Онлайн чтение книги Правосудие любой ценой
Глава 3

Мастер ложился спать рано. Как только начинало темнеть, он прерывал любые, даже самые важные дела, и отправлялся в постель. Мастер совершенно здраво полагал, что за день можно переделать любые дела. И горе было тому, кто решался нарушить его сон.

Давая указание Левчику все подготовить через три часа, Мастер не учел, что это не укладывалось в светлое время суток. Когда же это обнаружилось, Мастер понял, что в любом случае Левчик сообщит свой вариант только утром, поэтому, традиционно постояв на крыльце минут пять, Мастер пошел в спальню.

Кровать у него была широкая, металлическая, с никелированными шариками. Мастер испытывал странную тягу к таким вот морально устаревшим сооружениям, и его пацанам пришлось здорово побегать, прежде чем был найден этот шедевр. Кровать привез Атаман.

Мастер разделся и лег в постель.

Он не любил компаний, семьи не завел, поэтому в доме обитал один. Утром приходила пожилая женщина, жившая по соседству. Она готовила еду, прибирала в доме и стирала.

Еще возле дома постоянно топталось четыре крепких парня.

В принципе, Мастер мог обойтись и совсем без охраны. Никто из нормальных его побеспокоить не решился бы, но отморозки… Или просто мелкая шелупонь, не знающая, что творит.

На этот случай пришлось поставить охрану.

Все четверо были надежны, все четверо знали, что их может ожидать в случае ошибки, поэтому всю ночь службу несли бдительно, не отвлекаясь. Всю ночь.

Вот здесь и таилась возможность ошибки.

Ночь, это когда все спят. Ночь начинается где-то между двадцатью тремя часами и полуночью. А девять часов – это вечер. Это время, когда люди смотрят телевизор, пьют чай или ходят в кабак.

Поэтому охранники после наступления темноты пару часов позволяли себе спокойно посидеть в машине возле дома, поглядывая на входную дверь и на дорогу.

А вот с двадцати трех…

В ту ночь с двадцати трех часов дом охранять было уже несколько поздно.

Нет, Мастер был в доме, продолжал лежать на своей старомодной кровати с панцирной сеткой. И даже лежал живой. И, в принципе, мог бы даже позвать охранников. Но не звал.

То, что Гринчук мент, вовсе не значило, что он не воспользуется в этом случае пистолетом, который держал, уперев ствол в бок Мастера.

Как Гринчук попал в дом, Мастер даже не стал прикидывать. Через минуту после своего пробуждения, Мастер понял, что ситуация совершенно однозначная.

– Еще раз – здравствуйте, – сказал Гринчук.

– Привет, – ответил Мастер.

– Сразу определимся, – сказал Гринчук. – Я – Зеленый, это пистолет. В нем двенадцать патронов и он не на предохранителе. Кроме этого, пистолет нигде не зарегистрирован, поэтому на спуск я нажму не задумываясь. Понятно?

– И мочить ты меня пока не собираешься, – констатировал Мастер.

– Верно, иначе не будил бы.

– Тогда что тебе нужно? – спросил Мастер.

– Оставь меня в покое. Возьми и забудь про меня. Насовсем. Фамилию забудь, имя и звание. А я забуду о тебе.

– Что так?

– Времени у меня на тебя нет. Я занимаюсь совершенно другими делами, – сказал Гринчук, – ни к тебе, ни к Атаману я дел не имею и не собираюсь иметь. И мне насрать на то, что его замочили. И мне совершенно не интересно, за что. Я хочу просто жить, а не узнавать время от времени, что кто-то хочет меня или убить или защитить.

– Левчик сболтнул, – странным тоном произнес Мастер.

– У него выбора не было. Он, бедняга, почесал-почесал в голове, не смог придумать, кто же это на Гринчука мог выписать заказ, да и отправился наводить справки. А дальше уже дело техники и моих источников информации.

– Левчик сболтнул, – повторил Мастер.

– Называй, как хочешь. Только отцепись от меня.

– Ладно, Левчика я не трону. Он бедняга и так, небось, весь обгадился.

– Не знаю, памперсов ему не менял.

– А вот ты, Гринчук…

На стене тикали часы. Гринчук ждал, как именно закончит фразу хозяин дома, а хозяин дома все ее не заканчивал. А потом решил вообще перейти к другому вопросу.

– Тебе чего здесь нужно? – спросил Мастер.

– Я хочу предупредить, – сказал Гринчук. – В эти игры я с тобой не играю. Упаси тебя боже, начать трепаться по поводу заказа на меня…

– А что? Убьешь меня?

– Может быть.

– Думаешь меня испугать, мент?

– Думаю тебя предупредить.

– Я ж тебя защитить хотел, – сказал Мастер. – Тебе ж Левчик сказал, что я хотел тебя отмазать…

– Сказал. Только фигня все это. Слышал я, что ты головастый мужик, только на этот раз ты облажался.

Мастер почувствовал, что Гринчук убрал пистолет. Щелкнул предохранитель.

– Отчего это ты так решил? – спросил Мастер.

Ему действительно стало интересно, что именно усмотрел мент в его идее.

– Ты стрелял когда-нибудь в темноте? – спросил Гринчук. – Или в сумерках?

– Не люблю стволы, – сказал Мастер. – То ли дело перо…

– А я стрелял. Не видно мушки ни хрена. И не видно, куда попадаешь. Есть выход – взять трассирующие пули. Вот там раздолье. Можно даже не целится. Управляй струей, как в сортире.

