Онлайн чтение книги ПОВЕСТЬ О ДУПЛЕ УЦУХО-МОНОГАТАРИ часть 1
Глава I. ТОСИКАГЭ

Давным-давно жил князь по имени Киёвара[84]Прим.1 гл.1: Родоначальником рода Киёвара является принц Тонэри (677–735), сын императора Тэмму. Первые пять поколений Киёвара носили титул оокнми (в нашем переводе «князь»). Действие «Повести» происходит в столице Хэйан (ныне Киото), куда императорский двор переехал в 794 г., и начало её не может относиться к периоду ранее IX в. Живущий в это время Киёвара должен принадлежать к пятому поколению потомков принца. Сын его, Тосикагэ, оокими уже не называется, Действие «Повести» развёртывается в период царствования трёх вымышленных императоров: Сага, Судзаку (императоры получили эти имена при отречении от престола) и третьего, который остаётся безымённым, так как продолжает царствовать до конца повествования. Начало первой главы относится к правлению императора Сага.. Он занимал одновременно две должности: был старшим помощником главы Палаты обрядов и старшим ревизором Левой канцелярии[85]Прим.2 гл.1: В эпоху Хэйан административный аппарат, службы сторожевой охраны (Личная императорская охрана, Императорский эскорт и Дворцовая стража) делились на две секции: Левую (более высокую по положению) и Правую. Японские аристократы занимали, как правило, две, а в некоторых случаях и три должности. О структуре правительственного аппарата, а также о многих вопросах жизни в эпоху Хэйан см.: Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной: В 5 кн. М.: Наука, 1991–1993. (Т. 5: прил.).. Князь женился на дочери императора, и родился у них сын. Это был мальчик необычайных способностей. «Редкостный ребёнок! — говаривали отец и мать. — Дожить бы нам, увидеть бы, каким он вырастет!» Его не нужно было усаживать за книги, чему-то особо обучать — он был умён не по годам. Кроме того, он выделялся среди сверстников своим высоким ростом.

Как-то раз, когда ребёнку было семь лет, князь Киёвара принимал у себя некоего господина из Когурё[86]Прим.3 гл.1: Когурё — одно из корейских царств., и сын, подражая отцу, приветствовал гостя стихами. «Невероятно! — удивился император, прослышав об этом. — Надо будет испытать его на государственных экзаменах»[87]Прим.4 гл.1: Система экзаменов была заимствована из Китая. Образование ставило целью формирование чиновничьего аппарата и обеспечивало человеку желаемое положение в обществе и материальный достаток. Молодые люди получали образование обычно в университете (Дайгакурё) с четырьмя факультетами, из которых главным считался литературный, где изучались китайские классические тексты и исторические сочинения. Кроме университета существовало несколько школ, основанных влиятельными родами. По окончании обучения молодые люди должны были выдержать экзамены на степень сюнси (кандидата) и сюсай (доктора), которые проводила Палата обрядов. Образование было долгим, и обычно степень сюсай можно было получить только к сорока годам. Получение героем «Повести» этой степени в четырнадцать-шестнадцать лет, без предварительной учёбы в университете, является совершенно беспримерным..

Когда мальчику исполнилось двенадцать лет, ему дали взрослое имя, Тосикагэ, и он стал носить одежду, причёску и головной убор взрослых[88]Прим.5 гл.1: Речь идёт об обряде совершеннолетия, когда подростку, обычно в возрасте от одиннадцати до шестнадцати лет, давали новое имя, впервые делали мужскую причёску и надевали на него головной убор взрослых..

«Это редкий талант! — решил император. — Годами он молод, но пусть попробует держать экзамены». Император призвал к себе учёного по имени Накатоми Кадохито[89]Прим.6 гл.1: Мы сохраняем в переводе японский порядок написания имён: на первом месте стоит фамилия, на втором — имя., который трижды ездил для совершенствования образования в Танское государство[90]Прим.7 гл.1: Танское государство — Китай (по названию династии Тан, правившей с 618 по 907 гг.)., и приказал подготовить трудную тему для экзаменов. Ни один из тех, кто получил образование в учебных заведениях, кто обладал большими знаниями и не раз уже сдавал экзамены, не мог ничего сделать и не представил ни одной строчки. Тосикагэ же написал своё сочинение на тему, предложенную Палатой обрядов, столь искусно, что все в Поднебесной были изумлены. Только один Тосикагэ и выдержал экзамены.

На следующий год император снова вызвал учёного и приказал подготовить тему для экзамена на высшую степень. Экзамен проходил в императорском книгохранилище. Тему объявили, когда солнце было уже высоко[91]Прим.8 гл.1: Обычно экзамены начинались рано утром и длились до вечера. В данном случае экзамен специально начали поздно, чтобы сократить время написания сочинения.. Тема была трудна, но Тосикагэ писал вдохновенно, его сочинение вышло чрезвычайно обстоятельным и блестящим по стилю. Император был изумлён таким успехом и сразу же назначил его секретарём Палаты обрядов.

Никто не мог сравниться с Тосикагэ ни красотой, ни умом. Родители думали: «Даже глаз у всех по два, а вот такого сына второго не найти».

Тосикагэ исполнилось шестнадцать лет, когда в стране снаряжалось посольство в Танское государство[92]Прим.9 гл.1: Посольства, отправляемые в Китай, кроме чисто дипломатических, преследовали и другие цели. В составе посольств на континент отправляли молодых людей, которые должны были овладеть там науками, ремёслами и искусствами. Последнее, пятнадцатое, посольство в Китай было отправлено в 838 г. В 894 г. японцы начали готовить шестнадцатое посольство, которое, однако, не было отправлено. Таким образом, начало «Повести» относится ко времени не позднее 838 г. Точных хронологических рамок автор «Повести», однако, не придерживается.. Были избраны мужи выдающихся способностей, среди них назвали и Тосикагэ. Невозможно выразить тоску, охватившую его родителей! Ведь это был их единственный сын, к тому же он превосходил других своей красотой и талантами. Всю ночь перед отъездом проливали они кровавые слёзы: сын отправлялся в столь дальнюю дорогу, что трудно было надеяться вновь увидеться с ним. Так они просидели всю ночь — склонив друг к другу головы и горько плача. Утром Тосикагэ сел на корабль.

Когда они плыли к берегам государства Тан, налетела буря, и из трёх кораблей два потерпели крушение. Много людей утонуло. Корабль, на котором находился Тосикагэ, прибило к берегам Персии[93]Прим.10 гл.1: Японские исследователи считают, что название Персия (Хасикоку) употреблено здесь ошибочно и что речь должна идти о Юго-Восточной Азии. Эта точка зрения основана на представлении, что рай Чистой земли, в преддверии которого Будда является Тосикагэ, находится в Индии. Нам кажется, что возможно другое объяснение. Автор «Повести» располагает рай Чистой земли (по буддийской космологии, лежащий на западе) не только на запад от Китая, но и вообще от всех известных государств. Он мог совершенно сознательно выбрать одну из западных стран тогдашней географии, Персию, как начальную точку путешествия героя на запад. В последних главах, где вновь упоминается о путешествии Тосикагэ, говорится не о Персии, а о землях, лежащих между Китаем и Индией. Это, однако, не единственное противоречие между первой и второй частями произведения.. Очутившись здесь, несчастный, беспомощный Тосикагэ, проливая слёзы, стал молиться бодхисаттве Каннон[94]Прим.11 гл.1: Бодхисаттва — существо, достигшее прозрения и получившее таким образом возможность стать буддой. Но вместо того, чтобы погрузиться в нирвану, бодхисаттва остаётся в земном мире и помогает другим живым существам. Каннон (санскр. — Авалокитешвара) — олицетворение милосердия, один из самых популярных бодхисаттв в Китае и Японии.:

— Спаси меня, о бодхисаттва, которому я поклоняюсь с семи лет!

И тогда на пустынном берегу, где не было ни птицы, ни зверя, показался осёдланный конь. Он скакал по берегу и громко ржал.

Семь раз совершил Тосикагэ поклоны Каннон. Он подождал, когда конь приблизится к нему, вскочил в седло, и конь помчался, как ветер. Тосикагэ очутился в тенистой роще. Под сандаловыми деревьями сидели рядом на тигровых шкурах три человека и играли на кото[95]Прим.12 гл.1: Кото — 1) общее название струнного инструмента, 2) струнный инструмент, отчасти напоминающий цитру. Пяти- или семиструнная разновидность этого инструмента называется кии (кит. — цинь ). В оригинале «Повести» этот инструмент называется и кото , и кин , в переводе мы везде пользуемся первым обозначением. О китайском цинь см. во вступительной статье.. Тосикагэ спешился, и конь исчез. Юноша остался в роще[96]Прим.13 гл.1: Здесь в оригинале следует: «Подпись к рисунку: сидят три человека и играют на кото ». Предполагается, что первоначально свитки «Повести» были украшены иллюстрациями, подписи к которым сохранились в дошедших до нашего времени текстах. Мы исключили их при переводе..

Музыканты спросили, кто он такой.

— Я Киёвара Тосикагэ, посол японского императора, — ответил он и рассказал о том, что с ним произошло.

— Ах вот откуда ты прибыл! Оставайся пока с нами, — сказали музыканты и, расстелив в тени деревьев такую же шкуру, на каких сидели сами, усадили на неё Тосикагэ.

Ещё на родине мечтал юноша научиться играть на кото, и вот сейчас трое музыкантов играли перед ним на этом инструменте. Тосикагэ не отходил от них, и скоро не осталось ни одного произведения, которого бы он не выучил.

Питался он там росой с цветов и инеем с листьев клёнов.

На следующий год, весной, с западной стороны то и деле раздавался стук топоров по дереву. «Так далеко — и так ясно слышно! — думал Тосикагэ. — Какое же это должно быть дерево, что столь громко звучит!» Играя на кото и распевая стихи, он всё время прислушивался к этим звукам. Стук по дереву не прекращался и всё больше и больше становился похожим на звуки кото. «Куда ни посмотри, никакого леса отсюда не видно, — думал Тосикагэ. — Что же это за дерево, которое звучит, как музыкальный инструмент оттуда, где сливаются небо и земля и исчезает этот мир? Мне хочется отправиться в то место, где оно растёт, и во что бы то ни стало сделать из него кото».

Он попросил разрешения у трёх музыкантов — и сразу же пустился в путь, туда, откуда раздавался стук топоров. Полный воодушевления, Тосикагэ пересекал моря и реки, поднимался на скалы, спускался в долины — так прошёл год, потом другой. На третий год, весной, поднялся он на вершину огромной горы. Оглядевшись вокруг, он увидел вдалеке ещё одну крутую гору, которая вершиной касалась неба. Воспрянув духом, Тосикагэ устремился туда. Поднявшись на гору, он увидел дерево павлонии, корни которого уходили в глубину На тысячу дзё[97]Прим.14 гл.1: Дзё — мера длины, равная 3,03 м., вершина достигала неба, а ветви указывали На все соседние страны. Вокруг этого дерева толпились страшные существа. Волосы на их головах были подобны торчащим мечам, рожи пылали пламенем, руки и ноги напоминали лопаты и мотыги. Огромные глаза ослепительно сверкали, как металлические чашки. Здесь были женщины, старики, подростки, малые дети. Все разрубали ветвь дерева, которая лежала на земле.

Тосикагэ сразу понял, что на этой горе его ждёт неминуемая смерть, но сердце его горело отвагой, и он устремился к асурам[98]Прим.15 гл.1: В древнеиндийской мифологии асуры — могущественные демоны, противники богов. В буддизме злые демоны асуры образуют особую категорию существ, которые стоят выше человека и не смешиваются с обитателями ада, самым низким разрядом живых существ..

При виде его асуры очень удивились.

— Кто ты и откуда? — спросили они.

— Я — Киёвара Тосикагэ, посол японского императора. Три года шёл я к этому дереву на стук топоров, и вот сегодня достиг этой горы, — ответил он.

— Зачем ты пришёл сюда? — спросили асуры гневно. — Уже прошла половина срока в десять тысяч калп[99]Прим.16 гл.1: Калпа — время существования видимого мира от его появления до уничтожения. В данном случае это слово имеет значение очень длительного промежутка времени, и «десять тысяч» надо понимать не буквально, но как некое очень большое число., назначенного для искупления наших грехов, и мы видели забредающих сюда тигров, волков и ползучих гадов, но никогда мы не видели ни одного человека. Зверей, которые появляются здесь, мы едим. Зачем же ты, имеющий человеческое тело, явился сюда? Немедленно отвечай, зачем ты пришёл?

Они гневно вращали глазами, огромными, как колёса телеги, и скалили зубы, страшные, как мечи.

Проливая слёзы, Тосикагэ почтительно рассказал асурам, как покинул родную страну, как из рощи, где жил с музыкантами, отправился на поиски этой горы, как прошёл сквозь стаи диких животных, как жгло его пламя, как зубы зверей, острые, словно мечи, впивались в его ноги, как встречал он ядовитых змей, которые хотели наброситься на него, — рассказал всё, начиная с того самого дня, как разлучился с родителями.

— Из-за совершённых в прошлом страшных преступлений мы получили эти ужасные облики, и мы не знаем, что такое милосердие, — сказали асуры. — Но твой рассказ о родителях, которые в Японии страдают в разлуке с тобой, тронул наши сердца: у нас тоже есть сорок детей, которых мы любим, и огромная семья в тысячу родственников. Поэтому мы оставим тебе жизнь. Возвращайся же немедленно назад, перепиши ради нас «Сутру Великой Мудрости»[100]Прим.17 гл.1: «Сутра Великой Мудрости» или, более точно, «Великая сутра о праджня-парамите» (яп. «Дай хання харамитта кё», санскр. «Махапраджня-парамита-сутра») представляет собой огромный свод в шестистах главах, состоящий из шестнадцати самостоятельных произведений. Речь в них идёт о параштк, способности достижения просветления (нирваны). Праджня-парамита является важнейшей из шести парамит. Переписка сутр верующими с душеспасительной целью была очень распространена. и молись за нас. Мы отпускаем тебя, чтобы ты смог вернуться в Японию к отцу и матери.

Тосикагэ, низко поклонившись, ответил:

— С того времени, как я покинул Японию, больше всего меня мучит, что я, единственный, любимый сын своих родителей, разлучился с ними по приказу государя, не думая об их участи и забыв о милосердии. Родители, проливая кровавые слёзы, говорили мне: «Если ты не знаешь, что такое сыновняя добродетель, нам суждено вечно лить слёзы. Но если ты знаешь, что это такое, возвращайся скорее, пока страдания не изведут нас совсем». В пути нас настигла страшная буря, поднялись большие волны, все сотоварищи мои погибли, и меня прибило к незнакомому берегу. С тех пор прошло уже много времени. Выходит, что я не выполняю своего долга по отношению к родителям. Но если мне дадут кусок ветки от этого дерева, я сделаю из него кото и, играя на нём, искуплю своё преступление, искуплю вину перед родителями, которых заставляю так долго страдать.

При этих словах асуры пришли в ещё больший гнев.

— Даже если бы ты, твои дети и внуки жили тут вечно, — закричали они, — вам не видать и щепки этого дерева. Знаешь ли ты, для чего оно здесь растёт? Когда во всей Вселенной родители стали буддами[101]Прим.18 гл.1: Это место можно понимать следующим образом: родители умерли, завершили круг превращений. По мнению Коно Тама, это место в оригинале неясно., сошёл с неба Молодой принц и три года рыл землю. Затем в эту долину спустилась небожительница и под звуки священных песнопений посадила павлонию. Она сказала нам: «Когда пройдёт половина срока искупления ваших грехов в десять тысяч калп, ветка этого дерева, указывающая на запад, засохнет. Вы должны будете её срубить и разделить на три части. Верхняя часть будет поднесена буддам, бодхисаттвам и богам, обитающим в небе Торитэн[102]Прим.19 гл.1: Небо Торитэн — одно из шести небес (второе снизу) буддийской космологии, рай бога Индры., средняя часть — прошлым родителям, а нижнюю часть получит мой будущий сын». Вот что это за дерево! Небожительница поставила нас стражами на горе, а сама, когда спускается с небес, пребывает весной в саду цветов, а осенью — в кленовой роще. Твоё преступление уже в том, что ты явился сюда самовольно. Во искупление своих грехов мы в течение долгих лет охраняем дерево, чтобы избавиться от страшного нынешнего облика, но сами ни щепки не получим от этой ветки. С какой же стати мы отдадим тебе часть дерева?

Асуры были готовы кинуться и сожрать Тосикагэ, но тут небо внезапно потемнело, хлынули дождевые капли величиной с тележные колёса, загрохотал гром, сверкнула молния, и с небес верхом на драконе спустился отрок. Он вручил асурам золотую пластину и возвратился обратно. На пластине было написано: «Отдайте нижнюю часть ветки Тосикагэ, человеку из Японии».

