Онлайн чтение книги Порт-Артур. Том 2
Глава вторая

Куинсан долю стучала в дверь спальни, пока Звонарев проснулся и подал голос. Он распахнул окно. Комната наполнилась ярким светом и свежим после ночного дождя воздухом. На мокрой мостовой еще блестели невысохшие лухсн, из которых суетливые воробьи пили воду. На рейде после ухода эскадры было почти пусто. Издалека доносились глухие звуки орудийных выстрелов.

Звонарей кликнул служанку, которая уже приготовила таз с водой для умывания. Прапорщик, отфыркиваясь, торопливо умывался. Куинсан, хитренько улыбаясь раскосыми глазками, быстро болтала на русско-китайском диалекте.

– Моя ходи море, смотри, Рива жди. Нет Рива, нет Андруша. Моя плакай хоти. Сережа, Варя гуляй. Куинсан скучай.

– Ты это откуда узнала о Варе? – вскинулся Звонарев.

– Моя все о Сереже знай. Моя смотри, слушай и понимай. Сережа Варя люби, Рива нет.

– Ничего ты не понимаешь, милое дитя природы! Подавай-ка лучше завтрак.

Куинсан скрылась. Одевшись, Звонарев вышел в столовую. Пока он завтракал, служанка все время вертелась около него, то и дело игриво посмеиваясь и строя ему глазки.

«Она и впрямь недурна», – пригляделся Звонарев к желто-розовой грациозной девушке и тут только заметил сложную прическу на ее голове, с массой черепаховых гребней различной формы, новенькое шелковое кимоно и лакированные туфли на крошечных ножках.

– Не ожидаешь ли ты, Куинсан, сегодня жениха, что так принарядилась? – улыбнулся прапорщик.

– Моя жених нет. Моя Сережа люби. – И, прыснув от смеха, Куинсан, закрыв лицо руками, побежала из комнаты. Звонарев весело захохотал.

Собираясь уходить, Звонарев взял свой туго набитый планами портфель, оставленный им с вечера на диване в гостиной. Он был не совсем плотно закрыт. Это удивило прапорщика, и он проверил, все ли в нем на месте. Убедившись, что ничего не пропало, он сунул портфель под мышку и вышел. Куинсан провожала его до двери.

В штабе Кондратенко Звонарев узнал о возвращении части эскадры в Артур и поспешил за новостями в Артиллерийский городов. Около квартиры Белого он увидел генерала, уже садившегося на коня.

– Наша эскадра потерпела вчера поражение и утром вернулась обратно. Едемте на Зологую гору, там узнаем от моряков все подробности, – предложил Белый.

У сигнальной мачты морского ведомства они застали группу офицеров, во главе с командиром порта Артура адмиралом Григоровичем, и командира находившегося в доке крейсера «Баян» Вирена.

– Витгефт и Матусевич убиты, «Цесаревич» остался на месте боя, и его судьба неизвестна. «Аскольд», «Диана» и «Новик» не то прорвались и ушли во Владивосток, не то погибли, – вместо приветствия сообщил Григорович Белому.

– А остальные почему вернулись?

– Вследствие сильных повреждений. «Ретвизан» опять получил пробоину, «Полтава» села на корму, «Пересвет» весь избит, на «Севастополе» отказали машины, а «Победа» и «Паллада» не рискнули одни идти на Владивосток.

– Все это, конечно, очень печально, – покрутил Белый свой пышный ус, – но меня несколько утешает то, что пять броненосцев и один крейсер смогут оказать большую помощь обороне крепости своими крупными орудиями. Да и экипажи судов будут немалой поддержкой для пехоты. Большие потери на кораблях?

– Из командиров судов тяжело ранен Бойсман и легко Шенснович. Пять офицеров убиты и около сорока ранены. Около полутораста убитых и раненых матросов. Подробности узнаем позже.

– Андрюша-то жив? – спросил Звонарев у стоящего рядом Сойманова.

– Сейчас справимся на «Севастополе». Вон он подходит вместе с «Палладой» и «Монголией», – ответил лейтенант. – Справься, какие потери на «Севастополе» среди офицеров, – обернулся он к одному из сигнальщиков.

– Есть! – И матрос замахал флагами.

Звонарев перенес бинокль на идущую за боевыми кораблями «Монголию». На палубе толпились пассажиры, среди них было много женщин и детей, глядевших на давно надоевшие артурские виды. Кое-кто утирал платком глаза. Возвращение в осажденный и беспрестанно обстреливаемый город мало кого радовало. Изредка мелькало сестринское платье. Ривы не было видно.

– На «Севастополе» все благополучно. Убитых нет, ранено три матроса, и то легко, – доложил сигнальщик.

«Значит, Акинфиев цел, надо будет ему на днях нанести визит», – подумал Звонарев.

Вскоре он простился с Белым и направился на Электрический Утес.

Обогнув Золотую юру, прапорщик еще издали разглядел, что около орудий батарей возились солдаты в белых летних рубахах. Тут же были видны домкраты для подъема орудий, пучки канатов и блоки полиспастов. На склонах Золотой горы солдаты пололи огороды. На берегу моря несколько артиллеристов тащили сети. Далеко на горизонте маячили небольшие японские суда. Несмотря на ранний утренний час, солнце пекло немилосердно.

Звонарев, вытирая платком мокрый лоб, не спеша добрался до Утеса, сдал около конюшни лошадь и пошел к орудиям. Среди солдат он тотчас заметил богатырскую фигуру Борейко.

– А, Сережа! Каким ветром занесло тебя к нам? – приветствовал его поручик. – Проштрафился, что ли, что тебя изгнали из высшего общества, или надоело быть генеральским прихвостнем?

– Никогда им не был, а в данный момент офицеры нужнее в строю, чем в штабах.

– Ладно! Мы тебе сейчас же найдем дело. Поможешь мне так переоборудовать батарею, чтобы орудия имели круговой обстрел.

– Жуковский где?

– Верно, в канцелярии. Он все с желудком мается. Из-за этого и ушел с батареи литера Б. Белый решил всю нашу роту вернуть на Утес для скорейшей переделки батарей. Пошевеливайся, черти! – крикнул Борейко работавшим, рубахи которых и без того промокли от пота.

Звонарев пошел в канцелярию, на ходу здороваясь со встречными солдатами.

– Вы, вашбродь, насовсем до нас или только в гости? – спросил прапорщика Блохин.

Солдат сильно загорел и поправился. Звонарев даже не сразу узнал его.

– Да, совсем. Будем теперь вместе воевать. Ты чем сейчас занимаешься?

– Бонбардир-лабораторист. Приставлен перезаряжать снаряды. Заменяем в них порох пироксилином и мелинитом.

– В гору, значит, пошел; бомбардира получил? Пить-то бросил?

– По малости бывает, – смущенно ответил солдат.

– Весьма рад вас видеть, Сергей Владимирович, – поднялся навстречу прапорщику Жуковский. – Надолго ли к нам заглянули?

– Я откомандирован обратно в строй.

– Прекрасно! Коль скоро вы опять наш, я вам и поручу заниматься переоборудованием батареи. Это по вашей инженерной части. А то все неможется мне. – И он провел рукой но своему исхудавшему, плохо бритому лицу. – Что новенького и хорошенького принесли нам?

– Новость только одна: эскадра вернулась сильно потрепанная. Витгефт убит. Подробностей я не знаю.

– Это мы сами видели. Не везет нашим морякам. Погибли Макаров, Витгефт, остался ничтожный Ухтомский. С продовольствием все хуже. Едва началась тесная блокада, а уже вводятся два постных дня в неделю.

– Нашей-то роте голод не грозит.

– Коли у других ничего не будет, все равно придется делиться своими запасами и самим голодать.

– Пусть Стессель и Белый отдадут своих коров и свиней.

– Для гарнизона это капля в море. Кроме того, Белый передал своих коров и свиней тому госпиталю, где работают его дочери.

Когда офицеры собрались, Жуковский объявил им о назначении прапорщика.

– Без вас я заведовал электрической станцией, там вечные неполадки, а я в этом деле не очень разбираюсь и прошу помочь мне, – обратился Гудима к Звонареву.

– С удовольствием, даже приму от вас совсем, – ответил прапорщик.

Жуковский согласился с этим предложением.

На дворе раздался сигнал к обеду. Солдаты, оставив работу, пошли к умывальникам, а затем собрались под навесом, служившим столовой.

Жуковский с офицерами пришел в столовую и, попробовав пищу, приказал петь молитву.

– Садись! – скомандовал капитан, когда пение было окончено.

– Проголодались люди, – подошел к Жуковскому Борейко. – С пяти часов ничего не ели, а утром вся еда – кипяток да хлеб. У нас есть почти сто пудов сэкономленной гречневой крупы. Если на завтрак давать хотя бы по десять золотников на человека, то ее нам хватит на полгода. За это время Артур будет или освобожден, или взят.

– Предложение дельное. Я поговорю с генералом.

– Упаси вас бог! Мигом прикажет сдать все излишки, – замахал руками поручик.

– Ну да бог с ним, – после минутного раздумья решился командир. – Семь бед – одни ответ. Валяйте!

– Заяц, сюда! – рявкнул на всю столовую Борейко. – С завтрашнего дня будешь к утру готовить кашу-размазню да приправлять ее маслом.

– Слушаюсь. Сразу сытей солдатскому брюху будет.

– У нас, кажется, люди пока не голодают, – заметил Звонарев, вглядываясь в загорелые, упитанные лица солдат.

– Где воруют, там солдаты худые и голодные. Много, Заяц, крадешь? – вдруг обернулся Борейко к артельщику. – Тимофеич! – подозвал он взводного Родионова.

Фейерверкер степенной походкой подошел к офицеру и взял под козырек.

– Жирен что-то Заяц больно стал.

– Они летом всегда жиру набираются. Об осень русак самый толстый бывает, – шутливо ответил Тимофеич. – Кроме того, сейчас все на хороших харчах раздобрели!

– Ладно! Верю, но глаз с тебя все же не буду спускать, – предупредил Борейко и отпустил артельщика.

Офицеры отправились к себе во флигель. Звонарев несколько поотстал. Проходя мимо домика фельдфебеля, он увидел жену фельдфебеля, старуху Саввичну, стиравшую в корыте белье. Поздоровавшись с ней, прапорщик справился, как она живет.

– И, какое тут житье, коль сраму не оберешься, – печально ответила старуха и смахнула с глаз навернувшуюся слезу.

Не понимая, в чем дело, Звонарев смутился и поспешил отойти.

Обедали, как и прежде, в столовой Жуковского. На хозяйском месте прапорщик, к своему удивлению, увидел Шуру Назаренко, одетую в дорогое шелковое кимоно, с перламутровыми гребнями в волосах. При появлении Звонарева девушка густо покраснела и застенчиво протянула ему руку, украшенную браслетом.

Звонарев был удивлен и озадачен, но из деликатности не решился спросить объяснения, стараясь догадаться сам. «Но что могло толкнуть на такой шаг скромную, застенчивую Шуру?» – задавал себе вопрос прапорщик.

Обед прошел довольно натянуто, и все облегченно вздохнули, когда трапеза была окончена. Звонарев зашел к Борейко.

– Давно это случилось с Шурой? – спросил он.

– Черт их знает, когда они успели снюхаться. А переехала Шурка к нему с неделю. За такие художества я бы Гудиму привлек к офицерскому суду, – хмуро и сурово говорил поручик, шагая по комнате. – Может, твоя амазонка сумеет повлиять на Шурку.

– Хорошо. При встрече скажу. Сам-то ты не пробовал говорить с Шурой?

– Я мужчина, а это дело женское, деликатное.

После обеденного перерыва оба друга направились на батарею. Солдаты толпились у орудий, которые были уже направлены в сторону сухопутной обороны. Сделать это можно было лишь при помощи примитивных домкратов и полиспастов, так что центр тяжести всех усилий ложился на живую мускульную силу солдат. Каждый из взводов должен был переставить по одной пушке. Такая постановка дела очень заинтересовала солдат. Они усиленно обсуждали подробности предстоящих работ. Когда офицеры подошли к батарее, их встретили взводные.

– Мы, вашбродь, решили между собой пойти на спор – кто свою пушку раньше на новое место поставит, – проговорил Родионов.

– На что же вы об заклад бьетесь? – справился поручик.

– Да ни на что! Кто проиграет, тот на себе повезет победителей в казармы, – ответил Лепехин.

– Я же от себя выставляю победившему взводу ведро водки, чтобы не всухую ездить вам верхом, – заявил Борейко.

– Покорнейше благодарим! – откозыряли солдаты и поспешили к своим орудиям.

– Выпьет, значит, первый взвод! – уверенно проговорил Родионов.

– Это еще вилами на воде писано.

– Ты бери первый взвод, я возьму второй, а Гудиме дадим третий и будем состязаться. Хочешь? – предложил Борейко Звонареву.

– Пойдет ли на это Жуковский?

– Поговорим и сегодня же вечером приступим к работе. Только ты к ночи дай на батарею свет.

Узнав о предложении Борейко, Жуковский выразил желание сам принять участие и руководить третьим взводом.

Известие, что и офицеры будут участвовать в состязании, взбудоражило всех солдат.

– Изменил нам чертов Медведь, – возмущался первый взвод. – К начетчикам перебежал, а нам прапора подсунул.

– Держитесь теперь! Мы с Медведем покажем вам кузькину мать! – радовался Лепехин.

Третий взвод был польщен, что с ними сам командир роты, но особой уверенности в успехе у солдат все же не было.

– Медведь один пушку поднимает, а у нас командир совсем хворый. Больше в креслах сидит да в книжке читает.

Звонарев собрал к себе солдат, чтобы вместе обсудить план работы. Как всегда, он не столько распоряжался, сколько советовался с ними. Родионов, Кошелев и числящийся в первом взводе матрос-сигнальщик Денисенко помогли распределить работу между людьми. Прапорщик объяснял, как лучше использовать механизмы.

Вскоре работа закипела.

Борейко, ругаясь и смеясь над неповоротливостью своих бородачей, орудовал рядом. Жуковский, по обыкновению, неторопливо, спокойно руководил работами третьего взвода. Люди деловито возились у орудия.

Лебедкин с прожекторной командой спешно налаживал освещение на ночь. Блохин не принимал участия в работах при орудиях, но сильно интересовался ходом состязания, особенно в своем первом взводе.

– Ты за какой взвод держишь, Блоха? – окликнул его Борейко.

– За тот, что выиграет, вашбродь! – бойко ответил солдат. – Тогда наверняка в рот водка попадет!

– Хитрый ты, я вижу! Даже от своего взвода отрекаешься.

– Какая же в нем сила, коль вас в нем нет?

– Если так, держи за второй, где я.

– У этих бородачей вся сила в бороды ушла. Без первого взводу вы, вашбродь, тоже не выдержите.

