Онлайн чтение книги Последний выстрел. Встречи в Буране
2

Поезд подходил к небольшой станции. Народу на перроне было мало, и Михаил Петрович из окна сразу увидел брата. Подняв голову, тот выжидательно ощупывал глазами окна и открытые тамбуры, а когда заметил его, замахал руками и побежал рядом с составом. В следующую минуту братья уже взволнованно тискали друг друга, бессвязно восклицая неизбежное в таких случаях «ну, как ты», «ну, что у тебя». Потом они разом ухватились за ручку чемодана и, как маленькие, заспорили, кому нести.

— Ты, Миша, гость. Дозволь уж мне.

— Нет, нет, Ваня. Я сам...

— Старшего брата надобно слушаться, — рассмеялся Иван Петрович и подхватил чемодан. — Айда, Миша, там ждет машина.

На привокзальной площади, вымощенной крупным серым булыжником, стояла единственная легковая машина — голубая «Волга» с поднятым капотом.

— Ну, вот и транспорт на месте, — с радостным оживлением говорил брат. — Час десять минут — и мы с тобой в Буране! Тимофей, открой-ка багажник, положи чемодан, — приказал он курносому белобрысому парню в клетчатой кепке, надетой козырьком назад.

Вытирая тряпкой замасленные руки, Тимофей виновато сказал:

— Беда стряслась, Иван Петрович, бензонасос не работает.

— Как не работает? Что же ты ворон ловил! — напустился Иван Петрович на парня. — А нам что же, автобусом ехать или попутную искать прикажешь? Эх, Тимофей-ротозей... Может, как-нибудь доедем?

Шофер отрицательно покрутил головой.

— Не доедем, Иван Петрович. Насос разбирать надо.

— Разбирать-собирать... Не мог раньше доглядеть, — сердито ворчал Иван Петрович, с неловкостью посматривая на брата. Он думал с ветерком прокатить гостя на персональной «Волге», но поди ж ты, несчастье какое — машина разладилась.

Тимофей поправил на голове кепку.

— Возле аптеки, я видел, стоит больничная машина, на ней можно подъехать, — несмело посоветовал он и для убедительности добавил: — А то я не знаю, сколько провожусь тут с насосом.

— Ладно, беги за больничной, — распорядился Иван Петрович.

Вскоре подъехал старенький «москвич» с коричневатым залатанным кузовом и красными крестами на стеклах. За рулем сидела молодая женщина.

Иван Петрович шепнул брату:

— Это наш бурановский доктор, Фиалковская.

«От врачей да к врачу... Веселенькое начало бурановской эпопеи», — усмехнулся про себя Михаил Петрович.

Тимофей, как на пружинах, вынырнул из «москвича», оставив дверцу открытой.

— Осчастливьте, Иван Петрович. Садитесь. Подвезу, — улыбаясь, пригласила Фиалковская.

Братья сели в машину. Сам Иван Петрович разместился с чемоданом сзади, а брата, как гостя, усадил на почетное место, рядом с шофером.

— Ну, «москвичок»-старичок, не подведи хозяйку, понимай, кого повезешь, самого товарища колхозного председателя, — весело говорила Фиалковская. В ее голосе слышалась нескрываемая ирония.

— Не только председателя, но и доктора повезете. Прошу, Лидия Николаевна, познакомиться — мой брат. Вы — сельский врач, а он у меня — городской, ученый! — Слова «городской» и «ученый» Иван Петрович выговорил с каким-то особенным смаком — знай, мол, наших!

— Тем более, рейс вдвойне ответственный, — с той же иронией отозвалась Фиалковская. — Не беспокойтесь, мой «москвичок» не чета изнеженной председательской «Волге», домчится... Не обращайте только внимания на стук, скрип и скрежет. Машина с музыкой!..

Издавна Михаил Петрович любил разглядывать людей. Это перешло к нему, кажется, от одного старого профессора, который нередко повторял на лекциях: «Все примечайте, други мои, ибо на лице человека часто написана его болезнь...» Поначалу он принял профессорский совет как будущий врач, а потом это стало привычкой, возможно, и не очень-то удобной для тех, кто попадал в его поле зрения. Вот и сейчас Михаил Петрович с пристальной заинтересованностью посматривал на соседку, силясь разгадать, что представляет из себя эта женщина — сельский врач, так сноровисто управляющая машиной. На вид ей лет двадцать семь — двадцать восемь. Лицо несколько вытянутое, худощавое с редкими крапинками поздних веснушек. Нос тонкий, чуть вздернутый. Полные, резко очерченные губы густо накрашены. Широко расставленные светло-голубые глаза смотрят с дерзкой задоринкой, но если повнимательней приглядеться, в их глубине можно увидеть неожиданную грусть. Брови и ресницы заметно подчернены карандашом. Густые золотистые волосы опрятно собраны в тугой пучок на затылке и скреплены шпильками. Одета она в простенькое ситцевое платье в горошек.

«Симпатичная, только напрасно красится», — подумал о ней Михаил Петрович и тут же помимо своей воли стал сравнивать Лидию Николаевну с Тамарой. Сравнение оказалось не в пользу сельского врача. Тамара красивее, моложе и наряднее, и шпилек у нее в волосах не видно, и косметикой пользуется более умело. Она как-то рассказывала ему, что ее бабка по отцу — из цыганок. Должно быть, от бабки у нее постоянная смуглость лица, чернота глаз и бровей, низковатый, но приятный голос; должно быть, от нее она унаследовала неистребимую страсть к ярким одеждам, бусам, перстням, серьгам. Тамара — щеголиха, она скорей бросилась бы в омут, чем рискнула показаться людям в таком вот простеньком платьице без вырезов, оборок, хитроумных складок, какое было на Фиалковской. Она понимает толк в нарядах, и в их большом городе волей-неволей тон задает модницам, потому что работает на телецентре диктором и почти каждый вечер красуется на голубом экране перед очами наблюдательных и придирчивых франтих...

