Онлайн чтение книги Поумнел
VI

В начале восьмого пили кофе и курили в будуаре хозяйки.

Кроме губернатора, был тут и другой гость, несколько опоздавший к обеду, некто Ахлёстин, Степан Алексеич, чином отставной гвардии штаб-ротмистр, холостяк лет под пятьдесят. Плотно остриженная, еще не седая голова его давала ему вид очень нестарого человека — и маленькая бородка, и короткая жакетка, и светлый атласный галстук. Он одевался по-заграничному. В России жил он только по летам; на этот раз запоздал и хотел остаться на выборы. Он уже больше двадцати лет проживал на юге Европы, не служил, не искал службы и досуги свои употреблял на то, что сочинял проекты по вопросам русского государственного хозяйства и управления, задевал и общие социальные темы, печатал брошюры по-французски и по-русски, рассылал их всем "власть имеющим" на Западе и в России. Его считали везде чудаком; иные думали, что подо всем этим таится нечто другое, чего, в сущности, не было… Он никого не дурачил.

И теперь, за кофеем, Ахлёстин, немного запинаясь в речи, высоким голосом, с манерой говорить москвича, на которую житье за границей не повлияло нисколько, рассказывал про то, каким он особам разослал последнюю брошюру: "О возможных судьбах Европы в виду грядущих социальных переворотов и неизбежных войн".

— На Западе двое мне, как порядочные люди, ответили… настоящими письмами, — весело крикнул он. — Остальные… благодарили.

— А сколько вы разослали экземпляров? — спросил губернатор.

— Да уж, ей-богу, не помню… В одной России штук триста. Так по адрес-календарю и валял!

— И, разумеется, у нас все промолчали?

— То есть, pardon, Антонина Сергеевна! — хоть бы плюнул кто.

— Ну, а эти двое европейцев? — возбужденно допрашивал старичок.

Хозяин дома сидел поодаль и неопределенно улыбался.

— Покойник Биконсфильд и дон Педро.

— Император Бразилии?

— Он самый.

— Зато какова парочка!

— Да! Дизраэли даже удивил меня. "Совершенно, — пишет, — согласен с вашим взглядом". А я насчет Индии предлагаю примирительную систему. "Всем великим нациям, говорю я, будет достаточно дела в тех странах, где они призваны господствовать".

Хозяин продолжал молчать и отхлебывать из маленькой плоской чашки черный, очень крепкий кофе. В глазах его мелькала улыбка. Он слушал гостя и думал полуиронически, полусерьезно о том, какую роль играют у нас проекты и докладные записки там, в Петербурге, где всякий «чинуш» норовит отличиться, бьет тревогу, доказывает неминуемую гибель общества, если не послушают его.

Худощавая, своеобразная фигура Ахлёстина выделялась перед ним на фоне кресла, обитого светлою старинною материей. Он часто двигал свободною правою рукой: лицо его смеялось, а в глазах была какая-то смесь мечтательности и юмора с чисто русским оттенком.

"Мне, мол, все равно; я не бьюсь ни из чинов, ни из окладов… Пускай на меня свысока смотрят все власть имеющие".

И он тотчас же прибавил, точно возражая кому-нибудь из присутствующих:

— Я ни к какой кучке не принадлежу!.. Одни считают меня ретроградом, чуть не ярым крепостником, другие — тайным нигилистом… Кто-то даже Каталиной обозвал… хе-хе-хе!

Смех у него был высокий, детский. Губернатор тихо рассмеялся вслед за ним.

— Ей-богу! Все личину носят и тянут только в свою сторону, а я так рассуждаю: пусть в моих немудрых писаниях много вздору; но если есть хоть крупица дела на пользу общую и этою крупицею воспользуется кто-нибудь власть имеющий, больше я ничего и не желаю. Надо понять, я стою за поднятие того сословия, в котором родился, только затем, чтобы всем было хорошо, чтобы народ не нес лишних тягостей, не пропился и не избаловался бы в лоск.

— Трудно, — выговорил губернатор, как бы думая про себя, — очень трудно, — протяжно повторил он, — влезть в кожу мужика, в то, что он должен выбить из земли сохой или заступом.

Его добрые, затуманенные глаза обратились к Антонине Сергеевне; она встрепенулась и быстро кивнула ему головой.