– Атамана так струей и замочили. И вот что это значит, – сказал Гринчук.

Мастер видел только его силуэт на фоне окна. И еще слышал голос. И Мастеру показалось, что Гринчук отвернулся от кровати.

– Меня можно было грохнуть где угодно. Просто на улице, из машины. И для этого не нужно было бы снаряжать автомат трассерами. А вот Атаман почти все время торчал в своем клубе. А там – освещение специфическое. И там можно было подумать о трассерах.

Мастер опустил руку с кровати и на внутренней стороне ножки кровати нащупал нож.

– Так что мочить шли Атамана. И я подозреваю, что мочили его по твоему приказу.

– Что ты говоришь? – удивился Мастер.

Рукоятка ножа удобно легла в руку. Силуэт Гринчука четко выделялся на фоне окна. Словно вырезанный из черной бумаги.

– По-твоему, – повторил Гринчук.

– Это тебе Атаман сказал? – спросил Мастер.

– Что-то вроде того. Сказал, что ты от него там чего-то хочешь, а он…

– Что он?

– Не хотел этого делать. Боялся Атаман. Так боялся, что даже руки тряслись.

– Не хотел… – со странной интонацией протянул Мастер. – Жаль.

– Что жаль?

– Чего ж он, козел, просто не сказал? – будто сам у себя спросил Мастер.

– И тогда остался бы жив?

– Тебе-то какая разница? – взорвался Мастер. – Тебе-то что, мент поганый? Что ты понимаешь? Мне Атаман как сын был.

– Как сын! – выкрикнул Мастер, приподнимаясь на локтях.

– А сына ты не замочил бы никогда? – спросил Гринчук.

Он отошел от окна и почти исчез на фоне стены.

Мастер рывком сел на кровати:

– Ты почему решил, что это я его замочил? Почему?

– Атаман сказал, что, либо выполнит приказ, либо его убьют. А выполнять он не хотел.

– Мне не нужно было подсылать убийц, – почти закричал Мастер. – Я мог его грохнуть при всех, спокойно. Предъявить ему… Да что угодно! Ты думаешь, кто-нибудь стал бы по этому поводу со мной цапаться? Они же друг другу готовы глотки перегрызть. Отдать любому из них дело Атамана. Просто пообещать, и любой из них его бы на вилы поставил. Не понял? А еще умный!

– Не нужно мне ничего придумывать. Не нужно! – голос Мастер вдруг стих, превратившись в шепот.

Словно песок пересыпался из одной стеклянной чаши в другую.

– Тебя это мочили, мусорок. За тобой приходили. И если мы не найдем заказчика…

– То меня могут грохнуть, – глухо сказал Гринчук. – Типа, вы ищите, кто-то стреляет в меня из машины, и вы все разводите руками. Жаль мента, не уберегли. И это ты прикажешь меня замочить. На всякий случай. Вот это меня и не устраивает. Совершенно.

– Ни чем не могу помочь, – прошелестел Мастер.

Подменили его, сказал Атаман.

— Можешь. Забудь обо мне. И я забуду о тебе.

– Заказчика искать нужно.

– Нет. Не нужно. Ты заказывал. Именно ты и заказал Атамана. Ты просто не хочешь, чтобы узнали об этом.

– Я тебе уже сказал… Эти уроды…

– А я не об этих уродах, – сказал Гринчук. – Я о другом. Ты боишься, что об этом узнают там…

И что-то в голосе Гринчука прозвучало такое, что Мастер напрягся.

– Ты о чем?

– Атаман сказал, что готов был за тебя жизнь отдать. До сентября. А потом перестал относиться к тебе, как к отцу. С чего бы это? – спросил Гринчук.

– Откуда мне знать?

– Вот и я не знаю. И еще он что-то бормотал о погибших и убитых. О твоих ребятах. Доверенных.

Голос Гринчука звучал спокойно и размеренно, словно говорил Гринчук под метроном. Или под громкое тиканье настенных часов.

Тик-так. Тик-так. Погибших – убитых. Тик-так.

– И что еще тебе говорил Атаман?

– Еще? Еще он говорил о том, что ты вернулся с моря странным. Не таким, как уезжал. Боялся, что тебя подменили. Загипнотизировали…

– Подменили? Загипнотизировали? – Мастер вдруг захохотал.

Громко, со всхлипами и стонами. Он хохотал так, будто услышал самую смешную вещь в мире. Будто услышал самую несусветную глупость.

– За… загипнотизировали! – крикнул Мастер. – Подменили!

Он хохотал, но Гринчуку вдруг показалось, что Мастер плачет. Рыдает. Словно…

– Если бы, – всхлипнул Мастер. – Если бы меня подменили! Господи… Если бы загипнотизировали!

Гринчук молчал.

Мастер встал с кровати, отшвырнул в сторону нож и подошел к Гринчуку. Взял его за отворот куртки и встряхнул.

– Что вы можете знать, уроды! Что он мог знать! Ехать он не хотел! Не хотел! Не хотел…

Голос Мастера снова сполз к шепоту.

Мастер потянул к себе Гринчука и шепнул ему на ухо:

– А ты ему поверил?

Гринчук снова промолчал.

– Думаешь, подменили и все? Думаешь, загипнотизировали? Хрен вам. Это слишком просто. Он тебе про Приморск говорил? Да? И туда ехать не хотел? Козел. Что, помощи у тебя просил?