Фиалковская, разумеется, не догадывалась о том, что ее с кем-то сравнивают. Не поворачивая головы и не отрывая глаз от дороги, она с явной подковыркой говорила:

— Помните, Иван Петрович, вы хотели в утиль отправить этого старичка? Но посмотрите, как шустро он бежит. И вам пригодился, и нам услужил... Эх, жалко, что испортилась ваша «Волга», сейчас бы наперегонки, уж мой старичок не уступил бы вашей красавице...

Иван Петрович не отвечал, делая вид, будто не слышит ее слов, а потом, чтобы отвязаться от говорливой хозяйки «москвича», стал шумно и подробно расспрашивать брата о работе, о его науке. Михаил Петрович отвечал с неохотой, односложно — да, нет, — а чаще отмалчивался. Ему не хотелось говорить о работе, о больнице, он больше любовался дорогой, холмистой степью, что плыла навстречу машине. Из окна он видел — слева и справа от большака далеко-далеко разбросаны в беспорядке холмы. Казалось, будто на их покатые бока накинуты серебристо-белые ковры. Но у природы, видимо, не хватило этих белых ковыльных ковров, потому-то кое-где остались ничем не прикрытые желто-серые каменистые вершины.

У дороги, на телеграфных столбах, сидели равнодушно-сонные степные орлы. Они совсем не пугались машин и не взлетали, только иногда нехотя помахивали хищно загнутыми клювами, точно подтверждая: прошла машина... Михаилу Петровичу даже почудилось, что орлы считают, сколько машин пробежит по пыльному грейдеру за долгий летний день. И вдруг один из этих орлов камнем упал со столба и схватил когтями удиравшего от машины суслика.

Иван Петрович рассмеялся:

— Ишь чертяка, приспособился к технике, механизировал добычу пропитания, птичий царь...

Вот в чем дело! Оказывается, орлы не зря сидят на столбах. Они не дремлют, а зорко следят, не вынырнет ли из запыленной придорожной травы вспугнутый зверек. Теперь Михаил Петрович с еще большей заинтересованностью следил за орлами и любовался необозримо широкой равнинной степью, что раскинулась перед глазами, когда машина перевалила через холмистое взгорье. Он вырос и жил в лесных краях. И эта степь сперва показалась ему пустынной и непонятной. Вот уж сколько едут они от станции и не встретили по дороге ни хуторка, ни какого-нибудь домика, кругом безлюдье и поля, поля бронзовеющей пшеницы, цветущих подсолнухов, высокой, густой, как девственный лес, кукурузы.

— Лидия Николаевна, остановитесь-ка, — неожиданно попросил Иван Петрович. Он вылез из машины, подошел к пшеничному полю, сорвал колосок и по-хозяйски стал растирать его на ладони.

— Ну, как, Иван Петрович, соседская пшеничка? — поинтересовалась Фиалковская.

Он промолчал, и только в машине хмуро проговорил:

— Хороший налив. — Но тут же торопливо добавил: — А у меня все-таки лучше. Лучше!

Пофыркивая и скрипя своими Стариковскими железками, удалой«москвичок» упрямо катил и катил по дороге, а за ним, подобно дымному следу ракеты, неотрывно волочился пыльный хвост...

* * *

Буран — село большое, зеленое. Издали казалось, будто бурановские строения ходили-бродили по холмам да по степным раздольям, а потом остановились на берегу, выстроились в шеренгу и залюбовались лесом, буйно зеленевшим на той стороне реки.

В селе одна улица — широкая, длинная. Выгибаясь, она повторяла изгиб речного берега.

Фиалковская остановила машину у крыльца председательского дома.

— Вот и мой дворец, Миша, — сказал Иван Петрович. — Строил своими руками и по собственному проекту.

Михаил Петрович поблагодарил Фиалковскую, пожал ей руку на прощание.

— Заходите, Михаил Петрович, буду рада видеть вас в больнице, — пригласила она.

Когда Фиалковская уехала, Иван Петрович поинтересовался:

— Ну, как тебе наша докторша?

Гость неопределенно пожал плечами: он ничего не мог сказать о ней, кроме того, что она приличный шофер.

— Зубастая женщина, жалко отпускать такую... А по всему видать, уедет скоро от нас.

— Уедет? Почему?

Иван Петрович махнул рукой:

— Старая песня! У нас, братец мой, так повелось: два-три года пройдет — и новый врач едет, новый агроном... Не держится ученая молодежь на селе. Отрабатывать приезжает, как на поденщину...

— Значит, плохо держит председатель.

Задетый за живое, Иван Петрович быстро возразил:

— Нет, стараюсь держать, условия создаю. Жилье? Пожалуйста, занимай, живи. Питание? Ешь на здоровье, выписывай со склада... Что еще человеку надо? Ты посмотри, красотища-то кругом какая!

Из соседней калитки вышла уже немолодая женщина, до самых глаз повязанная белым платком. В руках она держала решето, доверху наполненное румяными пирожками, булочками, ватрушками.

— Ой, Иван Петрович, уже приехали. Встретили гостечка!

— Встретил, Наталья.

— А мы с Фросей не управились еще. Вот беда-то, вот беда... — Наталья глянула на братьев и с каким-то удивлением воскликнула: — Батюшки, похожи-то как!

— А как же, родные ведь, — небрежно ответил ей Иван Петрович.