Асуры изумились. Они совершили перед Тосикагэ семь поклонов. «Как это удивительно! Это тот самый сын небожительницы, о котором она когда-то говорила», — подумали они и, обращаясь к Тосикагэ, почтительно сказали:

— Из трёх частей этой ветки верхняя и средняя — молоток счастья: если взять хоть малую щепку и ударить ею по пустой земле, вся земля вскипит сокровищами, бесчисленными, как песок Ганга. А нижняя часть имеет замечательное звучание, это сокровище на веки вечные.

Ветку разрубили. На стук топоров спустился с неба Молодой принц. Он сделал из ветки тридцать кото и вновь поднялся на небо. Зазвучала райская музыка, и с заоблачных высот спустилась небожительница. Она покрыла инструменты лаком, велела Ткачихе[103]Прим.20 гл.1: Ткачиха (Танабата) — название звезды Вега. ссучить для струн нити, прикрепила их к инструментам и поднялась на небо. Так были сделаны тридцать кото.

Тосикагэ отправился дальше на запад, а ветер понёс за ним тридцать инструментов. Придя в сандаловую рощу, Тосикагэ захотел услышать, как звучат кото. Двадцать восемь из них звучали одинаково, от звуков же двух других начались обвалы в горах, земля разверзлась и поглотила семь гор. Тосикагэ остался жить в этой прекрасной роще, сидел в одиночестве в прохладной её тени, распевая песни и играя на кото.

На третий год, весной, он отправился дальше на запад, в сад цветов. Там он поставил перед собой все инструменты, расположился под сенью большого цветущего дерева и, думая о своей родине и о своих родителях, заиграл на одном из тех двух кото, которые превосходили другие по звучанию. Весеннее солнце светило мягко, горы были в зелёной дымке, в лесу на деревьях набухали почки, в саду распускались цветы — всё было полно неизъяснимой прелести. Тосикагэ играл на кото всё громче и громче. Наступил час лошади[104]Прим.21 гл.1: Час лошади — время суток с одиннадцати часов утра до одного часу дня. В старой Японии сутки делились на двенадцать равных промежутков (в русских переводах условно — «час»), которые именовались по названиям циклических знаков., в небесах раздались звуки священных песен, и на пурпурном облаке спустилась с высот небожительница с семью сопровождающими. Тосикагэ низко ей поклонился и заиграл снова.

Она опустилась на цветы и спросила:

— Кто ты? Почему живёшь ты один в саду, где весной любуюсь я цветами, а осенью кленовыми листьями и куда не залетают даже вольные птицы? Не ты ли получил ветку дерева, которое стерегли асуры там, на востоке?

— Я тот самый, кому была вручена ветка, — ответил Тосикагэ. — Я не знал, что это место посещается буддами. Сад мне казался уединённым. Я давно живу здесь и за это время никого не видел.

— Ты именно тот, кого мы ожидаем, потому ты и живёшь здесь, — сказала небожительница. — Такова воля небес: ты будешь играть на земле на кото и дашь начало роду музыкантов. В древности за проступок я была изгнана из страны Будды, которая находится на запад отсюда, послана на восток и спустилась на землю. Я прожила там семь лет и родила семь сыновей, которые и сейчас живут на семи горных вершинах. Они играют на кото музыку рая Чистой земли[105]Прим.22 гл.1: Рай Чистой земли (яп. Дзёдо, санскр. Сукхавати) — рай будды Амитабхи (яп. Амида), который по достижении состояния будды не вошёл в нирвану, но стал бодхисаттвой, дав обет не погружаться в нирвану до тех пор, пока все верующие в него не возродятся в раю Чистой земли.. Отправляйся туда, перейми у них искусство игры, выучи эту музыку и возвращайся в Японию. Сейчас я дам названия двум кото, которые превосходят по звучанию остальные. Одно будет называться «нан-фу», другое — «хаси-фу»[106]Прим.23 гл.1: Названия этих кото , как и некоторых других, о которых говорится ниже, переводимы: нан-фу означает «южный ветер», хаси-фу — «ветер Персии». «Южный ветер» — название стихотворения, которое приписывается китайскому легендарному императору Шуню; в нём воспевается южный ветер, символ доброты и справедливости правителя или заботы родителей о детях.. Играй на них только перед моими сыновьями, которые живут в горах. Никто не должен слышать эти кото. Где бы ты ни заиграл на этих двух кото, даже в грешном земном мире, я обязательно явлюсь к тебе.

Следуя наказу небожительницы, Тосикагэ из сада цветов отправился дальше на запад. Ему преградила дорогу широкая река, но появился павлин и перевёз его, а кото перенёс через реку ветер. Тосикагэ шёл всё дальше и подошёл к устрашающей пропасти, но оттуда поднялся дракон и перевёз его, кото же перенеслись по ветру. Пошёл он ещё дальше на запад и увидел семь неприступных гор. Из этих гор вышли семь магов-отшельников, которые провели его через кручи. Далее на запад была гора, где бесновались многочисленные волки и тигры, но явился слон и перевёз его. Тосикагэ снова двинулся на запад и дошёл до семи гор, на которых, как говорила ему небожительница, жили семь её сыновей.

Тосикагэ поднялся на первую гору и увидел человека, который сидел в тени сандаловых деревьев на ковре из цветов и играл на кото. На вид ему было не более тридцати лет. Тосикагэ стоя совершил приветственный поклон, а затем сел и поклонился ещё раз.

Хозяин горы очень удивился:

— Кто ты и откуда пришёл сюда?

— Я — Киёвара Тосикагэ, — отвечал тот. — Я пришёл сюда, потому что мне было сказано вот что. — И он передал слова небожительницы.

— Неужели из того самого сада, где цветут лотосы, где проводит время моя мать? — спросил хозяин горы. — Ты японец, и услышать от тебя, что ты пришёл из цветущего сада, гораздо удивительнее, чем увидеть перед собой мою мать.

Он усадил Тосикагэ под дерево рядом с собой и начал подробно расспрашивать его. Тот рассказал всё с самого начала, ничего не забыв. В это время ветер опустил перед ними все тридцать кото. Хозяин горы и Тосикагэ начали играть на них, и сына небожительницы охватила глубокая грусть. Вместе с Тосикагэ он отправился на вторую гору. Увидев их, хозяин второй горы изумился.

— Этот человек пришёл к нам из сада, где растут лотосы, — сказал его брат, — и я привёл его с собой, движимый печальными воспоминаниями о милостях нашей матери, которая кормила нас молоком.

При этих словах хозяин второй горы сделался грустным, и втроём отправились они на третью гору. И там было то же, и вчетвером отправились они далее вглубь. И там было то же, и впятером отправились они далее вглубь. И там было то же, и они пошли дальше вшестером. И там было то же, и всемером они пошли дальше.

Седьмая гора, покрытая лазуритом, была прекраснее всех остальных; цветы источали необыкновенное благоухание, клёны были особенно красивы; в воздухе раздавалась музыка рая Чистой земли, она звучала совсем рядом; по земле, покрытой цветами, разгуливали фениксы и павлины. Сюда пришли семеро путников и поклонились хозяину горы. Он обрадовался и приветствовал гостей.

— Этот японец прибыл из лотосового сада, — сказали его братья. — Его рассказ о лотосовом саде пробудил в нас воспоминания о нашей матери, и мы все вместе привели его сюда.

Услышав это, хозяин горы обратился к Тосикагэ:

— Изгнанные с небес, мы были рождены в нынешнем образе небожительницей. Она спустилась в эти горы и жила здесь семь лет, каждый год рождая по ребёнку, — поэтому нас семь братьев. Нам было мало лет, когда наша мать возвратилась на небеса. Мы живём с детства в этих горах, которые наша мать не посещает, пьём росу с цветов и с листьев клёна, как материнское молоко. После возвращения нашей матери на небеса нам не пришлось её увидеть даже пролетающей в вышине. Смутно мы слышали, что должны жить в этих безлюдных местах и очень долго никого не видеть, а потом из цветущего сада, находящегося к востоку отсюда, куда весной и осенью спускается наша мать, придёт человек, который дорог живущим рядом с нею, он придёт, хотя эти места недоступны для тех, кто обитает в земном мире, и мы должны принять его.

Затем каждый из них взял по одному кото, и они заиграли все вместе. Они играли семь дней и ночей, и звуки музыки постигли святой обители Будды.

— Это звучит дерево, которое посадили небожители к востоку отсюда и к западу от земного мира, — сказал Будда, обращаясь к бодхисаттве Мондзю[107]Прим.24 гл.1: Бодхисаттва Мондзю (санскр. Манджушри) — воплощение высшей мудрости.. — Отправляйся немедля туда и посмотри, кто это играет.

Мондзю сел на льва и в мгновение ока спустился на седьмую гору. Он спросил музыкантов:

— Кто вы такие?

Семь братьев, поклонившись, ответили:

— Когда-то мы жили на небе Тосоцу[108]Прим.25 гл.1: Небо Тосоцу — четвёртое снизу небо буддийской космологии, где жил Будда Шакьямуни до своего рождения среди людей и где живёт бодхисаттва Мироку (санскр. Майтрейя), Будда будущих времён.. За неподобающие деяния мы были рождены в этом мире обитательницей неба Торитэн. Нас семеро, мы жили в разных местах и друг друга никогда не видели. Но благодаря благосклонности нашей матери к человеку, пришедшему сюда из цветущего сада, который она часто посещает, мы все семеро собрались вместе.

Мондзю возвратился в святую обитель и рассказал об этом Будде. Будда и Мондзю сели в облачный паланкин и начали спускаться с небес. В горах, где играли семь братьев и Тосикагэ, реки потекли вспять, горы сотряслись, в бескрайнем небе раздались звуки райской музыки, стал меняться цвет облаков, иначе зашумел ветер, вопреки закону чередования времён года распустились весенние цветы, в то время как клёны покрылись осенним багрянцем.

Игра на кото достигла предельного совершенства. Будда приблизился к горе и, пересев на павлина, опустился на нём на цветы. Семь дней и семь ночей возносились усердные молитвы, и провозглашение имени Будды Амида сопровождалось звуками кото.

Явив свой лик музыкантам и Тосикагэ, Будда изрёк, обращаясь к семи братьям:

— В прошлом ваша добродетель была глубока, но за мелкие провинности вы были когда-то рождены в небе Тосоцу. Там вы впали в постыдный грех гнева и в наказание были изгнаны на землю. Сейчас эта карма[109]Прим.26 гл.1: Карма — совокупность добрых и злых деяний живых существ, которая определяет их последующее (более высокое или более низкое) перерождение. полностью завершена. Тебе же, существу из Страны восходящего солнца, — продолжал Будда, глядя на Тосикагэ, — не было назначено возродиться в облике человека. Причина тому — грехи похоти, которых не счесть у тебя в предыдущих рождениях. Поэтому ты в своих превращениях должен был восемь рождений в человеческом облике пройти, через чрево двух тысяч женщин пять и восемь раз пройти[110]Прим.27 гл.1: Это место неясно. Здесь, по мнению Коно Тама, или ошибка переписчика, или автор употребляет буддийские термины, значение которых утрачено.. Никто из твоих матерей не должен был иметь человеческого тела. Однако давным-давно жил в одной стране отшельник по имени Великий Сомухамуна. Тогда там царствовал скупой и безжалостный правитель. Он разорял страну, народ голодал. Семь лет отшельник кормил зерном голодающих, бесчисленных, как песок Ганга, и усердно творил заклинания, избавлявшие несчастных от страданий. В то время ты в образе животного приносил отшельнику овощи и черпал для него воду. Кроме того, три года ты был воздержан. Этими добрыми делами ты уничтожил число перерождений, назначенных тебе. Произошло это потому, что ты служил человеку, который читал заклинания, приносящие счастье. Возродиться в будущем в человеческом облике тебе было бы трудно, но поскольку ты пришёл в эти горы, изумил Будду и бодхисаттву, пробудил в косных жестоких асурах чувство сострадания ‹…›. Эти семь человек с гор, завершив свою оставшуюся карму, должны подняться на небо. Ты же, существо из Японии, следуя своей судьбе, пройдя ряд превращений, будешь лицезреть Будду и внимать Закону[111]Прим.28 гл.1: Будешь лицезреть Будду и внимать Закону — то есть достигнешь нирваны и возродишься в раю Чистой земли.. Знай также, что один из семи братьев, живших в этих горах, возродится твоим внуком. Он уже не должен был возрождаться среди людей, но есть особые причины, связывающие его со Страной восходящего солнца, и поэтому жизнь его будет исполнена благодати.

Музыканты внимали Будде, молитвенно сложив руки и склонив голову. Затем Тосикагэ преподнёс по одному кото. Будде и Мондзю. Тотчас же Будда сел опять в облачный паланкин и, отдавшись на волю ветра, вознёсся в свою обитель. Небо и земля при этом содрогнулись.

Пришло время для Тосикагэ отправиться в Японию. Каждому из семи братьев он подарил по одному кото. Братья были очень печальны и проливали кровавые слёзы. С большой неохотой пустился Тосикагэ в путь. На прощание семь братьев играли райскую музыку, а потом проводили Тосикагэ до той реки, через которую перевозил его павлин. Здесь они сказали, что должны возвратиться:

— Мы хотели бы проводить тебя до самой Японии, но нам нельзя выходить за пределы этих гор. Как нам ни тяжело, но мы должны здесь с тобой расстаться. Ах, если бы нам было разрешено сопровождать тебя в Японию!

Братья прочитали молитву и, отворив на руке кровь, написали названия на тех инструментах, которые Тосикагэ должен был привезти в нашу страну. Одно назвали «рюкаку-фу», другое — «хосоо-фу», ещё одно — «ядомори-фу», четвёртое — «ямамори-фу», пятое — «сэта-фу», шестое — «ханадзоно-фу», седьмое — «катати-фу», восьмое — «мияко-фу», девятое — «ава-рэ-фу», десятое — «оримэ-фу». После этого семь братьев повернули назад.

Тосикагэ продолжил свой путь один. Опять поднялся ветер и понёс за ним кото. Инструментов, которым дали название, вместе с двумя, имена которым дала небожительница, было двенадцать, а ещё ветер нёс те, которые оставались безымянными. Тосикагэ прибыл в рощу, в которой жил три года, и подробно, месяц за месяцем, день за днём, рассказал трём музыкантам, что с ним произошло. Ветер принёс и опустил перед ними на землю кото. Из тех, что оставались без названия, Тосикагэ преподнёс три инструмента музыкантам. Радости их не было предела.

* * *

По пути в Японию Тосикагэ проходил через Персию и послал по одному кото царю, царице и наследнику престола. Увидев инструменты, царь пришёл в крайнее изумление и призвал к себе Тосикагэ. Когда тот явился во дворец, царь подробно расспрашивал его об этих кото.

— Когда я касаюсь струн инструмента, подаренного тобой, он звучит плохо, — сказал царь, — оставайся на некоторое время у нас и научи, как играть на нём. Ты чужестранец, но уже прошло много времени с тех пор, как ты покинул свою землю. Побудь ещё немного, и я щедро вознагражу тебя.

— Я оставил в Японии отца и мать, которым было тогда восемьдесят лет, и отправился в путь, — ответил Тосикагэ. — Сейчас они, вероятно, превратились в пепел и прах. Но я хочу увидеть хотя бы их белые кости и поэтому должен спешно покинуть вашу страну.

Царь огорчился, но ехать дальше разрешил.

Тосикагэ сел на торговый корабль, и после двадцати трёх лет отсутствия он возвратился в Японию. Тосикагэ было тогда тридцать девять лет.

Ему рассказали, что три года назад скончался его отец, а пять лет назад — мать. Тосикагэ очень печалился, но слезами горю не поможешь. Три года носил он по родителям траур[112]Прим.29 гл.1: Носить трёхлетний траур по родителям предписывали конфуцианцы. В Японии в эпоху Хэйан траур по родителям длился один год..

Император, узнав о его возвращении, очень обрадовался:

— Наконец-то вернулся Тосикагэ, блиставший раньше необыкновенными талантами.

Он призвал к себе прибывшего и обо всём расспрашивал. Тосикагэ рассказал о том, что с ним приключилось[113]Прим.30 гл.1: Из дальнейшего ясно, однако, что Тосикагэ ничего не рассказал ни о кото, ни о музыке рая Чистой земли., и император проникся к нему сочувствием. Ему дали чин младшего помощника главы Палаты обрядов, и он получил свободный доступ во дворец. Император пожелал, чтобы он был воспитателем наследника престола:

— Тосикагэ надо поручить образование принца. Пусть он учит наследника и развивает его способности, и нам тогда не придётся тревожиться о будущем нашей страны.