– Просил, – сказал Гринчук и попытался отодвинуть от себя Мастера, но тот держал куртку крепко.

– А что ты можешь сделать? Никто ничего не может сделать! Я ничего сделать не могу! Понял? Я! Не могу! Понимаешь? Нет? Тогда съезди туда! – сказал Мастер, обдавая горячим дыханием лицо Гринчука. – Возьми и поедь. Может, узнаешь чего… Или тебе повезет, и тебя…

Мастер оттолкнул Гринчука и снова засмеялся:

– И тебя не подменят. И не загипнотизируют. И…

Мастер оборвал себя. Вернулся к кровати и сел на нее, тяжело дыша.

Гринчук брезгливо отер с лица следы его дыхания.

– Отгадай загадку, мент, – прошипел Мастер. – Я заставлял Атамана ехать в Приморск, и я его замочил, не дожидаясь отказа. Я мог убить Атамана просто так, но сделал, чтобы никто этого со мной не связал. Почему? Отгадай, мент! Отгадай, кто вернулся вместо меня из Приморска? Отгадаешь – я…

Мастер замолчал, словно пытаясь придумать ставку, приз Гринчуку за догадливость. Но не придумал.

– Ничего у тебя не получится, – прошипел Мастер. – Ничего ты не узнаешь. А если узнаешь…

– Подменят тебя! – сказал Мастер. – Подменят!

Гринчук вздрогнул, словно его лица коснулась холодная липкая лапа.

– Хорошо, – сказал Мастер. – Тебя больше не тронут. И не вспомнят. Если ты надумаешь болтать о том, что здесь услышал и о том, что тебе сказал Атаман – подохнешь. Даже если тебе никто не поверит – все равно подохнешь. Если тебе поверят, и что-то случится со мной – подохнешь. Или будет еще хуже – останешься жить. Вот так, как я.

– Иди, – прошептал Мастер и замолчал.

Словно высыпался весь песок.

Гринчук не ответил ничего. Он молча вышел из спальни. Выскользнул из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Хлопнула дверца в машине – охранник отправился в первый обход.

Гринчук легко перепрыгнул через забор и замер, чтобы не шуметь.

Внутри все дрожало, и Гринчук понимал, что это не от страха быть обнаруженным.

Его подменили, сказал Атаман. Или будет еще хуже – останешься жить, сказал Мастер.

Гринчук осторожно отошел от забора. Сердце колотилось как безумное. Он несколько раз выдохнул, словно пытаясь избавиться от ужаса, который вдохнул там, в спальне.

Вот как я, сказал Мастер.

Самое жуткое было в том, что Мастер не врал. Ему действительно было страшно. Он боялся и ненавидел. Кого?

Ничего у тебя не получится, сказал Мастер.

– А я и не хочу, – сказал Гринчук. – Не хочу!

Гринчук сел в «джип», оставленный в нескольких кварталах от дома Мастера. Глянул на часы.

К Доктору – поздно.

Гринчук набрал номер мобильника Доктора.

– Да, Юрий Иванович? – сказал Доктор.

Где-то на заднем плане послышался голос Ирины.

– Вы у бабы Иры? – спросил Гринчук.

– Да, решил заехать в гости. Знаете ли…

– Понятно, – сказал Гринчук. – Пообщайтесь там с Михаилом, а завтра позвоните мне и назначьте встречу.

– Хорошо, – ответил Доктор. – Но я думаю, что вы немного преувеличиваете.

– Хорошо бы, – сказал Гринчук. – До завтра.

Вы преувеличиваете, Юрий Иванович. И Атаман преувеличивал. Ясное дело, врал Атаман. Ну, что могло случится такого с Мастером в красивом курортном городе Приморске? Любой нормальный человек поймет, что примерещилось Атаману с пьяных глаз. Любой нормальный человек сразу же поймет, что ничего такого с Мастером случиться не могло. Мастер не может сам сказать, что в Приморске… Не может?

Может.

Разгадай загадку, сказал Мастер.

Не хочу, сказал себе Гринчук. Не хочу. И даже думать об этом не хочу. А хочу я завтра поговорит с участковым, в микрорайоне которого стоит лицей. Хочу разобраться с очередным заскоком у младшего Махмутова, который свободно может доиграться со своими привычками гулять со всякой сявотой, хочу прикинуть, кто снова начал наркоту золотой молодежи поставлять. Даже очередного парня Милы посмотреть хочу, раз уж не может девчонка обойтись без консультации специалиста.

И еще я хочу, подумал Гринчук. Я хочу увидеть Ингу. Ингу.

– Привет, – сказал Гринчук, входя в комнату.

– Привет, – сказала Инга, откладывая в сторону книгу.

– Извини, задержался.

– Ничего. Мне приятно было тебя ожидать.

– Я тут коньяк у Графа отобрал. Две бутылки.

– К черту коньяк, – сказала Инга. – Иди сюда.

* * *

Утром она молча оделась, и пока разбиралась со своей косметикой, Гринчук ее рассматривал, лежа в кровати.

– А ты знаешь, Инга, ты красивая, – сказал Гринчук.

– Знаю, – ответила Инга.

– И у тебя много поклонников, – сказал Гринчук.

– Толпы, – ответила Инга.

– И замуж зовут? – спросил Гринчук.

Инга бросила на Гринчука быстрый взгляд:

– Ежедневно.

