Онлайн чтение книги Повести и рассказы
КАНДИДАТ В «ХАМАМ»

I

— Ты меня ждешь?

— Я готов.

— Выпьем хоть по кружке пива…

— Ладно!

И приятели вошли в пивную Венети…

Старший из двух, господин Хрисантов, по рассеянности, нападавшей на него всякий раз, как он был чем-нибудь сильно озабочен, увидев перед собою благодушную, пухлую физиономию хозяина пивной, громко воскликнул:

— Гарсон!

Тот с удивлением посмотрел на посетителя, так нелюбезно к нему обратившегося, лениво перевел взгляд на слугу и промолвил:

— Спроси, чего нужно господам…

Скоро два друга, люди еще молодые, подняли пенящиеся кружки и чокнулись:

— В добрый час!

— За успех предприятия!

У крыльца их ждал извозчик.

Хрисантов с Ивановым вскочили в пролетку.

— На станцию!

Извозчик тронул, пролетка задребезжала по мостовой. Приятели спокойно, рассеянно глядели на лавчонки и магазины привокзальной улицы, вежливо кланяясь знакомым.

Когда они выехали в поле, в бледные лица их пахнуло прохладным ветерком. Природа раскрылась перед ними во всей своей красе и свежести. Широкая равнина, расстилающаяся до разветвленных предгорий Родоп, зеленела, радуя глаз своим нарядным убором. Миром, тихой радостью веяло от ясного простора, и друзья, упоенные ласковым дыханием весны, кажется, должны были забыть шумный и пыльный Пловдив с его интересами, треволнениями к политическими интригами, его полные гама площади и торговые ряды, лабиринт его улиц, более грязных и смрадных, чем пасквили господина К.

Увы! Эта дивная природа, это животворное и лучезарное апрельское солнце, эта чарующая панорама бескрайного пловдивского горизонта могли взволновать и растрогать кого угодно, только не наших двух путников. Все живое могло порадоваться, хоть мимолетно, красоте божьего мира; только кандидат в депутаты не был способен на это.

А Хрисантов как раз и был им. Спутник его, уже депутат, провожал его в Дермендере — село, где он пользовался влиянием. Там он должен был рекомендовать Хрисантова в кандидаты. Из Пловдива они выехали с таким видом, будто им просто вздумалось прокатиться до станции: в горячую пору предвыборной борьбы нельзя было выдавать истинную цель поездки. Теперь оба предавались важным размышлениям.

Пролетка спокойно и ровно катилась с холма на холм по сухой дороге, ведущей к Дермендере.

Внимание Хрисантова было устремлено к той возвышенности Родоп, где притаилось село. С сердечным трепетом смотрел он на белесый дымок, плывущий над селом, скрывавшим часть его будущей судьбы. Никогда еще не испытывал он такого рода волнений, и эти скромные, мирные деревушки, так приветливо маячащие на склонах Родоп, вызывали в нем тысячи мыслей и страхов. В его воображении мелькал то какой-нибудь кмет{130}Кмет — городской голова; председатель сельского общинного совета. с хитрой, угрюмой физиономией и щетинистыми усами; то какой-нибудь одичалый поп в потертой камилавке, с нечесаной грязной бородой; то какой-нибудь сельский учителишка в грубошерстной пиджачной паре, вся библиотека которого состоит из нескольких засаленных конторских книг, нескольких пыльных номеров царьградского «Века» да прошлогоднего номера пловдивской газеты… Мысль об этих важных сейчас для него персонах приводила его в смущение, и он ломал себе голову, как ему с ними держаться, чтобы снискать их симпатию и — увы — благоволение! Прошлую ночь ему приснилось, что он борется со священником из села М., куда они тоже должны заглянуть; священника этого он ни разу в жизни не видал; он проснулся весь в поту: ему привиделось, будто этот поп — свирепый американец в камилавке, обитой спереди желтой жестью, на которой вырезаны слова: «Изыди от меня, сатана!» И Хрисантов прямо с содроганием представил себе, как ему в силу горькой необходимости придется ласково пожать руку этого американца и говорить ему любезности.

Он невольно поморщился.

Вдруг на порядочном расстоянии от них показался всадник.

Иванов привстал, вгляделся и промолвил:

— Это, должно быть, кмет из Дермендере. Надо расспросить, как там дела.

Хрисантов в волнении тоже посмотрел на встречного. В невыразимой душевной тревоге он поправил свой галстук, положил правую ногу на левую и стал ждать.

Всадник приближался.

Хрисантов не сводил с него глаз.

Когда крестьянин подъехал ближе, Иванов сказал:

— Это не кмет!

Хрисантов вздохнул с облегчением.

Всадник оказался молодым парнем — почти совсем мальчишкой — с белесыми волосами и бровями и еле пробивающимися усиками; выражение лица у него было кроткое, веселое, и это расположило к нему Хрисантова.

— Порядочный малый, по-видимому, — промолвил он, готовясь приветливо поздороваться.

— Побеседуем, — сказал Иванов и, остановив извозчика, обратился к симпатичному избирателю:

— Добрый день, приятель!

— Пошли боже, господин, — ответил крестьянин, осаживая коня.

— Что у вас новенького? — продолжал Иванов, окинув его взглядом.

— Все как надо. Вот в город еду. А ваша милость?

— А мы к вам в село.

— Славно, славно.

— Что там у вас новенького? — повторил свой вопрос Иванов.

— Все по-хорошему; чему же быть?

Иванов глубокомысленно потрогал свою бороду. Он соображал, как бы свернуть разговор на выборы, выведать настроения крестьян. Дело довольно тонкое. Чтобы внушить крестьянину доверие, нужно прикинуться незаинтересованным, доброжелательно-безразличным. Вечно обманываемый крестьянин привык во всем сомневаться; беспощадно околпачиваемый всякими политическими аферистами, которых так много напоследок развелось в нашем обществе, он предпочитает скрывать свои мысли. А в случае нужды и соврать. Вот почему Иванов только после долгих подходов и расспросов о посевах, о дороговизне, о погоде, о том о сем, сказал ему:

— А кого надумали в депутаты?

Лицо крестьянина, до тех пор веселое и благодушное, сразу стало серьезным. Он поглядел на Иванова, на Хрисантова, у которого сильно забилось сердце, потом сплюнул и погладил лошадь по гриве. Он как будто хорошенько не понял, что сказал Иванов. Именно так и подумали оба путника; Иванов уже собирался пояснить свой вопрос, как молодой крестьянин заговорил:

— Депутатом… не столковались еще, кого выбирать будем.

— А все-таки — как думаете? Есть ведь небось кто-нибудь на примете… А?

— Думать-то думаем… известное дело… да как тебе сказать? Сами не знаем… Один приедет: выбирайте, говорит, того, другой — другого, третий — третьего… Думаем, конечно, как не думать… Да все никак в толк не возьмем!

Было ясно: крестьянин говорить опасается.

— Кмет ваш на селе сейчас?

— На селе; я помощник его.

