Онлайн чтение книги Поручик Бенц
XI

Не увлекся ли Бенц в разговоре с генералом? Пожелает ли Елена ехать с ним в Германию? В тот миг он не сомневался в этом. Бенц любил ее, и любовь ослепила его до полной потери чувства реальности: Бенцу некуда было везти ее, разве только к матери. А это значило бы снова жить вдали от нее. Если махинации генерала Д. увенчаются успехом (какой позор для германских штабов в Болгарии!..), то его, очевидно, пошлют на Западный фронт, в какой-нибудь полевой госпиталь в Шампани или Артуа, куда Елена сможет поехать разве только как сестра милосердия. Итак, вместо комфорта, блеска, удовольствий Софии Бенц мог предложить ей на выбор лишь две возможности: остаться наедине со старой, одинокой, возможно, враждебно настроенной женщиной либо вместе с ним ходить за ранеными солдатами. Ну, а потом? Потом, когда война закончится, монотонное существование в каком-нибудь заброшенном немецком гарнизоне в качестве жены полкового врача.

Конечно, Бенц не заходил так далеко в своих мыслях, когда сидел в вагоне на пути в X. В купе второго класса ехало и несколько болгарских офицеров, возвращавшихся после отпуска на фронт. Это сразу было видно по их скверному настроению, по односложным замечаниям, которыми они обменивались, по мрачной отрешенности, свойственной всем, кого ждут окопы. Когда Бенц закуривал, они оглядывались на щелканье зажигалки, окидывали его мимолетными враждебными взглядами и снова погружались в свои мысли. Все они были с сизо-желтыми малярийными лицами, в изношенных мундирах. Когда поезд прибыл в X., Бенц, выходя из купе, отдал честь, но никто ему не ответил. Конец войны приближался, неумолимо приближался…

У Бенца остался горький осадок от встречи с болгарами – с генералом Д., с попутчиками в поезде и с группой солдат, которые ели фрукты, рассевшись по скамейкам на перроне, и тоже не сочли нужным отдать ему честь. Бенц притворился, что не заметил их, и, пожалуй, поступил разумно. Смешно было бы идти к коменданту вокзала и требовать у него объяснений. Сама мысль о такой нелепой выходке говорила о том, насколько он отошел от здравого восприятия событий. А события шли своим чередом, мир кипел, швырял и разбрасывал людей в хаосе войны, не касаясь другого мира – мира Елены, замкнутого в самом себе среди щедрого разнообразия цветов и оттенков любви. Если физическое существование Бенца было оковано железными цепями войны, то дух и нравственные силы его личности были в руках Елены. Такое раздвоение было и мучительным и сладостным.

Пока автомобиль интендантства вез его по узким и кривым улочкам X., Бенц пытался собраться с мыслями или хотя бы приглушить волнение, неустанно сжимавшее его сердце. Солнце клонилось к западу, и вечерние тени тянулись все дальше. Последняя листва в городке уже была окрашена в цвета смерти – золото и пурпур. Под багряными лучами низкого солнца эти цвета казались еще более яркими, даже фантастическими и вносили щемящую поту в меланхолию осени.

Бенц знал, что застанет у Петрашевых фон Гарцфельда, но нимало не тревожился. И действительно, автомобиль фон Гарцфельда с австро-венгерским флажком на радиаторе стоял у ворот. Шофер отдал честь, и его жест, как это ни смешно, польстил самолюбию Бенца: немецкий офицер еще пользовался авторитетом, хотя бы у австрийских солдат.

В саду Бенц заметил, к своему неудовольствию, долговязый силуэт Гиршфогеля. Накинув шинель, он разгуливал меж увядших гвоздик, видимо в ожидании очередного приступа. Он опять походил на мертвеца – бледное лицо, впалые щеки, ввалившиеся глаза, шинель как саван. Бенц знал, что отпуск Гиршфогеля истекает на днях. Почему Гиршфогель провел его в этом знойном, пыльном и нездоровом городе? Чтобы укрепиться в своей ненависти к женщинам? Но у Бенца было достаточно своих забот, чтобы размышлять о том, в своем ли уме Гиршфогель. Тем временем Гиршфогель, проходя по аллее, заметил Бенца и подошел к нему.