Тосикагэ превосходил всех своей красотой, и те, у кого были на выданье дочери или младшие сёстры, твердили ему денно и нощно: «Стань нашим зятем», — но Тосикагэ твёрдо отвечал, что Будда объявил похоть тяжким грехом, и был воздержан. Всё же он выбрал в жёны дочь одного из принцев, которому император пожаловал фамилию Минамото[114]Прим.31 гл.1: Дом Минамото состоял из нескольких родов, восходящих к различным принцам, получившим одну и ту же фамилию., девушку редкого благородства. И родилась у них дочь, мила она была необычайно. Тосикагэ повысили в ранге, он стал занимать две должности: старшего помощника главы Палаты обрядов и старшего ревизора Левой канцелярии.

Время шло. Девочке исполнилось четыре года, она была высока ростом и обнаруживала ум и сообразительность. «Моя дочь достигла уже того возраста, когда её можно учить музыке, — подумал Тосикагэ, — я буду учить её игре на кото, всему тому, чему я, рискуя жизнью, научился сам».

Он вытащил привезённые из Персии кото. О двух из них он никому не сказал, а из десяти, получивших наименования, одно, «рюкаку-фу», дал дочери, «хосоо-фу» выбрал для себя, «ядомори-фу» тоже оставил в доме, а остальные семь отнёс во дворец. «Сэта-фу» он преподнёс императору, «ямамори-фу» преподнёс императрице, «ханадзоно-фу» — наследнику престола, «мияко-фу» — его супруге. «Катати-фу» преподнёс левому министру[115]Прим.32 гл.1: Левый и правый министры — второй и третий по значению чиновники Государственного совета, возглавляемого первым министром. Тадацунэ, «оримэ-фу» преподнёс правому министру Тикагэ[116]Прим.33 гл.1: В тексте ничего не говорится о седьмом кото.. Император попробовал играть на всех этих кото. Звучание их было восхитительным.

— Как же были сделаны эти кото? — спросил император. — Вот уже давно не прикасалась к ним рука человека, но звук не стал хуже. И как смогли сделать так, что все семь имеют одинаковое звучание?

Тосикагэ подробно обо всём рассказал. Император был изумлён, он слушал с большим интересом, и не было конца его расспросам.

— Мне с непривычки трудно играть на этом кото. Поиграй на нём, — сказал император.

Тосикагэ взял кото «сэта-фу» и начал тихонько играть одно из «больших произведений»[117]Прим.34 гл.1: Музыкальные произведения эпохи Хэйан делились на «большие», «средние» и «малые». Предполагается, что эта классификация основана на количестве составляющих их частей.. Звуки кото становились всё громче, и вдруг черепица на крыше дворца стала крошиться и сыпаться вниз, как лепестки цветов. Он заиграл другое произведение — и несмотря на то, что была середина шестого месяца, повалил снег, столь густой, что казался сплошным покрывалом. Император был в чрезвычайном изумлении.

— Это действительно удивительные произведения, — сказал он, — одно из них называется «Юйкоку», второе «Кусэкуюкухара». Рассказывают, что когда их играли китайские правители, с крыш сыпалась черепица и шёл снег[118]Прим.35 гл.1: О чудесах, связанных с игрой на цине , описанных в китайских источниках см. вступительную статью.. Что за удивительный, что за редкостный у тебя талант! Ты сотворил невиданное в нашей стране! Давным-давно ты два раза сдавал экзамены и проявил себя человеком, в науках исключительным, превзошёл в этой области всех прочих. Тебе был пожалован чин, а потом ты был назначен воспитателем наследника престола. Но книжников в нашей стране много, хоть они тебе и уступают. А вот в игре на кото у нас второго такого нет. Учи наследника не наукам, а музыке. Принц обладает несомненными талантами. Он, вероятно, не будет доставлять забот своему учителю. Если ты всё своё искусство без остатка передашь наследнику, мы пожалуем тебе право являться во дворец в повседневном верхнем платье[119]Прим.36 гл.1: Речь идёт о присвоении одного из трёх высших рангов. Представителям самой высшей знати разрешалось являться в императорский дворец в повседневном верхнем платье, кафтане ( наоси или носи ).

На это Тосикагэ ответил:

— Когда я был молод, я был разлучён с отцом и матерью и послан в Танское государство. Страшная буря и большие волны занесли меня в неизвестную страну. Ничто не могло сравниться с моей скорбью. После многих страданий возвратился я домой, но отец и мать мои уже скончались, и я нашёл одно лишь пепелище. В своё время я следовал высочайшей воле, несколько раз сдавал экзамены, отправился в страну Тан. Никогда не видел я больше ни отца, ни матери, долгое время жил на чужбине, испытал много горя, — и сейчас у меня нет сил учить наследника. Я знаю, что это непочтительно по отношению к моему государю, но я не буду учить наследника игре на кото.

После этих слов он удалился.

* * *

Отказавшись исполнить императорское пожелание, бросив службу, Тосикагэ поселился в просторном красивом доме, который он построил на окраине столицы, на перекрёстке Третьего проспекта и проспекта Кёгоку[120]Прим.37 гл.1: Во второй половине произведения (гл. XIII, XIX, XX) говорится, что на этом месте располагалась родовая усадьба семьи Тосикагэ., и начал учить дочь игре на кото. Девочка запоминала всё с одного раза и в день выучивала пять или шесть «больших произведений»[121]Прим.38 гл.1: Обучение музыке требовало много времени, и то, что героиня в один день могла выучить несколько крупных произведений, является совершенно беспримерным.. Под её пальцами те же самые инструменты звучали великолепнее, чем у отца. Она выучила всё, что знал отец.

Шло время. Тосикагэ разорился и не мог растить дочь в роскоши, как ему хотелось. Когда ей исполнилось двенадцать-тринадцать лет, только и было разговоров, что о её красоте. Блистательная внешность дочери Тосикагэ ослепляла всех, кто видел её, слухи об утончённости её души не смолкали. Император и наследник престола обращались к Тосикагэ с тем, чтобы она поступила на службу во дворец, и даже посылали письма самой девице, но Тосикагэ на эти предложения не отвечал и дочери отвечать на письма не разрешал. Что же до посланий других принцев и сановников, то их писем она вовсе не читала.

«Дочь моя, поручи себя Провидению. Если будет на то воля неба, быть тебе и матерью страны, и высочайшей наложницей[122]Прим.39 гл.1: Мать страны ( кокубо ) — государыня, мать императора. Высочайшая наложница ( нёго ) — одно из высших званий императорских наложниц.. Если же на это воли неба нет, быть тебе женой простолюдина, живущего в горах. Я человек бедный, неимущий. Как же мы можем быть связаны со знатными людьми?» — говаривал ей отец. И хотя благородные господа горели желанием жениться на его дочери, он этих разговоров не слушал.

Ворота его дома были обычно закрыты. Нарочные, приносившие письма от императора и наследника, посыльные от разных особ стояли у ворот до рассвета, но никто к ним не выходил.

Тосикагэ проводил всё время в занятиях с дочерью и не нёс никакой службы, и тем не менее его назначили главой Ведомства гражданского управления и советником сайсё.

В год, когда его дочери исполнилось пятнадцать лет, во втором месяце неожиданно скончалась её мать. Девица ещё горько оплакивала потерю, как заболел отец. Вскоре он совсем ослаб.

— Раньше я хотел, чтобы ты занимала высокое положение В этом мире, — сказал он, позвав как-то дочь к себе, — но в молодости я отправился в дальние края, а когда возвратился на родину, императору больше служить не стал. Со временем я разорился, и уже не могу устроить твоего будущего. Поручаю тебя Провидению. Мои поместья и земли обширны, но вряд ли кто-нибудь станет заботиться о твоих интересах. Кто будет приходить к тебе с тем, чтобы давать отчёт?[123]Прим.40 гл.1: Управление хозяйством сановников находилось в руках чиновников мандокоро (Или мадокоро , Домашняя управа), специального аппарата, обязанностью которого была административная помощь семьям высшей знати. Их деятельность, особенно в удалённых поместьях, была бесконтрольной. Если сановник терял своё положение при дворе и не мог более заботиться о своих управляющих, их материальном положении, продвижении по службе и т. д., чиновники переставали выполнять свои обязанности перед ним и присваивали себе доход с имений. Однако после моей смерти тебе останется сокровище, которое вечно будет только твоим. — С этими словами он велел ей наклониться к нему и поведал дочери свою тайну: — В северо-западном углу нашего дома на глубине в один дзё я зарыл два кото, похожие на те, на которых мы играем. Одно из них в парчовом мешке, другое — в мешке тёмно-синего цвета[124]Прим.41 гл.1: В тексте употреблено слово кати (тёмно-синий). По мнению Коно Тама, это слово употреблено здесь в значении токати — ткани из хлопчатобумажной пряжи с добавлением ниток, ссученных из заячьей шерсти.. Со всех сторон я укрыл их ветками аквилярии. То, что в парчовом мешке, называется «нан-фу», а то, что в тёмно-синем, называется «хаси-фу». Помни же о моих словах и никогда никому их не показывай. Я думаю, что подобных кото нет во всём мире, это сокровище на веки вечные. Если ты будешь счастлива, то, играя на них, достигнешь вершины блаженства; если несчастлива, то музыка смягчит твоё горе. Если твоей жизни будет угрожать опасность, если попадёшь ты к диким зверям: тиграм, волкам, медведям — и захотят они сожрать тебя, если настигнут тебя самые ужасные несчастья, — тогда играй на этих кото. Когда будет у тебя ребёнок, следи за его характером до десяти лет. Если будет он умён, сообразителен, душою совершенен, если будет внешне и внутренне превосходить окружающих, тогда передай их ему.

После того, как он сделал своё завещание, жизнь его оборвалась.

Вскоре умерла и кормилица.

* * *

Оставшись одна, дочь Тосикагэ[125]Прим.42 гл.1: Хэйанъских аристократок редко называли по именам, которые заменялись различными прозвищами или наименованиями чина. Табу было более сильным в отношении женщин, не игравших большой роли в социальной жизни. Обычно им давали прозвища, но в ряде случаев не сохранилось даже такового. Так, героиня «Повести» не имеет ни имени, ни прозвища. дошла до крайней нищеты. Дни текли, а доходов не было никаких. Слуги её покинули. Каждый день кто-нибудь из них уходил, и скоро осталась она одна, совершенно беспомощная. Всего боясь и стыдясь своего положения, госпожа не хотела, чтобы кто-нибудь знал о её существовании, и пряталась от людей. Прохожие, глядя на дом, думали, что он необитаем, разбирали и по частям растаскивали строения. Вскоре из всех построек осталось только главное помещение, и даже веранда вокруг него исчезла. Сад зарос, как дикое поле.

Госпожа позвала к себе жить служанку своей покойной кормилицы, которая ютилась в бедном доме. Ещё при жизни отца случалось, что оброка с его земель не платили и надо было специально посылать кого-либо для его сбора, а сейчас, когда дочь дошла до крайней нищеты, и этот оброк оставался у управляющих, к вящему их удовольствию. Исчезли и мелкие личные вещи, которые спрятали тогда, когда скончались родители. Совершенно неопытная в житейских делах, госпожа проводила дни в тоске, весной глядя на цветы, а осенью на листья клёна. Ела она, если её кормила служанка, а если нет, то не ела. Почти всё, что было некогда в обширной усадьбе, исчезло, кроме ширмы и переносной занавески, за которыми мог укрыться только один человек. Отец её обладал утончённым вкусом, поэтому дом их когда-то был удивительно красив: просторные помещения, изысканно разбитый сад, и даже трава казалась не такой, как везде. Но сейчас за садом никто не ухаживал, и когда наступило лето, весь он зарос полынью и хмелем. Никто дочь Тосикагэ не навещал, так и жила она в одиночестве. Когда приходила осень, она смотрела на меняющиеся цвета трав и листвы, и грусть её была бесконечна.

бормотала она, одна-одинешенька, глядя в небо.

* * *

Наступил восьмой месяц. Двадцатого числа первый министр отправился на поклонение в храм Камо[126]Прим.43 гл.1: Храм Камо — один из наиболее почитаемых синтоистских храмов в Японии, посвящённый богам-покровителям императорского дома и защитникам столицы. Два святилища храма (Нижнее и Верхнее) находились к северу от столицы, на реке Камо, которая далее протекала недалеко от той части города, где стоял дом Тосикагэ.. Туда потянулось торжественное шествие. В установленном порядке двигались танцовщики, музыканты — исполнители священных песен и плясок кагура[127]Прим.44 гл.1: Кагура — синтоистская церемония; песни и пляски, которые исполнялись в храме. и огромное число слуг. Когда эта толпа проходила мимо дома Тосикагэ, юная госпожа подошла к ветхим ставням и стала смотреть на идущих музыкантов и проезжающие экипажи. В сопровождении многочисленной свиты шли два молодых господина. Одному было лет двадцать, второму не больше пятнадцати. Младший, блистающий красотой, как драгоценный камень, был ещё в том возрасте, когда носят причёску унаи[128]Прим.45 гл.1: Причёску унаи (волосы, связанные на затылке) носили подростки в возрасте 13–14 лет.. Это был Канэмаса, четвёртый сын первого министра. Отец любил сына беспредельно и ни на мгновение не отпускал от себя. Все звали юношу Молодым господином.

Когда молодой человек проходил перед домом Тосикагэ, он залюбовался прекрасными цветами китайского мисканта, разросшегося у изгороди, и окликнул старшего. Тот посмотрел и произнёс:

— Так и влекут к себе эти цветы!

Он двинулся дальше, а Молодой господин со словами:

приблизился к изгороди, сорвал цветок и тут же увидел дочь Тосикагэ. «Как она прекрасна! И живёт в таком унылом месте…» — подумал юноша, глядя на её удаляющуюся в дом фигуру. Походка девицы пленяла своей грациозностью. Молодой человек был покорён очарованием девицы, но его ждала свита, и ему волей-неволей пришлось двигаться в храм.

Однако в храме, во время исполнения священных песен и плясок, он всё время думал о ней: «Кто она, эта девица, которую я видел днём? Как бы мне встретиться с ней!»

Было уже темно, когда отправились в обратный путь. Возле усадьбы Тосикагэ Молодой господин отстал от свиты, а когда шествие скрылось из виду, подошёл к изгороди и в тишине осеннего вечера стал разглядывать дом. Было очевидно, что сад разбивал человек с тонким вкусом, неторопливо, вкладывая в это душу. Даже заросший, как дикая чаща, сад выглядел очень изысканно. Очаровательны были и деревья, и Ручьи. В зарослях полыни и хмеля распустились осенние цветы, в широком пруду красиво отражалась луна. Не испытывая никакого страха, молодой человек вошёл в эти чудные заросли.

В ветре, дующем с реки, чувствовалась прохлада осени. В густой траве раздавался звон цикад. Ярко сияла луна. Не было слышно людских голосов. Думая о живущей здесь девице, он тихо произнёс:

Молодой господин пробрался к дому через высокую траву. Никто навстречу ему не вышел, и только мискант чарующе манил его. В свете луны всё было ясно видно. Юноша подошёл совсем близко к дому, открыл с восточной стороны решётку между столбами и увидел в помещении юную госпожу, игравшую в одиночестве на кото. Заметив его, дочь Тосикагэ тотчас поднялась и скрылась в глубине комнаты.

— Не насытил души твоим, луна, видом[129]Прим.46 гл.1: Герой цитирует начало стихотворения Аривара Нарихара «Исэ-монотогари», № 81:

Не успели ещё

налюбоваться тобой, о, луна,

а ты уже прятаться хочешь…

О, гребни тех гор, если бы вы,

её не приняв, убежали!

Пер. Н. И. Конрада. См.: Исэ-монотогари. М, 1979. С. 102., — произнёс он и, продолжая стоять у решётки, обратился к девице: — Кто вы? Почему живёте в этом доме? Как ваше имя?

Но она ничего не ответила.

В глубине комнаты, куда она ушла, было темно. Юноша не мог понять, как ему войти. Луна в это время скрылась в облаках, и Молодой господин произнёс:

И ещё:

Наконец он вошёл в дом и, пытаясь найти госпожу, очутился в гардеробной.

Он опять обратился к девице, но и на этот раз не получил никакого ответа.

— Как здесь страшно! Скажите же мне что-нибудь, — просил он её, — знайте, что не легкомыслие привело меня сюда.

Он был очень мил и юн. Девица, вероятно, подумала, что это ещё ребёнок, и произнесла чуть слышно удивительно нежным голосом:

Он глубоко задумался и наконец произнёс:

— Почему вы живёте здесь, в таком печальном месте? Из чьей вы семьи?

— К чему вам знать моё имя? — ответила девица. — Моя жизнь — сплошная мука, ко мне никто никогда не заходит. Ваше посещение так неожиданно!

— Но ведь говорят, что и далёкое постепенно становится близким, а неопределённое — прочным. Вы так грустны! Я не мог пройти мимо. У вас нет родителей, и вы, вероятно, несчастны. Кем был ваш отец? — спросил юноша.

— Никто не знал моего отца, и если я даже назову его имя, оно вам вряд ли что-нибудь скажет, — ответила она и очень тихо заиграла на кото, что было около неё.

Слушая, он поразился: «О, как прекрасно она играет!» Так они разговаривали между собой. В ту ночь Молодой господин домой не возвратился.

Он полюбил её сразу, как только увидел грустный её облик, а сейчас, сидя с ней бок о бок, чувствовал, что любовь его возросла в тысячу раз, что любит её всей душой. Ни о чём другом, как быть с ней, он не помышлял и домой возвращаться вовсе не собирался. Однако молодой господин был баловнем семьи, и если родители теряли его из виду хотя бы на миг, то начинали беспокоиться. Но теперь, когда он узнал девицу, он не мог разлучиться с ней даже на мгновение. Он чувствовал, что как только уйдёт от неё, сразу начнёт мучиться тоскою. Терзаясь мыслями о ней и о родителях, юноша сказал:

— Не будь равнодушна ко мне. Наша встреча была предопределена судьбой. Я не могу жить без тебя, но у меня есть отец, которого ты сегодня, наверное, видела. Он не отпускает меня от себя ни на миг и беспокоится обо мне даже тогда, когда отправляется в императорский дворец. Как же он должен волноваться теперь, когда я со вчерашнего вечера нахожусь здесь! Я пробрался сюда тайком, меня никто не видел. Я не смогу навещать тебя так часто, как мне хотелось бы, но как только улучу возможность, я буду приходить ночью или на рассвете. Но действительно ли ты так здесь и живёшь? Живы ли твои родители? А может быть, кто-нибудь навещает тебя?[131]Прим.48 гл.1: В эпоху Хэйан существовала форма брака цумадои , когда муж либо входил в семью жены, либо только но ночам навещал жену, которая продолжала жить с родителями. Молодой господин спрашивает, не замужем ли дочь Тосикагэ. Откройся мне во всём.

При этих словах её охватил такой стыд, что долго она не могла ничего ответить.

— Если бы мой отец был жив и если бы навещал меня кто-нибудь, разве оставалась бы я здесь хоть на один час? — наконец произнесла она. — Нет у меня никого, и вряд ли мне суждено что-либо иное, как истлеть здесь.

— Скажи же мне, чья ты дочь? Если я при всём своём стремлении к тебе не смогу прийти сюда, я буду постоянно думать о тебе.

— Имя моего отца давно всеми забыто. — С этими словами она коснулась струн кото, которое стояло рядом с ней, и горько заплакала. Весь облик её был очень печален.

Юноша клялся ей в вечной верности. Мысль, что он никогда больше её не увидит, мучила его всё более и более.

Уже рассветало. Беспокойство Молодого господина возрастало. Он не мог здесь больше оставаться: он боялся, что в доме у него подняли тревогу.

— Что мне делать? — воскликнул Молодой господин. — Я хотел бы и сегодня остаться с тобой, но отец даже в доме ни на мгновение не отпускает меня от себя, а если выходит из дома хоть ненадолго, обязательно берёт меня с собой. Вчера я плохо себя чувствовал и не хотел идти в храм Камо, но он приказал мне. Сейчас я понимаю, что всё это было для того, чтобы я встретился здесь с тобой. Не думай, что я непостоянен, но приходить мне к тебе будет трудно.

Госпожа в ответ тихо произнесла:

Вдвойне тяжелей стало при этом Молодому господину. Он задумался и печально произнёс:

— О, моя любимая! — воскликнул он. — Не думай, пожалуйста, что я отнесусь к тебе с пренебрежением. Хоть мы и расстаёмся, чувства мои к тебе останутся теми же. Как только рассеются подозрения родителей, я снова приду к тебе.

Он встал и направился к выходу, но почувствовал себя настолько несчастным, что не мог переступить порога. Закрыв лицо рукавом и заливаясь слезами, Молодой господин произнёс:

Госпожа, тоже плача, на это ответила:

При этих словах ему показалось, что сердце его разрывается. Однако ему уже давно пора было уходить, и, повторив вновь свои клятвы, он покинул её.

Даже в своём доме Молодой господин шага не делал без сопровождения многочисленных слуг, а сейчас он был один и не знал, по какой дороге идти. К тому же он только что оставил свою любимую. Некоторое время он брёл, ни на что не обращая внимания, а когда наконец огляделся, то увидел, что стоит на каком-то перекрёстке.

* * *

Итак, Молодой господин всю ночь отсутствовал, и в его доме первый министр нещадно бранил слуг и Тадамаса, старшего своего сына, помощника военачальника Императорского эскорта.

— Не быть тебе моим сыном, если ты сейчас же не разыщешь его. Как мог ты поступить столь легкомысленно? — выговаривал он ему. — Больше не служить вам здесь! В тюрьму вас заточу! — кричал он на передовых и сопровождающих из свиты Молодого господина и приказал всех их связать. Он был в ужасной тревоге и в страшном гневе.

— Мы пойдём на поиски Молодого господина, — взмолились слуги, — и если не найдём, рубите нам головы.

Они разделились на группы по десять-двадцать человек, вышли из усадьбы и искали всю ночь по всем дорогам. Тадамаса и его дядя, второй военачальник Личной императорской охраны, каждый взяв с собой около тридцати человек, вознеся молитвы, отправились искать на дорогах, ведущих к храму Камо. На перекрёстке Третьего проспекта и проспекта Кёгоку Тадамаса увидел своего брата.

— Как ты мог доставить нам столько хлопот? — бросился он к Молодому господину. — Со вчерашнего вечера, лишь только обнаружилось, что тебя нет, батюшка и матушка на могут ничего есть, пребывают в страшной тревоге, а слуг из твоей свиты нещадно бранили и лишили места. И меня упрекали, что я пустой человек! Вчера выпито было много вина, и все слуги были пьяные. Как ты отстал от нас, никто не заметил. И только когда возвратился батюшка, выяснилось, что тебя нет. Всю ночь напролёт родители тревожились о тебе, совсем покой потеряли. Если они волнуются о тебе даже тогда, когда ты дома, подумай сам, что с ними творится сейчас? Где ты был?

— Меня все бросили, — ответил Молодой господин, — и я оказался в одиночестве, как отставший от стаи гусь.

— А не было ли поблизости какой-нибудь гусыни, за которой ты помчался вслед? — рассмеялся старший брат. — Ты что, так и стоял здесь со вчерашнего вечера, как статуя бога-покровителя путников? Ладно, как бы там ни было, поспешим домой, ведь отец и мать ужасно тревожатся.

Они вместе отправились домой. Всю дорогу Молодой господин терзался воспоминаниями о любимой.

Войдя в дом, Тадамаса объявил:

— Наконец-то мы отыскали Молодого господина.

Радости министра не было границ. Радовались и все слуги, которых до этого жестоко ругали и грозились выгнать.

— Почему ты задержался? — укорял сына первый министр. — Когда это ты научился тайком отлучаться из дому? Ты поступил опрометчиво, заставил меня беспокоиться.

— Берег реки кишит грабителями и убийцами, — говорила супруга министра, — ты был там один — что, если бы тебя убили? Ты ведь слаб, не смог бы защититься. Если и дальше так пойдёт, тебя не примут на службу во дворец. Разгуливая один, ты ещё, чего доброго, захочешь убежать от нас. Не смей больше удаляться от меня!

Отныне, когда первый министр уходил в императорский дворец, она всё время держала сына возле себя, не сводя с него глаз.

Молодой же господин, изнывая от любви, думал только об одном: «Ах, если бы переслать ей хоть коротенькое письмецо! Ах, если бы можно было пойти туда хоть на миг!» Но надзор за ним был очень строг, и ему оставалось только тосковать днём и ночью. Никто, кроме него, не знал, где живёт дочь Тосикагэ. Юноша хотел было послать туда кого-нибудь с письмом, но никому он не смог бы объяснить дорогу: он и сам её точно не помнил. Отец и брат подозревали неладное и пытались расспросить его. Однако Молодой господин никому не хотел открыть своей тайны и даже слугу не мог послать на розыски госпожи. Он всё время вспоминал клятвы, которыми они обменялись, и думал о её жалком положении. Смотрел ли юноша на травы и деревья или поднимал глаза к небу, он думал только о ней. Мысли его всегда летели к любимой, но рядом с ним не было никого, кому можно было бы их поведать, и Молодой господин таил их в сердце.

* * *

После мимолётного, как сновидение, свидания дочь Тосикагэ была уже не той, что прежде[132]Прим.49 гл.1: Таким косвенным образом автор сообщает о беременности героини., но она ничего не понимала. Страдая в своём жилище, она тосковала по родителям и вспоминала пустые обещания своего милого. Проливая слёзы, смотрела она, как желтеют и краснеют трава и листья на деревьях, как опадает листва. Увидев однажды сверкнувшую в небе молнию, госпожа произнесла:

Ей никто не ответил.

Однажды вечером Молодой господин, маясь в тоске, слушая завывания ветра и стрекотание цикад, подумал: «Как грустно шумит ветер! Как сильно дует он, наверное, на берегу реки, где я был когда-то!»:

произнёс он.

Наступил десятый месяц. Выглядывая во двор и поднимая глаза к моросящим небесам, он сравнивал их со своими рукавами, мокрыми от слёз. Высоко над ним летели журавли, перекликаясь бесконечно печально. Слушая их крики, Молодой господин тосковал ещё более.

пробормотал он. — Как это печально! Как я хочу увидеть тебя ещё раз в каком-нибудь из миров! — Но даже во сне не находил он к ней дороги[133]Прим.50 гл.1: Образ заимствован, по-видимому, из стихотворения Фудзивара Тосиюки, включённого в «Собрание старых и новых японских песен» (Кокин вака сю, № 558): засыпая, поэт сразу же видит дорогу, которая ведёт его к любимой..

Так проходили дни и месяцы. Не имея возможности видеть дочь Тосикагэ, Молодой господин только плакал…

На проспекте Кёгоку ветер дул свирепо, иней покрывал землю, снегом заносило дом и сад. Однажды долгой ночью, очнувшись от глубокой думы, дочь Тосикагэ заметила, что рукав её платья покрылся льдом:

сложила она.

Наступила весна. Глядя, как зазеленел багряник, ветку которого Молодой господин, клянясь в любви, обломил, уходя от неё, госпожа подумала:

Шло время. Уже приближались сроки рожать, но что с ней — госпожа по-прежнему не понимала. Как-то раз в те дни служанка принесла ей поесть. Подозрительно глядя на дочь Тосикагэ, она спросила:

— С чего это вы так изменились? Уж не вели ли вы задушевных бесед с каким-нибудь мужчиной?

— Обменяться клятвами я могла только с хмелем да с полынью, что растут вокруг, с кем же ещё? — ответила госпожа.

— Замолчите! — воскликнула служанка. — И в шутку вы не должны так говорить! Не скрывайте ничего от меня. Я уже давно заметила, что с вами, но только не решалась спросить. Кто ваш муженёк, вы и сами, наверное, не знаете. Скажите мне, с каких пор у вас прекратились крови? Видно, уже вот-вот рожать? Почему вы не хотите, чтобы я помогла вам?

— Что за глупости ты говоришь! — ответила дочь Тосикагэ. — Ты спрашиваешь, что случилось со мной? Вот уже девять месяцев, как нет у меня того, что бывало всегда. Но я думала, раз так, значит, так и должно быть, и не беспокоилась.

— Ребёнок, значит, должен родиться в этом месяце, — сказала служанка. — Как же вы, видя, как вы изменились, так до сих пор ничего не поняли! Что станет с вами, когда я умру? Я должна беречь свою никчёмную жизнь, чтобы служить вам.

«Вот оно что!» — подумала госпожа. Тяжело стало у неё на сердце, охватил её стыд, и она заплакала.

— Коль уж случилось, тут ничего не поделаешь! — бросилась утешать её служанка. — Я-то с вами, и вам ничего не надо бояться. Пусть разверзнется земля и обрушатся горы, я всё равно буду служить вам. Вы не знаете, каким сокровищем будет для вас этот ребёнок. ‹…› Когда вы его родите, я во всём буду помогать вам, хоть мне и трудно. Я даже из костей добуду молока для младенца! Для него превращу в серебро и золото пряди моих седых волос! Не убивайтесь, не тоскуйте! Выполните только обряд очищения и вознесите молитву богам и буддам, чтобы они сделали роды лёгкими. И молитесь, чтобы я была жива. — Так говорила она, тоже заливаясь слезами.

Служанка пораскинула умом. В глухой деревне была у неё дочь. Она отправилась к ней и, не посвящая её в подробности, попыталась раздобыть всё, что нужно при родах.

Возвратившись, она, как ни в чём ни бывало, спросила:

— Ну, что произошло, пока меня не было? Как же нам быть? Есть ли что в доме, что можно обменять на необходимые вещи?

— Ничего у нас больше нет, — ответила госпожа, — да и что можно обменять?

— Неважно — что, — сказала служанка, — продать можно всё что угодно, а на вырученные деньги купить то, что нам нужно.

Дочь Тосикагэ нашла великолепное седло, когда-то привезённое из Танского государства, и спросила:

— Купит ли его кто-нибудь?

— Это можно выгодно продать, — решила, поглядев, служанка и спросила, нет ли ещё чего-нибудь.

— Вроде бы ничего больше нет, — ответила госпожа.

Служанка отнесла седло в богатый дом, получила за него большие деньги, купила платья и полотна и приготовила всё необходимое. Провизии же в доме оставалось совсем мало, и служанка хлопотала, чтобы сделать хоть какие-нибудь запасы. Сидя в запущенном доме, заросшем травой, дочь Тосикагэ днём и ночью проливала слёзы и вовсе не думала о том, что ей предстояло, а служанка носилась туда и сюда и готовила всё, что нужно.

Шестого дня шестого месяца подошло время рожать. Начались схватки. Служанка, тревожась об исходе, возносила горячие молитвы буддам и богам. Без больших мучений дочь Тосикагэ родила мальчика, блистающего красотой, как драгоценный камень. Служанка взяла его и крепко прижала к своей груди.

Все заботы о младенце служанка взяла на себя. Она давала его матери только тогда, когда надо было кормить, а остальное время носила его на спине и усердно за ним ухаживала. Мать после родов не болела и скоро поднялась.

Стояла жаркая пора, самое лучшее время года для бедняков.

— Родиться летом — к большому счастью и богатству, — говорила служанка, гордая тем, что в доме такой ребёнок, — вот нам тепло и без одежды.

Но госпожа всё чаще и чаще погружалась в печальные думы и даже теперь, сама став матерью, тосковала о своём отце. Глядя, как растёт её сын, подобный сверкающей драгоценности, она думала с тоской: «Если бы был жив отец, с какой любовью он бы его воспитывал!»

— Если бы покойный господин был жив, — говорила служанка, — рос бы ваш сынок весь в шёлку и парче.

— Да, нечего и говорить, так бы и было. Но думать об этом — только растравлять себя. В то время, когда отец заботливо воспитывал меня, кто мог предположить, что я окажусь в такой нищете? — говорила молодая женщина, горько плача. — Глядя с небес, до какого положения дошла я из-за прегрешений в прошлой жизни, отец, верно, считает меня никчёмным существом. Ах, если бы я умерла раньше него!

— Ну что за глупости, — принималась бранить её служанка. — И думать об этом не смейте! Сердце ваше теперь должно успокоиться. О чём вам горевать, имея такое сокровище? На днях видела я нашего Мусимицу[135]Прим.52 гл.1: Мусимицу — по-видимому, детское имя мальчика. во сне. Снилось мне, будто ястреб-перепелятник роняет перед вами очень красивую, блестящую гладкую иглу для потайного шва со светло-голубой нитью, которая скручена слева направо. Нитка длиной эдак с руку. А рядом стоит мудрый аскет, кожа да кости. Берёт он эту нитку и проворно вшивает её до половины в перед вашей юбки. И тут ястреб, который иглу бросил, вроде бы её ищет, вокруг кружит и высматривает, а как увидел, что она у вас, садится к вам на рукав и уже не улетает. Вот что я видела. Чудно мне это показалось, и отправилась я к толкователю снов. «Это сон чрезвычайно счастливый. Женщина, которую ты видела во сне, родила ребёнка, он станет важным сановником, и в конце концов через того ребёнка она будет облагодетельствована. И разлучит их только смерть», — напророчил он. Если так, то это начало вашего процветания. Я много видела снов, и если снится иголка, то это к ребёнку очень умному, почтительному к родителям. Когда я должна была родить свою дочь, что живёт сейчас в провинции Тамба, я видела сон, будто беру я кусок шёлка из провинции Синано, вытягиваю из него нитку, ловко вдеваю её в иглу с большим ушком и начинаю шить себе платье. К чему бы такое снилось? А к тому, что дочь моя счастлива и что я живу её милостью. В прошлом месяце ходила я к ней поговорить и о ваших делах и принесла белого риса три то и пять масу, а неочищенного риса — семь то[136]Прим.53 гл.1: То — мера ёмкости, равная 18 л, масу — 1,8 л.. Вот мы и выкрутились! О чём нам беспокоиться? Не рассуждайте, как дитя. ‹…› Глядя на вас, и не скажешь, что у вас уже у самой сынок. Незачем вам думать о смерти. Незачем тосковать о прошлом. Много на свете людей, которые живут хуже вас. Не годится вам жаловаться, такой красавице.

— Почему ты так беспокоишься? — возразила в ответ госпожа. — Я не замышляю того, о чём ты думаешь.

— Не надо убиваться, — продолжала служанка, — может быть, в этом замысел будд и богов. Не надо говорить, что вот уж конец света, нельзя утверждать бездумно, что всё преходяще. Ведь такой сынок, как у вас, — истинная драгоценность.

И она действительно заботилась о нём, как об истинной драгоценности.

Так жила дочь Тосикагэ, проводя дни и ночи в слезах, и пусто проходили её дни и месяцы. Доходов не было никаких, служанка продавала мелкие вещи, которые были в доме, — тем и жили. Шло время, и только увеличивалось море слёз. Когда мальчику исполнилось три года, летом, его отняли от груди. Мать забеспокоилась:

— Как, сын мой теперь не будет пить молока? Нет, пусть пьёт. Нельзя, чтобы он страдал. Ведь другой еды у нас нет, а если он не будет пить молока, то что же с ним станет?

— Нет, нет. Больше ему молока пить не надо, — настаивала служанка. И в конце концов мать подчинилась.

Ребёнок рос очень быстро. Был он необычайно красив. О чём бы ни услышал, что бы ни увидел, этого он уже не забывал. Его сообразительность и ум были поразительны. Ещё дитя, он не совершал ничего такого, что могло бы огорчить мать, и уже понимал, что родителей нужно почитать.

Осенью того года, когда исполнилось ему пять лет, служанка умерла. У матери и сына не осталось никакой пищи. Томительно проходили дни. Сын выходил из дому побродить по окрестностям. Он знал, что мать ничего не ест, и очень этим печалился. «Как же накормить её?» — думал мальчик упорно, но он был слишком мал, чтобы чем-нибудь заняться.

Однажды утром вышел он к реке, что текла поблизости, и увидел, как рыбак удит рыбу.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Родители мои больны, им нечего есть, вот я и хочу поймать для них рыбы, — ответил рыбак.

«Я тоже могу наловить рыбы для матушки», — подумал мальчик. Сделав крючок, этот необычайно красивый ребёнок пошёл на широкую реку и начал удить.

Прохожие, видя его, удивлялись:

— Кто этот прелестный малыш, который один забавляется на берегу реки? — и спрашивали его: — Что ты тут делаешь?

— Я играю просто так, — отвечал мальчик.

Ребёнок был так мил, что люди подумали: «Наловим-ка мы для него рыбы!» Они наловили много рыбы, и мальчик отнёс её домой.

— Не делай этого больше! Я хоть и не ем ничего, но не страдаю от этого, — сказала ему мать, но мальчик её не послушался и продолжал удить рыбу.

С каждым днём красота его становилась всё ослепительней. Когда он удил на реке, многие брали его на руки, ласкали и говорили:

— Есть ли у тебя родители? Будь нашим сыном!

— Нет, у меня есть матушка, — отвечал он и уговоров не слушал.

Пока было тепло, он ходил на реку за рыбой и кормил мать. Она жила, как во сне, питалась лишь тем, что приносил ей сын. Но вот наступили зимние холода, и он уже не мог ловить рыбу. «Что же я принесу матушке? Как же быть?» — терзался он.

— Я ходил ловить рыбу, но вся река покрыта твёрдым льдом, и рыбу поймать нельзя. Матушка, что же мы будем делать? — сказал он, возвратившись домой, и заплакал.

— Чему ты печалишься? — стала утешать его мать. — Не плачь. Когда лёд растает, ты опять сможешь ловить рыбу. Я и так много её съела!

На следующее утро он снова пошёл на реку. Там толпился народ, разъезжало много экипажей. Когда все разошлись, он увидел, что река покрыта льдом, словно зеркалом.

— Если в действительности я преисполнен сыновней добродетели, то пусть растает лёд и появится рыба. Если же нет во мне сыновней добродетели, то рыба не появится! — воскликнул он, плача.

Вдруг лёд растаял, и большая рыба выпрыгнула из воды прямо ему в руки[137]Прим.54 гл.1: Этот эпизод, по мнению Коно Тама, навеян историей Ван Сяна из царства Цзин — одной из двадцати четырёх образцов сыновней добродетели. Ван Сян лёг на лёд, растопил его теплом своего тела и достал из реки рыбу для мачехи. Несмотря на ярко выраженный конфуцианский оттенок трёх эпизодов, повествующих о сыновней добродетели героя (см. текст ниже), их общее содержание носит, безусловно, религиозный характер. Конфуцианские истории призваны иллюстрировать исключительно моральные качества героев, в них действие разворачивается без какого-либо участия высших сил. В японской же «Повести» малолетний герой получает от будд вознаграждение за свою святость. Создавая эти отрывки, автор должен был вдохновляться подобными эпизодами из агиографической литературы.. Он отнёс её домой и сказал матери:

— Я истинно добродетельный сын!

Он разгребал глубокий снег, и руки и ноги его стали красными, как клешни рака. Когда он прибежал домой и мать увидела это, печаль охватила её и из глаз полились слёзы:

— Зачем ты выходил из дому в такой мороз? Не выходи, пока так холодно!

— Что мне погода? Я думаю только о тебе, — ответил он.

Остановить его было нельзя. Пойманная же рыба, на вид совершенно обыкновенная, превратилась в сотню разных яств. Каких только чудес не бывает на свете!

* * *

Наступил новый год. Мальчик подрос и стал ещё умнее. Бодхисаттва в образе человека, он казался совсем взрослым. Многие видевшие его говорили себе: «Чей это ребёнок? Кто его родители? Он, по-видимому, живёт где-то неподалёку» — и пытались найти его дом. Могло статься, они бы и обнаружили жилище, поэтому мальчик старался не попадаться никому на глаза.

«Разве только в этой реке водится рыба?» — подумал мальчик как-то раз и, спустившись вниз по течению, переправился через реку и пошёл на север. Он вошёл в горы и увидел, как какой-то отрок роет землю, что-то достаёт из земли и печёт найденное на огне, а под большими деревьями собирает жёлуди и каштаны.

— Для чего ты пришёл в горы? — спросил он внука Тосикагэ.

— Я пришёл сюда, чтобы ловить рыбу. Хочу отнести её домой, матушке.

— В горах рыба не водится, — сказал отрок. — К тому же убивать живых существ грех. Собирай вот это и ешь. — И дав ему то, что собирал сам, исчез.

Мальчик обрадовался, отнёс всё домой и накормил мать. После этого он ходил в горы, отыскивал, как научил его отрок, батат и ямс, собирал плоды деревьев, выкапывал корни багряника и кормит мать.

Однажды в сильный снегопад он не мог отыскать батат и ямс, даже плоды деревьев были скрыты под снегом. Тогда мальчик сказал:

— Если нет во мне сыновней добродетели, то пусть валит снег ещё больше!

И снег, сугробы которого становились всё выше, вдруг прекратился, ярко засияло солнце, появился тот же самый отрок, испёк батат и ямс, отдал их ребёнку и исчез[138]Прим.55 гл.1: По-видимому, аналогия с историей Мэн Цзуна из царства У, который разыскал в снегу побеги бамбука для больной матери..

Каждый день ходить так далеко в горы мальчику было не по силам, и как-то он подумал: «Вот если бы мы жили в этих горах! Всё было бы у нас под рукой!» Он зашёл глубоко в горы и там натолкнулся на четыре огромных дерева криптомерии, стоявших так близко друг к другу, что ветви их переплетались. Увидев в одном из них дугою величиной с большую комнату, мальчик подумай: «Вот если бы мы с матушкой поселились здесь! Я бы собирал плоды деревьев и тотчас приносил ей!»

Он подошёл к дуплу. В нём жили грозные медведи с детёнышами. Звери выбежали из дупла и собирались наброситься на мальчика, но он воскликнул:

— Подождите немного! Не лишайте меня жизни! Я почтительный сын своей матери. У неё нет ни братьев, ни сестёр, слуг тоже нет, живёт она в развалившемся доме и ест то, что я ей приношу. Там, где живут люди, еды не найти, поэтому я прихожу в горы, собираю плоды деревьев, выкапываю корни багряника и отношу матушке. Я поднимаюсь на высокие горы, спускаюсь в глубокие долины, хожу повсюду. Я ухожу из дома утром, возвращаюсь затемно, и всё время мать беспокоится обо мне. Она всё время печальна. Я не знал, что в дупле этого дерева живёт хозяин горы. Я собирался поселить здесь матушку и, выкапывая клубни батата, тотчас приносить их ей. Так я намеревался прокормить её. Ведь матушке очень трудно было бы каждый день проделывать со мной такую дальнюю дорогу, а сидеть в бездействии и ждать меня целыми днями — тоскливо, поэтому, думая, как бы поселить её поближе, я и отыскал это дупло. Но раз им владеете вы, я уйду отсюда. Если же я погибну, мать моя тоже умрёт. Если есть во мне что-нибудь, что не нужно для того, чтобы я мог кормить мать, я отдам это без сожаления. Если лишусь я ног, как буду ходить? Если останусь без рук, чем буду собирать плоды деревьев, выкапывать корни багряника? Не окажется у меня рта — как буду дышать? Не будет живота и груди — где поместится сердце? Из всех частей тела бесполезны только мочки ушей и кончик носа. Я почтительно преподношу их хозяину горы.

Так говорил внук Тосикагэ, заливаясь слезами. Медведи тоже плакали. Выслушав его, они отказались от своего свирепого умысла и, тронутые примером сыновней любви, оставили мальчику дупло, а сами, с двумя медвежатами, ушли на другую вершину[139]Прим.56 гл.1: Третья аналогия с образцами сыновьей добродетели. Ян Сян из царства Лу бросился в пасть тигру, собиравшемуся сожрать его отца, Тигр был тронут и оставил обоим жизнь. См. Об этом эпизоде вступительную статью..

Получив во владение дупло, мальчик ободрал кору с деревьев и расстелил везде мох. Явился отрок, который раньше выкапывал батат, и расчистил всё вокруг дупла. Перед деревьями забил родник. Отрок прокопал русло, и по нему побежала прозрачная вода. Мальчик был очень доволен. Придя домой, он сказал матери:

— Давай-ка перебираться в другое место — туда, куда я хожу за едой. Если бы кто-нибудь навещал тебя, жизнь твоя не была бы столь печальна. Но пока я отсутствую, ты ждёшь меня, скучая в одиночестве, и это мучительно. Если ты непременно хочешь жить только здесь, мне придётся пойти к кому-нибудь пасти лошадей и коров, и тогда о тебе будут говорить как о матери холопа. Этого нам не вынести. Лучше нам скрыться в горах, где нет ни души, чтобы никто не знал о нас. Я хотел бы всё время быть возле тебя и приносить пищу быстро, как птица, но в городе это невозможно. Давай перебираться туда, куда я хожу. Если мы будем жить в дупле, я смогу приносить тебе плоды деревьев без промедления. И не придётся мне каждый день ходить так далеко.

— Может быть, действительно лучше пойти туда, куда ты зовёшь меня. Пусть я живу сейчас в столице, но кого я вижу, кроме тебя? — сказала мать и решила идти в горы.

Дома у них ничего не оставалось. Даже стены, и те разрушились. Она вырыла два кото, о которых ей говорил перед смертью отец, взяла те, на которых обычно играла, и велела сыну нести их.

Так мать и сын оставили своё жилище.

сложила госпожа, пускаясь в путь.

* * *

Наконец добрались они до дупла. Раньше она слышала, что в глубине гор сплошная непроходимая чаща, но их новое жилище оказалось просторным, и не подумаешь, что это дупло. Перед ним было расчищено около одного тё[140]Прим.57 гл.1: Tё — мера площади, равняется приблизительно одному гектару. земли. Холм был так красив, что походил на искусственную горку в саду, а роща столь хороша, что можно было подумать, будто её кто-то насадил. Повсюду высились сосны, криптомерии, цветущие деревья, фруктовые деревья, дубы и каштаны. Казалось, что уголок был создан самим Буддой, и здесь не отказались бы жить даже не такие нищие, как наши мать с сыном.

Перед дуплом, сделать лишь несколько шагов, у бьющего родника высилась живописная скала. Тут и там росли маленькие сосёнки. Жёлуди и каштаны, падая в ручей, доплывали до самого жилища пришельцев. Можно было подумать, что здесь обо всём позаботились слуги. Не надо было уходить утром в горы и блуждать там до самого вечера в поисках еды. Мать с сыном могли спокойно отдыхать. Они получали всё без всяких усилий, как вы да я снимаем крышку с блюд, стоящих перед нами. Так они жили беззаботно. «Хотела бы я всю жизнь прожить здесь», — думала мать.

Однажды она сказала сыну:

— Теперь, когда у тебя нет никаких забот, я передам тебе искусство игры на кото, которому обучил меня мой отец, считая его великой мудростью. Начинай-ка и ты заниматься музыкой.

Она дала сыну кото «рюкаку-фу» и обучала его, сама играя на «хосоо-фу». Он схватывал мгновенно.

Когда в горах, куда до того времени не ступала нога человека, где не видно было никого, кроме медведей и волков, раздавались великолепные звуки, все звери, изумлённые тем, что они слышат, собирались в роще, и в сердце их пробуждалась печаль. Даже травы и деревья клонились к земле от звуков кото. Через крутые перевалы приходили с детёнышами дикие обезьяны и с восторгом слушали музыку. Эти обезьяны годами жили в больших дуплах и собирали то, что можно было найти в горах. Восхищённые необыкновенными звуками, они приводили с собой своих детёнышей и приносили музыкантам плоды деревьев. Так звери слушали игру на кото.

В семь лет мальчик полностью овладел всеми приёмами исполнения, которым когда-то выучился его дед у семи мастеров, и проводил дни и ночи, играя на кото вместе с матерью. Вглядываясь весной в прекрасные цветы, летом пребывая в прохладной тени деревьев, осенью очищаясь душой возле цветов и под сенью алых листьев клёнов, госпожа думала: «Буду жить здесь до самой смерти и всю жизнь посвящу игре на кото».

Мальчик выучил всё, что знала мать. Поскольку он был бодхисаттвой в образе человека, то в игре на кото он превзошёл даже свою мать, а мать его превосходила своего отца. Обычно при передаче из поколения в поколение музыкальное мастерство хиреет, но в этом роду оно только возрастало.

Сыну исполнилось тринадцать лет. Он был очень красив, не было в мире никого, кто бы мог с ним сравниться. Хотя он ел коренья, одеждой ему служила древесная кора, друзьями его были звери и вырос он в дупле дерева, но своей красотой затмил бы императрицу и наложниц императора, разодетых в шелка и парчу, проводивших время в драгоценных чертогах; он был прекраснее самих небожителей. Удивительным блеском сияли его глаза. Мать его тоже стала необыкновенно красивой, даже по сравнению с тем, какой она была, когда отец всячески заботился о ней. Всё это время их кормили обезьяны. Звери приносили им всё: воду в больших листьях лотоса, батат, ямс, фрукты, которые они заворачивали в листья деревьев, — и сердца матери и сына были переполнены глубокой благодарностью к ним.

* * *

В тот год варвары из восточных провинций, горя злобой к городским жителям, двинулись на столицу. Четыреста или пятьсот воинов в поисках безлюдного места пришли в этот лес и расположились в нём лагерем. Страшные, дикие люди заполнили всю местность, убивали и ели без разбора птиц и зверей, попадавшихся им на глаза. Все животные попрятались кто куда, а мать с сыном сидели в дупле и скрыться им было некуда. Они не могли даже нарвать травы и листьев деревьев, чтобы поесть, не могли даже выглянуть из дупла и мучились ужасно. Обезьяны, которые обычно приносили им пищу, жалели их. Они сплели из лиан большую корзину, собрали в неё крупные каштаны, набрали студёной воды в листья лотоса и, улучив время, когда воины спали, принесли матери и сыну. Спавшие под деревьями воины, не зная, что это обезьяны лазают по деревьям, были испуганы шумом листвы. «В этом лесу кто-то живёт», — подумали они. Многие из них стали зажигать огни, кричать, но так ничего и не обнаружили.

Мать тем временем подумала: «Ведь говорил мне отец: когда дойдёшь ты в счастии или в несчастии до высшего предела, играй на этих двух кото. Будет ли в моей жизни несчастье большее, чем нынешнее? Ведь что ни говори, в такой опасности я не бывала. Это, верно, и есть последний предел».

Она достала кото «нан-фу» и начала играть на нём одно из переданных ей отцом произведений точно так, как когда-то играли его мастера с семи гор. При этих звуках стали падать огромные деревья, вершина горы обрушилась и погребла под собой стоявших лагерем воинов. Множество народу нашло там свою смерть. А гора вновь сделалась неподвижной. Дочь Тосикагэ до полудня играла произведения, которым обучил её отец.

Как раз в этот день император[141]Прим.58 гл.1: Речь идёт об императоре Судзаку. В первой главе «Повести» за время пребывания героев в лесу прежний император отрёкся от престола, получив имя Сага. совершал выезд на равнину Китано и любовался видом гор. Звучание кото услышал правый генерал, который прислуживал в этой поездке императору: он должен был вести под уздцы лошадь. Он обратился к своему старшему брату, правому министру:

— В этих северных горах всё время раздаются какие-то странные звуки. Они похожи на звуки кото, но кажется, что играют на нескольких инструментах. Это, должно быть, такой же инструмент, как кото «сэта-фу» из императорского дворца. Пойдём, послушаем поближе!

— Кто же может играть на кото в таких глухих горах? — возразил на это министр. — Это не иначе как проделки лесных чудищ. Не надо ходить туда.

— А может быть, это играют маги? Если ты не хочешь, я пойду один.

— Видно, ты и сейчас, как всегда, настоишь на своём, — усмехнулся министр. — Что ж, в путь!

Каждый из них взял с собой только одного слугу, и они отправились в горы. Оставшиеся в живых после землетрясения воины, увидев их, решили, что императорские посланцы явились схватить их, и все скрылись в дальних долинах, ни одного в этих местах не осталось.

Чем ближе подходили братья к той горе, где жили мать с сыном, тем громче становились замечательные звуки. Казалось, что музыку никто не играл ни на земле, ни на небесах, но что она звучала сама по себе. Братья слушали её со странным волнением и двигались вперёд. Вершина перед ними была чрезвычайно высока, и над ней в воздухе реяли звуки кото. Далеко, насколько мог проникнуть их взгляд, простиралась чаща, и везде раздавались волшебные звуки. Они приблизились к самой горе, вершина которой касалась неба, и увидели зверей столь многочисленных, что казалось, будто вся земля покрыта их шкурами, как одеялами.

— Ведь говорил же я тебе: не ходи. Здесь так жутко, страшно. Возвратимся-ка назад поскорее, — сказал старший брат.

— Ты рассуждаешь, как ребёнок! — ответил генерал. — Как тут прекрасно! Разве существуют горы, в которых не водятся звери? Даже если бы это была гора Дамудоку[142]Прим.59 гл.1: Дамудоку (или Дандоку, санскр. Дандака) — гора, на которой жил Шакьямуни, предаваясь аскезе., я не так слаб, чтобы дать зверям сожрать меня. А потом, посмотри, разве эти животные собираются причинить нам какой-нибудь вред? — И, погоняя коня, он поскакал вперёд.

Он мчался быстро, будто сидел на облаке, гонимом ветром. Его слуга не мог поспеть за ним и остановился у подножия горы. Конь министра не был так быстр, как конь генерала, и министр нагнать брата не мог. Он вынужден был остановиться, но, вспомнив, как беспокоились когда-то о его брате отец и мать в день посещения храма Камо, подумал: «Нельзя, чтобы они увидели с небес, что я оставил его одного в окружении зверей» — и тоже двинулся вперёд.

Брат его был генералом и носил за спиной стрелы — слышно было, как он разгонял зверей. Министр же, будучи сановником гражданским, стрел не носил, — его охватил страх, и он не решился подняться в гору. Генерал преодолел пять горных уступов, проложил себе дорогу среди лежавших на земле животных, многочисленных, как раковины моллюсков на морском берегу, и упорно ехал на звуки музыки. Приблизившись к дуплистой криптомерии, он слез с коня и огляделся.

Вокруг росли прекрасные деревья, землю устилал мох, был посыпан песок. ‹…› Он подошёл к дереву и кашлянул. В дупле перестали играть, выглянул подросток и с удивлением посмотрел на необычайно красивого мужчину, стоявшего перед ним.

— Удивительно! — сказал он. — Не спустился ли на землю небожитель, заслышав звуки нашего кото?

Живущие в дупле хотели узнать, кто он такой. Из-за занавески, образованной мхом, послышался женский голос:

— Кто вы? Для чего вы пришли в эти горы, куда не забредает никто и где живут только наши друзья — медведи и волки?

«Да это люди!» — подумал генерал и ответил:

— Мне рассказывали, что в этих горах живут люди, вот я и пришёл поглядеть, правда ли это или пустые слова.

Подросток выбрался из дупла и остановился перед ним.

— Мы неотлучно живём в этих горах, и не было ни единой души, кто бы пришёл сюда. С какой целью вы пожаловали в эти места? — спросил он.

Мальчик был одет просто, платье его превратилось в лохмотья, но красота подростка поразила генерала.

— Сегодня был выезд императора на равнину Китано, — ответил он, — я был государевым сопровождающим. Услышав прекрасные звуки, я пошёл на них и оказался здесь.

Генерал отвязал набедренник и, расстелив его на мху, пригласил мальчика сесть, сел сам рядом и обратился к нему:

— Из зверей здесь водятся только тигры и волки, из птиц гнездятся лишь орлы и фазаны, почему же вы, такой молодой, живёте здесь?

— Перебрались мы с матушкой в эти горы и поселились в дупле, когда мне было шесть лет. С тех пор связь с миром прервалась, и мы ни разу отсюда не уходили, у нас были основания покинуть наш дом, но вряд ли стоит рассказывать об этом подробно.

— Я пересёк непроходимые кручи, зашёл глубоко в горы, прошёл меж страшных тварей. Вряд ли после этого можно принять мои вопросы за праздное любопытство. Расскажите мне всё, — стал настаивать генерал.

— Я подробно и сам ничего не знаю, — начал подросток, — когда я приставал с расспросами к матушке, она рассказала мне всего лишь вот что: «Родители мои скончались один за другим. Никто не навещал меня, жила я одиноко. Как-то раз непостоянный человек зашёл ко мне. Мы говорили с ним так недолго… А потом ты родился». Больше ничего я от неё не слышал.

При этих словах в памяти генерала неожиданно всплыло его давнее приключение в заброшенном доме на проспекте Кёгоку.

— Не можете ли вы рассказать о себе более подробно? Жив ли ваш отец? Странно, вы говорите, что живёте в этом страшном лесу с малых лет, но при этом вы совсем не похожи на тот люд, который обычно ютится в подобных местах. Расскажите мне всё без утайки.

— Удалились мы сюда вот почему. В мире у нас не было никакой поддержки, мы никого не знали. Жизнь наша была мучительна, и уже с трёх лет я начал понимать наше бедственное положение. Я хотел как-то кормить матушку, но как? Этого я не знал. Всё время я только думал: «Сейчас мы находимся в положении ужасном. Вот если бы мы жили в горах, куда не залетают даже птицы!» Проходившие мимо люди могли нас видеть, всякий мог заявиться к нам. Матушка плакала: «Войдут, надругаются над честью моих родителей. Что с нами станет?» Вот тогда-то мы и перебрались сюда и живём здесь постоянно. Мне хотелось привести матушку туда, где растут плодовые деревья, где можно выкопать корни багряника, и так кормить её. Я искал такое место в горах и набрёл на это дупло — вот так обстояли дела. Я захотел расчистить, прибрать это место — вдруг явился отрок, расчистил всё вокруг; а когда мы с матушкой поселились здесь, звери стали приносить нам плоды деревьев, корни багряника и кормить нас. Так осуществились мои желания.

— А своего отца вы так до сих пор не видели? — спросил гость.

— Не видел ни разу. И даже матушка о нём ничего толком не знает. Только и рассказала: «Когда мои родители скончались, я жила в одиночестве. Как-то перед моим домом по пути в храм Камо проходил тогдашний первый министр в сопровождении свиты. Я выглянула посмотреть и встретилась глазами с незнакомым человеком… Это и было причиной твоего рождения. Наступил новый год, а я всё ещё не понимала, что со мной. Как сейчас помню, не сегодня-завтра уже срок, и только тогда бывшая в доме служанка догадалась: „Ах, вот в чём дело!” — и всё мне объяснила. После нашей встречи человек этот исчез бесследно. Всё оказалось пустым. Я тебе это рассказываю, чтобы ты знал на тот случай, если я умру». Больше я ничего не знаю.

Рассказ терзал сердце генерала, но он старался этого не показать. Кроме того, его жёг стыд, и он бы хотел скрыться глубоко в горах.

— Как всё это печально! Вы и дальше намерены оставаться здесь? Не хотите ли вы жить, как живут все остальные люди? — спросил он.

— Мне ненавистен тот суетный мир! — воскликнул подросток. — Следуя нашей судьбе, мы должны жить в человеческом образе среди страшных зверей. Мы дружим с ними, они нас кормят, но нет у нас ни мгновения душевного покоя, каждый день мы думаем: может быть, сегодня они нас сожрут. Так мы и будем, наверное, жить — в страхе и тоске. Это наказание за грехи, совершённые в прошлом. Грехи, наверное, были тяжкими, поэтому нет нам прощения от богов небес и земли. Но мне кажется, жить в том суетном мире — наказание за ещё более тяжкие грехи. ‹…› Я хотел бы сбрить волосы и навсегда оставить мир.

Голос его был чист и печален. На вид ему было всего лет пятнадцать-шестнадцать, красоты он был необычайной. Если бы генерал услышал такое от постороннего человека, он и тогда не мог бы остаться равнодушным, а тут… Наконец он сказал:

— Так-то оно так, но разве можно всю жизнь жить здесь? И того, кто решил сбрить волосы, почитают только когда он становится монахом под руководством наставника. Лишь после этого он может уединиться в горах. Вы думаете, эти дикие твари никогда не причинят вам вреда? Хотя сейчас они вам и помогают… Перебирайтесь-ка в столицу! Если вас растерзают звери, вам уже не достичь просветления.

— Если мы переедем в столицу, то жить нам будет ещё труднее, ведь там нет никого, кто бы нас поддерживал.

— Ну, если я уговорю таких отшельников, как вы, которые решили навсегда остаться в горах, перебраться в столицу, я уж как-нибудь не оставлю их без помощи.

— Я должен поговорить об этом с матушкой. — С этими словами подросток скрылся в дупле.

— Пришёл человек, который говорит вот что… — рассказал он матери. — Что ответить ему?

— Разве может кто-нибудь полюбить людей, которых впервые увидел в таком жалком положении? Ведь он всегда будет презирать нас за это, — ответила мать. — А ты сам что думаешь?

— Мы живём в этих горах восемь лет и уже привыкли к несчастьям и печали. Для чего нам уходить отсюда? Я думаю, лучше нам и дальше оставаться здесь.

И я так считаю. В нашей несчастной жизни вряд ли нас ждёт уже что-то радостное. Набредя на наше необычайное жилище, этот господин почувствовал жалость, но я не думаю, что намерения у него серьёзны.

Выйдя из дупла, сын сказал генералу:

— Моя матушка сказала так: «Теперь уже к чему? Я не хочу вновь окунуться в тот мир. Мне было бы стыдно покинуть эту гору!..»[143]Прим.60 гл.1: Уход в лес в «Повести» имеет значение ухода в монастырь. Дочь Тосикагэ имеет в виду, что, уйдя в монастырь (лес), ей было бы стыдно его покинуть. У неё нет ни малейшего желания переехать в столицу. Я же один туда никогда не поеду.

Солнце уже клонилось к закату, и генерал сказал:

— Я думаю, что рано или поздно смогу переубедить вас. Мы связаны судьбой. Я ещё приду сюда. Но сегодня я сопровождаю государя, и мне нельзя отлучаться надолго. Если я не буду подле него, меня ждут большие неприятности.

С этими словами генерал поднялся и в это время увидел, как шесть-семь обезьян принесли в чашках, сделанных из листьев деревьев, жёлуди, каштаны, хурму, груши, батат, ямс. «Так вот как они кормятся!» — с удивлением подумал он. Вид незнакомого человека испугал обезьян. Они положили плоды на землю и тут же исчезли.

Когда генерал, перевалив через горную вершину, скрылся из виду, его брат, министр, со слугами остался у подножия горы и с нетерпением ожидал его возвращения. Наконец генерал появился.

— Ну, что? — спросил министр.

— Я никого не нашёл, — ответил тот. — Музыка звучала и в долине, и на вершине горы. Когда я поднимался вверх, она неслась из глубины, я спускался в долину — она слышалась из-за облаков. Зверей там, как ракушек на берегу моря, дороги не было, с большим трудом я пробирался вперёд. Мне хотелось ехать дальше, но я вспомнил, что должен быть при государе, и вернулся.

— Это, конечно же, было лесное чудище! — убеждённо воскликнул министр, и они пустились в обратный путь.

Император же, заметив, что их нет, сказал:

— Хотел бы я знать, куда отправились эти повесы. Верно, прослышали, что поблизости где-то живут красотки, и помчались туда.

Вскоре император возвратился в свой дворец.

Генерал был Канэмаса, которого когда-то звали Молодым господином, а брат его, который был тогда помощником военачальника Императорского эскорта, стал теперь правым министром.

На обратном пути генерал был печален. Дома он оставался погруженным в свои мысли. Он не пошёл на женскую половину и думал лишь о том, как бы снова увидеть своего сына. Успокоиться он никак не мог. Он начал прикидывать, куда бы можно было поместить мать с сыном. В его усадьбе на Первом проспекте было немало просторных помещений, но с Канэмаса там проживало множество женщин: его первая жена, которая была третьей дочерью отрёкшегося от престола императора, дочери принцев и сановников[144]Прим.61 гл.1: Многожёнство было в порядке вещей в древней Японии., большое количество прислуживающих дам, и генерал подумал: «Здесь слишком шумно, сюда их поместить нельзя».

На Третьем проспекте, около канала Хорикава, у Канэмаса был большой дом, который он предназначал передать дочери, когда она поступит на службу во дворец наследника престола. Дом был уже давно выстроен и полностью обставлен. «Вот туда-то их и надо пригласить», — подумал генерал.

За три дня дом был совершенно убран. Генерал решил отправиться в горы в сопровождении только двух беспредельно преданных ему людей. Для матери он приготовил платье, штаны, накидку, шаровары[145]Прим.62 гл.1: Штаны отличались от шаровар тем, что последние завязывались у щиколоток., а для сына — шёлковые шаровары, охотничий костюм из белого полотна, окрашенного травами[146]Прим.63 гл.1: Окраска тканей в древней Японии осуществлялась следующим образом: разложив на гладком камне траву и цветы, расстилали на них ткань и проводили по ней камнем — сок раздавленных растений, пропитывая ткань, окрашивал её., нижнее платье и штаны — и сложил всё в мешок. В другой мешок он положил сушёной снеди. Не предупредив никого о своём отъезде, генерал пустился в путь. Он перевалил через страшные кручи и подъехал к дуплистому дереву.

Генерал кашлянул.

Подросток, увидев его, сказал матери:

— Опять пришёл тот господин.

— Что же делать? — забеспокоилась она. — Кто он? Как странно, что он опять появился!

— На этот раз он пришёл сюда ради нас, — сказал сын. — Мы не можем прятаться от него.

Он вышел навстречу гостю.

— Вы не поймёте того, что я хочу сказать, — сказал генерал. — Я хочу поговорить с вашей матерью.

Мальчик передал ей эти слова. «Может быть, это тот самый господин, который исчез когда-то? — подумала она. — Как он мог узнать обо мне?»

Женщина не вышла из дупла. Генерал вошёл к ней и сказал:

— Ещё в прошлый раз я хотел открыться тебе, но боялся, что время не пришло для подобного разговора и ты не станешь слушать меня, поэтому не сказал ничего. Это я посетил тебя в твоём доме на пути в храм Камо. Как я и говорил, тогда меня везде разыскивали, родители мои были в большой тревоге, и когда я вернулся домой, они меня больше ни на шаг от себя не отпускали. «Он что-то замышляет. Не выпускать его из дома!» — распорядились они. Если я отлучался из дома, они сразу посылали кого-нибудь следить за мной. Я всё время стремился к тебе, но даже письма послать не мог: ведь кроме меня никто не знал, где ты живёшь. Когда скончался мой батюшка, я пришёл туда, где ты жила, но сад зарос как дикая чаща и не было ни души, некого было расспросить. Всё это время меня терзали мысли о тебе, но отыскать тебя я не мог. Вот как это было, — плача, рассказал он.

