Лето-красное

Онлайн чтение книги Посолонь
Лето-красное

Калечина-Малечина[51]Калечина-Малечина — игра. Играют так: берут палочку, ставят торчком на указательный палец и, стараясь удержать ее, приговаривают: «Калечина-Малечина, сколько часов до вечера?» И сам же держащий палочку отвечает: «Один, два, три, четыре…» На каком часе палочка с пальца свалится, столько часов, выходит, и остается до вечера. (АМР) Калечина-Малечина — тоненькая, как палочка, об одном глазе, об одной руке и об одной ноге. Калечина-Малечина — лесная. Братья ее — семь ветров, а восьмой — витной вихрь — ее друг сердечный, который и бьет ее, и треплет, и неверен, постылый. Целую ночь гуляет Калечина в лесу, а на день где-нибудь в плетне сидит и ждет вечера, чтобы снова трепаться. И всякому, кто только ни спросит ее о вечере, непременно скажет: так ждет она с нетерпением вечера. Музыка к тексту написана В. А. Сениловым. (АМР)

Сергею Городецкому

Курица со двора —

Калечина в ворота. [52]Курица со двора, Калечина в ворота — с рассветом важно выступает курица из ворот на улицу, открывая день. Калечина, прогулявшая ночь, измызганная сигает в ворота. «Ку-ри-ца со дво-ра»… — эту фразу надо читать медленно и важно, с приподнятой головой, изображая медлительностью курицын выход, и, сделав небольшую паузу, скороговоркой продолжать: «Калечина в ворота». Точно так же и последние две фразу: «Ку-ри-ца в во-ро-та — Калечина со двора». (АМР)

Заберется Малечина в гибкий плетень,

тоненько комариком песню заведет,

ждет:

«Не покличет ли кто Калечину погадать о вечере?»


У Калечины одна — деревянная нога,

у Малечины одна — деревянная рука,

у Калечины-Малечины один глаз — маленький, да удаленький.

— Калечина-Малечина,

сколько часов до вечера?

Скок Калечина-Малечина с плетня,

подберется вся — прыг-прыг-прыг… 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7!

Да юрк в плетень. Пригорюнится,

тоненько комариком песенку ведет,

ждет:


«Не покличет ли кто Калечину погадать о вечере?»


У Калечины семь братов —

у Малечины семь ветров,

а восьмой неродной — вихорь витной[53]Вихорь витной — свивающий, скручивающий. (АМР) — маленький, да постыленький

— Калечина-Малечина,

сколько часов до вечера?

Вечером врывается, крутит вихрь в лесу,

Вечером Калечине весело в виру[54]Вир — водоворот, крутень. (АМР) .

Ночка по небу лучинки зажжет,

Темная, темную нитку прядет…[55]Темную нитку прядет — ночь, ткущая темную ткань, — древний образ ночи, встречающийся в Гимнах Вед. (АМР)

Курица в ворота —

Калечина со двора.

Черный петух[56]Черный петух — сожжение черного петуха относится к обряду опахивания — очищения села от болезни и нечисти. Подробное и сравнительное исследование этого обряда в книге проф. Е. В. Аничкова «Весенняя обрядовая песня на западе и у славян», ч. I и II, СПб., 1903—1905. Черный петух — поглощает все болезни и нечисть, — символ всех зол и напастей и самой Смерти в противоположность не черному, будимиру, который является символом воскресения, солнца. (АМР)

От недели до недели[57]От недели до недели — с воскресенья до воскресенья, с седмицы до седмицы. (АМР) подоспело лето.

Последняя отлетная птичка прилетела до витого гнездышка. Зацвели белые и алые маки. Голубые цветочки шелкового льна морем разлились по полю. Белая греча запорошила пряным снегом без конца все пути. Встали по тыну, как козыри, золотые подсолнухи. Сухим золотом-стрелками затеплилась липа, а серебряные овсы и алатырное[58]Алатырное — бледно-янтарное; алатырь — легендарный краеседмицы угольный камень. (АМР) жито[59] Алатырное жито — один из примеров «орнаментального» вплетения А. М. Ремизовым в художественный текст мифологических образов и мотивов. Вынося в авторский комментарий весьма спорное толкование слова «алатырь» — «янтарь, греч. электрон, переделанное на татарский лад», приведенное в Словаре В. И. Даля, писатель актуализирует в контексте сказки и основную, мифологическую семантику образа. Так, по А. Н. Афанасьеву, «алатырь-камень есть собственно метафора ясного весеннего солнца» (Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1867. Т. 2. С. 158). Алатырь-камень, «всем камням отец», — один из ключевых образов «Стиха о Голубиной Книге» ( Бессонов П. А. Калики перехожие. М., 1864. Т. 2. С. 313), рассредоточенных в сказочных циклах А. М. Ремизова, но по-прежнему играющих роль пространственно-временных констант мифологически упорядоченного мироздания. раскинулись и вдаль и вширь; неоглядные, обошли они леса да овраги, заняли округ небесную синь и потонули в жужжанье и сыти дожатвенной жажды.

