Онлайн чтение книги ПОВЕСТЬ О ДУПЛЕ УЦУХО-МОНОГАТАРИ часть 1
Глава XI. РАННЯЯ ОСЕНЬ

Как-то раз[674]Прим.1 гл. XI: Глава описывает события, происшедшие в период с пятого по седьмой месяцы года, после въезда Атэмия (далее Фудзицубо) во дворец. В конце седьмого месяца в восточном саду дворца Человеколюбия и Долголетия проводились состязания в борьбе, описание которых составляет основную часть главы. Накатада в этом году — 22 года, Атэмия — 16 лет. В тексте главы очень много противоречий, лакун и трудных для понимания мест. Ещё раз обратим внимание читателей на то, что вторая половина моногатари изобилует ошибками, лакунами (порой значительными по объёму, и по смыслу), очень трудна для толкования, на чём мы подробно останавливались во вступительной статье «„Повесть о дупле”, литературный памятник X века». В различных списках эта глава называется по-разному: «Состязания в борьбе», «Главная распорядительница Отделения дворцовых прислужниц» и «Краткое мгновение полной луны». Последнее название восходит, по-видимому, к отрывку, который в дошедшем до нас тексте не сохранился. в усадьбе генерала Масаёри собралось много господ: его сыновья, сановники и принцы. Хозяин выставил угощение, завязался оживлённый разговор. Правый генерал Канэмаса в этот день не должен был идти на службу в императорский дворец и целый день оставался у себя в усадьбе.

— Сегодня мне не нужно было во дворец, и я никуда не выходил. А когда я весь день сижу взаперти, на меня нападает хандра, — сказал он. — Не отправиться ли к левому генералу? Это будет куда лучше, чем дома сидеть. Ну-ка, Накатада, поедем на Третий проспект!

Они надели нарядные платья и сели в экипаж. Ехать было недалеко, и генерал не взял с собой большую свиту.

Канэмаса велел сыну первому выйти из экипажа и передать Масаёри: «Я сегодня не должен был идти на службу, дома же на меня напала скука, и мы решили приехать к вам».

— У меня тоже настроение плохое, и я сам хотел было отправиться к вам с визитом. Я очень рад, что вы пожаловали ко мне, — ответил тот и вместе с сыновьями и придворными направился навстречу гостю.

Канэмаса вышел из экипажа, и Масаёри повёл его в дом. Когда господа расположились, хозяин приказал внести угощение. Не стоит говорить, как изящны были подносы. На них стояло множество серебряных чашек, были красиво разложены фрукты и сушёные лакомства. Госпожа из северных Покоев приказала подать вино и закуску. Затем внесли сладкие лепёшки. Такое было подано угощение.

В ходе разговора хозяин спросил у Канэмаса:

— Прибыли уже в столицу ваши борцы? В моей команде ещё никого нет.

— Кажется, уже несколько человек прибыло, — ответил Канэмаса. — Обычно на соревнования приезжает много народу, но в этом году, похоже, я не смогу выставить большую команду. Среди тех, кто уже прибыл, есть несколько великолепных борцов. Они и внешне очень красивы, и находятся сейчас в самом расцвете сил. Да, в моей команде в этом году есть такие, за которых не нужно будет краснеть. Некоторые из тех, кто раньше приезжал на соревнования, уже умерли, другие хворают, но я доволен, что мне удалось-таки разыскать достойных борцов, которых я собираюсь представить.

— И в левой команде найдётся, вероятно, несколько стоящих противников, — сказал Масаёри. — Думаю, что в этом году прибудут превосходные борцы, сильные и красивые. Мы готовились к состязаниям усердно. Приехал известный Наминори из провинции Симоцукэ. Для нас большая удача, что он примет участие в соревнованиях.

— А я очень расстроен, что не приедет Юкицунэ, самый сильный борец из провинции Иё, — вздохнул Канэмаса.

— Недавно император сказал госпоже Дзидзюдэн: «Мне бы хотелось, чтобы в этом году праздник был интереснее, чем обычно, и чтобы на нём было что-то редкостное». По-моему, пусть в этом году на соревнованиях будет меньше борцов, но пусть они будут самые отборные. Мне хочется, чтобы эти соревнования доставили императору истинное наслаждение.

— И я бы желал сделать что-нибудь исключительное, но никак не могу придумать, что именно, — пожаловался Канэмаса.

— Вы, без сомнения, что-то уже придумали, да только не хотите говорить.

— Мог ли бы я не посвятить вас в свой замысел? — воскликнул Канэмаса. И каждый из них подумал: «Ах, как бы мне не оказаться хуже него!»

Чаши часто наполняли вином. Канэмаса произнёс:

— Раньше я стеснялся приходить к вам[675]Прим.2 гл. XI: Канэмаса имеет в виду период до въезда Атэмия во дворец., но сейчас Я избавился от этого стеснения.

— Это, без сомнения, потому, что теперь в вашем доме проживает госпожа из северных покоев, — ответил Масаёри.

— Удивительно, что когда я бываю у вас, у меня появляется ощущение, будто я с давних пор живу здесь, — продолжал Канэмаса. —

Хозяин ответил на это:

Они заговорили о прошлом.

— В жизни есть много приятного, но нет ничего восхитительнее безупречной женщины, — начал Масаёри, — и нет большего наслаждения, чем полный участия её разговор. Такая женщина озабочена только тем, чтобы угодить мужчине, и когда я вижу письмо, в которое она вложила душу, я всем своим существом ощущаю, как нежна такая заботливость. Я не видел никого предупредительней высочайшей наложницы, проживающей во дворце Одаривания ароматами, Сёкёдэн. То было удивительное человеческое сердце! Это было давно, в правление императора Сага. Я служил вторым военачальником Личной императорской охраны. Как-то раз этой даме поручили подготовку дворцового пира[676]Прим.3 гл. XI: Дворцовый пир проводился около двадцатого дня первого месяца.. И вот во дворце Человеколюбия и Долголетия мне удалось увидеть её сквозь тонкую занавесь, и я потерял покой. Я днями и ночами думал, как бы дать ей знать о себе. Воспользовавшись каким-то случаем, я послал ей письмо и потом настойчиво твердил о своём чувстве, что, должно быть, ставило её в трудное положение. Я получал от неё письма, по которым можно предполагать, что она страдает. Её забота потрясала мне душу. Сейчас я уже стар и могу сказать, что за всю мою жизнь ничто не Приводило меня в такой восторг, как эти письма. Наши отношения так до самого конца и не стали близкими, но поскольку она не отвечала решительным отказом, я всё более и более предавался надеждам и впал уже в такое состояние, что не понимал, куда меня вело сердце. Думаю, что в наше время таких женщин больше нет.

— И сейчас в мире есть женщины с глубоким благородным сердцем, — возразил Канэмаса. — Например, высочайшая наложница Дзидзюдэн. Она нисколько не уступит даме из дворца Одаривания ароматами, о которой вы рассказали. Конечно, не хочется говорить о нынешних временах, это с моей стороны было бы нескромно, но всё-таки… Раньше я посылал ей письма, и она моих чувств не отвергала и писала: «Пожалуйста, доверяйте мне». Я совершал множество лёгкое мысленных поступков, и она не укоряла меня. Такого отношения я больше никогда не видел. И сейчас я время от времени пишу ей письма, и она ведёт себя, как прежде. Она и теперь далека от меня, но сердце её совершенно не изменилось, и на моё дурное поведение она продолжает смотреть снисходительно.

— Это о какой же даме Дзидзюдэн идёт речь? — спросил Масаёри. — Неужели кто-то из моих дочерей обладает подобным сердцем? Вот у дамы Сёкёдэн была совершенно исключительная, превосходная душа.

— В таком случае сделаем вот что, — предложил Канэмаса. — Храните ли вы письма от дамы Сёкёдэн? Письма от госпожи Дзидзюдэн находятся у меня дома.

— Безусловно, у меня хранятся её письма. Когда мне бывает очень трудно, я перечитываю их и тогда забываю об этом мире.

Канэмаса послал Накатада в свою усадьбу на Третий проспект за письмами от Дзидзюдэн, а хозяин велел Цурэдзуми принести письма от дамы Сёкёдэн.

— Но прежде, чем сравнивать наши письма, надо решить, что мы поставим в этом споре, — начал Канэмаса.

— Что же мне предложить?.. Я ставлю свою дочь. А вы что ставите? — спросил Масаёри.

— А я — своего сына, Накатада, — ответил тот[677]Прим.4 гл. XI: Непонятно, что означают подобные ставки. Комментаторы оставляют это место без объяснений..

Оба поставили в споре своих детей и вручили друг другу письма, выбрав для сравнения самые замечательные. Послания Канэмаса хранились в ажурной серебряной шкатулке необычайной красоты и были завёрнуты в редкую ткань. Масаёри же хранил свои письма в резной шкатулке из светлой аквилярии, тронутой червями, и в резной коробке с узорами, изображающими так называемую «китайскую траву» и птиц. Письма обеих дам не уступали друг другу ни с точки зрения каллиграфии, ни с точки зрения изысканности выражений. Трудно было решить, кому отдать первенство.

— Письма Дзидзюдэн изумительны, — сказал Масаёри. — Конечно, дама Сёкёдэн останется для последующих поколений символом совершенной женщины эпохи императора Сага. Но почерк у Дзидзюдэн столь же великолепен… Из писем, которые я получаю, ни одно нельзя сравнить с её посланиями.

— Скажем, что стиль писем Дзидзюдэн более отвечает требованиям моды. Ничья, — предложил Канэмаса.

И Масаёри получил Накатада, а противник — его дочь, на которых они ставили.

Началось исполнение музыки, гармонично зазвучали разные инструменты. Накатада сказал:

— Много раз мне приходилось слышать дивное исполнение на цитре, но как-то посчастливилось играть с Фудзицубо, госпожой из Павильона глициний[678]Прим.5 гл. XI: Фудзицубо. — Атэмия, въехав в императорский дворец, стала зваться по наименованию Павильона глициний (Фудзицубо), в который её поселили.. Ничего прекраснее её игры я не слыхивал. Когда же я услышал её лютню, то понял, что никто в нашем мире не может играть так, как она. Несколько раз мне случалось играть вместе с Юкимаса, который ныне считается лучшим исполнителем на лютне, но госпожа Фудзицубо замечательно играла такие трудные пьесы, что и Юкимаса не под силу. И удивительно: пьесы, которые в ансамбле с другими инструментами играть трудно, она исполняла с неподражаемой лёгкостью. Свой талант она скрывает. Но когда Фудзицубо играла вместе со мной, не таким уж мастером, мне стало ясно, что сравнить с ней некого. Звучание её лютни было превосходно, и она исполняла те произведения, которые я обычно играю только в самых торжественных случаях в императорском дворце.

— Не знаю, говорите ли вы серьёзно или шутите, — ответил Масаёри, — но и я отметил, что лютня совершенно гармонировала с цитрой, на которой вы играли. Надо, однако, заметить, что когда женщина играет на лютне, она выглядит не очень красивой. Моя дочь как будто специально не училась играть на этом инструменте. Каким же образом она смогла играть так хорошо? Кстати, в тот день у вас из-за пазухи виднелось письмо, написанное на тонкой бумаге. Вы ни за что не хотели показать его. От кого оно было? Ничего не хотел бы я так увидеть, как это письмо. Кто же вам прислал?

— Это было самое обычное письмо, которое мне прислали из дома, — ответил Накатада.

— Ах, ах, не надо лгать так беззастенчиво! — засмеялся Масаёри. — С чего бы из дома стали писать вам такие изящные письма? Оно было похоже на утончённые послания, которые пишут с особыми намерениями. Это было очевидно.

— Вы судите по бумаге, — ответил молодой человек. — Взяли первую, что попалась под руку. Я отроду не лгал.

— По первому шагу видно, что вы этому неплохо научились, — не сдавался Масаёри. Но Накатада так ничего и не рассказал.

Господа продолжали музицировать.

Перед домом поставили конские ясли и стали кормить лошадей. Хозяину очень хотелось подарить лошадей Канэмаса, и он приказал начать соревнования по стрельбе из лука. Все приготовились. В это время на пятиигольчатую сосну, которая росла на острове посреди пруда, села скопа. Она держала в клюве карася длиной всего лишь в три сун, которого только что выловила в пруду.

— Тому, кто попадёт в эту птицу, я бы подарил и десять лошадей из западных конюшен, — объявил Масаёри.

— Пусть все стреляют. Я тоже буду стрелять, — сказал Канэмаса.

— Подождите, — остановил его Масаёри. — Надо стрелять так, чтобы птица не почувствовала приближения стрелы, в противном случае стреляющий проигрывает. Если птица вспорхнёт, вся прелесть соревнования пропадёт. Не разрешите ли выстрелить сначала старому ветерану, скромному стражнику Императорской охраны?

Таким образом, первым стрелял Масаёри. Он поставил двух знаменитых лошадей из западных конюшен, о которых особенно заботились: одну каурую в пять сяку высотой, другую вороную в четыре сяку и девять сун. Канэмаса же поставил двух знаменитых соколов в клетках. Масаёри затеял это соревнование, чтобы преподнести лошадей в дар Канэмаса, поэтому совсем не метил в цель и заботился только о том, чтобы не спугнуть птицу. Итак, он промахнулся. Канэмаса с достоинством поднялся, побежал и выстрелил на бегу. Стрела пронзила и птицу, и рыбу в её клюве; скопа упала в пруд. Все присутствовавшие были восхищены. Масаёри прошёл в конюшню за лошадьми и преподнёс их Канэмаса. Двое управляющих конюшни, бэто и адзукари, вывели лошадей и показали их гостям.

Было уже очень поздно. Канэмаса собрался покинуть Масаёри и должен был взять с собой лошадей. Накатада и управляющие с конюхами, служившие у Канэмаса, исполнив благодарственный танец, приняли лошадей от конюших Масаёри, которых Канэмаса приказал угостить на славу. Накатада поднёс им чаши и много раз наливал в них вина. Во дворце Масаёри до рассвета распевали песню «Этот конь», а когда рассвело, гостям вручили подарки: полные женские наряды, охотничьи костюмы из белой накрахмаленной ткани, штаны на подкладке. Набросив на себя полученные одежды, гости возвратились домой.

Канэмаса велел своему сокольничему посадить в клетки двух соколов и отправить Масаёри с возвращающимися конюшими. Масаёри отослал подарок обратно со словами: «Когда вы в следующий раз пожалуете ко мне, мы снова устроим соревнование, и если я попаду в скопу, я приму этих соколов». Но Канэмаса опять послал ему птиц и велел передать: «Я попал в скопу только потому, что вы выстрелили в сторону, и теперь вы должны принять этих соколов».

— Это безжалостно! Он вынуждает меня принять этот подарок! — воскликнул Масаёри и велел своему сокольничему исполнить корейский танец и принять соколов.

Сукэдзуми стал щедро угощать сокольничего Канэмаса, и наконец того отпустили, вручив полную женскую одежду и накидку с прорезами.

— Он действительно понимает толк в вещах, — сказал Канэмаса и стал подробно рассказывать госпоже из северных покоев о своём визите к Масаёри.

* * *

Тем временем в усадьбу левого генерала прибыло множество борцов для участия в соревнованиях в левой команде. Масаёри велел вынести стул на веранду и, усевшись, обратился к собравшимся:

— Нынче генерал Канэмаса говорит, что хочет подготовить соревнования особенно тщательно, потому и вы готовьтесь к ним очень усердно. Если прибудет Наминори, состязания обещают быть много интереснее, чем раньше. И генерал Канэмаса говорил мне: «Хорошо бы обязательно приехал Наминори». Что касается правой команды, то Юкицунэ из провинции Иё, который уже встречался с Наминори, пока не прибыл, но генерал обещал, что он приедет непременно. Кроме него в правой команде есть, вероятно, много борцов совершенно великолепных. К сожалению, борцы так стараются принести победу своей команде, что всегда безжалостно мнут друг друга. Тут сначала лучше выпустить подростков, а в конце — самых сильных борцов.