От волнения дочь Тосикагэ не могла произнести ни слова, но вовсе не ответить было бы неучтиво, она приблизилась к занавеске из мха и произнесла, горько плача:

— Всё это было так давно! Я слушаю вас, но мне самой всё это ясно не вспоминается. Кажется мне, будто видела я что-то во сне. После пустых клятв родился сын, жить стало ещё труднее. Я думала: «Если бы найти такое место, где бы нас никто не видел!» В конце концов мы удалились сюда от мира. И хоть я тогда считала, что дошла до крайности в своём бедственном положении, сейчас мне ещё хуже.

— Отныне не надо об этом беспокоиться, — сказал генерал. — Если бы я нашёл тебя живущей, как обыкновенные люди, в прекрасном доме, прежние чувства мои к тебе не изменились бы, но мне стало бы грустно. Однако видя, что ты совершенно отказалась от мира и поселилась в этом дупле, я чувствую, что любовь моя становится ещё глубже. Но так или иначе, я пришёл, чтобы взять вас с собой. Я приготовил для вас дом, не хуже этого дупла. Туда редко кто-нибудь заглядывает, и мы спокойно там поговорим.

— Я вам очень благодарна за великодушное предложение, но сейчас, когда я уже удалилась от мира, мне было бы стыдно менять решение и возвращаться к суетной жизни. Но если бы вы взяли с собой сына и воспитали его как нужно, я была бы спокойна за его будущее и с радостью вступила бы на путь служения Будде, — твёрдо ответила она.

— Ты не можешь думать иначе, — сказал генерал, — но нашему сыну всего лишь тринадцать лет, и хотя он ростом высок, душою прям, умён, в мире его ждёт много трудностей. Я могу взять его в столицу и обеспечить ему службу во дворце государя, но кто будет заботиться о нём? В нашем мире тот, у кого нет матери, — погибший человек. Много лет назад единственного сына министра Тикагэ оклеветала мачеха, и он исчез — до сих пор о нём ни слуху, ни духу[147]Прим.64 гл.1: Этой истории посвящена вторая глава «Повести», «Тадакосо».. Ты перебралась сюда ради сына, не бросай же его и теперь, переезжай с ним в столицу.

Она всё ещё не соглашалась, и генерал продолжал убеждать её:

— Если я возьму с собой одного только сына, а тебя оставлю здесь, то, беспокоясь за тебя, он всё время будет приходить сюда, и не останется ни одного человека, который бы не знал, что ты живёшь в дупле. Если я оставлю вас здесь, то не смогу жить спокойно. До сего времени я не знал покоя, я всё время думал о вас. — Помоги мне убедить твою мать, — обратился он к сыну, — всё это время я не заботился о вас и причинил вам страдания, но вины моей в этом нет: я следовал воле родителей. А сейчас твой черёд показать, что ты почтительный сын — уговори её пойти со мной.

Сын его был благодарен за такие речи. Оба они были его родителями, к обоим он испытывал одинаковую любовь.

— В это страшное место ты перебралась, уступив моим, малого ребёнка, просьбам, и сейчас я прошу тебя переехать в столицу, — стал он уговаривать мать.

Генерал продолжал:

— Если ты не хочешь жить под одной крышей со мной, я не буду приходить к тебе. Но отсюда ты должна уехать ради сына.

Когда она убедилась, что намерения его тверды, она подумала: «Действительно, разве не вслед за сыном пришла я в эти горы?»

Заметив, что женщина заколебалась, генерал воскликнул:

— Даже если ты и дальше будешь твердить своё «нет», я всё равно заберу вас с собой!

Он поспешно вытащил из мешка приготовленную одежду, заставил их надеть её и всё поторапливал.

Так дочь Тосикагэ против воли покинула горы. Уходя, она спрятала в дупле те два кото, которые передал ей перед смертью отец.

Посадив женщину на лошадь и идя один впереди, а другой сзади, Канэмаса с сыном дошли до того места, где их ждали слуги. Там они сели на лошадей слуг, а слуги пошли рядом с лошадью, на которой ехала дочь Тосикагэ. Они ехали всю долгую осеннюю ночь, и лишь к рассвету прибыли в дом на Третьем проспекте, который стоял к северу от широкой улицы и на запад от канала Хорикава. Сопровождавшим слугам генерал наказал молчать.

— Если кто-нибудь об этом узнает, я вас обвиню в преступлении, — предостерёг он.

Генерал сам повёл мать с сыном в заранее приготовленное помещение. Никому о приезде знать не давали, и слуги масляных ламп не зажигали — было темно, ничего не видно, но когда генерал открыл решётки и взглянул на женщину, у него от изумления перехватило дыхание. Дом, отделанный, как драгоценный камень, сверкал в свете осенней зари, но в этих хоромах, в простой одежде, без всяких украшений, худенькая женщина сияла такой несравненной красотой, что он подумал: «Уж не небожительница ли это спустилась сюда?» И сын в скромном охотничьем костюме выглядел блистательно.

Канэмаса думал, что за эти годы женщина, должно быть, ужасно подурнела, но она была столь ослепительно хороша, что ему стало стыдно за свои мысли. Он так пристально смотрел на неё и на сына, что она, не выдержав его взгляда, прошла в тёмную часть помещения, и он двинулся за ней.

— А ты ложись здесь. Ты, должно быть, хочешь отдохнуть, — сказал генерал, указав сыну место, отгороженное переносной занавеской.

Но тот не мог спать. Он подошёл к решётке и стал рассматривать сад.

* * *

После этого Канэмаса совершенно перестал бывать в своём доме на Первом проспекте, всеми его помыслами завладела дочь Тосикагэ. Ей в услужение Канэмаса предоставил множество слуг — двадцать дам и ещё юных служанок двенадцати-тринадцати лет, делавших причёску унаи, и прислужниц низшего ранга. Ночью и днём генерал раскаивался в том, что случилось в прошлом, и клялся жене в вечной верности. Он вёл с дочерью Тосикагэ длинные беседы и всё больше очаровывался ею.

Госпоже было около тридцати. Красота её в то время была в полном расцвете, и теперь, когда никакое беспокойство не тяготило госпожу, от неё как будто исходило сияние. О сыне же и говорить нечего, в этом мире не было равного ему, второго такого не найдёшь. Не только в игре на кото, но и в игре на других инструментах он проявлял необыкновенные способности. К нему пригласили учителей, которые преподавали искусство игры на органчике сё и поперечной флейте ёкобуэ. Что же до струнных инструментов, то здесь несравненной исполнительницей была его мать, но в дупле, кроме кото, других инструментов не было, а перебравшись в столицу, она стала его учить игре и на цитре со, и на японской цитре[148]Прим.65 гл.1: Под кото в этом предложении имеется в виду пяти- или семиструнный инструмент, который более точно называется кии (см. примеч. 12). Цитра со (кит. чжэн ) является тринадцатиструнным инструментом того же рода. Яматогото (японская цитра), шестиструнный инструмент, несмотря на своё название, был, по-видимому, китайского происхождения и попал в Японию до массового заимствования континентальной музыки и инструментария.. Теперь мать не могла уделять ему всё своё время, но когда Канэмаса уходил из дому, она успевала немного позаниматься с сыном, и он уже играл превосходно. Так во всём: дважды учителей он не спрашивал. В игре на духовых он был неподражаем. За один день он выучивал два-три свитка из китайских классиков и пять-шестъ произведений для духовых и струнных инструментов. В столице говорили: «Где нашёл генерал такого сына? Из него, наверное, вырастет необыкновенный музыкант!»

Разговоры о нём не утихали. За три года, что юноша с матерью вновь перебрались в столицу, исчезли все повадки, которые он приобрёл за годы житья в лесу. Генерал ни о чём так не заботился, как о его воспитании.

В год, когда исполнилось ему шестнадцать лет, во втором месяце на него надели головной убор взрослого мужчины и дали взрослое имя, Накатада. Как сыну вельможи, ему сразу же присвоили пятый ранг и право посещения императорского дворца. И император, и наследник, проживавший в Восточном дворце[149]Прим.66 гл.1: В Восточном (или Весеннем) дворце проживал наследный принц до восшествия на престол., полюбили его чрезвычайно, постоянно призывали к себе и не отпускали из своих покоев.

Как-то раз император спросил Канэмаса:

— Где рос твой замечательный сын, которого ты так неожиданно представил нам?

— Я сам до недавнего времени не знал, где он рос, — ответил генерал, — я нашёл его год назад. Мать его говорила: «Введи его в свет только тогда, когда он будет понимать, что к чему». Я был согласен с нею и до сих пор держал его взаперти у себя дома.

— Кто его мать? — поинтересовался император.

— Дочь главы Ведомства гражданского управления Тосикагэ.

— Вот оно как! — удивился император. — Наверное, к твоему сыну перешло искусство деда. Когда Тосикагэ вернулся из Танского государства, — это было ещё во времена правления императора Сага, ныне отрёкшегося от престола, — ему было передано повеление, чтобы он научил меня, тогда ещё наследника престола, хоть немного своему искусству, но он ответил: «Даже если мне дадут чин министра, я не стану учить наследника музыке». С тех пор Тосикагэ удалился от дел, во дворце больше не показывался и сам загубил своё будущее, а должен был бы стать вторым советником министра! Виртуоз же он был несравненный. Была у него единственная дочь. Рассказывали, что он начал учить её музыке с семи лет и что она превзошла в игре на кото своего отца. Он говаривал: «Это дитя сделает мне честь. У неё любой может поучиться!» Пока он был жив, мы время от времени получали о нём известия. А после его смерти мы велели отыскать его дочь, но посланные, вернувшись, сообщили, что она тоже умерла. А оказывается, это ты заполучил её! Как всё это удивительно! Должно быть, музыкальное мастерство Тосикагэ в третьем поколении стало ещё выше.

— Наверное, это так, — ответил генерал, — но вряд ли молено говорить о каком-то редком искусстве. Мой сын, вероятно, знает одно-два произведения, которые перешли к нему от деда[150]Прим.67 гл.1: Речь идёт о тайных произведениях, хотя Канэмаса и не мог ничего знать о музыке рая Чистой земли (см. вступительную статью)., — и это всё.

После этой беседы, поползла молва: «Вот оно что! Госпожа-то с Третьего проспекта — дочь Тосикагэ». Одни удивлялись: «Что же это за женщина! Она должна быть необыкновенной, если даже такой заядлый волокита, как Канэмаса, забыл с нею своё непостоянство». Другие, сгорая от ревности, говорили: «Вот чем кончил этот повеса! Взял в жёны женщину низкого происхождения, бездарную, и она привязала его к себе. Остановиться на такой никчёмной женщине!»

Сына же генерала ни император, ни наследник от себя не отпускали и всё время давали ему различные поручения. В игре на кото Накатада не знал себе равных, но не любил играть на людях. В игре на других инструментах — а учился он у Накаёри и Юкимаса[151]Прим.68 гл.1: Накаёри обучал наследника престола игре на флейте, Юкимаса — на лютне бива . Персонажи романа, которые славятся своим музыкальным искусством. О них подробно рассказывается в III и IV главах. — он был гораздо выше своих учителей. Люди только шептались: «От кого же у него такой замечательный талант?»

Во внешности и в обхождении у Накатада не было ни одного изъяна, ум его был остёр. Перед его талантами оставалось только развести руками. Все, начиная с вельмож и принцев, его восхваляли.

Когда Накатада исполнилось восемнадцать лет, он был назначен императорским сопровождающим.

В том же году, как-то на вечерней репетиции танца «Пяти мановений»[152]Прим.69 гл.1: «Пять мановений» ( Госэти ) — древний японский танец. Исполнялся на пиршестве, следовавшем после «церемонии вкушения риса», ритуального праздника нового урожая. Поначалу его исполняли дамы-аристократки, затем — профессиональные танцовщики. По преданию, император Тэмму (годы правления 673–686), находясь в загородном дворце в горах Ёсино, играл однажды на кото. Перед ним появилась фея, которая начала танцевать. Во время танца она взмахнула пять раз рукавами. Её танец и явился прообразом «Пяти мановений». присутствовали сама императрица, множество высочайших наложниц и придворных дам. ‹…› На репетиции «Пяти мановений» одна танцовщица, которую рекомендовал Канэмаса, была лучше остальных четырёх, и даже император смотрел на неё с большим одобрением. Для исполнения музыки перед рассветом, после окончания танца, были приглашены такие виртуозы, как Мацуката, Токинага, Накаёри и Юкимаса. Был позван и Накатада. Даже подпевая инструментам, он превосходил других, и голос его звучал особенно красиво. Император слушал его с наслаждением и подозвал к себе.

— На заре должны играть самые лучшие музыканты. Сыграй-ка нам сейчас какие-нибудь произведения из тех, что перешли к тебе от деда, — произнёс он.

Накатада смутился и стал отнекиваться, но отец стал настойчиво его уговаривать:

— Ну сыграй что-нибудь, покажи своё искусство. Государь уже не в первый раз выражает своё желание послушать тебя, и ему надо подчиниться. Тогда государь будет к тебе благосклонен.

После некоторых колебаний Накатада настроил кото «сэта-фу», которое велели принести ему, в лад произведения «Варварская свирель»[153]Прим.70 гл.1: «Варварская свирель» ( Кока ) — произведение для кото , несколько раз упомянутое в «Повести», а также в «Повести о Гэндзи». В некоторых списках название записано иероглифами, обозначающими «Пять напевов». Пьеса, по-видимому, была заимствована из Китая, и можно предположить, что первоначально она представляла собой песню. Варварская свирель — один из образов, часто встречающихся в китайских стихах, рассказывающих о тоске отправленных на северные заставы воинов, которые, слыша грубые звуки музыки варваров, вспоминают свой дом. В XI главе пьеса упоминается в связи с историей Ван Чжаоцзюнь. и заиграл. Исполнение было прекрасно, поистине ни с чем не сравнимо. Очарованные музыкой, присутствующие проливали слёзы. Восторгам не было пределов.

«По возвращении своём из страны Тан придворный Тосикагэ играл в присутствии императора Сага, — думал охваченный волнением император. — Я слышал его немного, но и этого было достаточно, чтобы убедиться, что в нашем мире такого искусства больше не встретишь. Однако игра Накатада гораздо выше игры деда. Как бы мне хотелось услышать игру его матери! Отрёкшийся от престола император Сага, Должно быть, хорошо помнит, как играл на кото Тосикагэ. Надо отвести к нему Накатада, чтобы он послушал и сравнил. Я мало слушал Тосикагэ и до сего дня всё сокрушался, что второй раз такого музыканта мне уже не услышать. Всё время я внимательно слушал разных исполнителей: не напомнит ли мне чья-нибудь игра те звуки? Но ничего подобного не происходило…»

Когда Накатада закончил играть, император произнёс:

— Не позвать ли во дворец госпожу, которая скрывается в доме Канэмаса, и не найти ли ей должность в Ведомстве дворца императрицы? Тогда мы сможем услышать, как она; играет на кото.

Генерал ответил на это, что он повинуется.

Во всём, что ни возьми, Накатада превосходил прочих молодых людей, сравнить с ним в этом мире было некого, поэтому многие вельможи и принцы настойчиво предлагали ему своих дочерей в жёны, но он на это ничего не отвечал и всё свободное время проводил в доме отца. Про себя же Накатада думал: «В усадьбе левого генерала Масаёри, без сомнения, скрываются самые изумительные красавицы. Там собираются изысканные, блещущие умом юноши — там бы я чувствовал себя легко! Как бы мне хотелось познакомиться с ними!» Ни к чему другому сердце его не лежало.

* * *

На следующий год, в восьмом месяце, в усадьбе Канэмаса должно было состояться пиршество по поводу победы на состязаниях в борьбе[154]Прим.71 гл.1: Состязания в борьбе ( сумаи-но сэтиэ ) проводились в императорском дворце в конце седьмого месяца и продолжались несколько дней. В соревнованиях участвовали две команды: Левой и Правой личной императорской охраны. Для этих соревнований по всей стране собирали самых сильных борцов. После состязаний генерал той стороны Личной императорской охраны, чья команда победила, устраивал пир в своём доме.. Генерал сказал госпоже из северных покоев[155]Прим.72 гл.1: В северной части дома проживала главная (или единственная) жена хозяина. Госпожа из северных покоев — обычное обозначение хозяйки.:

— Прежде всего, приготовь подарки для гостей. Поскольку такое пиршество устраивается в этом доме впервые, будь особенно внимательна в выборе подношений. Все чины Личной императорской охраны, начиная со вторых военачальников, прослышав, что в этом году награды на пиршестве будут приготовлены тобой, уже предвкушают удовольствие от получения изысканных подарков. Приготовь что-нибудь и господам четырёх служб[156]Прим.73 гл.1: Не очень понятно, какие именно службы имеются в виду, может быть — Правый и Левый императорский эскорт и Правая и Левая дворцовая стража.. Обычно вторым военачальникам дают по одному полному наряду, а младшим военачальникам платье утиги белого цвета и штаны, но на этот раз мы добавим для вторых военачальников ещё по накидке с прорезами, а младшим военачальникам вручим платье из узорчатой шёлковой ткани и штаны.