– Ну, как? – спросил он.

– Все будет сделано, – сухо ответил Бенц.

– Она ждет вас с утра. Андерсон и фон Гарцфельд сегодня вечером уезжают в ставку.

– А вы? – с досадой спросил Бенц.

Гиршфогель посмотрел на него с холодным огоньком в грустных, суровых глазах.

– Завтра утром, – презрительно пробормотал он.

Была поздняя осень, но дни в X. стояли по-прежнему жаркие и мучительно душные. Освещенное ацетиленовым светом окно комнаты, где расположились Елена, Андерсон и фон Гарцфельд, было поэтому настежь распахнуто. Шум автомобиля и пронзительный скрип калитки, очевидно, предупредили их о приезде Бенца, что его отнюдь не обрадовало. Знакомство с фон Гарцфельдом не сулило Бенцу ничего хорошего при любых обстоятельствах. Но именно поэтому он решительно устремился вперед, чтобы капитан фон Гарцфельд не подумал, что Бенц его боится. Никогда еще Бенц не перешагивал порога дома Петрашевых с таким тяжелым чувством. Увидев знакомую горничную, он велел ей доложить о себе. Она тотчас же вернулась и знаком показала ему, чтобы он поднялся вверх. Сколько раз он взбегал по этой расшатанной деревянной лестнице! Обычно его встречало веселое восклицание Елены. Теперь Бенц медленно поднимался по ступеням, думая о том, в какой тягостной атмосфере предстоит ему очутиться.

Горничная провела его в спальню Елены. Это была простая светлая комната молодой девушки: комод, дивап со множеством подушек, круглый столик посредине и несколько кресел. Бенц с известным усилием отогнал от себя мысль, что фон Гарцфельд провел здесь с Еленой весь день. У него немного отлегло от сердца, когда он увидел Андерсона, удобно расположившегося меж диванных подушек. Елена стояла у окна, глубоко задумавшись. Ответив слабой улыбкой на приветствие Бенца, она показала ему жестом на кресло рядом с собой. Бенц послушно сел и лишь тогда заметил в отдаленном углу комнаты капитана фон Гарцфельда. Он сидел в глубоком кресле с сигарой в зубах. Бенц встал и сдержанно поклонился ему. Фон Гарцфельд кивнул не поднимаясь, подчеркнув различие в чинах. Их представили друг другу. Бенцу показалось, что в напряженной тишине их имена прозвучали острым металлическим скрежетом. Капитан фон Гарцфельд задал Бенцу несколько обычных вопросов о пребывании его в Болгарии. Отвечая капитану, Бенц вглядывался в его бледное лицо аристократа с тонкими, бескровными губами, прямым носом, пепельно-русыми волосами и серыми глазами, один из которых был скрыт моноклем. В выражении этого лица не было и следа легкомыслия и беззаботности ротмистра Петрашева. За холодной медлительностью фон Гарцфельда, в затаенном презрении ко всему вокруг угадывались твердая непреклонность и вместе с тем отталкивающая чувственность, которая сквозила и в голосе, и в манерах, во всей безупречной отточенности его облика, которой так не хватало ротмистру Петрашеву. Бенц с горечью подумал, что эта чувственность и скрытое под маской сластолюбие некогда вскружили голову Елене. Пока Бенц молчал, стараясь казаться равнодушным, фон Гарцфельд и Андерсон затеяли спор о новой линии Гинденбурга, упомянув, что Бенц два года служил в оккупированных областях Франции. Спор этот ничуть не интересовал Бенца. Он сразу разгадал их маневр: затушевать разговор, который шел до его прихода. Комедия, которую разыгрывают перед ним вот уже два месяца, продолжалась. Мало того, что они не уходят, они еще строят из себя великих стратегов! От этого можно было взбеситься! В полном смысле слова!.. Весь день они мучили Елену, а теперь пытаются продемонстрировать ему полную непринужденность своего поведения. Они играют с ним, да еще как дерзко! Чего доброго, расскажут какой-нибудь новый трогательный эпизод из жизни Елены, вставленный в рассуждения о Мантейфеле и Клаузевице. Нелепость этого предположения заставила Бенца улыбнуться. Нет, положительно, он утратил душевное равновесие.