В домашней управе начали готовиться к соревнованиям очень серьёзно.

В свою очередь, Канэмаса сказал госпоже из северных покоев:

— Ты прекрасно знаешь, что всегда после соревнований генерал победившей стороны приглашает подчинённых на пир. Если мы подготовимся, а команда наша проиграет, и к нам никто не придёт, никакого стыда в этом не будет. Гораздо хуже, когда известие о победе застанет хозяев врасплох. Пожалуйста, начинай готовиться сейчас с особым тщанием. Надо запастись большим количеством платья для наград.

Кроме того, он распорядился, чтобы в домашней управе приготовили для пиршества много столиков и красивые скатерти.

— Я хочу поручить исполнение музыки на состязаниях вторым военачальникам Правой императорской охраны. Что касается наград, то об этом мы поговорим после того, как выберем музыкантов и борцов, — сказал он.

Оба генерала не хотели ударить в грязь лицом и всем сердцем радели о пире.

Госпожа из северных покоев в усадьбе Канэмаса на Третьем проспекте решила для этих соревнований сделать мужу и сыну роскошные одежды. Она велела доставить много узорчатого шёлка и сшить из него платья.

* * *

Как-то раз Накатада пришёл к отцу и сказал ему:

— Я давно хочу нанести визит наследнику престола, но мне никак не удаётся.

— Если бы я мог пойти туда и поговорить с Фудзицубо, я бы, может, избавился от сердечной тоски, — вздохнул Канэмаса.

— С Фудзицубо вам нужно беседовать с большой осмотрительностью, — ответил ему сын. — Люди, страдая, часто говорят глупости, которых потом стыдятся.

— Ты достаточно ловок, чтобы вручать ей письмо и получать от неё ответ, — заметил Канэмаса.

— Вы забываете, что я совсем не могу приблизиться к ней. ‹…› — возразил Накатада.

* * *

‹…› Канэмаса продолжал заниматься подготовкой к состязаниям, и когда узнал, что Юкицунэ, самый сильный борец правой команды, прибыл из провинции Иё, он беспредельно обрадовался.

— Что было бы, если бы в этом году Наминори из левой команды прибыл, а Юкицунэ из правой — нет! ‹…› — восклицал он. — Ведь уже давно решено, что они будут бороться друг с другом. Было бы жаль, если бы они не приехали, но, к счастью, оба уже здесь!

В то время генералы и военачальники Левой и Правой личной императорской охраны ничем другим, кроме подготовки к состязаниям, не занимались. Чем ближе был праздник, тем больше всяческих волнений. В конце концов всё было готово. Ответственность за проведение торжеств возложили на второго военачальника Правой личной императорской охраны Сукэдзуми. Младшими военачальниками в Правой императорской охране служили Тайра Корэкагэ, Тайра Мотосукэ, старший сын второго советника министра Масаакира, и Фудзивара Накамаса. Там же служило множество молодых людей, славящихся своей красотой. В Левой императорской охране вторыми военачальниками были Накатада и Судзуси, одновременно занимавшие должности советников сайсё, а младшими военачальниками — Юкимаса, Накакиё, третий сын левого министра, и Мураката, столь же знаменитые, как и правые военачальники.

* * *

В первый день седьмого месяца император прошёл в покои Дзидзюдэн и сказал ей:

— Вчера вечером я посылал к тебе архивариуса, но ответа от тебя не было. Что случилось? Странно, в последнее время ты несколько раз возвращала моих посыльных без ответа. Значит ли это, что ты на меня сердита? Как это неприятно!

— За что мне на вас сердиться? — воскликнула она. — Все эти дни стоит страшная духота, я плохо себя чувствую, потому и не ответила вам.

— В таком случае пойдём ко мне. Ты сразу же почувствуешь себя лучше. Но что с тобой? Не в положении ли ты? — спросил император.

— Вы вводите меня в смущение, — ответила госпожа. — Нет, на этот раз что-то другое.

— Значит, не то… — Разве не говорят: летние насекомые?[679]Прим.6 гл. XI: Смысл реплики неясен. По-видимому, цитируется какое-то стихотворение, но источник остаётся неизвестным. — промолвила она.

— Что ж, в тебя многие влюблены, — сказал император. — Ты приводишь в восхищение даже тех, кто тебя по-настоящему не знает. Зная об этом, я терзаюсь муками.

— О ком вы говорите? Я вас совсем не понимаю. Неужели вы думаете, что кто-то…

— А отвратительные воры, которые сговариваются между собой?[680]Прим.7 гл. XI: Смысл этого намёка заключается в том, что, по мнению императора, Дзидзюдэн и Канэмаса тайно встречаются. — остановил её государь.

— Я совершенно не понимаю вас, — повторила она. — Скажите прямо, кого вы имеете в виду.

— Неужели ты на самом деле не понимаешь? — стал допытываться он. — Не будь со мной так безжалостна. Поскольку уж об этом зашёл разговор, я скажу: я подозреваю генерала Канэмаса.

— Тут и говорить не о чем. Ваши подозрения насчёт генерала совершенно необоснованны.

— Канэмаса, конечно, повеса, но это человек очень тонкий в обхождении, у него множество достоинств. Поэтому я его и подозреваю. Но разве трудно назвать других? — продолжал он. — Как сказано, «зная об этом, я сердцем готов заблуждаться»[681]Прим.8 гл. XI: Цитата из стихотворения Фудзивара Окикадзэ, одного из Тридцати шести гениев японской поэзии, из «Собрания старых и новых японских песен» (№ 1053): «Как прискорбно, когда начинают судачить о любви. Но и зная об этом, я сердцем готов заблуждаться. Да разве я один?». Увы, мне есть кого терпеть. Возьмём принца Хёбукё. Это мой брат, и мне бы расхваливать его не следовало. Но как он хорош собой! Лишь посмотришь на него, сразу начинаешь думать: «Ах, если бы он был женщиной! Как бы я хотел обладать им!» — потом вздыхаешь, что это невозможно, и хочешь отдать ему в жёны свою дочь. А если он начнёт ухаживать за какой-нибудь женщиной, у которой не вовсе чёрствое сердце, то так или иначе он обязательно добьётся своего. Но я не собираюсь никого сурово порицать. И хотя время от времени мне что-то кажется подозрительным, я стараюсь оставаться спокойным — не на всё надо обращать внимание. Например, я не буду особенно упрекать тебя за твоё дружеское расположение к Канэмаса. Я склонен думать, что такие отношения вполне допустимы. Но вот принц Хёбукё доставляет мне много страданий. Если он вознамерится, то может соблазнить не только любую женщину, но и богиню счастья Китидзётэн[682]Прим.9 гл. XI: Китидзётэн (санскр. Шри) — одно из имён Лакшми, богини красоты и счастья, супруги бога Вишну.. Ты лучше других, однако принц пока не старался возбудить в тебе глубокого чувства. Но вот что будет потом?..

— Ах, как этот разговор неприятен! — вздохнула она. — Неужели вам кажется, что у меня могут быть подобные намерения? Да и принц влюблён не в меня. Если уж вы заговорили об этом, я не могу не ответить вам. В ваших словах есть доля истины, его письма действительно необычайно изысканны, и я была восхищена ими.

— Это всё звучит неубедительно, — произнёс император. — Я по-прежнему подозреваю вас.

— Почему же это неубедительно? — переспросила госпожа.

— Время от времени принц посылал тебе письма. А что сейчас?

— Оснований подозревать меня в нежных чувствах к принцу нет никаких. Когда Фудзицубо, которая сейчас служит во дворце наследника престола, находилась ещё в отчем доме, я догадывалась, что принц влюблён в неё.

— Так, видно, и было. В каком из миров нашёлся мужчина, который не подпал бы под чары Фудзицубо? Говорят, что даже бесчувственный к женской красоте бывший министр Такамото был среди её обожателей. Меня очень удивило, что он так безумно влюбился. Я слышал, что многие домогались её очень настойчиво. Нет ни одной женщины, даже самых редких достоинств, которая не уступила бы Накатада, если бы он сделал хоть шаг к этому. Фудзицубо же совершенно не собиралась отвечать на его чувства. И я всё больше и больше восхищался ею и считал девицей совершенно удивительной. Похоже, что и сейчас она не изменилась.

— Похоже, что так, — согласилась Дзидзюдэн. — Но кажется, что Накатада сумел-таки привлечь её сердце, и она ему отвечала чаще, чем другим. А Накатада, заметив это, посылал ей множество подарков, которые могли привести её в восхищение. Однако отношения их так ни к чему и не привели.

— Печально!.. — вздохнул император. — Их письма, вероятно, были исполнены редкостного очарования. Как бы мне хотелось взглянуть на них! Когда молодые люди ездили на побережье Фукиагэ к придворному Судзуси, Накатада играл на кото совершенно изумительно, и я велел генералу отдать Фудзицубо ему в жёны[683]Прим.10 гл. XI: Одно из противоречий этой главы. Чудесное исполнение Накатада имело место в Саду божественного источника (гл. VII), а не в Фукиагэ. Кроме того, император не ездил в Фукиагэ, и наконец, Фудзицубо была обещана в жёны не Накатада, а Судзуси.. Накатада был в восторге, и я предполагал, что так и будет, но Масаёри распорядился иначе. Что думает об этом Накатада? Наверное, он считает, что мир изменился с тех пор, когда Сын Неба не бросал слов на ветер. Мне горько, что такой тонкий человек, как Накатада, перед которым я стыжусь себя самого, теперь уверен, что мои слова ничего не значат. Не отдать ли ему в жёны Имамия? Во всей Поднебесной нет человека лучше Накатада. Удивительно, что стоит лишь взглянуть на него, как чувствуешь какое-то умиротворение и забываешь печаль нашего непрочного мира. И даже Судзуси не может с ним сравниться. У Судзуси есть свои достоинства, но Накатада — поистине человек необычайный.

— У него ещё низкий ранг и нет устойчивого положения, — промолвила госпожа.

— Об этом не волнуйся. Если сделать так, как я говорю, все будут довольны, — стал уговаривать её император.

— Как я могу возражать вам? Я во всём с вами согласна, — ответила она.

— Вот и прекрасно! — Я одно скажу. Если вы так решите, то я не думаю, что кто-то будет против, но Накатада пока в чине невысоком, и мне кажется, ещё некоторое время можно подождать с его женитьбой.

— А если так и пройдёт расцвет её красоты? — возразил император. — Пока у девицы нет хорошего мужа, её жизнь уныла. Да и можно ли не хотеть выйти замуж за Накатада? Не беспокойся о его ранге. Накатада ещё молод. Невысокий рант в его возрасте не грех, с годами выдвинется и другим не уступит. Ничего оскорбительного в таком браке нет.

— При всех ваших словах я всё же определённо решить не могу, — колебалась она.

— Не потому ли, что ты не забываешь о его жизни в дупле? Вот уж вздор! Вряд ли кто-нибудь упрекнёт его за это. Подумай о том, как их поженить. Я ему присвою особый чин. Если он, при своём врождённом таланте, при превосходном сердце и красоте, получит ещё и чин, ты обязательно изменишь своё мнение.

— Я должна хорошенько подумать. Если дома не будут возражать… — не соглашалась госпожа.

— Вряд ли в семье генерала кто-нибудь будет против. Я твёрдо надеюсь, — заключил император.

Перед ними поставили четыре столика, и император принялся за трапезу[684]Прим.11 гл. XI: Далее в оригинале следуют три строки, не имеющие никакого отношения к содержанию главы и неизвестно откуда попавшие в текст..

* * *

Сановники и принцы отправились во дворец Человеколюбия и Долголетия. Там собралась вся знать. Масаёри распорядился доставить из своей усадьбы на Третьем проспекте фрукты и вино, и все сановники и принцы, бывшие во дворце, принялись пить вино. Пошли разговоры.

— Давненько во дворце не устраивалось интересных развлечений, — обратился государь к наследнику престола. — Сейчас ветер начинает постепенно свежеть и устанавливается прекрасная погода. В такую осень хочется совершенно позабыть о наших суетных заботах и заняться чем-то, что приносит глубокое удовлетворение. Пусть каждый постарается быть изобретательным. Нам отпущена короткая жизнь, и пока я жив, мне хотелось бы увидеть что-то необычайное.

— Если говорить о ежегодных праздниках и церемониях, то в эпоху вашего царствования они столь великолепны, что их будут вспоминать и в последующих поколениях, — ответил наследник. — В прошлом году праздник девятого дня девятого месяца, который устраивался в Фукиагэ, был особенно хорош. Можно и теперь устроить что-то подобное. Но какой из ежегодных праздников мы выберем?

— Все праздники года по-своему замечательны, — вступил в разговор Масаёри. — Очень интересно утреннее приветствие в первый день первого месяца, столь же интересен и исполнен тонкого вкуса дворцовый праздник. Праздник в третьем месяце, когда распускаются цветы, особенно очарователен. В пятом месяце кроме ирисов нет других ярких цветов, но праздник пятого дня удивителен и восхищает сердце. В недолгие ночи, на ясной и короткой заре слышится голос кукушки, ранним утром пойдёт тёплый дождь, там и сям цветут ирисы с их тонким ароматом — всё это полно прелести неизъяснимой. В то время фрукты ещё не поспели, мандарины уже отцвели, но на ветвях остаются кое-какие цветы, и это особенно чарует. Может быть, из годовых праздников это самый лучший. Праздник седьмого дня седьмого месяца прекрасен, но нет в нём ничего, что может поразить воображение[685]Прим.12 гл. XI: В седьмой день седьмого месяца во дворце Чистоты и Прохлады проводилась церемония, которая должна была оградить людей от малярии. Церемония эта не имела отношения к празднику Танабата. По китайской легенде, в этот день умер малолетний ребёнок мифического императора Ди-ку (или Ку) и его душа, превратившаяся в злого духа, насылала на мир эту болезнь. Во дворе дворца ставили столы с приношениями духу — лепёшками сакубэй (или мугинава ), которые любил ребёнок при жизни. Вместе с тем во двор выносили чаны с водой, в которой должна была отразиться встреча звёзд Пастуха и Ткачихи.. Впрочем, и здесь всё зависит от того, как его устроить. Что касается девятого дня девятого месяца, то тут сразу же вспоминается пиршество прошлого года в Фукиагэ — оно действительно было изумительным. И всё-таки остальные праздники не так хороши, как праздник пятого дня пятого месяца.

— Генерал рассудил очень хорошо, — охотно согласился император. — Я и сам так думаю. Как начинаешь сравнивать годовые праздники, то убеждаешься, что ничего нет лучше, чем праздник пятого дня пятого месяца. На ветках цитрусовых ещё остаются цветы, хотя время цветения уже прошло, — и это сообщает празднику ещё большее, несравненное очарование. Кроме того, ничто не сравнится с великолепным зрелищем стрельбы из лука с коня и скачки, которые устраиваются в этот день.

Такие велись разговоры.

Это был десятый день седьмого месяца, и вечер стоял очень душный, безветренный. «Хорошо бы подул хоть слабый прохладный ветерок, — вздыхали собравшиеся. — Ведь сейчас начало осени. Пусть же дохнет на нас осенней прохладой!» Вечерние тени сгущались, и неожиданно подул ветер. Император в это время сложил:

Дзидзюдэн ответила из-за занавеси:

— Действительно, сегодня больше, чем обычно, чувствуется, что наступает осень.

Император насмешливо ответил ей:

— Но пока ветер дует снаружи и ещё не проник во внутренние покои.

Нет ли там ветра, который говорит тебе об этом?

Масаёри сказал:

— Возможно ли такое?

Наступил вечер.

Император объявил, что он возвращается в свои покои и сказал Дзидзюдэн:

— Приди ко мне хотя бы нынче ночью. Всё время я посылаю за тобой, но посыльный возвращается без ответа. Пойдём-ка вместе…

Он поднялся, а Дзидзюдэн улыбнулась:

— Даже этого посыльного могу отослать без ответа. — Но тут же добавила: — Это я говорю в шутку.

Не это ли имеют в виду, когда говорят, что я равнодушна?