С цветка на цветок, с травки на травку день до вечера перелетает пчелка, несет праздники[60]Пчелка несет праздники — воск для церкви и мед для пиров. (АМР) .

И не упасть первой росе, а уж щелкает, звонко хлопает в воздухе кнут, звякают коровьи колокольчики — гонят стадо.

А за стадом высоко, как дым, подымается пыль вдоль по улице.

И они чахлые и заморенные — Коровья смерть[61]Коровья смерть — чума на скот. (АМР) да Веснянка-Подосенница[62]Веснянка-Подосенница — весенняя и осенняя лихорадка. (АМР) с сорока сестрами пробегают по селу, старухой в белом саване, кличут на голос.

Много они натворили бед — съешь их волк! — то под тыном прикинется — Подтынница, то на дворе пристягнет — Навозница, то соскочит с веретена да заскочит в пряху — Веретенница, то выскочит с болотной кочки — Болотница[63]Подтынница, Навозница, Веретенница, Болотница и др. — названия сорока сестер-лихорадок. (АМР) : им бы портить скотину, вынимать румянец из белого лица, вкладывать стрелы в спину, крючить на руках пальцы, трясьмя трясти тело.

И не гулянье от них ребятишкам: не век же голопузым носить на себе змеиного выползка[64]Носить змеиного выползка — помогает от лихорадки; носить надо месяц, не снимая ни на ночь, ни в бане; выползок — змееныш, выползший из норы. (АМР) .

Но и нечисть знает черед.

Собирается нечисть зноем в полдень к ведьмаку Пахому, — Пахома изба на краю села: там ей попить, там ей поесть.

В курнике петух взлетает на насест, схватившись с места, как шальной, кричит по селу. Кричит петух целые ночи, несет змеиные спорыши[65]Спорыши — петушиные яйца, если петух возьмется яйца нести. (АМР) , напевает, проклятый, на голову от недели до четверга. Сам Пахом-ведьмак об эту пору в печурке возится, стряпает из ребячьего сала свечу[66]Стряпает из ребячьего сала свечу — этой свечой можно усыпить; когда такая свеча зажжена, бери все что угодно, никто не проснется; сало надо обязательно из живого человека. (АМР) , — той свечой наведет колдун мертвый сон на человека и на всякую Божию тварь. Джурка, Пахомова дочка, не смыкая глаз, летает перепелкой, собирает золотой гриб [67]Золотой гриб — помогает от всех болезней. (АМР) .

Так от недели до четверга.


В четверг в полночь на пятницу подымается на ноги все село.

С шумом врываются в Пахомов курник[68]Курник — курятник. (АМР) , чадят зажженными метлами, ловят черного петуха.

Изловили черного петуха и с петухом идут на другой край села.

Алена верхом на рябиновой палке с мутовкой[69]Мутовка — палочка с рожками на конце для пахтанья, взболтки и чтобы мешать. (АМР) на плече, нагая, впереди с горящим угольком, за Аленой двенадцать девок с распущенными волосами в белых рубахах, с серпами и кочергами в руках и другие двенадцать с распущенными волосами, в черных юбках держат черного петуха.

А за ними ватагой и стар и мал.

Шумя и качаясь[70]Шумя и качаясь — очистительная сила огня. (АМР) , вышли девки за село, запалили угольком[71]С горящим угольком — очистительная сила дыма. Такое же значение имеют качели. (АМР) сложенный в кучу назем[72]Назем — навоз. (АМР) , трижды обнесли петуха вокруг кучи.

Тут выхватила Алена от девок петуха и, высоко держа над головой черноперого, пустилась с петухом по селу, забегая к каждой избе, мимо всех клетей с края на край.

С пронзительным криком, с гиканьем погнались за ней и белые и черные девки.

— А, ай, ату, сгинь, пропади, черная немочь!

Рвется черный петух, наливаются кровью глаза, колотится черное сердце.

Обежав все село, бросила Алена петуха в тлеющий назем.