Борейко весело улыбнулся.

С наступлением темноты был объявлен перерыв на час.

Вечером Жуковский доложил в Управление артиллерии о ходе работ. В ответ было получено распоряжение к концу следующего дня закончить переоборудование батареи.

Ночь выдалась безлунная, звездная. Далеко на севере часто сверкали зарницы. На море было тихо, и белые щупальца прожекторов лениво передвигались по спокойной поверхности воды. Со стороны сухопутного фронта слышались отдельные артиллерийские выстрелы, ружейная и пулеметная трескотня.

Как только было налажено освещение, работы продолжались с прежней энергией. В первом взводе все шло гладко. Во втором взводе было шумнее всего. Не закрывая рта, кричал Борейко, оглушая солдат забористой, но не злобной бранью. В ответ солдаты прыскали со смеху или, боязливо крестясь, поминали «царя Давида и всю кротость его». Но взвод все же отставал в работе от других. В третьем взводе солдаты без суеты двигались около орудий, выполняя точные и ясные распоряжения Жуковского.

До полуночи время пролетело незаметно. Ровно в двенадцать часов Жуковский приказал кончать работы. Люди нехотя пошли в казарму. Первый и второй взводы шли вместе, третий несколько отстал. Солдаты Борейко и Звонарева, заметив это, осыпали насмешками незадачливый взвод Жиганова.

– Цыплят по осени считают, – загадочно ответил за всех сам Жуковский.

– Мы, вашескородие, не цыплят, а водку считаем, которая нам в глотку попадет! – отозвался Блохин.

Вскоре вся рота уже спала крепким сном, только часовые мерно прохаживались по батарее.

На следующее утро Звонарев проспал. Было около шести часов, когда он открыл глаза, работы шли полным ходом.

– Ты почему меня не разбудил? – набросился он на денщика.

– Поручик не приказали, – хитро улыбаясь, ответил солдат.

Прапорщик поспешил на батарею. Подоспел он как раз вовремя. Борейко отбирал у первого взвода подъемные тали. Окружив поручика, солдаты шумели.

– Ваш прапорщик еще спит, а без офицера пушки по закону поднимать не разрешается.

– Тащи тали на место! – распорядился прапорщик, узнав, в чем дело.

Пока первый и второй взводы возились около своих орудий, Жуковский начал поднимать пушку вместе с лафетом на раму.

– Вашбродь, третий взвод через час-другой окончит работу, – встревоженно сообщил Звонареву наводчик Кошелев.

Прапорщик пошел взглянуть на работу соседей. Пушка уже была поднята, оставалось лишь опустить ее на раму и соединить с ней лафет. Было видно, что Жуковский использовал свой большой служебный опыт и обогнал два других взвода.

– Итак, Николай Васильевич, мы с Борейко проиграли пари, – сказал Звонарев, подходя к капитану.

– Я держусь того же мнения. Уже через час я смогу открыть огонь из своего орудия, – ответил Жуковский.

– Это не по правилам, – запротестовал Борейко. – По закону воспрещается поднимать орудия вместе с лафетами.

– Что это вы, Борис Дмитриевич, вдруг законником стали? На войне нельзя быть таким формалистом, – усмехнулся капитан.

– Я-то формалист? – возмутился Борейко. – Никогда им не был и не буду. Но мог произойти несчастный случай и кого-нибудь придавило бы.

– На войне с опасностью, да еще проблематичной, считаться не приходится, а теперь попрошу съездить в Управление артиллерии доложить об окончании работ, организовать связь Утеса с батареей литера Б и договориться об организации стрельбы.

– Вы бы сами съездили, Николай Васильевич.

– Не люблю разговаривать с начальством. Связь я поручаю Сергею Владимировичу, а артиллерийскую часть вам, Борис Дмитриевич.

Когда третий взвод закончил работу, солдаты бросились качать Жуковского и хотели было отнести его на руках к квартире, но Борейко отстранил их и подставил капитану свою спину.

– Садитесь, Николай Васильевич, мигом домчу до дому.

– Что вы, бог с вами, Борис Дмитриевич! – запротестовал капитан.

– Раз мы проиграли, то должны, по условию, везти третий взвод на себе. Жиганов, садись на Родионова, а остальные кто на кого хочет! – крикнул Борейко.

Солдаты кинулись седлать друг друга. Звонарев подсадил Жуковского, и вся кавалькада, под общий смех и улюлюканье, двинулась с батареи, благо было обеденное время.

Борейко и Звонарев уехали в город. Слева развертывалось безбрежное море, где все было тихо и мирно, только на горизонте маячили японские миноносцы, стерегущие Артур, да у берега взад и вперед двигались тральщики, вылавливая мины. Зато в Старом городе все было затянуто облаками дыма и пыли, сквозь которые виднелись взблески огня – шла бомбардировка. Над всем этим стоял сплошной гул, напоминающий раскаты грома. Улицы казались вымершими, нигде не было видно ни одного человека, лишь изредка проносились вскачь рикши или извозчик с раненым, подобранным на улице. Но вот, перекрывая все звуки, рявкнули двенадцатидюймовки со стоящих на рейде броненосцев, посылая свои снаряды в далекий японский тыл.

В Управлении артиллерии офицерам пришлось подробно рассказать о работе, проведенной на батарее.

В это время адъютант доложил о приходе Бутусова. Генерал тотчас его принял.

– Разрешите доложить, ваше превосходительство, что зловредная батарея обнаружена моими разведчиками-китайцами. Вот схема расположения японских осадных батарей. Разыскиваемая нами батарея расположена за одной из сопок в районе деревни Шулинмин. Нанес ее на схему я со слов китайца. Кстати: из трех разведчиков-китайцев вернулся лишь один. Другого поймали японцы и отрубили ему голову. Третий погиб в перестрелке. Надо бы осиротевшим семьям выдать хотя временное пособие, а после войны назначить пенсию: ведь китайцы погибли на нашей службе и сделали большое дело. Эта помощь очень поощрит их сородичей. Они с охотой будут помогать нам, работая как разведчики в японском тылу.

– Стессель никогда не пойдет на это. Он считает, что лучшей наградой китайцам за их работу является виселица, – ответил генерал.

– Необходимо сначала проверить правильность полученных сведений, а затем уже награждать китайцев, – возразил Тахателов.

– Поручаю это дело вам. Свяжитесь с моряками и попробуйте проверить, что возможно, из доставленных китайцами сведений. Если они подтвердятся, то и представим к награде, а не выйдет это, выдадим сами денежные премии из наших экономических сумм, – обернулся к Тахателову генерал.

– Слушаюсь. Немедленно займусь им, – ответил полковник.

– А как же быть с семьями погибших? – напомнил Бутусов.

– Пока придется прибегнуть к частной благотворительности. Прошу принять от меня четвертной, – протянул Бутусову деньги генерал.

Тахателов и Звонарев тоже раскошелились. Всего собрали около ста рублей, которые Бутусов и взялся передать семьям погибших.

Хотя самих батарей обнаружить не удалось, но после обстрела указанного китайцем района зловредная батарея навсегда прекратила стрельбу.

После доклада Звонарев вышел на улицу. Здесь он встретил Варю, идущую к дому.

– Неужели вы сейчас из госпиталя? – спросил прапорщик.

– Да, а что?

– Но ведь город засыпается снарядами.

– Я сегодня отвозила больных моряков в морской госпиталь. Что нового на Утесе? Что поделывает Шурка Назаренко?

Звонарев вспомнил свой разговор с Борейко.

– Справляет свой медовый месяц.

– Вышла-таки за своего писаря! А сама уверяла меня, что скорее в петлю полезет, чем пойдет за него.

– Она вышла не за писаря.

– А за кого же? Уж не за вас ли, часом? – Вы ей всегда нравились, сколько я ее ни уверяла, что из вас выйдет такой же муж, как из меня придворная фрейлина.

– Быть может, вы со временем и будете ею, героиня порт-артурской обороны.

– Кто же стал Шуркиным мужем?

– Гудима.

– Как Гудима? Я об этом ничего не слыхала. Когда была свадьба, в какой церкви, кто венчал? Расскажите все подробнее. Вы, конечно, были шафером?

– Венчались они вокруг ракитового куста, а когда – точно мне не известно;

– Не смейте говорить гадости! – сказала, краснея, Варя.

– Увы! Это печальная правда.

Варя с удивлением и испугом посмотрела на Звонарева.

– Я завтра же заеду к ней и выругаю как следует и заставлю вернуться домой.

– Но честь вы ей не вернете.

– Гудима, по-моему, поступил подло. Я это ему прямо скажу.

– Пожалуй, тогда вам будет лучше не приезжать к нам. Кроме неприятностей Шуре, ваше посещение не принесет ничего.

– Скандалить-то буду я, а не вы, поэтому вам и беспокоиться не о чем. – И Варя, тряхнув руку Звонарева, пошла домой.

Наступившие сумерки вынудили Белого отложить стрельбу до утра. Сообщив об этом по телефону Жуковскому, друзья решили использовать вечер для посещения Ривы, у которой они надеялись узнать подробности минувшего эскадренного боя.

Как только прекратилась бомбардировка, на улицы высыпали толпы народа. Открылись магазины, на «Этажерке» появились первые гуляющие, и вскоре бульвар заполнился публикой. Военный оркестр грянул бравурный марш, и жизнь забила ключом.

Борейко и Звонарев неторопливо шли вдоль набережной. К пристани то и дело подходили шлюпки военных судов. Раздушенные, все в белом, моряки направлялись к «Этажерке». Едва они появились там, как услышали по своему адресу свистки и громкую брань фланирующих по аллеям стрелков.

– Достукались наши моряки, что им нельзя даже показаться в городе, – бросил Борейко. – Я уверен, что, командуй броненосцами лейтенанты, наверняка хотя бы часть эскадры прорвалась во Владивосток… Не зайти ли нам по дороге в Пушкинскую школу за учительницами? – предложил вдруг он.

– Это совсем нам не по дороге. Скажи прямо, Боря, что тебе хочется повидать маленькую Олю.

– Я буду очень опечален, если с ней что-нибудь случилось.

– Собираешься жениться на ней?

– Кто же пойдет за такого пьяницу, как я… Так пойдем?

– Ладно.

Приятели свернули на Пушкинскую улицу. В двухтрех местах им пришлось сходить с тротуара, обходя поврежденные бомбардировкой здания, но школа не пострадала. Только каменная садовая изгородь в одном месте была разрушена да осколки повредили несколько деревьев. Навстречу им вышла маленькая жизнерадостная Оля Селенина.

– Никак, сам господин Топтыгин пожаловал к нам со своим другом! – приветствовала она гостей. – Пожалуйте в фанзу.

Офицеры последовали за ней. Здесь они застали Марию Петровну и Лелю Лобину. Гостей пригласили присесть.

– Мы к вам мимоходом по пути к Риве. Идемте вместе, – предложил Борейко.

Девушки вопросительно посмотрели на Желтову.

– Идите, а я дома посижу! – отпустила их Мария Петровна.

Обе учительницы бросились обнимать ее и убежали одеваться.

– Вас сильно сегодня обстреляли? – спросил Звонарев.

– Мы укрылись в погребе, но все же было довольно страшно.

– Почему вам не выстроят блиндаж?

– Мы люди маленькие, о нас и не помнят. Зато неподалеку отсюда, у Стесселя, строят гигантский блиндаж для скота.

Вскоре вернулись обе учительницы в сопровождении Стаха. Он еще сильно прихрамывал и передвигался, опираясь на палочку.

– Здорово, артиллеристы! – приветствовал он гостей. – Как воюете?

– В резерве сидим на Утесе и ждем у моря погоды. А ты как живешь?

– Раны почти закрылись! Мой командир полка Савицкий так обо мне соскучился, что прислал комиссию для освидетельствования моего здоровья. Мудрые эскулапы нашли, что я уже почти поправился.

– Подумайте, старший полковой врач заявил, что в строю Стаху не придется танцевать, а ходить можно и потихоньку, – возмущалась Лобина.

– Особенно в атаку! – усмехнулся Звонарев.

Простившись с Желтовой, все тронулись в путь. Впереди шли Енджеевский с Лелей, за ним Звонарев с Олей, а сзади тяжело выступал Борейко.

Подходя к домику Ривы, они еще издали услышали доносившееся через открытые окна пение.

– Наши аргонавты, очевидно, благополучно вернулись, – заметила Леля, – вот мы и узнаем все подробности морского боя.

неслось из окна [31] «Соловьем залетным юность пролетела…» – романс А. Варламова на слова поэта А. Кольцова (стихотворение «Горькая доля»)..

подхватила подошедшая компания дружным хором.

Из окна выглянула Рива.

– Андрюша, к нам идут, – проговорила она, обернувшись в комнату.

Пение в комнате прекратилось, но на улице продолжалось с прежней силой:

Особенно выделялись сильное сопрано Оли и мягкий, приглушенный бас Борейко.

Хозяева, вышедшие на крыльцо встречать гостей, зааплодировали.

– Живы и целы, значит, все в порядке, – проговорил поручик.

Девушки целовались, мужчины жали друг другу руки.

– Ну, рассказывай поскорей все, что с вами приключилось, – попросила Оля, когда все вошли в комнаты и уселись.

– Если бы вы знали, что я перечувствовала за все время боя! При каждом взрыве на «Севастополе» я была готова упасть в обморок от страха за Андрюшу. Нет, больше я в бою участвовать не хочу! – закончила Рива свое повествование. – Обрадовалась Артуру, как родной Одессе!

– Но почему же, собственно, эскадра вернулась обратно? – спросил Стах.

– По различным причинам, – ответил Акинфиев. – Во всем виноват Ухтомский. Он, вместо того чтобы с наступлением темноты собрать эскадру и попытаться еще раз идти во Владивосток, первый ринулся в Артур, а за ним и остальные.

– Но Эссен почему не попробовал прорваться с «Севастополем»? – заметил Звонарев.

– У нас стала правая машина, и мы потеряли ход. Идти дальше не могли. Как Эссен ни ругался, ничего поделать было нельзя.

– А «Ретвизан», «Полтава» и другие?

– На «Ретвизане» уже при выходе имелась пробоина в носу, а когда он бросился на японцев, то получил вторую пробоину в носовой части и принял через нее столько воды, что стал зарываться на ходу. Вполне естественно, что Шенснович заторопился в Артур. У «Полтавы» была разворочена корма и плохо действовал руль.

– В каком же состоянии был «Пересвет», что Ухтомский повернул в Артур? – продолжал допрашивать Стах.

– Злые языки говорят, что «Пересветом» командовал Бойсман, им самим командовал Ухтомский, а князем командовал целый триумвират женщин – его жена, Карцева и Непеннна. Есть японская пословица, что если на корабле несколько капитанов, то он наверняка не придет в порт по назначению. Так случилось и тут. «Пересвет» в бою не получил серьезных повреждений, так же как и «Победа» и «Паллада». Все они могли продолжать путь во Владивосток.