– Так какого хрена ты занимаешься фигней со мной?

– С тобой? С тобой я чувствую себя извращенкой. На грани скотоложества. И это меня заводит.

Инга сложила косметику в сумочку и обернулась к Гринчуку.

– Еще вопросы есть?

– Нет, – сказал Гринчук.

– Тогда я пойду, – сказала Инга.

– На все четыре стороны, – улыбнулся Гринчук.

Инга вернула ему улыбку.

– Пока, – сказал Гринчук.

– Пока, – ответила Инга и вышла.

Потом вернулась.

– Ты этот коньяк забрал у Графа? – спросила Инга, подняв с пола две бутылки.

– Этот, – подтвердил Гринчук.

– К черту коньяк, – сказала Инга.

Бутылки одна за другой разлетелись вдребезги, врезавшись в стену.

– Хороший коньяк, – принюхавшись, сказал Гринчук.

– Вот теперь – пока, – сказала Инга.

И ушла.

Козел ты, Гринчук, сказал себе Гринчук. К тому же – трусливый. Однажды Инга уйдет и не вернется.

Гринчук встал с кровати, надел тапочки и, осторожно ступая, чтобы не напороться на осколок, пошел на кухню за веником и совком.

Прибрав битые бутылки, Гринчук хотел заодно вытереть и лужу коньяка, но принюхался и махнул рукой. Пусть будет ароматизатор воздуха. К тому же, вовремя вспомнил Гринчук, минут через двадцать у него драка с отцом Варфоломеем.

* * *

Утро вообще выдалось напряженным и насыщенным. А для некоторых близких людей Мастера оно стало еще и продолжением совершенно невероятной ночи.

Мастер лично позвонил трем или четырем приближенным и сделал это около полуночи. Такое с ним было впервые, и приглашенные для беседы мчались к дому, будто от этого зависела их жизнь. Хотя, в некотором смысле, именно так и было.

Первое, что потребовал Мастер, было разобраться с его сегодняшней охраной, и так, чтобы козлы запомнили это надолго. Козлы это запомнили, а у двоих из них еще и остались на память шрамы. Затем Мастер отправил пару толковых ребят Абрека, чтобы те провели воспитательную работу с Левчиком.

В результате Левчик все-таки попал в больницу, но не травматологию, а в кардиологию. Его сердце чуть не разорвалось от горя, когда приехавшие мальчики Абрека методично, предмет за предметом, уничтожили всю обстановку Левчиковой квартиры. Делали они это без особого садизма, но скрупулезно. Зеркало? Бац! Сервиз? Дзиннь! Китайский фарфор? Что вы говорите! Хрясь!

Левчик крепился. Левчик проглотил несколько таблеток. Левчик пытался зажмуриться и зажать уши.

Парни приехали спортивные, так что книжные полки, сервант и шкафы были не просто перевернуты, но каждая дощечка в них была тщательно сломана или перебита. Даже фаянсовый унитаз в туалете был расколот четким ударом молотка.

Уцелел только аквариум. Парни были не чужды гуманизма и пожалели бессловесных рыбок. Правда, тонко намекнули Левчику, что рыбок не тронули именно потому, что они молчат. Врубился, козлина?

Левчик врубился и даже смог вытерпеть почти всю экзекуцию до конца. Даже когда его любимы картины (подлинники) были, не торопясь изрезаны на мелкие кусочки, он выдержал. Доконал его последний штрих. Уже уходя из квартиры, один парень вдруг обратил внимание на обручальное кольцо, украшавшее палец Левчика вот уже двадцать пять лет. Кольцо сняли, несколькими ударами превратили его в комочек желтого металла и вернули владельцу.

Сил вызвать «скорую» у Левчика хватило.

Но Левчик оказался не самым пострадавшим в ту ночь.

Часа в три ночи, в клубе «Аист» к веселящемуся Ярику подошли двое. Ярик вышел вместе с ними на свежий воздух, поговорить, и в клуб уже не вернулся. Грыжу нашли на хате у его бабы, а Сливу – дома, где он залечивал результаты своей дискуссии с приятелями.

Потом, уже часам к шести утра, Мастер позвонил еще нескольким коллегам и сообщил, что виновник смерти Атамана найден.

Петруха, мелкая гнида, решил занять место Атамана. Разработал хитрый план, чтобы заодно подставить и мента. Трое уродов, которых он использовал, на самом деле получили указание лично от Петрухи. А сам Петруха, хитро устроил драку, чтобы лечь в больницу и тем самым избежать подозрений.

Но Мастера обмануть невозможно.

Не хочет ли кто-нибудь из уважаемых коллег Мастера лично побеседовать с Грыжей, Яриком или Сливой? Нет? Верят Мастеру на слово? Не передумают? А то ведь потом с этими беспредельщиками поговорить не получится. Сами понимаете – на тот свет мобильники не достают. Не передумаете? Ну, и ладно.

Машина с Яриком, Грыжей и Сливой на борту неудачно упала с дамбы в пригородный пруд. А сам Петруха не проснулся в больнице. Что-то там у него не заладилось то ли с сердцем, то ли с капельницей.

К девяти утра все четыре городские телеканала и пять радиокомпаний получили в письменном виде краткое изложение всего происшедшего. К пресс-релизам было приложена устная просьба, всю полученную информацию обнародовать немедленно. Что и было немедленно исполнено.

