато отлично виден весь северный берег, а дальше — огромный синий залив Одян и в голубоватой дымке сопки магаданского побережья.

Приникая к биноклю, ищу устье Умары. Отчетливо вижу игрушечную пристань рыбацкого поселка и левее, в устье Малой Умары, синеватую струйку дыма. Свиваясь в кольца, дымок поднимается из прибрежной зелени.

Сигнал… милые мои орлята!.

Три дня с двух до четырех часов наблюдатели Северной станции должны палить сигнальный костер. Дым означает: «Все благополучно, приборы действуют».

Опускаюсь на камни, стирая пот с лица рукавом брезентовой штормовки. Яркое солнце слепит глаза. Полной грудью вдыхаю чистый морской воздух, обвевающий вершину.

— Удача!

Теперь на трех станциях четыре раза в сутки ребята одновременно склоняются над приборами. Что покажут эти наблюдения?

Как хорошо на альпийских высотах, у неба! Видишь сокровеннейшие уголки высокогорья. Внизу — целая семья кратеров, они сошлись в сердце полуострова в царстве скал и каменистых россыпей.

Превратился в верхолаза. Трое суток, останавливаясь на короткие ночлеги, пробираюсь по лезвию гребня с перевала на перевал, штурмуя вершины; опускаюсь в лунные цирки, исследую озера, морены и водопады.

Сапоги не выдерживают бесконечных спусков и подъемов по острым, как бритва, плитам — отлетают подметки. Плоскогубцами прикручиваю подошвы проволокой к ранту — старый и надежный туристский способ починки в пути. Подметки на проволочных скобах не оторвешь и клещами.

Открываются тайны плоскогорья. Исследую пятнадцать кратерообразных цирков и убеждаюсь… что это не кратеры вулканов!

В каждом цирке — озера, иногда цепочки, лестницы озер, и везде они лежат на моренах недавно исчезнувших глетчеров. В цирках остались снежники, не успевающие стаять в короткое лето на северных склонах.

Строение морен убеждает, что ледники почти не двигались в долинах. Умирающие льды постепенно таяли, оседали, увлекая осколки пород. Стены рушились, образуя осыпи, ветры и морозы оканчивали работу мертвеющих глетчеров. Рождались круглые карстовые цирки, похожие на кратеры.

В нескольких цирках опять засекаю эклиметром линию бывшей кровли ледников. Получаю тот же отсчет: мощность льда достигала трехсот метров.

Кажется, в руках важное доказательство потепления климата охотского побережья? Потепления, охватившего в последнее тысячелетие северное полушарие и, несомненно, уничтожившего ледники в цирках полуострова.

Неожиданно нахожу альпийские снежники, совершенно розовые, будто облитые алыми лучами заходящего солнца. Микроскопические водоросли, не видимые простым глазом, окрашивают тающий снег.

Иду вперед, на север. Альпийский район остался позади, долина тонет в невообразимых зарослях. Здесь и непролазные ольховники, ивняки, и высоченные камчатские березы с необычайно белой для этих деревьев корой. В подлеске пышно разрастались рябина, жимолость, разнотравье и папоротники с громадными пальмовидными перистыми листьями.

Кедровый стланик разросся у самой воды чуть ли не в деревья, а на горных склонах почему то гибнет — хиреет, хвоя желтеет, и поредевшие ветви опускаются. Вытесняя погибающий стланик, на горные склоны выходят молодые камчатские березы, образуя целые рощи.

Постоянно встречаю представителей колымской тайги: багульник, карликовую березку, голубику, морошку невиданной на Севере высоты.

Гербарная папка распухла. Нести ее тяжело. Хватит — поворачиваю обратно к альпийским высотам. Меня интересуют моренные озера…

Снежники тают, питая их. На площади высокогорья в 450 квадратных километров насчитываю семьдесят пять озер. Озера невелики и переливают всеми оттенками голубого и зеленого цветов.

Измеряю температуру воды ночью и днем. Она колеблется от четырех до двенадцати градусов. Повсюду вижу ясные следы векового усыхания озер. Осушение и зарастание озерных террас отлично видно с перевалов, точно с вертолета.

Еще одно свидетельство потепления охотского побережья! Уж не потому ли так пышно разрастаются в долинах загадочного полуострова южные пришельцы?

Беда

…Ночной туман окутал ущелье сыростью. После ярких впечатлений альпийского похода не спится. Откидываю полог палатки, завертываюсь в одеяло и долго лежу с открытыми глазами, вдыхая прохладный влажный воздух.