– Струсили, что ли? – спросила Оля.

– Cherchez la femme, Ольга Семеновна. На «Победе» и «Палладе», возможно, тоже были дамы. Они то и дело падали от страха в обморок. Зацаренный с Сарнавским вместо командования кораблями были заняты приведением их в чувство, – улыбнулся Акинфиев.

– Все зло всегда проистекает от женщин, – назидательно заметил Борейко. – Крепко намотай это себе на ус, Сережа, и берегись своей амазонки.

Женщины бурно запротестовали.

– Без нас вы, мужчины, никуда не годитесь, – сказала Рива. – Посмотрите на Стаха: человеком стал, как женился на Леле. Раньше ходил замурзанный и грязный; когда ел, когда не ел, а теперь все у него в порядке.

Разговор принял шутливый характер. Зажгли свет, закрыли окна и уселись за ужин.

– Что же вы, горе-мореплаватели, собираетесь теперь делать? – поинтересовался Борейко.

– Эссен думает, что Ухтомского отставят от командования. Тогда, быть может, наша эскадра еще раз попытает счастья в бою.

– А пока вас перепишут в морскую пехоту или в крепостную артиллерию, – заметил Борейко.

– Андрюшу уже назначили на Ляотешань командовать батареей, – сообщила Рива.

– Это только временно.

– До тех пор, пока ты не поправишься. Ляотешань сейчас самое тихое место в Артуре. Снаряды с сухого пути не долетают, с моря туда не стреляют. Спокойно, чистый воздух, – одним словом, настоящий санаторий, – проговорила Леля.

– Ты, Рива, с ним туда поедешь? – спросила Оля.

– Меня не пустят.

– Значит, на время вы превратитесь в соломенную вдовушку? – хитро подмигнул Борейко.

– Не подкатывайтесь к ней, все равно она на вас и смотреть не хочет, – горячо отозвалась Оля, вызвав общий смех.

– Наш милый Медведь, кажется, попал на веревочку, – мягко улыбнулась Рива.

– Едва ли найдется женщина, которая заинтересовалась бы мной, – вздохнул поручик, украдкой взглянув на Олю.

– Женщина не женщина, а некий комарик проявляет к тебе большой интерес! – засмеялся Стах.

– Смерть боюсь я их! Жалит куда хочет, а его не поймаешь.

– Ведите себя как следует, так никто вас жалить не будет, – заметила Леля. – Ну, нам пора домой, а то мой благоверный совсем устал, – погладила она по голове Стаха

Гости стали прощаться. Куинсан, которая все время вертелась в столовой, кокетливо послала им вдогонку воздушный поцелуй.

– Кому это ты? – спросила Рива.

– Сережа! – И, фыр, кму, в, убежала.

– Ай да Сергей Владимирович! Он, оказывается, без нас тут время даром не терял, – захохотал Акинфиев.

Звонарев сконфуженно пытался объяснить, в чем дело, но его никто не слушал.

– Не сносить тебе головы, если об этом проведает Варя, – предупреждал шутливо Борейко, еще более смущая прапорщика.

Проводив учительниц до Пушкинской школы, артиллеристы пошли к себе на Утес.

Как только Андрюша и Рива отправились на покой, Куинсан вышла из дому и быстро побежала на окраину города в небольшую полуразрушенную фанзу, где застала старого нищего. Она коротко передала ему подслушанные в столовой сведения о состоянии русских судов после боя двадцать восьмого июля, а также их намерения еще раз выйти в море. Выслушав ее, нищий поднес ей хризантему и попытался было обнять, но Куинсан со смехом увернулась и убежала.

На следующее утро Звонарев отправился к адмиралу Григоровичу за телефонным кабелем. Узнав, в чем дело, адмирал тут же написал приказание о выдаче требуемого материала.

Простившись с Григоровичем, прапорщик вернулся на Утес. Первое, что он услышал, подходя к своему крыльцу, был громкий голос Вари, доносившийся из открытого окна комнаты Гудимы.

– Одумайся! Вернись домой, – уговаривала она Шурку Назаренко.

Ответа Звонарев не расслышал.

Когда через четверть часа прапорщик вышел из своей комнаты, он застал в столрвой Шурку, рыдающую на плече Вари, и возмущенного Гудиму.

– Это совершенно вас не касается, мадемуазель. Раз навсегда попрошу вас не вмешиваться не в овое дело.

– Шура – моя подруга, и я считаю ваш поступок по отношению к ней мерзким! – отвечала Варя.

– Вы невоспитанная и грубая девчонка! Сегодня же напишу обо всем вашему отцу и попрошу, чтобы он запретил вам появляться на Утесе! – угрожал взбешенный офицер.

– Пойдемте в комнату, Александр Алексеевич, – тащила Шура своего возлюбленного.

Варя с победным видом вышла на крыльцо.

– Как видите, я умею постоять не только за себя, но и за своих друзей, – хвасталась она Звонареву.

– Едва ли ваши действия будут одобрены дома.

– Что влетит мне-я знаю, но это не впервой, – тряхнула головой девушка.

Белый, узнав о жалобе Гудимы, запретил дочери бывать на каких бы то ни было батареях. Затем он написал Гудиме письмо, в котором, извиняясь за дочь, резко указал ему на неблаговидность его поведения в отношении Шуры Назаренко.

На следующий день на Утесе появились незваные гости: военно-санитарный инспектор крепости доктор Субботин в сопровождении нескольких врачей и интендантов. Жуковский справился о цели их прибытия на батарею.

– Здесь будет устроен лазарет для слабосильных и выздоравливающих после ранений солдат, – ответил Субботин.

– Без ведома Управления артиллерии я вас допустить не могу.

– Вы забываете, капитан, что я почти генерал по своему, положению, – показал на свои погоны Субботин.

– Генерал от дизентерии, – пробурчал подошедший Борейко.

– Кроме того, есть сведения, что у вас имеются излишки продовольствия, не учтенного интендантством. Мне приказано осмотреть ваши склады и погреба, – вмешался интендантский чиновник.

– Без прямого приказя ог генерала Белого я вам ничего не покажу, – сразу взволновался Борейко.

Спор был прекращен приказанием батарее немедленно открыть огонь по сухопутным целям.

– К орудиям! Цель номер тринадцать! – гаркнул Борейко во всю силу своих легких.

Солдаты и офицеры бросились по своим местам. Субботин со свитой хотели было обождать конца стрельбы, но грохот первого же залпа заставил их спешно ретироваться.

По окончании стрельбы Борейко подозвал артельщика, каптенармуса и объявил им о намерении интендантства отобрать продовольствие.

– Не имеют никаких правов этого делать! – вмешался подошедший Блохин. – Мы его так заховаем, что они ни во век его не найдут. Нароем ямы и зацементируем сверху.

Пока Борейко орудовал с солдатами, Жуковский вел дипломатические переговоры с Управлением артиллерии. Белый предложил капитану действовать по своему усмотрению.

– Я об этом ничего не знаю! – ответил он, давая понять, что не хочет вмешиваться в это дело.

Когда разговор кончился, к капитану подошел Борейко.

– Могут приходить искать. Три года будут шарить и ничего не найдут, – объявил он.

На следующий день Субботин снова появился на Утесе. Для подкрепления своего авторитета он пригласил с собой главного инспектора военных госпиталей Квантуиской области генерала Церпицкого. Хотя территория Квантуна уже свелась до размеров крепости, Церпицкий продолжал оставаться в своей, ставшей мифической, должности. Одно время Стессель назначил было его командиром второй бригады в дивизию Кондратенко. Но в первом же бою на перевалах генерал проявил такую «слабонервность», что его немедленно отчислили на прежнюю должность.

Небольшого роста, толстенький, краснолицый, в золотых очках, он производил впечатление добродушного любителя поесть и послушать скабрезные анекдоты. Рядом с ним шествовал высокий, сухопарый, почти совсем седой Субботин с обычной брезгливой миной на лице. За начальством шля врачи и интендантские чиновники.

Стоял солнечный жаркий день. Церпицкий вытирал платком потную физиономию и лысеющую голову.

– Нельзя ли у вас достать стакан воды? – обратился он к Жуковскому.

– Разрешите вам предложить нашего хлебного квасу.

Генерал согласился. Холодный, прямо с погреба, душистый, пенистый квас привел Церпицкого в восторг.

– Судя по квасу, можно думать, что у вас хорошо кормят солдат, капитан! – обернулся он к Жуковскому.

– Это и не мудрено, если тратить на продовольствие много больше положенного от казны, – вступился интендант.

– Это надо еще доказать, – вмешался Борейко. – Зря языком трепать нечего.

– И докажу! – вспылил интендант.

Затем интендант с Борейко направились к погребу, а Церпицкий с медиками пошел в казарму. Бегло осмотрев ее, генерал особенно заинтересовался кухней. Он потребовал пробную порцию обеда. Ботвинья из свежей рыбы и рассыпчатая, сваренная на пару, рисовая каша весьма пришлись ему по вкусу. Приятно улыбаясь, Церпицкий долго смаковал пищу, проявив прекрасный аппетит. Затем он заглянул в казарму и, предложив врачам детально осмотреть ее и определить пригодность для размещения в ней лазарета, отбыл вместе с Субботиным.

Между тем Борейко с интендантом производил тщательный учет запасов в погребе. Излишков почти не оказалось, но это только усилило подозрение интенданта.

– Успели спрятать! – прямо заявил он поручику.

– Все, что найдете, будет ваше, – ответил поручик.

Выйдя из погреба и осмотревшись, чиновник прямо направился к месту, где была зарыта картошка. Внешне яма была так тщательно замаскирована, что, стоя даже рядом, невозможно было ее заметить. Стало очевидно, что кто-то указал и, нтенданту это место.

– Прошу раскопать в этом месте, быть может, и найдем какой-либо клад! – насмешливо проговорил чиновник, заранее предвкушая свое торжество.

Борейко невозмутимо приказал Блохину и еще трем солдатам взять лопаты.

Солдаты принялись за рытье. Сняв верхний слой земли, они натолкнулись на скалу и, как ни долбили ее кирками и лопатами, ничего не могли сделать.

– Сплошной камень. Я надеюсь, что вы удовлетворены? – спросил Борейко у чиновника.

– Не совсем! – И он попытался сам копать. Но скала не поддавалась, и чиновник со вздохом сожаления отошел в сторону.

– Какая-то стерва указала место ямы! Блоха, разузнаешь кто и доложишь мне, – сердито говорил Борейко, направляясь в казарму.

– Не зря, значит, мы вчера разжились у моряков цементом. Недаром они уверяли, что он враз схватывается и через час его и ломом не пробьешь. На кораблях им заделывают мелкие пробоины, – проговорил наводчик Кошелев.

– Но как мы потом сами доберемся до картошки? – усомнился Борейко.

– Не извольте беспокоиться, вашбродь. До своей картошки, да не добраться? Не могет того быть. Буркой взорвем, а достанем, – успокоил Блохин.

Пока интендант тщетно пытался обнаружить скрытые запасы, врачи обсуждали возможность превращения казармы в лазарет.

– Работы по переоборудованию мы сможем произвести сами. У нас есть инженер, только укажите, что и как надо делать, – пояснил Жуковский.

– Кто имеется у вас из медицинского персонала?

– Ротный фельдшер и добровольная сестра Назаренко, – сообщил Жуковский.

– Пришлем еще одну сестру – и хватит, – обрадовались эскулапы. – Можно двигаться и домой. Как у вас дела, господин кладоискатель? Может, присоединитесь к мам? – спросили у подошедшего интенданта.

– Придется приехать в другой раз! По-видимому, все вывезено с батареи в потайное место, – сумрачно отобвался чиновник.

– Приезжайте хоть сто раз, ничего не сыщете! – усмехнулся Борейко.

После отъезда генерала и врачей Жуковский вызвал к себе Назаренко и спросил его напрямки, не он ли сообщил об излишках продовольствия на Утесе.

– Я себе, вашскродие, не враг! Сам из солдатского котла харчуюсь, – даже обиделся фельдфебель.

– Разыщи кто и доложи мне, – распорядился капитан.

Прошел день, другой, а виновный не находился.

Борейко ругал солдат и требовал найти доносчика во что бы то ни стало.

Наконец Родионов доложил, что донес интендантам писарь Пахомов.

– После службы он метит в жандармы, вот теперь и практикуется, – пояснил он.

– Я с ним расправлюсь сегодня же, – объявил поручик.

– Не стоит вам, вашбродь, об него руки марать. Мы сами тишком да миром накажем его так, что всю жизнь помнить будет.

– Чур, только не до смерти, – предостерег Борейко. – А то начнутся суды да пересуды, и командиру роты и мне может нагореть.

В ту же ночь писаря подкараулили, когда он вышел на двор, и устроили ему темную. Борейко сквозь сон слышал приглушенные крики и сопение, но вмешиваться не стал. Наутро, избитый до потери сознания, с переломанными ребрами, Пахомов был отправл-ен в госпиталь, где провалялся больше месяца, но не подмел ничего рассказать о случившемся с ним происшествии.

На Утес неожиданно приехала Рива. Сойдя с линейки, она сняла свои два чемодана и беспомощно стала озираться вокруг.

– Зачем изволили к нам пожаловать, сударыня? – окликнул ее из окна Жуковский.

– Нельзя ли видеть Борейко или Звонарева? Я назначена сюда сестрой.

– Милости просим, сестрица, – приветливо проговорил капитан, выходя на крыльцо. – Позвольте, я поднесу ваши чемоданы. – И он ввел Риву в свою квартиру. – Я сейчас прикажу позвать поручика и прапорщика. Простите, не знаю вашей фамилии, сестрица.

– Блюм.

– Капитан Николай Васильевич Жуковский.

– Очень рада познакомиться. – И они обменялись рукопожатием.

– Ривочка, каким ветром занесло вас сюда? – спросил вошедший Борейко.

– Я назначена на Утес в лазарет для слабосильных, только я ничего здесь не знаю.

– Мы немедленно прикомандируем к вам Сергея Владимировича, он все покажет и расскажет, – улыбнулся Жуковокий.

– Он и без этого станет около Ривочки на мертвые якоря, – заметил Борейко.

– Не смейте обижать Сережу, он славный мальчик и никогда ничего лишнего себе не позволит.

Вскоре появился и обрадованный Звонарев.

– Переселяйся-ка, брат, из своей комнаты ко мне. Она нужна Ривочке, – встретил его Борейко.

Появление Ривы на Утесе – внесло оживление в жизнь батареи. Звонарев под различными предлогами целый день «советовался» с ней. Борейко подсмеивался над Акинфиевым, предсказывая появление у него неких костных новообразований на голове.

