Онлайн чтение книги Попугай в медвежьей берлоге
Глава 10

Во время коллективной готовки обеда на кухне форты моей гордости и самоуважения окончательно пали. Из-под дверной щели в комнатушку проникали невыносимые запахи жарки, парки и варки. Придворный абу Лук, амир аль-Жареный Картофель, принц Свиной абду Подчеревок, владычица Курица из королевства Духовии, всевозможные приправы, король королей гороховый шах иншах Суп, генерал устэз [15]Господин (араб.). . Винегрет, царица Шарлотка с яблоками.

Помогите и спасите.

Тарелки с парующей едой кружились под потолком, я лежал на узкой кровати возле батареи и тянулся руками к тарелкам изо всех сил. Но еда издевалась надо мной, она высмеивала меня и бранила по матушке.

Дождавшись, пока закончатся приготовления, пока утихнет мойка и звон посуды, пока заглохнет духовка, пока шаркающие шаги обитателей дома, наконец, стихнут, я выбрался из кровати, открыл дверь и пошел по коридору.

Под ногами мяукали кошки, я переступал вазоны с колючими растениями. Шипы впивались в икры. Кошки шипели, выпускали когти и светили зелеными, полными гнева глазами.

Зайдя на кухню, я увидел следующую картину: молдаванин в сером белье распинал бледные сосиски, Танечка вместе с сожителем роскошествовали курицей, жареным картофелем и солеными огурцами, таксист, низко склонившись над тарелкой, уплетал подчеревок с яйцами и луком, озлобленные на жизнь супруги наказывали гороховый суп и винегрет, а хозяйка только-только водрузила на стол шарлотку.

По субботам они ели одно и то же.

Со скучающей физиономией я прошел к окну и выглянул во двор, на самом деле боковым зрением следил за едой. Соседи жрали и жрали, как свиньи… «Куда оно в них лезет?! Животные! – думал я. – Ненасытные кабаны!»

Развернувшись к столу, я придал лицу откровенно жалобный вид в надежде, что хоть кто-то из этих чревоугодников предложит мне присесть. Хотя бы просто так посидеть. Но они чавкали и отрыгивали, булькали и выковыривали ногтями мясо, застрявшее в зубах.

Людоеды.

– Скоро приедет мой коллега на джипе, – зачем-то сообщил я чревоугодникам. – Мой старый добрый партнер. У него сегодня день рождения. Мы поедем в ресторан. Меня допоздна не будет. Может, я только завтра домой попаду, черт его знает… Мой коллега любит хорошо гульнуть. А отказать я не могу… черт его знает. Да, наверное, мы потом на дачу поедем, в сауну…

Никто ничего не ответил. Они были так заняты своей проклятой жратвой, что не обращали ни на что внимания. Им лишь бы животы набить – до остального мира им дела не было.

Нет, это не мои братья интеллектуалы из КИМО, это всего-навсего шайка пещерных людей. Дети палеолита.

Работа, жратва, туалет, кровать. Простая арифметика! Легко быть вахлаком!

Таксист сдавил волосатым кулаком упаковку кетчупа, вокруг ртов озлобленных супругов образовались гороховые зеленые разводы, молдаванин доел свои поганые сосиски, смачно отрыгнул и, не вставая с табурета, достал из холодильника бутылку пива.

– Ваши останки найдут через десять тысяч лет! – заорал я.

Все оторвались от еды и вопросительно уставились на меня. Прекрасная Танечка хитро улыбнулась и подмигнула то ли мне, то ли пролетающей вороне за окном.

– Вы видели, как кружатся снежинки? – спросил я.

Соседи снова сосредоточились на еде.

– Это первый снег, да? Очень мелкий снежок… Снег, снег кружится, белая вся улица! Собралися мы в кружок, завертелись, как снежок… Можно у кого-нибудь взять утюг? Мой утюг сломался, а надо погладить рубашку… сейчас коллега на джипе приедет.

Танечка согласилась дать мне утюг. Мы прошли к ним в комнату на втором этаже. В комнате, свернувшись клубочком, мирно посапывал малыш. Танечка дала мне утюг советского образца и сказала:

– Витя (ее сожитель) сегодня уезжает в село к родителям. С ребенком.

– Спасибо за утюг, – ответил я и спешно вышел из комнаты.