Рядом, на мягкой подстилке из сухих трав спокойно спят орлята. В цирк Хиинди я спустился на третий день к вечеру, усталый, запыленный, в стоптанных сапогах, но счастливый: высокогорное сердце полуострова исследовано.

Ребята в альпийском цирке загорели. Приборы действуют безукоризненно. Метеорологическая площадка с дождемером, разборной мачтой, увешанной флюгерами, оживляет ландшафт пустынной котловины.

Хитроумные хлопцы умудрились измерить глубину озера на дне цирка. Чувствительные метеорологические приборы они принесли в горы, обернув автомобильной камерой. Орлята надули камеру, Юра заплыл на резиновом баллоне на середину озера и опустил самодельный лот.

Считая цирк кратером, ребята ожидали бездонных глубин. Но самодельный лот показал в самом глубоком месте двенадцать метров. Альпийский поход убедил, что вулканических кратеров на полуострове нет.

Палатка тонет в туманной мгле, и я погружаюсь в чуткий, тревожный сон.

Проснулся внезапно от какой то тревоги. Крутятся обрывки ускользающих мыслей: «Фумарола, проклятая фумарола…» Ага, вспомнил. Видел во сне Юшкевича, и во сне кольнула беспокойная мысль: «Ведь дым, замеченный хлопчиком в укромной бухте с вершины скалистой сопки, вырывался не из вулканической трещины: на полуострове никогда не было вулканов…»

Не там ли нашел убежище человек, оставивший следы на песке? Почему незнакомец избегает людей? Все ли благополучно на Южной станции?

Уснуть не могу. На рассвете бужу Георгия, коротко рассказываю о следах на песке и своих опасениях. Предлагаю установить в Высокогорном лагере круглосуточное дежурство. Передаю Георгию свой бинокль.

Не хочу будить ребят. Тихо собираю рюкзак, прощаюсь с Георгием и ухожу.

Тревога подгоняет. Прямо из цирка переваливаю в замкнутую долину Бургавли. Оставляю в стороне «ворота», перебираюсь в тумане через головоломную южную стенку, спускаюсь в широкую, освещенную солнцем долину и напролом лезу сквозь стланиковые дебри. Вот и разреженные стланики, одинокие тополя с разветвленными кронами. Бегу тропой, проложенной орлятами в чозениевых рощах.

Сил нет… Сбрасываю рюкзак и валюсь на зеленый мягкий ковер. После короткой передышки выхожу на открытые луга и приустьевые галечные террасы Бургавли. Голубая стена моря почти слилась с синевой неба. Четыре часа занял спортивный бросок из цирка Хиинди к побережью.

Наконец то… вдали, у подножия дюн белеет знакомая палатка.

Вижу ограду из плавника. Вскидываю ружье и стреляю в воздух. Из палатки выбегают фигурки. Тревожно бьется сердце: почему только двое?

У палатки вспыхивает в лучах солнца стекло бинокля. Взлетает дымок, и через секунду слышу ответный выстрел. Ребята бегут навстречу.

Впереди Евгений, за ним Воробьев. А где Юшкевич?

Встречаемся у протоки. Ребята похудели, тревожно блестят глаза.

— Где Юшкевич? Евгений молчит.

— Пропал! — кричит Воробьев. — Говори же, Евгений…

— В прошлую ночь… не вернулся с площадки, до сих пор нету…

— Искали?

— Ходил на мыс Овар. Воробьев искал тут…

— На мыс Овар? Зачем?

— Когда Юшкевич пропал, пошли искать к сопке — думали, фумаролу ушел смотреть. С террасы, где последние курганы, увидели дым иа мысе Овар…

— Дым на мысе Овар?!

— Я взял ружье и пошел, Воробьева в лагере оставил. По берегу нельзя: скалы в море обрываются. Перевалил в долину маленькой речки… Там сквозь лес едва продрался. Два часа шел к мысу. Прихожу: курганов на берегу много, травой заросли. Один курган разрыт. Увидел теплую золу от потухшего костра. Кругом трапа примята, перья валяются и обглоданные утиные кости. А на песке у лагуны следы двух людей… Один большой, косолапый, как у медведя, другой маленький, наверное, Юшкевича, только ноги почему то босые.

— Куда следы пошли?

— В море, в лагуну, — тихо сказал Евгений. — Весь берег осмотрел, ничего не нашел. Точно на подводной лодке уплыли. И дождемер пропал…

— Дождемер?! — опешил я.

— Утром ни Юшкевича, ни дождемера не нашли, один столб остался.

— Странно…

— В землянке анероид сломали, — добавил Воробьев.

— А термометры?

— Целы. Журнал в землянке валялся. Температуру, силу ветра Юшкевич записал, а давление и влажность не успел…

— Зачем ночью его пустил?