Жуковокий целыми вечерами рассказывал ей о своей семье. Гудима усиленно подкручивал усы. Даже Чиж пытался быть элегантным кавалером, но успеха не имел. Шура, вначале стеснявшаяся присутствия Ривы, быстро сдружилась с ней. Солдаты на батарее – и те гадали, кто завоюет благосклонность Ривы.

– Не иначе, как прапорщик, – он за нею вовсю ухлестывает, – предрекал Лебедкин.

– Нет, ребятки, – вмешивался Блохин, – командир женат, у Гудимы – Шурка, у прапора – Варька, один наш Медведь холостяком ходит. Она ему и достанется, помяните мое слово, – уверял он.

Но поручик продолжал, к великому огорчению Блохина, относиться к Риве с чисто дружеской иронией.

Вечером, в день приезда Ривы, Борейко собрал солдат и организовал хоровое пение. В тихом вечернем воздухе понеслись стройные звуки мощного мужского хора.

Поручик перекрывал всех своим могучим басом. На небе мерцали по-южному яркие звезды. В воздухе проносились блестящими точками летающие светлячки, с берега доносился извечный шум прибоя, да по темной поверхности моря ползали бледные щупальца прожекторов. И над всем этим лилась широкая русская песня…

Из-за гор глухо доносилась отдаленная стрельба. Рива сидела как зачарованная рядом с Жуковским.

– Часто у вас бывают такие прекрасные концерты? – спросила она.

– Почти каждый день. Борис Дмитриевич большой мастак по этой части.

Спокойно текла жизнь на Утесе, и только доносившийся издалека глухой рокот стрельбы да рассказы о бомбардировках города напоминали о войне.

Семнадцатого июля японцы подошли к крепости и, освоившись с позициями, двадцать седьмого июля атаковали русских.

Им удалось занять передовые позиции крепости на восточном участке обороны – хребты Дагушань и Сяогушань. В течение первого и второго августа захватили они на Западном фронте горы Трехголовую и Передовую. Таким образом, к трегьему августа на восточном участке они подошли к главной линии обороны и продвинулись по направлению к основным опорным пунктам Западното фронта-горам Высокой, Плоской, Дивизионной и Водопроводному редуту. Все это делало возможным общий штурм крепости.

Утром третьего августа прошел довольно сильный дождь, очистивший и освеживший воздух. На всем фронте было совершенно тихо. Артиллерия молчала, и лишь изредка раздавались одиночные ружейные выстрелы. Н русские и японцы усиленно окапывались на своих позициях

Около десяти часов утра со стороны Волчьих гор появилась группа японских всадников с большим белым флагом и направилась к передовым позициям крепости. Выехавшему навстречу офицеру они объяснили, что майор японского генерального штаба Ямаоки желает передать генералу Стесселю письмо своего командующего.

– Я прошу вас, господии поручик, немедленно сообщить об этом вашему генералу, – любезно улыбаясь, проговорил майор.

– Сейчас же дам знать о вашем предложении по телефону в штаб крепости. Пока же не откажите в любезности подождать здесь. Я прикажу подать сюда чай и кофе.

Японцы низко кланялись. Вскоре подошли еще офицеры и стрелки, и между недавними врагами завязалась дружеская беседа. В наскоро разбитой палатке сервировали стол.

– Должен огорчить доблестных защитников Артура сообщением о гибели русского крейсера «Рюрик» в морском бою у Корейского пролива первого августа. Русская эскадра, как и в бою под Шантунгом, сражалась с таким исключительным мужеством, что адмирал Того счел нужным довести об этом до сведения нашего имлератора, – сообщил по-русски Ямаоки.

– А где наши суда, не вернувшиеся в Артур? – задали вопрос русские.

Майор так же обстоятельно рассказал о судьбе каждого корабля.

– Как велики ваши потери в этих морских боях?

– У нас их нет, – ответил японец.

Ему не поверили.

Вскоре прибыл начальник штаба Стесселя полковник Рейс. При его появлении все офицеры вскочили. Ямаоки представился полковнику и передал ему пакеты. Выпив затем по бокалу вина, русские и японцы разъехались по своим местам. Через четверть часа перестрелка возобновилась.

Стессель сам вскрыл пакет и начал рассматривать присланные бумаги. Они были на японском языке, и генерал мог разобрать лишь подписи.

– Генерал барон Ноги и адмирал Того. Интересно, что могут они писать мне?

– Я сейчас переведу, ваше превосходительство, – заторопился Рейс. – Тут имеется еще пакет морякам и небольшое письмо вашей супруге.

Весть о присылке японского парламентера быстро облетела весь Артур. В штаб один за другим прибыли Фок, Кондратенко, Смирнов, Белый и адмиралы князь Ухтомский и Григорович.

– Вот и отлично, – приветствовал их Стессель. – Не надо никого и созывать. Сейчас же, как только будет сделан перевод, устроим военный совет.

В это время за мужем прислала Вера Алексеевна, которая была весьма обижена тем, что ее супруг даже не зашел к ней посоветоваться перед заседанием.

– В чем дело, Анатоль? Зачем ты так спешишь с обсуждением японских предложений? Сначала мы должны обсудить их в своем кругу, а то этот полоумный Смирнов начудит вместе с моряками.

Их разговор был прерван приходом Рейса. Полковник почтительно приложился к ручке генеральши.

– Я хотел передать вам перевод письма барона Ноги.

– О чем же он мне может сообщать? – заинтересовалась Вера Алексеевна. Она развернула письмо и прочла:

– Как же я смогу реализовать это в осажденном Артуре? – проговорила она, рассматривая чек.

– Осада не может продолжаться вечно. К тому же японцы предлагают сдать крепость, не ожидая общего штурма.

– Кукиш с маслом увидят они, а не Артур! – вскипел Стессель. – Прочтите все их послания.

Рейс прочитал:

– Какая наглость! Предлагать сдать крепость за десять тысяч долларов, – возмутилась генеральша.

– Я им пошлю кукиш. Прикажу срисовать со своей руки и отправлю, – решительно заявил Стессель. – Что они еще нам пишут?

– Предлагают выпустить из крепости женщин, детей, иностранцев и священников до двух часов завтрашнего дня.

– Женщины нам нужны в госпиталях, так же как и священники, без матерей детвору не отправишь, иностранцы же могут разболтать наши секреты. Следовательно, и это предложение неприемлемо, – решила за мужа Вера Алексеевна.

– Но зато мы избавимся от лишних ртов, – заикнулся было генерал.

– Подумаешь, много осталось здесь: женщин – чтото около трехсот, детей полсотни, священников человек двадцать да десяток-другой иностранцев. Лучше бы ты отправил из Артура Смирнова и его прихвостней вместе с адмиралами.

– Вы как смотрите, Виктор Александрович? – обернулся Стессель к своему начальнику штаба.

– Как всегда, преклоняюсь перед умом глубокоуважаемой Веры Алексеевны и присоединяюсь к ее мнению, – расшаркался полковник.

На этом семейный совет окончился.

Через четверть часа Стессель громко зачитал на заседании полученные от японцев бумаги, благоразумно умолчав о письме к своей супруге.

– Я пошлю в ответ японцам фигу, срисованную с моей руки, – закончил он свою речь.

– Как? Что? – удивленно спросило несколько человек.

– Пошлю вот эту самую дулю. – И генерал протянул вперед кукиш.

– Вы это серьезно? – спросил Ухтомский.

– Если ваше сиятельство привыкли у себя заниматься шутками на броненосцах, то здесь, в штабе, я это делать никому не разрешаю.

– В таком случае, как старший в Артуре морской начальник, протестую против ответа подобного рода.

– Советую вам оставить протесты при себе, а то я не постесняюсь вас отправить к японцам.

– Ответ, предложенный начальником района, я считаю недостойным русского генерала, – проговорил Смирнов.

– Что же, по-вашему, я должен начать переговоры о сдаче? Предупреждаю, что каждый, кто только посмеет об этом заикнуться, будет мною немедленно повешен, невзирая на чины и занимаемое положение! – стукнул генерал кулаком по столу.

– Едва ли япснцы поймут жест вашего превосходительства, – заметил Кондратенко. – Кукиш обозначает у японцев совсем не то, что у русских.

– А что именно?

– Так у них продажные женщины приглашают к себе мужчин.

Присутствующие постарались скрыть улыбки.

– В таком случае мы поясним, что это обозначает по-русски, – продолжал настаивать несколько смущенный Стессель.

– Не поймут и над тобой же будут смеяться, – ответил Фок. – Лучше, по-моему, ответить кратко: «Честь и достоинство России не могут допустить мысли о сдаче крепости, пока не исчерпаны все возможности обороны».

– Конец надо выбросить, – посоветовал Кондратенко. – В та-ком виде наш ответ как бы подает японцам надежду, что все же впоследствии Артур может быть сдан.

Стессель согласился с этим, и текст ответа был принят с поправкой Кондратенко.

– Теперь второй вопрос-выпускать ли из крепости женщин и детей? – спросил начальник укрепленного района.

Голоса разделились. Одни были за удаление женщин, другие против.

– Я тоже против, – заявил Стессель и повторил доводы своей жены.

Его неожиданно поддержал Смирнов.

– Дух защитников крепости будет подорван разлукой со своими семьями, – сказал он.

Фок многозначительно покрутил пальцем около своего лба, но не возражал.

Второе предложение японцев тоже было отклонено.

– Поручим полковнику Рейсу составить ответ и затем, переведя его на английский язык, завтра с ординарцем отправим к японцам, – закрыл собрание Стессель.

Вечером того же дня в будуаре Веры Алексеевны собрались Рейс, Фок и Сахаров. Обсуждался вопрос, как поступить с полученным чеком.

– Слишком малая сумма, чтобы ее принимать. Мы, слава богу, сейчас стараниями полицмейстера вполне обеспечены деньгами.

– Зато ко мне каждый день поступают жалобы на его незаконные действия, – сообщил Рейс.

– И что вы с ними делаете? – поинтересовался Фок.

– Отправляю ему же для расследования. Обычно после этого повторных жалоб не бывает.

– Остроумно, – одобрила генеральша.

– Какую бы вы сумму считали достаточной для нужд благотворительного общества? – осведомился Сахаров.

– Ровно в тысячу раз больше, – вместо Веры Алексеевны ответил Фок.

– Боюсь, что таких денег у японцев не найдется.

– Тогда мы как-нибудь обойдемся своими средствами, – произнесла генеральша.

– Так и прикажете ответить? – переспросил Рейс.

– Конечно. И верните им чек, – распорядилась Вера Алексеевна.

Гости стали прощаться.

На следующий день в положенное время японцам был вручен ответ на все их предложения.

Меркли звезды. Восток с каждой минутой светлел. Вскоре из-за горизонта показалось солнце.

Где-то вдали глухо прогремел выстрел, и в недвижном прозрачном воздухе послышался свист летящего снаряда. На окраине города взвился черный султан дыма. За первым выстрелом раздался второй, третий. Город еще спал. Звуки канонады будили жителей, которые в тревоге высыпали на улицу и, пугливо озирались по сторонам. Несколько повозок, дотоле медленно плетущихся по улице, с страшным грохотом понеслись в карьер, будоража всех на своем пути.

Женщины, крестясь, торопливо уводили в погреба и подвалы детей.

На позициях при первом же выстреле все пришло в движение: на батареях закопошились артиллеристы, поворачивая орудия в нужном направлении, в фортах быстро изготовились к отражению штурма дежурные части. На валах увеличили число часовых. Резервы подтянулись к передовой линии. Артур приготовился к встрече врага.

Канонада усиливалась с каждой минутой. Снаряды, попадая в брустверы фортов и батарей, поднимали столбы песку и земли.

Скоро все слилось в один сплошной рев. Первый штурм крепости начался.

В тыл потянулись вереницы носилок.

Стессель спал крепким сном, когда к нему явился С докладом Рейс. Вышла Вера Алексеевна и, узнав в чем дело, направилась будить мужа.

– Японцы пошли на штурм, – насилу растолкала она разоспавшегося генерала.

– Ворвались в город, началась резня? – задыхаясь от ужаса, пробормотал он. – Сейчас же подтянуть к штабу сотню казаков с пулеметами и орудиями, – бестолково выкрикивал Стессель, покрывшись холодным потом.

– Да успокойся ты, ради бога, Анатоль! Никто еще никуда не прорывался. Началась лишь общая бомбардировка. Рейс говорит, что после нее можно ожидать штурма. Смирнов, Горбатовский и Кондратенко выехали на атакованные участки, – сообщила Вера Алексеевна.

Наспех одевшись, от волнения не попадая в рукава, генерал, сразу осунувшийся и постаревший, вышел к своему начальнику штаба. Выслушав доклад, Стессель приказал подать себе верховую лошадь.

– Я еду на форт номер два, откуда виден хорошо весь обстреливаемый фронт, – громко проговорил он.

– Я тебя туда не пущу, – решительно заявила генеральша. – Тебе нечего соваться на передовую линию. Выбери себе безопасный пункт в тылу, откуда все было бы видно, и сиди на нем.

– Форт номер один почти не обстреливается, с него виден форт номер два и частично промежуток между ним и третьим фортом, – подсказал Рейс.

– А там имеются хорошие блиндажи? – осведомилась Вера Алексеевна.

– Так точно. Почти полуторааршинные бетонные своды, – ДОЛОЖИЛ ПОЛКО. ВНИК.

– Что ж, поезжай, – вздохнула генеральша. – Только вы, Виктор Александрович, не позволяйте Анатолию рисковать собой, он такой неблагоразумный.

– Приложу все старания, чтобы уберечь его превосходительство.

Позавтракав, Стессель и Рейс отправились на форт номер один, далеко объезжая обстреливаемые участки. Отсюда из-за дыма и пыли они почти ничего не видели, но зато здесь было совершенно спокойно, а любезный комендант форта не замедлил угостить начальство душистым чаем с коньяком. Здесь до самого вечера Стессель и провел время в полной безопасности. Правда, мирная беседа временами нарушалась получением тревожных донесений, но генерал тотчас отправлял их Смирнову или Коядратен, ко с надписью: «Предлагаю действовать по вашему усмотрению, сообразуясь с наличными обстоятельствами». Этим и ограничивалось все его руководство происходившим боем.

При первом же выстреле генерал Кондратенко поспешил выехать на позиции. Уже в дороге он убедился, что наиболее интенсивно обстреливается промежуток между фортами номер два и три, а также и расположенное за ним Большое Орлиное Гнездо. С последнего открывался прекрасный вид на весь Восточный и Северный фронт крепости. Туда генерал и направился. Вскоре его догнал Белый.

– Вы куда держите путь, Роман Исидорович? – спросил он.

– На Большое Орлиное.