Кинули за ним девки хвороста, сухих листьев, — и вспыхнул костер, с треском взвились листья и неслись, жужжа, как красные жучки, — неслись красные перья, завивались в косицы, и красная голова пела зимовые песни.

— Сгинь, сгинь, пропади, черная немочь! — Скачут вкруг костра хороводом и черные и белые девки, притопывают, приговаривают, звенят в косы, бьют в чугуны, пока не ухнет красная голова, не зашипит уж больше ни одно красное перышко.


Сонной сохой по селу протянулась дорога, белая от высокого месяца. На месяце все по-прежнему подымал на вилы Каин Авеля[73]На месяце подымал на вилы Каин Авеля — народное объяснение лунных пятен. (АМР) .

Шатаясь, шел по вымершему селу ведьмак Пахом, хватался за верею, дыхал гарным петушьим духом[74]Дыхал гарным петушьим духом — горелым, пережженным, выжженным огнем, гарью. (АМР) .

У Аленина двора со двора в ночевку бежит кот; ударил его Пахом посередь живота, сел на него, подкатил, как месяц, к окну, глазом надел на Алену хомут[75]Надел на Алену хомут — испортил, наслав грудную болезнь: одышку, удушье. (АМР) , шептал в ее след:

— Чтоб у нее, у миленькой, и спинушка и брюшенько красным опухом окинулись и с зудом.

Притрепался ведьмак, поманул зарю, иссяк, как дым: волю снимать, неволю накладывать.

Не дождалась Джурка отца, поужинала. Поужинав, обернулась в галочку, полетела за речку росицу пить. Занялась заря.

Богомолье

Петька[76] Петька — персонаж, кочующий из одного ремизовского произведения в другое. Так, он становится главным героем рассказа «Петушок» (1911), сцена его гибели повторяется в эпизоде «избиения младенцев» из апокрифа «Рождество» (Путь. 1927. № 6 (январь). С. 11)., мальчонка дотошный, шаландать[77]Шаландать — шататься, шалить; шаланда — парусное судно. (АМР) куда гораздый, увязался за бабушкой на богомолье.

То-то дорога была. Для Петьки вольготно[78]Вольготно — хорошо, легко, удобно, свободно. (АМР) : где скоком, где взапуски, а бабушка старая, ноги больные, едва дух переводит.

И страху же натерпелась бабушка с Петькой и опаски, — пострел, того и гляди, шею свернет либо куда в нехорошее место ткнется, мало ли! Ну, и смеху было: в жизнь не смеялась так старая, тряхонула на старости лет старыми костями. Умора[79]Умора — умора да и только, т. е. такое состояние, при котором умираешь со смеха. (АМР) давай разные разности выкидывать: то медведя, то козла начнет представлять, то кукует по-кукушечьи, то лягушкой заквакает. И озорничал немало: напугал бабушку до смерти.

— Нет, — говорит, — сухарей больше, я все съел, а червяков, хочешь, я тебе собрал, вот!

«Вот тебе и богомолье, — полпути еще не пройдено, Господи!»

А Петька поморочил, поморочил бабушку да вдруг и подносит ей полную горсть не червяков, а земляники, да такой земляники, все пальчики оближешь. И сухари все целы-целехоньки.

Скоро песня другая пошла. Уморились странники. Бабушка все молитву творила, а Петька «Господи помилуй» пел.

Так и добрались шажком да тишком до самого монастыря. И прямо к заутрене попали. Выстояли они заутреню, выстояли обедню, пошли к мощам да к иконам прикладываться.

Петьке все хотелось мощи посмотреть, что там внутри находится, приставал к бабушке, а бабушка говорит:

— Нельзя, грех!

Закапризничал Петька. Бабушка уж и так и сяк, крестик ему на красненькой ленточке купила, ну помаленьку и успокоился. А как успокоился, опять за свое принялся. Потащил бабушку на колокольню колокол посмотреть. Уж лезли-лезли, и конца не видно, ноги подкашиваются. Насилу вскарабкались.

Петька, как колокольчик, заливается, гудит, — колокол представляет. Да что — ухватился за веревку, чтобы позвонить. Еще, слава Богу, монах оттащил, а то долго ли до греха.

Кое-как спустились с колокольни, уселись в холодке закусить. Тут старичок один, странник, житие пустился рассказывать. Петька ни одного слова мимо ушей не проронил, век бы ему слушать.

А как свалила жара, снова в путь тронулись.

Всю дорогу помалкивал Петька, крепкую думу думал: поступить бы ему в разбойники, как тот святой, о котором странник-старичок рассказывал, грех принять на душу, а потом к Богу обратиться — в монастырь уйти.