— В ночную смену упросился. Карабин, фонарь взял, нож.

— А карабин?

— Пропал имеете с Юшкевичем, — ответил юноша, виновато опустив голову.

— Эх, Евгении…

Но можно ли винить парня? Почему я вовремя но предупредил Евгения о следах, найденных Юшкевичем на пляже? Разве отпустил бы юноша мальчика одного в ночную смену наблюдать приборы? Рассказ о следах на пляже не испугал бы орлят. Я недооценил своих наблюдателей и совершил непростительную ошибку.

— Мы продолжали наблюдения, — рассказывает Евгений. — Психрометр и запасный анероид перенесли в палатку: боялись в темноте спускаться в землянку. Ночью ходили к приборам вдвоем. Осталось у нас охотничье ружье. Воробьев смастерил копье, вместо лезвия привязал нож…

Спешу осмотреть землянку. Песок на полу подземелья взрыхлен, подстилка из сухой травы раскидана.

— Ого! Юшкевича захватили в землянке врасплох, но хлопчик сопротивлялся.

— Смотрите: Юшкевич хватил его барометром…

Евгений показывает пятнышко крови на вмятине никелированной оправы и полустертую цифру в журнале. Юшкевич успел записать первую цифру отсчета с анероида и, отбиваясь; ударил прибором нападавшего.

— Куда увели его, где он? — Воробьев испуганно разглядывает бурое пятнышко на барометре.

— Фумарола, проклятая фумарола, — бормочу я. Выбираюсь из землянки и бегу к палатке. Теперь я знаю, где искать Юшкевича.

Лодки у нас нет, но можно обогнуть Скалистый мыс на плоту и проникнуть в фиорд, открытый Юшкевичем.

— А карабин? Сколько было патронов в карабине?

— Три в магазине, один в стволе…

— Опасное дело… Хватит уложить троих.

Плыть в фиорд нужно ночью в рассветный туман. Против карабина у нас два охотничьих ружья и внезапность атаки. Вряд ли таинственный обитатель острова знает, что убежище его открыто. В опасный рейс беру Евгения — без гребца не обойдусь: в руках у меня будет оружие. Воробьев останется у приборов.

Днем сносим к палатке сухие бревна плавника, словно укрепляя ограду. Скрываем свой замысел: чужие глаза, может быть, следят за лагерем.

В 19 часов пришли на метеорологическую станцию. Ребята склоняются над приборами. В это же время снимают показания и в цирке Хиинди, и в далеком устье Умары. Осматриваю мыс Овар в сильный морской бинокль.

Пусто… Горбятся заросшие курганы землянок, на узкой стрелке светятся далекие лагуны.

В палатке не спим, идет работа — строгаем весла. Воробьев в карауле у ограды. Двенадцать сухих бревен тополя уже готовы.

Собраны все веревки, сняты оттяжки с палатки. Туманная ночь накрыла море и берег.

Пора…

Взваливаем бревна на плечи, спускаемся к морю. Шуршит песок. Море тихо играет створками разбитых раковин. Туман густой. Слышу шорох шагов и дыхание, а ребят не вижу.

Идем к Скалистому мысу. Там соберем плот. Каменная стенка мыса заслоняет вход в фиорд. Бели опустим тут «рейдер», в тумане не собьемся — найдем близкий фиорд.

Несколько часов теряем на переноске снаряжения. Отлив в разгаре, подводные камни обнажены — шероховатые от твердых, как наждак, полипов. Босиком по этой терке не пройдешь — работаем в сапогах. Плот вяжем вдвоем на плоских плитах. Воробьев с ружьем охраняет берег. Прилив зальет камни — «плот всплывет.

Ну и темь… едва различаю выбеленные стволы тополя.

— Прилив скоро… — Голос Евгения отдается в скалах, точно в пустой бочке.

— Ш ш ш, тише, у окал есть уши. Успеем…

Два часа вяжем плот, приготовляем уключины и весла. Ночь светлеет, близится рассвет. Где то вполголоса разговаривают чайки. Туман по прежнему скрывает все вокруг.

Вода прибывает. Выбравшись на берег, протягиваю Воробьеву запечатанный конверт.

— Передашь старшине катера… если не вернемся…

— Есть… — шепчет хлопец, прячет письмо за пазуху и отдает последнее ружье, оставляя себе копье. Я сжимаю тонкую, «о крепкую руку юноши.

Катер должен подвести на кунгасе Илью с вьючными лошадьми из Сиглана. Вьюками нужно отправить продовольствие наблюдателям Высокогорной станции.