– Что вас рассмешило? – спросила Елена, склонившись к нему.

– Клаузевиц, – с горечью сказал Бенц.

Она снисходительно посмотрела на Андерсона, который с увлечением доказывал фон Гарцфельду неизбежность близкого триумфа Германии.

– Вам хочется, чтобы война закончилась скорее? – многозначительно спросила она с улыбкой, которая всегда придавала иной смысл ее словам.

– Да, – сказал тихо Бенц, – я был бы рад.

– Только вы? А обо мне вы не подумали?

– Сегодня мне заявили, что я не имею права думать о вас.

Неясный смысл его слов озадачил ее. Она с тревогой глянула на Бенца и, чтобы рассеять его подозрения, поспешно сказала:

– Но вы знаете, что вы сейчас для меня – все.

– О да, – мрачно согласился Бенц. – Сейчас – да. Знаю.

Оставаясь у окна, она склонилась над Бенцем с выражением покорного и грустного терпения.

– Вы полагаете, потому что вы хирург? – спросила она шепотом.

Бенц понял, что незаслуженно оскорбил ее, поддавшись минутному ожесточению.

– Не знаю, – устало промолвил он. – В том-то и беда, что не знаю… Хотелось бы понимать ваши поступки так же, как и ваши слова.

– Поступки! – горестно прошептала она. – Но что я сделала?

– Ничего, – сказал Бенц. – Я бы не осмелился задать такой вопрос даже самому себе. Вы знаете, сегодня я не в меру заносчив. Лишь сейчас спохватился…

Она опять ничего не поняла, но посмотрела на него испытующе, с состраданием, как смотрят на душевнобольных. Потом она отошла от окна и в изнеможении села в ближайшее кресло, закрыв лицо руками.

– У меня нет больше сил, – сокрушенно промолвила она с глубоким, тяжким вздохом.

Мог ли Бенц понять ее состояние? Весь день его угнетал тяжелый сплин, и теперь он не способен был испытать к ней даже простого сочувствия. Присутствие фон Гарцфельда беспричинно раздражало его, в душе еще тлело озлобление, оставшееся от разговора с генералом Д. Помимо всего, у Бенца сложилась тягостная уверенность, что между Еленой и фон Гарцфельдом в этот день произошло драматическое объяснение, в котором подверглась испытанию вся сила их прежней связи. И хотя гроза уже миновала и Бенц слышал лишь затихающие раскаты грома, атмосфера все еще была насыщена электричеством.

– У вас? – спросил фон Гарцфельд после паузы. – Мне кажется, запас ваших сил неисчерпаем. Это видно по тому, как вы воюете со всеми. Но зачем вам ссориться и с ним? – и резким движением руки фон Гарцфельд издали показал на Бенца.

Елена инстинктивно повернулась к Андерсону.

– Говорю вам сущую правду, поручик Андерсон, – вымолвила она. – Сейчас даже Гиршфогель мог бы убедиться, насколько мужчины более жестоки, чем женщины.

Андерсон со скорбным сожалением опустил голову и предпочел промолчать.

– Вам не хватает Гиршфогеля? – спросил фон Гарцфельд.