— Я никогда так не говорил, — стал уверять её император. — Приходи скорей.

— Я тотчас же поднимусь в ваши покои, — ответила госпожа.

— Не отсылай же посыльного, как раньше. А если ты его отошлёшь, я сам приду за тобой. — С этими словами император удалился.

Все сановники со своей свитой покинули дворец. Вскоре из императорских покоев прибыл архивариус, и Дзидзюдэн отправилась к государю.

* * *

Генерал Канэмаса возвратился домой вместе с Накатада. Некоторые из сановников были назначены на ночное дежурство во дворце, а другие ушли к себе.

Отправился домой и Масаёри. Его зятья и сыновья проводили его в северные покои и разбрелись по разным помещениям.

<…>

– ‹…› Пока так шёл разговор, государь отправился во дворец Человеколюбия и Долголетия, объявил, что желает пребывать там, и велел сделать необходимые приготовления. Все придворные перешли в этот дворец, стали беседовать, и никто не заметил, как пролетело время, — рассказывал Масаёри второй жене.

— Как там живётся Фудзицубо? — спросила она.

— Она всё время находится в покоях наследника трона. Кажется, у неё всё идёт гладко, занимается по своему обыкновению музыкой. Я слышал, как Накатада играл на цитре, а Фудзицубо из-за занавеси вторила ему на лютне. Она стала играть ещё лучше, чем когда жила здесь. Фудзицубо играла так же великолепно, как сам Накатада, и совершенно не волновалась.

— Что ты думаешь, как относится к ней Накатада? — спросила госпожа.

— Я и на это обратил внимание. Может быть, это только игра моего воображения, но он был немного взволнован.

— У Накатада благородная душа. Он глубоко любит Фудзицубо, но никогда не требовал к себе сочувствия. Высказав то, что у него на сердце, он посылал потом письма, казалось, совершенно безмятежные, их кому угодно можно показывать, но в то же время глубокие и волнующие. И если почему-то от него долго не было писем, даже я начинала ждать их с нетерпением.

— Кажется, их переписка продолжается и сейчас, — заметил Масаёри. — Я сегодня был свидетелем вот чему. Накатада находился подле государя[688]Прим.15 гл. XI: Непонятно, идёт ли здесь речь об императоре или наследнике престола. В данном отрывке Масаёри рассказывает об эпизоде с письмом как имевшем место в тот же день, в то время как ранее в разговоре с Накатада речь шла о прошлом., и за пазухой у него виднелась тонкая бумага, исписанная изумительным почерком. Я в шутку попросил, чтобы он показал, он засмеялся, но письма не вытащил. По-видимому, это было от неё. И наследник престола знает, что Накатада сейчас, как и раньше, любит Фудзицубо, и если Фудзицубо напишет ему ответ, наследник, наверное, особенно её укорять не станет. Он считает, что всё тут в порядке вещей, а для Накатада это очень удобно.

— Как бы я хотела, чтобы он породнился с нами, — вздохнула госпожа. — Может быть, отдать за него Имамия?

— Я бы не возражал, но отрёкшийся от престола государь уже распорядился: «Надо женить Судзуси на Имамия. Насчёт же Накатада у меня есть кое-какие соображения. Я хочу, чтобы Судзуси женился на Имамия, потому что он принадлежит к роду Минамото. А Накатада я хочу женить на её сестре»[689]Прим.16 гл. XI: Речь идёт о дочери Масаёри от второй жены (дочери императора Сага). Это место неясно, так как в сохранившемся тексте подобных слов императора нет.. Так он изволил несколько раз повторить на празднике девятого дня девятого месяца в Фукиагэ.

— Но Судзуси всё-таки в чём-то уступает Накатада. Или они во всём равны друг другу? — спросила госпожа.

— Судзуси богаче кого бы то ни было, но Накатада он-таки уступает, — ответил Масаёри. — В смысле личных качеств они оба без упрёка, но Накатада всё же превосходит в красоте, которая заставляет всех стыдиться собственного убожества, а также в талантах. Это моё мнение. Если из тех, кто был влюблён в Фудзицубо, принц Хёбукё и правый генерал посватаются к Имамия, а мы отдадим её Судзуси, они скажут, что я польстился на богатство, и это будет мне неприятно. Я богатства совершенно не добиваюсь. В нашем мире вряд ли можно кого-либо сравнить с Накатада и Судзуси по внешности и обаянию. Я действительно хотел бы отдать дочь одному из них. Но император уже выразил своё желание в отношении Накатада.

— На ком всё-таки государь хочет женить Накатада? — спросила госпожа.

— Вот и я об этом размышляю. Поскольку император сказал, что у него есть какие-то соображения, думаю, что он имеет в виду какую-то из своих дочерей. Очень мне жалко. Таких, как Накатада, среди обычных людей нет, он единственный сын процветающего вельможи, и во всех делах он чувствует себя совершенно уверенно. Это само совершенство. ‹…› Судзуси очень красив, кроме того, он из рода Минамото, после него о других думать не хочется. Вообще-то молодые люди часто хотят посредством женитьбы поправить свои дела, и если семья жены помогает им преуспеть в жизни, им это по душе. А если помощи нет, они считают, что родственники жены ведут себя недостойно, и восторга не проявляют. Что же касается Судзуси и Накатада, тут другое дело. Оба они — прекрасная партия. Когда я на них смотрю, я жалею что у меня не пять или шесть глаз.

— Я хотела бы, чтобы Накатада вошёл в нашу семью, но если император сказал и другим о своих намерениях… — промолвила госпожа.

— Если император изволил сообщить другим об этом, нам говорить поздно.

— Что же делать? — вздохнула госпожа. — Сейчас все хотят жениться на Имамия вместо Фудзицубо. Прямо не знаю, как быть! Я же с детства воспитывала Имамия, чтобы отдать её в жёны Накатада.

— А что мы будем делать с Содэмия и Кэсумия? — спросил Масаёри.

— Их я хотела бы отдать в жёны принцу Хёбукё и правому генералу. Но в доме у правого генерала живёт госпожа из северных покоев, мать Накатада, которую он необычайно любит. Поэтому я не знаю, как поступить.

— Так что же нам с ними делать? — повторил Масаёри.

— Пожалуй, Содэмия могла бы быть для Канэмаса хорошей женой, а Кэсумия отдадим принцу Хёбукё.

— Ты совершенно права. Действительно, у Содэмия такая внешность и такой характер, что её как будто специально создали для правого генерала, а Кэсумия блестяща и, кажется, более интересна.

— Они обе хороши, но их достоинства в глаза не бросаются. Среди моих дочерей Имамия выросла девушкой прекрасной, она только чуть-чуть уступает Фудзицубо. Фудзицубо же несравненна, она совершенно безупречна, у неё ни в чём нет ни малейшего изъяна, — сказала госпожа.

* * *

Приближались соревнования борцов. В императорском дворце готовились к этому празднику с особой тщательностью. Наложницы, получившие повеление прислуживать императору, были очень искусно нагримированы. В день соревнований пир состоялся во дворце Человеколюбия и Долголетия. Утром прислуживать императору была назначена госпожа Дзидзюдэн, днём — госпожа Сёкёдэн, вечером — дочь главы Палаты обрядов, все три в окружении юных служанок. Кроме того, при императоре должны были находиться десять наложниц в одеждах с узорами, соответствующих их рангу. Все придворные дамы были в парадных одеждах с самыми удивительными узорами. В этот период расцвета правления даже придворные дамы низших рангов были дочерьми важных сановников, а исполнительницы танца «Пяти мановений» и дамы, выполняющие различные поручения, никому не уступали ни личными достоинствами, ни своим положением. В парадных одеждах и с высокими причёсками четырнадцать дам низших рангов, семь исполнительниц танца, семнадцать исполняющих различные поручения являли великолепное зрелище. Очень красивы были три дамы пятого ранга, имеющие доступ в императорские покои, и дамы из Отделения дворцовых прислужниц, такого доступа не имеющие.

С утра в день соревнований дамы были готовы. Во дворец прибыло множество придворных, начиная с генералов Левой и Правой императорской охраны. Музыканты из Императорской охраны стояли в стройном порядке. Восхищению не было конца.

В тот день борцы в роскошных костюмах, с причёсками, украшенными искусственными цветами тыквы[690]Прим.17 гл. XI: Цветы тыквы — по-видимому, эмблема правой команды., являли удивительную картину. Стражники Личной императорской охраны разбили шатры и ожидали начала праздника. Очарование красивых лиц подчёркивалось прекрасными одеждами. Все, и мужчины и женщины, были в одеждах тёмно-фиолетового цвета, так называемой двойной окраски.

Высочайшие наложницы государя — старшая дочь генерала Масаёри, госпожа Дзидзюдэн, и дочь главы Палаты обрядов должны были лично прислуживать ему. В то время эти дамы пользовались наибольшей благосклонностью императора. Дзидзюдэн прислуживала государю утром. Её красота затмевала красоту всех других дам. Она была в платье из шёлка с цветочным узором, в китайском платье из узорчатого шёлка, в платье со шлейфом, окрашенном травами, в нижнем платье из лощёного шёлка, в красном платье и в китайском платье двойной окраски. Во дворце не было ей равных.

Даже в тот день император не мог забыть, что Канэмаса влюблён в Дзидзюдэн, и думая: «Что же будет дальше?» — переводил глаза с наложницы, которая находилась за занавесью, на генерала, стоящего снаружи. Оба были великолепны, невозможно было найти в них ни одного изъяна.

«Если бы они жили вместе, это была бы изумительная пара, — думал император. — Поселились бы в каком-нибудь дивном месте, с душистыми травами и красивыми деревьями, и весной, когда цветут вишни, или осенью, когда покрываются багрянцем клёны, в полные прелести сумерки обменивались бы уверениями в вечной верности, в глубокой любви и рассказывали бы друг другу о своих чувствах, — ах, какая это была бы исполненная тонкой гармонии, прекрасная картина! Все, кто бы мог их видеть и слышать, были бы очарованы таким сродством душ. Как бы все любовались ими, будь они мужем и женой!» Думая так, он наблюдал за ними и отметил изысканную утончённость госпожи, заметную в любой мелочи приготовленной ею трапезы, а также глубокий вкус генерала, проявившийся в устройстве соревнований. «Удивительно, как похожи их характеры!» — подумал император, и сочинив стихотворение, прикрепил его к особенно красивому цветку патринии и послал придворным, в группе которых находился Канэмаса:

— Сможет ли кто-нибудь объяснить смысл этих стихов? — спросил император.

Первым стихотворение прочитал принц Хёбукё, но смысла понять не мог. Однако поскольку в своём сердце он питал любовь к госпоже Сёкёдэн, он, стараясь не выдать себя, написал:

и передал Канэмаса.

В глубине души Канэмаса продолжал питать глубокие чувства к Дзидзюдэн, но не догадывался, что император подозревает об этом, и раздумывая, какой смысл вложил государь в своё стихотворение, он написал:

и передал генералу Масаёри.

«Странно! — подумал тот. — Сейчас императору прислуживает моя дочь, Дзидзюдэн. И если государь именно в это время пишет такое стихотворение, это, по-видимому, неспроста».

написал он и передал Накатада.

Накатада, прочитав, сразу же понял, о чём тревожился Масаёри, и написал:

Стихотворения поднесли императору. Прочитав их, он проник в смысл каждого стихотворения. Было ясно, что принц Хёбукё имел в виду Сёкёдэн. Прочитав стихотворение Канэмаса, император подумал: «Как удивительно, что он написал всё так, как я и предполагал», а прочитав стихотворение Накатада, он начал неудержимо смеяться.

— Почему ты так понял то, что я написал? — спросил он у молодого человека.

— Я не очень хорошо проник в смысл вашего стихотворения, — ответил тот. — Но неужели я совершенно ошибся, написав ответ?

— Ты всегда ловко прикидываешься, что ничего не понимаешь, — сказал император и никак не мог перестать смеяться.

Тем временем начались соревнования. Борцы левой и правой команд выглядели великолепно. До двенадцатого тура счёт был одинаковым. «До сих пор ни та, ни другая команда не добилась победы. Сейчас нужно провести ещё один, решающий тур», — сочли распорядители.

Для участия в соревнованиях в левой команде из провинции Симоцукэ прибыл знаменитый Наминори. ‹…› Он приезжал в столицу уже три раза и в какой-то год выступил один раз в соревнованиях, а потом соперников у него не оказалось, и ему пришлось возвратиться ни с чем. Это был самый сильный борец во всей стране. Масаёри думал: «Во всей левой команде нет никого, кто бы мог выступить против Наминори. На этот раз исход соревнования определён. Но борьба между соперниками будет упорной ‹…›».

Левая сторона надеялась на Наминори, правая — на Юкицунэ, с обеих сторон горячо молили богов о победе ‹…›, но никто из борцов не мог быстро одержать победу.

Солнце ещё стояло высоко. За столом императору теперь прислуживала госпожа Сёкёдэн. Приближалось время вечерней трапезы, во время которой подле государя должна была находиться дочь главы Палаты обрядов, но она, обратившись к Сёкёдэн, сказала:

— Пожалуйста, прислуживайте государю и сейчас. Я сменю вас попозже. — И Сёкёдэн оставалась подле императора до самого захода солнца.

Соревнования были очень напряжёнными, участники из правой и левой команд выходили бороться под звуки беспрерывно исполнявшейся музыки. Император не отрываясь смотрел на это захватывающее зрелище и не обращал внимания на Сёкёдэн, прислуживавшую ему за столом. Он не замечал ни её блистательной внешности, ни её великолепных одежд. Но наконец в перерыве между схватками, когда борцы удалились со сцены, он взглянул на неё. В лучах заходящего солнца всё красивое выглядит ещё лучше — и Сёкёдэн показалась ему привлекательнее, чем обычно. Император перевёл глаза с неё на принца Хёбукё, которым в то время восхищалась вся столица, и подумал: «Нет людей, сумевших бы в подобных обстоятельствах пройти один мимо другого, ничем себя не выдав. Они видятся друг с другом, но не забываются в моём присутствии. Сразу видно, что и он, и она — люди прекрасно воспитанные. Они никак не обнаруживают перед другими своих чувств, но какими клятвами они обмениваются наедине? Они, наверное, говорят друг другу слова, достойные того, чтобы о них знал мир. Как бы я хотел посмотреть на них в то время и послушать их признания». Глядя то на наложницу, то на принца, император подумал: «А что если попросить её сказать что-нибудь принцу?» Окончив трапезу, император обратился к госпоже:

— Ты должна всех угостить вином. Особенно мне бы хотелось, чтобы ты при этом сложила стихотворение.

— Я должна прислуживать за столом вам… Мне ли подносить гостям вино? — ответила та.

Принц Хёбукё не пропустил мимо ушей её слов и воскликнул:

— По случаю нынешнего праздника всем нужно поднести рюмочку!

— Думаю, что упившись, многие сегодня не смогут подняться, — засмеялся император.

— Тот, кто упадёт, может быть, победит в будущем[694]Прим.21 гл. XI: Возможно, что таким образом принц выражает надежду рано или поздно получить Сёкёдэн в жёны., — ответил на это принц.

Император заметил, что принц не может скрыть своих чувств, и с искренним участием подумал: «Как он страдает! Они прямо созданы друг для друга. Некого попросить поднести вино Сёкёдэн. Что если попробовать самому?» — решил он про себя и, взяв чашу, обратился к наложнице:

Поэтому я никого не упрекаю.

Он передал чашу Сёкёдэн.

Госпожа, получив чашу, ответила:

и послала чашу наследнику престола.

Он взял чашу и, в свою очередь, произнёс:

В таком случае было бы хорошо, если бы двое могли соединиться!

Наследник передал чашу Хёбукё. Принц сложил так:

Ничего другого не надо иметь в мыслях!

Он передал чашу принцу Тадаясу. Тот сложил так:

Нехорошо, что об этом заговорили с самого начала.

Масаёри принял от него чашу и произнёс:

Он передал чашу Канэмаса, который сказал:

Пусты все уверенья в постоянстве!