Итак, из-за продовольственного кризиса моя независимость оказалась под серьезной угрозой. Бесполезный утюг лежал на столе. Открыв шкаф, я прикинул, что бы погладить. Гладить было нечего, вместо еды я получил утюг, который следовало придержать хотя бы минут на двадцать.

Через двадцать минут я постучал в комнату Танечки, мне открыл соломенный олух: блуждающий взгляд, ненавистная юношеская робость, воробьиные плечи… интересно, чем он занимается? Из чего он плетет паутину и как попалась в нее Танечка? Он молча принял утюг и прикрыл дверь.

Надев куртку, я вышел из дома и какое-то время стоял во дворе, наблюдая за кружащимися снежинками. К соседу, начинающему лысеть работнику метрополитена, приехала «Скорая». Сосед и водитель курили у калитки.

– Что случилось? – спросил я.

– Да батя… – нервно ответил сосед.

– Ты не переживай, – сказал я. – Все будет хорошо. Главное, не переживай… не переживай…

Я попросил сигарету и покурил вместе с ними.

Затем, склонив голову набок, дабы уподобиться святому-аскету, зашагал к трамвайной остановке. Выбор у меня был невелик: сяду на трамвай, думал я, и вернусь в родительский дом, в Пущу Водицу. Проведаю родителей, буду долго отказываться от еды, а потом проявлю снисходительность и все же соглашусь. Они не должны ни о чем догадаться, ни отец, ни мать, ни тем более сестричка с ее хахалем. Принимать пищу я буду медленно, нехотя. Сдержанно поблагодарю за оказанное гостеприимство и удалюсь. Таков был мой замысел.

В гордом одиночестве на остановке я простоял около получаса и продрог так, что зуб на зуб не попадал. Возле остановки в здании бывшего хлебного магазина располагалась забегаловка под скользким названием «Бочонок», подле входа стояла доска, на которой мелом корявым почерком было написано:

дни рождения

свадьбы

поминальные обеды

банкеты

юбилеи

корпоративные вечеринки

(можно со своим алкоголем!!!)

У входа в забегаловку толпились две группы людей. Группа номер один: одеты в черное, мокрые глаза, молчат, курят, женщины в косынках. Группа номер два: карнавальные шуты, некоторые мужчины в колпаках, женщины в пестрых платьях, весело смеются, шутят, прыгают на месте от холода.

Поистине смерть и рождение идут рука об руку, и в этом нет ничего вопиющего, плачу должно сопровождать смех, смеху должно напоминать, что тьма непременно уступит место свету, и возрадуется душа человеческая, даже после самых тяжких мук и лишений! И возденет человек руки к небу, и вознесет он молитву во славу замысла вселенной, и когда уясните вы, что без траура не обрести благостного умиротворения, тогда и научитесь танцевать без оглядки на насмешников!

В скорби и горе своем душа человеческая избавляется от пут себялюбия и разврата.

В радости своей человек забывает об ужасе, сквозящем из межзвездных пустот, и пытается ухватить себя за хвост, точно пес шелудивый.

Плачьте и смейтесь одновременно! Смейтесь и плачьте! Смех и плач! Плач и смех! Не стесняйтесь скорбящих! Не презирайте забавников! Братья и сестры, не уподобляйтесь зубоскалам, ибо смех их горек, как деготь! Ибо они заткнутся сами или их заставит умолкнуть гром!

Сперва я зашел на корпоративную вечеринку и присел на край стола, предо мной стояли салаты, шампанское, фрукты и мясная нарезка, только я хотел взять кусочек ветчины, как мне на плечо упала тяжелая рука. На меня укоризненно смотрел тучный мужчина. Без лишних слов я вышел из зала забавников и перешел в зал к скорбящим. На столе у скорбящих паровали борщ и жаркое, возле тарелок ютились компоты, накрытые пирожками, и рюмки с водкой. Пахло ладаном, землей и слезами. Подтянув первую попавшуюся тарелку, я начал уплетать жаркое за обе щеки. Ко мне подошла сухонькая старушка в черном платке.

– Вы с чьей стороны будете? – тихо спросила она. По ее морщинистым щекам текли слезы.

– Это большая потеря, – сказал я и взглянул на портрет усопшего. – Он был очень хорошим человеком.

Неподдельно всплакнув, я привстал и обнял несчастную.

– Берите хлебушек, – сказала старушка.