«В монастыре хорошо, — мечтал Петька, — ризы-то какие золотые, и всякий Божий день лазай на колокольню, никто тебе уши не надерет, и мощи смотрел бы. Монаху все можно, монах долгогривый».

Бабушка охала, творила молитву.


1905

Купальские огни[80]Купальские огни — канун Иванова дня, с 23 на 24 июня. (АМР) Купальские огни — Ночь на Рождество Иоанна Предтечи, совпадающая с календарным летним солнцеворотом, сохраняет черты центрального из солнечных или огненных славянских праздников ( Потебня А. А. О купальских огнях и сродных с ними существах. Харьков, 1914). Огонь (купальский огненный цветок папоротника) выступает в Купальскую ночь амбивалентной силой, одновременно покровительствующей и губительной, отсюда столь важную роль начинает играть у А. М. Ремизова мотив «зарочного клада», открывающегося только через чью-либо смерть, и сказка превращается в Навий пир.

Закатное солнце, прячась в тучу, заскалило зубы[81]Солнце заскалило зубы — черт дочку замуж выдает, — так говорится, когда светит солнце и в то же время идет дождь. (АМР) — брызнул дробный дождь. Притупил дождь косу, прибил пыль по дороге и закатился с солнцем на ночной покой.

Коровы, положа хвост на спину, не мыча, прошли. Не пыль — тучи мух провожали скот с поля домой.

На болоте болтали лягушки-квакушки.

И дикая кошка — желтая иволга унесла в клюве вечер за шумучий бор, там разорила гнездо соловью, села ночевать под черной смородиной.

Теплыми звездами опрокинулась над землей чарая[82]Чарая — носящая в себе чары. (АМР) Купальская ночь.

Из тенистых могил и темных погребов встало Навье[83]Навье, навы — мертвецы, покойники, выходцы с того света; нава — смерть. (АМР) .

Плавали по полю воздушные корабли. Кудеяр-разбойник стоял на корме, помахивал красным платочком. Катили с погостов погребальные сани. Сами ведра шли на речку по воду. В чаще расставлялись столы, убирались скатертями. И гремел в болотных огнях Навий пир мертвецов.

Криксы-вараксы[84]Криксы-вараксы — мифическое существо, олицетворение детского крика. Если ребенок кричит, надо нести его в курник и, качая, приговаривать: «Криксы-вараксы! идите вы за крутые горы, за темные лесы от младенца такого-то». Крикса — плакса. Варакса — пустомеля. Вараксать — вахлять, валять. (АМР) скакали из-за крутых гор, лезли к попу в огород, оттяпали хвост попову кобелю, затесались в малинник, там подпалили собачий хвост, играли с хвостом.

У развилистого вяза растворялась земля, выходили из-под земли на свет посмотреть зарытые клады. И зарочные три головы[85]Зарочные три головы и т. д. — зарекать, запрещать. Обыкновенно клады зарывались с зароком, чтобы, скажем, погибло три человека и сто воробьев и тогда пускай дается клад в руки. (АМР) молодецких, и сто голов воробьиных, и кобылья сивая холка подмаргивали зеленым глазом, — плакались.

Бросил Черт свои кулички[86]Кулички — кулича, выкорчеванный лес; поговорка возникла при первом корчевании, когда на таких выселках поселялись, и имелась в виду отдаленность. См.: С. Максимов. Крылатые слова. СПб., 1890. (АМР) , скучно: небо заколочено досками, не звонит колокольчик, — поманулось рогатому погулять по Купальской ночи. Без него и ночь не в ночь. Забрал Черт своих чертяток, глянул на четыре стороны, да как чокнется[87]Чокнется — чек, бух, хлоп, стук, бряк, шлеп — звук удара. (АМР) обземь, посыпались искры из глаз.

И потянулись на чертов зов с речного дна косматые русалки; приковылял дед Водяной, старый хрен кряхтел да осочьим корневищем помахивал, — чтоб ему пусто!

Выползла из-под дуба-сорокавца[88]Дуб сорокавец — древний дуб. (АМР) , из-под ярого руна сама змея Скоропея[89]Скоропея — скорпий, идол Скоропит. Scorpio. (АМР) . Переваливаясь, поползла на своих гусиных лапах, лютые все двенадцать голов — пухотные, рвотные, блевотные, тошнотные, волдырные и рябая и ясная катились месяцем. Скликнула-вызвала Скоропея своих змей-змеенышей. И они — домовые, полевые, луговые, лозовые, подтынные, подрубежные приползли из своих нор.