– Значит, нам по дороге. Я решил там устроить свой наблюдательный пункт.

Спешившись в глубокой лощине, непосредственно в тылу Орлиного Гнезда, генералы стали взбираться на гору. По пути они встретили раненого матроса.

– Ты откуда, молодец? – приветливо спросил его Кондратенко.

– С этого самого, с Гнезда, – махнул назад рукой матрос.

– Что там делается?

– Шибко японец бьет, дыхнуть не дает даже. Нашего командира мичмана Вильгельса сразу же убило, одну орудию испортило, так что всего одна пушка действует. Вот перевяжусь и обратно, – показал он на руку, – а то там наших осталось совсем мало.

– Спасибо за службу, ступай с богом!

– Рад стараться, ваше превосходительство! Только вы ховайтесь, а то, не ровен час, и зачепить может.

– Прекрасный народ эти моряки, смелый, понятливый, инициативный, – восхищался Кондратенко. – Вот что значит образование-то. Другой гальванер[33] Гальванер - солдат артиллерийской электротехнической части; рядовой матрос, обслуживающий артиллерийскую электротехнику на военных кораблях. или минер заткнет за пояс нашего стрелкового офицера.

Подниматься по крутой тропинке, ведущей на вершину Гнезда, было довольно трудно. На полдороге генералы остановились передохнуть. Перед ними развернулась широкая панорама обстреливаемого участка: справа, окутанный облаком пыли, чуть проступал форт номер два. Прямо, верстах в двух, виднелись старые китайские редуты номер один и два, обнесенные двумя рядами проволочных заграждений. В бинокль были видны полуразрушенные брустверы и укрывшиеся в тыловом рву солдаты. Слева отчетливо виднелся форт номер три.

– Наши батареи отвечают одним выстрелом на десять японских, – с беспокойством заметил Кондратенко.

– Многие из них и вовсе приведены к молчанию, – сказал Белый. – Опыт Цзинджоу нами использован недостаточно. Орудия видны как на ладони. Батареи, орудия которых замаскированы, как Залитерная, Заредутная и Волчья-Мортирная, и сейчас ведут интенсивный огонь. Надо будет сегодня же ночью замаскировать остальные батареи.

Генералы двинулись дальше. Появление их очень удивило коменданта форта капитана Кремнева.

– Ваше превосходительство, как вы сюда попали? Здесь вас могут ранить, – с тревогой сказал он.

– Мы привыкли делить груды и опасности со своими подчиненными. Что у вас делается? – отозвался Кондратенко.

– Отсиживаемся, ждем, пока стихнет стрельба, чтобы исправить повреждения и вынести тяжелораненых.

Кондратенко начал обходить укрепление. Снаружи на брустверах находились лишь часовые, остальные укрылись в блиндажах. Заглядывая в каждый блиндаж, генерал громко здоровался с солдатами и весело шутил. Вдруг вблизи разорвался снаряд, и мгновенно все заволоклось густой пеленой дыма.

Из ближайшего блиндажа выскочили два солдата и, схватив своего начальника дивизии за рукав, попросту втолкнули его внутрь блиндажа.

– Да разве ж можно, ваше превосходительство. Роман Исидорович! – с укоризной проговорил один из стрелков.

В тесном блиндаже присев на скатанной шинели, Кондратенко вступил в беседу со стрелками.

– Как вы здесь харчитесь? – спросил он.

– Вечером с темнотой подвозят кухни, а вот с водой у нас плохо: жара, пить хочется, а воды мало, да она и протухает скоро, – сетовали солдаты.

– Японца-то ке боитесь?

– Никак нет. Нам бы еще пару пулеметов, тогда ему в наше Гнездо вовек не забраться, – убежденно ответили стрелки.

Генерал быстро делал заметки у себя в книжке.

Воспользовавшись прекращением бомбардировки, он двинулся дальше, а солдаты принялись за исправление разрушенных брустверов и очистку окопов. Матросы хлопотали у поврежденных орудий. Тут же давал указания Белый.

К нему подошел Кондратенко, и оба генерала направились в тыл.

– Теперь куда, Роман Исидорович? – спросил Белый, садясь верхом.

– Поищем Смирнова, он где-то на Скалистом кряже. Быть может, там и Стессель.

– Едва ли. Они вместе никогда не бывают.

– Да, странное у нас положение в Артуре. Фактически два коменданта, а кроме того, еще особый командующий фронтом, и все они между собой воюют. Изволь-ка тут маневрировать между тремя превосходительствами, – задумчиво проговорил Кондратенко.

– Я давно уже решил выслушивать приказания всех, а действовать по-своему или по согласованию с вами, – отозвался Белый.

– Какой, по-вашему, участок будет атакован?

– Самое слабое место в Артуре-это левый фланг. Если японцы прорвутся от Голубиной бухты к Ляотешаню, то Артуру будет мат в два хода. Но они, по-видимому, хотят открытой силой ворваться в город, форсировав линию между фортами номер два и номер три. Тут у них расположены осадные батареи и дороги к ним из Дальнего. Тут промежуток прикрывают всего два старые полевого типа редута – номер один и номер два.

Генералы доехали до соседнего хребта, носившего название Скалистого кряжа За чим были расположены резервы и полевые батареи в запряжках.

Увидя генералов, к ним подошел командир Седьмого стрелкового артиллерийского дивизиона полковник Мехмандаров, широкоплечий человек с густой черной бородой.

– Мы, ваше превосходительство, с самого утра торчим здесь неизвестно зачем. Воды нет Жара, пыль. Оводы беспокоят лошадей, – доложил полковник.

– Кто вас сюда направил?

– Гэнэрал Смирнов вызвал по тревоге, – с кавказским акцентом ответил полковник.

– Вы не знаете, где он сам?

– Дальше, на хребте. Сидит за большим камнем, все что-то пишет, ни на что не обращает внимания, – досадливо проговорил Мехмандаров.

– Я сейчас переговорю с ним, – обещал Кондратенко.

После получасовых розысков Белый и Кондратенко нашли Смирнова вместе с его начальником штаба, тучным, высоким полковником Хвостовым. Генерал диктовал ему длиннейший приказ.

– Как хорошо, что вы приехали, – радостно встретил он прибывших. – Я разработал десять возможных вариантов штурма крепости и мероприятия против него. Вот послушайте! – И Смирнов, достав пачку исписанных листов, начал читать:

– «Вариант номер один. Штурмуются форты номер два и номер три. Частям Двадцать пятого стрелкового полка занять… – Дальше шло подробнейшее перечисление вплоть до взводов, кому и куда двигаться в точно указанное до минут время. – Теперь об артиллерии послушайте, Василий Федорович! – И Смирнов начал перечислять, какие батареи и куда должны были стрелять, какими снарядами, на каком прицеле. – Теперь вариант номер два, – с увлечением продолжал комендант.

Белый сердито сопел.

Кондратенко нервно пощипывал бородку, посматривал то на Белого, то на Хвостова. Прошло не меньше часа, пока чтение кончилось.

– Ну как, Роман Исидорович, я, кажется, ничего не упустил? – обратился к генералу Смирнов.

– Едва ли возможно предусмотреть все, ваше превосходительство. А затем это распоряжение надо согласовать с генералом Стесселем.

– Он, наверно, отклонит мое предложение… – грустно заявил Смирнов.

«И хорошо сделает», – не мог не подумать Кондратенко.

Смирнов продолжал:

– Отклонит… Не потому, что оно плохо, а как исходящее от меня. Не могли бы вы, Роман Исидорович, от своего имени доложить ему мои наметки?

– Стессель сразу же догадается, что оно исходит не от меня, – сказал Кондратенко вслух, а про себя подумал: «Так как я такой галиматьи никогда не предложил бы».

Генералы помолчали.

– Ваше превосходительство, большинство батарей сильно повреждены и не смогут поддержать стрелков при штурме, – проговорил Белый. – Необходимо просить помощи у флота.

– Помимо Стесселя к морякам обращаться неудобно. Он же наверняка запротестует.

– Я беру на себя доложить ему об этом, – поддержал Белого Кондратенко.

Подъехал Мехмандаров и вновь попросил разрешения отвести батареи на водопой.

– А то уже две лошади пали от жары, – добавил он.

– Нет, нет. Этим вы нарушаете мой вариант номер три отбития японской атаки. Подождите до вечера, – приказал Смирнов.

– К этому времени у меня не останется лошадей в запряжках.

– Полевая артиллерия сейчас нам не нужна. Приготовлений к атаке нигде не видно. Дивизион, по-моему, можно отпустить, – заметил Кондратенко.

– Прошу не возражать, когда я приказываю! – вскинулся Смирнов.

– Слушаюсь! – вытянулся Роман Исидорович. – Василий Федорович, едемте дальше!

– Генерал Белый должен остаться при мне.

Белому оставалось только подчиниться. Кондратенко, ни с кем не прощаясь, вышел.

– Оставьте одну батарею на месте, а две отведите в ближний тыл на водопой, – приказал он Мехмандарову.

– Спасибо, Роман Исидорович! – горячо воскликнул полковник. – С этим упрямцем все равно ни до чего не договоришься. – И обрадованный командир дивизиона ускакал вперед.

Вечером на квартире у Стесселя собрались на военный совет Кондратенко, Белый, Фок, Рейс и адмирал Ухтомский. Не хватало только Смирнова, но он вместо себя прислал Хвостова. Выслушав доклады подчиненных, Стессель предложил высказаться о мерах усиления обороны крепости.

– Комендант представил свои соображения по этому вопросу, – доложил Рейс и протянул смирновские варианты.

Стессель стал читать их вслух. Среди присутствующих раздались отдельные смешки.

– Ерунда, галиматья, чушь! – бросил Стессель записки на стол. – Полковник Хвостов, предлагаю вам посоветовать вашему начальнику воздержаться в дальнейшем от литературы подобного рода, иначе я до конца осады посажу его в сумасшедший дом.

– Давно пора! – с места отозвался генерал Никитин. – Ты еще, Анатолий Михайлович, не знаешь, что по его вине в Седьмом дивизионе сегодня пало от жары и отсутствия воды несколько лошадей.

– Назначаю комиссию для расследования этого дела под твоим председательством. Предлагаю за ночь принять все меры к устраяению причиненных укреплениям повреждений, – приказал Стессель.

На Электрическом Утесе продолжалась прежняя размеренная жизнь. С утра все были заняты своими делами. Несколько раз батарея открывала огонь по сухопутным целям. Перед обедом ходили купаться. На море до самого горизонта все было спокойно, только непрерывный грохот, доносившийся из-за Золотой горы, свидетельствовал о продолжавшейся бомбардировке. После полудня над городом поднялось огромное облако черного дыма. Борейко приказал телефонистам узнать, в чем дело. Оказалось, что в порту горят склады с маслом, огонь перекинулся на соседние здания, и запылала почти вся территория порта.

– Дюжа горит, вашескородие. Японец по пожару бить стал еще сильнее. Не дает тушить, – окающей скороговоркой доложил старший телефонист Юркин.

– А на фронте что делается?

– Слыхать, японец штурм готовит. Гедерал наш находится целый день на позициях.

Во время обеда поручик предложил Жуковскому сходить в город узнать, что там делается.

Капитан согласился и разрешил ему со Звонаревым отправиться на разведку.

Солдаты тоже были обеспокоены происходящим.

– Как бы японец не прорвался в город. Возьмет он нас голыми руками.

– Ишь вы какие трусливые стали, сразу так в руки и дадитесь – вмешался в разговор Блохин. – Нас на Утесе триста человек, да три бабы, да восемь пушек. Чтобы нас одолеть, нужно цельную дивизию.

– Расхвастался ты, Блоха, не к добру, – улыбнулся Борейко

– Ежели бы нам каждый день давали по стакану водки, ни в жисть японцу Артура не взять, – хитренько улыбнулся солдат.

– Не подговаривайся, не дам! Хочешь со мной идти в город?

– Так точно, мигом чистое надену. – И Блохин скрылся.

Вскоре все трое шли по шоссе в обход Золотой горы. Впереди шагал Борейко, за ним поспевали Звонарев и Блохин. Дойдя до хребта, поручик на мгновение остановился, чтобы осмотреться.

Город был затянут густым черным дымом. То здесь, то там вспыхивали разрывы. В воздухе беспрерывно шипели летящие во все стороны снаряды. С батареи Золотой горы, как из кратера вулкана, через равные промежутки времени вылетали огромные столбы пламени, и воздух прорезал шум двадцатипудовых снарядов. Слева сквозь дым виднелась ярко освещенная солнцем поверхность рейда со стоящими на нем броненосцами. Канонада достигла высшего напряжения.

– Ну и дела, мать честная! – проговорил Блохин. – Такого мы и под Цзкнджовой не видели.

– Цела! – вдруг громко проговорил Борейко и ткнул рукой в пространство.

– Кто? – спросил Звонарев.

– Пушкинская школа, конечно!

Прапорщик понял, что все путешествие его друг затеял с целью повидать маленькую учительницу с голубыми глазами, и, усмехнувшись, сказал:

– Хитришь ты, Боря, по-детоки! Навыдумывал с три короба, а оказывается, надо всего-навсего узнать, цела ли твоя дама сердца.

– Заткнись, не до тебя! – буркнул в ответ поручик и пошел дальше.

Улицы были пусты. Жители прятались в погребах и подвалах, и только неугомонные мальчишки выглядывали из-под подворотен при каждом близком падении снаряда. Блохдан шел, вполголоса ругаясь.

Неподалеку впереди раздался взрыв, и все вокруг заволоклось известковой пылью. В развороченном доме пронзительно завыла собака.

– Жаль пса, должно быть, сильно зацепило. Эх, житуха пошла в Артуре! – бормотал солдат

Подождав, пока рассеется пыль и упадут последние осколки, пошли дальше. Тротуар и мостовая были завалены грудами камней и строительного мусора. Двухэтажный кирпичный дом стоял разрушенный от крыши до фундамента. Была видна внутренность комнат – диван, покрытый ковром, неубранная кровать; в кухне хлестала сода из поврежденного крана. В клетке валялся вверх лапками попугай, кошка испуганно металась по чердаку. Людей нигде не было.

– Вовремя ушли, – заметил Блохин.

Борейко все ускорял шаги, пока не оказался перед двухэтажным зданием Пушкинской школы. Она была цела. Правда, около виднелись воронки от снарядов и во многих окнах не хватало стекол. Офицеров окликнули из подвала. Нагнувшись, Звонарев увидел толпу перевязанных людей, теснившихся в небольшом помещении.

– Да здесь раненые, – сообщил он, – с ними, верно, находятся и сестры.

За углом обнаружили дверь в подвальное помещение. Согнувшись чуть не вдвое, Борейко шагнул вниз по лестнице. Навстречу шла Мария Петровна.