Канэмаса преподнёс чашу принцу Хёбукё. Принц сложил:

На празднике присутствовало множество придворных. Много раз подносили вино. В час обезьяны[701]Прим.28 гл. XI: Час обезьяны — время суток с 3 до 5 часов дня. должны были провести ещё один тур, но ни из левой, ни из правой команды борцы не показывались. Все собравшиеся, начиная с самого императора, предполагали, что эта схватка будет особенно интересной и что от неё зависит победа в соревновании, поэтому появления борцов ждали с нетерпением. Наконец с левой стороны показался Наминори, а с правой — Юкицунэ, силач из провинции Иё. «Ни один из них не одолеет другого! Разве можно решить, кто сильнее, Наминори или Юкицунэ?» — зашумели все.

— Они оба великолепны! — сказал император. — ‹…›

Левая и правая команды боролись долго, и наконец левые победили. Сорок танцовщиков из левой команды вышли вперёд ‹…›. Множество музыкантов замечательно исполняли перед собравшимися различные произведения. Генерал Масаёри преподнёс Наминори чашу с вином и накидку со своего плеча. Во время исполнения музыки император сказал:

— В последнее время — и в годы правления отрёкшегося императора Сага, и после того, как я вступил на престол, — в нашей стране ничего примечательного не было. Но сегодня и правый, и левый генералы приготовили состязания с необычайным тщанием, гораздо лучше, чем делается обычно. Этот удивительный праздник, по-видимому, можно сравнить с пиршеством девятого дня девятого месяца прошлого года. Я бы хотел, чтобы в будущем говорили, что нынешние состязания во дворце Человеколюбия и Долголетия не уступали пиру девятого дня девятого месяца в Фукиагэ.

— Да, что ни говори, такого великолепного зрелища никто не мог устроить, кроме левого и правого генералов, — подхватил наследник престола. — Кажется, мы сегодня полностью насладились самым превосходным из того, что можно найти в Поднебесной, но если бы Судзуси, Накатада и Накаёри[702]Прим.29 гл. XI: Одно из противоречий данной главы, так как Накаёри уже удалился в горы и принял монашество. согласились, мы бы могли услышать нечто ещё более удивительное.

— Они все так несговорчивы, — заметил император. — Но надо попытаться.

Он подозвал к себе Судзуси, и когда молодой человек, одетый в роскошные одежды, приблизился, обратился к нему:

— Разговоры о сегодняшнем празднике быстро не затихнут. Но чтобы его вспоминали далёкие потомки, чего-то недостаёт. Я вспомнил о прошлых пирах. Мечтая о чём-то из ряда вон выходящем, я подумал о тебе и ещё кое о ком. Пир в Фукиагэ девятого дня девятого месяца, когда ты принимал гостей из столицы, остался в памяти как нечто изумительное, чего не бывало и в Танском государстве. Пусть и сегодняшний праздник будет таким же. Поиграй на кото, на котором ты играл тогда.

— Я решил никогда больше не прикасаться к тому кото. Я отказался от своих планов и забросил музыку, так и не дойдя до вершин мастерства, и сейчас не помню ни одной пьесы, — ответил Судзуси.

— Не надо говорить мне подобных вещей, — остановил его император. — Накатада иногда отказывается играть, но я не попустительствую ему. ‹…› Вы совершенно похожи на нелюдимов, которые живут в горах.

В смущении Судзуси обратился к находившимся рядом придворным:

— Если бы я хоть немножечко мог вспомнить, то хорошо ли, плохо ли, но сыграл бы что-нибудь, однако я настолько отдалился от музыки…

Император, услышав эти слова, сказал:

— Если я сейчас разрешу тебе не играть, я вряд ли потом смогу упрекать Накатада.

Он снова и снова пытался уговорить Судзуси, но тот, в крайнем смущении, всё-таки играть не начинал.

— Ты говоришь, что всё забыл и боишься играть, — продолжал император, — но при твоём огромном таланте стоит тебе только сесть за кото и коснуться струн, все пьесы сами собой всплывут в твоей памяти. Вряд ли ты так забывчив, как хочешь это представить; что-нибудь да помнишь. Не вынуждай меня быть невежливым. Знаменитые виртуозы иногда играют против своего желания, однако и тогда игра их свидетельствует о высоком мастерстве. Но когда они начинают играть по собственному побуждению, вкладывая в исполнение всю душу, очарование усиливается во много раз и захватывает слушателей. Я очень хочу услышать тебя сегодня, и упрямиться тебе не следует. — Император настроил стоявшее перед ним кото в лад произведения «Варварская свирель» и сказал: — Мне бы хотелось, чтобы потом тебе аккомпанировали на флейте. Но то произведение, которому тебя обучил Ияюки, сыграй без всякого сопровождения.

— Совсем не могу ничего вспомнить, — продолжал отнекиваться Судзуси. — И даже «Варварскую свирель» не помню. Не лучше ли перестроить кото в прежний лад и попросить играть Накатада? ‹…› Если бы Накатада начал играть, то и я бы, может статься, что-нибудь вспомнил. ‹…›

— Когда ты начнёшь играть, я скажу ему: «Твой соперник уже играет, сыграй-ка вместе с ним». Но уж коль ты, который обычно не отнекивается, играть не хочешь, то где мне упросить этого строптивца? Однако попробую! — И он громко позвал к себе Накатада.

Накатада в это время играл вместе с другими на флейте в шатре, где сидели чины Левой императорской охраны и исполняли музыку, торжествуя победу в соревновании. Когда молодой человек услышал, что его зовут, он отложил флейту и куда-то убежал. Желая отыскать место, где его не найдут, он укрылся в покоях Фудзицубо, дочери генерала Масаёри, которая служила во дворце наследника престола. Увидев его, прислуживающие дамы со смехом стали спрашивать, от кого он прячется.

— Прямо не знаю, что мне делать, — ответил Накатада. — Покинуть дворец я не могу и ищу, где бы спрятаться. Только у вас я чувствую себя в безопасности.

— Ах, в какое затруднительное положение вы нас ставите! — сказала Хёэ. — Разве можно укрывать злоумышленника? Ведь потом нас будут обвинять.

— Я не совершил ничего предосудительного, — ответил он. — А вот вы, наверное, совершаете множество проступков.

— Как злодей не увиливает, а дел своих не скроет? — продолжала своё Хёэ.

— Но должны же здесь быть и серьёзные люди, у которых можно попросить защиты, — сказал Накатада.

Он проник в передние покои, за занавесь. Накатада был совсем близко от Фудзицубо, их разделяла только переносная занавеска. Молодой человек обратился к Фудзицубо: — вы не явились сегодня на праздник во дворец Человеколюбия и Долголетия, и это прямо-таки преступление. Вряд ли можно ещё где-нибудь увидеть такое великолепие, а вы глядеть не пожелали. Право же, это был удивительный праздник…

Фудзицубо велела Хёэ передать молодому человеку: «Почему вы пришли сюда? Я не должна была бы разрешить вам скрываться в моих покоях».

— Ты время от времени прислуживаешь здесь, вот и я решил подражать тебе, — в шутку ответил Накатада девушке и прибавил: — Но по правде говоря, очень жаль, что вы не видели такого замечательного зрелища…

— Госпожа последнее время нездорова и никуда не выходит, — объяснила Хёэ. — А какая команда победила?

— Что за глупый вопрос! — засмеялся Накатада. — Конечно же, победила левая команда. Разве я не военачальник Левой императорской охраны?

— Именно поэтому я и думала, что левые не победят, — отпарировала Хёэ.

— Языком-то легко молоть, — поддразнил её молодой человек. — Нет-нет, на тебя я никогда не сержусь. Право, жаль, что вы не присутствовали на празднике. Я-то надеялся, что твоя госпожа обязательно прибудет. Танцы исполнялись те же самые, что всегда, но танцевали особенно виртуозно. Однако госпожа твоя не глядела, а это всё равно что расстилать ночью парчу.

— А не поиграете ли вы здесь немножко? — спросила Хёэ.

— Нет, ни за что. Вот разве что вместе с твоей госпожой.

Так они говорили о том о сём, и Фудзицубо отвечала через Хёэ.

— Когда приезжают иноземцы, например из Когурё, нужен толмач, но со мной-то к чему разговаривать через толмача? Разве это не странно? — спросил Накатада.

— Вы так искусны в корейской музыке[703]Прим.30 гл. XI: Репертуар церемониальной музыки гагаку делился на китайскую и корейскую в зависимости оттого, из какой страны были заимствованы те или иные пьесы., что вас принимаешь за иноземца, — ответила Фудзицубо.

Наступил вечер. Повеял прохладный осенний ветер.

пропел задумчиво Накатада и заиграл на кото, стоявшем перед ним[704]Прим.31 гл. XI: О диалоге Накатада с Хёэ (см. примеч. 19 к гл. IX)..

— Если вы так поёте, значит, где-то есть женщина, которая вам доверилась, — заметила Хёэ.

— Только здесь могла бы быть такая женщина, — вздохнул он.

— Но ведь говорят: и в полях, и в горах… — продолжала девушка.

— Это о буре в человеческом сердце!

— А когда говорят: попутный ветер?

— Он уже превратился в холодный ветер осени, — ответил молодой человек.

— Впрочем, в небесах раздаются звуки.

— А что если выйти наружу? — продолжал Накатада.

— Прошла весна, и в поле не слышится больше шума работ. Ну, что? — не сдавалась та.

— Что же можно услышать, если осенний туман всю землю окутал?

— Никак не рассеется густой туман, и ничего различить не могу я, — произнесла она.

— Никак не иссякнет в сердце любовь, и живу я в печали, — вздохнул Накатада.

— Но многие были бы рады принять вас в своё жилище, — промолвила она.

‹…›

— Ведь говорят: средь облаков жилище он ищет, — продолжала девушка.

— И видно только луне, как бродит он средь облаков.

— Но ведь это только белые облака! — воскликнула Хёэ.

— Я хочу сказать серьёзно, — изменил тон Накатада. — Луна и солнце ‹…›. Почему время проходит, а всё так и остаётся нерешённым? И в конце концов обо мне, по-видимому, даже не вспомнят.

— Луна не светит, что же я могу разобрать? Ведь сегодня последний день месяца, — уклонилась от ответа Хёэ.

– ‹…› Странно, что как только заведёшь серьёзный разговор, все от него уклоняются. Нет, не тебя я имею в виду. Бессердечно сажать человека всегда у изгороди. Нет ничего печальнее на свете, чем одинокая жизнь, — продолжал Накатада. — О, моя милая! Напрасно я жду от вас участия! Руки устали, но сам собой распускается узел[705]Прим.32 гл. XI: Цитата из стихотворения неизвестного автора из «Собрания старых и новых японских песен» (№ 507): «Люблю и тоскую… Когда же мы встретимся? Устали руки завязывать шнур исподнего платья, но сам собой распускается узел». Развязывающийся сам собой узел предвещает свидание.. Сейчас уже что говорить…

Услышав это, Фудзицубо решила ответить молодому человеку:

— Разве не развязывают шнурка у вьюнка «утренний лик»[706]Прим.33 гл. XI: Фудзицубо укоряет Накатада за то, что он встречается с другими женщинами. Под вьюнком «утренний лик» подразумеваются легкомысленные женщины. Фудзицубо использует образ стихотворения из «Повести об Исэ» (Исэ-моногатари, с.68): Если ты не со мной, — не развязывай нижней шнуровки, хоть и будь ты вьюнком, — цветочком, не ждущим вечерних теней. (Перевод Н. И. Конрада).

— Если уж поднялся ветер, то пусть он принесёт пользу, — сказал Накатада. —

И нет рассвета, чтобы слёзы не лились на моё одинокое ложе. Фудзицубо ответила:

Кто будет утверждать, что нет таких, кто не забывает своих клятв?

— Наговор! — воскликнул Накатада. —

Кажется, нет никаких доказательств — в чём же моё непостоянство?

Фудзицубо на это ответила:

Какое уж тут доверие!

— Разве это всё не из-за вас? — ответил Накатада. —

Фудзицубо засмеялась:

— Ах, как это досадно! — вздохнул молодой человек. —

* * *

В то время слуги, посланные из дворца Человеколюбия и Долголетия, повсюду искали Накатада, но найти не могли. «Неужели он ушёл?» — негодовал император. Слуги отправились в караульню Императорской охраны, Накатада там не было, но сопровождающие его сидели на месте.

Император требовал найти молодого человека:

— Только что из шатра Левой охраны слышались несравненные звуки цитры, Накатада не мог уйти далеко. Но если он ушёл домой, непременно пошлите за ним. Все поиски были тщетными.

— Я во что бы то ни стало хочу видеть Накатада. Неужели никто не может его найти? Знаешь ли ты, где он скрывается? — обратился император к Канэмаса.

— Он только что был здесь. Разве уже ушёл? Да, его тут не видно, — ответил тот.

— Если он ушёл, пошлите за ним, — приказал император.

— Не похоже, чтобы он ушёл. Это было бы странно, — сказал Канэмаса. — Вот и военачальник Судзуси здесь. Может быть, вы велели, чтобы он поиграл на кото? Тогда он сбежал, услышав об этом. Поистине, он странный человек. Как только речь заходит о кото — скрывается бесследно. Не приказать ли вам для видимости унести инструмент и не отпустить ли придворного Судзуси? А то он чего доброго и вправду уйдёт домой, — сказал Канэмаса.

— Я согласен, — сказал Судзуси, встал и отошёл немного от императорского сиденья. Увидев Ёридзуми, он сказал: — Я ухожу. Если меня будет звать государь, скажите, пожалуйста, что я играл на лютне ‹…›. — Он говорил не настолько громко, чтобы Накатада мог его услышать.

Судзуси отправился во дворец, где проживала Фудзицубо.

— Кто там? — спросил Накатада.

— Это Судзуси, — был ответ. — Государь очень сердится, что ты исчез. Со мной ты поступаешь так, что кстати вспомнить об осеннем ветре[709]Прим.36 гл. XI: Фраза содержит игру слов: аки — «осень» и аки — «быть пресыщенным». Судзуси имеет в виду, что Накатада завлекает и бросает его.. Ты взял и спрятался. Император требует разыскать тебя во что бы то ни стало.

— Тише, тише, молчи! — сказал Накатада.

— Твой отец по приказу императора повсюду тебя разыскивает. Нехорошо так относиться к родному отцу! — продолжал Судзуси.

— В такой день, как сегодня, никто не признает ни отцов, ни детей.

— Государь велел мне поиграть на кото и так настаивал, что я не знал, как быть. Всё это по твоей милости, — пожурил друга Судзуси.

— По моей милости на тебя сыпалась бы только благодать, — ответил Накатада.

Тем временем из дворца вынесли закуску на подносах из светлой аквилярии.

— Нынешний день принёс мне одну досаду, — сказал Судзуси.

— Какую? — поинтересовался Накатада.

— Я думал, что сегодня тебя обязательно призовут к государю, — начал объяснять Судзуси.

— И что же тебя огорчило? — удивился Накатада.

— Ты бы мог доставить императору удовольствие в десять раз большее, чем Наминори из левой команды своей победой. И я, предполагая, что ты будешь во дворце, приготовил кое-что со своей стороны. ‹…› Государь на моё сожаление не обратил никакого внимания; и я думаю, это потому, что он не расположен ко мне.

— И мне так показалось. Когда я играл на органчике, я думал: если бы Судзуси был рядом! — сказал Накатада.

— А не поиграете ли вы сейчас оба немножко для меня? — раздался в это время голос Фудзицубо.

Пока Судзуси и Накатада разговаривали о том о сём, чины Правой императорской охраны были посланы в дом Канэмаса, а Накаёри вместе с несколькими младшими военачальниками в поисках Накатада обходил все дворцовые строения. Сам Канэмаса в сопровождении прислуживающего мальчика отправился в караульные помещения и велел спросить у стражников, не покидал ли дворец Накатада и стоит ли ещё у ворот его экипаж. Ему ответили, что никто не видел, чтобы он ушёл, а экипаж с сопровождающими так и стоит на месте. Тогда Канэмаса обошёл все дворцовые помещения, начиная с покоев императрицы, затем караульные помещения, павильоны наложниц императора. Приблизившись к покоям Фудзицубо, он услышал, как Накатада играет на цитре, а Судзуси — на лютне. Поскольку оба были очень знамениты, они изменили свою обычную манеру игры, чтобы их не могли узнать, но у Канэмаса был тонкий слух, и он решительно направился к молодым людям. Накатада хотел было скрыться, Но Канэмаса остановил его:

— Тебя призывает император, почему же ты сидишь здесь? Ступай к государю!

— Скажите, что я ушёл домой. Я сейчас очень расстроен, ручаюсь ужасно и не могу появиться перед государем, — начал было Накатада.

— Ты непонятлив, — возразил отец. — Если я скажу, что ты дома, государь велит послать за тобой. Ему уже доложили, что и сопровождающие, и экипаж на месте, как же я скажу, что ты ушёл? Он же подумает, что я тебя прячу… Это возмутительно! Когда ты появляешься во дворце, у меня одни только неприятности. В нашем мире нельзя отказывать ‹…›. Мы все находимся во власти государя, и нет никого, кто бы противился его приказу. Государь изволит тебя призывать и разыскивать. Не дай повод думать, что ты, служа во дворце, никогда не подчиняешься воле государя. Поспеши же туда!

— Но пусть хотя бы сегодня он простит меня, — не сдавался Накатада.

— Если я тебе уступлю, то потом буду страшно ругать себя. ‹…› Неслыханное дело ослушаться государя! Ты уже огорчил его, и он во что бы то ни стало приказал тебя привести.

Говоря это, Канэмаса не переставая подталкивал сына. Они оба скрылись в направлении дворца Человеколюбия и Долголетия. На Судзуси генерал не обратил никакого внимания.

* * *

Наследник престола вошёл в покои, отведённые для прислуживающих ему дам, и спросил:

— Почему госпожа Фудзицубо не присутствовала на празднике?

— Когда Фудзицубо не видно, всем очень скучно, — сказала Пятая принцесса. — Если же она появляется, то это зрелище более захватывающее, чем сегодняшние состязания.

— Ей не надо говорить: «Своего облика стыжусь»[710]Прим.37 гл. XI: По утверждению Коно Тама, это цитата из стихотворения поэтессы Исэ, включённого в «Собрание старых и новых японских песен» (№ 681): «Я бы не хотела, чтобы даже во сне мой любимый увидел меня. Так подурнело от страданий лицо, которое я вижу утром в зеркале, что мне самой становится стыдно»., — сказал наследник престола и, взяв камешки и раковины со свежими морскими водорослями на них, послал их Фудзицубо вместе с письмом:

«Почему тебя не было сегодня на празднике? Во дворце Человеколюбия и Долголетия присутствовали все, но

Мне это показалось очень странным. Приходи сегодня в мои покои».

Она на это ответила:

Я робела посторонних взглядов».

Наследник показал ответ Пятой принцессе:

— Погляди! Совершенно не к чему придраться!

После этого он отправился к императору.

* * *

Итак, к вечеру Накатада снова появился во дворце Человеколюбия и Долголетия, придя из покоев Фудзицубо. По сравнению с тем временем, когда Накатада служил императорским сопровождающим, он стал гораздо красивее. Отец его был известный красавец, и когда они вместе появились во дворце, никто не сказал бы, что это отец и сын, скорее братья с разницей в один-два года.

— Какой у Накатада великолепный сопровождающий! Однако где это видано, чтобы вторых военачальников сопровождали генералы? — пошутил, увидев их, Масаёри и продолжал: — Правый генерал не может заменить стражников и Правой, и Левой охраны. Мне не подобает сидеть без дела.

Он стал рядом с Канэмаса, и они, следуя за Накатада, направились к императору. Младшие военачальники и низшие чины Правой и Левой императорской охраны, перебрасываясь шутками, двинулись вслед за ними. Среди них не было только Судзуси. Накатада, освещённый лучами вечернего солнца, был великолепнее всех. Блистательная внешность, полная достоинства поступь, мечтательный вид — всё придавало его облику очарование и утончённость и отличало от кругах придворных. Когда император увидел его идущим в сопровождении двух генералов, гнев его утих, и он произнёс с добродушным видом:

— Ну, наконец-то его отыскали!

Принц Тадаясу, который в числе прочих придворных находился подле императора, спустился с лестницы и начал танцевать. Накатада, приблизившись, стал танцевать вместе с ним. Хёбукё, молодые принцы и сановники поднялись навстречу Накатада.

— Находясь на службе, почему ты не подошёл ко мне, когда я позвал тебя? — спросил его император.

— В шатре Левой охраны левый генерал угощал Накатада вином, сын мой ни одной чашки не пропустил, выпил слишком много, сильно опьянел и скрылся в зарослях хмеля. Я услышал, как кто-то играет на флейте, начал искать в траве и обнаружил сына, — пустился в объяснения Канэмаса.

— Даже лёжа в траве, он играл на флейте, — улыбнулся император.

— Музицировал втайне от всех, — поддакнул Канэмаса.

Император велел поднести Накатада чашку с вином и сказал:

— Вот это мастерство, что не забывается и в опьянении!

Неужели и вправду с тобой никого там не было?

Накатада на это ответил:

и преподнёс чашу наследнику престола.

Наследник сказал:

— Ну что ж, вообразим, что ты действительно был в зарослях хмеля.

Накатада на это ответил:

Наследник престола велел поднести чашу генералу Масаёри. Тот её принял и сложил так:

Затем он передал чашу принцу Тадаясу, который взял её и сказал:

— Вы, наверное, хотели пошутить и поэтому вспомнили обо мне.

Я хотел только сказать, что мне очень грустно…

Император тем временем думал: «Как же заставить Накатада показать свой талант?» Накатада был в некотором отдалении от него, государь подозвал его к себе и приказал принести доску для шашек. Они сели за игру.

— На что же станем играть? — спросил император. — Не будем ставить что-то слишком большое. Пообещай исполнить моё желание.

Они условились сыграть три партии. Император прекрасно играл во все игры, но в шашки особенно мастерски. К тому же он решил победить Накатада во что бы то ни стало. Накатада же, не догадываясь о замысле императора, вспоминал свой разговор с Фудзицубо, мысли его витали возле её покоев, и он совсем не думал об исходе игры. В первой партии выиграл император, а во второй Накатада. В последней партии он совершил только одну ошибку и проиграл императору всего одно очко.

«Прекрасно!» — подумал про себя император и сказал Накатада:

— Ну, а теперь без промедления выполняй моё желание!

— Что же я должен сделать? — спросил молодой человек.

— То, что я попрошу. В этот осенний вечер, исполненный глубокого очарования, и желание моё не будет обыкновенным.

«Как жаль, что я проиграл! Надо было поднапрячься и выиграть. Что же он мне прикажет?» — подумал Накатада и сказал:

— Пожалуйста, объявите мне сразу о вашем желании. Всё, что будет в моих силах, я его выполню, но если будет выше моих возможностей, я так и скажу.

— Есть ли что-нибудь в мире, чего ты не сможешь сделать? То, о чём я попрошу, будет в твоих возможностях, и не вздумай отнекиваться, — предупредил император.

— Я смогу ответить только тогда, когда узнаю, о чём идёт речь.

Император настроил кото под названием «сэйхин» в лад инструмента, на котором он велел играть Судзуси, и сказал:

— Проиграв в шашки, ты должен сегодня поиграть на этом кото. Не перестраивай его. Я не хочу слушать пьес в другом ладу. Сыграй в этом ладу все произведения, которые ты знаешь.

— Никакое другое ваше желание меня бы не устрашило, — начал Накатада. — Если бы вы меня послали на гору Хорай за эликсиром бессмертия или в страну злых духов за цветами удонгэ[716]Прим.43 гл. XI: Удоигэ (санскр. удумбара ) — цветы фантастического дерева, которое растёт в Индии и цветёт якобы один раз в три тысячи лет. Цветение его предвещает появление в мире Будды., я бы не жалея сил отправился туда. Но то, о чём вы попросили, труднее, чем подобные путешествия.

— Это был бы никуда не годный приказ! К чему сейчас посылать на гору Хорай за эликсиром бессмертия? Вспомни о мальчиках и девочках, которые отправились туда и состарились, плавая по морям[717]Прим.44 гл. XI: См. примеч. 24 к гл. VII.. Они видели в плавании много островов, но Хорай так и не нашли. Как они, вероятно, горевали, бедные! Сюй Ши не достиг горы Хорай, хотя он был очень умён и сообразителен. А ты готов отправиться за эликсиром бессмертия, не зная дороги, — такая опрометчивость меня тревожит. Вряд ли ты смог бы найти эту гору. Думаю, что ты измучился бы так же, как измучились те мальчики и девочки. Кроме того, боюсь, как бы во время странствий ты не попал к очаровательным девицам[718]Прим.45 гл. XI: По-видимому, это намёк на какую-то легенду о небожителях.. Да, это невыполнимый приказ. Путешествие же за цветами удонгэ в страну злых духов тоже не из лёгких. Как-то за ними отправился из южной Индии Конго-дайси[719]Прим.46 гл. XI: Конго-дайси — Коно Тама предполагает, что здесь должно стоять Конго-додзи. В эзотерическом буддизме Конго-додзи — одно из божеств, прислуживающих защитникам Закона; изображается в виде ребёнка с гневным выражением лица, стоит на лотосе, левая нога поднята, в левой руке держит ваджру.. Царица, правившая в то время, задумала погубить Конго-дайси, и посулив ему благожелательный приём в соседних странах, отправила его в путешествие. Покинув южную Индию, Конго-дайси долгое время скитался. И как он горько-горько рыдал, когда думал, что все близкие его уже умерли и он никогда больше их не увидит? Подумай сам, разве наша государыня питает к тебе злобу, чтобы отправить в такой путь? Кроме того, разве ей нужен этот эликсир? Если же ты, ни с того ни с сего бросив родителей, пустился б в путь, ты показал бы себя человеком безрассудным, не понимающим, что такое сыновний долг. Да и выдержал ли бы ты путешествие? Я не предлагаю тебе подобных злоключений. Не проще ли поиграть вот на этом кото, которое уже настроено? Если ты, не пускаясь ни в какие опасные странствия, сыграешь на этом инструменте всего одну пьесу, я буду столь же доволен, как если бы ты добыл эликсир бессмертия или цветы удонгэ. Выпивший эликсир бессмертия будет жить десять тысяч лет, и китайский император, поручив своим подданным столь трудное дело, добивался долголетия, а искавшие цветы удонгэ надеялись, что спасутся от смерти. И то, и другое ищут сожалеющие о быстротечности жизни. Могу ли я послать тебя в страну злых духов или на гору Хорай только потому, что сегодня ты проиграл в шашки? ‹…› Я так привык видеть тебя рядом с собой. Если бы я отправил тебя в дальние страны с таким страшным поручением, как бы я впоследствии жалел об этом! Родители, воспитавшие тебя, ещё живы, — как бы потом я мог смотреть на их скорбь? А если бы за время, когда ты стремился бы к горе Хорай в поисках эликсира бессмертия, случилось мне умереть, к чему тогда этот эликсир?

— И всё-таки найти Хорай было не так уж трудно. Только эликсир бессмертия весь улетучился, — сказал Накатада.

— Однако сегодняшним вечером мне кажется, что я нахожусь во дворце Сиванму[720]Прим.47 гл. XI: Сиванму — повелительница Запада, богиня всех фей и небожительниц. Живёт на сказочной горе Куньлунь, на далёком Западе, в Нефритовом дворце, стоящем у Нефритового пруда, возле которого растёт персиковое дерево, дающее плоды бессмертия. Император хочет сказать, что все его желания должны быть выполнены., — возразил император.

— И дворец охраняют маленькие мальчики и девочки[721]Прим.48 гл. XI: Имеются в виду дети, сопровождавшие Сюй Ши., — продолжал Накатада.

— Море беспредельно, ветер силён — к чему пускаться в такой путь?

Накатада, изложив в стихах свой отказ играть на кото, преподнёс стихи императору.

«Ничего не поделаешь! — подумал император. — Как жаль, что мне приходится ему уступить! О чём же мне попросить его вместо игры на кото?» Он с давних пор мечтал встретиться с матерью Накатада. Когда-то он писал ей письма, надеясь получить ответ. Потом он вспоминал о ней с грустью, он не знал, жива ли она. Теперь же ему было известно, что она жива и что, как ему рассказывали, обладает редким талантом и по-прежнему красива. И вот император решил воспользоваться своим выигрышем, чтобы послать ей письмо.

— Так ты решительно отказываешься играть? — спросил он у Накатада. — Если сам не можешь играть, укажи кого-нибудь, кто играет на кото так, как ты.

— Только Мацуката владеет традицией, которая сохраняется в нашей семье.

— Его я время от времени могу слышать. И никого другого нет? — допытывался император.

— Никого.

— Подумай хорошенько! Так уж и нет? — настаивал император.

— Никто не приходит мне на ум.

— А среди женщин? Может быть, есть кто-нибудь среди женщин?

— И среди женщин нет никого, — сказал Накатада. Его стали тревожить вопросы государя. — В нашей семье и со стороны отца, и со стороны матери женщин мало, — продолжал он. — Женщины вовсе не знают музыкальной традиции, да и мужчины не знают, если не считать Мацуката. Среди же родственников матери кто-то, кажется, перенимал у моего деда секреты мастерства, но этот человек особыми талантами не блистал…

— Хорошо, оставим их, — произнёс император. — Но неужели твой замечательный дед никому не передал своё искусство? Вряд ли такое возможно. Поскольку ты обязан исполнить моё желание, приведи-ка сюда этого человека! Поспеши! Если ты и этого не сделаешь, ты меня очень огорчишь.

— Меня в своё время обучили этой традиции, но я всё забыл, ничего уже не помню. Полагаю, что моя мать, которая меня учила, также всё забыла, — сказал Накатада.

— Твоя мать, наверное, считает, что я не помню её, но это не так, — признался император. — Я был бы тебе очень признателен, если бы ты, не поднимая лишнего шума, доставил её во дворец.

— Я думаю, что моя мать действительно всё забыла, — продолжал Накатада. — К тому же она догадается, что вы хотите послушать её игру, и ни за что не поедет со мной.

— Не медли! Если ты не привезёшь сюда свою мать, я тебе никогда этого не прощу, — сурово произнёс император.

«Делать нечего. Придётся подчиниться», — подумал про себя молодой человек и, не говоря ни слова, повернулся и пошёл к выходу.

Канэмаса, заметив это, окликнул его:

— Государь так хотел тебя видеть, почему же ты уходишь? Куда ты направляешься? Что за странности, ты вечно в каком-то возбуждении. Да веди же себя прилично, успокойся.

— Я должен выполнить приказ государя! — ответил тот.

— Ну, тогда я молчу.

Накатада вышел в ворота Левой императорской охраны[722]Прим.49 гл. XI: Ворота Левой императорской охраны — ворота Ёмэймон (ворота Солнечного света), находившиеся в восточной стене дворцовой крепости.. В тот день отец его прибыл во дворец в особенно красивом экипаже, который ждал у ворот, и Накатада, сев не в свой, а в этот экипаж, отправился домой в сопровождении свиты отца.

* * *

Итак, Накатада покинул императорский дворец и прибыл в усадьбу на Третьем проспекте. Мать его была в домашнем платье. Она только что вымыла волосы и когда Накатада поднялся на веранду, как раз сушила их.

— Ну как? — спросила она. — Кто победил в соревнованиях?

— Левые выиграли, — ответил сын.

— Как жаль! — вздохнула госпожа. — Я надеялась, что победит правая команда, и здесь соберётся много гостей. Очень жаль, что выиграли левые.

— Ты меня обижаешь, — упрекнул её Накатада. — Ты должна была бы радоваться, что победила команда той стороны, в которой служу я. Ты любишь меня меньше, чем отца.