Зачесал Черт затылок от удовольствия.

Тут прискакала на ступе Яга. Стала Яга хороводницей. И водили хоровод не по-нашему.

— Гуш-гуш[90]Гуш-гуш, хай-хай — восклицание на отогнание беса. (АМР) , хай-хай, обломи тебя облом![91]Облом — нечистый, дьявол. (АМР) — отмахивался да плевал заплутавшийся в лесу колдун Фаладей, неподтыканный[92]Неподтыканный — независимый и неприкосновенный. Тронь-ка, попробуй, он тебе даст! (АМР) старик с мухой в носу[93]С мухой в носу — колдун. В Белоруссии о колдуне говорят: «У него мухи в носе». Нечистая сила охотно превращается в мух. Выражение про человека, что он «с мухой» означает, что тот человек находится в опьянении. Водка — кровь Сатанина. См.: П. Тиханов . Брянский говор. Сб. Отд. Рус. яз. и Словес. Имп. Акад. наук, т. LXXVI, № 4. (АМР) .

А им и горя нет. Защекотали до смерти под елкой Аришку, втопили в болото Рагулю — пошатаешься! ненароком задавили зайчонка.

Пошла заюшка собирать подорожник: авось поможет!

С грехом пополам перевалило за полночь. Уцепились непутные, не пускают ночь.

Купальская ночь колыхала теплыми звездами, лелеяла.

Распустившийся в полночь купальский цветок горел и сиял, точно звездочка.

И бродили среди ночи нагие бабы — глаз белый, серый, желтый, зобатый, — худые думы, темные речи.

У Ивана-царевича в высоком терему сидел в гостях поп Иван. Судили-рядили, как русскому царству быть, говорили заклятские слова. Заткнув ладонь за семишелковый кушак, играл царевич насыпным перстеньком, у Ивана-попа из-под ворота торчал козьей бородой чертов хвост.

— Приходи вчера![94]Приходи вчера — говорит против действия живой злоехидной силы. См.: С. Максимов . Крылатые слова. (АМР) — улыбался царевич.

А далеким-далеко гулким походом[95]Гулким походом — ходом. (АМР) гнался серый Волк, нес от Кощея живую воду и мертвую.

Доможил-Домовой толкал под ледящий бок — гладил Бабу-Ягу. Притрушенная папоротником, задрала ноги Яга: привиделся Яге на купальской заре обрада[96]Обрада — желанный. (АМР) — молодой сон.

Леший крал дороги в лесу да посвистывал, — тешил мохнатый свои совьи глаза.

За горами, за долами по синему камню бежит вода, там в дремливой лебеде Сорока-щектуха[97]Сорока-щектуха — щекотуха. В одном заговоре говорится: «От всякой злой птицы, сороки-щектухи, от черного ворона». (АМР) загоралась жар-птицей.

По реке тихой поплыней[98]Тихой поплыней — тихо плывя. (АМР) плывут двенадцать грешных дев[99] Двенадцать грешных дев — истоки и семантика образа весьма туманны. И. П. Сахаров приводит при описании обряда опахивания, избавления от «коровьей смерти» одно из ритуальных заклинаний, отражающее фактическую сторону обряда:

От Океан-Моря глубокого,

От лукоморья ли зеленого

Выходили двенадесять дев…

И клали велик обет

Дванадесять дев:

Про живот, про смерть,

Про весь род человечь…

(Цит. по кн. Сахаров И. П. Сказания русского народа. М., 1989. С. 243). Мифологической обработкой данного обряда становится в «Посолони» «Черный петух». Однако можно предположить, что двенадцать дев, получающих, согласно обрядовым законам, право на лишение жизни всякой твари, которая попадется им на пути, появляются уже в Купальскую ночь в соседстве с иссушающей сердца алой Вытарашкой и замыкают собой плеяду восставших губительных сил., белый камень алатырь, что цвет, томно светится в их тонких перстах.

И восхикала лебедью алая Вытарашка[100]Вытарашка — олицетворение любовной страсти, лишающей человека рассудка: ее ничем не возьмешь и в черную печь не угонишь, как выражается один заговор на присуху. См.: Д. Зеленин . Отчет о диалектологической поездке в Вятскую губернию. Сб. Отд. Рус. яз. и Словес. Имп. Акад, наук, т. LXXVI, № 2. (АМР) Вытарашка — также название вечно тревожашегося, мечущегося человека. (АМР) , раскинула крылья зарей, — не угнать ее в черную печь, — знобит неугасимая горячую кровь, ретивое сердце, истомленное купальским огнем.

