Онлайн чтение книги Прения сторон
20

Он проснулся от звонка в квартиру. Вокруг еще дымились обломки снов, в окне раскаленная Москва, на часах полдень.

Пошлепал босой к двери с твердым намерением не открывать, кто бы там ни был — почтальон, телевизионный мастер, которого вызывали неделю назад, или добрый старик из «страхования жизни». Но это был Аржанов.

— Минуточку, я только оденусь!

— Какого черта, — через дверь заревел Аржанов, — я же не девушка! Ну, вы и сибарит, — сказал он, входя и осматриваясь. — Я уже в десяти местах побывал… Хотя после конторской лямки вы, я думаю, почувствовали себя… Ладно, идите в душ, а я заварю чай. Вам-то, я думаю, что чай, что вода, вы человек идейный, а я чаек уважаю. С легким паром, ваше превосходительство, — дурачась встретил он Ильина. — Ну как, веничком все заботы прошли?

— Не говорите, издергался я за это время…

— Стыдились бы! Вы посмотрите на себя: красавец мужчина, мускулатура, чемпион по классической борьбе, тур де бра, партер! «Издергался». И учтите, что я к вам на сегодняшнее рандеву навязался не для сочувствия, а потому, что ваша защита меня действительно тронула. С Аржановым такое не часто случается… Ну как чай, хорош?

— Отличный! Может, разбить яичницу? Я сегодня на холостом положении.

— Не гоните картину, дайте высказаться. Самохинское дело для защиты самое невыгодное. Испокон веков, еще, может, и суда не было, люди пытались разобраться в мотивах преступления. А у вас что за мотивы? Кругом корысть, корысть и одна только корысть! А вы заставили нас поверить, что человек, совершивший убийство из самых низменных побуждений, способен на самое прекрасное и высокое чувство… Это, знаете, кое-что!

— Спасибо за добрые слова, но на суд моя защита никакого впечатления не произвела.

— Я уверен — заменят пятнадцатью годами!..

— Штумов советовал, чтобы я написал и от имени Самохина. Но тот не захотел подписывать…

— Этот ваш барбос? Пренеприятнейший, надо сказать, тип. Убил, и еще охорашивается… Заменят, заменят, вот увидите. Я на вас ставлю! Слушайте, что это у вас на полке — Омар Хайям?

— Да, кажется, — сказал Ильин, думая о своем.

— Кажется! — Аржанов подошел к книжным стеллажам. — А Булгаков — это вам тоже… кажется? У вас там в конторе сказочный киоск, но сидит в нем совершенно железобетонная дамочка! А вы, я вижу, любимчик… Откровенно: когда я узнал о вашем переходе в адвокатуру, то удивился: а этому зачем? Случается у нас в первопрестольной, что человека в адвокатуру списывают, но тут совсем не то… Какие причины? Есть обывательское мнение, что адвокат гребет золото лопатой. Но вы-то слишком опытный человек, чтобы верить этому вздору! Тем более что в материальном смысле вы скорей потеряли, чем приобрели. Ваша контора — это, знаете, как ни верти… Но, может быть, призвание? А возраст? Когда тебе двадцать лет, ты это свое призвание пузом чувствуешь. Но двадцать-то когда было ? А ну как с призванием не повезет? Бывает, знаете, да еще как! Вроде и старается, бедолага, бегает… И так всю жизнь и пробегает, вроде наших мушкетеров. Нет, тут надо поверить в свою звезду. Да так, чтобы и вокруг все поверили. Вы на бегах бывали?

— Всего, кажется, два раза.

— Считайте, что не были. А я вот поигрывал и даже, случалось, выигрывал. Выигрывал почему? Никогда не ставил на темных лошадок, только на фаворита. И мне нравится, как вы пошли. Вас еще на телевидение не приглашали?

— Уже, — сказал Ильин угрюмо.

— Ну вот, видите? И почему же — нет? Да лучше вы, чем какой-нибудь Тютькин, которого обязательно пригласят, если вы откажетесь. Но неужели же они о Самохине?

— Да нет… у них там такая рубрика — «Мой путь», диалог, что ли…

— Ну и что вас не устраивает? Ваш путь? — улыбаясь, спросил Аржанов.

— Какой там путь! — сказал Ильин все так же хмуро. — Наверное, перед каждым человеком рано или поздно возникает вопрос — своим ли он делом занимается.

— Так готовое же начало! И слушайте, все закономерно. Ведь вы чертовски рискнули и… победили! Стесняться этого? Радоваться надо! Телевизор так телевизор, забирайте выигрыш. Русский человек всегда подозрителен к своему же собственному успеху. А я вот, как говорится, принципиально не люблю неудачников.

— Вот вам и выступать по телевизору! — сказал Ильин.

— Пожалуйста, хоть сейчас! Мой путь? Я, сударь, не кто иной, как композитор Бах. Только не тот знаменитый Иоганн Себастьян Бах, которого сейчас почитает весь мир, а его дядя Христофор, которого сейчас никто не знает, зато при жизни — еще как ценили: он отличался величайшим трудолюбием и написал не меньше своего гениального племянника. Вот и я, едва закончив одно дело, уже занимаюсь лжесвидетелями из НИИ. И вам, дорогой метр, тоже бы пора! Заодно и отдохнете от вашего кр-р-р-ровавого дела. Кассационную жалобу уже подали?

— Только набело переписать.

— Так садитесь переписывать!

Но в это время зазвонил телефон.

— Кто, кто? — переспросил Ильин. — Папченко? Помню, конечно. Ну, давайте, жду… Отец моего подзащитного, перепутал квартиру и где-то мыкается поблизости, не возражаете?

