Онлайн чтение книги Понять - простить
XIII

Ипполит пришел к Липочке в обеденную пору. В столовой, бывшей в то же время и спальной Венедикта Венедиктовича и младшего сына Андрея, усаживались за стол, накрытый потертой клеенкой.

— Ипполит, Ипполит, — говорила, разливая суп, Липочка, — как-то еще девочкой я возмущалась деградацией нашего рода, и мы с Лизой все повторяли это слово. Вот теперь уже не деградация, а нищета настала. Фарфоровый сервиз, что мне от тети Лени достался, квартиранты, рабочие отобрали…

— Ты, Липочка, счастливая. Ты можешь у себя готовить, а мы с Азалией давно в общественную столовую по карточкам ходим. Пустая вода с воблой, и вобла, да такая жесткая, что не укусишь, — сказал Ипполит.

— У нас, слава Богу, «Почтель» заботится. Паек на руки выдают, — сказал Венедикт Венедиктович, потирая большие узловатые бледные руки. — А где Андрюша?

— На кухне. Прогнала руки умыть — грязный, как свинья, пришел. На огородах молодую картошку воровал, — сказала стройная, красивая Мария, старшая дочь, гимназистка, а теперь дактилотипистка и стенографистка местной чрезвычайной комиссии.

— А!.. Это хорошо! — оживляясь, сказал Венедикт Венедиктович. — Что же? Набрал?..

— Вот и он, — указывая грязным пальчиком на входившего ошарпанного гимназиста лет двенадцати, сказала младшая дочь Липочки — гимназистка Лена.

— Я возьму за три с полтиной женщину с огнем, — громко пел Андрей, кидаясь к матери. — Мама, мы потом сварим картошку? А… мама? Я жрать хочу!

— Поздоровайся прежде с дядей. Не говори таких стихов, не забывай, что у тебя сестры — барышни.

— Ах, мама! — воскликнула Лена. — Да что ты! Мы ведь совдепки! Нас этим не удивишь! С осени вместе с мальчиками учиться будем, а моя подруга Анюта Ползикова на днях родить будет и не знает, от какого мальчишки.

— Вот ужас! — воскликнула, краснея, Наташа.

— Тетя Наташа, — серьезно сказала Лена, — дело житейское. Самое обыкновенное. Инспектор сказал, что это даже хорошо. Социалистическому государству нужны граждане.

— Да ей, сколько лет? — вырвалось у Липочки.

— Пятнадцать… Она, мама, худенькая с лица стала. Ножки и ручки высохли. Совсем скелетик. А живот большой. Пузырем раздуло. Точно паук-сенокосец. И все лежит больше, — рассказывала Лена.

— Да, — чтобы переменить разговор, начал Венедикт Венедиктович, — и когда-то казаки и Деникин воевать перестанут. А тут еще чехословаки какие-то надвинулись. Все напасти сразу. И откуда что берется! А через их войну хлеба нет. Мяса давно не видали.

— Папа! У Сенюткиных кота ободрали, суп варили и ели. Говорят, вкусно, — перебил отца Андрей.

Да, до чего дожили! — вздохнув, сказала Липочка.

Мама, а правда, что, когда ты такая, как я была, — сказала Лена, — у вас были собака и кот?

— Да, — оживляясь и краснея пятнами, сказала Липочка. — У моей мамы была собака Дамка, а у брата Феди, твоего дяди, — большой серый кот Маркиз де Карабас. Еще было у нас два снегиря и чижик.

— Как странно, — сказала Маша, — собака… кот… птицы…. Да вы совсем буржуи, мама, были. У моего комиссара, и то нет собаки. Он всё фокса хочет завести. Даже красноармейцам-чекистам наказывал присматривать, не найдут ли кого с фоксом.

— Тебя не возмущает это? — тихо сказала Наташа Липочке.

— Ах, оставь, Наташа! — воскликнула Липочка. — Ну что сделать! Против рожна не попрешь, плетью обуха не перешибешь. Что хорошего делает Федя, что не идет служить? Весь исхудал! На босяка похож. Все ломается. Пошел бы — паек получил. Вон, на днях я его товарища Старцева встретила. На автомобиле едет, важный. Красная звезда на рукаве нацеплена, буквы какие-то. А рядом матрос. Запанибрата… Просто. Вот и Федя бы так… С матросом!..

— Боюсь, мой комиссар доберется до дяди Феди, — тихо сказала Маша. — Третьего дня они восемьдесят человек в расход вывели. Я списки переписывала. Спрашивал меня, нет ли у меня родни бывших военных.