– Вел ранены? Прибыли на перевязку? – испуганно спросила она.

– Пока все целы и пришли проведать, как вы живете, – ответил поручик.

– Какое уж тут житье, когда ежеминутно ждем смерти. С утра сидим здесь в тесноте и духоте. Скоро ли все это кончится?

– С темнотой, надо думать, наступит передышка. Укрытие бы вам устроить…

Офицеры обошли вокруг дома.

– Я здесь покумекаю на этот счет, а тебя попрошу выяснить обстановку на позиции. На обратном пути зайдешь за мной, – предложил Борейко другу.

– Ладно. Пошли, Блохин, дальше, – согласился Звонарев.

По мере удаления от порта снаряды падали все реже. Дойдя до Нового китайского города, расположенного за окружающей город стеною, путники вздохнули свободно. Улицы были полны любопытных, которые издали наблюдали за бомбардировкой.

– Как вас не зашибло на улицах? – удивленно смотрели они на Звонарева и Блохина.

– Мы заговоренные, нас осколки и пули не берут, только шашкой достать можно, – отшучивался солдат.

Миновав город, они увидели перед собой линию ближайших укреплений. За поворотом дороги открылась Залитерная высота, а за ней чуть выступала батарея литеры Б. Над ней вились дымки шрапнелей вперемешку с черными фонтанами гранат. По дороге в тыл тянулись рикши и извозчики с ранеными, подводы со строительными материалами; пылили зарядные ящики, дребезжали интендантские повозки.

Блохин расспросил о происходящем на позициях.

– Вторые сутки бьет японец, не дает даже кухни подвезти, – жаловались солдаты.

– А штурму не делает?

– Пока не видать, может, к ночи и полезет. Небось понимает, что долго в разбитых окопах не усидишь.

Вдруг над Залитерной взвился огромный столб огня и черного дыма, который образовал конус, обращенный вершиной вниз. Он быстро рос, заволакивая Залитерную и все вокруг. Затем дым медленно отделился от земли и превратился в темное облако. Только тогда донесся глухой удар взрыва и стали видны бегущие во все стороны люди.

– Залитерная взлетела на воздух, – испуганно закричал Звонарев, и оба артиллериста опрометью бросились бежать к батарее.

Когда они поравнялись с перевязочным пунктом, устроенным на Залитерной, то туда уже сносили раненых и убитых с батареи. Одним из первых принесли ее командира штабс-капитана Высоких. Он был страшно обожжен при взрыве. Все тело представляло собой сплошной волдырь, лицо было обезображено до неузнаваемости. Он еще слабо стонал, но вскоре затих.

Легкораненые солдаты брели группами и в одиночку. Вскоре с батареи литеры Б поднесли еще двух офицеров-старых знакомцев Звонарева по Цзинджоускому бою-подпоручика Садьжова и поручика Соломонова. У первого в черепе застрял осколок гранаты, и он был без сознания. Соломонову повредило обе ноги, но он крепился и не стонал, только бледное лицо и холодный пот на лбу говорили о тяжких страданиях. Увидя Звонарева, Соломонов попросил у него водки. Прапорщик развел руками.

– Очень прошу вас, достаньте мне хотя бы денатурату, а то я сдохну немедленно, – молил офицер.

Звонарев беспомощно огляделся

– Сергей Владимирович, ваша барышня тут! – вдруг проговорил Блохин.

– Какая барышня? – не сразу понял Звонарев.

– Да Варька, то бишь генерала Белого дочка. Вон там в куточку нагнулась над носилками. Может, они спиртику для их благородия достанут.

Прапорщик окликнул Варю.

– Вы как тут очутились? – спроси, ла она, подходя к Звонареву. Ее белый передни, к был весь испачкан в крови, даже на косынке виднелись красные пятна. Волосы растрепались и выбились наружу.

Прапорщик передал просьбу Соломонова.

– Сейчас принесу. – И Варя скрылась.

Блохин побежал с радостным известием к раненому офицеру. Вслед за ним явилась и девушка со стаканом вина.

– Пейте, оно вас подкрепит! Куда, вы ранены? – И Варя начала быстро разбинтовывать ноги Соломонова… – Раны не тяжелые, важно только их не загрязнить.

В это время, к пункту подъехал Белый и, увидя Звонарева, подозвал его к себе.

– На батарее литеры Б и Залитерной не осталось ни одного офицера. Отправляйтесь сейчас же туда. Наладьте сначала стрельбу на Залитерной, а затем займитесь литерой Б. Я вызываю с Утеса вашу роту. До ее прихода вам придется орудовать одному, – распорядился генерал. – Ты не из седьмой роты? – обернулся он к Блохину.

– Так точно, ваше превосходительство, из седьмой!

– Ездить верхом умеешь?

– Сызмальства лошадей пас.

– Отвезешь мое приказание на Утес.

Через минуту Блохин, по-разбойничьему свистнув, карьером вылетел на дорогу.

– Заезжай в школу! – едва успел крякнуть ему вдогонку прапорщик. Солдат кивнул головой и скрылся.

Звонарев стал прощаться.

– Смотрите, на батареях очень опасно. Сегодня уже убито четверо и ранено трое артиллерийских офицеров, а солдат осталось меньше половины. Не геройствуйте, пожалуйста, – с тревогой в голосе проговорила Варя. – Обещаете?

– Ведь я всем известный трусишка! – улыбнулся прапорщик в ответ.

– Если что с вами случится, сообщите-я мигом прилечу, – пообещала Варя.

– А вы заходите на Залитерную отдохнуть. Я, верно, до утра буду занят исправлением повреждений.

Варя потянулась к Звонареву. На мгновение ему показалось, что она хочет его поцеловать, и он с удивлением взглянул на нее. Девушка смутилась и поспешила отойти.

– Быть может, я и воспользуюсь вашим приглашением, – уже издали проговорила она.

На Залитерной был полный разгром. На правом фланге батареи зияла огромная яма взорванного порохового погреба. Вокруг все было засыпано землей, обломками бетона, обгорелыми досками. Тут же валялось с десяток растерзанных трупов. Едко пахло дымом и горелым мясом. Из четырех орудий только левофланговая морская пушка Армстронга[34] Армстронг Вильям Джордж (1810–1900) – английский инженер, изобретатель «пушки Армстронга» – первого нарезного орудия, заряжавшегося с казенной части, а также тяжелых морских орудий. сохранилась в целости. По батарее бродило несколько артиллеристов. Звонарев подозвал их.

– Я прислан к вам командиром, – сообщил он. – Что произошло здесь во время боя вчера и сегодня?

– Вчерась он бил вое м «мо, так как не видел батареи. Сегодня же с самого утречка он вывесил на небо колбасу, с нее увидел батарею и зачал чесать прямо по ней. А потом как вдарит в погреб. Кого порвало, кого разметало на пятьдесят сажен кругом.

Прапорщик распорядился снести тела убитых за батарею и заняться исправлением бруствера, затем он отправился на батарею литеры Б.

Обогнув Залитерную гору и расположенные на ее склоне стрелковые окопы, Звонарев стал подниматься по дороге к бгтарее литеры Б. С обеих сторон она была ограждена так называемой Китайской стенкой[35] Китайская стенка – земляной вал, которым была обнесена портартурская крепость в 80-х годах XIX века. - валом, построенным еще германскими инженерами при сооружении ими крепости Порт-Артур для китайцев. Вал имел полторы сажени высоты и до двух с половиной толщины. Заросший травой, он прекрасно сливался с местностью, почему, его особенно удобно было использовать для обороны промежутков между фортами и укреплениями.

Обстрел литеры Б еще продолжался. Батарея молчала. Солдаты сидели по блиндажам, изредка выглядывая наружу.

Вместе с фейерверкером прапорщик обошел батарею, Уцелели всего три пушки. Земляные брустверы были снесены снарядами, обнажился бетон.

С профессиональным интересом Звонарев тщательно рассматривал все повреждения. Солдаты с удивлением следили, как он ползал на коленях и ощупывал в бетоне воронки от снарядов, измеряя их глубину и диаметр.

– Ну, вот что, ребята, довольно по казематам сидеть. Аида починять платформы и брустверы! – скомандовал Звонарев.

Вскоре все здоровые и легкораненые засыпали выбоины и исправляли орудийные платформы.

Звонарев прошел на командный пункт, который, как и на Залитерной, представлял собою броневую башенку с прорезью впереди. Сквозь нее виднелись два ряда стрелковых окопов с проволочными заграждениями. Далеко внизу копошились темные фигурки японцев. Вечерело. Солнце склонялось к вершинам синеющих вдали Волчьих гор. В долинах уже легла вечерняя тень. Бомбардировка стихала. Потянуло прохладой. В тылу задребезжали подъезжающие кухни. Наступала тревожная, полная неожиданностей ночь.

Когда Звонарев вернулся на батарею, в темноте показалась крупная фигура Борейко.

– Что у вас тут делается? – справился он.

Звонарев подробно доложил.

– Темно очень, при ручных фонарях работать приходится. Прожектор не действует, – заключил он доклад.

Один из солдат сообщил:

– Вчера днем на батарею прислали какую-то диковинную пушку-короткая, медная, на жабу похожа. Сказывали – для освещения, вместо ракет. Только никто не поймет, как ею пользоваться.

– Где она? – спросил Борейко.

Из крайнего каземата вытащили маленькую медную пушчонку на деревянном лафете.

– Полупудовая, гладкостенная, с дула заряжающаяся мортира для стрельбы брандскугелями-зажигательными снарядами, – определил Борейко. – Снаряды к ней есть?

– Так точно! Диковинные такие-два железных донышка, соединенных прутиком, а внутри невесть чтопо цвету серое да едкое.

– Такими снарядами полвека назад в Севастополе стреляли по деревянным морским кораблям и крепостным постройкам, чтобы их поджечь.

– Нельзя ли ее сейчас попробовать? – попросил Звонарев.

– Только где-нибудь подальше от батареи, чтобы не навлечь на нее огня японцев.

Мортирку на руках снесли в сторону и установили за Китайской стенкой. Затем в дуло насыпали пороху, забили бумажным пыжом и вставили бочкообразный брандскугель. В запальное отверстие вложили запальную деревянную трубку и при помощи длинной палки с горящим фитилем на конце-пальника-подожгли.

Мортирка выпалила со страшным грохотом и перевернулась навзничь. Брандскугель огненным шаром с шипением взвился к небесам, довольно хорошо освещая местность. Описав крутую траекторию, он огненным ядром упал в расположение японцев. Оттуда донеслись вопли ужаса, а вслед затем затрещал частый ружейный огонь. Артиллеристы закричали от восторга.

– Не пондрадилось, видать, японцу наше угощение. Жареным мясом запахло! Нельзя ли, вашбродь, еще «кухню» им послать?

Но поручик не разрешил и направил всех обратно на батарею.

Вскоре с тыла донеслось громкое пение, сопровождаемое молодецким посвистом:

– Наши топают, – узнал Борейко разбойничий свист Блохина.

Он не ошибся. На батарее появились Жуковский с Гудимой, а за ними подошла вся рота.

– Я с Алексеем Андреевичем останусь здесь, а вас с Сергеем Владимировичем попрошу с первым взводом отправиться не. Залитерную, – решил капитан, выслушав доклад Борейко.

– Слушаюсь! Первый взвод ко мне! Пошли на свою батарею! – скомандовал Борейко.

На Залитерной было гораздо спокойнее, чем на батарее литеры Б. Ружейные пули сюда не залетали, снаряды попадали реже. Вдоль батареи были разложены костры, около которых грелись солдаты. С приходом утесовцев все оживились. Всю ночь до рассвета артиллеристы приводили в порядок орудия и блиндажи. Звонарев с Лебедкиным, Смекаловым и Юркиным налаживали поврежденный прожектор, электрическое освещение, исправляли водопровод, мастерили козырьки над орудиями для маскировки. Перед рассветом появилась усталая Варя.

– Сережа, по твою душу пришли! – закричал Борейко, увидев ее.

– Я так устала, что валюсь с ног, – пожаловалась Варя. – Высоких умер полчаса назад, Садыков лежит без сознания, у Соломонова сложный перелом обеих ног.

– Жаль Высоких, – вздохнул Борейко. – Идите-ка, прекрасная амазонка, спать в наш блиндаж, – смилостивился он. – На сон грядущий вас перекрестит и поцелует ваш ненаглядный Сереженька.

– Медведь, пощадите, я так утомлена, что не могу вас наградить оплеухой за вашу дерзость.

Звонарев отвел девушку в свой блиндаж.

Работы продолжались всю ночь. Уже засерел восток, когда сон окончательно свалил всех. Люди заснули где придется, подложив под себя шинели или прямо на земле.

– Вставать! Японец лезет на штурм! – оглушительно рявкнул Борейко. – К орудиям, зарядить картечью!

На батарее сразу зашевелились. Солдаты, протирая глаза, бежали по своим местам.

Захлопали орудийные замки, задвигались хоботы орудий. Номера торопливо подносили из погреба картечь и картузы с порохом.

– Готово! – один за другим докладывали фейерверкеры.

– Следи за гребнем; как там появятся японцы-так и бей! Сережа, останешься на батарее, а я буду на наблюдательном пункте, – распорядился поручик.

Звонарев осмотрелся. Солнце едва взошло, в лощинах еще лежала предрассветные тени. Где-то за горой слышалась сильная ружейная перестрелка, прерываемая беспорядочными орудийными выстрелами. Издали доносился протяжный крик – не то «ура», не то «банзай». Когда первая суета улеглась, солдаты настороженно стали оглядываться по сторонам, разыскивая врага. Но ни спереди, ни справа, ни слева никого не было видно.

– Ващбродь, разрешите выслать вперед людей японца постеречь! – попросил Блохин.

Прапорщик отправил несколько человек налево от позиций, а сам вышел на дорогу к батарее литеры Б. Она вся была окутана дымом и пылью, сквозь которую то и дело вспыхивали молнии выстрелов. На подступах к батарее виднелись густые японские цепи, сметаемые картечью. За батареей беспорядочно столпились ушедшие из скопов стрелки. Было хорошо видно, как офицер наспех выстраивал их для контратаки.

– На «литер бе» японский флаг! – закричал Блохин.

Среди батареи на бруствере колыхалось белое полотнигде с красным кругом посредине.

– Вашбродь! – подбежал к прапорщику телефонист Юркин. – Поручик приказали идти на выручку.

Не успел Звонарев сообразить, что ему делать, как Блохин и десятка два солдат уже бежали с винтовками наперевес по дороге к атакованной батарее. Артиллеристов нагнала рота стрелков из резерва. Но японцы уже отошли от батареи. Первое, что прапорщик увидел, был раненный в ногу Гудима. Он наскоро перевязывался с помощью своего делщика. Жуковский суетился около орудий, стараясь наладить стрельбу. Потерь не было.