Гринчук всего этого не знал. В тот момент, когда руководители независимых средств массовой информации принялись торопливо раздавать указания своим подчиненным, Гринчук ударил священника кладбищенской церкви.

Отец Варфоломей согнулся вдвое, схватившись обеими руками за живот, а потом медленно сел на землю.

– Господа Бога… – пробормотал сдавленным голосом священник.

– Что? – спросил Гринчук, не приближаясь, однако, к отцу Варфоломею.

В прошлый раз батюшка поймал его на немудреный трюк. Застонал, пропустив удар, а когда Гринчук бросился ему помогать, врезал в район чресел. В библейские места, правда, не попал, но уважение к своему коварству и изворотливости Гринчуку внушил.

– …всю кротость его. – Закончил отец Варфоломей и протянул руку Гринчуку. – Помоги, Юрка!

– Ага, – сказал Гринчук, – я вам, батюшка, руку, а вы мне, как в прошлый раз, в предмет моей мужской гордости. А я еще надеюсь жениться и обзавестись детьми.

– Я б тебе женился! – желчно сказал священник, с кряхтением поднимаясь с земли. – Что это за мода пошла – ногами махать? В наши времена за такие дела можно было и пострадать. В живого человека – ногой. Святое дело – хук справа и прямой в челюсть… Так нет же – ногой. И еще ниже пояса.

– Да вы и сами, батя, не так чтобы выше пояса били, – напомнил Гринчук.

– А если по-другому не получается? – спросил священник. – Если тебя, крапивное семя, иначе не достать?

– Аргумент, – согласился Гринчук. – Но с ногами у вас действительно проблемы.

– Проблемы… А как я, по-твоему, ногой махать буду в рясе? И возраст мой не тот. Вон, всего минуту дрались, а я запыхался весь, – священник оглянулся и, увидев рядом лавочку, направился к ней с явным намереньем сесть.

– Стоять! – приказал Гринчук. – У нас еще километр кросса.

Отец Варфоломей замер. На его лице читалось явное желание послать к чертовой матери и Гринчука, и кросс, но, во-первых, священник старался не сквернословить, а, во-вторых, он сам просил Юрку потренироваться с ним.

– Ладно, – тяжело вздохнул батюшка, – побежали. Грехи наши тяжкие…

Чертов Юрка, пробил-таки и защиту и пресс. Хотя, с удовлетворением подумал отец Варфоломей, сегодня и Гринчук схлопотал пару затрещин. Карате там, или кунг-фу, а бокс – это тоже не фунт изюму.

– Я не сильно вас, батюшка? – спросил Гринчук, пристраиваясь справа от бегущего рысцой священника.

– Ничего, – отмахнулся отец Варфоломей. – Сам вон, к губе чего-нибудь холодное приложи. Стыдоба.

Гринчук потрогал припухшую губу и улыбнулся. Чем там в юности занимался батюшка – не известно, но удар справа у него тянет, минимум, на первый разряд.

Месяц назад отец Варфоломей попросил Гринчука о помощи в тренировках, туманно намекая на то, что все может в жизни пригодиться. В подробности не вдавался, пригрозив перестать с Гринчуком вообще знаться, если тот полезет не в свое дело.

Гринчук и не лез.

Батюшка бегал необычно легко для своего возраста, да еще умудрялся, обычно, на ходу разговаривать.

Но сегодня молчал, иногда потирая рукой ушибленный Гринчуком живот.

– Я спросить хотел… – сказал Гринчук.

– Без комментариев, – отрезал отец Варфоломей. – Стукачи – по другому адресу.

– Ну и жаргончик у вас, божий служитель, – неодобрительно покачал головой Гринчук. – Как там в Евангелии? Богу богово, а кесарю кесарево? Вот богу – исповедь, а кесарю, извините, донос.

– Кесарево сечение! – сказал отец Варфоломей. – Я тебя когда слушаю, прости Господи, начинаю думать, что аборт или там контрацептивы – не такие уж и плохие вещи.

– Вот так враг рода человеческого и проникает в самые чистые и… ой! – Гринчук увернулся от подзатыльника и отскочил в сторону. – Вы, батюшка, с руками-то поосторожнее. Не берите грех на душу. Убьете, на фиг, а потом что?

– Покаюсь, – ответил священник.

– Ну, и ладно, – успокоился Гринчук, – а то я прямо заволновался, как вы там с моей кровью на руках.

Некоторое время они бежали молча.

– Юра, – тихо окликнул священник, – ты вчера…

– Да. Я. Вчера. Что дальше? – спросил Гринчук. – Поставьте там свечку от меня, что ли… Можно от некрещеного свечку ставить?

– Ой, Юрка, – тяжело вздохнул отец Варфоломей, – когда ты уже одумаешься?

– Не знаю, батюшка. И нужен ли вам такой как я?

– Богу…

– Батюшка, я вас умоляю! Лучше скажите, с ремонтом церкви все нормально?

– Управились, спасибо тебе. И деньги в детский дом передал. Чего ты сам не отвез?

– Некогда, – отмахнулся Гринчук. – Много дел. Недавно тут…

Гринчук замолчал, словно засомневавшись в последний момент.

– Что там у тебя?

– Вы, батюшка, в нечистую силу верите? – спросил Гринчук.

От неожиданности отец Варфоломей закашлялся.