Наташа сидела рядом с Ипполитом. Куски клецек, искусно выдуманных Липочкой из старого хлеба и картофельной шелухи, вязли в ее горле. Бледная, худая, с большими глазами, сидела она в простом платье своей работы, как мученица. Старалась не слушать, не вникать в этот новый, страшный, кровавый быт, тесно обступавший ее и давивший жестокой обыденщиной.

— Во времена проклятого царизма, — начал Ипполит, — когда мы боролись за свободу, каждая казнь царских палачей печальным похоронным звоном раздавалась по стране. О ней кричали. Мы собирались по углам и обсуждали меры, как спасти, если можно, и как отомстить, когда уже свершилась казнь. Мы мстили…

— Тише, тише… Ради Бога тише, Ипполит, — воскликнула Липочка. — Не забывай, что рядом жильцы-коммунисты. На Дику косятся, что он не записывается в партию. Подозревают, что Федя бывает. Разве можно — такие речи!..

— Что же? Молчать? — сказал Ипполит.

— Да, Ипполит, молчать, — сказал, хмурясь, Венедикт Венедиктович. — Понимаю, нелепица все это. Но, Ипполит, не нам, старым уже людям, переворачивать новый быт. Молодежь готовит себе будущее. Вспомни, и в наши дни бунтовали студенты да молодые рабочие, а старые чиновники скромно сидели по местам и ждали двадцатого числа да Станислава на шею.

— Нет, Венедикт, мой отец был либералом. Он не плыл по течению. Он всегда возмущался всякой несправедливостью.

— Ну, уж, где уж, что уж, — замахала тонкими руками Липочка. — Он-то ничего не делал. В карты играл да маму замучил. Возмущалась молодежь, а вождями были — жиды.

— Что же, евреи и теперь готовы идти. Канегиссер убил-таки Урицкого… и сейчас у нас…

— Оставь, пожалуйста, — сказала, краснея, Наташа, — евреи теперь наверху, и им ничего больше не надо. Но молодежь… Она гораздо выше, чем в ваши дни. Гораздо, гораздо, гораздо выше! Мои Светик, Игорь и Олег, твой, Липочка, Венедикт — пошли искупать вину отцов, и я верю, они победят.

— Добровольцам не удалось взять Екатеринодара, и Корнилов убит, — сказал Венедикт Венедиктович. — Пустая затея! Слабые дети идут против сильных разбойников.

— И победят, в конечном счете — дети! — воскликнула Наташа и встала из-за стола.

— Ох, Наташа, Наташа, не сносить тебе головушки, — сказала Липочка. — Бурлит в тебе казацкая кровь!

Поднимались с мест. Двигали стульями.

Я возьму за три с полтиной

Женщину с огнем, — прыгая через стулья, пел Андрей.

Маша вышла из комнаты. Она сейчас же вернулась в большой нарядной шляпке с цветами и, натягивая на красивые тонкие руки перчатки цвета creme (Кремовый (фр.)), сказала:

— Я пойду, мам. Мой комиссар приглашал меня сегодня в танцульку, обещал шоколадных конфет принести.

— А я с Андреем, — сказала Лена, — в кинематограф идем на Арбатскую площадь. Ужасно интересная фильма идет — "Пара гнедых". И в первой картине похороны. Покойница лежит. Лидия Рындина играет. Ужасно драматично.

— Вот они — дети! — сказала Липочка, когда дети ушли. — Не спросили отца с матерью, пришли, поели и ушли. Где они, с кем они — разве мы знаем?

— Новое поколение растет, — сказал Венедикт Венедиктович. — Грациозно это выходит! Сын Венедикт у Деникина, его брат Федор в курсантах, Маша у комиссара чрезвычайки, и кто он, какие у нее с ним отношения, не изволит нам сказывать. Лена путается с гимназистами, а сын Андрей картошку по огородам ворует. Вот нелепица-то!

— Советский строй, — сказал Ипполит и тяжело опустился на стул.

— Наше дело было только родить да вскормить их, — сказала Липочка, прислоняясь спиной к двери, — а там… Они сами… Помнишь, Ипполит, наше время… Помнишь — Пасху, яйца красили, катали яйца, розговены… Четверговую соль, заутреню в гимназии. Пушки палили, и звенели в окнах стекла. А летом — дача, туманные споры о прочтенном. Лиза с ее философией и устремлением в народ. Где все это? Мы брыкались. Проклинали экзамены, учителей, стремились сбросить путы… А видно… Ипполит, путы-то были нужны… Видно, цепи-то целовать было нужно и милую мамочку обожать…

Липочка разрыдалась.