— Я-то не возражаю, — сказал Аржанов, — но если надо, мигните, и я исчезну, как тень отца Гамлета.

И почти сразу явился Папченко, запыхавшийся, мокрый от жары и от беготни по лестницам. В руках он держал две авоськи и, едва переступив порог и еще не поздоровавшись, радостно сообщил:

— Письмо получил из колонии, сын пишет, и от воспитателя письмо. Вот! Да вы вслух, вслух читайте!

Первое письмо было весьма обстоятельным. Сообщалось, что Папченко Михаил прилежно трудится с прицелом получить профессию токаря. Если в дальнейшем поведение Папченко Михаила будет столь же примерным, то администрация колонии поставит вопрос о досрочном освобождении.

Письмо от сына было короче, но Ильина удивили и вопросы о здоровье отца, и просьба написать о том, как он там один справляется. (Слишком хорошо запомнился Ильину этот белобрысый малый, его равнодушное и какое-то брезгливое лицо!) «Привет товарищу адвокату, запамятовал его фамилию…» — писал Михаил Папченко.

А Папченко-старший уже вынул бутылку шампанского, коробку конфет и поставил на стол тяжелую хрустальную вазу.

— Чехословацкая штучка, в комиссионном брал!

— Кому это, зачем? — спросил Ильин.

— Как это кому? А кому Мишка привет посылает? А кто его в трудную минуту защитил?

— Нет уж, оставьте, пожалуйста, — сказал Ильин сердито. — Ничего мне не надо.

— Как это не надо? Евгений Николаевич! Товарищ Ильин! Обижаете…

— Обижайтесь, если хотите. С удовольствием выпью с вами шампанского, но подарки…

— Те-те-те… — весело вмешался Аржанов. — Что это вы оба, как петухи. Обидите! Обижусь! Ну-с, уважаемый, — обратился он к Папченко, — должен вам сказать, что мы против всяческих подношений… Это уже не раз обсуждалось и признано неэтичным. Но обсуждения обсуждениями, а вы, Ильин, поставьте себя на место отца!..

— От чистого сердца, — сказал Папченко. — Такие письма! Ну, само просится…

Аржанов взял бутылку, в одно мгновение ободрал фольгу и вытолкнул пробку.

— За адвокатское сословие и за досрочное освобождение, чокайтесь побыстрее, время подпирает, выпили, пошли…

— Мне бы очень хотелось еще с вами повидаться, — сказал Ильин, прощаясь с Папченко. — Приходите вечерком, мы потолкуем о Мише… Хорошо?

— Еще бы не хорошо! У меня теперь только одна мечта…

— А вазу вашу заберите…

Но Папченко упрямо покачал головой:

— Извините, обратного хода не имеет…

Когда Папченко ушел, Аржанов упал в кресло и расхохотался:

— Подношения! Подарки! Подпольные гонорары! Миллионы с неба! Ради этого примирительного шампанского я даже себе палец порезал.

Ильин вышел из дома совсем в другом настроении. Шампанское, Папченко, ироничный Аржанов — все это как-то встряхнуло его. В канцелярии Верховного Суда Аржанов умно и тактично взял Ильина под свое покровительство. И Ильин невольно повторял за Аржановым его движения, улыбался тем, кому улыбался Аржанов, и не обращал внимания на тех, на кого Аржанов не смотрел.

— Посидим где-нибудь? — предложил Аржанов, когда они вышли из Верхсуда. — Здесь, правда, только «Россия», но спросим окрошку, это они умеют…

— Невозможно, у меня прием с пяти…

— Ничего, ничего, клиент, если ему позарез, подождет. А я думаю, что одному вашему клиенту, или, вернее, одной вашей клиентке, вы сегодня как раз будете позарез. Давайте хоть в павильон зайдем…

Кое-как пробились в кафе, заказали какой-то борщок. «Со льдом, со льдом!» — кричал Аржанов, но никто его здесь не слушал.

— Так вот, дорогой Ильин, знакомился я сегодня с обвинительным заключением по этому самому экспериментальному цеху. Никто ни единого слова против Сторицына, один только ваш Калачик…

Ильин улыбнулся:

— Сами же вы мне его и подсунули!

— Ладно, будет время — еще скажете мне спасибо. Самохинское дело хорошо для «избранных речей»… А Калачик… С каким удовольствием я бы сейчас рокировался: мое дело защищать жуликов, а не ученых мужей, попавших впросак.

— Вы настолько уверены в бескорыстии Сторицына?

— Я, Евгений Николаевич, не поп, и я Сторицына не исповедую, а защищаю. Моя позиция: человек порядочный попал в руки мошенника. И мне кажется, такая позиция и в ваших интересах. Калачик глуп и не понимает, что если суд, основываясь на его показаниях, установит стабильную группу…

— Нет, я думаю, Калачик не глуп, — возразил Ильин. — Я его еще не видел, но его показания на предварительном следствии…

— Дорогой коллега! Я ценю ваш огромный опыт, но в адвокатуре вы еще неофит… Мало ли что брешут на предварительном! На вашем месте я бы ему посоветовал снять оговор. Оговор — вполне классическая ситуация.

— Мне уже кое-кто намекал: брешет твой Калачик…

— Будет время — прямо скажут. А по-моему, вместо того чтобы на потеху публике устраивать бои между адвокатами, я бы лучше оспаривал сумму убытков: уверен, что защите — конечно, не каждому порознь, а всем нам вместе — удастся доказать сумму ниже потолка. Есть в деле эпизоды прямо сомнительные, например вся эта гостиничная эпопея — просто чепуха…

— Любопытно становится, — сказал Ильин и крикнул официанта. — Счет, пожалуйста.