– Счастливо отделались! – превозмогая боль, говорил Гудима. – Стреляли на картечь до последнего, а когда хватились ружей, – то они оказались в казематах, – спасибо стрелки выручили.

– Трусы, опозорили наш Утес! – ругался Блохин. – Мы под Цзинджовой держались до конца и отступили, лишь когда никого уже на позиции не осталось.

– Тебе хорошо было на Залитерной, а нас здесь окружили, и не особенно хотелось, чтобы нам выпустили кишки, – оправдывался Лепехин.

Жуковский приказал Звонареву обстреливать японцев во фланг из расположенных на левом фланге полевых пушек. Эти пушки обслуживались солдатами третьего взвода, наводчики которого, Гнедин и Воблый, отличались своей точностью и аккуратностью в работе, но были медлительны, за что им не раз попадало от Борейко. Звонарев застал их за обьгскиванием двух японских трупов.

– Вашбродь, это вам! – преподн-ес Гнедин японскую карту Звонареву.

На карте подробно были нанесены все батареи Порт-Артурской крепости, с указанием калибров установленных пушек, расположения прожекторов и пороховых складов. Прапорщик был весьма удивлен осведомленностью японцев.

Во второй половине дня японцы снова бросилась на штурм. Они быстро овладели выдвинутыми вперед редутами номер один и два и Куропаткинским люнетом. Жуковский поспешил к Звонареву.

– Сергей Владимирович, дела наши плохи, того и гляди, противник прорвется к нам в тыл. В случае отхода вы со взводом останетесь в прикрытии, – распорядился он.

– А Залитерная как?

– Пусть уж там Борейко сам заботится о себе. Самое большее-поддержим его своим огнем во фланг наступающим.

В это время японцы местами уже перебрались через Китайскую стенку и начали подниматься на Залитерную гору и расположенное в полуверсте восточное ее Малое Орлиное Гнездо. Повернув в эту сторону пушки, Звонарев открыл шрапнельный огонь. Гнедин и Воблый неторопливо наводили орудия и после каждого выстрела, прикрыв глаза рукою, внимательно следили за разрывами снарядов.

– Прицел, вашскородие, надо бы прибавить на одно деление, а трубку укоротить, – посоветовали они Звонареву.

– Ладно, только не копайтесь, сейчас дорога каждая секунда! Живо наводи! Пли!

Но ни Гнедин, ни Воблый не умели торопиться. Наконец прапорщик не вытерпел.

– Пошел к черту, тебе только блох ловить, а не штурм отбивать! – прогнал он наводчика и сам сразу начал давать вдвое больше выстрелов, но меткость их была все же хуже, чем у Гнедина.

– Зря снаряды раскидываете, вашбродь, – заметил обиженный Гнедин.

Затем Звонарев прогнал и Воблого.

– Становись правильным, а Жиганов будет наводчиком. Вали, Жиганов, вовсю! – приказал он фейерверкеру.

Выстрелы загремели один за другим. Номера едва успевали накатывать пушки на место. Неожиданный обстрел с фланга и тыла заставил японцев откатиться назад. Заметив это, соседние батареи взяли японцев под перекрестный огонь. Устилая землю трупами, толпы японцев стремительно бросились в тыл, и тут на них обрушилась собственная артиллерия, стремясь остановить отступление. Но все было напрасно. Японские солдаты без оглядки бежали. С русских укреплений исчезали один за другим флаги Страны Восходящего Солнца. Стрельба затихала.

– Отбой! Поставить орудия на место! – приказал прапорщик. – А вас, обоих наводчиков, я отправлю на Залитерную, к поручику, он научит вас шевелиться поживее, – набросился он на Гнедина и Воблого.

Те удивленно смотрели на всегда спокойного и выдержанного офицера.

– Вы спасли положение на батарее, Сергей Владимирович! Опоздай вы на минуту-другую с открытием огня, японцы захватили бы вторую линию обороны и путь в город был бы открыт, – подошел Жуковский.

Фок раздраженно ходил по своему кабинету. Перед ним почтительно стоял Сахаров.

– Поймите меня, – горячился генерал. – Я не могу задерживать резервы до бесконечности. С самого утра мне не дают покоя Смирнов и Кондратенко. Из всей моей дивизии у меня осталось всего три батальона. Мне с большим трудом удалось убедить Стесселя сохранить их как личную охрану его и его штаба.

– Заверяю ваше превосходительство, еще полчасачас – и японцы ворвутся в город. Только не давайте больше ни одного солдата из резерва, – горячо уверял Сахаров.

– Но все дело могут испортить моряки. Они очень храбры и беспощадно колотят этих проклятых японцев.

– Мною приняты меры, чтобы они не попали гуда, куда надо.

– Какие там меры. Они по собственной инициативе свернули на атакованный участок и сейчас подходят к Залитерной и Орлиному Гнезду вместо первого форта, куда их направили.

– Не поспеют! Батарея литеры Б приведена к молчанию, редуты и форт номер два взяты…

– Справьтесь об обстановке у телефонистов, – кивнул Фок.

Сахаров исчез.

– Полный успех! Взята Китайская стенка. Залитерная окружена, Орлиное Гнездо штурмуется, – доложил вернувшийся Сахаров. – Стессель совсем потерял голову и идет сюда. Кондратенко неизвестно где, Смирнов тоже.

– Кондратенко на Большом Орлином Гнезде и оттуда руководит всеми действиями. На Смирнова мне наплевать. Я все равно не стану с ним считаться. Попробую уговорить Стесселя не давать больше людей из резерва.

Вошел Стессель, совершенно расстроенный и подавленный. Он растерянно озирался по сторонам.

– Александр Викторович, что делать? Японцы, того и гляди, ворвутся в город и учинят резню, как при взятии Артура в китайскую войну.

– Прежде всего стянуть сюда, к штабу, все оставшиеся резервы и казачью сотню, для того чтобы в случае прорыва мы имели под рукой силу. Это предохранит нас от японцев в первый момент, а затем можно будет с ними вступить в переговоры.

– Но Кондратенко требует помощи, он уверен, что сможет отразить штурм, если ему пришлют хотя бы два батальона. У тебя сколько осталось?

– Три батальона.

– Отправь на позицию два, а один пусть находится здесь.

– Не дам ни одного солдата!

– Почему?

– Не хочу подыхать раньше времени к тебе не советую! Мы старики и сами себя защитить уже не сможем, не говоря о твоей семье. Один батальон будет смят немедленно, и представь себе, что тогда произойдет!

– Это, конечно, так, но еще лучше японцев вовсе не допускать в город.

– Это не в наших силах!

– Кондратенко надеется…

– Охота тебе его слушать!..

– Смирнов ручается за успех!

– Бред сумасшедшего.

В дверь постучались, появился запыленный конный ординарец с пакетом от Кондратенко. Стессель вскрыл его трясущимися руками.

– «Огнем батареи литеры Б атакующие колонны были буквально сметены, блестящей контратакой моряков противник всюду отброшен за линию фортов в исходное положение. Для закрепления достигнутого успеха прошу выслать в мое распоряжение два батальона. Считаю, что юрод в безопасности. Кондратенко», – прочитал генерал. – Слава тебе господи, – набожно перекрестился он. – Отправить требуемые резервы.

– Надо еще проверить это сообщение. Кондратенко человек увлекающийся и часто видит не то, что есть, а что ему хочется, – сухо заметил Фок. – Надо подождать!

– Телефонограмма от генерала Белого, – доложил вошедшийадъютант князь Гантимуров.

– «Все атаки отбиты, отступающих преследую огнем всех своих батарей. Нахожусь на Орлином Гнезде. Артур вне опасности. Белый», – прочитал Стессель.

– Отправить резервы! Объявить в приказе благодарность морякам и артиллеристам, – распорядился уже успокоившийся Стессель. – Я буду у себя в штабе.

– Слушаюсь, – нехотя ответил Фок. – Черта лысого я отправлю батальоны до темноты, – бормотал он, когда Стессель вышел.

– Сорвалось! – мрачно прошептал Сахаров. – Черт бы побрал этих артиллеристов! На литере Б сидит Жуковский с Электрического Утеса… Белый знал, кого послать на эту батарею!

– Прошу помнить, что я сделал все зависящее, чтобы задержать резервы, – напом, нил Фок.

– Уговор дороже денег, ваше превосходительство. Тем более что сегодняшняя обстановка может повториться еще не раз. Разрешите откланяться.

В тот же вечер, когда стемнело и небо покрылось густыми грозовыми тучами, по военной дороге, идущей вдоль линии укреплений, ехали верхом три генерала, Смирнов, Кондратенко и Белый, со своими ординарцами.

– Хотя вы. Роман Исидорович, и не считаете целесообразным разработку различных планов штурмов крепости, но сегодняшние атаки почти в точности повторили мой вариант номер восемнадцать. Только контратака была произведена фронтально, а не во фланг, как у меня, – обратился Смирнов к Кондратенко.

– Всего, ваше превосходительство, предусмотреть невозможно! Я хотя и незнаком с упомянутым вами вариантом, но тем не менее довольно легко нашел единственно правильное в наших условиях решение-и контратака увенчалась успехом.

– Не помоги вам батареи Василия Федоровича, еще неизвестно, чем бы все кончилось!

– Я был твердо убежден, что артиллеристы и моряки не замедлят прийти на помощь пехоте, и, как видите, не ошибся.

– Боюсь только, что слишком много израсходовано снарядов. Вам, Василий Федорович, надо быть поэкономнее, стрелять только наверняка и не разбрасывать огонь батарей по нескольким целям.

– Указания вашего превосходительства мною будут приняты к неуклонному руководству, – отозвался Белый.

Наступил серый, холодный рассвет. После прошедше го ночью ливня густой туман затянул все ложбины сплошной молочной пеленой. Глухо раздавались одиночные ружейные выстрелы и тотчас же замирали в неподвижном воздухе.

Звонарев поднялся на бруствер батареи литеры Б и в бинокль оглядел горизонт. Вдали синели Волчьи горы, справа чуть проступал Дагушань, слева торчало Большое Орлиное Гнездо, а внизу все было скрыто медленно колыхающимися облаками. Даже расположенные в сотне саженей впереди окопы казались подернутыми дымкой. Стрелки во весь рост ходили вдоль своих окопов. Кое-где еще догорали ночные костры. Все было спокойно.

Прапорщик сошел вниз и, доложив обстановку на фронте Жуковскому, отпросился на Залигерную, где у него остались вещи. По пути рядом с ним брели с ночных работ на передовых позициях команды саперов. Навстре – лд чу тарахтели запоздавшие кухни и провиантские повозки.

Звонарев уже подходил к самой Залитерной, когда сзади раздалось несколько глухих взрывов, а за ними частая ружейная стрельба. Движение по дороге сразу ускорилось. Быстрее зашагал и прапорщик. Перестрелка нарастала. Скоро все слилось в один сплошной гул. Несколько беспорядочных орудийных выстрелов ворвалось в этот хаос звуков.

Добравшись до Залитерной, прапорщик кинулся на наблюдательный пункт. С горы было видно, как сверкали огни выстрелов в еще полутемных низинах. Полоска огней быстро приближалась к чуть заметной Китайской стенке. Вскоре из тумана начали появляться сначала одиночные стрелки и матросы, затем группы, и наконец показались быстро отходящие цепи русских. Было очевидно, что начался новый штурм. Прапорщик устремился на батарею и впопыхах едва не сбил с ног Борейко.

– В чем дело? – спросил Борейко.

– Атака, японец уже поднимается на Залитерную, скорее огонь!

– К орудиям! Картечью! – закричал поручик. – Ты отправляйся к правому флангу, а я буду на левом, – наспех распоряжался он.

Артиллеристы, еще не вполне очнувшиеся от сна, полуодетые, босые, суетились около орудий.

– Наводи прямо в гребень, бей без команды, но не суетись. Слышали, черти полосатые?! – вопил во всю силу своих легких поручик, стоя на одном из траверсов батареи.

У левых орудий на взводе стоял Родионов. Тут же вертелся без особого дела Блохин. Едва успели зарядить пушки, как впереди показалась первая японская цепь. Один за другим прогремели выстрелы, и картечь с визгом и воем понеслась навстречу врагу, сметая все на своем пути. Но тотчас появилась новая цепь, за ней еще и еще. Стрельба стала неровной.

– Вашбродь, японец заходит слева! – закричал вдруг Родионов.

– В ружье! – рявкнул Борейко. – Стрелять лишь правыми орудиями!

Артиллеристы бросились разбирать винтовки, готовясь принять в штыки обходящие цепи.

– Не горячись, целься верхнее, – спокойно покрикивал Звонарев. – Бери цели во фланг.

Но солдаты сами старались-изо всех сил. Их лица были красны от натуги, рубахи промокли от пота. Оглядываясь по сторонам, они в то же время быстро ворочали пушки в нужном направлении.

Обойдя батарею с тыла, японцы с криком «банзай» кинулись в штыки. Борейко, размахивая саолей, первый с ревом бросился на них. Началась рукопашная схватка. Сперва артиллеристы оттеснили врага, но затем начали отходить перед численно превосходящим противником. Орудийная стрельба прекратилась. Все взялись за ружья. Огромная фигура Борейко возвышалась над всем побоищем. Он крошил направо и налево, рядом с ним орудовали Родионов, Кошелев и Лебедкин. Вдруг шашка поручика разлетелась в куски от удара об японский штык. Борейко отскочил назад и, нагнувшись, схватил гандшпуг-саженный, окованный железом дубовый брус, и, размахивая им над головой, опять ринулся на японцев. Первый ряд их был буквально сметен, остальные в ужасе отступили назад. Тогда Родионов и Лебедкин, вооружившись банниками, бросились за своим командиром. Этим страшным орудием они дробили головы, ломали руки, сбивали с ног. Японцы дрогнули и побежали, артиллеристы ринулись за ними. К ним на помощь подоспели стрелки, и враг был окончательно отброшен.

Едва успели устранить эту опасность, как обозначился обход справа. Звонарев с несколькими солдатами открыл по ним безуспешную стрельбу из ружей. Японцы быстро приближались и вскоре вновь сошлись в штыки. В это время прапорщик увидел, как с батареи литеры Б в тыл врагу ринулись на выручку Залитерной второй и третий взводы. Впереди бежал, нелепо размахивая шашкой, Жуковский. Фуражка у него свалилась, но он ничего не замечал. Солдаты быстро обогнали капитана и врезались сзади в цепи наступающих. Блох, ин с группой солдат кинулся за ними. Японцы смешались и бросились назад.

– К орудиям! – закричал Борейко. Сам став за наводчика, он дал выстрел картечью по отступающим; за ним открыли огонь и остальные пушки, довершая разгром противника.

Отброшенные назад к Китайской стенке, японцы были здесь атакованы с флангов подоспевшими стрелками и моряками, которые отрезали им путь отступления. Началось беспощадное избиение окруженных. На пространстве квадратной версты несколько тысяч русских в белом и японцев в зеленом в одиночку и группами дрались врукопашную. Ни японская, ни русская артиллерия не осмеливались обстрелять это побоище, до такой степени все перемешалось. Но к русским подходили новые и новые резервы, и вскоре зеленый цвет был совершенно поглощен белым. Тотчас японская артиллерия открыла ураганный огонь по месту сражения, добивая своих и чужих раненых. Русские поспешили укрыться за Китайской стенкой.

При первых орудийных выстрелах Варя побежала на Залитерную с перевязочным материалом и йодом. Пробежав с полдороги, она неожиданно оказалась перед японцем, озиравшимся по сторонам. Вид бегущей женщины его озадачил. Он не сразу сообразил, надо ли ему колоть угу бегущую русскую. Воспользовавшись этим мгновением, Варя швырнула ему в лицо банку с йодом. Японец взвыл от острой боли в глазах, стараясь стереть едкую жидкость. Девушка тем временем успела скрыться за поворотом. На батарее она уже не застала японцев и немедленно принялась перевязывать многочисленных раненых.

Борейко, с окровавленным гандшпугом в руках, в разорванном в клочья кителе, без фуражки, с повязкой на голове, осматривал с высоты бруствера свою батарею. Все было в целости, и если бы не десяток-другой японских трупов и большое число раненых, никто бы не сказал, что здесь только что разыгрался кровавый эпизод войны. Увидев Варю, он с сердцем плюнул:

– Опять принесла ее нелегкая!

Солдаты тотчас же столпились около девушки, ожидая своей очереди для перевязки.

– Смирно! – заорал Борейко.

Солдаты вытянулись, обернувшись к поручику.

– Спасибо за службу геройскую! Всем выдам по чарке водки.

– Рады стараться, покорнейше благодарим! – рявкнули в огвет артиллеристы.

– Тимофеич, выясни, кто у нас ранен или убит!

– Убитых, слава богу, нет, а раненых изрядно, – ответил Родионов, у которого тоже были перевязаны голова и левая рука.

– Двадцать человек, – доложил он через минуту, – изних шгеро тяжело.

– Значит, целых осталось всего пятнадцать. Маловато, надо будет просить пополнения. Прапорщик где?

– На «литербу» ушедши. Там тоже есть раненые, – сообщил Блохин, кривясь от боли в простреленном плече.

– Откуда там раненые?

– Капитан самолично пошли нам на выручку с вторым и третьим взводом.

– Сам-то он цел? – забеспокоился Борейко.

– Так точно. Вот они идут к нам.

Борейко оглушительно скомандовал «смирно» и, соскочив с бруствера, подошел к командиру рогы с рапортом.

– Бросьте эти церемонии, дорогой! Какие у вас поэери? – остановил его Жуковский.

Поручик доложил.

– А у вас? – в свою очередь, спросил он.

– Трое ранено и один убит.

– Жаль беднягу…

Поблагодарив затем солдат за службу, капитан подошел к Варе.

– Вы наш ангел-хранитель! Чуть бой, а вы уже на батарее. Я сейчас пришлю сюда Мельникова вам на помощь.

– Боюсь, чтобы меня отсюда не прогнал Борейко, он смотрит на меня волком…

– …хоть и сам нуждается в вашей помощи.

– Подождет Мельникова, а я займусь тяжелоранеными. Софрон Тимофеевич, подходи! – ласково обернулась она к Родионову.

– Он мне в морду штык сует, ну я и схватился за него рукой и порезал пальцы, да и голову тоже не предохранил. Кабы не Заяц, закололи б меня, – рассказывал фейерверке?.

– А что Заяц сделал? – поинтересовался Жуковский.

– Когда японец меня совсем уже брал на штык, он вскочил на него сзади и укусил за ухо. Тот от неожиданности не устоял на ногах и упал, тут его и прикололи. Вон за батареей лежит. Заяц с него на память башмаки снял – видите, красуется теперь в них.

Варя обернулась. Окруженный солдатами, артельщик, заложив руки в карманы, важно расхаживал по батарее в японских ботинках с обмотками.

– Знай наших! Приеду в Свенцяны, все с зависти полопаются, как я начну давить в них фасон, – шутливо хвастался он.

За Родионовым к Варе подошел Блохин. Пока ему очищали сквозную пулевую рану в плече, он морщился, но терпел, когда же ввели туда йоди-стый тампон, он разразился отборнейшей руганью, но тотчас опомнился.

– Ты не слухай, сестрица, это я для облегчения душевного, – поспешил оправдаться он.

– Потерпи, сейчас конец, – уговаривала его Варя, вводя глубоко в рану зонд. – Вставлю турундочки – и все.

Перевязка раненых уже заканчивалась, когда к батарее подъехали Белый и Кондратенко. Борейко в своем живописном неглиже поспешил скрыться. Жуковский, как всегда, при виде начальства сразу растерялся, пискливым голосом подал команду и, заикаясь, отрапортовал. Оба генерала тепло поздоровались с ним и поблагодарили за блестящее отражение атаки.

– Вы сами, говорят, зарубили двух японцев, – заметил Белый.

– Откуда вы это знаете, ваше превосходительство?

– На батарее литеры Б нам все рассказал Звонарев.

Капитан сделал досадливый жест.

– Я увидел, что Залитериая находится в опасном положении, и поспешил на помощь. Только и всего. Борей «о, тот действовал героически со своими солдатами. Больше половины людей ранены, в том числе и он.

– Не скромничайте, Николай Васильевич! Мы все хорошо знаем вашу личную храбрость и неустрашимость в бою.

Оглянувшись, Белый увидел свою дочь за перевязкой.

– Так вот где ты пропадаешь? – накинулся он на нее. – Ищем ее по всему Артуру. Пошли в госпиталь, там ее нет, на перевязочном пункте тоже нет, а она, оказыватся, лазит по батареям. Постыдилась бы людей-грязмая, растрепанная, в стоптанных туфлях. Сейчас же отправляйся домой и приведи себя в порядок.

– Варя вчера и сегодня самоотверженно работала под огнем, – вступился Жуковский.

– И совершенно напрасно. В госпиталях не хватает сестер, а здесь и санитары справятся.

– Все любовь, – бросил вскользь подошедший Борейко.

Варя ответила ему уничтожающим взглядом.

– Просто дурь, – сердито буркнул Белый.

Разобиженная девушка, демонстративно попрощавшись только с солдатами, все же не утерпела и зашла в офицерский блиндаж, где находился телефон. Вызвав Звонарева, она пожаловалась на несправедливость.

– И Борейко гонит, и папа сердится. Но все равно завтра буду опять на пункте. Вы же помните, что береженого и бог бережет. – И девушка повесила трубку, тяжело при этом вздохнув. Затем она гордо прошла мимо Борейки и скрылась за поворотом дороги.

Генералы осмотрели батарею и отбыли в штаб Стесселя, пообещав прислать пополнение из моряков.

Стессель собирался уже покинуть штаб, когда Кондратенко и Белый подъехали к крыльцу.

– Пойдемте, господа, обедать, за столом мы обсудим все интересующие вас вопросы, – любезно пригласил он гостей.

В столовой их встретила Вера Алексеевна. Приветливо поздоровавшись, она распорядилась прибавить два прибора.

Пока генералы совершали предобеденный туалет, подошел Никитин. Он выглядел еще больным после только что перенесенной дизентерии.

– Владимир Николаевич! Как я рада вас видеть, – заспешила к нему навстречу генеральша.

– Первый выход мой к вам, драгоценная матушка Вера Алексеевна. Если бы не вы, давно лежал бы я в земле сырой. Пожалуйте ручку, благодетельница вы моя.

– Для вас, Владимир Николаевич, у меня все найдется. Ведь вы мой рыцарь без страха и упрека.

– Таким и останусь до самой гробовой доски! – пылко заверил ее генерал.

Все заняли места. Пока генеральша разливала суп, мужчины занялись водкой и закусками. Особенно отличался Никитин. Рюмка за рюмкой с быстротой молнии исчезали в его глотке. Одновременно лицо его принимало неестественно красный цвет, а мысли приобретали необычайную легкость.

– Слыхал, Анатолий Михайлович, о новом подвиге нашего артурского Архимеда-Смирнова? – обратился он к Стесселю.

– Опять начудил где-нибудь?

– Сидел это он, сидел и вдруг изобрел новый способ артиллерийской стрельбы при помощи высшей математики и тому подобной ерундистики. Это открытие так его потрясло, что он, забыв обо всем, как был, выскочил на улицу и побежал прямехонько к Василию Федоровичу. Чуть невыразимые по дороге не потерял! – захохотал Никитин.

– Отдайте графин, Владимир Николаевич, – решительно потребовала Вера Алексеевна.

– Одну распоследнюю, – взмолился генерал. Но хозяйка уже спрятала водку.

Стессель покатывался со смеху, слушая болтовню своего друга и наблюдая за его войной с Верой Алексеевной.

– Это тебе не я! Здесь потачки не получишь.

Кондратенко и Белый тоже улыбались в усы.

– А Фокушка-то наш тоже отличился, – продолжал Никитин. – Приказал ты отправить все резервы на позиции. Значит, и ему тоже надо с ними отправиться, а идти не хочется, больно сильно япояец стреляет. Ну, и объявил он, что ввиду праздничного дня резервы задерживаются до завтра.

– Какого же святого он праздновал? – спросила генеральша.

– Труса праздновал, матушка Вера Алексеевна, – выпалил Никитин.

Его шутка на этот раз не вызвала смеха.

– Я тоже хотел доложить вам, Анатолий Михайлович, что ваше распоряжение об отправке резервов на позицию генералом Фоком выполнено не было. Это едва не привело сегодня к прорыву нашей второй линии, – проговорил Кондратенко.

– Подобное поведение Фока совершенно недопустимо! – возмутилась Вера Алексеевна. – Он уже перестал считаться с тобой, Анатоль, он должен твердо помнить, что в Артуре всякое твое слово для всех является законом.

– Подайте мне рапорт. Роман Исидорович. Я сам займусь этим делом, – распорядился Стессель.

– Дело и так ясное. Раз Фок не хочет тебя слушать, его необходимо отстранить, – вмешалась Вера Алексеевна.

– Пожалуй, я так и сделаю! Завтра же отдам приказ об отчислении его в мое распоряжение, – решил Стессель.

– Как же обстоят дела на позициях? – осведомилась Вера Алексеевна у Кондратенко.

– Все атаки отбиты, особенно отличились артиллеристы-банниками отбивались от японцев на Залитерной и ходили в штыки на батарее литеры Б. Зато и потери велики, из ста двадцати офицеров семь убито и двадцать три ранено.

– Какой ужас! А кто командиры на этих батареях?

– С Электрического Утеса-Жуковский, Борейко, Звонарев, – сообщил Белый.

– Мосье Звонарев тоже отличился? – поинтересовалась генеральша, обращаясь к Белому.

– Об этом лучше спросить Варю, – улыбнулся Кондратенко. – Она днюет и ночует около той батареи, где находится прапорщик.

– Совсем отбилась от рук. Запру ее дома, пусть помогает матери по хозяйству, – сердито отозвался Белый.

– В окошко выпрыгнет, в трубу вылетит, а к своему милому доберется: девчонка боевая! – поддел Стессель.

Обед кончился. Гости стали прощаться.

Вечером Стессель пригласил к себе Фока и в дружеской форме предложил ему временно отдохнуть.

– Тебе Смирнов, с Коидратенко посоветовали убрать меня? – в упор спросил Фок.

– Твое недомогание заставляет позаботиться о твоем здоровье, и, кроме того, ты останешься моим советником.

Генерал просил дать ему время подумать и отсрочить приказ до следующего дня, на что Стессель и согласился. Вернувшись домой, Фок тотчас же вызвал к себе Сахарова и сообщил ему о полученном распоряжении.

– Вот и отлично! – обрадовался капитан. – Вы ни за что сами не будете нести ответственности, и в то же время ваше влияние на Стесселя еще увеличится.

– Так-то оно так. Но все же авторитет мой будет умален, ибо фактически меня отстраняют от дела.

– Себе на голову. Вы отныне будете посторонним беспристрастным наблюдателем. Никто вам не помешает давать критическую оцен-ку происходящим событиям. Эти отзывы можно рассылать в письменном виде в назидание всем начальникам вплоть до командиров полков.

– Не собираетесь ли из меня на старости лет сделать писаку-щелкопера?

– Ваше превосходительство недооцениваете значение печатного слова, им можно достигнуть многого.

– Что же, например?

– Внушения массам нужных идей; подрыва авторитета определенных лиц.

– Я начинаю вас понимать.

– В этом я никогда не сомневался! Письмецо о промахах, действительных или мнимых, Смирнова, Кондратенко и других неугодных вашему превосходительству лиц может иметь весьма серьезные последствия. Их можно отправлять простой почтой, чтобы с содержанием могли познакомиться также и писари, а через них и широкие солдатские массы.

– Вы считаете, что таким образом можно влиять на настроение гарнизона?

– Так точно! Писаря-это прирожденные сплетники и паникеры. От них всегда идут самые нелепые и поэтому кажущиеся солдатам наиболее правдоподобными слухи.

– Тифонтай прекрасно умеет подбирать себе друзей и служащих! Такого прохв… проныру, как вы, днем с огнем не сыщешь. Вы далеко пойдете, Василий Васильевич!

– С вашей помощью, ваше превосходительство… – расшаркался Сахаров.

Друзья расстались, а на следующий день был объявлен приказ об освобождении Фока от должности начальника общего резерва крепости с назначением в распоряжение Стесселя.

К одиннадцатому августа штурм прекратился. В руках японцев остались лишь совершенно разрушенные редуты номер один и два в промежутке между фортами номер два и три. За время штурмов японцы потеряли свыше 15000 человек. Русские потеряли 3000. Сознание одержанной победы высоко подняло моральный дух гарнизона. Даже Стессель счел нужным обратиться к солдагам со следующим приказом: «Слава вам, доблестные защитники Артура, грудью своей отстоявшие русскую твердыню на Дальнем Востоке! В течение недели вы без смены, без отдыха выдерживали натиск во много раз численно превосходящих вражеских полчищ. Вы под руководством героических начальников, генералов Фока, Кондратенко, Никитина и Белого, показали, на что способен русский солдат в бою. Все мои приказания выполнялись быстро и точно, в чем я лично мог убедиться, беспрерывно находясь на атакованных участках. Приказ прочесть во всех ротах, сотнях, батареях и командах».

– Стессель-на передовых позициях!.. Будет чем посмешить сегодня солдат на вечерней перекличке, – захохотал Борейко, прочитав это произведение.