Воробьиная ночь[101]Воробьиная ночь — так называется грозная ночь с сплошною молнией, когда лишь под утро разражается ливень. Эта ночь представляется воробьиной свадьбой, на которой невеста-воробушка перед венцом причитывает. (АМР) Фольклорная символика сказки подробно описана в статье С. Н. Доценко «Воробьиная ночь» А. М. Ремизова (Русская речь. 1994. № 2. С. 103—107). Воробьиная ночь — в центральной части России «воробьиные» или «рябиновые» ночи соотносились ранее с праздником Успения Богоматери (15 августа ст. ст.). В народных представлениях о «воробьиных ночах» находит наиболее полное выражение фольклорная символика воробья как птицы, связанной с культом Перуна и олицетворяющей собой молнию, оплодотворяющую землю, вследствие чего воробью приписывается ряд оплодотворяющих функций и он начинает играть магическую роль в аграрно-продуцирующих культах и ритуалах. Этим объясняется и частое упоминание воробья и воробьихи в свадебных песнях и причитаниях, и уподобление Ремизовым, вслед за народной традицией, грозы — свадьбе. Так, образ воробушки-невесты встречается в песнях из собрания В. П. Шейна, известных Ремизову ( Шейн В. П. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках и легендах и т. п. Спб., 1900).

Валили валом густые облака, не изникали, — им сметы нет. За облаками возили копы[102]Копы — копны. (АМР) , и туча шла за тучей, как за копой веселая копа, поскрипывали колеса.

Ветром повеяло б, грянул бы гром! Не веяли ветры, не крапнул дождик.

Ни звериного потопу, ни змеиного пошипу.

В тихих заводях[103]В заводях — заводь, затон — мелкий речной залив. (АМР) лебеди пели.

И разомкнулось тридевять золотых замков, раскуталось тридевять дубовых дверей — туча за тучу зашла — затрещало, загикало, свистело, гаркало.

Воробушки [104]Воробушки — олицетворение молний. (АМР) — ночные полуночники, выпорхнув, кинулись по небу летать.

Ковал кузнец воробьиную свадебку, ковал крепко-накрепко, вечно-навечно, — не рассушить ее солнцем, не размочить дождем, не раскинет ветер, не расскажут люди.

Ковал кузнец Кузьма-Демьян[105]Кузнец Кузьма-Демьян — Брак представляется ковкою. (АМР) вековой венок.

И стала перед невестою-воробушкой чужая сторона, не изюмом, горем усаженная, не травой, слезами покрытая.

Узлюлекнула[106]Узлюлекнула — воскликнула, возрыдала. (АМР) воробушка:

— Понеситесь вы, ветры, с высоких гор! Подуйте, ветры, на звонки колоколы! Вы ударьте, звонки колоколы, по сырой земле, расшатайте пески, раздвоите сыру землю на могиле матери. Вы сшибите, звонки колоколы, гробову доску! Сдуйте тонко-белое полотенце! Разомкните руки матери, раскройте глаза ее, поставьте ее на ноги. Не придет ли она, не прилетит ли к моему дню, к часу великому.

Летали воробушки, прятались-тулились рахманные под небесные ракиты, под мосты калиновые, нагуливались воробушки до любви[107]До любви — досыта, до полного удовольствия. (АМР) .

Раскунежились, пошли они пляс плясать вприсядку, квасили, жарили друг дружку по носам. Один воробей в трубу скаканул, другой воробей в колодец упал, третий воробей невесть что наделал.

И падали кто как попало, бесхвостые, бесклювые, с неба на землю, — навалили горы воробьевые[108] Горы воробьевые — характерный образ народных песен и причитаний. См., например, в собрании Соболевского:

Ах вы, горы, горы Воробьевские!

Породили, горы, бел горюч камень…

(Соболевский А. И. Великорусские народные песни. Спб., 1895. Т. 1. № 362, № 365).. И ничего-то не родила гора, родила Воробьева гора один бел-горюч камень.

Заныло сердце, как малое дитятко:

— Родимая моя матушка! Что же ты ко мне не подшатнешься? Призагуньте, призамолкните! Расступитесь, пропустите! Подшатнись-ка ты, посмотри на меня…

Засвирило все небо[109]Засвирило все небо — застонало. (АМР) , красно, что жар.

Раскачён жемчуг — васильковая слеза катится на грудь, с груди на траву.

Перекати-поле[110]Перекати-поле — название растения; иначе — бабий ум, кучерявка. (АМР) унесла слезу.