— Ах, как же мне со всем этим справиться? — воскликнула госпожа из северных покоев. Но всё она исполнила прекрасно: превосходная одежда и по цвету, и по шитью была совсем не похожа на ту, что вручают обычно в подобных случаях.

Пиршество по поводу победы в борьбе было назначено на второй день восьмого месяца. К этому дню все приготовления были полностью закончены. Землю посыпали песком, посадили деревья и травы, разбили шатры. Почётные места устроили в южных передних покоях. Были заново приготовлены покрывала и подушки для сиденья. В разных местах поставили великолепные ширмы в четыре сяку[157]Прим.74 гл.1: Сяку — мера длины, равная 30,3 см. и переносные занавески. Дамы и юные служанки были разодеты в одежды со шлейфами, так называемые китайские платья и накидки[158]Прим.75 гл.1: Женское платье в эпоху Хэйань состояло из накидки, верхнего платья, штанов и нескольких нижних платьев. К талии поверх платьев привязывался шлейф мо . В костюме аристократок число нижних платьев могло доходить до двенадцати. В дома с аристократов во время празднеств такое парадное платье носили и прислужницы.. у девочек одежды были голубые, а накидки тёмно-фиолетовые, так называемой двойной окраски[159]Прим.76 гл.1: Тёмно-фиолетовые, так называемой двойной окраски — для получения такой ткани её красили сначала в синий, а затем в красный цвет..

— Посмотрите, кто к нам пожаловал! — восклицал хозяин, встречая гостей. — При взгляде на них моим подчинённым остаётся только стыдиться. Сын господина левого генерала Сукэдзуми! Сын господина левого министра Накаёри! Мне действительно стыдно принимать вас в таком убогом помещении.

Госпожа из северных покоев приготовила кото, настроила для совместной игры лютни бива[160]Прим.77 гл.1: Лютня бива — музыкальный инструмент персидского происхождения, проник в Японию через Китай. и цитры.

Получив приглашение на это пиршество, левый генерал Масаёри подумал: «Канэмаса устраивает пир по поводу победы в борьбе в своём доме на Третьем проспекте. Он всегда приходит ко мне даже на самые скромные собрания, и я непременно должен пойти на пир к нему. К тому же интересно посмотреть, как приготовит приём эта утончённая госпожа!»

Он отправился на Третий проспект в сопровождении сыновей. Это был человек благородный, все признавали выдающиеся качества его характера, и когда Масаёри появился у Канэмаса, гости единодушно уступили ему почётное место. Прибыл и правый министр, брат Канэмаса. Хозяин был очень обрадован его приездом и благодарил брата.

Наконец прибыли все гости. Перед вельможами и принцами поставили столики из красного сандалового дерева, покрытые узорчатыми скатертями. Перед вторыми военачальниками Личной императорской охраны и перед младшими военачальниками были поставлены столики из цезальпинии. Перед прочими гостями — другие, соответственно их чинам. Подали угощение, и начался пир.

Вышли борцы. Было проведено пять или шесть туров, а затем самые сильные соревновались в перетягивании полотна. Хозяин велел принести приготовленные кото и предложил гостям поиграть на них. Кое-кто из приглашённых начал играть. «Как прекрасно настроены инструменты! Никто из присутствующих не мог бы так хорошо их настроить) восторгались гости и исполняли различные произведения. Играли на кото соло или в сопровождении флейты. Исполнение было замечательно.

Как правило, на таких пирах слугам, сопровождающим гостей, и силачам дарили полотно из провинции Синано, но на этот раз им преподнесли полотно из провинции Муцу. Слуги внесли и поставили перед Канэмаса три столика из цезальпинии, на которых лежал шёлк, полученный из восточных провинций. Вышел парадно одетый управляющий и, вызывая гостей одного за другим, стал вручать им этот шёлк. Начальники эскорта гостей и победители в состязаниях получили по четыре штуки шёлка[161]Прим.78 гл.1: Штука шёлка, хики (или бики ) — мера длины для тканей, равная 21,2 м., остальные силачи и слуги — по две. Кроме того, слугам, сопровождавшим вторых военачальников Личной императорской охраны и младших военачальников, было вручено по одной штуке. Принцам, сидевшим на местах у изгороди[162]Прим.79 гл.1: Места у изгороди — места, на которых во время пиров сидели менее важные гости, окружающие (составляющие изгородь) наиболее уважаемых персон., были вручены шёлковые накидки цвета прелых листьев с красным отливом, затканные цветами, шлейфы, окрашенные соком хризантем, платья из узорчатого шёлка и штаны на подкладке. Советникам сайсё и всем гостям до вторых военачальников Личной императорской охраны были вручены шлейфы из узорчатого шёлка, окрашенные соком трав, китайские платья цвета прелых листьев с желтоватым отливом и штаны на подкладке. Младшим военачальникам и помощникам начальников императорской охраны поднесли шлейфы бледных тонов, китайские платья цвета прелых листьев с жёлтым отливом, штаны, — по красоте окраски подарки не уступали предыдущим. Старшим стражникам вручили летние платья из белого узорчатого шёлка и штаны на подкладке, сопровождавшим слугам и мелким чинам охраны — по паре штанов из белого полотна, а начальникам отрядов — белые летние платья. Не было ни одного человека среди присутствовавших на этом пиру, который не получил бы подарка.

Вручение подарков окончилось, и тогда-то наконец появился императорский сопровождающий Накатада. Генерал Масаёри подозвал его к себе и стал настойчиво угощать вином. Накатада принимал вино с благодарностью, но, почувствовав опьянение после нескольких чашек, начал отказываться:

— Не приведёт это к добру…

— А я, мой милый, и хочу вас напоить, — сказал левый генерал, поддразнивая его. — Надеюсь, что, опьянев, вы перестанете скрывать от нас свои таланты. Я прошу вас поиграть на кото. Если на этом пиру вы не будете играть, это всё равно, что весеннее утро в горах без соловьиного пения или осенний вечер без купающейся в пруду луны.

Левый генерал просил очень настойчиво. Канэмаса ушёл во внутренние покои и принёс кото «рюкаку-фу». Левый генерал взял его и сказал:

— Сыграйте на этом инструменте хотя бы одно произведение. Я слышал вас немного в прошлом году, в ночь репетиции «Пяти мановений», и мечтаю услышать вновь.

— Я совсем забросил игру на кото, — ответил императорский сопровождающий. — В ту ночь на то было желание государя, я кое-как вспомнил и сыграл одно произведение. Но как я играл, хорошо ли, плохо ли, не знаю. Сейчас я и подавно ничего не помню. Если сегодня я вдруг примусь за игру, все решат, что это лягушка заквакала в поле, заросшем полынью.

— Ах ты хитрец! — воскликнул его отец. — Разве бывает, чтобы ты не получил хорошей награды за свою игру?

— У меня есть любимая дочь, — сказал Масаёри. — Я бы предложил вам её в награду, если бы вы мне сегодня поиграли.

Тогда Накатада очень тихо стал играть «Многие лета»[163]Прим.80 гл.1: «Многие лета» («Мандзаираку») — произведение церемониальной музыки гагаку, заимствованное в Китае и, по преданию, созданное императрицей У-хоу (годы правления 684–705).. Накаёри и Юкимаса стали подыгрывать ему на кото, приготовленных для нынешнего пира. Играли они изумительно. Накаёри, не в силах сдержать охватившие его чувства, сбежал вниз и стал перед гостями танцевать. Затем Юкимаса играл на лютне, генерал Масаёри — на японской цитре, другие музыканты к ним присоединились, а все вельможи громко пели.

Накатада так и не играл «Варварскую свирель», которую исполнял в ночь репетиции «Пяти мановений», а играл другие произведения, и левый генерал настойчиво просил его:

— Так вы никакой награды не получите. Поиграйте-ка ещё немного!

Накатада вновь настроил кото и начал играть. Звуки кото были исполнены необыкновенной прелести, так великолепно Накатада никогда ещё не играл. Нынешнее исполнение было ещё замечательнее, чем когда он играл перед императором. Его игра, казалось, стала более зрелой, была изумительна, музыка ласкала слух и успокаивала душу, восхищая всех. Накатада легко касался струн, а звуки наполняли весь дом. Он неподражаемо исполнил «Юйкоку» и «Варварскую свирель». Все были взволнованы, а левый генерал, придя в совершенный восторг, снял со своего плеча накидку и вручил её Накатада со словами:

— Не замёрзли ли вы? Накиньте-ка вот это!

Накатада на это ответил:

Накаёри при этом не мог сдержать восторга, он спустился со своего места и протанцевал «Многие лета». Канэмаса снял со своего плеча накидку и вручил ему.

Потом левый генерал Масаёри и правый генерал Канэмаса играли вместе на кото, а Накаёри и Юкимаса — на флейтах, гости отбивали ритм, — дивное исполнение.

Когда Масаёри был ещё мальчиком, он прославился тем, что на празднестве в честь отрёкшегося от престола императора Сага несравненно танцевал «Танец с приседанием»[165]Прим.82 гл.1: «Танец с приседанием» («Ракусон») — танец гагаку., а сейчас, лишь музыканты с поразительным мастерством заиграли это произведение, его седьмой сын, императорский сопровождающий Накадзуми, начал танцевать. Танцуя, он спустился по лестнице[166]Прим.83 гл.1: Японские дома строились на сваях-столбах, пол был выше уровня почвы. В помещение входили по деревянной лестнице через веранду. Во время пиров гости сидели в передних покоях и на веранде и для исполнения танцев должны были спускаться по лестнице во двор. и исполнил танец полностью. Накатада был вне себя от восторга, он вручил Накадзуми накидку, полученную от левого генерала, и стал танцевать с ним. Окончив танец, Накадзуми удалился, отдал накидку старшему стражнику Личной императорской охраны Тикамаса, который зажигал факелы на этом пиршестве, и снова вернулся.

Долго ещё играли замечательные музыканты различные произведения, так проходило время.

Накатада наконец-то смог отойти от Масаёри и подошёл к гостям, сидевшим у изгороди, которые больше не танцевали.

— Как было неловко, когда господин левый генерал вынудил меня играть на кото, — сказал он, принимаясь за еду.

Рядом с ним сидел императорский сопровождающий Накадзуми, и они вступили в разговор.

— Мы время от времени встречались во дворце императора, но говорить по душам нам ещё не приходилось. Я очень рад, что вижу вас здесь, — заговорил Накатада.

— Благодарю вас, — ответил Накадзуми, — мне тоже давно хотелось поговорить с вами, но вы всегда очень заняты, а я никак не мог найти предлога.

— Когда я нахожусь на службе во дворце, никто, кроме отца, не заботится обо мне, и я чувствую себя очень одиноко. Как бы мне хотелось подружиться с вами, беседовать по душам! Но последнее время вы и во дворце редко стали появляться. Какие-нибудь дела?

— Дела? — переспросил Накадзуми. — Я просто плохо себя чувствовал и не ходил на службу.

— Что же с вами приключилось? Уж не та ли болезнь, о которой сказано: люблю ту, которую не вижу?[167]Прим.84 гл.1: Намёк на стихотворение из антологии «Собрание японских песен, не вошедших в прежние антологии» («Сюи вакасю», конец X в.).

Я болен,

потому что люблю ту,

которую не вижу.

И нет для меня лекарства,

кроме встречи с ней.

(свиток 12, автор неизвестен).

— Но и день встречи меня не излечит![168]Прим.85 гл.1: Накадзуми имеет в виду свою безнадёжную любовь к сестре. — рассмеялся Накадзуми.

— Мне несколько раз говорила первая жена моего отца[169]Прим.86 гл.1: Мачеха Накатада приходится Накадзуми тёткой со стороны матери.: «У тебя нет особенно близких друзей. Подружись-ка с Накадзуми».

— И мне она говорила: «С младшим военачальником Личной императорской охраны Минамото Накаёри и с помощником начальника Императорского эскорта Юкимаса ты связан братской клятвой. Обменяйся такой же клятвой и с Накатада».

— Я был бы этому очень рад! — воскликнул Накатада.

Так они говорили друг с другом.

— Сегодня очень много выпито, — заметил Накадзуми, — и мы вряд ли сможем поговорить на этом пиру по душам.

— То, что мы смогли встретиться и открыться друг другу, — уже счастье, которое принесла эта ночь, — ответил Накатада.

— Я вскоре навещу вас. — С этими словами Накадзуми отправился домой.

Ночь прошла в развлечениях и шуме.

После ухода гостей Канэмаса пошёл к госпоже из северных покоев.

— Всё ли ты хорошо разглядела на этом пиру?[170]Прим.87 гл.1: Женщины не должны были показываться перед посторонними мужчинами и, даже устраивая пиршества в своём доме, могли видеть приглашённых только через просветы между занавесями. — спросил он жену. — Наш сын выглядел лучше других.

— Разве я что-нибудь понимаю в таких вещах?

— Не говори так, ведь ты очень проницательна. Как замечательно, что твой покойный отец, который в музыке не уступал небожителям, передал тебе своё искусство! — продолжал Канэмаса. — Похоже, все уверены, что Накатада равен тебе в этом мастерстве. Масаёри не бросает слов на ветер, а он сказал, что за музыкальный талант Накатада отдаст ему в жёны свою дочь — дочь, о которой все в Поднебесной только и говорят и которая смущает покой многих молодых людей. Отец не соглашается отдать её даже наследнику престола. Может быть, Накатада и не получит её в жёны, но обещание Масаёри всё равно приятно.

— Сам господин Масаёри очень хорош! — промолвила его жена. — У него и дети должны быть необыкновенно красивы.

— Он действительно редкий человек. Пирсы всегда кончаются полным забвением этикета, а он, даже выпив вина, выгодно отличался от других.

Поговорив о прошедшем пиршестве, они отправились спать.

Накатада не пошёл на службу и тоже лёг спать.

Приятно проведя время у Канэмаса, левый генерал возвратился к себе. Его провожали Накаёри и Юкимаса.

— Это будет нашей ночной службой, — сказали они.

Когда Масаёри вошёл в дом, госпожа спросила его:

— Почему так поздно?

— Пиршество было столь замечательно! Я на подобном никогда не бывал. Все остальные гости ещё там до сих пор, — ответил он. — Ах, какую изумительную музыку слышал я сегодня благодаря Атэмия!

— Что же ты слышал? — спросила госпожа. — Как я тебе завидую!

— Я всё надеялся, что в исполнении музыки, которое было на этом пиру замечательным, примет участие и Накатада, — начал рассказывать Масаёри, — но он не показывайся. День начал клониться к закату, я уже стал терять терпение. Когда наступил вечер, я подумай, что, может быть, Накатада будет преподносить подарки. Наконец я поймал его, заставил выпить и стал просить поиграть на кото. «Поиграй», — говор» ему и его отец, но Накатада и тут не соглашался. Потом он всё же начал играть, но только терзал мне душу, играя вместе с другими музыкантами всем известные произведения. Но я не успокаивался. «Я отдам вам в награду свою любимую дочь», — пообещал я ему. Накатада сбежал по лестнице во двор, исполнил благодарственный танец[171]Прим.88 гл.1: Благодарственный танец — ритуальный танец, исполняемый в знак благодарности за подарки или обещание перед императором или какой-либо важной персоной. и заиграл снова. Играл он божественно. Он исполнит много произведений. Впечатление от его музыки выразить невозможно. Его отец заливался слезами. Накатада действительно выдающийся человек, в музыке с ним сравнить некого. Если бы ты могла услышать его!

— Как же это сделать? — спросила госпожа

— Просто так он совсем не играет. Иногда сам государь его просит, но он даже не прикасается к кото. Если бы я не просил столь настойчиво, он ускользнул бы и сегодня. Но я-то стреляный воробей, настаивал безжалостно, и Накатада хотя отнекивался, но в конце концов начал играть.

— А что, если сказать Атэмия, чтобы она попросила его поиграть и пообещала за это побеседовать с ним? Может быть, он тогда и согласится?

— Тогда он, может быть, и согласится. Подождём, когда представится случай, — ответил Масаёри и стал показывать жене полученные подарки.

— Ах, какая красота! — восхищалась она.

Об остальном вы узнаете из следующих глав.