– Гиршфогеля!.. – вскричала она, оглянувшись вокруг, как попавший в капкан зверек, – Где Гиршфогель? Позовите Гиршфогеля! Только его мне не хватает, чтобы совсем сойти с ума!

– О, вы не так слабы! – сказал фон Гарцфельд. – И кроме того, трудно допустить, что вы можете сойти с ума из-за мужчины.

Она беспомощно взглянула на него и погасила только что закуренную сигарету.

Фон Гарцфельд продолжал:

– Я замечаю, фрейлейн Петрашева, что за последнее время вы очень возомнили о себе.

– Да, от чрезмерной лести.

– Вот видите, вы не отрицаете, – заявил фон Гарцфельд, блеснув моноклем в сторону Бенца. – Но вам не кажется странным то, что вы охотно выслушиваете лесть со многих сторон одновременно?

– Я в этом не виновата.

– Разумеется, – процедил фон Гарцфельд с насмешкой. – Кто же виноват? Может быть, вы? – вдруг обратился он к Бенцу.

– Не трогайте господина Бенца, – вспыхнула она. – Вы прекрасно знаете, что он пришел к нам без корыстных побуждений.

– Знаю, – сказал фон Гарцфельд с подчеркнуто почтительным видом, лишив Бенца возможности парировать удар. – Итак, вы не виноваты? – продолжал он, обращаясь к Елене, с улыбкой, которая при других, не столь трагичных для него обстоятельствах выглядела бы шутливой.

– Я имею право если не оправдываться, то хотя бы думать так.

– Женщине, прежде чем оправдываться, надо добиться прощения.

Он выразительно поглядел на нее, но Елена ничего не сказала, и тогда он рассмеялся сдержанным желчным смехом.

– Как вы великодушны! – наконец промолвила она.

– А вы – снисходительны, – сказал фон Гарцфельд, вставая.

Он подошел к Елене и поцеловал ей руку. Андерсон последовал его примеру. Оба вышли из комнаты. Андерсон с измученным видом кивнул Бенцу на прощанье, а фон Гарцфельд даже не обернулся.

Бенц перешел на веранду и сел на плетеный стул. Рокот автомобиля, увозившего Андерсона и фон Гарцфельда, замер вдали. На востоке выплыла бледная, окутанная дымкой луна. Казалось, что сумасбродная тень Гиршфогеля все еще бродит по саду.

Бенц чувствовал себя усталым и раздраженным. Фон Гарцфельд и даже Андерсон откровенно обошлись с ним как с рабочим, которого позвали починить за деньги звонок или кран. Недавний разговор дал ясно понять Бенцу, что его терпят лишь по необходимости, что он ничтожество, случайно попавшее в общество, в которое вхожи лишь они. Ситуация становилась для него мучительной. Он полагал, что Елене следовало бы их выгнать, и, раз она не сделала этого, сам готов был встать и уйти. Но он остался, чтобы как врач дать ей несколько советов.

– Будьте деликатнее, – сказала она, выйдя на веранду и усаживаясь рядом.

Бенц уловил запах ее духов – легкий, тонкий, создающий будоражащее ощущение физической близости, почти как прикосновение.

Бенц взглянул на нее, но ничего не сказал.

– Я ждала вас весь день, – продолжала она с той вибрацией в голосе, которая подчас превращала ее слова в пылающие стрелы. – Одного вашего присутствия было достаточно, чтобы мне стало легче. А вы, не успев появиться, бежите от меня. Но теперь я вас не отпущу, – заявила она, с внезапным порывом взяв его за руку.

Бенц не воспротивился. Всем своим телом он ощутил таинственную силу ее очарования, но у него хватило гордости или благоразумия не выдать себя ответным движением.

– А я не убегу, – сказал Бепц упавшим голосом. – Вы очень хорошо знаете, что мне негде укрыться от вас.

Вы отняли у меня прошлое, отняли все, где я мог бы найти убежище.