Не разжалила[111]Не разжалила — не разжалобила. (АМР) невеста сердце матери: знать, отводила она волю, отнежила негу, открасовала свою девичью красу?

Сердце матери оборотливо, сердце матери обернется, — даст великое благословение.

И раскрылась могила, — стала мертвая.

А там разбили сорок сороков, тридцать три бочки, — и хлынуло пиво-мед пьяное-распьяное.

Все поля и луга, леса, перелески, заборы и крыши до корня смочены.


Первые петухи пропели — полночь прошла. И вторые петухи пропели — перед зарей. И третьи петухи пропели — на самой заре.

А они, неугомонные, справляли великий запой, хмельные ворушили, с пьяных глаз вили воробушки не воробьиное — гнездо ремезовое[112]Гнездо ремезово — за искусство вить гнездо ремез зовется первой пташкой у Бога; гнездо кошелем. (АМР) .

Догорела четверговая страстная свеча[113]Догорела страстная свеча — четверговая, зажигается во время грозы, чтобы оградить дом от молнии. (АМР) Четверговая страстная свеча — свеча, которая зажигается каждым из присутствующих в православном храме во время чтения двенадцати отрывков из Евангелий вечером Страстного четверга. Свеча сохраняется негасимой до порога дома и в народно-бытовой христианской традиции приобретает функции всевозможных оберегов., закурились избы, — волоком от трубы до трубы стлались книзу сизые дымы.

Поросятки-викуны[114]Поросятки-викуны — викать, визжать. (АМР) рылись под грушей в сладких падалках[115]В падалках — в упавших с дерева фруктах-скороспелках. (АМР) , а их была целая груда — непочатый край.

Борода[116]Борода — «Завивание бороды» Велесу (Волосу), Спасу Илье, Николе или Козлу — древний жатвенный языческий обряд, совершавшийся в последний день жатвы, называемый дожинками, зажинками, обжинками. См.: А. Н. Афанасьев . Поэтические воззрения славян на природу, т. II. М., 1866—1869. На Ильин день — 20 июля начинают зажинать рожь. Связь зажинок с Козлом — А. А. Потебня («Объяснения малорусских и сродных народных песен». Варшава, 1887) объясняет тем, что распространенному верованию почти всех европейских народов «душа нивы есть козло — или козообразное существо (как фавн, Сильван), преследуемое жнецами и скрывающееся в последний несжатый пук колосьев или в последний сноп». (АМР)

С горки на горку, от ветлы до ветлы примчался ильинский олень, окунул рога в речке[117]Ильинский олень окунул рога в речке — по народному поверью на Ильин день прибегает к реке олень и мочит свои рога и оттого вода холоднеет. (АМР) , — стала вода холоднее.

Тын зарастает горькой полынью, не видать перелаза.

В садах наливается яблоко: охота ему поспеть к Спасову дню.

И шумя висят, призаблекнувши, листья. Утомленные, клонятся никлые ветви.

Щебетливая птичка научает дитят перелетному делу. Один у нее лад на все прилучья[118]На все прилучья — на все случаи. (АМР) :

— Скоро в путь опять![119]Скоро-им-в-путь-опять — такая же птичья скороговорка, как перепелиное: «спать-пора!» или «пить-пийдем!» (АМР)

Дождется ль рябина студеных дней, нарядная, опустила она свои красные бусы к земле.

Шумный колос стелет по ниве сухое время.

На проходе страда. Подоспели дожинки.

Дожинают и вяжут последний сноп.

Уж кличут на Бороду.


И потянулся народ — белый мак — по селу на жнивье.

А Борода стоит, развевается, золотая, разукладная, много янтаря в ней, много усика долгого, тонкого, острого, как серп.

— Завивать, завивать бородушку!

Разогнули солому, посыпают земли: пусть мать — сыра земля покроет ее материнской пеленой на красное годье[120]На красное годье — время. (АМР) , на новое лето, на веселый дород.

— Нивка, отдай мою силу![121]Нивка, отдай мою силу! — «Нивка-нивка! отдай мою силку. Что я тебя жала, силку роняла!» (АМР) — причитает-приговаривает жнея, красивая молодка Василиса в длинной белой рубахе с серпом на плече.

И катается молодка по жнивью, просит и молит свою ниву.

Несут девки межевые васильки, подвивают васильками Бороду, расцвечивают ее васильками — крестовой слезой. И кругом, как ковер, васильки.

Собрала Борода людей вместе, — поднялось на всю ниву веселье.

Запалили солому, заварилась отжинная каша.

— Нивка, отдай мою силу!