— Всплываю… — хрипит из тумана Евгений.

Пробираюсь на плот по воде. Оттолкнувшись веслами от рифов, выходим в море. Волны нет, едва покачивает. Легкие бревна отлично держатся на воде, и мы налегаем на весла.

Огибаем мыс. Словно во сне, вижу причудливые столбы обрушенных ворот и узкую щель фиорда. Прилив гонит плот в эту щель. Из тумана выплывают нависшие глыбы, готовые придавить непрошеных гостей. Течение втягивает нас в закрытый со всех сторон фиорд.

Заплыли, кажется, в глубокий кратер, затопленный морем. Брезжит рассвет. Черные скалы блестят, сверху сочится вода. Холодный влажный воздух стесняет дыхание.

Вдруг Евгений веслом указывает вперед. Совсем близко сквозь призрачный занавес тумана вижу черную пасть расщелины.

— Пещера?!

Течение стихло. В белом облаке тумана плот застыл перед зияющим провалом. Ни звука, мертвая тишина.

Ждать нельзя. Тихо поднимаю курки ружей. Одностволку кладу на мокрые бревна. Евгений опускает весла, плот скользит к расщелине навстречу опасности.

Изловчившись, выпрыгиваем «а гранитный цоколь и устремляемся в пещеру. Евгений включает электрический фонарь. Луч света выхватывает из тьмы пустое ложе из сухих трав, золу потухшего костра, полуразбитую выдолбленную лодку, груду хлама в каменной нише.

Ушел из берлоги…

Зола еще теплая. Разгребаю костер и нахожу тлеющие угли. Исследуем грот. Расщелину образовал чудовищный сброс. Часть скалы осела, и съехавшая скала привалилась к отвесной стенке, оставив случайную щель.

В глубь скалы щель уводит недалеко. Путь преграждают глыбы обвала, У входа грот расчищен руками человека. Жилище уютное — сюда не проникает дождь, не задувает ветер. Даже пресная вода под рукой. Откуда то сверху спадает тоненькой серебряной струйкой скальный родник.

В этом убежище можно скрываться годами. Челн, выдолбленный из ствола тополя, сгнил.

Удивительно… следов топора на древесине нет. Челн выдолблен тупым, вероятно, костяным орудием.

Евгений разбирает кучу хлама в каменной нише. Извлекает черепки разбитой глиняной посуды с древне корякским орнаментом, сверток истлевших, изорванных в клочья шкур морских зверей, пожелтевшие от времени костяные фигурки, иглы из рыбьих костей, куски полусгнивших сетей, сплетенных из травы.

Неужели это древнекорякские сети из волокна крапивы? Куда мы попали, в пещеру человека каменного века, что ли?

— Ботинок!

Евгений вытягивает на свет из пещерного хлама громадный стоптанный башмак. Рассматриваю находку, безусловно, XX века.

Здоровенные ржавые гвозди вколочены в сбитый каблук. Кожа ботинка сморщилась и почернела. Вместо шнурков обрывки ремешков из нерпичьей шкуры, мохнатые от серебристой шерсти. В истертой кожемитовой подметке дыра с чайную чашку.

— Что за черт, из дыры торчит угол записной книжки

Евгений дико вскрикивает и протягивает руку к записной книжке, пальцы его дрожат.

— Дневник, дневник Юшкевича…

Лихорадочно листаю странички, мелко исписанные карандашом.

Старые записи, какая жалость…

Переворачиваю последнюю страничку и вижу буквы, выведенные торопливой рукой. Строчки расползаются вкривь и вкось:

«В плену у Краба, уплываем ночью в «Бухту мертвых».

Жив… опускаемся на утрамбованный пол. Короткая запись непонятна. Ясно одно: мальчик попал в беду.

— Упустили, Женя: с вечерним отливом увез Юшкевича…

— Кто? Куда?

— Не знаю.

…В путешествии события часто сплетаются в мертвый узел, и кажется, что все пропало и планы экспедиции рухнули.

Тугой узел завязала нам жизнь на полуострове. Загадочное исчезновение Юшкевича опутало все планы. Нужно было, не мешкая, продолжать поиски.

Но где искать?

Мы собрались в тесном кубрике катера у морской карты побережья. Южный берег полуострова изрезан бухтами. Где же проклятая «Бухта мертвых»? Такого названия на карте нет.

Катер пришел из Сиглана утром. Матросы выгрузили из кунгаса трех вьючных лошадей и пустили их на тучные луга. Пополнился и состав экспедиции.

Приехал мой верный Илья. Глаза его под нависшими веками, опутанные сетью морщин, светились добродушием. Жесткие черные волосы прикрывала старая кепка.