Из троих собеседников ему больше всего она верила, к нему была ближе душой. Мужа она совсем не чувствовала сегодня, в этом разговоре, и давно уже не слыхала, чтобы он высказался прямо, смело, как прежде… Его блуждающая улыбка и уклончивая молчаливость смущали и печалили ее.

Во взгляде старичка она прочла признание человека с сердцем, которому долгая губернаторская служба дала отличное знание того, как выбиваются, по уездам, годами накопившиеся недоимки. Она вспомнила, что раз в этом же будуаре он сильно повел правым плечом и у него вырвалось восклицание:

— Вот на это и клади всю душу! Выбивай недоимки!

И с каждым годом все хуже и хуже!

Даже Ахлёстин, — она считала его все-таки защитником сословных взглядов, — казался ей искреннее и цельнее Александра Ильича. Она не могла отличить в нем привычки к известного рода дилетантству от убежденности человека, имеющего свои взгляды, способного вдумываться в судьбы всего человечества и своей родины. Брошюр его она не читала.

— Да почему же вы думаете, генерал, — вдруг еще веселее заговорил Ахлёстин, — что я не проходил через настоящую мужицкую работу?.. И очень! Позвольте вам рассказать один такой эксперимент. Давненько это было. Я уже вышел в отставку и гостил у тетки, в деревне… Знаете, тогдашнею модой насчет хождения в народ я не зашибался.

Эту фразу он сказал просто, между прочим, но Антонину Сергеевну кольнуло, и она не могла не взглянуть в сторону мужа. Тот сидел с неподвижным лицом и с тою же усмешкой на тонких губах.

"Он даже забыл про это, — с горечью подумала она, — или уже привык носить маску?"

— Нет, не зашибался, — повторил рассказчик. — А с мужиками ладил, ничего. Ну, и времени много было свободного. У тетки копали пруд. И плотину надо было соорудить здоровую… А главное, копать… Пришли землекопы… Артель человек в восемь — десять. Я с ними в знакомство вступил… "Тары-бары… Хорош табачок"… Хожу, посматриваю, как они действуют… И, знаете, на третий, кажется, день разобрала меня охота… Отчего мне не поработать?.. Только чтобы до конца довести вместе с ними…

— И выдержали? — с живостью спросил губернатор.

— И выдержал! Пиджак и штиблеты с себя поснимал, даже волосы ремешком пристегнул… Вставал с петухами, ел с рабочими из одной чашки, — еще пост Петровский пришелся, — хлеб, лук, каша с конопляным маслом, тюря… Отлично!.. И поверите, когда к концу первой недели перестало в пояснице ныть и руки я достаточно намозолил, — такое, я вам скажу, душевное настроение… Никогда в жизни ничего подобного не испытывал! Ей-богу!.. Это что-то совсем особенное… Одна забота, одна мысль — вот этот пласт земли уничтожить, а потом третий… И верх благополучия — все выкопать, плотину утрамбовать в наилучшем виде и воды напустить!..

— Так уж это помещичье чувство! — перебил губернатор.

— Ни Боже мой!.. Я все забывал: кто я, где живу… что барин я, гвардии штаб-ротмистр, племянник помещицы… Мало того, всякие дела там, в Европе!.. В то время Испания в ходу была… Королева Изабелла, генерал Прим, кортесы, потом претенденты на престол… Все это вдруг показалось мне такою пустяковинкой! Работа!.. Одна работа!.. Вот какая притча!

— И вы уверены, что и землекопы так же чувствовали? — не сдавался губернатор.

— Непременно! Нельзя иначе чувствовать, когда работа держит вас в своих клещах!.. Лучшего душевного настроения нет и быть не может!

— Однако вы в нем не остались?

— Это уже другой вопрос, ваше превосходительство! Всякому свое… Что вы, Александр Ильич, на это скажете?

— А скажу то, что надо через это пройти, но не затем, чтобы забывать обо всем другом…

"О чем?" — стремительно спросила про себя Антонина Сергеевна и сдержала желание посмотреть на мужа.

Ахлёстин начал уже прощаться, торопливо, точно он опоздал куда. Его удерживали. Он объявил, что должен в Москву, с вечерним поездом, и, уходя, в дверях сделал дурачливую мину и сказал:

— Все корректура донимает. Приятелям нельзя поручить, наврут!

Хозяин пошел его провожать. Губернатор перешел со своего кресла на диван, поближе к Антонине Сергеевне.