— По правде говоря, я очень рада тому, что победила твоя сторона, — засмеялась госпожа. — Но я старалась устроить пир, а теперь мне грустно, что к нам никто не придёт.

— Все чины Левой императорской охраны, начиная с самого генерала, собрались во дворце ‹…›, — принялся рассказывать Накатада. — Нынешний праздник во дворце замечателен, несравненен. Левая охрана победила и сейчас затеяла небывалое, Правая охрана, как всегда, в ударе, обе команды-соперницы очень своеобычны. Левая команда-победительница превзошла самое себя в изобретении развлечений. Во дворце собрались все знаменитые танцовщики и музыканты-виртуозы из Музыкальной палаты исполняют различные пьесы. Я, глядя на всё это, пожалел, что наслаждаюсь один, и вот приехал за тобой!

— Как же я увижу то, что исполняется перед императором? — удивилась его мать.

— Я всё устрою так, что ты сможешь всё хорошо видеть, — стал уверять её Накатада. — Думаю, что такая музыка звучит только в раю Чистой земли. Мне очень хочется, чтобы ты полюбовалась этим зрелищем. Поедем, собирайся побыстрее!

— Мне кажется, что это всё-таки неразумно, — колебалась она. — Потом, я в нерешительности: что подумает об этом твой отец?

— Мы об этом никому не скажем. Ни о чём не беспокойся. Поехали скорее, — торопил её Накатада.

— Как это ни безрассудно, после твоих рассказов мне захотелось взглянуть на праздник.

— Почему ты мне не доверяешь? Разве я стал бы подбивать тебя на какое-нибудь сумасбродство? Право, досадно. Уж настолько-то я разбираюсь в жизни. Поспеши же! Выбери красивое платье, оденься так, чтобы все изумились, увидев тебя.

— Если хорошенько поискать, то платье, какое тебе хочется, я найду. А где же мне взять другое лицо? И не помню, куда это я его заложила, — пошутила госпожа.

— У нас есть время, чтобы хорошенько поискать. Что ж, на поиски!

— Займёмся приготовлениями… — говорила госпожа и спешно сушила волосы. — Ты, кажется, чем-то озабочен, но не говоришь…

— Мне жаль, что соревнования окончились таким образом. Меня самого поражение правой команды радует, но для отца ничего радостного в этом нет, и больше всего ему обидно, что правая команда проиграла всего одно очко. Потом мне стало досадно, что ты не видишь праздника. Возьми с собой дам, которые помогали тебе в приготовлении пира на случай победы правой стороны. Садитесь все в экипажи, а я поеду верхом.

Кроме экипажа генерала, украшенного листьями пальмы арека, Накатада велел приготовить ещё три экипажа для сопровождающих дам и сказал Кунитоки, помощнику главного конюшего:

— Выбери в конюшне самую лучшую лошадь, вели её оседлать и выведи во двор.

— Говорят, что существуют так называемые кони-драконы, но для вас я приготовлю лошадь, которая ни в чём им не уступит. Таких лошадей найдёшь только в императорских конюшнях, — сказал тот.

— Ты сам пас коней в поле ‹…› — сказал Накатада.

— Приближается время осмотра лошадей, для конюшен нужно будет отбирать из тех, которые пасутся на пастбищах в провинциях, — ответил Кунитоки.

— Бывает, что лошадей слишком много… — заметил Накатада.

‹…›

— На этой лошади я и поеду, — решил Накатада. — Приготовь её.

— Похоже, что вы так и остались непостоянным в душе, — усмехнулся тот. —

Подул ветер, и Накатада, собираясь возвратиться в дом, произнёс:

— Но если говорить серьёзно, как мне снарядить для вас лошадь? — спросил Кунитоки.

— Возьми седло уцуси. Прочее снаряжение не соответствовало бы случаю[725]Прим.52 гл. XI: Не совсем ясно, что значит уцуси ; по-видимому, связано с уцусима (сменные лошади, которых давали чиновникам во время служебных поездок). Предполагается, что седло уцуси — либо седло на этой лошади, либо седло, сделанное по китайскому образцу..

— В свите все едут без седла уцуси. Если на вашей лошади будет это седло и вы поскачете быстро, за вами трудно будет поспеть, — заметил конюший.

— Для сопровождающих сойдут обычные сёдла, — велел Накатада. — Я хоть человек незаурядный, но этого ещё не признают, поэтому веду себя осмотрительно ‹…›.

В конюшне у Кунитоки было тридцать с лишним лошадей, но ни одна из них не могла сравниться с лошадью, подаренной Накатада в Фукиагэ. Кунитоки взял седло уцуси, оседлал эту лошадь и вывел её.

Тем временем госпожа высушила волосы и расчесала их гребёнкой, надела платье из узорчатого шёлка с цветочным рисунком, белое платье со шлейфом с тёмно-синими узорами и парадное китайское платье. Поскольку было прохладно, она надела кроме того накидку из узорчатого лощёного шёлка, красное платье и тёмно-фиолетовое платье. Наряд её был великолепен. «Никаких роскошных платьев не нашла, пришлось одеться вот во что», — сказала она. В сопровождении шести дам, четырёх юных служанок и двух низших прислужниц она появилась на коленях на веранде.

Когда Накатада увидел мать при свете факелов, горящих во дворе, он был ослеплён её красотой. Волосы её немного курчавились и были такие длинные, что когда она стояла во весь рост, они стелились по полу на два сяку. Только что вымытые и расчёсанные, они покрывали всю спину. Госпожа была хорошего роста и на редкость стройна, никто в этом мире не мог сравниться с ней. О красоте лица говорить не приходится. Накатада показалось, что перед ним Фудзицубо, и забыв, что это его мать, он думал: «Это небожительница какая-то, которая спустилась на землю!»

— Пусть подают экипаж, — приказала госпожа.

— Как жаль, что отец сейчас не видит тебя, — сказал ей Накатада, и повернувшись к слугам, велел подавать экипаж, а сам поставил переносные занавески.

Вместе с госпожой в экипаж сели две дамы. В два других экипажа сели остальные дамы и служанки. Все тронулись со двора. Сам Накатада ехал верхом рядом с экипажем матери. Их сопровождало около восьмидесяти человек четвёртого, пятого и шестого рангов, обычно составляющих свиту Канэмаса.

Экипажи въехали в крепость и остановились у северных ворот императорского дворца. «Подождите меня здесь. Пусть свита не отходит у экипажей, а я пойду один», — распорядился Накатада и направился во дворец. Слуги зажгли факелы и стояли большой толпой. Накатада вошёл во дворец Человеколюбия и Долголетия и приблизился к императору.

— Ну что, выполнил обещание? — спросил, увидев его, государь.

— Экипаж с моей матерью ожидает у ворот.

Император довольно улыбнулся и сказал:

— Таким образом, ты со мной расквитался.

Накатада почтительно поклонился и отошёл. Сводная сестра Накатада служила в покоях наследника престола, и мать её, Третья принцесса, жила вместе с дочерью. Раньше Канэмаса был с ней в превосходных отношениях, но с тех пор, как у него поселилась мать Накатада, он и близко не подходил к покоям Третьей принцессы. Она очень страдала из-за этого, а когда её дочь начала служить у наследника престола, тоже переехала во дворец.

Накатада вошёл в её покои и через занавесь обратился к ней:

— Не могу ли я попросить вас кое о чём?

— Кто это? — спросила принцесса.

— Это Накатада, — назвался он. — Не могу ли попросить у вас переносные занавески, которыми пользуются при выходе из экипажа? У меня совсем нет времени, чтобы поехать за ними домой…

— Мои занавески очень грязны, но если хочешь, возьми, — ответила госпожа. — Насицубо ещё молода и совсем одна. Беспокоясь о ней, я переселилась сюда. Никто к нам не заглядывает, тут уж ничего не поделаешь, но и ты меня не навещаешь, совсем от меня отдалился…

— Ах, мне так стыдно! — ответил Накатада. — Я иногда являюсь во дворец наследника престола, но мне было невдомёк, что вы живёте здесь. ‹…› Я справлялся о вас в срединном дворце, но мне ответили, что вы пребываете во дворце отрёкшегося от престола императора Сага. А оказывается, вы живёте здесь. Я, конечно, человек незначительный, но всё же сестре не посторонний, и если бы она, находясь на службе у наследника престола и зная о моей никчёмности, всё-таки полагалась на меня, я был бы счастлив.

— Мне очень приятно это слышать, — поблагодарила госпожа. — Насицубо теперь живёт у наследника престола, но родной отец совсем её забыл, и она чувствует себя совершенно заброшенной. Других братьев у неё нет. Не забывай же, что она беззащитна, и утешай её время от времени.

— Да-да, обязательно, — промолвил молодой человек. — Если бы между нами не было родственных уз, тогда другой разговор, но о сестре я должен заботиться и без каких бы то ни было напоминаний. О многом мне хотелось бы подробнее поговорить с вами, но сейчас у меня срочное дело. — С этими словами он поспешно удалился.

В покоях принцессы он взял две переносные занавески из узорчатого шёлка с цветочным рисунком высотой в три сяку и принёс их к экипажу матери. Император же приказал приготовить в западной стороне южных внешних покоев дворца Человеколюбия и Долголетия помещение для приёма гостьи и поставить там переносные занавески. «Пусть придворные некоторое время побудут в другой части», — велел он, и сановники перешли в восточную часть, а император остался в западной.

Накатада сказал Сукэдзуми:

— Пойдём со мной. Я привёз во дворец человека, которого император обязательно хотел видеть сегодня, помоги мне провести его тайком в императорские покои.

— А кто это? — поинтересовался тот.

— Неважно, кто, — уклонился от ответа Накатада. — Идём же со мной.

Он попросил Сукэдзуми, который был его близким другом, держать переносные занавески, приказал слугам принести туфли, в которых Канэмаса посещал дворец, и сказал матери:

— Выходи из экипажа.

— Ничего не понимаю. — удивилась она. — Куда это я должна идти?

— Не спрашивай, — ответил сын. — Разве я поведу тебя туда, куда тебе было бы нельзя?

— Как это неприятно! — воскликнула госпожа. — Какой странный визит во дворец! Я и представить не могла ничего подобного. Попала я с тобой в беду.

Но с давних пор привыкнув во всём слушаться сына, она вышла из экипажа.

Четыре служаночки держали переносные занавески, возле них стояли взрослые служанки. Накатада велел служанкам обуть мать, надеть на неё шлейф, а сам поправил ей причёску. Зрелище было удивительное: госпожа блистала красотой, Накатада, одетый в великолепные одежды, держал вместе с другими переносные занавески, между которыми его мать шла во дворец.

Император в сопровождении придворных вышел навстречу гостье. Лампы во дворце потушили, факелы во дворе погасили. Госпожу провели в дворцовые помещения, и там её встретил император.

— Я провожу вас… Пожалуйте вот в эту комнату, — говорил он, и они вошли в приготовленные покои.

Накатада как ни в чём не бывало присоединился к придворным, а Канэмаса ни сном ни духом не догадывался, что во дворец прибыла его жена.

Император уселся на подушки, разложенные возле переносной занавески, и начал с госпожой разговор.

— Дело в том, что этой ночью Накатада проиграл мне в шашки, но сказал, что сам не может выполнить моего желания, и предложил кого-нибудь взамен. Я подумал: «Кто же сможет его заменить?» — и вот таким образом исполнилась моя давнишняя мечта.

— Мне всё это показалось странным и необычным. Накатада явился неожиданно и так спешил, что даже не присел. Я отправилась во дворец, ничего не понимая, и чувствую себя очень смущённой, — ответила гостья.

— Что же вас смущает? Я всегда этого ждал. Особенно в полные очарования вечера мне хотелось, чтобы вы приехали сюда и мы могли бы беседовать, но я думал, что это совершенно невозможно, и очень переживал, — признался император.

Он заговорил о прошлом

— В то время, когда был ещё жив придворный Тосикагэ, мне очень хотелось услышать, как вы играете на кото, и я всё время мечтал, что вы въедете во дворец. Вы жили в удивительном доме, устроенном на старинный лад, и отец ваш совсем не хотел расстаться с вами. Как-то раз я сказал ему: «Пусть ваша дочь поступит на службу во дворец», но он мне не внял. После этого вы исчезли, и хотя часто вспоминал, дать вам знать о своих настроениях не мог. Так время и прошло…

— Долгие годы я провела далеко, в совершенно ином, как мне казалось, мире. А сейчас вновь живу в мире, который знала в дни моей юности.

— Где же вы были? — спросил император. — Если бы мы с давних пор могли видеться постоянно, мои чувства к вам не были бы столь глубокими, как сейчас, когда мы встретились после столь долгой разлуки. Когда люди слишком часто видятся друг с другом, они становятся всё более и более равнодушными, а встретившись после длительной разлуки, испытывают прилив сильных чувств.

— О чём вы говорите? — спросила госпожа. — Я, право, теряюсь в догадках.

— Разве вы сами не чувствуете? Мне кажется, что вы понимаете меня и без слов. Если я начну говорить, о чём я мечтаю, то моим разговорам и вашему слушанию пределов не будет. Прежде всего, поскольку сегодня вы прибыли сюда, чтобы вместо Накатада выполнить моё желание, поиграйте на кото, которое в своё время преподнёс нам ваш батюшка. Не медлите же…

— Меня никто ни о чём не просил… — возразила она.

— Ах, нет, нет! — воскликнул император. — Не начинайте и вы отнекиваться! Играйте же… Не мешкайте.

— О чём вы изволите говорить? — недоумевала госпожа. — Мне никто ничего не объяснил.

— Разве Накатада вам не рассказал?

— Он совершенно ни о чём не рассказал. Накатада пригласил меня полюбоваться на праздник из шатра Личной охраны. Он даже не намекнул на то, что я должна буду предстать перед вами, а мне и в голову это не пришло, и я сразу же отправилась в том, в чём была, даже не переодевшись. В воротах он мне сказал: «Можно будет всё хорошенько рассмотреть, укрывшись в зарослях хмеля рядом с местами у изгороди. Выходи из экипажа!» Он никогда не обманывает, я и на этот раз ему поверила и таким образом поднялась до нефритового престола.

— В других местах распускаются цветы, и сюда не стоит приходить[726]Прим.53 гл. XI: По мнению Коно Тама, здесь содержится намёк на стихотворение Киёвара Фукаябу, одного из Тридцати шести гениев японской поэзии, из «Собрания старых и новых японских песен» (№ 967): «В других местах распускаются весенние цветы, и в этой долине, куда не доходит солнечный свет, их нет, и не надо сожалеть, что они быстро увянут»., — рассмеялся император. — Вы искали заросли хмеля, а попали сюда.

— Пусть заросли хмеля теперь скроют ворота мои[727]Прим.54 гл. XI: Госпожа цитирует стихотворение неизвестного автора из того же «Собрания» (№ 975): «Уже не надеюсь, что кто-то меня навестит. Пусть заросли хмеля скроют ворота мои»., — ответила госпожа.

— Да, на некоторых людей нельзя полагаться, — промолвил император. — Но неужели и вправду Накатада ничего не объяснил? Тогда придётся мне самому. Не будет ли это рассказом старику?[728]Прим.55 гл. XI: Может быть, это значит: рассказывать то, что собеседник знает сам. Сегодня вечером Накатада проиграл мне в шашки и должен был исполнить моё желание. Я просил его поиграть на кото, но он сказал: «Я сам всё позабыл, но приведу искусного исполнителя». Он имел в виду, конечно, вас. Поэтому я прошу вас поиграть. — И настроив инструмент, который он предлагал Накатада, в лад произведения «Варварская свирель», император продолжал: — За проигрыш я велел ему поиграть на этом инструменте, но он мне ответил, что попросит вас. Не надо перестраивать кото. Сыграйте пьесу полностью в этом ладу. Из множества произведений для этого кото я больше всего люблю «Варварскую свирель».

— Вы меня с кем-то путаете. Я само слово «кото» слышу впервые. Если я даже не знаю названия инструмента, как же я буду играть на нём?

— Досадно, что вы продолжаете упорствовать в своём нежелании, — пожурил её император. — Разве не лучше оставить подобные отговорки? Разве вы не можете перебороть своё нежелание? Ведь всем с давних пор известно, что в вашей семье замечательные музыканты.

— Зачем стала бы я отказываться? То, что называется «кото», я и в глаза не видела. Возможно, когда-то давно… Но все последние годы мне подходить к нему не приходилось. Поверьте мне, я совсем не знаю, что это. И уж ни малейшего представления не имею о «Варварской свирели». Простите меня, но Накатада играет лучше знаменитых музыкантов древности, — говорила она и к инструменту не прикасалась.

— Мне очень грустно слушать вас. Разве можно совершенно забыть то, чему выучился в молодости? Музыкальный талант проявляется в человеке в ранние годы, и сколько бы лет ни прошло, не исчезает. Накатада хотел, чтобы вместо него играли вы, более искусная в музыке. Если вы действительно всё забыли, как это печально! Но есть вещи, отказаться от которых, несмотря на всё упорство, невозможно, и лучше сразу уступить. В своё время Тосикагэ был первым музыкантом в нашей стране, и только вам он передал своё искусство. Получив от него этот редкий дар, вы иногда должны играть перед другими. Очень горько слышать, как вы всё время отказываетесь, — настойчиво уговаривал император.

Так они беседовали, и наконец император произнёс:

— Разве не говорят: «И слышно, как кто-то играет на кото»?[729]Прим.56 гл. XI: Цитата из стихотворения Мибу Тадаминэ, одного из тридцати шести гениев японской поэзии, из «Собрания старых и новых японских песен» (№ 586): «Когда дует осенний ветер и слышится, как кто-то играет на кото, невольно пробуждается в сердце любовь». Очень это горько…

Я мог бы сказать «от вашей жестокости».

— Когда играют в осеннем ладу… — промолвила госпожа. —

Неужели вы считаете меня богиней Тацута?

— Нет никого, кто бы мог поиграть на этом инструменте! Каким толстым слоем пыли он покрылся! — вздохнул император. —

Думал, что судьба предназначила это кото только для вас.

— Разве кому-нибудь дано знать судьбу? — возразила госпожа. —

— Ну хоть попробуйте, — настаивал император. —

Чувства мои глубже, чем этот источник. Смотрите сами. Вы упорно отказываетесь, но вам не удастся покинуть дворец, не поиграв. Не медлите же! — увещал проникновенно император.

Видя, что желание его непоколебимо, мать Накатада в конце концов сыграла одну пьесу.

— Ещё, ещё! — стал уговаривать её император. — Ваша игра так будоражит душу, что я только прихожу в отчаяние. Сыграйте ещё одно или два таких же прекрасных произведения!

Она продолжала играть так же великолепно. Инструмент ни в чём не уступал древнему кото нанъё[731]Прим.58 гл. XI: Нанъё — возможно, здесь должно стоять нан-фу ., звучание его было полно необыкновенного очарования, и хотя госпожа играла против воли, она была столь прекрасной исполнительницей ‹…›. Стояла осенняя ночь. В деревьях Сосновой рощи[732]Прим.59 гл. XI: Сосновая роща (Эн-но мацубара) — территория в крепости недалеко от императорского дворца, на которой росли сосны. шумел ветер. Госпожа играла, сливая звуки музыки с этим шумом — исполнение было несказанно чарующим и глубоким. После того, как её и сына в горах отыскал генерал и перевёз в столицу, госпожа ни разу к кото не прикасалась. Она никогда не играла на нём перед Канэмаса. Накатада же, бывало, играл на этом инструменте, например, когда он был в провинции Ки, но мать его, переселившись в столицу, уже не играла. Она и сейчас бы не притронулась к инструменту, если бы не настойчивые просьбы государя. Как только госпожа коснулась струн, она вспомнила многое из того, о чём, отвлечённая повседневными делами, редко вспоминала, и это наполнило её сердце беспредельной печалью. Она вспомнила, как обучала в горах сына тайным произведениям, которые узнала от отца, как она играла на нан-фу перед возвращением с Канэмаса в столицу. Она становилась всё печальнее и, сама взволнованная красотой исполняемой музыки, заиграла наконец в полную силу. Все, кто в тот день находился в крепости, — и высшая знать, и средние чины, и слуги, и исполнители из Музыкальной палаты, и знаменитые виртуозы, владеющие различными инструментами, — забыв обо всём, внимали этим звукам. «Как удивительно! Кто же это прибыл к государю? В нашем мире среди самых лучших музыкантов нет ни одного, кто бы мог так играть на кото. Кто бы это был? — гадали присутствующие. — Пожалуй, только Накатада мог бы извлечь подобные звуки, но он-то здесь. Непостижимо!»

Это могла бы быть Фудзицубо, но в то время она во дворце не присутствовала.

«Может быть, это жена Канэмаса?» — предположил кто-то. Сам Канэмаса, глядя на общее изумление, подумал: «Неужели это она?», но Накатада при этом сидел как ни в чём не бывало и делал вид, что он никак не может догадаться, кто играет, что страшно этим раздражён, и то и дело восклицал: «Как дивно звучит кото! Кто бы это мог быть?» «Если бы играла жена Канэмаса, её сын знал бы о том», — думали собравшиеся. Канэмаса тоже так думал.

Время шло. Звучание кото становилось всё более чарующим. Дочь Тосикагэ играла «Варварскую свирель» всё великолепнее и великолепнее, и император чувствовал, как сердце его привязывается к госпоже. Слыша с давних пор разговоры о ней, император часто предавался мечтам, но только сейчас ощутил к ней глубокое чувство. Открыв свиток с нотами, он обратился к своей гостье: «Сыграйте из этой тетради пьесу, которая вам понравится, а я велю Судзуси и Накатада отбивать ритм, а Накаёри и Юкимаса красиво петь». Госпожа начала играть пьесы из свитка, звучание инструмента проникало в самое сердце, император, глядя в ноты, говорил, что в этом свитке есть такие-то и такие-то пьесы, и ему хотелось, чтобы она их сыграла. В конце концов госпожа сыграла все пьесы из свитка, даже тайные произведения, которые там были записаны. ‹…›

— Об этой пьесе, «Мэкутати», рассказывают вот что, — начал император. — В древности император Танского государства[733]Прим.60 гл. XI: Речь идёт о китайском императоре династии Хань Юань-ди (на троне: 48–32 гг. до н. э.). Император рассказывает историю знаменитой красавицы Ван Чжаоцзюнь, отданной императором Юань-ди варварам. Содержание рассказа отличается от распространённой в Китае версии. Китайский император избранных для него жён приближает к себе по портретам. Чжаоцзюнь была столь прекрасна и горда, что не пожелала подкупить портретиста (что обычно делали другие наложницы), и он изобразил её дурнушкой, в результате чего император ни разу не призвал её в свои покои и с лёгким сердцем отдал в жёны варварскому хану. Когда же она пришла проститься, государь был поражён её красотой и горько каялся. Что именно значит «Мэкутати» — непонятно. не мог победить своих врагов, ему на помощь пришёл военачальник варваров и разбил противников. Радости императора не было пределов, и он предложил союзнику из семи своих супруг выбрать одну в жёны. Он приказал нарисовать портреты семи дам и показать их полководцу, чтобы он мог выбрать. Среди них одна супруга, по имени Ван Чжаоцзюнь, была редкой красоты. Из семи своих жён император особенно любил её, и она полагалась на милость государя. «Я лучше всех остальных жён и наложниц императора. Что бы ни случилось, меня вряд ли отдадут полководцу», — говорила она. Художнику, писавшему портреты, шесть дам дали по тысяче рё золота, но эта тысяче рё золота, но эта супруга, много красивее всех, была настолько уверена в своей участи, что ничего ему не дала. Шесть дам, не столь красивых, художник изобразил хуже, чем они были на самом деле, а её, превосходившую всех красотой, нарисовал ещё лучше. Когда портреты показали полководцу варваров, он сразу же сказал: «Вот эту!» Сын Неба от слов своих никогда не отрекается, и император отказать варвару не мог — эту супругу передали полководцу. Когда ей объявили, что она должна ехать к варварам, она горько зарыдала. И даже лошадь, на которой она уезжала из столицы при звуках дудок варваров, была охвачена скорбью. Но слушая это произведение, и не подумаешь, что оно передаёт крик животного ‹…›

Потом госпожа стала играть «Эту равнину». ‹…›

Слушая произведение, император произнёс:

— В исполнении этой пьесы вы ни в чём не уступаете вашему отцу. Игра на кото Накатада завораживает и заставляет забыть обо всём прочем. Ваша же игра заставляет почувствовать очарование множества вещей, заставляет вспоминать игру знаменитых музыкантов прошлого, будит в душе глубокие стремления. Ваша игра пробуждает тонкое ощущение очарования вещей. Слушая вас, хочется сказать: «То, о чём лучше забыть… в зарослях тростник…»[734]Прим.61 гл. XI: Цитата из стихотворения из «Шести тетрадей старых и новых японских песен»: «Слыша в зарослях тростника печальное щебетанье, опять вспоминаю то, о чём лучше было бы забыть». Под пением птиц в тростниках подразумеваются звуки кото.. Сыграйте же пьесу, которую мне давно хочется услышать!

Он перестроил инструмент, и госпожа заиграла вновь, поражая приёмами мастерства, уже известными или такими, каких ещё никто никогда не слышал. Душа государя была полна глубокими чувствами к госпоже.

Когда же она вновь заиграла «Эту равнину», Накаёри и Юкимаса стали подпевать ей, а Судзуси и Накатада читать китайские стихи. Таким образом новый стиль четырёх мастеров сочетался со старой традицией, идущей от выдающегося Тосикагэ, и это соединение старого и нового было исполнено беспредельного очарования.

— Недаром «Эта равнина» печальна и пробуждает в душе скорбь, — произнёс император. — Ведь произведение было создано супругой китайского императора, Ван Чжаоцзюнь, когда она пересекла границу между своей родиной и варварской страной и очень горевала. И действительно, стоит подумать, как уныло должно было быть на сердце у прекрасной супруги государя, первой императрицы, которая стала добычей воинов в их краю, сразу становится грустно, а ваша игра ещё более усиливает печаль. Эта пьеса так красива и так волнует, что нельзя и выразить словами. Но страж на границе неумолим[735]Прим.62 гл. XI: Под стражем на далёкой заставе подразумевается Канэмаса., и мне кажется, я тоскую гораздо более, чем тосковала прекрасная императрица, сочиняя «Эту равнину». Но может быть, императрица, безвозвратно уехав в варварские степи, презирала государя, который дал ей уехать?

— Какой же страж сможет противостоять государю? — промолвила госпожа.

— А если это стражник из Императорской охраны? — спросил император.

До этого госпожа играла пьесу еле слышно, но теперь она заиграла в полную силу, и все, кто слышал музыку, мужчины и женщины, заливались слезами и ощущали в душе глубокую скорбь.

— Чем же мне вознаградить вас за сегодняшний вечер? — спросил император госпожу. — Я никак не могу придумать, что было бы достойно сегодняшнего исполнения. До сих пор я не вознаградил ни Судзуси, ни Накатада за игру девятого дня девятого месяца в провинции Ки[736]Прим.63 гл. XI: Провинция Ки упомянута ошибочно вместо Сада божественного источника.. В начале восьмого месяца я напомню Масаёри, чтобы он не медлил с наградой. Но вас как мне отблагодарить за сегодняшнюю игру? И Судзуси, и Накатада ‹…›. Не возьмёте ли вы в награду меня самого? Ведь Накатада получил в награду в провинции Ки мою дочь…

Взяв служебную табличку придворных[737]Прим.64 гл. XI: Служебная табличка придворных — табличка для записи имени и даты службы во дворце Чистоты и Прохлады., он собственноручно вывел на ней звание главной распорядительницы Отделения придворных прислужниц. Написав стихотворение:

он передал сановникам с приказом подписать назначение.

Левый министр, прочитав, подумал: «Совершенно не понимаю, кто бы это был», но поскольку указ был написан самим императором, ему ничего не оставалось делать, как подписать его. Подписавшись полностью: «Придворный второго ранга, левый министр Минамото Суэакира» и приписав сбоку:

передал правому министру Фудзивара Тадамаса.

«Непостижимо! Я совершенно не приложу ума, кто бы так великолепно играл в наше время на кото! Кого назначают главной распорядительницей? Госпожа, должно быть, происходит из потомственной семьи музыкантов», — подумал он и, подписавшись: «Придворный второго ранга, правый министр Фудзивара Тадамаса», приписал стихотворение:

Он передал указ левому генералу, и пока Масаёри читал, а все придворные старались понять, о ком идёт речь, Тадамаса шепнул Масаёри:

— Я точно не знаю, но мне сдаётся, что это мать Накатада. Что вы об этом думаете?

— По правде говоря, мне это в голову не приходило. Но, пожалуй, вы угадали, — ответил тот и, подписавшись: «Придворный третьего ранга, старший советник министра, генерал Левой личной императорской охраны, инспектор провинций Муцу и Дэва Минамото Масаёри» и приписав стихотворение:

отослал правому генералу.

— Всё это очень странно! Мне совершенно непонятно, о ком идёт речь, — сказал тот.

— Ничего странного в этом указе нет, — заметил император. — Подписывай скорее, даже если тебе и невдомёк.

— ‹…› Хоть и непонятно, но пожалуйста, — ответил Канэмаса.

— Доискивайся не доискивайся, всё равно не догадаешься. Подписывай, не медли, — сказал император.

Канэмаса написал: «Придворный третьего ранга, старший советник министра, генерал Правой личной императорской охраны, глава Ведомства двора наследника престола Фудзивара Канэмаса» и приписал:

Он передал указ Санэмаса. Тот, подписав: «Придворный третьего ранга, заместитель старшего советника министра, глава Налогового ведомства Минамото Санэмаса», сложил:

Он передал указ военачальнику Левой дворцовой охраны, который подписал: «Придворный третьего ранга, второй советник министра, военачальник Левой дворцовой охраны Фудзивара Масанака», и сложив:

передал советнику Масаакира. Тот, подписав: «Придворный третьего ранга, второй советник министра Тайра Масаакира», сложил:

и передал главе Ведомства двора императрицы, который, подписав: «Придворный третьего ранга, второй советник министра, глава Ведомства двора императрицы Минамото Фумимаса», в задумчивости сложил:

после чего удалился.

Госпожа исполнила «Варварскую свирель» со всеми вариациями. Император хотел слушать ещё и ещё и подумал, что не получит полного удовольствия, если она не поиграет и в других ладах.

— Мне хотелось услышать «Варварскую свирель», и вы это произведение полностью, как мне кажется, сыграли. А сейчас настройте инструмент в другой лад и сыграйте на этом пире ещё одну пьесу. Больше я вас просить не буду, — сказал он.

Госпожа, настроив кото в лад рицу, сыграла «Нанкаку».

— Мне остаётся только горевать о том, что на протяжении столь долгого времени я вас не слышал, — сказал император. — Но отныне всякий раз, как я буду устраивать праздник, приходите сыграть одну пьесу. И без праздников, в то время, когда распускаются весенние и осенние цветы, когда так прекрасны деревья, в полные очарования вечера дайте мне слушать великолепную музыку. И пусть вы будете играть на каждом празднике в течение тысячи лет, вы не сможете сыграть всего, что знаете, — вот что приводит меня в восхищение! Жизнь человеческая ограниченна, и то, что я должен буду умереть, так и не услышав всего, что вы умеете, что не истощится и за тысячу лет, — это наполняет мне сердце сожалением. Ах, если бы мы оба могли жить тысячу лет!

Госпожа ответила:

Кому, кроме вас, могу я такое пожелать?