— А, тем лучше! Я хотел с вами поговорить… Ты ведь скоро вернешься? Так вот, как вернешься, потолкуйте с кметом, с батюшкой и с учителем, — решите, кого вам выбирать. Я вам как друг советую — ведь ты меня знаешь?.. — смотрите в оба, выбирайте своим депутатом человека, который блюдет ваши интересы и знает ваши нужды, а не такого, что норовит на депутатстве нажиться, увеличить свои доходы. Вам нужен человек почтенный: и я нарочно приехал, чтобы рекомендовать вам такого…

Тут Иванов невольно запнулся, так как Хрисантов сильно ущипнул его за локоть, поняв, что он его сейчас назовет. Вняв предупреждению, он продолжал:

— …нарочно, чтоб рекомендовать вам в кандидаты… человека почтенного, такого, чье имя сделает вам честь…

— Это как есть: нам нужен человек почтенный… — ответил крестьянин, вскидывая свои серые глазки на Хрисантова. Видно, догадался, черт…

Хрисантов покраснел и с величайшим смирением потупил взор…

— Ну, пока. В час добрый! Помни, что я тебе сказал…

— С богом, — ответил крестьянин и резко тронул коня, не заметив грациозного приветствия Хрисантова, махавшего ему шляпой.

II

Экипаж опять покатил меж зеленых всходов ячменя.

— Эти деревенские — прекрасный народ, — заговорил Хрисантов. — Особенно нравится мне их простодушие… Да, за исключением некоторых деревенских попов, — прибавил он, вспомнив приснившегося американца.

— Прекрасные люди, но с ними нужно обращаться умело и решительно. Прежде всего нужно завоевать их симпатии, объяснить им, чего они могут от тебя ждать и как ты будешь действовать…

— Разумеется, все это надо им рассказать, Я изложу им свои политические взгляды и линию поведения в палате; скажу, что буду считать своей священной обязанностью во всех случаях защищать интересы страны и стремиться к осуществлению народного идеала…

Иванов с улыбкой перебил его:

— Вкратце… Но продолжай!.. Чем еще рассчитываешь ты зарекомендовать себя населению?

— Больше ничем. В том, что я сказал, содержатся все остальные задачи порядочного депутата. По-моему, этого довольно…

Иванов громко расхохотался.

— Этим способом, братец, ты не соберешь пяти голосов: никто не поймет твоей песни!

Хрисантов вытаращил глаза.

— Поступай, как все практичные люди: обещай, обещай населению, но не осуществление политических идеалов, не защиту интересов страны и ее либеральных учреждений — это вещи, которыми сыт не будешь, — а устройство дорог, уменьшение налогов, устранение какого-нибудь ненавистного чиновника; обещай поддержку школам и охрану интересов крестьянина, если у него есть дело в суде. Это самые чувствительные струнки, и на них-то тебе и надо играть, если ты хочешь попасть в «Хамам» наверняка. Может быть, ты не выполнишь ни одного своего обещания, но довольно того, что ты их дал! Этим ты показал крестьянину, что входишь в его положение, интересуешься им. А там уж от случая будет зависеть, как слегка варьировать тему. Понимаешь? Например, если ты хочешь воздействовать на какого-нибудь мелкого чиновника, скажи ему только, что выхлопочешь ему повышение; если говоришь со священником — обещай, что устроишь ему ссуду или по крайней мере поручишься за него при ее выдаче, чтобы он мог выплатить свой долг за землю, купленную в прошлом году; ежели с кметом — разбрани хорошенько его предшественника, скажи, что ты приносишь себя в жертву народу, вообще говори все что вздумается; зайдет у тебя разговор с учителем, который не дрожит перед инспектором и не сочувствует враждебной нам партии, покажи ему газету «Объединение»{131}«Объединение» — газета, издававшаяся в Пловдиве в 1882–1886 гг. сторонниками воссоединения Восточной Румелии с Болгарским княжеством. и скажи ему конфиденциально, что если тебя выберут депутатом, через двадцать четыре часа объединение Восточной Румелии с Болгарией станет фактом. А если при этом случится быть крестьянам, прибавь, что тогда и налог придется платить совсем маленький: четверть нынешнего; тут ты можешь дать волю своему языку и насолить противнику. В селах со смешанным населением заявляй туркам, что, если они подадут свои голоса за тебя, ты будешь ходатайствовать перед правительством о назначении их префектами и капитанами, а твой противник задумал построить в турецком квартале большую церковь, для которой уже заказал в России три больших колокола, чтоб они гудели у турок над головой с утра до вечера и этим заставили их выселиться…

Хрисантов засмеялся.

— Этого я не могу.

— Как же другие делают?

— Пускай их! Я — честный человек и не могу ни лгать, ни клеветать. У меня есть принципы.

— Тогда поедем обратно.

— Почему?

— Потому что честность — монета, имеющая хождение не на всяком рынке, а принципы годятся только на то, чтобы заполнять столбцы газет, которых в деревне никто не читает. Не поймут! Вот, например, видишь ту корчму? Мы в ней остановимся. Попробуй, поговори с корчмарем Кости о принципах… Небось, твои друзья, приезжавшие сюда по твоему делу, когда рекомендовали тебя, не заикались о принципах. Постарайся не впасть с ними в противоречие.

Пока шел этот довольно прозаический разговор, пролетка подъехала к корчме, стоящей у шоссе, на краю села К.

Приятели слезли, вошли.

Их встретил мужчина в турецкой одежде, в барашковой шапке и с засученными рукавами. Это был корчмарь Кости.

Сама корчма не представляла ничего особенного по сравнению с другими деревенскими корчмами. Те же лавки и полки, на которых стояли немытые стаканы и бутылки; те же стены, на одной из которых висели безмен, несколько высохших заячьих шкурок, две-три провонявшие и заплесневелые колбасы и еще какая-то дрянь; тот же прилавок, на котором в иерархическом порядке были расставлены графинчики для вина и водки, предводимые огромным грязным кувшином с крышкой, в котором по нескольку суток отдыхало вино в ожидании тех, кто пожелал бы почтить его своим вниманием. У прилавка на полуразвалившемся очаге стоял в горячей золе кофейник, чтоб всегда была горячая вода для кофе проезжающим. Над прилавком, на стене, красовались чем-то забрызганные картины с изображением боев при Плевне{132}…картины сражений при Плевне… — Плевна (болг. Плевен) — сильно укрепленный город в Северной Болгарии, взятый русскими и румынскими войсками в ходе освободительной войны 1877–1878 гг. после почти полугодовой осады. и на Шипке, портреты русского императора, императрицы и болгарского князя Александра{133}…болгарского князя Александра… — Александр Баттенберг (Баттенбергский) — немецкий принц, офицер прусской службы, родственник Александра II и английской королевы Виктории; был избран в 1879 г. на болгарский престол; в 1886 г. вынужден отречься от престола в результате своей реакционной и антирусской, противоречащей национальным интересам Болгарии, политике., рядом в виде украшения висел кусок сухих дрожжей.

Пока Хрисантов знакомился с достопримечательностями корчмы, Иванов успел завязать разговор с Кости.

— Ну, бай Кости, — начал он, задумчиво покручивая свои тонкие усики и усаживаясь поудобней на лавке. — Как живешь? Все благополучно? Как торгуешь?..

— Слава богу, чорбаджи.

Хрисантов сразу заметил, что его товарищ пользуется авторитетом у корчмаря. Он отвел свой рассеянный взор от стен и стал внимательно слушать их беседу.

— А что, крестьяне, которые сюда заходят, говорят, за кого голосовать будут?

— Как?

— Ну, поговаривают, кого депутатом выбрать?

Корчмарь быстро вынул щипцы из огня и пристально посмотрел на Иванова.

— В депутаты? Да, поговаривают.

— Кого же собираются?

— Да кого вы, чорбаджи, укажете… Может, назовете кого… Известно, мы люди темные…

— Это другой вопрос. Я спрашиваю: о ком крестьяне поговаривают?

Кости подозрительно поглядел на Хрисантова. Тот весь обратился в слух.

— Выберут, говорят… Приезжал тут позавчера Недю Клисурец; так он сказал им, чтоб выбирали… как бишь его… — Иванов назвал одного из кандидатов.

— Нет, нет! Этого я знаю… Три года у отца его вино покупал.

Иванов назвал другую фамилию.

— Э, нет.

— Так кого же?

— Больно имя чудное…

— Может, Хрисантов?

— Эге, эге! Христианов. О нем толковали.

— Хрисантов, — поправил Иванов. — Ну, и как? Порешили на нем?

— За него бюллетени будут подавать.

Хрисантов густо покраснел. Товарищ его самодовольно кивнул ему, словно хотел сказать: «дело в шляпе»; потом, обращаясь к Кости, добавил:

— Его, Хрисантова, выбирайте. Я тоже его одобряю… Слышишь, Кости?

Потом с решительным видом указал на товарища и объявил:

— Вот господин Хрисантов!

Корчмарь, в это время подносивший им кофе, так растерялся от неожиданности, что уронил чашки на пол.

— Господин Хрисантов! Милости просим, милости просим, — сказал он с улыбкой, подбирая их, уже пустые.

— Свари новый кофе. И слышишь? Говори всем, чтоб выбирали господина Хрисантова.

— Да я уж и так говорил доброй сотне о господине.

Корчмарь соврал; у него при этом зарделись уши, Это не ускользнуло от внимания Хрисантова. Иванов бросил на лавку серебряный рубль.

— Возьми вот, Кости… на сдачу крестьян угости… понимаешь?

— Я знаю, знаю свое дело, чорбаджи, — лукаво подмигнув, ответил корчмарь.

— А в случае чего… моя забота, понял? Вот и все…

— Будь покоен. Насчет господина положись на меня! Наш батюшка где-то читал про него… Хороший человек, по фамилии видать!

Когда пролетка опять тронулась в путь, Иванов приветливо обратился к товарищу:

— Как видишь, начало хорошее… Этот Кости сделает свое дело. Он мне предан!

Хрисантов ничего не ответил. Он только уныло покачал головой, вспомнив, как у корчмаря зарделись уши.

Пролетка продолжала свой путь к Дермендере, которое было уже недалеко. Хрисантов почувствовал, как у него колотится сердце. Смешанное чувство страха, ожидания, неизвестности заставило его на минуту пожалеть, что он решился выставить свою кандидатуру. Он снова представил себе кметов с хмурыми лицами, в которых надо будет ловить признаки благосклонного отношения и приветливо улыбаться в ответ; представил, как ему придется жертвовать своим самолюбием, пожалуй, даже своим человеческим достоинством; нарисовал в воображении фигуру свирепого американца, с которым рано или поздно надо будет встретиться.

— Ты знаешь С-ского священника? — вдруг спросил он,

— Отца Андона? Знаю… А что?

— Представь себе, он мне приснился сегодня ночью! — с усмешкой произнес Хрисантов. — Что он за птица, этот поп?

— Виляет, дьявол… и сброд за собой тащит… Ну да посмотрим! — ответил Иванов.

Хрисантов нахмурился.

Вдруг Иванов тронул возницу за плечо: он заметил на тянувшейся поперек поля тропинке человека в серых домотканых штанах с широким красным кушаком и в шапке с красным верхом.

— Стой. Это Иван Катра. Очень кстати, — сказал Иванов, останавливая пролетку. — Добрый день, Катра!

Бай Иван, улыбнувшись, отдал честь по-военному.

— Ты куда? Агитировать? — спросил он.

— Вроде того, — пробормотал Иванов. Потом, нагнувшись и схватив Катру за руку, шепнул ему на ухо — так, чтоб не слышал извозчик:

— Иван, ты мне нужен…

— Знаю, знаю, — ответил тот, бросив многозначительный взгляд сперва на Иванова, потом на Хрисантова, который внимательно его рассматривал.

— Обойдешь все три села, понял? — чуть слышно шепнул Иванов.

Потом, обратившись к товарищу, пробормотал ему что-то по-французски. Хрисантов сердечко пожал Катре руку.

— Знаю, знаю, — произнес Катра, снова бросая многозначительный взгляд на обоих.

Иванов подумал и опять зашептал Катре на ухо:

— Господин Хрисантов. Понял? Я отблагодарю тебя как следует. Только действуй смелей.

— Знаю, знаю, — ответил Иван, на этот раз окидывая многозначительным взглядом одного только Хрисантова.

— На, возьми на расходы, — конфузливо сказал Ивану Хрисантов, порывшись у себя в кармане.

— О, не надо, не надо! — возразил Иван, опуская в карман полученное. — Я для вашей милости и так потружусь… Не надо, не надо…

Такая скромность пленила Хрисантова. Когда Катра остался на значительном расстоянии позади, Иванов, оглянувшись на неторопливо шагающего за ними крестьянина, сказал Хрисантову:

— Славный малый этот Катра! Агитатор по призванию… Прямо для того и родился… В прошлом году, когда меня выбирали, он был просто великолепен… Большое счастье, что мы его встретили. Жаль, не сообразили — посадить бы его на козлы к извозчику, подвезти до села,

— В самом деле, жаль. Прекрасный человек, — подтвердил Хрисантов, тоже взглянув назад.

А в это время Катра говорил себе:

— Теперь ощиплю обоих. Выгодное дельце, черт возьми!

Он уже был агентом противника Хрисантова. Увы!

Наконец, путники подъехали к селу.

— Теперь первым долгом к деду Стоилу. Он мой знакомый и очень влиятелен на селе. У него сын — кмет, — сказал Иванов, когда пролетка въехала в Дермендере.

III

Хрисантов с любопытством разглядывал все вокруг: огороды, дворы, деревья, копны сена во дворах — обычную картину любого села. Несколько попавшихся навстречу крестьян ответили на его приветствия: Хрисантов с самого отъезда из Пловдива не упускал приятного случая поздороваться с каждым встречным крестьянином. Это вежливо и полезно! Кто знает, не решит ли один из этих крестьян своим голосом его участь! Здоровался он и со старухами, любопытно озиравшими приезжих с порогов своих домов. И даже грациозно раскланялся с группой девушек, толпившихся у колодца. Те в ответ громко захохотали. Посреди села путники остановили извозчика и зашли в бакалейную лавку.

— Добрый день, дед Стоил!

— Добро пожаловать, милости просим, — отвечал старик, подавая приезжим свою черную, потрескавшуюся и грязную руку.

Потом достал с полки старую, потертую меховую шапку, в которой было немножко нарезанного табаку пополам с мелким листом и стеблями, и протянул Иванову.

Приведя в движение свои усы, мускулы правой щеки и обе губы, Иванов скорчил в сторону Хрисантова довольно выразительную кислую гримасу.

— Спасибо, дед Стоил, — сказал он. — А где твой сын? Мне бы надо повидать его.

— Вчера на мельнице был, только вернулся.

— Позволь познакомить тебя с господином Хрисантовым.

— О-о, добро пожаловать, сударь! — воскликнул дед Стоил, крепко пожимая руку покрасневшему до ушей Хрисантову. — Просим покорно… Мне и сын о вашей милости рассказывал — господин Хрисантов, так ведь? Да и разговор был у нас: хоть приехал бы, дескать, чтоб нам на него поглядеть, познакомиться… Фамилию его сколько раз слышали, а самого не видали…

Дед Стоил смотрел на Хрисантова с ласковой улыбкой.

— Он ваш депутат, он будет вам по нраву, а о других и не слушайте. Я нарочно приехал вам его рекомендовать… Как вы ко мне относитесь, так и к нему относиться должны… — не терпящим возражения тоном объявил Иванов, которому, помимо дружбы, дед Стоил вверил семьдесят лир под проценты.

Потом, приникнув к уху старика, стал что-то шептать ему, косясь одним глазом на Хрисантова.

Хрисантов потихоньку выбрался из лавки, чтобы товарищу было удобней рекомендовать его; ему было неловко при этом присутствовать. Хрисантов походил на застенчивого парня, который собирается посвататься к понравившейся ему девушке, но предпочитает, чтобы его достоинства расписывали не при нем и даже, если возможно, чтобы кто-то другой поухаживал за нею в его интересах. Но застенчивость — совсем не тот посредник, который способен открыть человеку доступ к сердцу женщины, а еще того меньше — двери в болгарскую палату депутатов.

Вдруг к нему поспешно подошел какой-то незнакомец. Громко воскликнув: «Добро пожаловать, господин!», он крепко сжал руку Хрисантова и впился в него взглядом.

Хрисантов самым учтивым образом ответил на приветствие незнакомца, полугородская одежда которого говорила о том, что это один из местных тузов, и со своей стороны горячо пожал ему руку.

— Как поживаете? — спросил Хрисантов.

— Слава богу.

— Все ли в порядке? Как здоровье?

— Благодарение богу. Милости просим в дом.

— Спасибо, но со мной товарищ, — ответил Хрисантов, оглядываясь и ища глазами Иванова.

Однако, подумав, что будет полезно выказать себя более общительным, он продолжал разговор.

— Какое красивое ваше село, — промолвил он, не зная, что сказать незнакомцу.

Тот, не выпуская руки Хрисантова и неотрывно глядя ему в глаза, ничего не ответил. Он только как-то чудно улыбался.

Хрисантов потянул свою руку, давая понять, что хочет кончить бессловесный диалог.

Незнакомец не выпустил ее, продолжая все так же глядеть и улыбаться.

Хрисантов, удивленный, растерянно посмотрел на него. Он не знал, как отделаться от странной любезности почтенного избирателя. Он боялся обидеть избирателя, кто бы тот ни был.

Подумав, что избиратель держит его руку, чтоб обязательно заполучить его к себе домой, он сказал, бессознательно стараясь вырваться:

— Спасибо, спасибо, я зайду…

Избиратель ничего не ответил, а продолжал улыбаться и тискать руку Хрисантова.

Вокруг собралась кучка зрителей, с удовольствием любующихся Хрисантовым и его избирателем. Лица у всех были веселые, слышались даже смешки. Положение становилось неловким. Хрисантов начал терять терпение.

При мысли о том, как бы все избиратели не вздумали выражать свои чувства таким способом, его охватил страх.

— Господин Хрисантов! — позвал Иванов.

Воспользовавшись удобным случаем, Хрисантов освободился от не в меру любезного избирателя.

— О господин, о господин! — воскликнул тот, кидаясь жать руку Иванову.

Но Иванов, быстро попятившись, уклонился. Отведя Хрисантова в сторону, он шепотом спросил:

— Что вы тут делали с его милостью?

— Жали друг другу руки. Он звал меня к себе «гости. Черт бы его побрал! Как он руку мне тискал, как смотрел на меня!

Иванов с печальной улыбкой промолвил:

— Хороший был человек. А теперь помешанный. Две недели тому назад сошел с ума!

Хрисантов прибавил шагу, чувствуя, что сумасшедший идет за ними.

В это время показался человек в грубошерстных брюках, с маленьким лицом и черными глазами, очень высокий, очень тонкий, очень сухопарый. Он благоговейно приблизился к Иванову, поклонился ему с удивленной улыбкой и подал руку.

Покровительственно поздоровавшись с ним, Иванов представил его Хрисантову как деревенского псаломщика и в то же время помощника учителя. При этом он громко назвал его фамилию, а затем, понизив голос, пояснил:

— Самый верный из моих людей здесь…

Псаломщик снял шляпу, поклонился еще ниже и с блаженной улыбкой обратился к Хрисантову:

— О, ваше благородие, я вас знаю, знаю. Сколько раз слышал о вашем благородии, что вы трудитесь для блага нашего болгарского народа и всей Болгарии!

Хрисантов посмотрел на него с изумлением. «Уж не налетел ли я теперь на такого, который вот-вот сойдет с ума?» — подумал он.

А псаломщик чрезвычайно любезно улыбался, продолжая отвешивать учтивые поклоны.

— Как поживаете, господин псаломщик? Как вам здесь нравится? — спросил Хрисантов.

Музыкословесный улыбнулся еще любезней.

— Слава богу… Я вас знаю, ваше благородие. И в газетах и в «Марице»{134}«Марица» — авторитетная консервативная газета, выходившая в Пловдиве в 1878–1886 гг., отражала взгляды сторонников воссоединения Восточной Румелии и Болгарского княжества. — мы ее аккуратно получаем — о вашем благородии читал… о том, что вы трудитесь для нашего отечества, Болгарии, с усердием и просвещением, как надлежит, — бормотал музыкословесный, стараясь выразить свое восхищение Хрисантовым, фамилию которого он встречал в газете «Марица».

Хрисантов — видный писатель, чье имя часто мелькало в печати, — понял, что в лице псаломщика он имеет горячего поклонника. В другое время он посмеялся бы над подобным благоговением, но тут принял его благодушно, серьезно и с удовлетворением.

— Как дела у вас в школе? — спросил он.

— Радуюсь, радуюсь, ваше благородие, что удостоился видеть ваше благородие… Сделайте милость, зайдите в школу; побеседуем там с вашим благородием о народных делах, как надлежит по качеству вашему как депутата нашей деревни…

Хрисантов поглядел на него растерянно.

— Как это — депутата?

Музыкословесный многозначительно взглянул на Хрисантова и, подмигнув раза два, промолвил:

— Я знаю, знаю… ваше благородие. Дело сделано… Прошу покорно извинения, ваше благородие, но для вашей милости… да, да, все сделано: вас выберут!

Тут подошел Иванов, окончивший разговор с кем-то из присутствующих.

Псаломщик обратился к нему:

— Ваше благородие, ведь для их благородия дело сделано, правда?

— Все зависит от вас, от ваших хлопот.

— Да, да. Я говорил с батюшкой; он такой патриот, к тому же земляк ваш, он очень желает видеть ваше благородие, и тоже иногда читает «Марицу». Пойдемте, если угодно, — сказал псаломщик Хрисантову.

— Пойдем в школу, — сказал Иванов. — И позовем туда батюшку, кмета — он, наверно, теперь дома — и других, кто поименитей.

В это время опять появился откуда-то умалишенный избиратель, порывисто схватил Хрисантова за руку и впился в него взглядом. Хрисантов выдернул свою руку с содроганием, какое бывает, когда наступишь на лягушку.

Но учтивый псаломщик решил познакомить их:

— Это Стоян Марчов, ваше благородие, наш почтенный собрат, из нашей деревни, но теперь блаженный… Он очень рад вам.

— Ладно, ладно, идем в школу, — с досадой перебил Иванов и потащил Хрисантова дальше, во избежание более близкого знакомства с блаженным.

— Прощайте, прощайте, прощайте! Эх, прощайте, братцы! — громко напутствовал их любезный помешанный.

Видя, что гости направляются в школу, музыкословесный побежал вперед, потом остановился, вернулся к Хрисантову и шепнул ему:

— На мой счет будьте уверены: я все сделаю. Оставьте мне бюллетени, я их заполню. Кмет хороший человек, а батюшка — ваш земляк… Прошу покорно.

И опять побежал вперед.

Тут навстречу им вышел священник. Это был человек лет сорока, черноглазый, сухощавый, с желтым лицом и желтыми белками, будто он страдал желтухой. Левое ухо его было заткнуто большим куском ваты, высовывающимся наружу, словно любопытствуя посмотреть, что делается на дворе…

Музыкословесный подбежал, схватил его за руку и подвел к Иванову и Хрисантову:

— Батюшка, имею честь: его высокоблагородие болгарский просветитель и жертвователь народу своему, господин Хрисантов, ваш земляк.

Это означало: честь имею познакомить вас с господином Хрисантовым.

Священник несколько раз усердно кивнул головой и подал руку.

— Как поживаете, батюшка? В добром ли здоровье? — осведомился Хрисантов, мельком взглянув на что-то огромное, белое, украшающее левое ухо славного священнослужителя.

Тот улыбнулся.

— Благодарю, благодарю, ваше превосходительство! — И он вытаращил свои желтые глаза, в которых застыло какое-то испуганное выражение.

— Господин псаломщик сказал мне, что мы земляки. Это правда?

— Да, ваше благородие, — вмешался псаломщик, — они тут два года без трех месяцев и любят вас, ваше благородие!

Хрисантов, ожидая другого ответа, продолжал вопросительно смотреть на священника.

Но тот только кивнул головой.

— Вы из какого семейства в нашем селе? — спросил Хрисантов интересного собеседника.

Тот опять кивнул и промолвил:

— Да, да, здесь, здесь.

И засунул вату поглубже в ухо.

— У него ухо болит, ваше благородие… оттого и вату носит, — объяснил псаломщик и прибавил, понизив голос: — Весьма достойный священнослужитель.

— Mon cher, mais qu’est ce que vous parlez avec ce bonhomme le prêtre,[28]О чем ты разговариваешь с этим чудаком священником, милый? (франц.) — со смехом спросил Иванов.

— Mois je n’en sais rien, — пожав плечами, ответил Хрисантов. — Il me sembl très bête.[29]Сам не знаю… он, кажется, очень глуп (франц.)

— Туговат на ухо, — шепнул ему Иванов.

— Что?

— Глухой, — прибавил Иванов вслух. — Говори ему громче.

Хрисантов поморщился.

— Только что — тот, сумасшедший… Теперь глухой… А этот льстивый псаломщик! — сказал он с горькой усмешкой и шепотом прибавил: — Да тут с одними идиотами приходится иметь дело!

— Это — интеллигенция Дермендере, — многозначительно шепнул Иванов в ответ.

IV

Войдя со священником и псаломщиком в школу, приезжие нашли в классной комнате несколько крестьян, которые, увидев господ из Пловдива, сняли шапки и протянули руки — здороваться.

Псаломщик представил их.

Один был кмет — белокурый парень с довольно умным лицом; другой — учитель, с длинными, нестрижеными волосами; остальные — люди не должностные, но именитые. Комната была совершенно пустая, с разбитыми стеклами и одним-единственным украшением — портретом Алеко Богориди{135}Алеко Богориди (Алеко-паша) — огречившийся болгарин, турецкий дипломат и крупный чиновник; был генерал-губернатором Восточной Румелии с 1879 по 1884 г.. Атмосферу наполнял запах чеснока.

Разговор сразу пошел о выборах. Иванов как лицо, непосредственно не заинтересованное, после нескольких патриотических фраз авторитетным тоном рекомендовал избрать в депутаты господина Хрисантова — кандидата, которым они будут гордиться, и т. д.

Все обнаружили полное единодушие, заулыбались Хрисантову многозначительно, дружелюбно, сочувственно.

— Знаю, знаю, — сказал учитель. — Кто же не знает господина Хрисантова?

— Наш, наш он — господин Хрисантов, — пробормотал один крестьянин и громко высморкался.

Кмет тоже дал одобрительный отзыв.

— Его благородие — человек, известный всей Болгарии как просветитель и доброжелатель болгарский. Мы его выберем, потому — его благородие… да! — сказал музыкословесный, осклабившись.

Священник взглянул на Хрисантова своими желтыми глазами и грациозно покачал головой. Это означало, что он согласен со всеми.

Все эти знаки сочувствия ободрили Хрисантова. Он понял, что для него тут уже энергично поработали. И, обратившись к избирателям, сказал:

— Господа, благодарю вас за сочувствие и доверие, с которыми вы меня встречаете. Мне нет надобности сулить вам золотые горы: я буду работать, сколько хватит сил, в интересах страны и, в частности, в ваших. Поведение мое покажет, достоин ли я вашего доверия.

Хрисантов забыл урок Иванова.

Это заставило Иванова недовольно нахмуриться и подтолкнуть товарища локтем, чтобы тот прервал речь, грозившую обеспечить ему верный провал на выборах.

И тотчас же сам взял слово:

— А как ваша тяжба с селом Марковым из-за выгона? Эти черти марковцы воображают, что это их вотчина… Когда мы приедем в Пловдив, понимаете?.. Можете на нас положиться… Ваше вашим и останется!

И он подмигнул кмету.

Тот просиял.

Священник три раза кивнул: он ничего не слышал.

— Премного вам благодарны… Только мы просили бы вас поскорей замолвить слово в суде, а то на следующее воскресенье нас туда вызывают: просим заступиться за нас, сказать председателю, что мы правы.

— Говорю вам; можете на нас положиться.

— Докажите в суде, — продолжал кмет, — потому ведь на этом выгоне — на нем наша скотина пасется; а кругом камень один, и нет у нас другого пастбища.

Такое же пожелание высказали и остальные крестьяне.

— Считайте, что вы выиграли! — повторил Иванов.

Кмет удовлетворенно кивнул головой и, бросив на Хрисантова дружеский взгляд, промолвил:

— А насчет господина Христианова не беспокойтесь… (Хрисантов с удивлением отметил, что большинство крестьян называет его так.) Господин Христианов — наш, мы его выберем… Это наше дело. Кто может нам приказывать, сказать нам: выбирайте того или этого?

— Никто!

— Кого мы выберем, тот и будет выборный наш. О господине Христианове не беспокойтесь…

Священник, видимо, понял, о чем идет речь. Он улыбнулся Хрисантову и открыл рот, чтобы что-то сказать, однако ничего не сказал. Но улыбка не сошла с его губ.

— Вот и учитель. Пускай скажет: не встречал ли он в «Марице» фамилию его благородия? — произнес псаломщик, указывая на учителя.

Учитель утвердительно кивнул.

— Кто же не знает господина Хрисантова?

— И вы, господин учитель, действуйте в пользу господина Хрисантова. Вы имеете большое влияние. Какое жалованье получаете вы здесь?

— Маленькое; в прошлом году получал пятьдесят две лиры, а в нынешнем убавили до сорока восьми.

— Мы бедные, — скромно промолвил кмет, сложивши вместе руки.

Иванов, после небольшого раздумья, сказал:

— Мы поговорим о вас с директором народного просвещения. Ваши труды и достоинства, которые мне хорошо известны, заслуживают большего… Будьте покойны… Сами вы откуда?

— Из села Н., — краснея, ответил учитель.

— Отлично… Но и вы со своей стороны потрудитесь!

— Это наша обязанность, — промолвил учитель.

Хрисантов отвел глаза от окна, в которое смотрел некоторое время, и сказал:

— Тут у вас кругом голые бугры. Правительство до сих пор еще ничего не сделало для лесоводства в стране… Первый мой долг в Областном собрании, господин кмет, громко настаивать на облесении этих пустынных и голых косогоров… Земля, лишенная леса, рано или поздно обречена на гибель.

Неожиданно напав на столь счастливую мысль, Хрисантов самодовольно и не без гордости взглянул на Иванова, словно хотел этим взглядом сказать ему:

— Вот видишь, и я умею становиться на практическую почву!

В самом деле, Хрисантов говорил вполне искренно.

Кмет и другие именитые люди села стали перешептываться. Видимо, вопрос, поднятый их кандидатом, живо интересовал и их.

— Хорошо, что напомнили, господин Хрисантов, — сказал кмет. — Об этом тоже будем просить вас. Ваша милость сами видите: лесу у нас поблизости нету… Турки, как были здесь, все повырубили.

— Я сам напомнил вам об этом, и первой моей заботой будут леса… Леса, леса нужны нам как воздух! — пылко воскликнул Хрисантов.

— Дай тебе бог здоровья, коли ты так понимаешь… А ежели вы спросите, где мы дрова берем, — так мы их теперь в Парговском лесу рубим… До сих пор кое-как сходило с рук, но скоро не миновать беды.

— Расскажите! — живо заинтересовался Хрисантов.

Кмет длинно и обстоятельно рассказал в чем дело. Парговский лес был казенным, но после Освобождения{136}…после Освобождения — то есть после русско-турецкой войны 1877–1878 гг., уничтожившей турецкое владычество в Болгарии. село стало снабжаться дровами из этого леса. Первый лесник не решался трогать дермендеревцев, но, к сожалению, не мог он отгонять и крестьян села Ж., которые хозяйничали в лесу, как у себя дома, считая его своей собственностью… Так что Парговский лес усиленно вырубался, и от трехсот увратов первоначальной его площади осталось едва полсотни. Но хуже всего то, что назначили нового сторожа, страшно злого, который дермендеревцам всячески мешает, а крестьянам села Ж. позволяет поступать как им вздумается, и те так усердно взялись за дело, что скоро весь лес вырубят! Тогда дермендеревцам придется ходить за дровами в горы, тратя на это три-четыре часа в один конец. Поэтому кмет просил Хрисантова содействовать тому, чтобы селу Ж. впредь было воспрещено самоуправно рубить лес, столь необходимый жителям Дермендере.

Хрисантов выслушал все это с величайшим недоумением. Вместо ответа на просьбу он спросил кмета:

— Вы говорите, это — казенный лес?

— Да, государственный, — в один голос ответили несколько крестьян. — Но раньше нам, слава богу, никто ни слова не говорил.

— Прежний сторож только раз ездил в Пловдив на нас жаловаться, да вернулся несолоно хлебавши и с тех пор больше нам не препятствовал, — прибавил один.

— Потому бывший наш депутат угомонил его, — пояснил кмет.

Хрисантов помолчал, нахмурившись.

— А по какому праву крестьяне села Ж. рубят казенный лес? — спросил он.

— Им ихний депутат дал волю — так они знать ничего не хотят.

— А мы на вашу милость надеемся, господин Хрисантов, — степенно заключил кмет. — Нам без того лесу остаться — лучше совсем выселиться!

— Какой же собственно помощи ждете вы от меня?

— А вот, как приедешь в Пловдив, устрой, чтобы нынешний лютый лесник убрался подобру-поздорову, чтобы он нам не мешал, а жителям Ж. не позволял дрова рубить. Потому у них никаких прав на этот лес нету…

После этого заявления крестьяне стали ждать, что скажет кандидат.

Хрисантов ничего не ответил. Отведя Иванова в сторону, он тихо сказал ему:

— Это же возмутительное дело! Что сказать им?

— Обещай сделать, что просят.

— Но это будет бессовестно!

— Иначе все наши хлопоты впустую… Ты ведь им сам сейчас сказал, что будешь защищать их крестьянские интересы… А какой же у деревни более важный, более жизненный интерес, чем этот?

— Но разве им не ясно, что если рубить, не сажая, земля превратится в бесплодную пустыню? Я понимаю — при турках… Но теперь? Народный депутат не имеет права поощрять такое безбожное опустошение.

Иванов насмешливо улыбнулся.

— Так поступают в большинстве случаев — и с государственными лесами и с общинными. У нас лес — разрыв-трава, с помощью которой открывают двери палаты представителей… Твой соперник тоже пообещает им — если не обещал уже — свободную порубку этого леса…

Хрисантов поглядел на Иванова растерянно.

— Но это — преступление против будущего нашей родины! — воскликнул он в порыве негодования.

— Что ты можешь сделать? Один в поле не воин.

— Значит, aprés moi le deluge?[30]После меня хоть потоп (франц.)

— Брось сентиментальности, Хрисантов! — сердито промолвил Иванов и, быстро подойдя к кмету с крестьянами, решительно и торжественно объявил им: — Мы думали о том, как подступиться к этому делу. Вам развяжут руки, вы будете хозяевами леса. Рубите себе на здоровье.

Растроганные крестьяне благодарили.

— Я вижу, школа у вас без потолка, господин кмет? — заметил Иванов, окидывая взглядом помещение.

— Мы бедняки, — поспешно отозвался кмет.

— Сиречь неимущие, — глубокомысленно подтвердил псаломщик.

— Мы с господином Хрисантовым подумаем, что сделать в Пловдиве, чтоб вам помочь… Сорока лир вам довольно?

— Довольно, довольно, спасибо! — хором ответили обрадованные крестьяне.

— Согласно вашему распоряжению, как прикажете, — ответил и псаломщик, хорошенько не разобравший, что сказал Иванов.

Священник кивнул головой в знак того, что согласен с мнением псаломщика.

Иванов передал одному из присутствующих, сидевшему все время молча, забившись в угол, пачку листовок — это были воззвания партии и памфлеты против кандидата конкурирующей партии — и спросил торжественно:

— Как будто договорились?

— Договорились, договорились, — подтвердили все.

— Вы наши, а мы ваши, — прибавил кмет.

Хрисантов с Ивановым взяли свои трости и направились к выходу. Их собеседники с веселым гамом высыпали за ними во двор. Лица кмета и крестьян выражали полное удовольствие. Хрисантов произвел на всех очень хорошее впечатление; престиж его рос с каждой минутой; к тому же и псаломщик все время вел неутомимую агитацию: приникнув к уху то одного, то другого односельчанина, он с многозначительными взглядами и энергичной жестикуляцией объяснял им, какими они должны считать себя счастливыми, что у них теперь такой достойный и славный депутат, о котором пишут даже в «Марице»!

Хрисантов был теперь тоже очень доволен и уверен в успехе. Неприятное чувство, возникшее было в связи с «лесным вопросом», рассеялось; он утешил себя мыслью, что ценой этой маленькой уступки невежественному требованию крестьян ему удалось в значительной мере обеспечить себе депутатский мандат, обладая которым, он получит возможность оказать всей стране много других, более значительных услуг. В общем все были счастливы.

Хрисантов направился к воротам, но вдруг увидел, что Иванов повернул и пошел в другую сторону: это его удивило,

— Господин Хрисантов, пойдемте посмотрим церковку, — с улыбкой сказал Иванов.

Хрисантов последовал за ним. Остальные — тоже.

Церковь находилась в нескольких шагах от школы, тут же во дворе.

У входа уже стоял музыкословесный (он был также пономарь), встречая высоких гостей поклонами. Идея Иванова была неплохая; Хрисантов в душе признал это, радуясь догадливости друга: кандидат должен всем интересоваться, все видеть, все знать, все посетить в том месте, которое хочет представлять в палате; со стороны кандидата было бы ошибкой не заглянуть в божий храм, особенно ежели фамилия этого кандидата — Христианов.

Церковь была ветхая, тесная, темная; иконы — очень грубого письма. Оба гостя сняли шляпы и перекрестились. Хрисантов озирался по сторонам, делая вид, будто очень интересуется; ему страшно хотелось сказать крестьянам что-нибудь приятное; на языке вертелись слова: «Прекрасная церковка!»; но он их так и не произнес, потому что в это мгновенье внимание его привлек Иванов, прикладывающийся к иконам перед алтарем с благочестием, которого Хрисантов никогда в нем не подозревал. На губах Хрисантова промелькнула ироническая улыбка, но он, ни минуты не колеблясь, тотчас же оказался перед иконами, чтобы последовать примеру приятеля… Внутренне он возмущался этим ненужным агитационным приемом Иванова, вынудившим и его напустить на себя притворную набожность: в этот момент он вспомнил, что вот уж двадцать лет не целовал икон! Унизительной и нечестной показалась ему эта комедия, которая, пожалуй, не введет в заблуждение крестьян, достаточно индифферентных, а только вызовет у них лукавую усмешку. И он с досадой и отвращением стал прислонять свой рот к жирной грязи икон, оставленной на них за три столетия многими тысячами потрескавшихся, немытых и прыщавых губ… Будь он хладнокровней, он держал бы свои губы на почтительном расстоянии от святых ликов, как хитро поступал его богобоязненный друг.

Кончив прикладываться, Хрисантов метнул в Иванова несколько полных скрытого гнева взглядов. Но тотчас вынужден был отчасти признать правоту его: у церковных дверей уже толпились крестьяне, желающие поглядеть на своего депутата, господина Христианова. И очень хорошо, что они видели, какой он ревностный христианин, — во всяком случае вреда тут нет.

Положив на свечной ящик по серебряной меджидие{137}Меджидие — старая турецкая серебряная монета достоинством в 20 грошей., гости вышли во двор и стали сердечно жать руки любопытным избирателям.

V

Хрисантов вздохнул с облегчением. Оба направились к пролетке, ждавшей их у ворот. Пора было ехать домой. Иванов, по своему обыкновению, и тут взял на себя инициативу: простился с кметом и с крестьянами, потом с псаломщиком, которому сунул в руку что-то белое, блестящее, вызвавшее на лице его блаженную улыбку, потом со священником, сделав вид, что целует его морщинистую костлявую и когтистую руку. Не успел Хрисантов с непобедимым содроганием облобызать святую десницу священника, как появились двое разрумянившихся крестьян, один из которых поднес Хрисантову фляжку. Что это?

— Изволь выкушать, господин! — воскликнул крестьянин. — Мы пришли тебя на свадьбу к чорбаджии звать. Ведь ваша милость нашим депутатом будете!

— На здоровье! — возгласил другой.

Музыкословесный пришел в восторг. Уж коли чорбаджия оказал Хрисантову честь — дело в шляпе. Очень были обрадованы и кмет и остальные крестьяне: чорбаджи Нено был человек влиятельный. Вслед за своим товарищем Иванов тоже взял фляжку: вставши одной ногой на подножку пролетки, он произнес пламенную речь в честь избирателей и их избранника и выпил за здоровье чорбаджи Нено.

— Айда на свадьбу! — в восторге воскликнул кмет.

— Попляшем у него! — закричали другие.

Музыкословесный ничего не сказал; в порыве энтузиазма он даже лишился дара речи. Только лицо его расплылось в широкой улыбке, отчего превратилось в неподвижную, застывшую, тупую карнавальную маску.

— Пускай видит, пускай знает весь народ, за кого бюллетень опускать будет! — кричали третьи.

Батюшка тоже что-то кричал.

Хрисантову, спешившему выбраться вон из села, на волю, так как длительное притворство и стеснение сильно угнетали его, вовсе не хотелось фигурировать еще в качестве свадебного гостя у чорбаджи Нено. Но об отказе не могло быть и речи. Кроме того, приходилось учитывать психологический момент: было бы непростительно упускать возможность заручиться дружбой одного из знатных людей села, а заодно — закрепить новыми радостными излияниями и возлияниями союз, уже столь счастливо заключенный с жителями Дермендере. Друзья храбро отправились на свадьбу, предшествуемые музыкословесным с его застывшей улыбкой. Он побежал предупредить хозяев о высоком посещении и подготовить славный прием обоим гостям. Вскоре визг волынки возвестил о том, что дом чорбаджии недалеко. Когда они к нему приблизились, первым, кто бросился им в глаза, был опять-таки музыкословесный, сопровождаемый толпой ребятишек, среди которых он выглядел тамбурмажором{138}Тамбурмажор (франц.) — главный полковой барабанщик, обычно весьма высокого роста.; рядом шел старый, толстый крестьянин, в шапке набекрень, который, энергично размахивая руками и указывая на Хрисантова, что-то рассказывал. Этот крестьянин и был чорбаджия. Круглое лицо его было красно как рак, а заплывшие глазки быстро-быстро моргали. Последние три шага он пробежал, после чего с отеческой нежностью обнял Хрисантова, влепив ему в губы несколько мокрых поцелуев, да еще несколько (так как Хрисантов невольно отшатнулся) запечатлел у него на щеке и ухе.

— Не бойтесь, ваше благородие. Чорбаджия — человек достойный, — ободрил гостя псаломщик.

Они прошли сквозь хоровод, который расступился, давая им дорогу, и сели на скамью под навесом. Туда сразу набилось много гостей, поднялся гомон, послышались возгласы, приветствия. Все желали познакомиться с господином Христиановым, чья слава прошла уже по всему селу. Привели и новобрачную — поцеловать гостям руку. Радостный гам усиливался, полные любви взгляды были устремлены на кандидата, который не знал, как отвечать на эти почести. Он машинально жал каждую протянутую ему руку; брал каждый подносимый ему стакан; выслушивал каждую возглашавшуюся в честь него здравицу… Он сознавал только одно: что тут ему устроен триумф, упоительный, ошеломляющий; на всех лицах видел он теперь такую же торжественную, ликующую улыбку, что застыла на лице псаломщика. Вероятно, она была вызвана столько же посещением Хрисантова, сколько и свадебным угощением: вино подносили непрерывно то в мисках, то в чашах, и здравицам не было конца.

Наконец, стали подыматься. Раздался общий крик:

— Нет, еще рано!

— Попляшем!

— Хоро, хоро!

Хрисантову вовсе не хочется плясать; у него и так кружится голова. Но избиратели беспощадны:

— Хоро, хоро!

— У нас это закон!

Беспощаден и Иванов: он тащит смущенного кандидата в круг.

— Надо считаться с местными обычаями, особенно когда хочешь быть выбранным в Областное собрание, — шепчет он Хрисантову. Тот скрежещет зубами, но ничего не поделаешь. Он не умеет плясать, не плясал никогда в жизни, но надо плясать, как давеча надо было со всеми целоваться, а только что надо было пить. Он проходит два круга, зажатый между Ивановым и глухим священником, отечески поучающим его, как ступать; но, завидев новые миски, обращается в бегство, спасаясь в пролетку. Вся свадьба окружает экипаж гостей; миски и там нагоняют страстотерпца Хрисантова, осаждают его. Он для виду отхлебывает из каждой и пожимает множество рук, скрещивающихся и переплетающихся вокруг него и его спутника. В массе раскрасневшихся незнакомых лиц, то показываясь, то исчезая, мелькает лицо псаломщика; Хрисантов понимает, что псаломщик ведет отчаянную агитацию, стараясь, чтобы как можно больше крестьян жало ему руку, окружая вящей славой его триумфальную колесницу. Вдруг перед ним — новая опасность: к пролетке бежит чорбаджия с ощетинившимися, жаждущими прощальных поцелуев усами. И прежде чем он успевает сообразить, что предпринять, чтобы увильнуть от них, страшные усы и толстые сочные губы, успевшие принять уже двадцатую ванну в пиршественной чаше, предстают перед Хрисантовым во всем своем великолепии. Инстинктивным движением, подсказанным неотвратимой опасностью, Хрисантов отшатывается и прячет лицо за спиной Иванова, чьим губам достается честь встретить нападение любвеобильных усов. К счастью, в этот момент возница стегает лошадей и трогает, не обращая внимания на жесты и крики чорбаджии, приказывающего ему подождать, чтоб он, чорбаджия, мог проститься с кандидатом… Иванов и Хрисантов машут провожающим шляпами, посылая последнее прости…

— С этой минуты можешь считать, что Дермендере у тебя в кармане… такого восторга я еще не видывал, — промолвил Иванов, стирая белым батистом со своей физиономии мокрые следы чорбаджийских лобзаний.

Хрисантов ничего не ответил. У него не было времени подводить итоги: он спешил отдышаться, словно вырвался из застенка. В голове его царила полная неразбериха и растерянность. Все испытанное, перечувствованное, выстраданное им за короткое время в этом селе лишало его способности ясно мыслить; все кружилось и клубилось у него в мозгу огромной бесформенной тучей, в которой мелькали тянущиеся к его руке корявые мужицкие руки, фигура помешанного, улыбка псаломщика, чесночный запах, грязные иконы, заткнутое ватой ухо, миски с вином, выкупанные в вине растопорщенные усы и бесчисленное количество данных и принятых за день поцелуев. Настоящая галлюцинация!

Когда пролетка, отъехав на некоторое расстояние, заворачивала за угол, Хрисантов обернулся: у ворот чорбаджии стояла толпа крестьян, окруживших высокую фигуру музыкословесного, который, энергично жестикулируя, что-то им говорил, — вероятно, расхваливал Хрисантова и доказывал необходимость его избрания.

Так приятно, успешно и торжественно окончилось посещение села Дермендере — первый этап этой знаменитой предвыборной поездки.

Теперь друзья направились в соседнее село Марково — на расстоянии часа езды, — где им предстояла встреча со свирепым американцем.

* * *

Хрисантов вернулся из предвыборной поездки совсем подавленный. Он не представлял себе всей отвратительности подобного подвига; никогда не чувствовал он себя так низко павшим в своих собственных глазах, принужденным поминутно насиловать свою подлинную природу, душу свою — ради того, чтобы любой ценой пробраться в Хамам.

Он прервал поездку и махнул рукой на все.

Пловдив, 1890

Перевод С. Займовского