Я очень обрадовался встрече. Илья появился, как всегда, в самое трудное время. Вместе с ним на берег сошел смуглый молодой человек в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. На ремне за спиной — четырехлинейка. В карих глазах — решительность. Это учитель Сигланской школы Михаил Петрович Сабенин.

Ему я писал в Сиглан — просил помочь Илье в найме вьючных лошадей. И вот старожил края, страстный охотник, влюбленный в тайгу, сам приехал к нам. Занятия в школе давно окончились, и учитель решил поохотиться на таинственном полуострове.

Сабенин тотчас согласился помочь экспедиции. На рассвете он уйдет с вьючным караваном в горы — перебросит продовольствие наблюдателям Высокогорной станции и поживет с ребятами в альпийском цирке.

В кубрике катера идет совещание. Всех тревожит судьба пропавшего мальчика. Намечаем план поисков, раздумываем, кто же увел его.

— Однако худой люди далеко не ходил, в бухте мертвых спрятался… — вдруг говорит Илья, вынимая изо рта трубочку, выточенную из березового корня.

Старик все время сидел на матросской конке, покуривая, внимательно слушая мой рассказ.

— В «Бухте мертвых»?! Ты знаешь, где эта бухта?

— Старый люди в Сиглапе говорила… Неповторимым красочным языком Илья рассказывает предание орочей о «Бухте мертвых».

Лет триста назад орочи, теснимые якутами, вышли на побережье Охотского моря. Здесь они встретили коряков — исконных морских зверобоев. В прежние времена бесконечных раздоров судьба коренных племен магаданского побережья решалась в кровопролитных битвах. Орочи потеснили коряков. Опустели поселки приморских зверобоев от Наяхана до Тауйской губы.

Двести лет назад орочи разгромили последние поселки коряков на южном берегу нашего полуострова. Уцелевший отряд корякских воинов укрылся от беспощадного истребления в дальней бухте, прикрытой с суши отвесными скалами.

Долго оборонялись коряки в неприступном убежище. Однажды в темную ночь орочи прокрались на лодках в бухту и задушили часовых… В ожесточенной схватке погибли остатки древних обитателей полуострова.

Илья снова зажигает свою березовую трубку и говорит:

— Однако, много костей осталось на земле, валяются поломанные копья, потому старая люди «Бухта мертвых» место называют…

— Где это место, старина?

— На Хентанару кочевать надо.

Важное сообщение Ильи определяет план операций. Нужно действовать наверняка с суши и с моря. Вручаю старшине катера письмо. Через несколько часов конверт распечатают в Магадане. Задержать неизвестного помогут пограничники. Мы с Ильей отправимся в поход вдоль южного берега полуострова — блокировать «Бухту мертвых» с суши.

Здесь, на реке, впервые наблюдаю массовый ход дальневосточного лосося. Бургавли кипит. Река запружена рыбами, плывущими вверх по течению на нерест. В воде тесно, вся река рябит спинами рыб.

Илья принес маленькую сеть, мы залезли в живую кашу и зачерпнули у самого берега с сотню полуметровых горбатых рыбин.

Лакомимся великолепной ухой и вкусной лососиной. Набиваем красной икрой ведра, кастрюли, котелки.

В «Бухте мертвых»

Лошадь с вьюком упала, и кажется: поднять ее невозможно. Ложбина среди скал завалена каменными глыбами, всюду чернеют щели. Илья кряхтит, расстегивая подпругу. Стаскиваю седло с вьюком, проклиная все камеи на свете. Лошадь повалилась почти на спину. Кругом перекошенные плиты — ступить копыту негде. Пришлось мостить обломками ровную площадку.

Двое суток шли сюда, почти не отдыхая.

Горы обрываются в море. Круто скошенные обратные скаты завалены щебнем. Каменистые россыпи выматывают последние силы.

С трудом подняли лошадь, нога ее дрожат и подкашиваются. Дальше пути нет. Илья кивает на ручей, опадающий по глыбам.

— Палатку ставить надо… Лошади путать ноги…

Совсем близко ярко зеленеют клочок альпийского луга и рощица камчатских березок. Травы и одинокие деревья буйно разрослись у ручья на ровной площадке, свободной от камней.

Из «Бухты мертвых» можно выбраться двумя путями: морем на лодке или, карабкаясь по крутой осыпи случайного обвала, через гребень в нашу ложбину.

Растянули палатку в березовой рощице. Выход из бухты с суши блокирован. Илья неторопливо греет на костре закопченный чайник.

— Пошли на гребень, Илья.

— Зачем торопишь, чай пить надо.

Пьем крепкий, почти черный чай. Странный вкус у него. Вяжущий напиток с каждым глотком вливает новые силы.

— Однако, дикий чай варил… — усмехается Илья. — Совсем сильным станешь.

Старик протягивает ситцевый мешочек, наполненный мелкими глянцевитыми листочками.

— Дикий чай пьешь— по следу баранов долго ходишь…

С любопытством рассматриваю листочки, прошу Илью раздобыть целое растение в гербарий.

Илья роется в переметной суме, вытаскивает дамскую сумочку и вытряхивает на смуглую ладонь длинные патроны, заряженные тупыми пулями.

— Хорошая сумка, фактория Сиглане купил, — бормочет старикан, сосредоточено осматривая пистоны и пробуя, крепко ли забиты пули.

Он заряжает свою длинноствольную бердану. В его руках это грозное оружие. В семьдесят лет Илья не потерял остроты зрения и куропатку сбивает пулей на лету.

Я зарядил двустволку «медвежьими» патронами — с тяжелыми свинцовыми жаканами.

Путь наверх крут и опасен. Лезем выше и выше, подбираясь к застывшим каменным перьям. Вот и край гребня. Подползаю, осторожно выглядываю и отшатываюсь… Ух! Повис над пропастью. Внизу море, подернутое рябью; плавно кружат белокрылые чайки. Бухта стиснута клещами исполинского цирка.

Зеленоватые волны неслышно лижут обточенные блестящие камни, точно спины уснувших моржей. Вход в бухту стерегут фигурные скалы. Они поднимаются из моря то причудливой пирамидой, то изваянием льва, то грудами разрушенных замков.

Ну и уголок!

Цирк наглухо запирает полукружье висячей долины. Двести лет назад здесь погибли в жесткой схватке последние обитатели полуострова.

Почти от гребня уходит фантастическая лес пища глыб и обломков. Если спрыгнуть на эту осыпь, можно оползти по глыбам на дно цирка.

Осматриваю в бинокль скалистую бухту и висячую долину. Море когда то залило размытый цирк. Вижу каждый камень, каждый бугор. Различаю кустики багульника и голубики. У подножия скального обрыва дно цирка усыпано беловатыми обломками.

— Не кости ли это погибших воинов?

— Однако, там, наверное, убивали коряков, — говорит Илья.

— Нет Юшкевича… неужели погиб?

Старик берет бинокль, щурится, приникая к стеклам, и пристально рассматривает долину и бухту.

— Люди ушли… флаг оставили.

— Где видишь флаг?

— Хорошенько смотри… плавник на берегу. Хватаю бинокль, долго рассматриваю берег. Вижу

лепту морской капусты, бревно плавника, засыпанное галькой.

— Ага, вот пестрый камень и… флажок, маленький красный флажок на палке. Кто поставил его?

— Люди… — невозмутимо отвечает Илья. — Ходить надо, смотреть.

Размотав альпийскую веревку, закидываю петлю на каменный зуб, опускаю конец на осыпь. Обратно на гребень можно выбраться с осыпи только по веревке. Спрыгиваю на груду камней, принимаю котомку и бердану, помогаю Илье.

Вот так спуск… Сползаем с глыбы на глыбу, проваливаемся в щели между обломками и наконец съезжаем с волной щебня в долину.

Осторожно шагаем по каменистой площадке, усыпанной человеческими костями. Валяются пробитые черепа, переломанные берцовые кости. У нависшей каменной глыбы грудная клетка, пронзенная обломившимся копьем. Рядом топор из черного камня, расколотый надвое. Кости, выбеленные временем, заросли мхом.

Раскопки старинного поля боя помогут когда нибудь прочесть до конца мрачную страницу прошлого. Особенно много костей у края морской террасы. Вероятно, здесь нападающие столкнулись с авангардом защитников. Развязка трагедии произошла в дальнем углу цирка. Сюда отступили корякские воины и, грудью встретив преследователей, погибли в неравной битве. Печальная картина.

Отвесные стены у моря увиты венками скальных растений. Из трещин сочится вода, и зеленые скалолазы хорошо укореняются тут. Скалы, запирающие бухту, — в птичьих базарах.

Подстерегая добычу, замерли на карнизах бакланы. Из трещин торчат красноносые головки тупиков. Тучи чаек носятся в воздухе.

Внизу у пестрого камня торчит в прибрежной гальке штырь с красным флажком.

Вымпел?!

На штанге пристегнут блестящий алюминиевый цилиндр. Отстегиваю патрон, открываю крышку. Бумага, свернутая трубкой! Илья с любопытством заглядывает через плечо.

— Однако, письмо…

Торопливо развертываю бумагу и читаю: «Ждать больше не могу, оставляю вымпел. Ваш парнишка — герой, помог задержать волка. Уходим в Магадан. Плыть в город Юшкевич наотрез отказался, говорит, приборы ждут. Высадим его на вашу базу в устье Бургавли. Сердечный привет, извините — миноносец сносит на скалы…»

Короткое письмо подписал незнакомый лейтенант.

— Однако, быстро ловили, — прищелкивает языком старый следопыт, осматривая пустой алюминиевый патрон вымпела.

Теперь пойдем дальше, на Богурчан, исследовать перешеек полуострова…

Последний перевал

…Последний перевал пройден. Позади осталась горная котловина верховьев Хентаиары. На перевальной седловине, впервые за два месяца скитаний, находим лиственницу. Это карликовое деревцо в полчеловеческого роста — предвестник колымской тайги. Ниже, в долине Богурчана, вздымаются огромные лиственницы. Оки принимают иногда облик хвойных деревьев Курильских или Японских островов с плоской кроной и ветвями, похожими на флаги.

Начинается царство континентальной сибирской флоры. Исследуя распространение лиственницы на полуострове, прокладываем маршруты во всех направлениях.

На перешейке находим остатки старинной изгороди. Оказывается, в прошлом орочи оленеводы перегораживали перешеек, выпуская оленей на полуостров на вольный выпас.

Осматриваю уцелевшие части поваленной изгороди. Ее сложили с полсотни лет назад из тонких лиственниц. А теперь вокруг растут толстенные деревья. Лиственничная тайга разрастается, наступает на перешеек.

…Утоптанная вьючная тропа близ моря ведет к устью Умары, где приютился крошечный рыбацкий поселок, единственный на полуострове. По соседству, где то в приустьевых зарослях Малой Умары, скрывается палатка наблюдателей нашей Северной станции.

Пахнет дымом, близко поселок, лошади, бегут рысцой. Редеют лиственницы. Наконец вышли на морской берег. На севере в дымке маячат сопки магаданского побережья. Берег усыпан раковинами— пустыми хитонами морских ежей, устлан полупрозрачными лентами морской капусты.

Прошли мимо крошечного поселка. Пристань под навесом из веток напоминает свайную хижину папуасов Новой Гвинеи, точно выстроенную но рисунку Миклухо Маклая.

Настоящий «Берег Маклая»…

Спешим по галечной отмели к зарослям Малой Умары. Не терпится поскорее узнать, все ли благополучно у наблюдателей Северной станции.

Вдруг из зарослей на отмель выбегают полунагие темнокожие люди. На бедрах развеваются зеленоватые ленты.

Папуасы?!

Илья останавливается и, прикрыв глаза козырьком ладони, изумленно разглядывает бегущих.

— Что за люди? Совсем дикие?!

— Ура ра… наши пришли!

— Да это же орлята, мои наблюдатели.

Почти два месяца мы не виделись. Ребята окрепли, загорели необычайно и встречают нас, разодевшись в шутливые наряды из морских водорослей.

На вешалах вялится рыба, пестреют шкурки морских птиц, на козлах висят сети, сушатся переметы, на песке лежат вентери, плетенные из ивовых прутьев. Стол, сколоченный из досок, уставлен вымытой посудой, начищенными котелками; в песок врыты лавочки. Лагерь мальчишек похож на стоянку рыбаков и охотников.

Ребята молниеносно снимают вьюк, уводят уставшую лошадь на луга.

Нетерпеливо спрашиваю Валерия о приборах. Старший наблюдатель молча поправляет очки и протягивает журнал в клеенчатой папке.

«Полуостров Кони, устье Умары, высота станции дна метра над уровнем моря». Переворачиваю титульный лист. Журнал заполнен аккуратно, без помарок. Видимость, облачность, ветер, температура, влажность, давление… изо дня в день, четыре раза в сутки.

Придирчиво проверяю записи. Ребята постарались: ошибок нет.

— Термометры медведь чуть не раздавил, — говорит Валерий, — забрел ночью на площадку. Петя тревогу поднял — прогнали.

Три часа. Пора зажигать последний сигнальный костер. Илья вовремя вывел на Умару: сегодня на вершине пика Военных топографов наблюдатели Высокогорной станции ждут условленного сигнала.

Ребята быстро сложили клеть сушняка, прикрыли костер одеялом лесных мхов. Столб темного дыма медленно поднимается над зарослями. Наш сигнал означает: «Наблюдения окончены, снимайте Высокогорную станцию». Всматриваюсь через бинокль в далекую вершину и вижу тонкую струйку дыма. Вершина курится, словно действующий вулкан. Наблюдатели горного отряда зажгли ответный сигнал.

Последнюю ночь в устье Умары орлята не спят и бродят по лунному берегу, где так хорошо провели лето.

На рассвете пришел катер, и мы погрузились в знакомый черный кунгас. У опустевшей отмели долго стоял, опершись на посох, Илья, провожая уплывающих. Рядом — оседланная лошадь. Старик уйдет по тропе в Сиглан. Теперь мы встретимся с Ильей только в Магадане…

Благополучно обогнули мыс Таран. Вдали едва мутнеет низкий мыс Овар. Осматриваю в бинокль скалистые западные берега полуострова. Море спокойно, и катер, освещенный солнцем, быстро плывет к далекому мысу, ритмично постукивая мотором.

Через час прошли песчаную стрелку с лагунами, в бинокль вижу мачту с флюгером на метеорологической площадке. Палатки не видно за дюнами.

Стук мотора далеко разносится в притихшем воздухе. Оглядываю пустой пляж.

— Почему не видно ребят? Неужели не слышат звука мотора?

Вдруг на песчаный гребень выбегают фигурки. Раз, два, три, четыре… бинокль дрожит, сбиваюсь со счета. Берег наплывает. Считаю опять.

— Кажется, все…

— Смотрите, Юшкевич!

Вижу крошечную фигурку, отплясывающую дикий танец.

…С радостью встретились друзья после долгой разлуки. Команда катера отдыхает в устье Бургавли. Якорь поднимем в полдень и уйдем в Магадан — через три дня в школе начнутся занятия. Еще накануне Сабенин благополучно вывел наблюдателей Высокогорной станции на побережье

Орлята радостно упаковывают снаряжение, коллекции, снимают палатку.

Приятно возвращаться домой после трудной экспедиции. Передо мной на вьючном ящике три метеорологических журнала. Рассматриваю их с любопытством. Теперь можно сопоставить наблюдения. Оказывается, на полуострове температура воздуха выше, чем на магаданском побережье, на четыре пять градусов, выше и влажность воздуха — больше выпадает осадков, чаще образуются туманы.

Сравниваю между собой показания приборов на трех станциях. Поразительная разница в климатах…

На северном берегу полуострова климат мягче и суше, чем на южном. Температура днем на шесть градусов выше, ясных дней впятеро больше, а осадков меньше. В альпийском цирке получены переходные данные: теплее, чем на юге, и прохладнее, чем на севере полуострова.

Так вот в чем дело! Приборы решили загадку ландшафтов.

Морской климат полуострова теплее, а влажность воздуха выше, чем на соседнем сибирском континенте. Поэтому в защищенных долинах пышно разрастаются камчатские и курильские растения. В котловинах цирковых долин камчатская флора, некогда занимавшая северное побережье Охотского моря, переживала похолодания, а теперь, в эпоху потепления, стремительно вы ходит из горных убежищ на склоны сопок.

— А стланиковые дебри и лиственница? — спрашивает Георгий.

— Кедровый стланик сильно разрастается в южном приморском районе, где много влаги, и гибнет в северной части полуострова с более сухим климатом. В «континентальный» угол полуострова, на перешеек, пришла даурская лиственница— царица континентальной сибирской тайги.

Юшкевич рассказал о своих приключениях. Землянку в кургане вырыл Краб — так представился ему незнакомец. Три года назад матерый уголовник укрылся в дебрях полуострова. Много преступлений лежало на совести этого человека.

На полуострове он жил отшельником. Разрыл курган для землянки, нашел орудия древних коряков, а в кустах кем то оставленный челн. Охотился на тюленей и за три года совсем одичал. Не отличаясь от краба, ел сырое тюленье мясо, добывал на птичьих базарах яйца, питался моллюсками.

На метеорологическую площадку Краб пришел за дождемером: у него не было кастрюли, в курганах он находил лишь черепки разбитой глиняной посуды. В дождемере он собирался варить суп.

Краб не решился убить мальчика и увел его. Может быть, беглеца одолевало одиночество?

Задержали Краба военные моряки.

Юшкевич ухитрился вынуть из карабина патроны, и отшельник сдался без боя.

Мы собрались на берегу вокруг догорающего костра. Прощаясь с полуостровом, сжигаем ненужную ограду из плавника. Оглядываю поздоровевших, возмужавших орлят. Нам посчастливилось исследовать последний остров камчатской флоры, оставшейся среди сибирской тайги, раскрыть еще одну тайну природы и найти великолепную территорию для нового заповедника…