– Очумел, служивый? – восстановив дыхание, спросил священник. – В старые времена, в Европе, главным признаком еретика знаешь, что было? Это когда кто утверждал, что нет ведьм и колдунов. Такого без разговоров отправляли на костер.

– Да я не об этом. Про дьявола я не спрашиваю.

Отец Варфоломей перекрестился.

– Я другое спросить хотел. В оборотней там, в упырей, вурдалаков там всяких – верите?

– Ну, – протянул священник. – Вопросы ты ставишь, Юра.

– Нет, серьезно? Чтобы одного человека превратить в другого? Как это у вас? Чтобы бес вселился.

Отец Варфоломей перекрестился снова и внимательно посмотрел в лицо Гринчуку. Тот отвел взгляд.

– Что-то случилось?

– Здравствуйте, батюшка, – неодобрительным тоном поздоровалась проходившая мимо старушка.

– Ступай себе, ступай, – махнул рукой батюшка. – Давно тебя в церкви не видел, Петровна. Все на базар ходишь?

– А ты в срамных штанах по городу бегаешь! – негромко, но отчетливо огрызнулась старушка и ускорила шаг.

– Так что случилось? – еще раз спросил Гринчука священник.

– Не знаю, – пожал плечами Гринчук. – Вроде бы ничего особого. Только странно как-то. Будто сквозняком потянуло. Или серой.

– Присядем на скамейку, – сказал священник. – Если серой потянуло – нужно потолковать. Откуда пахнет?

– Как вы полагаете… – медленно начал Гринчук и вдруг резко прервал себя. – Только я вас прошу – услышали, ответили и забыли. Для вашего же блага.

– Хорошо, – легко согласился отец Варфоломей. – Говори.

Историю Мастера и Атамана священник выслушал, не перебивая. Когда Гринчук закончил, отец Варфоломей задумчиво почесал бороду. И молчал еще с минуту. Гринчук терпеливо ждал.

– Да, – сказал отец Варфоломей.

И снова замолчал.

– Что-то не так? – спросил Гринчук.

– Это… – протянул священник. – Все так. К сожалению.

Лицо отца Варфоломея принимало все более задумчивое выражение, и по мере этого росло изумление Гринчука.

– Ты, Юра, еще кому-нибудь говорил об этом?

– Нет, только вам. И Мастеру.

– Мастеру… – протянул отец Варфоломей. – Плохо, что Мастеру. Но уже ничего не поделаешь.

Отец Варфоломей был серьезен и явно обеспокоен.

– Ты не смотрел, здесь тебя не пасут? – спросил священник.

Гринчук даже забыл съязвить по поводу оборотов речи священнослужителя.

– Кажется, нет…

– Ладно. Я тут кое-чего поспрашаю, – отец Варфоломей встал со скамейки и потянулся, хрустнув суставами. – Старость – не радость… А ты, Юра, ступай себе с Богом. И поосторожней там.

Не прощаясь, отец Варфоломей, ушел, оставив Гринчука на скамейке в полном изумлении.

* * *

Когда Гринчук вернулся домой, на его мобильном телефоне значилось пять не отвеченных звонков. И все от Полковника. Еще в квартире находился Браток и Михаил.

Браток, как обычно, готовил на кухне завтрак, а Михаил сидел перед телевизором.

– Доброе утро, – поздоровался Михаил.

– Утро добрым не бывает, – дежурной фразой ответил Гринчук.

– А вас вчера не сильно за меня ругали? – с кухни спросил Браток.

Этот вопрос мучил его со вчерашнего дня. Лично его, Братка, начальники даже не ругали, Полковник время от времени хихикал, а Владимир Родионыч был серьезен, но, как показалось Братку, из последних сил.

– Не ругали, Ваня, не переживай, – успокоил его Гринчук. – Порадовались, что мои подчиненные умеют действовать эффективно и жестко.

– Да не хотел я ее наручниками крепить. И пасть ей клеить не собирался. Я ей вежливо так, посидите, мол, тихо, а она! Нет, вы слышали, как она ругалась? Я даже покраснел, честное слово. Пришлось ее… это… обездвижить.

– Чтобы не мешала благословлять семью на демографические подвиги, – подсказал Гринчук. – Да ты не переживай, Ваня. Все в порядке. Будешь следующий раз по такой теме выступать – используй наработанные приемы.

Гринчук бросил на стул куртку и отправился в ванную.

– Вам несколько раз звонил Полковник! – крикнул ему вдогонку Михаил.

– Я немытый с начальством не общаюсь, – сказал Гринчук и закрыл за собой дверь на щеколду.

Что-то так переполошило отца Варфоломея. Или и в самом деле в Приморске разгулялась нечистая сила? И по церквям разослали ориентировку по этому поводу?

В дверь ванной постучали.

– Чего нужно?

– Снова звонит Полковник, – сообщил из-за двери Браток.

– Ты сказал ему, что подполковник Гринчук изволят принимать душ?

– Сказал.

– Он трубку положил?

– Нет, он…

– Пусть положит. Я потом перезвоню.

* * *

– Он потом перезвонит, – сказал Полковник Владимиру Родионычу. – Как только примет душ.

– М-да, – печально произнес Владимир Родионыч. – Сейчас это называется субординацией и уважением к старшим.

– Нет, ну почему же, – не согласился Полковник. – Мы ведь тоже не должны подрывать авторитет Юрия Ивановича, требуя, чтобы он бежал к телефону прямо из-под душа, мокрый и голый. Вот вы бы, например, не побежали?

Владимир Родионыч молча посмотрел на Полковника. Тот кашлянул и углубился в изучение отчета своей службы наблюдения. Эти листки он уже перечитал несколько раз, но не коротать же время, в самом деле, глядя в серьезное лицо Владимира Родионыча.

Тем более что отчет был очень даже приемлемый со всех точек зрения. Все осведомители в один голос подтвердили, что Гринчук теперь ни коим образом к смерти Атамана не привязан. Что все уже решилось. Нужные материалы, судя по всему, уже попали в прокуратуру. На радио и в телевизор они попали совершенно определенно, потому что городские представители четвертой власти на перебой, но одними и теми же словами, доносили эту драматическую историю до своих зрителей и слушателей.

– Так вы уверены, что это не с вашей подачи все так славно обернулось? – уже в третий раз спросил Владимир Родионыч.

И в третий раз Полковник заверил его, что нет, что не с подачи людей Полковника произошла столь приятная метаморфоза. Что его люди, к сожалению, не столь оперативны. И что, по их сведению, разоблачение заговора против Атамана пришло чуть ли не от самого Мастера.

Позвонил Гринчук.

– Здравствуйте, Юрий Иванович, – поздоровался Полковник. – И где же вас черт носил все это время без телефона? А… В здоровом теле – здоровый дух. Хорошо. И о душе, опять-таки, можно одновременно подумать.

Полковник прикрыл рукой трубку и спросил у Владимира Родионыча:

– Сказать, чтобы зашел?

– Пусть работает. Мы вчера с вами уже наметили, чем ему нужно заниматься в первую очередь.

– Вы тогда, Юрий Иванович, работайте по плану. Да. Вы, кстати, радио слушали? Нет? Там очень живо рассказывали о том, как группа негодяев устроила заговор с целью убить известного в определенных кругах Атамана. Вот именно. Трое из них – Грыжа, Ярик и еще какой-то фрукт, попытались скрыться из города, но не справились с управлением и упали вместе с машиной в пруд. А организатор всего, некий Петруха, скончался этим утром в больнице от острой сердечной недостаточности. Вот именно. Подполковник милиции Гринчук к этому делу имеет отношение только как свидетель. А само дело, ввиду гибели подозреваемых, будет, очевидно, закрыто. Да.

Полковник бросил быстрый взгляд на Владимира Родионыча. Он как раз изучал какие-то финансовые бумаги.

– Вы, Юрий Иванович, вчера никуда не ходили ночью? Это я просто так спросил, к слову.

* * *

– К слову, – сказал Гринчук, – я пришел домой около полуночи и снова ушел уже утром. Поздним утром. Можете спросить у охраны. Так что у меня – алиби. Я знаю, что вы ничего такого не имели ввиду. До свидания.

Гринчук положил трубку и посмотрел на Братка:

– Что сегодня на завтрак?

– Картошка жареная на сале.

– И все?

– А я больше ничего не умею, – похвастался Браток. – Кроме яичницы, но вы вчера сказали, что если я еще раз приготовлю…

– Ладно, – согласился Гринчук, – пошли завтракать. Заодно и наметим наших планов громадье.

Под картошку и наметили.

Братку выпало идти к участковому.

– И особо подчеркни, что это он отвечает передо мной за то, что творится на его территории. Увеличение патрулей мы выбили? Выбили. Маршруты изменили? Изменили. Патрули получают доплаты за бдительность и четкость? Да и сам он тоже не обделен. Так какого хрена – тут можешь в выражениях не стесняться – какого хрена он не может уследить за этими малолетками. И если он сам не может с ними справиться, то пусть даст нам имена, явки и пароли – сами разберемся. Разберемся ведь?

Браток ответил в том смысле, что да, чего бы и не разобраться.

Михаил ел молча.

Гринчуку приходилось прилагать усилия, чтобы не смотреть в его сторону.

Оговорив с Братком его задачу, Гринчук, наконец, обернулся к Михаилу.

– Миша, ты займись младшим Махмутовым. Поговори с их семейным начальником охраны. На родителей пока не выходи, бестолку. Мама без ума от своего сына, а папа без ума от рождения. Придется работать непосредственно с зажравшимся мальчиком. Одно радует, вроде в охране у них нормальные ребята.

– Я понял, Юрий Иванович, – спокойно сказал Михаил. – Сейчас созвонюсь с Виталиком и назначу встречу.

– Хорошо, – Гринчук посмотрел на Братка.

Тот налил себе чаю и явно собирался предаться неторопливому чаепитию.

– Ты еще здесь? – спросил Гринчук.

– А что?

– А уже вижу тебя стремительно летящим к гражданину участковому. И чем стремительнее ты к нему полетишь, тем лучше.

– А…

– А чай попьешь, когда вернешься. И посуду помоешь.

– Жена вам пусть моет, – буркнул Браток. – Всю квартиру коньяком провоняли. Попойку вчера устроили?

– Разговорчики, – напомнил Гринчук.

– Уже пошел, – вздохнул Браток и вышел из квартиры.

– Такие вот дела, – неопределенно протянул Гринчук.

– Я помою посуду, – предложил Михаил.

– Сиди, я с тобой поговорить хотел.

– Хорошо.

Михаил отодвинул пустую тарелку и приготовился слушать.

– Миша, – Гринчук потер мочку уха. – По вчерашнему делу…

– У меня все нормально, – сказал Михаил. – Я вам уже говорил. Просто я…

– Я помню. Тебе не нравится убивать. Это я понимаю. Я и сам вчера, честно говоря, наверное, имел бледный вид и форму чемодана с двумя замками, – Гринчук даже смог улыбнуться, хотя для этого пришлось постараться.

Гринчуку даже послышался скрип собственно кожи, ставшей вдруг жесткой, словно куртка на морозе.

– Ты все хорошо помнишь, что вчера произошло?

– Да.

* * *

– Я все хорошо помню, – уверенно сказал старший лейтенант Горкин.

– Гринчук разговаривал со всеми тремя?

– Нет, – Горкин чуть прикрыл глаза, вспоминая. – Он говорил с двумя…

– С кем именно? – быстро спросил хозяин кабинета и подвинул старшему лейтенанту три фотографии.

Горкин внимательно посмотрел, потом аккуратно отодвинул пальцем две из них:

– Вот с этими.

– С Грыжей и Яриком… – удовлетворенно произнес хозяин кабинета и посмотрел на своего коллегу, сидевшего в углу.

Тот кивнул с самым удовлетворенным видом.

– И Гринчук сказал, что хочет стрелять в Грыжу и Ярика?

– Ну, он вроде как шутил…

– Дословно – потребовал хозяин кабинета.

– Что-то вроде, мы решаем расходиться со стрельбой или без, – сказал Горкин.

– Или без… – хозяин кабинета писал старательно, даже высовывая иногда кончик языка.

Похоже, ему очень нравилось все происходящее.

– Ознакомьтесь, – закончив писать, протянул он листок бумаги Горкину. – И подпишите. Болтать об этом не стоит. Вам все понятно?

* * *

– Ты все понял? – уточнил еще раз Гринчук.

– Да, – чуть улыбнулся Михаил.

– Тогда – поехали, – сказал Гринчук. – Ты не заметил, что двое охранников на въезде убиты.

– Да, извините.

– А потом? Ты подъехал к бильярдной…

– Я подъехал к бильярдной, вышел из машины. Водитель, убитый охранник возле крыльца. Вооруженный человек на крыльце. Дверцы в их машине открыты. Две дверцы. Значит, одни из стрелков уже в клубе. Я послал вам вызов и открыл огонь на поражение. Все.

– А потом ты проверил, как там у меня дела и вышел на улицу. Приходил в себя. Все? Больше ничего?

– Все.

– Ты помнишь, как я подходил к машине киллеров?

– Д-да, – несколько неуверенно ответил Михаил.

– Ты стоишь возле крыльца, а я иду к машине. Потом возвращаюсь к клубу и снова иду к машине. И лезу вовнутрь. Помнишь?

– Кажется…

– Миша, ты помнишь или нет?

– Вы подошли к машине… Наверное… Да. Подошли. – Растерянность в голосе Михаила зазвучала явственнее.

Гринчук даже почувствовал, как по спине поползли мурашки. Он как-то не привык, что Михаил может говорить вот так – неуверенно и жалко.

– Миша, – Гринчук старался говорить ровно и спокойно. – Почему ты стрелял в водителя?

– Явная угроза. Его нельзя было оставлять в тылу. Я не мог пройти к дому, пока он простреливал подходы. А в доме были вы…

– Миша, – тихо сказал Гринчук, – водитель в тот момент был не вооружен. Ты это знаешь? У него не было в руке оружия. Оно было в кобуре.

– Я… – сказал Михаил. – Я не помню. Я не помню.

– Спокойно, Миша, – тихо сказал Гринчук. – Тебя никто ни в чем не упрекает. Ты поступил правильно. Либо ты убирал водителя, либо он – тебя.

– Я не помню, – еле слышно сказал Михаил. – И вы…

– Я решил эту проблему, – кивнул Гринчук. – Дело не в этом.

– Я понимаю, – сказал Михаил. – Дело в том, что я сам могу не понять, когда сорвусь. Я это могу не почувствовать. И, может, я уже потихоньку начинаю…

– Что ты чувствуешь? – спросил Гринчук. – Что именно? Ты же помнишь, как это было с тобой в первый раз?

– В самый первый? Не помню. Какие-то тени и голоса. А вот когда со мной это случилось прошлым летом… – Михаил задумался. – Наверное, тоже не помню. Взрыв, я попытался уйти, и меня ударило металлической бочкой. Потерял сознание. А потом…

Голос его стал каким-то механическим, безжизненным

– Все было очень логично и естественно. Мне не нужно было задумываться – решения появлялись как бы сами собой. Возникала проблема – и появлялось решение. И я слышал голос. И это голос говорил, что мне нужно делать. И я делал. Трудно объяснить, но я не чувствовал себя связанным. Голос ставил задачу, а я сам, совершенно свободно и сознательно придумывал, как это осуществить… Мне потом объяснил Полковник, что это была подсознательная программа выживания. И он мне объяснил, что у меня не было шансов ей противостоять. И все-таки я смог продержаться довольно долго. Пока меня не нашли… Но я ведь сейчас не слышу голосов! Я совершенно свободен! И я понимаю, что говорю, что делаю и зачем это делаю… Понимаю… – Миша говорил все тише и тише. – Я и тогда понимал. И ощущал себя свободным…

Миша замолчал.

Гринчук тоже молчал.

– Вы думаете, это срыв? Или я иду к нему? – спросил, наконец, Михаил.