– Вам так кажется, – сказала она неуверенно, тоном испуганного ребенка, который пытается оправдаться. – Мне знакомо такое состояние. Но как только вы вернетесь на родину, вы сразу почувствуете несокрушимую силу прежнего. Каждый раз, когда я езжу в Стамбул…

Она остановилась на полуслове. Резким, гневным движением Бенц отшвырнул ее руку с такой силой, что она, ударившись о край стола, бессильно повисла.

Она с недоумением, мольбой и мукой смотрела на него.

– А! – воскликнул Бенц. – Значит, и вы мне даете такой же совет!

– Какой совет? – обиженно спросила она.

– Тот же, который я выслушал сегодня от одного человека, шантажиста, как и вы.

– Шантажиста? – повторила она. – К чему это слово, когда речь идет о наших отношениях?

– Не знаю. Спросите лучше себя.

Она пытливо поглядела на него и усмехнулась.

– Без шуток, Эйтель!.. Вы говорите, один человек…

– Да, один весьма почтенный человек. Когда доживете до его лет, и вы станете бессердечной, как он.

Она растерянно смотрела на него.

– Где же вы его видели? – взволнованно спросила она.

– В Софии. Я имел честь быть приглашенным вместе с ним на обед к вашему брату. Этот воистину чудесный генерал не скупился на мудрые советы, но в отличие от вас он не был столь циничен и не уверял меня, будто старается ради моей пользы.

– Мой опекун! – с изумлением воскликнула она. – Как это случилось?

– Неважно. Вам интереснее было бы знать, что он посоветовал мне через несколько дней убираться ко всем чертям. Это совпадает и с вашим желанием.

– Не мучьте меня, – взмолилась она.

– Мучить вас мне не по силам. Но я бы пошел на это, если б знал, что у вас есть хоть капля чувства.

– Что же еще он вам сказал?

– Сказал, что уладит этот вопрос с генералом Шольцем. Ваш опекун человек с большими связями, к тому же весьма остроумный. Но если он и развлекает после ужина какого-нибудь немецкого генерала игрой в бильярд, то это наверняка не генерал Шольц.

– Не обижайте моего опекуна, – весело возразила она.

– Я реагирую на его намек… Болгары не командуют германской армией. Разве мне не позволительно заметить это?

– Пожалуйста, – пробормотала она. – Но что же было потом? Вы говорили обо мне?

– Говорили. Но кто вы такая в сравнении с благородным, превосходным во всех отношениях, бесценным капитаном фон Гарцфельдом? Позвольте заметить, что этот вопрос возник у меня, пока ваш опекун перечислял достоинства капитана.

– Полагаю, что потом вы смеялись до слез.

– Посмеялся бы и сейчас, если бы вы не повторили его совета. Ваша солидарность поистине трогательна. Побуждения не имеют никакого значения. Ваш опекун считает меня опасным, а вам я надоел – вот и вся разница.

Елена грустно покачала головой.

– Вся беда, Эйтель, в том, что ваша гордость мешает вам видеть мою любовь.

– Вашу любовь?… – повторил Бенц, затаив дыхание.

– Да, сударь! – воскликнула она. В голосе ее трепетало глубокое, рвущееся наружу волнение. – Но даже когда вы получаете доказательства моей любви, вы думаете, что это лишь монета, которой я расплачиваюсь.

– Не знаю, – насмешливо сказал Бенц. – Мне трудно поверить вашим словам. Мне кажется парадоксальным – любить кого-то и уговаривать его убраться с глаз долой.

– Идиот! – прошептала она.

– Это словечко вы можете бросить любому нахалу, который пристает к вам на улице. Меня вы не убедите в том, что я его заслуживаю.

– Как и вы меня в том, что вы не нахал.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом оба расхохотались. О незабываемые мгновения, когда любовь порхает над головами и взмахи ее крыльев разгоняют все последние сомнения!.. И впоследствии, когда Бенц вспоминал эти часы, у него навертывались слезы на глаза.