— Печально только то, что человеческая жизнь лишена постоянства, — вздохнул император. — Если бы вы были деревом, я бы всегда мог слышать звуки вашего кото в шорохе листвы, и в щебетании птиц, которые сидели бы на ветвях этого дерева, и в звоне цикад. Если бы вы были горой, я постоянно слушал бы кото в шуме ветра, если морем или рекой — в рокоте вздымающихся волн. Ян Гуйфэй и император в седьмой день седьмого месяца во дворце Вечной жизни клялись друг другу в верности за гробом[742]Прим.69 гл. XI: Император намекает на поэму китайского поэта Бо Цзюйи (772–846) «Песня о бесконечной тоске», которая рассказывает о всепоглощающей любви китайского императора Сюань-цзуна и его наложницы Ян Гуйфэй., мы же поклянёмся сейчас во дворце Человеколюбия и Долголетия. Не думайте, что наша клятва будет менее прочной, чем та, которая была произнесена во дворце Вечной жизни. — И говоря о печали нашего существования, император произнёс:

Думайте и вы так, как я…

— Внимаю вашим словам, но поверить им не могу[743]Прим.70 гл. XI: Намёк на песню из «Собрания мириад листьев» (№ 776):

О, сказанные только что слова,

Кем сказаны, чьи были те слова?

Ведь словно на полях средь гор вода,

Где поднялась рассада риса,

Стоишь на месте ты и не спешишь сюда!

(Перевод А. Е. Глускиной) В этом стихотворении дама укоряет кавалера, приславшего ей письмо с уверениями в любви, в том, что, несмотря на все слова, он не спешит навестить её., — ответила она. —

Только это меня и беспокоит. Как бы я желала, чтобы глубокими оказались эти клятвы!

— Удостоверьтесь сами, мелки ли мои чувства, — сказал император. —

Тем временем был отдан приказ Службе императорских трапез, и в покои внесли прекрасно накрытые столики. Внесли сорок подносов из светлой аквилярии и поставили на столики, покрытые великолепными скатертями. Об утвари говорить нечего, так она была красива. Подали фрукты и сушёные лакомства, на вид обыкновенные, но вкус их был совершенно особый.

Император сказал Санэёри и военачальнику Императорского эскорта:

— Всё приготовлено превосходно, но сегодня моя гостья играла на кото так изумительно, что отправьтесь в Службу трапез и передайте, чтобы всё было приготовлено ещё изящнее. Пусть выберут самые лучшие плоды.

Господа отправились выполнять приказ, и никогда ещё столики не были накрыты великолепнее. Самые утончённые господа, придворные с большим опытом встали к кухонной доске, около тридцати-сорока знатоков этикета приготовили всё самым лучшим образом. Когда окончилось это небывалое исполнение музыки, на небе уже занялась заря. Сорок придворных дам и молоденьких служаночек в полной парадной форме, следуя друг за другом, поставили перед императором сорок подносов.

Узнав, что назначена новая главная распорядительница Отделения дворцовых прислужниц, придворные дамы переполошились, срочно послали за дворцовыми музыкантшами, и те, явившись во дворец Человеколюбия и Долголетия в парадных платьях и высоких причёсках, расставляли перед гостьей подносы с угощениями. Ей прислуживала одна из распорядительниц, дама в высшей степени достойная, прислуживавшая также и императору. Она была дочерью принца, получившего фамилию Минамото, и была из рода Минамото[744]Прим.71 гл. XI: «…и была из рода Минамото» — явное повторение, возможно, это замечание переписчика.. Угостили на славу и всех дам, и юных служаночек, сопровождавших дочь Тосикагэ.

Генерал Канэмаса наконец догадался, что это его жена. «Странно! Когда же она прибыла во дворец?» — думал он. В том, что госпожа стала служить во дворце, ничего постыдного для него не было. Теперь все, начиная с самой императрицы, поймут, что имея такую жену, Канэмаса всё более и более очаровывался ею и будут думать: «Да разве он может при такой жене обратить внимание на другую женщину?» И действительно, увидев несравненную красоту главной распорядительницы, убедившись в её таланте, который она сегодня проявила, глядя на её сына, Накатада, все уверятся, что в нашем мире таких женщин больше нет, — и для Канэмаса, конечно, это будет большой честью. Но когда генерал вспоминал, что император в своё время был страстно влюблён в неё, постоянно посылал ей письма и ныне от своих намерений, конечно, не отказался; что госпожа, прибыв во дворец, находилась рядом с государем и, уж конечно, он ей говорил о своих чувствах, — от таких дум на сердце у генерала становилось тревожно.

Канэмаса позвал к себе Татибана Мотоюки, главу Управления левой половины столицы[745]Прим.72 гл. XI: О разделении столицы на две половины см. примеч. 11 к гл. III., который служил главой домашней управы в его усадьбе на Хорикава и в тот день сопровождал госпожу во дворец, и сказал ему:

— Надо срочно устроить пир по случаю получения чина госпожой, поэтому сейчас же возвращайся на Третий проспект и сделай необходимые приготовления. Без сомнения, с ней приедет много сопровождающих, так что у нас будет большое сборище. Приготовь всё наилучшим образом — и места для придворных дам, которые с ней приедут, и места у изгороди.

— Мы убрали помещения для приёма гостей, надеясь, что наша команда победит в соревнованиях. Приготовлено и великолепное угощение, так что вам беспокоиться не о чём! — ответил Мотоюки.

— Это делалось для пира по случаю соревнований, но поскольку император неожиданно пожаловал чин госпоже, пир будет давать она, и всё должно быть особенно красиво. Приготовь угощение с особым тщанием. Тем более, что сейчас она стала главной распорядительницей, её положение среди придворных дам очень высокое, и надо всё устроить отменным образом. Я хотел было поручить это Накатада, но нельзя, чтобы он отсутствовал, когда госпожа будет возвращаться домой.

Дав самые подробные указания Мотоюки, генерал отправил его в усадьбу на Хорикава.

Император, решив сделать госпоже особенный подарок, сказал левому министру:

— Когда главная распорядительница будет покидать дворец, я хочу преподнести ей необыкновенно изящный подарок, но заранее я об этом не подумал, а дело срочное, и сейчас мне ничего не приходит на ум. Мне очень досадно. Не пойдёшь ли ты в Императорский архив и в Дворцовую сокровищницу и не выберешь ли что-нибудь, что было бы модным и очень изысканным? Позаботься об этом. Вся их семья — люди тонкого вкуса, не похожие на других. Выбери же с особым тщанием!

Императрица и Дзидзюдэн тоже хотели преподнести главной распорядительнице что-то исключительное. Тем временем император говорил дочери Тосикагэ:

— Среди тех, кто прислуживал вам сегодня вечером, не было ли дамы, которая могла бы служить распорядительницей? В настоящее время место одной распорядительницы свободно. Выберите себе помощницу, которая разбирается в делах. Пусть она помогает вам, когда вы будете посещать императорский дворец. В делах я даю вам полную свободу. Ах, если бы вы поступили на службу раньше, вы сейчас были бы императрицей, а мои сыновья похожи на Накатада! Отныне в моём сердце вы — единственная государыня. Приезжайте же время от времени во дворец. Если вы захотите, я передам вам даже дворец Чистоты и Прохлады, а сам, живя где-нибудь поблизости, буду исполнять все ваши желания. Не беспокойтесь о том, что приезжая ко мне во дворец, вы дадите повод для сплетен. Я опасаюсь только, что генерал воспротивится вашим отлучкам. Не слушайте его, вряд ли из-за этого что-нибудь стрясётся. И не думаю, что Канэмаса станет ревновать вас. Не беспокойтесь. ‹…›

— На свете нет никого, кто бы мог запретить мне посещать ваш дворец, — ответила она. — Если бы я на свой страх и риск решила прибыть к вам, Канэмаса, возможно, и не согласился бы, но если на то будет ваша воля…

— Вы будете на службе, и вам никто не сможет ставить препоны, — сказал император. — А посторонних взглядов надо бояться, когда хочешь что-то скрыть. Мои чувства к вам сейчас глубже, чем раньше, не знаю с чем и сравнить их, я люблю вас всё сильнее, но сейчас уже не следует мечтать о невозможном. Как бы ни было сильно моё желание видеть вас, навещать вас в вашем доме я не могу, поэтому вам следует приезжать сюда. Я хочу видеть вас вновь как можно скорее, но в этом месяце у меня множество разных неотложных дел. Приезжайте вечером пятнадцатого дня. Запомните, обязательно пятнадцатого дня вечером, не нарушьте же обещания, не перестраивайте этого кото в другой лад.

— В ночь пятнадцатого дня и принцесса Кагуяхимэ прибудет к вам[746]Прим.73 гл. XI: Кагуяхимэ — Лунная дева, которая за какие-то прегрешения должна провести некоторое время на земле. Героиня «Такэтори-моногатари» («Повесть о Такэтори»)..

— Сюда и Ткачиха прибудет, — поддержал император.

— Да и за целебной раковинкой из гнезда ласточки[747]Прим.74 гл. XI: В «Повести о Такэтори» Кагуяхимэ соглашается выйти замуж за того, кто привезёт назначенные ею сказочные предметы, среди них целебная раковинка из гнезда ласточки, якобы дарующая лёгкие роды. Задания её, конечно, заведомо невыполнимы. не надо будет ехать далеко, — промолвила она.

Императору хотелось видеть госпожу, но было бы невежливо приказать зажечь лампы и смотреть на неё при свете. Он раздумывал, как ему поступить, и заметил перед собой мерцающих светлячков. «При свете, исходящем от них, пожалуй, можно будет разглядеть», — подумал император. Он поднялся, побежал, поймал несколько светлячков и посадил их в рукав. «Если бы их было побольше!» — подумал он, глядя на слабый свет.

— Нет ли поблизости кого-нибудь из прислуживающих мальчиков? Пусть поймают светлячков! Вспомним ту известную историю![748]Прим.75 гл. XI: Намёк на историю учёного Чэ Иня, который, не имея денег на масло для светильников, занимался ночью при свете светлячков. — сказал он.

Мальчики принялись исполнять его желание. Накатада, услышав слова императора, догадался о его намерении и в зарослях травы около пруда поймал множество светляков. Он принёс их в рукаве в покои и, став в тени и не выпуская насекомых, стал тихо напевать. Император сразу же заметил его и пересадил жуков в рукав своего верхнего платья. Прильнув к полотнищам переносной занавески, которая стояла между ним и госпожой, он продолжал разговаривать с ней. Затем, сделав вид, что он задумался, император стал что-то бормотать и как бы ненароком вытянул руку со светлячками в рукаве по направлению к матери Накатада. Рукав этот был из полупрозрачной ткани, и в свете, исходящем от множества светлячков, император мог ясно увидеть госпожу.

— Что это задумал мой государь? — улыбнулась она и произнесла:

Нечего и говорить, что император пришёл от этих слов в восхищение. Госпожа была женщиной тонкой, обладающей поразительным талантом, внешностью безупречна, и в этом слабом свете, придающем ей особое очарование, показалась государю ослепительной красавицей. Он весь погрузился в созерцание и наконец ответил:

— В этом сиянии представилось мне то, о чём я так долго мечтал!

Они продолжали полную очарования беседу на разные темы. Стало светать, запели птицы, и император сказал:

— Редкая ночь, когда встречаются звёзды…

Госпожа ответила:

Становилось всё светлее, и она заторопилась домой. Вот показалось солнце, и госпожа было поднялась, но государь удержал её:

— Разве уже рассвет? Это только его провозвестники! — И он обратился к Канэмаса:

— Генерал, сейчас ночь или утро?

— Трудно ответить. Петухи возглашают, что день настал, но как на самом деле, пока не разобрать.

Поэтому никак нельзя ответить определённо. Император рассмеялся и обратился к госпоже:

— Послушайте же, что говорит генерал. При этих словах я ещё больше укрепился в своём мнении.

Госпожа на это ответила:

Увы, всё не так, как вы изволите говорить.

— Ах, не стоит об этом! — воскликнул император. —

Вы не испытываете ко мне таких чувств, какие я испытываю к вам.

Наконец госпожа покинула дворец.

По приказанию левого министра из Императорской сокровищницы доставили двадцать сундуков для платья, украшенных золотой росписью по лаку, — излишне говорить, как красивы были покрывала на подставках для них и шесты, на которых их несли. В сокровищнице нашлись китайские сундуки, сработанные знаменитыми искусниками из императорских мастерских, в них было положено множество превосходных вещей, а также двадцать шкатулок, украшенных тонким узором, с покрывалами, для которых в течение нескольких лет подбирали красивую парчу. Отобрав в сокровищнице самые пышные шелка и парчу из тканей, привозимых на обмен купцами из Танского государства, министр велел сложить всё в эти сундуки, а в другие положить редкие благовония. Кроме того, в Императорской сокровищнице было приготовлено десять сундуков для подарков самым важным лицам, и министр приказал взять их для дочери Тосикагэ. В сундуки положили редкие вещи, каких больше нигде не найдёшь. Мог ли представиться более подходящий случай? Ведь речь шла о дочери Тосикагэ, жене знаменитого правого генерала, исполнявшей в тот день на кото тайные произведения, которым обучил её отец! Где ещё в мире можно было отыскать более достойное лицо? Министр решил поднести всё это госпоже. «В данном случае скупиться не следует», — подумал министр, приказывая взять эти десять сундуков и десять других сундуков для платья. В Императорском архиве он выбрал пятьсот штук самого лучшего шёлка, пятьсот свёртков ваты шириной в пять сяку, белой, как только что выпавший снег, и велел всё положить в сундуки. Там же он выбрал десять сундуков и приказал наполнить их узорчатым шёлком, парчой с цветочным рисунком и различными благовониями: мускусом, аквилярией, гвоздикой; и мускус, и аквилярия были привезены из Танского государства. Об изукрашенных шестах и покрывалах на этих сундуках говорить не приходится, всё было сделано самым лучшим образом.

Императрица тоже поручила левому министру приготовить подарки для главной распорядительницы. В пять сундуков с золотой росписью, сработанных знаменитым мастером Сидзукава Накацунэ, было положено множество изумительных нарядов для разных времён года: для лета, осени, зимы. Рисунки на платьях были самых разнообразных оттенков и изображали деревья. О китайских платьях и верхних платьях с широкими рукавами нечего и говорить — они были затканы удивительными узорами. Эти платья тоже были заготовлены для подарков на особый случай. Одежду уложили в шкатулки, а те, в свою очередь, в мешки, сшитые из красивой зелёной ткани с морским орнаментом. Всё это было привезено из Танского государства.

Из многочисленных наложниц императора одна Дзидзюдэн сделала подарки госпоже. Другие дамы, думая: «Что мы можем поднести при таком великолепии?» — ничего не приготовили. Даже самые влиятельные господа не смогли бы в ту ночь преподнести дочери Тосикагэ достойных подарков, но Дзидзюдэн, любимая дочь такого высокопоставленного вельможи, как генерал Масаёри, сумела кое-что приготовить. Это были ажурные шкатулки, украшенные серебром. На одной из них была изображена гора в осеннюю пору, на равнине около неё — травы и цветы, над которыми порхают бабочки, летают пичужки, на самой горе — деревья, в их ветвях — разные птицы; всё было сработано удивительным образом. На другой, выполненной столь же тонко, была представлена гора в летнюю пору: растут пышные деревья, вокруг летают птицы; гора, река, утки, бабочки в ветвях деревьев — всё было достойно восхищения; кроме того, здесь были изображены люди, живущие в горах. Третья шкатулка была с изображением острова, на котором цветут вишни, вокруг него плещется море, а по волнам плавают лодки. Ещё две шкатулки были выполнены столь же мастерски. Для подарка приготовили и высокие золотые чаши с ножками, украшенными изящным узором. Всё это вещи, которые редко увидишь в нашем мире. Об одежде же, приготовленной Дзидзюдэн, говорить не приходится — она была поистине великолепна. Зимние и летние платья уложили в ажурные шкатулки; мешки для шкатулок, покрывала, даже завязки — всё было тщательно продумано и пленяло тонким вкусом. В шкатулках лежало всё необходимое для причёски: великолепные парики, украшенные драгоценными камнями золотые шпильки, а также заколки для волос, шёлковые ленты, самые разнообразные гребни. Ещё были преподнесены чаши на высоких ножках.