И идут хороводом вокруг Бороды, ведут долгие песни, перевиваются долгие песни пригудкой[122]Пригудка — прибаутка. (АМР) , и опять на широкий разливной лад хороводы.

Село за орешенье солнце, тучей оделась заря.

А Борода в васильках разгорается.

Берет коновода пляс.

Бросила молодка серебряный серп, подсучила рукава, сбила подпояску да из кона, пустилась в пляс.

Звенел ее голос, звенела песня.

Катил за облаками Илья, грохотал Громовник на своей колеснице, аж поджилки тряслись.

И сбегался хоровод, разбегался, отклонившись назад, запрокинув голову, — это ласточки быстро неслись по земле, черкая крыльями.

Седой ковыль, горкуя голубем[123]Горкуя голубем — воркуя голубем. (АМР) , набирался гульбы, устилал, шевелил, шел по полю дальше и дальше за покосы, за болото, за зарю.

И зарей ничего так не слышно, только слышно, только слышно, только слышно, только чутко:

— Нивка, отдай мою силу!


От четырех птиц — железных носов[124]От четырех птиц — железных носов — в одном охотничьем заговоре говорится: «Стоит в чистом поле дуб, на том дубе четыре птицы — железные носы». (АМР) От четырех птиц железных носов — ср. встречающийся далее в цикле «К Морю-Океану» образ «Птицы с одним железным клювом на тонкой шее без головы». Образы эти, с одной стороны, уходят своими корнями в народную эсхатологию, где одним из наиболее зрелищных апокалиптических образов становится карающая птица Главина:

Сошлю на вас споядателей,

Птицу Главину, крылья орлины,

Крылья орлины, ноги железныя,

Власы на них женския:

Расточат вашу кровь христианскую.

(Цит. по кн.: Федотов Г. П. Стихи духовные. М., 1991. С. 48.) Вместе с тем в эсхатологических образах А. М. Ремизов выделяет черты игрушечности, механистичности, чем в значительной степени лишает их устрашающей семантики., из-за темных каточин[125]Из-за темных каточин — ложбин. (АМР) вышла молодая медведица посмотреть на Бороду.

Купена-лупена[126]Купена-лупена — волчья трава, сорочьи ягоды. (АМР) стращала медведицу тремя пальцами, ровно дите рогатой козой.

Вындрик-зверь[127]Вындрик-зверь — Индрик-зверь — мифический зверь, Индра ходит под землею, как солнце на небе. В Голубиной книге рассказывается об этом звере, о властителе подземелья и подземных ключей, а также как о спасителе вселенной во время всемирной засухи, когда он рогом выкопал ключи и пустил воду по рекам и озерам. Индрик угрожает своим поворотом всколебать всю землю. Так рассказывается о нем в древних стихах, но в более поздних христианских зверь укрощен: он живет семьянином и молится Богу, а от поворота его колышется только его родная гора, да кланяются ему прочие звери. Индрик-зверь — мать зверям. См.: П. А. Бесонов . Калики перехожие, т. I. М., 1861. (АМР) стремглав бежал за сине море.

И горел хоровод, пока солнце взошло.

Кикимора

На петушке ворот, крутя курносым носом, с ужимкою крещенской маски, затейливо Кикимора[128]Кикимора — существо проказливое, озорное. На севере любят Кикимору, и она дурного ничего не делает, там она почетная гостья: без нее и пир не в пир. На юге другое, там она родная сестра Полудницы, а Полудницы не очень-то ласковы. Встретишь Полудницу, она тебе загадку загнет, да такую, что век не разгадаешь. Ну и пропал — защекочет до смерти. См.: Ф. И. Буслаев . Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Спб., 1861; И. П. Сахаров . Сказание русского народа. Спб., 1885. (АМР) уселась и чистит бережно свое копытце.


— Га! — прыснул тонкий голосок, — ха! ищи! а шапка вон на жерди… Хи-хи!.. хи-хи! А тот как чебурахнулся, споткнувшись на гладком месте!.. Лебедкам-молодухам намяла я бока… Га! ха-ха-ха! Я Бабушке за ужином плюнула во щи, а Деду в бороду пчелу пустила. Аукнула-мяукнула под поцелуи, хи!.. — Вся затряслась Кикимора, заколебалась, от хохота за тощие животики схватилась.

— Тьфу, ты, проклятая! — отплевывался прохожий.


— Га! ха-ха-ха! — И только пятки тонкие сверкнули за поле в лес сплетать обманы, причуды сеять и до умору хохотать.


1903


Читать далее

Лето-красное

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть