Онлайн чтение книги Прах к праху
Глава 8

Линли высадил сержанта Хейверс у Нью-Скотленд-Ярда только в середине дня. Они оба вышли из машины и, стоя рядом с вращающейся вывеской Ярда, разговаривали вполголоса, словно миссис Уайтлоу, оставшаяся в «бентли», могла их услышать.

Миссис Уайтлоу сказала, что не знает места нынешнего проживания дочери. Но телефонный звонок в Ярд и двухчасовое ожидание сняли данную проблему. Пока они обедали в пабе «Плуг и свисток» в Большом Спрингбурне и возвращались в Лондон, детектив-констебль Уинстон Нката искал Оливию Уайтлоу по базе данных. Он позвонил в машину Линли, когда они ползли по Вестминстерскому мосту, и сообщил, что есть одна Оливия Уайтлоу, живет в Малой Венеции на барже. Несколько лет назад она ловила клиентов в районе станции «Эрлс-Корт», но оказалась слишком ловкой, чтобы погореть на своем деле. В настоящее время она живет с неким Кристофером Фарадеем, отрапортовал Нката. На него ничего нет. Даже квитанции за неправильную парковку.

Линли подождал, пока сержант Хейверс закурила и жадно затянулась, и, посмотрев на часы — было около трех, — приказал ей вместе с Нкатой поехать на Собачий остров побеседовать с семьей Флеминга. На это уйдет не меньше двух — двух с половиной часов, а то и все три. День катился быстро.

— Давайте попробуем встретиться у меня в кабинете в половине седьмого. Если сможете — раньше.

— Хорошо, — сказала Хейверс, затянулась напоследок и направилась к вращающимся дверям Ярда.

Когда она исчезла в здании, Линли сел в машину и включил зажигание.

— Ваша дочь живет в Малой Венеции, миссис Уайтлоу, — сказал он, отъезжая от тротуара.

Та никак не отреагировала. Она вообще едва двигалась с тех пор, как они вышли из паба. Не пошевелилась миссис Уайтлоу и сейчас.

— Вы никогда не встречались с ней — случайно? Не пытались найти ее за все эти годы?

— Мы плохо расстались, — ответила миссис Уайтлоу. — У меня не было желания искать ее. Не сомневаюсь, что это чувство взаимно.

— Когда умер ее отец…

— Инспектор. Прошу вас. Я понимаю, что вы делаете свою работу…

«Но» и сопровождающий его протест остались невысказанными.

В Кенсингтоне Линли вышел из машины и помог выйти миссис Уайтлоу. Она оперлась на протянутую руку. Ее рука оказалась прохладной и сухой. Пальцы Мириам Уайтлоу крепко сжали кисть Линли, затем, когда он повел ее к крыльцу, нашли опору чуть выше. Она прислонялась к нему. От нее слабо пахло лавандой, пудрой и пылью.

В дверях она долго вставляла ключ в замок, царапая металлом по металлу, пока не смогла попасть в замочную скважину. Открыв дверь, миссис Уайтлоу повернулась к Линли.

Выглядела она настолько больной, что Линли предложил позвонить ее врачу.

— Все в порядке, — сказала миссис Уайтлоу. — Я постараюсь заснуть. Прошлой ночью я не спала. Возможно, сегодня…

— Пусть ваш врач выпишет вам что-нибудь. Она покачала головой:

— От этого нет лекарства.

— Может, вы хотите что-то передать своей дочери? Отсюда я еду в Малую Венецию.

Ее взгляд переместился поверх его плеча вдаль, словно она обдумывала вопрос. Уголки ее губ были опущены.

— Скажите ей, что я всегда буду ей матерью. Скажите, что Кен не меняет… не изменил этого.

Линли кивнул. Подождал, не добавит ли она еще что-то. Не дождался и спустился с крыльца. Он уже открыл дверцу автомобиля, когда услышал:

— Инспектор Линли? — Он поднял голову. Миссис Уайтлоу стояла на верхней ступеньке, держась за кованые перила, обвитые в этом месте побегом звездчатого жасмина. — Я знаю, что вы делаете свою работу, — сказала она. — Я благодарна вам за это.

Он подождал, пока она войдет в дом и закроет за собой дверь, и направился на север, как и прошлым вечером — под платанами и ясенями Кэмден-Хилл-роуд. По дороге он позвонил Хелен, но попал на автоответчик, извещавший, что ее нет, и предлагавший оставить сообщение.

Чертыхнувшись, так как терпеть не мог автоответчики, Линли тем не менее дождался сигнала и произнес:

— Здравствуй, родная, — и задумался. «Здравствуй, родная» и что? Нашла ли ты оставленное мною кольцо? Понравился ли тебе камень? Ты выйдешь за меня? Сегодня? Сегодня вечером? Черт. Как же он ненавидит эти автоответчики.

— Боюсь, я буду занят до вечера. Поужинаем вместе? Часов в восемь? — Он сделал нелепую паузу, словно ожидал ответа. — День прошел хорошо? — Еще одна глупая пауза. — Послушай, я позвоню, когда вернусь в Ярд. Не занимай вечер. В смысле, если получишь это сообщение, не занимай вечер. Потому что я понимаю, что ты можешь вообще не получить этого сообщения. И если нет, я не могу требовать от тебя, чтобы ты сидела у телефона, верно? Хелен, у тебя уже что-то запланировано на вечер? Не могу вспомнить. Может, мы…

Прозвучал сигнал. Автоматический голос проговорил: «Спасибо за ваше сообщение. Время — три тридцать одна». Связь прервалась.

Линли выругался и положил трубку. Не передать словами, как он презирает эти проклятые механизмы.

Поскольку день был чудесный, в Малой Венеции все еще оставалось много людей, посвятивших день знакомству с лондонскими каналами. Они проплывали на туристических корабликах, слушали пояснения гидов и оживленно приветствовали пересказываемые ими сплетни. Гуляли по набережной, восхищаясь яркими весенними цветами, которые росли в горшках, расставленных на крышах и палубах барж. Бесцельно стояли у разноцветных перил моста Уорик-авеню.

К юго-западу от этого моста заводь Браунинга образовывала неровный треугольник маслянистой воды, по одной стороне которого тоже выстроились баржи. Это были широкие, полномерные плоскодонки, которые когда-то перетаскивались лошадьми по системе каналов, пронизывающих значительную часть южной Англии. В девятнадцатом веке они служили средством транспортировки товаров. Теперь же встали на прикол и превратились в жилища художников, писателей и ремесленников, склонных к внешним эффектам.

Баржа Кристофера Фарадея стояла как раз напротив острова Браунинга — продолговатого, поросшего ивами клочка земли в центре заводи. Пока Линли шел к ней по дорожке, проложенной вдоль канала, его обогнал молодой человек в спортивном костюме. Его сопровождали две тяжело дышавшие собаки, одна из которых нетвердо ковыляла на трех лапах. На глазах Линли собаки опередили бегуна и вскарабкались по двум ступенькам, ведущим на баржу, к которой направлялся и он сам.

Когда Линли дошел до места, молодой человек стоял на палубе и полотенцем вытирал пот с лица и шеи, а собаки — бигль и трехногая дворняжка, которая, видимо, не раз терпела поражение в уличных боях с более сильными противниками, — шумно лакали воду из двух глубоких керамических мисок, поставленных на стопку газет. На миске бигля было написано «сабака», на миске дворняжки — «сабака два».

— Мистер Фарадей? — окликнул его Линли, и молодой человек отнял синее полотенце от лица. Линли предъявил полицейское удостоверение и представился. — Кристофер Фарадей? — повторил он.

Фарадей бросил полотенце на крышу рубки, доходившей ему до пояса, и встал между Линли и животными. Бигль поднял морду, с которой капала вода, и глухо зарычал.

— Все в порядке, — сказал Фарадей.

Трудно было понять, к кому он обратился, потому что смотрел на Линли, а руку положил на голову собаке. Линли обратил внимание на шрам, тянувшийся по голове пса от холки до переносицы.

— Чем могу служить? — спросил Фарадей.

— Я ищу Оливию Уайтлоу.

— Ливи?

— Насколько я понимаю, она живет здесь.

— А б чем дело?

— Она дома?

Фарадей взял полотенце и повесил на шею.

—Идите к Ливи, — приказал он собакам, которые послушно побежали к стеклянному, похожему на беседку сооружению, которое венчало рубку и служило входом. Линли он сказал: — Вы подождете немного? Я посмотрю, не спит ли она.

Не спит? — удивился Линли. Была всего половина четвертого. Неужели она до сих пор занимается своим ремеслом, так что приходится отсыпаться днем?

Фарадей нырнул в беседку и спустился на несколько ступенек. Дверь рубки осталась приоткрытой. Линли услышал резкий лай одной из собак, скрежет когтей по линолеуму или дереву. Он подошел к беседке и прислушался. Там приглушенно разговаривали.

Слова Фарадея едва можно было разобрать. — … полиция… спрашивают… нет, не могу… тебе придется…

Голос Оливии Уайтлоу доносился ясней и звучал гораздо более взволнованно.

— Я не могу. Ты что, не видишь? Крис, Крис!

— … успокойся… все нормально, Ливи…

Послышались тяжелые, шаркающие шаги. Зашуршала бумага. Хлопнула дверца шкафа. Другая. Третья. Довольно скоро шаги приблизились к двери.

— Не ударьтесь головой, — сказал Крис Фарадей.

Он надел брюки от спортивного костюма. Когда-то они были красными, а теперь вылиняли до того же ржавого цвета, что и его курчавые волосы. Для человека его возраста они были слишком редкими, и на макушке светилась маленькая, похожая на тонзуру, плешь.

Линли спустился в длинное, тускло освещенное, обшитое сосновыми панелями помещение. Оно было частично выстлано ковролином, а частично — под большим верстаком, на котором разлеглась дворняга, — линолеумом. На ковре лежали три огромные подушки. Рядом были расставлены пять старых разнокалиберных кресел. В одном из них сидела женщина, с головы до ног одетая в черное. В первую минуту Линли не заметил бы ее, если бы не цвет волос, которые выполняли роль маяка на фоне сосновой панели. Они были ослепительно-белые со странным оттенком желтого и корнями цвета грязного моторного масла. С одной стороны волосы были подстрижены коротко, с другой — отросли так, что закрывали ухо.

— Оливия Уайтлоу? — спросил Линли Фарадей переместился к верстаку и примерно на дюйм приоткрыл жалюзи. Свет упал на сидевшую в кресле женщину, которая отклонилась в сторону и сказала:

— Черт. Полегче, Крис.

Она медленно дотянулась до стоявшей рядом с креслом пустой жестянки из-под томатов и достала из нее пачку «Мальборо» и пластиковую зажигалку.

Когда она зажгла сигарету, на солнце сверкнули ее кольца. Надетые на каждый палец, все кольца были серебряные, под пару серьгам-«гвоздикам», шедшим по краю правой ушной раковины, что резко контрастировало с большой английской булавкой в левом ухе.

— Оливия Уайтлоу. Правильно. Кому это я понадобилась и зачем? — Сигаретный дым отразил свет и создал ощущение повисшей между ними и колеблющейся кисеи. Фарадей открыл еще одну створку окна. Оливия произнесла: — Достаточно. Может, свалишь куда-нибудь?

— Боюсь, ему придется остаться, — сказал Линли. — Я хочу, чтобы и он ответил на несколько вопросов.

Фарадей включил над верстаком флюоресцентную лампу. Она залила этот небольшой участок комнаты резким белым и явно предназначенным для работы светом, в то же время своим сиянием отвлекая взгляд от старого кресла, в котором сидела Оливия.

Перед верстаком стоял табурет, и Фарадей примостился на нем. Переводя взгляд с него на нее, Линли пришлось бы постоянно приноравливаться то к свету, то к тени. Ловкий маневр. Они проделали это настолько быстро и непринужденно, что Линли невольно задался вопросом — не отрепетировали ли они свое поведение заранее на случай появления полиции.

Линли выбрал ближайшее к Оливии кресло.

— Вам кое-что просила передать ваша мама, —сказал он.

Кончик сигареты вспыхнул, как уголек.

— Да? Ха-ха. Мне веселиться или как?

— Она попросила сказать, что всегда будет вам матерью.

Оливия разглядывала его сквозь дым, веки полуприкрыты, сигарета наготове — в двух дюймах от рта.

— Она попросила передать, что Кеннет Флеминг не изменил этого.

Она по-прежнему смотрела на него. Выражение лица осталось прежним при упоминании имени Флеминга.

— Я должна понять, что это означает? — в конце концов спросила она.

— Вообще-то, я не совсем точно процитировал. Сначала она сказала, что Кеннет Флеминг этого не меняет.

— Что ж, я рада узнать, что старая корова все еще мычит. — В голосе Оливии сквозила невыносимая скука. От противоположной стены донеслось шуршание одежды Фарадея. Оливия не взглянула в его сторону.

— Настоящее время, — продолжил он. — Не меняет. А потом поправила на прошедшее. Не изменил. Со вчерашнего вечера она путается в этих двух временах.

— Не меняет. Не изменил. Я не забыла грамматику. И я также знаю, что Кеннет Флеминг мертв, если вы к этому клоните.

— Вы разговаривали с матерью?

— Я читаю газеты.

— Почему?

— Почему? Что за вопрос? Я читаю газеты, потому что делаю это, когда Крис их приносит. А вы что со своими делаете? Нарезаете на квадратики задницу подтирать?

— Ливи, — проговорил со своего места у верстака Фарадей.

— Я имел в виду, почему вы не позвонили своей матери?

— Мы уже много лет не общались. Зачем мне звонить?

— Не знаю. Поинтересоваться, не можете ли вы чем-нибудь облегчить ее скорбь?

— Сказать что-нибудь типа «сожалею, что твоя игрушка сломалась преждевременно»?

— Значит, вам было известно, что у вашей матери были некие отношения с Кеннетом Флемингом. Несмотря на все те годы, что вы не общались.

Оливия сунула сигарету в рот. По выражению ее лица Линли понял, что она осознала, с какой легкостью он привел ее к этому признанию. Также он увидел — Оливия Уайтлоу прикидывает, что еще она по неосторожности выдала.

— Я сказала, что читала газеты, — ответила она. На фоне кресла казалось, будто ее левая нога дрожит, возможно, от холода, хотя внутри баржи холодно не было, а возможно, на нервной почве. — За последние несколько лет трудно было не узнать об их истории.

— Что именно вам об этом известно?

—Только то, что писали в газетах. Он работал на нее в Степни. Они жили вместе. Она помогала его карьере. Считалось, что она играла роль феи-крестной из сказки или что-то в этом роде.

— Выражение «игрушка» подразумевает нечто большее.

— Игрушка?

— Вы употребили это слово минуту назад. «Твоя игрушка сломалась преждевременно». Эти слова предполагают нечто большее, чем просто благодеяния сказочной феи-крестной, оказанные молодому мужчине, вы не согласны?

Оливия стряхнула пепел в жестянку из-под томатов. Снова взяла сигарету в рот и заговорила из-под руки.

— Извините. У меня грязное воображение.

— Вы с самого начала решили, что они любовники? — спросил Линли. — Или какие-то недавние события создали у вас такое впечатление?

— Ничего я не решала. Не настолько интересовалась, чтобы решать. Я лишь прихожу к логическому выводу, к какому обычно приходишь, когда красавец и чудовище — обычно, хотя и не всегда, связанные друг с другом узами крови или брака, — проживают некоторое время под одной крышей. Крепкий член и влажная вагина. Не понимаю, почему я должна вам это объяснять.

— Однако это вызывает у вас некоторое беспокойство, не так ли?

—Что?

— Мысль о вашей матери, живущей с гораздо более молодым мужчиной. Возможно, даже вашего возраста. — Линли наклонился вперед, опираясь локтями на колени. Он хотел принять позу, располагающую к доверительному разговору, но заодно и получше разглядеть левую ногу собеседницы. Нога действительно дрожала, как и правая. Но Оливия Уайтлоу как будто не сознавала этого. — Давайте будем откровенны, — произнес он со всей искренностью, на какую был способен. — Ваша мать — женщина не первой молодости, шестидесяти шести лет. Вы никогда не задавались вопросом: не стала ли она сама слепой игрушкой в руках человека, который стремился к чему-то большему, чем сомнительное удовольствие спать с нею? Он был известным всей стране спортсменом. Вы не находите, что, по всей вероятности, он мог выбирать из только и ждущих этого женщин вдвое, если не больше, моложе вашей матери. И если так, что, по-вашему, он задумал, когда сблизился с вашей матерью?

Ее глаза сузились. Она взвешивала его вопрос.

— У него были проблемы со своей матерью, которые он пытался таким образом изжить. А может, с бабушкой. Или ему нравились старые и морщинистые женщины. Их обвисшая кожа. А может, возбуждало, если завитки были седыми. Выбирайте, что нравится. Я не могу объяснить данную ситуацию.

— Но вас она не беспокоила? Если природа их отношений действительно была таковой? Кстати, ваша мать это отрицает.

— Она может говорить и делать, что ей заблагорассудится. Меня ее жизнь не касается.

— Если вы пришли к некоему выводу о характере отношений между вашей матерью и Флемингом, — сказал Линли, — не поверю, что было трудно прийти и к другому. Ваша мать богата, если учесть все ее владения в Кенсингтоне, Степни и Кенте. А вы живете порознь.

— И что?

— Вам известен тот факт, что в завещании вашей матери главным наследником назван Флеминг?

— Меня это почему-то не удивляет.

— Разумеется, теперь, после его смерти, ей придется изменить завещание.

— И вы думаете, я надеюсь, что она оставит денежки мне?

— Смерть Флеминга делает это возможным, не так ли?

— Я бы сказала, вы недооцениваете степень вражды между нами.

— Между вами и вашей матерью? Или между вами и Флемингом?

— Флемингом? — повторила она. — Я не была с ним знакома.

— Не обязательно было его знать.

— Чего ради? — Она глубоко затянулась. — Вы ведете к тому, что я имею какое-то отношение к его смерти? Потому что хотела материных денег? Что за нелепая шутка!

— Где вы были ночью в среду, мисс Уайтлоу?

— Где я была? Господи! — Оливия засмеялась, но этот смех вызвал резкий спазм. Она поперхнулась воздухом и откинулась в кресле. Лицо ее мгновенно покраснело, и она бросила сигарету в жестянку, выдохнув: — Крис! — и отвернув лицо от Линли.

Фарадей метнулся к ней. Спокойно проговорил, положив руки на плечи Оливии:

— Все, все. Просто дыши и расслабляйся. Когда он встал рядом с ней на колени и принялся растирать ее ноги, подошел бигль и обнюхал ступни Оливии.

Со стороны кухни в мастерскую неторопливо вошла, негромко мяукая, черная с белым кошка. Когда она оказалась на досягаемом расстоянии, Крис схватил ее и посадил на колени к Оливии.

— Подержи ее, Ливи. Она опять пыталась сорвать повязку.

Руки Оливии обхватили кошку, но она осталась сидеть с откинутой головой и даже не посмотрела на животное. Закрыв глаза, она глубоко дышала — вдыхала через нос, выдыхала через рот, — словно легкие в любой момент могли потерять способность действовать. Фарадей продолжал массировать ей ноги.

— Лучше? Да? — спрашивал он. — Чувствуешь облегчение или нет?

Наконец она кивнула. Дыхание ее замедлилось. Она опустила голову и обратила внимание на кошку. И сказала сдавленным голосом:

— У нее ничего не заживет, если повязку не защитить от когтей нормальным ошейником, Крис.

Линли увидел: то, что он поначалу принял за белый мех, на самом деле было повязкой, которая шла через левое ухо и прикрывала глаз.

— Подралась с котами?

— Она потеряла глаз, — ответил Фарадей.

— Интересная тут у вас компания подобралась.

— Да. Верно. Я забочусь об отверженных. Оливия слабо засмеялась. Лежавший у ее ног бигль радостно стукнул хвостом о кресло, словно понял и принял участие в какой-то шутке. Фарадей взъерошил волосы.

— Черт, Ливи…

— Неважно, — отозвалась она. — Давай не будем обмениваться сейчас гадостями, Крис. Инспектору интересны не они, а только то, где я была в среду ночью. — Она подняла голову и, глядя на Липли, продолжала: — И где ты был, Крис, тоже. Полагаю, это он тоже захочет знать. Хотя ответ быстр и несложен. Я была там, инспектор, где и всегда. Здесь.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— К сожалению, я не знала, что мне понадобятся свидетели. Бинз и Тост, разумеется, с радостью помогли бы, но почему-то мне кажется, что вы не сильны в собачьем языке.

— А мистер Фарадей?

Фарадей поднялся. Потер затылок и сказал:

— Я уходил. Мы с приятелями устраивали мальчишник.

— Где это было? — спросил Линли.

— В Клэпеме. Могу дать адрес, если хотите.

— Как долго вы отсутствовали?

— Не знаю. Было поздно, когда я вернулся. Сначала я отвез одного парня домой — в Хэмпстед, так что, наверное, было около четырех.

— И вы спали? — повернулся Линли к Оливии.

— А что еще я могла делать в такое время. — Она снова откинулась в кресле и закрыла глаза, поглаживая кошку, которая старательно игнорировала Оливию и ритмично ворочалась на ее бедрах, устраивая себе место для сна.

— От коттеджа в Кенте есть запасной ключ. Ваша мать говорит, что вы об этом знали.

— Да? — пробормотала Оливия. — Тогда нас уже двое.

— Он пропал.

— И, предполагаю, вы бы хотели поискать его тут, У нас? Вполне законное желание с вашей стороны, но для его осуществления требуется ордер. Он у вас есть?

— Думаю, вы знаете, что его можно получить без особых сложностей?

Глаза Оливии чуть приоткрылись. Губы дрогнули в улыбке.

— И почему у меня такое ощущение, будто вы блефуете, инспектор?

— Да ладно тебе, Ливи, — со вздохом сказал Фарадей. — Нет у нас никакого ключа ни от какого коттеджа, — обратился он к Линли. — Мы даже не были в Кенте с… Черт, не помню.

— Но вы там бывали?

— В Кенте? Конечно. Но не в коттедже. Я даже не знал, что там есть коттедж, пока вы о нем не заговорили.

— Значит, сами вы газет не читаете. Тех, что приносите для чтения Оливии.

— Да нет, я их читаю.

— Но вы не обратили внимания на упоминание о коттедже, когда читали материалы о Флеминге.

— Я не читал материалов о Флеминге. Ливи хотела получить газеты. Я их ей принес.

— Хотела получить газеты? Специально просила? Почему?

— Потому что я всегда их хочу, — отрезала Оливия. Она сжала запястье Фарадея. — Прекрати эту игру, — сказала она ему. — Ведь единственное, чего он хочет, это загнать нас в ловушку. Ищет доказательства того, что это мы прикончили Кеннета Флеминга. — Она потянула Фарадея за руку, — Давай мой транспорт, Крис. — И когда он не отреагировал сразу, сказала: — Все нормально. Неважно. Иди, принеси.

Фарадей сходил на кухню и принес алюминиевые ходунки. Приказал Бинзу уйти с дороги и, когда пес отошел, поставил ходунки перед креслом Оливии.

— Так? — спросил он.

— Так.

Оливия передала ему кошку, которая протестующе мяукала, пока Фарадей не посадил ее на потертое вельветовое сиденье другого кресла. Потом он повернулся к Оливии, ухватившейся за поручни ходунков и пытавшейся встать на ноги. С ворчанием она тяжело поднялась, бормоча ругательства, и тут же накренилась на бок. Стряхнула руку Фарадея. В конце концов выпрямившись, она с вызовом сердито взглянула на Линли.

— Вот так убийца. Да, инспектор? — бросила она.

Крис Фарадей стоял у лесенки, ведущей из баржи наверх, прислушивался к удаляющимся шагам детектива и ждал, когда сердце перестанет с силой толкаться в грудную клетку. Восьми лет подготовки к тому, что-делать-когда-и-если, оказалось недостаточно, чтобы тело едва-едва не одержало верх над разумом. Когда он увидел удостоверение этого детектива, то испугался, что просто не успеет добежать до туалета, не говоря уже о том, чтобы высидеть весь разговор с убедительно безразличным видом, Одно дело — планировать, обсуждать и даже репетировать с тем или иным членом руководящего ядра, исполняющим роль полицейского. И совсем другое, когда это наконец происходит, несмотря на все их предосторожности, и в голове в мгновение ока возникает сто одно подозрение относительно возможного предателя.

Если он сообщит руководству о визите детектива, они проголосуют за роспуск группы. Они делали это раньше по менее значительным причинам, чем посещение полиции, поэтому Крис не сомневался — они выскажутся за роспуск. Его самого на полгода переведут в одно из вспомогательных подразделений организации и передадут всех членов его группы другим старшим. Самый разумный поступок в случае нарушения секретности.

Но, разумеется, в действительности это не было нарушением секретности, не так ли? Детектив приходил к Оливии, не к нему. Его приход не имел отношения к организации. Чистое совпадение, что расследование убийства и конспиративные дела пересеклись в этот случайный момент времени. Если он проявит стойкость, ничего не скажет и, самое главное, будет придерживаться своих показаний, интерес этого детектива к нему угаснет. Вообще-то он уже угасает, верно? Разве инспектор не вычеркнул Ливи из своего списка потенциальных подозреваемых в тот момент, когда увидел, в каком она состоянии? Конечно, вычеркнул. Он же не кретин.

Крис ткнул себя в бедро костяшками пальцев и грубо приказал себе прекратить играть в прятки с правдой. Ему придется сообщить руководящему ядру о посещении представителя Отдела уголовного розыска Нью-Скотленд-Ярда. Придется предоставить решение им. Он мог, единственно, побороться за срок и понадеяться, что, прежде чем голосовать, они учтут восемь лет его работы в организации и пять лет на посту удачливого капитана штурмового отряда. А если они решат распустить группу, ничего не поделаешь. Он выживет. Они с Амандой выживут вместе. Да и вообще — может, все и к лучшему. Больше не встречаться украдкой, не притворяться, что видятся они исключительно по делу, покончить с отношениями солдата и капитана, не ожидать, что тебя вызовут к руководству для бесполезных объяснений и последующего взыскания. Наконец-то они будут относительно свободны.

Относительно. Нельзя забывать о Ливи.

— Думаешь, он на это купился, Крис? — Голос Ливи прозвучал невнятно, как всегда бывало, когда она слишком быстро расходовала энергию и не имела времени восстановить силы, требуемые на то, чтобы дать команду мозгу.

— На что?

— На мальчишник.

Он вернулся в комнату. Оливия неловко плюхнулась назад в кресло, отбросив ходунки к стене.

— Нормальная история, — ответил Крис, но не сказал, что еще придется звонить и просить об одолжении, чтобы ее подтвердили.

— Он будет проверять твои слова.

— Мы всегда знали, что это случится.

— Ты волнуешься?

— Нет.

— Кто твое первое прикрытие?

Он спокойно посмотрел на нее и сказал:

— Один парень, его зовут Пол Бекстед. Я тебе о нем говорил. Он входит в группу. Он…

—Да. Я знаю. — Вешать ей на уши лапшу ему теперь не приходилось. Одно время Оливия пыталась его расспрашивать, норовя подловить на лжи, но перестала к нему цепляться примерно в то время, когда начала первый круг своих визитов к врачам.

Крис подошел к шкафам, стоявшим по обеим сторонам верстака, и достал плакаты и карты, которые пришлось быстро убирать со стен. И начал вешать их на место: «Любите животных — не ешьте их», «Спасите белуху», «125 000 смертей в час», «Ибо как будет с животными, так будет и с человеком — все взаимосвязано».

— Ты могла бы сказать ему правду о себе, Ливи. — Размяв немного клейкого пластилина, он снова прикрепил его к карте Великобритании, поделенной не на области и графства, а на квадраты, обозначенные как зоны. — По крайней мере, с тебя были бы сняты все подозрения. У меня был мальчишник, ты же оставалась здесь одна, а это нехорошо.

Оливия не ответила. Он слышал, как она постукивает по подлокотнику и пощелкивает языком, подзывая Панду, которая, как обычно, ее игнорировала. Панда всегда ходила сама по себе. Настоящая кошка, внимание которой можно было привлечь, только если это было в ее интересах. Крис повторил:

— Ты могла бы сказать ему правду. С тебя были бы сняты все подозрения. Ливи, почему…

— И тут же возник бы риск, что все подозрения падут на тебя. Я что, должна была так поступить? А ты поступил бы так со мной?

Он прилепил карту к стене, увидел, что получилось криво, поправил.

— Не знаю.

— О, ну конечно.

— Это правда. Не знаю. Окажись я на твоем месте, не знаю, как бы я себя повел.

— Ну ладно, успокойся. Потому что я знаю.

Фарадей посмотрел ей в лицо. Сунул руки в карманы спортивных штанов. Выражение лица Оливии заставляло его чувствовать себя жуком, насаженным на булавку ее веры в него.

— Послушай, — проговорил он, — не надо делать из меня героя. Иначе в конце концов я тебя разочарую.

— Да. И что же? Жизнь полна разочарований, не так ли?

Он проглотил комок в горле.

— Как ноги?

— Ноги как ноги.

— Плохо получилось, да? Не вовремя. Она сардонически улыбнулась.

— Прямо как детектор лжи. Задавай вопрос и наблюдай, как она бьется в судорогах. Доставай наручники и зачитывай предупреждение о правах.

Крис сел в то кресло, которое выбрал для себя детектив — напротив Оливии. Вытянул ноги и коснулся носком кроссовки носка ее черных ботинок на толстой подошве. Она купила их две пары, когда в самом начале думала, что нуждается всего лишь в более подходящей и жесткой поддержке свода стопы.

— Я в этом смысле не лучше тебя, — сказал он, легонько тыкая носком кроссовки в ее подъем.

— А именно?

— Я здорово струхнул на улице, когда он представился.

— Ты? Не может быть. Не верю.

— Это правда. Я подумал, что со мной покончено. Наверняка.

— Этого никогда не произойдет. Ты слишком ловок, чтобы тебя поймали.

— Я никогда и не предполагал, что меня поймают во время акции.

— Нет? Тогда что ты предполагал?

— Что-то вроде этого. Случайное. С нами не связанное.

Он увидел, что у Оливии развязался шнурок, и, нагнувшись, завязал его. Потом завязал второй, хотя это и не требовалось. Коснулся ее лодыжек, подтянул носки. Она провела по его волосам пальцами — от виска к уху.

— Так что если до этого дойдет, скажи ему, — посоветовал Фарадей. Рука Оливии внезапно упала. Он поднял глаза.

— Ко мне, Бинз, — позвала она бигля, который положил передние лапы на лестницу. — И ты, Тост! Идите сюда, два блохастика. Крис, они рвутся на улицу. Запри дверь, ладно?

— Возможно, тебе придется сказать, Ливи. Кто-нибудь мог тебя видеть. Если до этого дойдет, лучше сказать правду.

— Моя правда их не касается, — ответила она.